Сын Чернобога Шведов Сергей
– Садись, князь, – спокойно проговорил Рерик, и эти его слова вызвали гул в огромном зале.
Воислав выждал, пока гости обретут утерянное равновесие, а потом заговорил, почти не повышая голоса:
– Годы мои немолодые, бояре, а война нам предстоит нешуточная. Все может случиться и со мной, и с вами. Я не хочу, чтобы наша земля оставалась без головы. Князь Олегаст станет моим соправителем, бояре, с вашего согласия и по вечевому приговору. Я хочу, чтобы с лобного места прозвучало только одно мнение, дабы не вводить в соблазн простолюдинов. Несогласных прошу говорить здесь.
Бояре и воеводы переглядывались, но вслух великому князю пока никто не возразил. Конечно, князь вправе отдать наказ перед решающей битвой и родному сыну, и земле, признавшей его власть. И имя соправителя он вправе назвать сам. Вот только при чем тут франк Олегаст? Неужели среди ближников князя мало достойных людей из славян?
– Достойных людей среди вас много, бояре, – продолжил свою речь великий князь. – Но мало быть достойным, надо быть избранным. А на воеводу Олегаста устами своего кудесника указал сам бог Beлес. Вправе ли мы спорить с богом, бояре?
– Так ведь и волхвы, случается, ошибаются, – неуверенно проговорил воевода Фрелав, кося глазами на Осташа, стоящего за спиной князя.
– Все бывает, – не стал спорить Воислав. – Но для того старейшинам и дан разум, чтобы исправить ошибку волхвов.
– Так ведь избранным всякого можно назвать, – проговорил с усмешкой боярин Карислав. – А где доказательства этой избранности? Какого рода этот Олегаст и чем его род славен на наших землях?
– Охолонись, боярин, – негромко произнес княжич Вузлев, сидящий рядом с Кариславом. – Олегаст – родной брат великой княгини Ефанды.
– Не учи меня, княжич, – отмахнулся от непрошеного советчика Карислав. – Зелен еще. Все знают, что отец великой княгини происходит из рода Меровингов, которые правили и правят не только франками, но и славянами. А кто отец сего молодца, мне неведомо. Может, он достойный человек, но кто тому будет порукой?
– Тебе моей поруки мало? – вперил гневный взор в боярина Воислав Рерик.
Однако Карислав княжьего гнева не убоялся, он чувствовал за собой поддержку воевод. Да и дело решалось нешуточное, здесь нельзя было рубить с плеча. Этак любой полезет в князья, оттирая плечами куда более родовитых людей. Нет слов, воевода Олегаст – муж достойный, отличавшийся и на поле брани, и в совете, но для соправителя великого князя самой богатой из славянских земель этого маловато будет.
– Пусть докажет свою избранность, – поддержал Карислава молодой боярин Велемудр. – А решать просто так, далее со слов кудесника и великого князя, тяжко и старейшинам, и простолюдинам.
– Покажи, – строго приказал воеводу Олегу кудесник Осташ.
Бояре Карислав и Велемудр даже с места приподнялись, чтобы лучше видеть, воеводы вытянули шеи. Любопытный Лихарь, которого за стол пустили только из уважения к отцу, едва не опрокинул свой кубок на колени соседу, а увидеть ничего толком не смог. Ну, разве что странное пятно на груди воеводы Олега, похожее на трилистник.
– Трувер Меровингов, – хрипло сказал воевода Фрелав, обладающий острым зрением.
О трувере Меровингов слышали все, многие видели его на груди князя Воислава, но никому и в голову не приходило, что безродный воевода Олег носит точно такой же знак на своем теле. Если верить волхвам, то такую отметину ставит на теле избранных сам бог Род во славу своих божественных сыновей. Бывают труверы – в честь Белобога, бывают в честь Чернобога, но чем они друг от друга отличаются, знают только кудесники. Если учесть, что за спиной великого князя Рерика стоит сейчас первый ближник Белеса, то с большой долей уверенности можно предположить, какому богу служит воевода Олегаст.
– Ну, коли Род сказал свое слово, то нам, бояре, остается сказать «люб!» вслед за великим князем, – развел руками Карислав. – За здоровье князя Олегаста, и да будет он твердым защитником правды славянских богов.
Каган-бек Вениамин хорошо понимал, что предпринятый им поход в верховья Волги таит в себе серьезную опасность. Так далеко на север хазары еще не проникали. До сих пор сфера влияния каганов ограничивалась землями вятичей и булгар Племена мери и муромы никогда дани Итилю не платили, а их вожди наотрез отказывались от покровительства высокомерных беков.
Положение изменилось с приходом в земли приильменских словен варягов во главе с Рериком. Великий князь Воислав, захватив Ростов и Муром, вышел к границам Вятского княжества, чем ввел в соблазн тамошних старейшин, хорошо помнивших о своем родстве с венедами южной Балтии. Появилась реальная угроза возникновения на границах Хазарии мощного союза племен, куда кроме ильменских словен и кривичей вошли бы вятичи и радимичи. А это означало бы, что торговые пути, ведущие из Хазарии в Северную Европу, попадали под их контроль.
К сожалению, каган-бек Ицхак Жучин, дед Вениамина, не сумел предотвратить опасность, хотя и правильно оценил ее. Причиной тому были слишком тесные отношения славянских и скифских беков со своими сородичами, живущими на северных землях. Именно славяне и скифы, принявшие иудаизм, но не забывшие родной язык и обычаи, стали серьезным препятствием расширению влияния Итиля на северных землях. Недалек уже был тот час, когда приазовские и кубанские славяне, объединившись с тюркскими и кавказскими ганами, продиктовали бы свою волю рахдонитам.
К счастью, рабби Иегуда и его соратники вовремя заметили опасность, что и позволило Вениамину принять упреждающие меры. Каган Ханука, этот выродок с нечистой кровью, вокруг которого и кучковались заговорщики, был устранен руками истинных сефардов, положивших конец бесчинствам варваров в Итиле.
Устранив угрозу в сердце каганата, Вениамин решил, что пришла пора свести счеты с варягами, бесчинствующими на речных путях. В этом его поддержали и ученые рабби во главе с уважаемым Иегудой, и беки из старых сефардских родов, сумевших сохранить чистоту крови даже в окружении представителей племен, чуждых богу Яхве.
