Сын Чернобога Шведов Сергей

Глава 8

КРОВАВЫЙ СНЕГ

Неожиданный отказ кривичей от союза с киевлянами поставил Аскольда в сложное положение. Винить в этом он мог только себя, да еще, пожалуй, волхвов Даджбога и Перуна, которые своими неловкими действиями едва не погубили дело на корню. На кой ляд им понадобился этот юнец Олег, которого они объявили сыном Вия? Неужели нельзя было просто сунуть ему нож под ребро, чтобы облегчить задачу дураку Градимиру? А теперь князь Аскольд должен расхлебывать кашу, совсем не к месту заваренную кудесниками Коловратом и Людогневом. В досаде Аскольд так трахнул по столу рукой, затянутой в кожаную перчатку, что подпрыгнули расставленные на нем глиняные кружки.

Для постоя киевский князь выбрал усадьбу боярина Стемира, благо расположена она была недалеко от Смоленска, а довольно большое сельцо, раскинувшееся рядом, позволило разместить здесь до половины киевской рати. Все ближники Аскольда, взятые им в поход, сидели тут же на лавках, не снимая шуб. Если судить по лицам, то бояре и старшие дружинники были согласны с князем, во всяком случае, они косо посматривали на седовласых и седобородых Коловрата и Людогнева, которым в чужом тереме отвели лучшие места.

Кудесник Даджбога Коловрат был старше и кудесника Людогнева, и всех бояр и гридей, собравшихся в плохо протопленном зале. Пышная седая борода его лежала поверх выбеленного бараньего полушубка, а серые чистые глаза неодобрительно посверкивали из-под морщинистых век. Коловрат происходил из древнего Полянского рода, и слова Аскольда, пришлого варяга, его, похоже, задели. Во всяком случае, обычно бледное лицо его порозовело.

– Ты забылся, князь, – сказал Коловрат тихо и строго. – Грозить волхвам честному мужу не пристало.

– Не грожу я, – резко сбавил тон Аскольд. – А прошу совета. Ты сам видишь, кудесник, в какое положение мы попали. Что нам теперь делать – ратиться за Смоленск или возвращаться обратно?

– Идучи на войну, надо быть ко всему готовым, – возвысил голос Коловрат, чтобы его услышали бояре и гриди. – Мы тебе, князь, легкой жизни не обещали. Или забыл ты, на кого меч поднял? И вы, бояре, забыли? Не с добром пришли к нам варяжские гости, и не бог Световид простер над ними свою длань, а правитель навьего мира. Оттого и оплошал князь Градимир, что не взял в расчет, с кем дело имеет. И его позор – всего лишь подтверждение наших с кудесником Людогневом слов. Все вы, князья и бояре славянских земель, станете заложниками навьего мира, коли дрогнете в битве и повернете своих коней обратно. Пал кудесник Божидар, пали ладожские бояре, падут и смоленские старейшины, коли вы не вырвете их из лап пособников Вия, а вы все чешете затылки и сомневаетесь в словах волхвов Даджбога и Перуна.

Кудесник Коловрат задохнулся в собственном негодовании и умолк, лишь глаза его продолжали буравить посмурневшие лица бояр. Стар был уже кудесник. Этот поход мог подорвать его последние силы, но он тем не менее отправился с князем Аскольдом в кривицкие земли и сделал это, конечно, неспроста. Это понимали все бояре, сидевшие за чужим столом и пившие чужую брагу. Понимал и князь Аскольд. Похоже, Коловрат действительно верил в то, что говорил, а вот самого князя одолевали сомнения. Не верил он, что Воислав Рерик служит навьему миру, что, впрочем, не делало варяжского князя менее опасным и для Киева, и для самого Аскольда, и для хазар, которые с готовностью откликнулись на зов полян. Хазарский воевода бек Богумил остановился в соседней усадьбе, расположенной в пяти верстах, и в разговоре славян не участвовал, но именно на него кудесники Коловрат и Людогнев делали свою ставку.

Людогнева, кудесника Ударяющего бога, Аскольд знал плохо, ибо выдвинулся он средь Перуновых волхвов только в последние годы, после смерти Божидара. Людогнев был лет на пятнадцать моложе кудесника Даджбога, ему едва перевалило за шестьдесят и держался он подчеркнуто прямо. В его ненависти к Воиславу Рерику можно было не сомневаться, но ненависть – плохой советчик в делах.

– Не надо было пугать смолян сыном Вия, – мягко заметил Аскольд.

– Нет, – резко возразил князю Людогнев. – Знать об этом должны и бояре, и мечники, и простолюдины. Нельзя одолеть навий мир с закрытыми глазами.

– Заробеют мечники-то, – негромко сказал ладожский боярин Доброгаст, чудом уцелевший во время расправы, устроенной в его городе Рериком. – С варягами тяжко биться, а тут шутка сказать – навий мир.

– Навьями они станут, когда напитаются нашей кровью, – рассердился на соплеменника кудесник Людогнев. – А пока они просто люди, за плечами которых нет правды.

– Так бы сразу и говорил, – облегченно вздохнул киевский воевода Олемир. – А то напугал до полусмерти, из-за стола неохота вставать.

Бояре и гриди засмеялись, похоже, у них отлегло от сердца. А вот князь Аскольд облегчения не почувствовал. Не нравилась ему затея кудесников. Плетут они свои сети хитро, но еще неизвестно, кто в тех сетях окажется. Не исключено, что сами Коловрат и Людогнев, а за одно с ними и князь Аскольд.