Именно чистота крови отныне должна стать мерилом знатности итильских беков, иначе сефарды просто растворятся среди враждебных им гоев. Странно, что далеко не глупый дед Вениамина каган-бек Ицхак этого не понимал и не только не пресекал, но и всячески поощрял браки между сефардами и хазарскими ганами из тюрков, скифов и славян. Какое счастье, что у Ицхака все-таки хватило ума призвать из Византии носителей истинной веры. Именно эти подвижники и стали вдохновителями похода на север, который возглавил каган-бек Вениамин, ныне единоличный правитель Хазарии, сделавший когда-то всевластного кагана просто забавной куклой, которая успокаивала чернь.
Каган-бек Вениамин ехал по чужой земле в сопровождении свиты из беков и в окружении исламских гвардейцев, закованных в стальные доспехи. Хазарские ганы, по преимуществу тюрки, во главе своих дружин пылили следом. Печенежские и угорские наездники, не обремененные защитным снаряжением, составляли авангард. Их вождям были заплачены большие деньги и обещана изрядная доля в захваченной добыче, а в случае поражения их ждала неминуемая смерть.
Каган-бек Вениамин решил возродить почти забытый закон кагана Обадии, грозивший казнью всем, кто дрогнет на поле битвы. Это должно было поднять боевой дух не только печенегов и угров, но и хазарских ганов, недовольных переменами в Итиле, которые ныне косо посматривали на беков.
Всего же войско Вениамина насчитывало тридцать тысяч человек. Сила вполне достаточная, чтобы пройтись огнем и мечом по землям приильменских словен и навсегда отбить у варягов охоту вмешиваться в дела каганата.
Беком правого крыла Вениамин назначил уважаемого Песаха, близкого к рабби Иегуде человека, для которого не было тайн в воинском деле. Песах служил еще византийскому императору Михаилу и одержал для него немало побед. Беком левого крыла стал уважаемый Моше, жаждущий превзойти воинской славой героев древности. Исламскую гвардию каган-бек оставил под своей рукой.
Именно этим людям, закованным в сталь, предстояло в случае нужды истребить бегущих и нанести решающий удар по варягам Воислава Рерика. Гвардейцы составляли треть войска Вениамина, и их доблесть, не раз проверенная в битвах, не оставляла сомнений в том, что и в этот раз они выполнят свой долг до конца.
– Дозорные обнаружили варягов у стен Мурома, – доложил подскакавший бек Борух, назначенный Вениамином присматривать за печенегами.
Каган-бек поморщился от досады. Конечно, местные ганы вряд ли могли оказать серьезную поддержку хазарскому войску, но в предстоящей битве сгодились бы и ржавые мечи.
– Сколько их?
– Не менее двадцати тысяч. Приблизительно треть из них – пехотинцы.
В хазарском войске пехоты не было. Ее можно было бы перебросить по воде, но Вениамин посчитал это излишним. На марше пехотинцы мешали бы быстрому продвижению конницы, а в битве, скорее всего, стали бы легкой добычей врага. К тому же план предстоящего сражения, разработанный беком Песахом, не предусматривал участия в нем пешей фаланги.
К Мурому хазарское войско вышло на исходе дня. Варяги, стоявшие у стен чужого города, уже зажигали костры, рассчитывая, видимо, скоротать ночь в чистом поле.
Вениамин покосился на Песаха, но бек правого крыла лишь пожал плечами. Атаковать противника ночью было бы слишком опрометчиво. Следовало дождаться утра, чтобы нанести удар наверняка и избежать нелепых случайностей, способных повлиять на ход сражения.
За ночь дозорные несколько раз пытались приблизиться к варяжскому стану, но, встретив дружный отпор, неизменно откатывались назад. К сожалению, лазутчикам так и не удалось точно установить численность войска новгородского князя. Это обстоятельство вызвало беспокойство Вениамина, но в любом случае отступать от намеченной цели он не собирался.
С первыми же лучами солнца войска выстроились друг против друга. Каган-бек Вениамин занял Удобную позицию на холме, с которого можно было спокойно наблюдать за передвижениями как своих, так и чужих ратников. Значительную часть варяжского войска составляла пехота, ощетинившаяся длинными копьями. По мнению бека Моше, расколоть этот крепкий орешек будет не так просто. Русы умели биться в пешем строю.
Однако Песах, которому Вениамин доверил руководство предстоящим сражением, остался глух к предостережениям как молодого бека, так и опытного хазарского гана Гзака, едва ли не единственного скифа в свите повелителя Хазарии. Ган Гзак участвовал в знаменитом сражении при Матархе, где хазарам ценой больших усилий и немалых жертв удалось одержать верх над русами.
– Наша победа была бы полной, если бы мы не прозевали удар засадной дружины, которой командовал Рерик, – вздохнул скиф.
– И где, по-твоему, могла бы находиться теперь эта засадная дружина, уважаемый ган? – насмешливо спросил бек Борух. – Ведь поблизости нет ни лесочка, ни даже кустика, где можно было затаиться на время.
Борух был прав. Город Муром стоял посреди обширной поляны, а до ближайшего леса было по меньшей мере три версты. Расстояние для конницы невесть какое, но о внезапности удара в данном случае не могло быть и речи.
– Значит, они появятся из-под земли, – пробурчал упрямый скиф, чем вызвал смех молодых беков.
Варяжская рать отошла от города. Судя по всему, Рерик был уверен в своих силах и не собирался прятаться за стены, довольно хлипкие, надо признать. Муром вообще был невелик по размерам и насчитывал не более пяти тысяч жителей. Тем не менее его окружал довольно внушительный ров, и в случае крайней нужды город мог бы послужить варягам, проигравшим сражение, временным убежищем.
Бек Песах вяло махнул рукой, и первая волна атакующих покатилась в сторону варягов. В основном это были печенеги и угры, которым надлежало сковать силы неприятеля до подхода главных сил и лишить их конницу возможности маневра. Атакующие подняли такой крик, что у Вениамина заложило уши. Каган-бек нисколько не сомневался в том, что это визжащая ватага, столкнувшись с варяжской ратью, разлетится мелкими брызгами.
Он вопросительно посмотрел на невозмутимого Песаха.
– И что дальше?
– Я назвал эту волну «Утром псового лая», – спокойно ответил бек.
– Очень точное название, – хмыкнул Моше.
– Следом пойдет «Полдень помощи», – Песах взмахом руки бросил на варягов еще одну волну всадников, которую составляли хазарские ганы и их отборные мечники.
Эти атаковали без визга и ора, но под копытами их коней дрожала земля. Пехота, стоящая в центре, прогнулась под ударом железных всадников и подалась назад. Строй варягов распался. Конные дружины, расположенные по бокам, попытались ударить атакующим хазарам во фланг, но не смогли выскользнуть из вязких объятий печенегов и угров, которые, надо признать, проявили себя в этой битве с самой лучшей стороны.
– А где сейчас находится князь Воислав? – спросил Вениамин.
– Вон его дружина, – воскликнул бек Борух. – За спинами пехотинцев.
Фаланга разделилась на две части, и навстречу торжествующим хазарам ринулись всадники, вооруженные длинными копьями. Их появление было столь неожиданным, что смутило не только ганов, находящихся на поле битвы, но и беков, расположившихся на холме.
– Я же говорил, что они вырастут из-под земли, – процедил сквозь зубы ган Гзак.
Вениамин в чудеса не верил, но признал, что варягам хитрость удалась. Судя по всему, они просто уложили коней на землю, чтобы атакующие не увидели их за спинами пехотинцев. Вторая волна захлебнулась, и хазары, не выдержав натиска конных варягов, уже стали поворачивать коней.
– Ну вот и наступил черед «Вечера победы», – торжественно произнес Песах, обнажая меч. – Я сам поведу гвардию, каган-бек.
Лава всадников в блестящих доспехах хлынула с холма, сметая с пути своих и чужих. Зрелище было потрясающим. Третья атакующая волна катилась по траве, оставляя за собой трупы людей и лошадей, казалось, не найдется силы, способной ее остановить. Беки из свиты Вениамина уже праздновали победу, да и сам каган-бек не удержался от возгласа восхищения. Непобедимый Рерик, убийца кагана Обадии, был раздавлен в прах всадниками бека Песаха. Итиль торжествовал над Новгородом, которому не суждено было стать Великим.
Всадники появились ниоткуда, каган-беку показалось, что в этот раз они действительно вынырнули из-под земли. Никак иначе объяснить их появление на поле битвы, уже выигранной хазарами, он просто не мог. Ворота города Мурома были закрыты наглухо, стены стояли непоколебимо, но конница катилась именно с этой стороны, заходя в тыл исламским гвардейцам бека Песаха.
– Навья рать! – воскликнул потрясенный бек Барух и, возможно, попал в точку.
Вениамин собственными глазами видел рога на шлемах многих из них, а на иных и вовсе были звериные шкуры.
– Боготуры и Белые Волки, – спокойно пояснил ган Гзак. – Они прятались в муромском рву. Тебе лучше покинуть этот холм, уважаемый каган-бек.
Князь Олег выбрал верное время для нанесения сокрушительного удара. Исламские гвардейцы, не ожидавшие натиска с тыла, стали разворачивать коней и отходить влево, мешаясь с растерявшимися уграми. Пешая фаланга вновь сомкнула свои ряды и почти бегом бросилась на конных хазар, умело орудуя длинными копьями. Из-за их спин на хазар обрушился град стрел искусных словенских лучников.
Победа была уже не за горами, но Драгутин не испытывал радости. Он опоздал всего на миг, однако хазарскому гану этого хватило, чтобы нанести роковой удар. Сулица, брошенная им с близкого расстояния, угодила князю Воиславу точно в шею, оборвав жизнь самого великого человека из тех, которых Драгутин встречал на своем пути.
Упасть Соколу не дали. Он и сейчас мертвым сидел в седле, поддерживаемый с двух сторон княжичем Вузлевом и боярином Кариславом, в ожидании вести о своем торжестве. А его щит, увенчанный трувером, Лихарь, сын Драгутина, держал над навечно поникшей головой Рерика.
– Победа, великий князь, – крикнул в полный голос подскакавший Олег.
– Победа, воевода, – в тон ему отозвался Драгутин и, обернувшись к пешим ротариям, крикнул: – Сомкнуть щиты.
Тело великого князя сняли с коня и на щитах пронесли мимо воинов, обнаживших головы, на вершину холма, ближе к богу, которому он служил. Соколу предстоял последний полет к небу, где найдет успокоение его душа.
Печально затрубили рожки, обнаженные мечи глухо звякнули о деревянные щиты, окованные железом. Варяги и словене, кривичи и радимичи сомкнули вокруг холма три круга. Тысячи сапог одновременно ударили в землю, содрогнувшуюся от горя.
Тризна по великому князю Воиславу Рерику началась здесь же, на месте битвы, в которой он одержал свою последнюю победу, а продолжилась ударами била по всем городам и весям обширных славянских земель. Князь уходил не один, вместе с ним отлетели к небу огненными стрелами души трех тысяч воинов, павших за славянскую правду. Никто даже на миг не усомнился в том, что Варяжский Сокол приведет свою дружину именно туда, где и надлежит пребывать после смерти доблестным витязям и ротариям – в страну света. И да пребудут они там веки вечные, освещая путь тем, кто еще не свершил всех дел, заповеданных им богами в этом мире.
Через месяц щиты, вознесшие тело Воислава Рерика на погребальный холм, вновь взметнулись над обнаженными головами, но в этот раз они явили миру и небу не мертвого, а живого князя. Ингер, сын Воислава, в десять лет взвалил на плечи груз, непосильный и для зрелого мужа.
Но такова была воля богов, выраженная в народном слове, произнесенном перед новгородским детинцем:
– Люб!
Люб новгородцам великий князь Ингер сын Воислава, значит, люб он и всей русской земле.
– Да здравствует великий князь Ингер! Да здравствует его соправитель князь Олег!