– Варяги на подходе! – вбежал с криком в терем дозорный мечник.

– Ну вот и дождались, – вздохнул воевода Олемир, поднимаясь с лавки. – Быстро по земле ходит князь Воислав.

Паники среди киевлян не было. Вершники взгромоздились на коней, пешие ратники попрыгали в сани, и все вместе отступили к Смоленску, как это и было оговорено с беком Богумилом. Двухдневный отдых ободряюще подействовал на киевлян, усталых и перепуганных среди них не было.

У стен Смоленска они встретились с хазарами. Увы, далеко не всем удалось выскользнуть из-под удара стремительно надвигающейся варяжской рати. Примерно с тысячу киевлян, занявших небольшой городец в пяти верстах от Смоленска, были захвачена врасплох и перебиты. Эта горестная весть не на шутку огорчила Аскольда, но присутствия духа он не потерял. Под его рукой оставалось достаточно сил. Пять тысяч хазар, три тысячи конных и четыре тысячи пеших киевлян выстроились на заснеженном поле прямо под стенами Смоленска. По словам дозорных, варягов было не более десяти тысяч, но дозорные могли и ошибиться.

Аскольд оглянулся на город, раскинувшийся за его спиной. Смоляне в немалом числе собрались на стенах, но рассчитывать на их поддержку не приходилось. Не исключено, правда, что Рерик не знает об их измене, а потому и не станет с наскока атаковать киевскую рать, опасаясь бокового натиска кривичей из городских ворот.

Однако расчеты Аскольда не оправдались, варяжская фаланга стремительно ударила прямо в средину хазар и киевлян, выстроившихся в линию, как раз туда, где стыли в напряжении пехотинцы. Они осели назад, но строя пока не потеряли, а у конных киевлян и хазар появилась возможность взять в кольцо беспечного противника, что они и сделали, растянув свои силы по большому кругу.

Вероятно, это было ошибкой, ибо как только хазары и киевляне закрутили свой хоровод вокруг пешей фаланги, ощетинившейся копьями на все четыре стороны, им в спину ударили варяжские конники. Со стороны зрелище выглядело, наверное, странным, ибо вокруг пехотинцев, вцепившихся друг в друга, кружили сразу два конных хоровода. При таком раскладе удар смолян мог бы решить исход сражения, но у боярина Стемира не хватило смелости на столь решительный шаг. Аскольду и Богумилу приходилось рассчитывать только на себя. Варяжская фаланга теснила пехоту киевлян» орудуя длинными копьями, а конные дружинники и хазары, рубившиеся с новгородцами, ничем не могли помочь своим.

Сам Аскольд дважды едва не был выброшен из седла ударами варяжских копий. Первый раз его спас от смерти воевода Олемир, второй раз – бек Богумил, неожиданно оказавшийся рядом. Впервые в жизни князь Аскольд почувствовал, что годы берут свое и ему уже трудно противостоять молодым, налитым силой мечникам.

Натиск варягов не ослабевал, Аскольду даже показалось, что он усиливается. Князь вдруг всем своим существом ощутил приближение конца.

– Отводи пехоту к стенам! – крикнул Аскольду бек Богумил.

Предложение хазара показалось князю дельным, это был единственный способ спасти пехотинцев от окончательно разгрома. Но для того, чтобы пехота успела отойти, не потеряв строя, следовало хотя бы ненадолго остановить варяжскую фалангу. К счастью, конным хазарам это удалось. Пеший полк киевлян, потерявший уже до половины ратников, сумел перестроиться и отступить к смоленским стенам, и как раз в этот момент на них ударили конные варяги, неожиданно вынырнувшие из снежной круговерти.

– Князь Трувар, – в ужасе крикнул боярин Доброгаст, указывая мечом на щит, украшенный трезубцем.

Подошедшие псковитяне с ходу включились в битву, в мгновение ока смяв киевскую пехоту. Положение хазар, уткнувшихся в варяжскую фалангу, сразу же стало отчаянным, ибо с тыла на них насели новгородцы Воислава, а сбоку уже готовились ударить псковитяне Трувара, почти смявшие пехоту.

В тот миг, когда Аскольду уже показалось, что все кончено, со стен Смоленска на головы атакующих псковитян обрушился град стрел, и едва ли не первая из них вонзилась в шею князя Трувара. Аскольд краем глаза видел, как варяг покачнулся в седле и стал медленно валиться с коня.

Неожиданная поддержка кривичей спасла киевскую пехоту от окончательного истребления. Уцелевшие псковитяне стали осаживать коней и пятиться назад. Хазары не замедлили воспользоваться их отступлением и, выскользнув из кольца, почти задушившего их, отошли под защиту смоленских стен. Туда же устремились и дружинники князя Аскольда. Варяги, опасавшиеся, видимо, нового подвоха со стороны кривичей, за ними не пошли. Пока что трудно было сказать, кто одержал победу в этой кровопролитной битве, но передышка, желанная для обеих сторон, кажется, наступила.

Из приоткрывшихся ворот Смоленска выехали несколько всадников, в которых Аскольд без труда узнал кудесников Коловрата и Людогнева, а также боярина Стемира.