Часть вторая
ВЕЩИЙ
Глава 1
ЗАГОВОР
Великий князь киевский Дир ушел из жизни в холодный зимний день столь незаметно, что его не сразу хватились. Нельзя сказать, что великий князь не хворал, но ведь хворал он последние лет двадцать. Откуда же ближникам и челядинам знать, что обычный полуденный сон князя Дира обернется сном вечным.
Боярин Казимир, рискнувший потревожить правителя по неотложной надобности, нашел его на ложе недвижимым и бездыханным. На крик, поднятый боярином, сбежались едва ли не все, кто в этот печальный день находились в тереме. Увы, великий князь уже не нуждался в их помощи. Он отошел к пращурам в возрасте семидесяти семи лет, и в стольном граде Киеве не нашлось человека, бросившего ему вслед плохое слово. Добрым человеком был князь Дир, своей беспорочной жизнью он угодил и людям, и богам. А если и числил кто за ним что-либо нехорошее, тот помалкивал в этот день всеобщей скорби. И правильно делал. Горячие киевляне никогда не простили бы ему хулы в адрес князя, ушедшего в страну света.
Боярин Казимир горевал по поводу смерти Дира больше всех. И о своей ушедшей молодости он тоже горевал. Да что там молодость, когда жизнь, почитай, на исходе. Боярин был всего лишь двумя годами моложе князя и уже успел похоронить двух старших сыновей, а ныне хлопотал о внуках и внучках, коих следовало удачно женить и выдать замуж, дабы со спокойной душой уходить в иной мир.
Но пока боярину Казимиру выпал не вечный покой, а большие хлопоты. Не успел он прилечь на лавку после сытного обеда, как злой ветер с юга занес на его подворье гостей. Пришлось Казимиру кряхтя подниматься и встречать заздравной чашей дорогого братана гана Кончака, который не в добрый час приехал в Киев с сыном и сестричадом.
– Слышал уже, – печально вздохнул гость в ответ на причитания хозяина. – Какая потеря для славянского мира!
Садясь за стол, Кончак перекрестился, его примеру последовал и сын, носящий христианское имя Аристарх. А вот сестричад скифа Борислав всего лишь поклонился четырем углам. Для боярина Казимира ромейская вера не была в диковинку, ибо крещение принял и его младший сын Вратислав, и многие киевские бояре, желавшие угодить старому Аскольду, еще недавно – соправителю Дира, а теперь – великому князю.
Увы, у Аскольда не было наследника, что не могло не волновать бояр и простолюдинов. В будущем это могло обернуться великой смутой для Полянской земли. Пока что наследницей Аскольда считалась его внучка Добромила, дочь покойного Герлава, которая в крещении приняла имя Анастасия. В мужья ей прочили то Мечидрага Кривицког, то Богдана Радимицкого, но дальше разговоров дело не шло. Великий князь Богдан уже успел жениться, взяв за себя дочку русаланского князя Листяны, а князь Мечидраг в силу возраста и сомнительности своего положения шагу не мог ступить без разрешения новгородского князя Олега, чтоб ему пусто было.
– Люди говорят, что Олег доводится Мечидрагу родным отцом и совершенно открыто путается с вдовой князя Градимира, – поделился своей печалью с гостями боярин Казимир. – А ведь Милораду я сосватал великому князю кривичей.
– Кому ты это рассказываешь, братан, – усмехнулся в черные усы ган Кончак.
Боярин Казимир хлопнул себя ладонью по лбу. Старость не в радость. Как же он мог забыть, что именно Кончак сопровождал его в том многотрудном путешествии в Псков, когда они впервые познакомились с воеводой Олегом. Впрочем, нет, Кончак столкнулся с хитрым франком раньше, и эта встреча стала роковой для берестянского князя Стояна. Именно от Кончака Казимир узнал, что залетный Олег тесно связан с волхвами Волосатого.
– А ныне на киевском торгу говорят, что князь Олег – сын Велеса, посланный отцом, чтобы прищемить хвост хазарскому дракону.
– Положим, родился он не от Велеса, а от боготура Драгутина, – криво усмехнулся Кончак. – И тому во франкских землях есть свидетели.
– Разница-то невелика, – развел руками Казимир. – Ныне Драгутин стал кудесником Чернобога вместо опочившего Осташа.
Кончак поморщился. Весть, что и говорить, была неприятной. Влияние волхвов в землях славян по-прежнему велико, и если они объединятся вокруг новгородских князей Олега и Ингера, то Аскольду в Киеве солоно придется.
– А я что говорю, – вздохнул Казимир. – Рано великий князь в чужую веру переметнулся. Уж на что кудесник Даджбога Солох косо посматривал на варягов, а ныне и он заявил во всеуслышанье что враг-де у нас с ними общий. О кудесниках иных славянских богов и говорить нечего, они смотрят на Олега как на своего спасителя.
– Неспокойно, значит, в Киеве, – сделал правильный вывод из всего случившегося ган Кончак.
– Наследника нет у князя Аскольда, – закручинился Казимир. – Отсюда все наши беды.
После смерти Дира многие бояре как с цепи сорвались, в открытую стали кричать за новгородского князя Ингера. Мол, окрутим Добромилу с сыном Рерика, и будет у нас один великий князь на все славянские земли.
– А что Аскольд?
– Молчит пока. Отправил, правда, послов в Византию, к Василию Македонянину, но помощи от ромейского императора мы так и не дождались. Ромеи обещать горазды, а как до дела доходит, так они сразу в кусты.
– Я ведь не случайно в Киев приехал, – поделился с хозяином своей заботой ган Кончак.
– Догадался уже, – косо посмотрел на Аристарха Казимир. – Никак сына женить собрался?
Бедный Аристарх от такого предположения киевского боярина даже вином поперхнулся, пришлось гану Бориславу стучать братану кулачищем по спине. Этот Борислав был как две капли воды похож на своего отца покойного бека Богумила. Вот ведь Рюрикова порода, ничем ее не вытравишь!
– Сосватать я хочу вашу княжну Анастасию за княжича Андриана, младшего сына великого князя Биллуга.