– Спасибо за поддержку, – насмешливо бросил бек Богумил кривичу.

– Помог, чем смог, – вздохнул Стемир.

Судя по всему, даже уговоры кудесников Коловрата и Людогнева не подействовали на смолян, и они продолжали упорствовать в намерении держаться подальше от чужой свары. Аскольд их за это не осуждал – своя рубашка ближе к телу. Среди горожан едва ли не половину составляли родовичи князя Градимира и бояр, захваченных в залог воеводой Олегом, и рисковать их жизнями смоляне не хотели.

– На наших лучников ты можешь рассчитывать, князь, – сказал Стемир. – Это не будет противоречить нашему договору с воеводой Олегом. Но городские ворота мы вам не откроем и за стены не пустим.

– Князь Трувар Рерик убит, – глухо сказал Аскольд. – И убит он смоленской стрелою. Перебив нас, варяги тут же примутся за вас, Стемир, ибо убитого брата Черный Ворон вам не простит.

Боярин Стемир схватился за голову – куда ни кинь, всюду клин! Выходит, зря он поддался на уговоры кудесников. И киевлян не спас, и свой город погубил. В словах Аскольда он не усомнился – слишком уж большим человеком был князь Трувар, чтобы его смерть сошла кривичам с рук.

– Раненых возьмешь? – хмуро глянул Аскольд на Стемира.

– Возьму, – нехотя отозвался тот. – Куда деваться-то. А вам лучше договориться с Рериком. Крови вы и без того пролили немало, если уйдете отсюда живыми, то считайте, что вам повезло.

– А как же вы, Стемир? – спросил воевода Олемир.

– Будем уповать на то, что жизни пятисот варягов и воеводы Олега стоят жизни князя Трувара.

– Он прав, – тихо сказал боярин Гвидон. – Против нового удара Черного Ворона нам не устоять. В Смоленск нас не пустят. К селам и усадьбам нам не пробиться. Просто отступить нам не дадут. Как только мы оторвемся от стен, нас тут же атакуют. Но и стоять в чистом поле долго мы не сможем – вымерзнем. Надо договариваться.

– Мы не знаем, какие потери у Рерика, – возразил бек Богумил. – Возможно, он потерял еще больше. Я обещал каган-беку Ицхаку голову Черного Ворона и сдержу свое слово. Мы не сможем долго стоять на морозе, это правда, а разве варяги смогут? Рано или поздно им придется отойти и разбрестись по селам и усадьбам, где мы сможем их атаковать. К тому же Рерик не знает, что нас не пускают в Смоленск, и мы сможем с выгодой распорядиться его неосведомленностью.

– Бек прав, – спокойно сказал кудесник Коловрат. – Положение Рерика нисколько не лучше нашего. И они, и мы пролили много крови. Новая битва обойдется еще дороже. Пусть исход этой войны решит поединок. Бек Богумил, ты готов бросить вызов князю Воиславу Рерику?

Ганн Кончак, стоявший поодаль, открыл было рот для возражений, но Богумил опередил его:

– Я готов к поединку, кудесник, но согласится ли на него Черный Ворон?

– Это уже не твоя забота, иудей, – с трудом разжал смерзшиеся губы Коловрат. – Переговоры с Рериком мы с кудесником Людогневом берем на себя.

Аскольд промолчал. Это был страшный выбор, но он давал надежду. В конце концов, жизни тысяч славян стоят жизни одного хазарского бека или одного варяжского князя. Даже если падут оба, то смертью своей они спасут многих. Но пусть это будут последние жертвы на алтарь кровавых языческих богов. Во всяком случае, Аскольд им больше жертвовать не будет, ни кровью, ни медом. Христова вера должна взять верх в Киеве и на всех славянских землях. Пришла пора сыну кудесника Гордона сорвать личину и показать всем свое истинное лицо.

Аскольд скосил глаза на боярина Гвидона, и тот в ответ согласно и ободряюще кивнул.

– Хорошо, – твердо сказал Аскольд. – Я согласен. Пусть воевода Олемир и ган Кончак проводят кудесников к варягам.

Ган Кончак хотел было возразить киевскому князю, но в последний момент передумал и без споров сел в седло по примеру воеводы Олемира. Кроме десятка дружинников и хазар, кудесников сопровождали и несколько волхвов самого высшего ранга, если верить длинным седым бородам и белым волосам, выбивающимся из-под бобровых шапок.

Ехать пришлось недолго, у ближайших зарослей посланцев князя Аскольда перехватил варяжский дозор.

– Убери руки, неуч, – прикрикнул на десятника Людогнев. – Пред тобой кудесники славянских богов. Веди нас к великому князю.

Великий князь Воислав сидел за столом в усадьбе боярина Стемира, совсем недавно покинутой князем Аскольдом. На столе лежало тело князя Трувара, которого ган Кончак опознал с первого взгляда. Рерик был черен ликом и на вошедших волхвов даже не взглянул.

Кудеснику Коловрату пришлось заговорить первому, и голос его прозвучал в наступившей тишине неожиданно мягко:

– Князь Трувар уже нашел свою дорогу в страну света, а нам, Воислав, этот путь еще предстоит.

– Зачем пришел, кудесник? – хрипло спросил Рерик, поднимая на Коловрата холодные, как лед, синие глаза.

– Ты пролил много крови, князь Воислав, Аскольд пролил ее не меньше. И кровь эта славянская. Боги не могут спокойно смотреть, как вы с Аскольдом, одержимые властолюбием, истребляете их сыновей. И мы, кудесники, решили, что вы зашли слишком далеко. Ты, Воислав, пролил кровь первым. Ты убил кудесника Божидара, Белого Волка Вадимира и многих других ладожских старейшин.

– Не я начал замятию, – зло процедил Воислав.

– Возможно, – не стал спорить с ним Коловрат. – Но боги пока не сказали своего слова. Они молчат. А волхвы ждут ответа.

– Ты требуешь божьего суда, кудесник?

– Ты угадал, князь Воислав. Со мной согласен кудесник Людогнев и все волхвы Даджбога и Перуна. Пока боги не скажут своего слова, мира на нашей земле не будет. Мы не можем и дальше пребывать во мгле. Возможно, ты прав в своих стремлениях и боги на твоей стороне, возможно, ты заблуждаешься и ведешь к гибели весь славянский мир. Бек Богумил бросает тебе вызов, и, по нашему мнению, ты должен его принять.

– А почему ты выбрал иудея, кудесник?

– Это не я выбрал, Воислав, это ты назвал рахдонитов своими врагами, но пока что лил только славянскую кровь. Если ты убьешь иудея, то я первый скажу, что боги на твоей стороне и что путь твой начертан свыше. Все волхвы Даджбога и Перуна признают тебя избранным и пойдут за тобой к цели, намеченной богами. Смоленск останется за тобой, князь Рерик, а киевляне и хазары уйдут в свои дома, не пролив больше ни капли крови.

– А если я не соглашусь?

– Зачем ты спрашиваешь меня, Воислав, если знаешь ответ? Волхвы Перуна и Даджбога проклянут тебя. Мы поднимем против тебя и твоих варягов все славянские племена, мы объявим вас посланцами навьего мира, и горе будет побежденным.

Рерик долго молчал, пристально глядя в мертвое лицо младшего брата, словно ждал от него подсказки.

Но мертвый Трувар молчал, и тогда свое слово сказал старший брат:

– Хорошо, кудесник, я согласен.

– Жди нас с первой звездой. И зажгите побольше костров, боги должны видеть своих детей.

Гана Кончака шатало, когда он спускался с крыльца по обледенелым ступенькам. То ли сказалась усталость после недавней битвы, то ли предстоящий божий суд на него так подействовал, но он вдруг почувствовал такую слабость, что непременно упал бы, если бы его не поддержал воевода Олемир.

– Ты что шатаешься, ган? Ведь медом нас вроде не поили.

– Он его сын, – едва слышно прошептал Кончак.

– Кто он?

– Бек Богумил – сын Воислава Рерика.

– Ты в своем уме?! – в ужасе зашипел Олемир. – А сам бек об этом знает?

– Нет, – тихо ответил Кончак. – Но об этом знают волхвы.

– Тогда молчи, ган! Волхвы зарежут тебя раньше, чем ты откроешь рот. Бек Богумил бросил вызов, Воислав Рерик его принял. Так решили боги, и никто не вправе отменить их решение.

– Так решили не боги, а твои волхвы, Олемир, – зло зашипел Кончак. – Богумил – муж моей сестры, и я не могу молчать.

К стенам Смоленска кудесники вернулись уже в сумерки. Князь Аскольд и бек Богумил выехали им навстречу. Кудесник Коловрат что-то сказал встречающим, и лицо бека просветлело. Возможно, кудесник Людогнев услышал жаркий шепот Кончака, возможно, он сделал это просто из предосторожности, но по его знаку люди, одетые в волчьи шкуры, оттеснили гана Кончака от Богумила, окружив бека плотным кольцом.

Кончак обернулся на своих хазар и уже приподнялся на стременах, чтобы призвать их на помощь но воевода Олемир схватил его за плечо:

– Не дури, ган. Ты погубишь себя, своих людей и всех нас. Божий суд нельзя отменить. И если бек Богумил скажет «нет» – его убьют тут же. Никто не замолвит слова в его защиту, даже каган и каган-бек. Ведь и по вашим законам воина, сбежавшего с поля боя, ждет смерть.

Ган Карочей обмяк. Воевода Олемир был кругом прав. Кончаку надо было поговорить с Богумилом раньше, когда они только собирались в этот безумный поход. Но открыть ему глаза в тот момент значило бы пойти против воли отца Карочея и каган-бека Ицхака, взрастившего чужого ребенка в своей семье, и ган сделать это не посмел. Промолчал он и тогда, когда Богумил поклялся убить Черного Ворона. А ведь мог бы сказать, хотя бы намекнуть, что по Итилю гуляют странные слухи, и пусть бы бек сам доискался правды. Но теперь уже действительно поздно что-то менять и в чужой, и в своей судьбе.

Бек Богумил видел, как Белые Волки теснят от него Кончака, и очень боялся, как бы молодой ган не сделал какой-нибудь глупости и не потерял головы там, где в этом не было никакой необходимости. О слухах, гуляющих по Итилю, Богумил знал. Да и мудрено было не узнать о них при наличии стольких доброхотов вокруг. Но ведь болтали не только о Воиславе Рерике, но и о кагане Обадии, якобы влюбленном в красавицу Ярину. Говорили даже, что именно эта женщина стала камнем раздора между каганом и залетным варягом и этот раздор, ставший настоящим бедствием для Хазарии и Руси, привел в конце концов Обадию к гибели.