Теперь уже пришла очередь перхать горлом боярину Казимиру, потому как ган Кончак не просто девку сватал за тмутараканского княжича, а предлагал союз между Матархой и Киевом с далеко идущими последствиями. Великий князь Биллуг принял христианство еще тридцать лет тому назад и с тех пор не скрывал своих симпатий к Византии. Вот только как этот союз воспримут в Итиле, где до сей поры косо посматривали на великого князя Аскольда? И не сочтет ли каган-бек Вениамин сближение Киева с Тмутараканью угрозой для Хазарии.
– Я говорил об этом с каган-беком, – спокойно отвел опасения боярина ган Кончак. – Вениамин благосклонно отнесся к предполагаемому браку. Более того, он готов оказать великому князю Аскольду поддержку в его борьбе с варяжским нашествием.
Вот ведь взрастил бек Карочей сына – из налимов налим! Боярин Казимир даже языком от восхищения цокнул. И веру поменял, и из Итиля в Матарху перебрался, а все одно ходит в доверенных лицах у каган-бека и его рахдонитов. Мать гана Кончака принадлежала к одному из самых знатных сефардских родов, и Вениамину о том, конечно, было ведомо. Да и дядья по матери, наверное, помогли Кончаку вернуть утерянное было доверие каган-бека, коего в Итиле ныне иначе как царем не именуют. А тот царь вчистую проиграл войну Воиславу Рерику, который, правда, заплатил за эту победу жизнью. Говорят, что после этого срама Вениамин изменил свое отношение к тюркским и асским ганам, вновь стал назначать их беками, чего прежде не делал. Что ж, иное поражение полезнее победы, ибо позволяет взглянуть на окружающий мир более трезвыми глазами.
– Если хочешь знать мое мнение, ган Кончак, то я за этот брак и разумом, и сердцем. Да и нет у князя. Аскольда иного выхода, как идти на союз с Тмутараканью, Византией и Хазарией, иначе собьет его со стола злобный франк, помяни мое слово. А сколько годков княжичу Андриану?
– Двадцать пять, – тряхнул седеющими кудрями Кончак.
– Значит, не сопливый мальчишка, а муж в силе и славе.
– А зачем нам на великом киевском столе слабый человек? – усмехнулся Кончак. – Аскольд ведь годами уже далеко не молод, и уход его не за горами.
Последнее замечание гостя Казимиру не понравилось, хотя Кончак сказал чистую правду. Аскольду минуло семьдесят лет, и пусть он пока не жалуется на здоровье, но о вечном наверняка уже задумывается. Земные дела все более становятся ему в тягость. А ведь противостоит-то великому киевскому князю человек в самом расцвете сил, готовый на все ради власти над славянским миром.
Весть о грядущей свадьбе тмутараканского княжича Андриана и княжны Анастасии в один день облетела Киев. И хотя сговор был предварительный, позволяющий сторонам в случае крайней нужды отказаться от данного слова, все, имеющие разум, понимали, что брак этот выгоден и Аскольду, и Биллугу. Не говоря уже о том, что намечающийся союз окончательно привязывал Киев к Царьграду при благожелательном отношении Итиля. Ведь недаром же сватом тмутараканского княжича выступил ган Кончак, сын небезызвестного бека Карочея, убитого в Итиле при темных обстоятельствах. Впрочем, самого гана Кончака этот факт, похоже, не смущал, так с какой же стати киевлянам по этому поводу головы ломать.
Воеводе Олемиру весть о предстоящей свадьбе принес Доброгаст, ладожский боярин, бежавший в Киев после неудачной замятии Вадимира против Воислава Рерика. За двадцать лет, минувших с той поры, Доброгаст обжился на Полянских землях, но покоя, похоже, так и не обрел. Покойный князь Дир привечал беглецов, а вот князь Аскольд в последнее время косо посматривал и на Доброгаста, и на иных выходцев из земель ильменских словен. Ладожане все как один были печальниками Перуна, а ныне среди крещеных ближников великого князя Ударяющий бог оказался не в почете.
В боярине Доброгасте многие христиане из окружения Аскольда видели тайного пособника князя Олега и Пересвета, кудесника Перуна, переметнувшегося на его сторону. Да что там ладожане, коли сам воевода Олемир, принадлежавший к одному из самых знатных Полянских родов, тоже был обойден расположением великого князя. Он не принял ромейской веры и остался печальником славянских богов, коим кланялись от сотворения мира его пращуры.
– Помяни мое слово, воевода Олемир, добром для Киева этот союз не кончится. Матарха платит дань Итилю, и нас хитрые беки заставят трясти мощной для своей пользы. А начнем людей на рать сзывать, так чьим именем прикажешь на вече клясться? Именем Яхве? Но разве тот бог чужой иудеям? А приносить жертвы славянским кумирам князь Аскольд ныне не велит. Его богу это, видите ли, противно. Мол, ладожане в Киеве пришлые, а ромеи, которыми он себя окружил, выходит, местные уроженцы? Князь Ингер, говорят, варяжской крови, а сам Аскольд откуда родом? А боярин Гвидон давно ли стал киевлянином? А княжич Андриан Киеву родной, что ли? У него мать из ромеев, он язык славянский уже забыл. Что для него наша правда, коли он чужое имя носит и чужому богу кланяется?
– А что ж ты тогда против Рерика восстал? – не удержался от едкого замечания Олемир, хотя, наверное, не стоило бы обижать и без того расстроенного гостя.
– Так потому и восстал, воевода, что он ряд, заведенный испокон веку, начал ломать, – горячо отозвался Доброгаст. – А ведь Рерик из славян, а нам, ладожанам, те варяги – братья родные. Но и обид между нами не мерено, как и между другими славянскими племенами. Ведь и вы с древлянами да северцами не всегда по-братски живете. А тут придут люди иной правды, иной веры и начнут вас по своему почину строить. Поверь мне на слово, Олемир, такое стерпеть трудно.
– И что ты предлагаешь, боярин Доброгаст? – нахмурился Олемир.
– Выдать княжну Анастасию за князя Ингера. Он хоть и моложе годами, но в возраст скоро войдет. И будет у нас один великий князь на все славянские земли, и не будет никто пальцем тыкать, вопрошая – киевлянин ты или ладожанин? Свой боги будут у нас и своя правда. Кто к нам тогда сунется? Своим умом будем жить, воевода Олемир.
– А как же князь Олег?