Богумил слухам не верил и считал себя сыном бека Красимира, павшего в результате происков все того же варяга. И пусть наушники твердили, что Красимира казнил Обадия, но Богумил верил не им, а каган-беку Ицхаку. Рабби Ицхак в час прощания твердо сказал, что в смерти отца и матери Богумила виновен Черный Ворон, и бек вправе спросить с него за их раннюю смерть. Не мог Ицхак солгать человеку, которому всю жизнь заменял отца. Это было слишком даже для хитроумного каган-бека. При расставании он не отвел глаза, а лишь прижался лбом ко лбу своего воспитанника и сказал, что верит в него как в самого себя.

Богумил искал Рерика на поле битвы, но между ними было слишком много тел, облаченных в доспехи, и слишком много мечей. Спасибо кудеснику Коловрату, который взял на себя труд свести Богумила лицом к лицу с человеком, которого он ненавидел больше всех в этом мире. Наверное, у кудесников имеется свой счет к князю Воиславу, но вряд ли он больше, чем тот, который собирается предъявить ему бек Богумил.

Перед усадьбой боярина Стемира горели костры. Много костров. И хотя уже окончательно стемнело, но здесь, в заботливо очерченном кем-то кругу, было светло как днем. Варягов вокруг хватало, но Богумил видел только одного. Черный нахохленный ворон сидел на белом коне и пристально смотрел в сторону приближающегося врага. Белые Волки в круг не вошли, кудесники и волхвы тоже остановились. Бек Богумил подъехал к князю почти вплотную и пристально глянул ему в глаза. Лицо Воислава Рерика осталось непроницаемым, словно замороженным, и смотрел он не на бека, а куда-то сквозь него, словно пытался там, за спиной Богумила, найти ответ на мучивший его вопрос.

– Драться будем пешими или конными? – спросил Богумил севшим от напряжения голосом.

– Как звали твоего отца, иудей? – отозвался вопросом на вопрос Рерик, взглянув наконец на своего противника.

– А какое тебе дело до моего отца, князь?

– Лицо твое мне показалось знакомым.

Бек Богумил мог с уверенностью сказать, что никогда не видел этого человека, и очень надеялся на то, что их знакомство не будет долгим. Он первым обнажил меч, вынуждая Рерика последовать своему примеру, и первым нанес удар, который старый варяг отразил без труда. Судя по всему, князь Воислав был опытным бойцом, но возрастом он превосходил Богумила, и рано или поздно разница в годах должна была сказаться.

– Неплохо, бек, – насмешливо сказал Рерик, поднимая коня на дыбы. – В чем нельзя отказать хазарам, так это в умении драться.

Богумил молча нанес второй удар, и вновь варяг без труда отмахнулся от смерти, летящей в лицо. Его спокойствие привело Богумила в ярость. Он тоже поднял коня на дыбы и вложил в удар всю силу своего мощного тела. Щитов у бойцов не было, а перехватить чужой меч своим князь не успевал. Спас Рерика конь, отпрянувший назад. Удар бека всего лишь сбил с его головы шлем. Князь встряхнул шапкой русых волос и насмешливо глянул на Богумила.

У бека вдруг защемило сердце. Ему пришло в голову, что сплетники, возможно, правы и этот человек с чисто выбритым лицом и черными усами ему не чужой. Эта мысль была нелепой и ненужной, бек попытался отмахнуться от нее и не смог. Наверное, поэтому рука его дрогнула, и меч бессильно просвистел мимо плеча варяга.

Рерик глянул на Богумила с удивлением.

– А ведь ты мог бы добить меня, бек, – сказал он глухо. – Я ошибок не прощаю.

Белый конь князя неожиданно прыгнул вперед, черный меч взлетел над головой Богумила и не ударил, а словно бы клюнул бека в висок. Разрубленный шлем со звоном покатился по замерзшей земле. Богумил успел взглянуть в глаза убившего его человека, но не успел понять, сожаление или торжество таится в эти черных зрачках. В снег он падал уже мертвым. Крови из пробитого виска бека пролилось совсем немного, и воевода Олемир, подошедший первым, сначала решил, что Богумил жив, и лишь потом понял свою ошибку. Варяг не собирался щадить иудея, и удар, который он наносил, должен был стать единственным и смертельным.

– Быть может, тебе интересно будет узнать, князь, как звали мать бека? – со злостью прошипел киевский воевода в спину Черному Ворону, выезжающему из круга.

– Ну? – неожиданно резко обернулся Рерик.

– Ее звали Яриной.

Лицо КНЯЗЯ Воислава осталось неподвижным, и только глаза, устремленные на Олемира, закричали от боли. Этот крик не услышал никто, даже боги, но у воеводы от него зазвенело в ушах.

Глава 9

ИСКУПЛЕНИЕ

Князь Аскольд возвращался в Киев если не с победой, то с честью. Смоленск он, правда, за собой не удержал, но и большого урона не понес. Борьба еще только начиналась, и удача варяга очень скоро могла обернуться для него большой бедой. Кривичи не будут долго терпеть чужую руку на своей шее, глупый князь Градимир никогда не простит Рерику унижения, которое он претерпел по воле воеводы Олега. Отомстят варягам за пережитый срам и смоленские бояре. Аскольд жалел лишь о смерти бека Богумила, но тут его вины не было или почти не было.

Волхвы хотели узнать волю своих кровавых богов, ну что ж, они получили ответ на заданный вопрос, хотя вряд ли этот ответ их обрадовал. Во всяком случае, кудесник Коловрат молчал с той самой ночи Рерикова торжества, и лишь сиплое дыхание, вырывающееся из его груди, говорило о том, что первый ближник Даджбога еще жив.

Аскольд с отвращением посмотрел на сани, в которых корчился от боли старый кудесник. По всему выходило, что этот поход его доконал. Еще день-два, и Коловрат с тяжелым сердцем уйдет в страну Вырай, где, надо полагать, ему придется держать ответ за все то зло, которое он совершил на этой земле. Если славянские боги не бесчувственные деревяшки, то спрос с кудесника будет страшным. Видимо, понимал это и кудесник Людогнев, а потому и не рискнул он покинуть киевский стан, когда все остальные волхвы и ведуны Ударяющего бога ушли вместе с новгородской ратью. Интересно, а сам Рерик знает, кого он убил на божьем суде?

– Он знает, князь, – ответил на вопрос, заданный Аскольдом вслух, воевода Олемир. – Я ему об зтом сказал.

– И что?

– Я думал, что его сердце лопнет от боли, но он справился.

Стрела просвистела столь неожиданно, что Аскольд даже не успел отшатнуться. Впрочем, в этом не было необходимости – стрела предназначалась не ему. Кудесник Людогнев вскрикнул, взмахнул руками и кулем вывалился из седла. Неведомый лучник тщательно выбрал себе жертву и не промахнулся. Мечники, бросившиеся было в заросли, вернулись ни с чем. Лучник исчез, как в воду канул.

– Бродяга какой-нибудь, – сказал ган Кончак, отводя в сторону глаза. – Много ныне развелось татей на славянских землях.

Мертвого кудесника подняли с земли и положили на сани рядом с умирающим Коловратом. Волхвы Даджбога стали протестовать, но Аскольд даже головы не повернул в их сторону, хлестнул коня плетью и поскакал в голову своей рати, растянувшейся едва ли не на целую версту.

Победа Рерика была поражением волхвов и поддержавшего их Дира, Аскольд здесь был всего лишь пятым колесом в телеге. Однако после внезапной смерти кудесника Перуна князь призадумался. Многие в Киеве и в других славянских землях сочтут эту смерть лишним подтверждением правоты Воислава Рерика, который теперь может рассчитывать на поддержку волхвов. Уж слишком недвусмысленно их небесные кумиры выразили свою волю, и Аскольду отныне придется иметь дело не с залетным варягом, а с посланцем славянских богов озабоченных чуждым влиянием на подвластных им искони землях.

Деятельность Воислава Рерика, направленная раньше против хазар, очень скоро аукнется и в Киеве. Конечно, Аскольд и Дир могут рассчитывать на поддержку хазар, но ведь и в самом Итиле складывается слишком тревожное положение. Каган-бек Ицхак слабеет день ото дня, его сторонники с тревогой ждут перемен, а в ближнем окружении кагана Хануки все чаще поднимают голову беки, недовольные всевластием рахдонитов. Это противостояние в среде хазарской знати вполне может привести к гражданской войне, чем не замедлит воспользоваться Черный Ворон. Тогда киевляне могут остаться один на один с нешуточной угрозой, надвигающейся с севера.

– Кого прочит каган-бек Ицхак себе в преемники? – тихо спросил Аскольд у гана Кончака.

Кончак, ждавший, видимо, от князя совсем другого вопроса, слегка растерялся, но быстро овладел собой.

– Если по старшинству брать, то преемником должен стать бек Авраам, средний сын Ицхака, но многие ставят на Вениамина.

– Почему?

– Бек Авраам не отличается ни умом, ни здоровьем. Сам он, скорее всего, безропотно отдаст власть племяннику, но этому может воспротивиться каган Ханука, который видит в смерти каган-бека Ицхака возможность избавиться от чрезмерной опеки рахдонитов. А среди беков пока нет единства.

– Это твой хазар, ган, убил кудесника Людогнева? – задал наконец Аскольд вопрос, давно ожидаемый Кончаком.

– Все может быть, князь, но им управляла рука Перуна.

Хазары Кончака и покойного Богумила почти все были язычниками. Должно быть, веская причина заставила одного из них поднять руку на священную особу кудесника. Скорее всего, этот лучник был из кубанских славян, ибо именно они видели в беке Богумиле своего вождя. Теперь, со смертью могущественного бека, многие в Итиле вздохнут с облегчением.

– Князь Матархи Биллуг принял христианство, – скосил глаза на Аскольда Кончак. – Его примеру последовали не только бояре, но и купцы, и многие простые горожане.

– А как отнеслись к этому в Итиле? – насторожился киевский князь.

– Спокойно. Уважаемые рабби находятся в большой дружбе с патриархом Фотием. В Итиле недавно открылся христианский храм.

Такая терпимость рахдонитов к чужой вере Аскольда не удивила. Беки, принявшие иудаизм, не стремились приобщить к своей вере простых хазар, ибо славяне, тюрки и скифы крайне неохотно отрекались от своих богов, а принуждение было чревато для Хазарии большими неприятностями. Активность Византии в вопросе веры играла на руку бекам, ибо вносила раскол в ряды язычников.