– Так ведь сильный человек при малолетнем князе не помешает, воевода, – понизил голос почти до шепота Доброгаст. – А как только Ингер войдет в возраст, мы того Олега в сторону отодвинем. Его власть на варяжских и фряжских мечниках держится. Ну и волхвы Велеса его подпирают. А у Ингера иного выхода нет, как на местных бояр опереться. Кудесник Перуна Пересвет к Ингеру вхож, княжич уже и жертвы Ударяющему богу приносит. Белые Волки за него встанут стеной. Да и средь варягов далеко не все в рот Олегу смотрят. Они ведь ротарии и клятву давали не Велесу, а Световиду.
– Аскольд не согласится отдать внучку за Ингера Рерика, – задумчиво произнес Олемир. – Она ведь христианка.
– А какое нам дело, какому богу эта девка кланяется? – удивился Доброгаст. – Тут важно, что в ней течет кровь Кия, внука Даджбога. Она сольется с кровью Меровеев, ведущих свой род от царей Трои, призванных богами править всем миром. Если есть империя ромейская, есть империя франкская, то почему бы не быть империи славянской, воевода Олемир?
– Ты не ответил, боярин Доброгаст, что нам делать с князем Аскольдом, – пристально глянул в глаза разгорячившегося гостя хозяин.
– Надо решать, – криво усмехнулся ладожанин. – Времени у нас в обрез, Олемир. Месяца через два княжич Андриан ступит на киевскую землю, а еще через седмицу он сядет рядом с Аскольдом на великий стол под восторженные крики ромеев и хазар. И тогда не только мне, но и тебе, воевода, придется испить горькую чашу изгойства.
Олемир нахмурился – слишком много правды было в словах ладожского боярина. Конечно, у Доброгаста в этом деле есть свой корыстный интерес. Помогая князьям Олегасту и Ингеру, он торит себе дорогу в родные места. Горек хлеб чужбины, что там ни говори, но еще горше, когда ты становишься чужим на родной земле, а воеводе Олемиру крещеные ближники Аскольда уже дали понять, что он в их кругу лишний. Словно это не Олемир ходил с Аскольдом на Царьград, словно это не он стоял насмерть под Смоленском, словно и не было той битвы с печенегами, где он спас великого князя от неминуемой смерти. Теперь любой молокосос, нацепивший на ворот чужую цацку, норовит сесть за стол выше старого заслуженного воеводы. А Олемира уже не на всякий пир зовут и норовят обнести княжьими дарами, ибо он человек чужой веры. Вот как ныне в Киеве.
Но ведь это не воевода отрекся от веры предков, а князь Аскольд и его расторопные ближники, возомнившие себя избранными на божьем пиру. Может, их новый бог и сильнее богов славянских, но это еще доказать надо. И доказать не только Киеву, но и воеводе Олемиру.
– Где сейчас находится князь Олег? – спросил у Доброгаста воевода.
– В Смоленске.
– Ну что ж, посылай к нему гонцов. И пусть свершится то, что задумали славянские боги.
Князь Аскольд едва ли не впервые за последние годы вышел из храма с просветленной душой. Хотя нет, был в его жизни еще один светлый день. Это случилось три года назад, когда он узнал о смерти своего заклятого врага Воислава Рерика. Радость была двойная, ибо в сражении, где пал Черный Ворон, были вдребезги разбиты хазары каган-бека Вениамина, еще одного недруга великого киевского князя. Аскольд получил передышку в несколько лет и сумел ею воспользоваться для укрепления истинной веры в Полянских землях.
Но в последнее время над Киевом вновь начали сгущаться тучи. Смерть князя Дира поставила Аскольда перед мучительным выбором. Пока в Киеве было два князя, вопрос веры мало кого волновал. Хочешь кланяться Христу – иди к Аскольду, хочешь сохранить веру пращуров – иди к Диру. А ныне многие бояре застыли в растерянности. Конечно, к Христовой вере их никто не собирается принуждать силой, но ведь любому дурню ясно, что, держась за старину, в ближники великого князя Аскольда не выйдешь.
Леонидас уговаривал Аскольда действовать увещеваниями и не гнать от себя бояр-язычников, ибо рано или поздно и на них найдет просветление, они отрекутся от ложных идолов и вознесут молитвы к истинному богу. Но Аскольду, ставшему единоличным правителем полянской земли, нужен был не совет умного ближника, а знак свыше, и неожиданно он этот знак получил.
Впервые на славянских землях княжич-христанин сватался к княжне-единоверке. Брак их будет заключен по христианскому обряду, а не по языческому, этот союз будет не земным, а небесным. Так как же не радоваться князю Аскольду, долгое время пребывавшему во тьме язычества, столь благодетельному решению всех проблем. Не пройдет и года, как он обретет наследника, рожденного во Христе. И это будет оправданием всему, что совершил Аскольд на этой земле, в том числе и его отступничества, когда ради власти он отрекся от бога. Выходит, все было не зря, в том числе и смерть сына Герлава. Так было угодно богу, возложившего на князя Аскольда высокую миссию крестителя Киева, ибо князь-христианин должен встать во главе крещеного народа.
– Я бы на твоем месте не торопился, – остудил пыл князя Аскольда боярин Гвидон.
– С чем не торопился?
– С крещением киевлян. Бояре и мечники – это другое дело, они должны составлять с князем единое целое, и как достичь такого единства как не в вере. А на народ должно сойти просветление ибо смена веры не сулит простолюдинам немедленных благ. Их доля не зависит от расположения князя, христианин он или язычник.
– Ты что же, советуешь мне пойти дорогой каганов, которые, поменяв веру, стали чужими народу? – нахмурился Аскольд.
– Время у нас есть, великий князь. Твой наследник еще не родился. А принуждение всегда порождает отпор.
Великий князь промолчал. Гвидону легко рассуждать, а Аскольд и без того ждал слишком долго. Да и возраст у него далеко уже не тот, чтобы откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. С народом можно, конечно, подождать, но бояр и мечников он непременно поставит перед выбором, а кудесника Солоха прогонит из Киева. Нельзя дальше терпеть, чтобы деревянные идолы преграждали путь людям к истиной вере.