– Я слышал, что и в Киеве строят христианский храм. Это правда?

– Мы разрешили хазарским купцам открыть у нас в городе синагогу, так почему должны отказывать купцам византийским? – пожал плечами Аскольд. – Каждый волен кланяться своему богу.

Кончак промолчал, то ли согласился с киевским князем, то ли ему было все равно, каким богам ныне кланяются на землях полян.

Киев встретил Аскольда горестной вестью. Свет померк в очах князя, когда он услышал ее, и если бы не боярин Гвидон, то он рухнул бы на крашеные половицы Дирова терема. Князь Дир плакал, он любил княжича Герлава не меньше родного отца и тяжело переживал его смерть. Великий князь потерял не просто племянника, он потерял наследника, со смертью которого пресекался древний род.

– Печенеги подступили к Треполю, – пояснил Гвидону бледный как смерть боярин Казимир. – Пришли вроде малой ватажкой. Княжич Герлав сам вызвался их проучить и проучил. Но стрела оказалась проворнее.

Это был знак свыше. Аскольду не потребовалось много времени, чтобы понять столь ясно выраженную волю истинного бога. Пока киевский князь лицемерил, принося кровавые жертвы идолам, Всевышний молчал, но чаша его терпения переполнилась, когда Аскольд, движимый честолюбием и ненавистью, принес в жертву человека, ибо смерть Богумила была целиком на совести Аскольда. Кудесниками, пребывающими во тьме невежества, двигало заблуждение, а киевским князем – трезвый расчет. Он знал точно, что варяг Рерик – просто человек, что нет за его спиной богов, ни Световида, ни Велеса, что нет в этом мире иной божественной силы, чем сила Всевышнего. Знал и молчал.

Бог не простил ему этого подлого молчания и поступил по справедливости. Око за око. Сына за сына. Юный Герлав стал последней жертвой своего отца, погрязшего в язычестве. И теперь Аскольду-христианину предстояло хоронить сына-язычника, которого он своею волей лишил истинного света, позволив ему погрязнуть во тьме. Еще один грех на совести Аскольда и, быть может, самый тяжкий.

– У Герлава осталась дочь, князь, – негромко сказал Гвидон.

– Ты это о чем, боярин? – с трудом оторвал Аскольд чугунную голову от стола, залитого брагой.

– Надо жить, князь. Никто с тебя ответа за эту землю не снимал.

– Да, – глухо сказал Аскольд. – Надо жить.

Кудесник Коловрат умер через седмицу после возвращения из похода. Многих киевлян опечалила эта смерть, но для Аскольда она явилась последней каплей. Через три дня киевский князь с непокрытой головой вошел в христианский храм, только что отстроенный ромеями, и получил отпущение грехов от его настоятеля отца Виссариона.

Киевляне подивились такому поведению Аскольда, но возмущение оно вызвало только у волхвов. В белых незапятнанных одеждах явились они пред светлые очи великого князя Дира и потребовали закрыть ромейский храм.

Князь Дир, слегка смущенный поведением своего соправителя, выслушал волхвов сочувственно, но в просьбе отказал, сославшись на то, что храм свой ромеи построили по договору, заключенному в Царьграде, и винить их в самоуправстве нельзя. Нет большой беды и в том, что Аскольд поклонился чужому богу. От поклона спина не переломится.

Волхвы постояли, потоптались босыми ногами по крашеным половицам, глядя на великого князя недобрыми глазами, и ушли ни с чем, а князь Аскольд, вместо того чтобы взяться за ум, совсем закусил удила и сумел склонить к чужой вере почти два десятка бояр и более тысячи своих дружинников. Отец Виссарион, крестивший их, подрагивал от испуга, ромеи, жившие в Киеве, замерли в предчувствии беды, но ничего существенного не случилось. Горожане отнеслись к причуде князя Аскольда и его ближников равнодушно, волхвы проглотили обиду, и только великий князь Дир укоризненно качал головой.

– Не пойму, зачем ему это понадобилось.

– Так ведь союзников ныне у Киева раз-два и обчелся, – со вздохом отозвался боярин Казимир. – Так почему бы не сделать приятное Византии.

У боярина Казимира рыльце тоже было в пушку, его сын Вратислав тоже крестился. Казимир знал об этом, но сыну не воспрепятствовал, почел неудобным идти против князя Аскольда. Да и вреда в том христианском обряде никакого, а что касаемо пользы – время все расставит по своим местам.

– Как бы волхвы, обидевшись на Аскольда, к Рерику не переметнулись, – покачал головой Дир.

– Так ведь ты, великий князь, вере отцов не изменил, – возразил боярин Казимир. – А о том, что Аскольд к христианам клонится, волхвы давно знали. Какой спрос с варяга?

– Смуты боюсь, – признался Дир ближнику. – Нет у меня теперь наследника, а это повод для возмущения нетрезвых умов.

– Что да, то да, – согласился Казимир. – Княжича Герлава жаль до слез. Да будет прямой его дорога в страну света. А живым надо думать о живых. Я это к тому, что и ты, князь Дир, еще не стар, и князь Аскольд в силе.

– Это ты к чему клонишь?

– К тому, что у дочери княжича Герлава, которой сейчас два годика, будет время доспеть до свадьбы.

– Какой еще свадьбы? – криво усмехнулся Дир. – С кем?

– А это уже твой выбор, великий князь, – отозвался Казимир. – Женихов сколько хочешь. Взять хотя бы малолетнего радимицкого князя Богдана, сына Милицы. Его бабка – дочь великого князя Яромира.

– Так ведь она же внебрачная дочь, – нахмурился Дир.

– Никто о том думать не будет, – возразил Казимир. – А радимичам лестно. Ведь под дланью сына Милицы могут оказаться и Полянские, и радимицкие земли. Есть еще внуки князя Искара Урса. В них кровь не только Яромира, но и Гостомысла.

– Русаланам только палец в рот положи, так они руку по локоть отхватят.

– Что верно, то верно, – не стал спорить с князем Казимир. – Но ведь не обязательно сразу девку отдавать. Года-то ее малые, для начала надо обнадежить.

– Хитер ты, боярин, – скорее одобрил, чем осудил Дир.

– У князя Градимира Кривицкого жена непраздна, – продолжал соблазнять Казимир. – Коли родит мальчика, то чем он не жених. Опять же кровь Гостомысла.

– Ты что же, решил на одного червя всех окуней в округе переловить? – засмеялся Дир.

– Поймаем мы только одного, но почему бы всем остальным вокруг киевского стола не поплавать, глядишь, и отпадет у них охота вступать в союз с князем Рериком.

Весть о крещении киевского князя Аскольда, его ближников и дружинников пролилась бальзамом на растревоженную душу патриарха Фотия. Его политика в отношении славян начала приносить свои плоды. Увы, император Михаил не оценил старания патриарха, что, впрочем, Фотия нисколько не удивило. Император вел разгульный образ жизни, разоряя византийскую казну щедрыми подарками своим многочисленным дружкам и подружкам.

Траты Михаила были настолько чудовищными, что не выдержал даже патрикий Варда, тоже не отличавшийся ангельским нравом. Ссора между дядей-магистром и племянником-императором вышла бурной, и Фотию пришлось затратить немало усилий, чтобы их примирить. К сожалению, усилия патриарха оказались потраченными впустую. Через месяц после ссоры любимчик императора Василий Македонянин задушил магистра Варду по приказу его порфирородного племянника.

Возвышение Македонянина было столь стремительным, что уже через месяц этот безродный чужак стал магистром, а еще через полгода – кесарем и соправителем императора Михаила. Фотий попытался вразумить молодого императора, но тот остался глух к его словам, зато патриарх нажил в лице кесаря Василия очень могущественного и злобного врага.

– Кто такой Аскольд? – спросил Михаил, который, несмотря на поздний час, был сегодня абсолютно трезв.

– Это тот самый рус, который едва не взял твою столицу, августейший, – холодно отозвался Фотий.

– И которому вы с Вардой выплатили три миллиона денариев, на долгие годы опустошив казну Византии.

Фотий промолчал. Спорить с императором было бесполезно, Михаил не обращал внимания на доводы собеседников и слушал только себя. В этом он был похож на своего отца Феофила, но, увы, он не унаследовал у почившего императора куда более ценных для правителя качеств, главным из которых было умение разбираться в людях. Мало Константинополю одного выскочки, так теперь у Михаила появился новый любимчик, некий Василикин, личность еще более темная, чем Василий Македонян, начавший свой путь к вершинам власти в конюшне патрикия Феоктиста. А этот самодовольный юнец, стоящий у кресла императора, наверняка вышел из какого-нибудь городского притона.

– Я разочаровался в людях, Фотий, – горестно вздохнул Михаил. – Я разочаровался в тебе, я разочаровался в Евдокии, я разочаровался в своем сыне Василии.

Речь Михаил вел все о том же Македонянине, которого он действительно усыновил на потеху всему Константинополю и женил на своей давней любовнице Евдокии Ингерне. Фотий смотрел на императора с брезгливой жалостью. Этот человек не был глупцом от природы, но власть развратила его до такой степени, что любой свой каприз он ставил выше государственной необходимости.

– Я хочу сделать своим соправителем патрикия Василикина, он единственный, кому я верю как самому себе.

– Первый раз слышу о таком патрикии, – насмешливо отозвался Фотий, кося глазом на юнца, накрашенного и напомаженного словно публичная девка.

– Да вот же он стоит! – удивился непониманию патриарха Михаил. – Сегодня он всего лишь патрикии, а завтра я сделаю его кесарем.

– А как же Василий Македонянин? – нахмурился патриарх.

– Разве я не сказал тебе, Фотий, что разочаровался в нем?

Патриарх оглянулся на двери. В отличие от легкомысленного Михаила он понимал, как нелегко отобрать власть у человека, который вот уже более года являлся формально вторым, а по сути первым человеком в Византийской империи. У кесаря Василия было немало сторонников среди константинопольской знати, и привлекал он их именно своей безродностью. Патрикиям всегда почему-то кажется, что простолюдин, поднявшийся с их помощью к вершинам власти, навсегда сохранит чувство благодарности к своим покровителям и станет послушным орудием в их руках. Глупцы! Если чувство благодарности неизвестно патрикиям, так почему же оно должно быть свойственно простолюдину?

– Все уже готово, Фотий. Я сказал тебе об этом только потому, что ты не любишь кесаря Василия и не будешь огорчен его смертью.