Решение великого князя изгнать волхвов из стольного града вызвало глухой ропот среди киевлян, однако замятии, которой так опасались близкники Аскольда, не случилось. Кудесник Солох в сопровождении старцев, одетых в белое, торжественно прошествовал через торговую площадь мимо притихших киевлян, не сронив с посиневших от гнева губ ни единого слова. Лишь у самых ворот он остановился, развернулся в сторону детинца и начертил в воздухе тяжелым посохом знак, непонятный многим. Однако сведущие люди очень скоро объяснили всем, что Солох проклял и великого князя киевского, и всех его ближников, поменявших веру.
Чем обернется для Киева это проклятие, не знали даже дрогнувшие сердцем бояре. Иные, бросившиеся было в христианский храм, дабы угодить великому князю, остановились в раздумье. Среди них был и боярин Казимир, совсем уже было решивший поменять веру.
По Киеву прошелестел слух, что обиженные волхвы обратились за поддержкой к новгородским князьям Олегу и Ингеру. Малого сына Рерика киевляне вряд ли испугались бы, но князь Олег, коего многие называли Вещим, мог нагнать страх на кого угодно. Поговаривали, что этот человек, рожденный невесть в каких землях, и не человек вовсе, а сын самого Велеса, присланный отцом, дабы чинить спрос с отступников. Среди этих отступников первым называлось имя Аскольда. Возможно, киевляне и не спустили бы великому князю поношение славянской веры, но уж коли за волхвов вступился сам Чернобог, то, видимо, простым смертным не следует мешаться в спор между богами.
К немалому удивлению Аскольда, многие бояре и мечники не пожелали менять веру, а на гневные слова великого князя отозвались угрюмым молчанием. Гнать из Киева вслед за волхвами еще и упрямых бояр было бы слишком опасно. Многие их них принадлежали к родам, обосновавшимся здесь еще со времен Кия. Вряд ли их родовичи, составлявшие едва ли не половину населения стольного града, спокойно отнеслись бы к изгнанию своих старейшин.
Боярин Казимир попытался утихомирить расходившегося великого князя, но не нашел понимания ни у Аскольда, ни у его горделивых ближников. Даже сын Вратислав не захотел слушать родного отца, что же тут говорить обо всех прочих.
Между тем тревожные слухи катились по Киеву черным комом, и уже трудно было разобрать, что в них правда, а что выдумка встревоженных людей. Иные договорились уже до того, что стали пророчить конец света. Не пройдет-де и седмицы, как оскорбленный Даджбог остановит белых коней, влекущих сияющую колесницу, и вся земля погрузится во тьму.
Встревоженные киевляне нет-нет да поглядывали на солнце, но ничего необычного за ним не примечали. Как и положено от сотворения мира, колесо Даджбога выкатывалось из-за холма в свой срок, чтобы после долгого путешествия по небесному своду вновь скатиться в темные глубины. Сияло оно так, как и положено ему сиять в летнюю пору. Правда, над городом появилась стая ворон, предвестниц беды, но, во-первых, она была небольшая, а во-вторых, расторопные киевляне не позволили навьим птицам сесть на торговую площадь, отпугнув их криками и ударами в било. Более ничего существенного вроде бы не случилось, но напряжение в городе нарастало. А потом у известного в городе купца Гюряты пала белая кобыла. В другой раз никто бы на это внимания не обратил, но ныне любое лыко было в строку. И гибель белой кобылы, не сумевшей разродиться жеребенком, люди сочли дурным предзнаменованием как для Киева, так и для княжны Добромилы, которая, к слову сказать, ещё ходила безмужней.
– А при чем тут кобыла? – резонно возразил Казимиру Гвидон.
– Бес его знает, – вздохнул старый боярин. – Но сегодня ждали дождя, а он, видишь, не случился. Походили тучи по небу, а ни единой капли на землю не упало. Иные засуху пророчат. Воля твоя, боярин, но я бы принес жертвы Перуну и Велесу во избежание недорода.
– Ты что, боярин Казимир, княжьего гнева не боишься? – нахмурился Гвидон.
– Божий гнев пострашнее княжьего, – возразил Казимир. – Жертвы я в своей усадьбе принесу, а Аскольду знать об этом не обязательно.
– С огнем играешь, боярин, – попробовал урезонить упрямца Гвидон.
– Стар я уже, чтобы играть, – обиделся Казимир. – А князю скажи, что многие бояре им недовольны, а иные смотрят в сторону Новгорода и Смоленска. Как бы они нам беду не накликали.
– Обойдется, – махнул рукой Гвидон. – Никто их силком в христианские храмы не гонит.
– Силком не гонит, но и заздравной чаркой не чествует. Нельзя так, боярин. На пустом месте учинили раздор. Зачем вы волхвов прогнали из Киева?
– Волхвы заговор устроили против князя, – попробовал возразить Гвидон.
– Заговорщиков, боярин, судят и казнят, а гнать без вины не только волхвов, но и псов никто не вправе.
Гвидон не нашел, что сказать Казимиру. Как ни крути, а боярин был кругом прав. Кудесник Солох не любил князя Аскольда, но власть его признавал. Да и к ромеям он относился терпимо, не чинил им препятствий в исполнении христианских обрядов. Слишком уж круто Аскольд взялся за укрепление новой веры. Так круто, что пошатнул собственную власть, которую прежде никто даже не пытался оспаривать.
Глава 2
ПЕРЕВОРОТ
Князя Олега удивил приезд в Смоленск беглого боярина Доброгаста. Прежде этот верный сподвижник Вадимира числился едва ли не самым яростным противником Воислава Рерика, но, видимо, времена меняются, коли даже самые отъявленные враги начинают набиваться в друзья. Возможно, Олегаст отмахнулся бы от Доброгаста как от назойливой мухи, но за него хлопотал старый боярин Стемир, которому князь был многим обязан.
– Ладно, – махнул рукой Олег. – Зови. Коли не договоримся, то хоть узнаем последние новости из Киева.
За столом собрались только самые близкие к новгородскому князю люди. Кроме боярина Стемира, здесь были боготур Лихарь, сын кудесника Драгутина, воеводы Рулав и Фрелав, а также юный смоленский князь Мечидраг, до того похожий на благородного Олегаста, что кривичи, глядя на него, только руками разводили.
Конечно, такое сходство шло Мечидрагу больше во вред, чем на пользу, ибо порождало волну слухов и сомнений по поводу участия покойного князя Градимира в его зачатии. Однако пятнадцатилетнему парню все эти слухи были безразличны. Более легкомысленного отрока боярину Стемиру видеть еще не доводилось. Мечидраг не проявлял никакого интереса к управлению княжеством, зато воинскую науку схватывал на лету, и уже сейчас в смоленской дружине не было бойца, способного управляться с мечом лучше юного князя.
Под стать ему были и другие бражники, собравшиеся за столом. Годами те же Рулав и Лихарь были постарше Мечидрага, но в советники тоже не годились. Иное дело – воевода Фрелав, этот и возрастом был равен князю Олегу, и разумением ему не уступал. Именно на его поддержку и рассчитывал боярин Стемир в предстоящем серьезном разговоре.
Боярин Доброгаст был немало удивлен тем, что его пригласили к столу, да еще и вместе с людьми, самыми близкими к князю Олегу. Такой жест со стороны хитрого франка мог означать как безграничное доверие, так и пренебрежение к человеку, пусть и даровитому, но не имеющему веса в славянских землях.
– Значит, прогнал князь Аскольд кудесника Солоха из Киева? – спросил гостя Олег.
– Не то плохо, что он волхвов прогнал, а то, что он отрекся от правды славянских богов и смотрит в рот хитрым ромеям. А брак его внучки Добромилы и вовсе сулит неисчислимые беды славянским землям.
– Дело не в девках, боярин, а в высокомудрых мужах, которые рушат славянское единство в угоду своим страстям, – спокойно отозвался Олег. – А. хазары и ромеи, пользуясь нашими раздорами, надевают хомут на шею вятичам, радимичам, северцам и уличам.
– Так и я о том же толкую, князь.
Доброгаст, разумеется, понял, в чей огород метнул камешек франк, заговорив о высокомудрых мужах, но сделал вид, что этот выпад его не касается. Боярин не видел Олега двадцать лет, с той самой замятии в Ладоге, когда пали на родную землю многие благородные словенские мужи. Доблестный франк был далеко не последним среди тех кто рубил им головы. С тех пор Олег заматерел раздался в плечах, но ликом почти не изменился, да и глаза остались прежними, насмешливыми и цепкими. В слухи о его божественном происхождении Доброгаст не верил, но достаточно и того, что этот человек был сыном кудесника Драгутина и племянником кудесницы Милицы, влияние которой в славянских землях росло с каждым днем.
– А что думают киевские бояре?
– Иные смотрят в рот Аскольду, но большинство считает, что Киеву нужен новый князь.
– Князь Ингер?
– Да.
– А что с Аскольдом?
– Ты и без меня знаешь, князь, как должно поступать с человеком, отрекшимся от славянских богов и завещанной ими правды.
– Я знаю, боярин, но, возможно, об этом забыли киевские старейшины.
– Они помнят, князь.
Олег пристально глянул в глаза гостю. Редкий человек мог выдержать этот взгляд, но Доброгаст выдержал. Ни один мускул не дрогнул на его иссеченном морщинами лице.
– Когда? – спросил князь.
– В Перуновы дни. Обычно Аскольд в это время переселяется в свой терем, стоящий в Угорском предместье, чтобы переждать жару. С собой он берет лишь ближников и малую дружину.
– Терем обнесен стеной?
– Да.
– А сколько мечников в малой дружине?
– Иногда три, иногда четыре сотни. Но ты можешь рассчитывать на помощь воеводы Олемира и других бояр. Полтысячи мечников мы тебе в помощь выставим. Вам важно подойти незаметно. Если вы большой ратью пойдете, то дозорные засекут вас еще на подходе.
– Ворота Киева нам откроют?
– В этом можешь не сомневаться, князь. Но нужно сразу показать киевлянам Ингера Рерика. Народ должен видеть нового великого князя. И с его женитьбой на Добромиле тоже тянуть нельзя.
– Ну что же, боярин, ждите, – спокойно сказал Олег. – А твоей услуги я не забуду. Доброй тебе дороги.
Воевода Фрелав заговорил, когда за боярином закрылась дверь. По мнению осторожного франка, верить Доброгасту не стоило. Человек, изменивший однажды, изменит и во второй раз. Слишком уж все это похоже на западню, расставленную опытными ловцами на опасного зверя.
– Случай уж больно удобный, – прокашлялся боярин Стемир. – Если идти войной на Аскольда, то много крови прольется. За киевского князя вступятся и хазары, и ромеи – этим только повод дай. Сами не рады будем, что в такую распрю ввязались.
– Ждать нельзя, – поддержал Стемира боготур Лихарь. – Если Аскольд успеет выдать внучку за тмутараканца, то мы останемся и без девки, и без Киева.
– А для тебя что важнее – Киев или девка? – засмеялся Мечидраг.
– О молодость, молодость, – притворно вздохнул Лихарь. – Кабы та Добромила мне досталась, то я бы еще подумал. А так говорю без обиняков – Киев важнее.
– Учись, Мечидраг, – ухмыльнулся Рулав. – Вот слово умудренного жизнью мужа.
– Так, может, мы спроворим напуск с Рулавом, – предложил Олегу Лихарь. – Пойдем ночью на трех ладьях. А там будь что будет.
– Успеешь еще голову потерять, – хмуро бросил младшему брату Олегаст. – Дружину поведу я. А князь Ингер двинется вслед за нами с новгородской ратью. Ты, Фрелав, останешься при Ингере.
– Опасная затея, князь, – поморщился воевода.
– Сам знаю, что опасная, – усмехнулся Олег. – Зато какой куш!
Возбуждение в Киеве с наступлением жары спало, как на то и рассчитывал Аскольд. По всему было видно, что старания волхвов довести недовольство обывателей до точки кипения оказались безуспешными. Киевляне ворчали на князя, но браться за оружие явно не собирались. Ближники Аскольда, сильно встревожившиеся поначалу, вздохнули с облегчением – кажется, пронесло.
Читать бесплатно другие книги:
