Король Треф Седов Б.

Посмотрев вниз, я увидел, что на мне были только большие цветастые трусы, которые я вчера купил в «Карштадте». Переведя взгляд на свою правую руку, я увидел на локтевом сгибе след от укола.

Понятно, подумал я, а Санек, который следил за каждым моим движением, усмехнулся и сказал:

— А ты как думал? Сам понимаешь, специфика работы.

Я ничего не сказал и медленно побрел в сторону ванной.

Войдя в нее, я машинально стал закрывать за собой дверь, но Санек неприятным резким голосом произнес:

— Дверь не закрывать.

Я пожал плечами и, спустив трусы, уселся на унитаз.

Наташа отвернулась и стала разглядывать висевшую на стене туристскую карту Гамбурга.

Сделав свои дела, я слил воду и, скинув трусы, полез в душ.

— Эй, ты куда, — задергался Санек, шагнув в сторону ванной.

— А пошел ты в жопу, — бросил я через плечо и задернул за собой занавеску.

Санек тут же отдернул ее и я, опять пожав плечами, начал мыться.

Ко мне возвращалась ясность мысли, и тело постепенно становилось послушным, как всегда. Санек торчал в проходе напротив открытой двери в ванную и держал пистолет стволом в мою сторону. Все-таки я его ущемил, подумал я, надо продолжать в том же духе. Пусть он потеряет уверенность, а там посмотрим. Может, что-нибудь и образуется.

Я вытерся одним из висевших на крючках полотенец и натянул трусы.

Когда я двинулся в сторону комнаты, Санек быстро отошел от двери и, указав пистолетом на одно из модных массивных кресел, изготовленных из хромированных труб и кожаных подушек, сказал:

— Одевайся.

На спинке кресла висели мои шмотки, а рядом стояли спортивные тапки, тоже купленные вчера в «Карштадте».

Я, не торопясь, оделся и сел в кресло, чтобы удобнее управиться с тапками. Завязав шнурки, я взялся за подлокотники, чтобы встать, но Санек наставил на меня «Люгер» и сказал:

— А вот этого не надо. Сиди где сидишь.

Я откинулся на спинку кресла и усмехнувшись, спросил его:

— Что, Санек, боишься меня? Не забыл еще, как я тогда в тайге наварил тебе по башке? Конечно, не забыл. А что боишься, так это правильно. Бойся меня, Санек, бойся, я ведь тебя при случае убью.

Я смотрел ему прямо в глаза и видел, что он начинает злиться. Давай, Санек, злись, может, и сделаешь какую-то ошибку, а уж я ей воспользуюсь. Не сомневайся.

Но, похоже, он не собирался делать ошибок.

Осторожно обойдя меня, он приставил «Люгер» к моему затылку и сказал Наташе, которая наблюдала за нашей дружеской беседой:

— Привяжи его к креслу.

Наташа, чуть замешкавшись, взяла с кровати ремни и стала привязывать к подлокотникам мои руки.

— Привязывай крепче, — сказал следивший за ее действиями Санек, — он парнишка резкий, от него всего можно ожидать.

Она сжала губы и старательно примотала мои предплечья к подлокотникам.

— Теперь ноги, — сказал Санек, продолжая прижимать холодный ствол к моему затылку.

Она встала перед креслом на колени, и я сразу же вспомнил, как в Душанбе, в гостиничном номере, она стояла в такой же позе, а я так же сидел в кресле. Только делала она совсем другое. Видимо, она тоже вспомнила об этом, потому что по ее губам скользнула почти незаметная улыбка. И видел ее только я, потому что Наташина голова была низко опущена. Наконец я был надежно привязан к креслу, и Санек, убрав пистолет от моего затылка, вышел на середину комнаты и небрежно бросил «Люгер» на кровать.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал он, — теперь можно и поговорить.

И, выдвинув второе кресло, уселся напротив меня. Но не близко, а метрах в двух. Точно — боится, подумал я. Это хорошо. Раскачивай его, Знахарь, раскачивай, пусть он потеряет равновесие.

— Оно, конечно, поговорить можно, — лениво сказал я, — но я привык завтракать после того, как принял душ. Так что подсуетись-ка ты, Санек, насчет кофейку. Ты и у Арцыбашева шестерил, так что тебе не впервой. А теперь поухаживай за мной. Я для тебя — человек нужный, ценный, так что давай, шевелись.

Он вскочил с кресла и, замахнувшись, выкрикнул:

— Да я тебя, козла… Я перебил его:

— А что ты мне сделаешь? Ударишь? Да ты и ударить-то по-настоящему не можешь, мозгляк, куда тебе! А вот за козла тебе придется ответить отдельно.

Всерьез назвать его мозгляком нельзя было никак. Нормальный крепкий парень. Против меня, конечно, слабоват, но не мозгляк. Однако я гнул свою линию, и, похоже, он начинал теряться.

Он успокоился и сел на место.

— Я связанных не бью, — гордо сказал он и, повернувшись к Наташе, распорядился: — Сделай ему кофе и что-нибудь еще.

Она пошла в кухню, а я, проводив ее демонстративно похотливым взглядом, спросил:

— Ну и как, дает она тебе или Отсос Петрович?

— Не твое дело, — ответил он, и я понял, что ничего ему тут не обломилось.

И хоть и была эта Наташа продажной шлюхой, и мне было наплевать, с кем она там кувыркается и у кого отсасывает, а все же шевельнулась во мне мужская гордость — вот оно как, я-то для нее поинтереснее буду, чем этот недоделанный особист.

— А насчет того, что ты связанных не бьешь, — продолжил я портить ему настроение, — так это только потому, что не научился еще. Вот послужишь еще, заработаешь звездочек побольше, жетонов ваших собачьих, на грудь — и научишься как миленький. И станешь ты такой же падлой, как твой Арцыбашев, которого Кемаль в Душанбе на моих глазах грохнул. Вот Арцыбашев — молодец, не то что ты. Ему что связанного ударить, что за бабу от пули спрятаться — как два пальца обоссать.

Санек молчал.

Он прекрасно понимал, что я специально говорю ему все это, чтобы вывести из равновесия. И он не мог позволить себе сорваться, потому что в этом случае я оказался бы прав. А зря! Ему, если он хотел выжить в том мире, который он для себя выбрал, нужно было выкинуть из головы весь этот бред о горячем сердце и, главное, о чистых руках. Он, если хотел стать настоящим крутым комитетским подонком, должен был бы сейчас избить меня, привязанного, до полусмерти и подвесить за ноги на люстру. А потом нормально вырвать мне ногти плоскогубцами. Вот это было бы то, что нужно.

Из кухни показалась Наташа, которая несла в одной руке чашку, а в другой — бутерброд. Подвинув ногой стул, она села передо мной и поднесла чашку с кофе к моим губам. Я отпил немного, и она, показав мне бутерброд, сказала:

— Там, кроме масла, ничего не было.

Я машинально взглянул на бутерброд и увидел, что на масле было написано чем-то вроде спички:

«Не бойся. Если совсем край — я его». И дальше был нарисован кладбищенский крестик.

— Годится, — буркнул я и впился зубами в бутерброд.

Наташа поочередно подносила мне то чашку, то бутерброд, и скоро мой скромный завтрак был окончен.

Наташа унесла чашку в кухню, и когда возвращалась, то за спиной Санька на секунду молитвенно сложила руки на груди и посмотрела на меня с просящим выражением лица.

Я, конечно же, понимал ее. На крайняк она была готова грохнуть этого Санька, но такой вариант был для нее чрезвычайно нежелателен. Ведь если она просто сделает ноги вместе со мной, то ее тоже объявят в глобальный розыск, и тогда ей — кирдык. Она не сможет так ловко бегать от загонщиков, как я. Баба все-таки. И она хотела, чтобы я своей умной головой, которая, кстати, уже полностью пришла в норму, придумал какой-то ход, при котором и волки будут сыты, и овцы — целки.

— Ну что, Знахарь, поговорим? — спросил Санек, поудобнее устраиваясь напротив меня в кресле.

— Ну давай попробуем, — в тон ему ответил я и громко рыгнул.

Санек поморщился, а я, не отдавая ему инициативы, сам начал разговор:

— Открой мне страшную тайну, Санек, как вы на меня вышли?

Он усмехнулся и ответил:

— Не забывай, с кем ты имеешь дело. У нас ведь не народная дружина все-таки. Все очень просто. Ты засветился в Нью-Йорке как Затонский, а потом, когда уложил всех ребят Алекса, то у одного из них пропали документы. Он, кстати, был похож на тебя. Мы прикинули, что из Америки ты обязательно слиняешь, и не иначе, как на корабле. Ну, а дальше — дело техники. Можно было взять тебя прямо в порту, когда ты сходил с трапа, но нам интересно было посмотреть, что ты будешь делать дальше. Потом случилось то, на что мы не рассчитывали. Ты угодил в полицию, и мы потеряли тебя на некоторое время. Однако, зная твои склонности, вечером мы решили прогуляться по Риппербану и, конечно же, нашли тебя там. Ты был в жопу пьян, и у тебя на коленях сидели две немецкие шлюхи. Потом ты пошел в туалет, и к девкам уже не вернулся. В общем, ничего особенного.

Да, действительно, в этом не было ничего особенного.

Вот только… Он сказал — что я буду делать дальше.

Осторожно, Знахарь!

— А зачем вам было знать, что я буду делать дальше? Вам что, мало было бы просто схватить меня и бережно доставить к господину? — изображая недоумение, спросил я.

Санек хитро посмотрел на меня и сказал:

— Не прикидывайся дурачком, Знахарь. Ты прекрасно знаешь, зачем. Но, чтобы упростить наш разговор, я сообщу тебе кое-что, и ты сам поймешь, в чем дело.

— Ну, давай, давай, расскажи.

Санек перестал кривляться и, спокойно глядя на меня, сказал:

— Слишком много совпадений. Арцыбашев, Кемаль, Тохтамбашев и…

Он сделал паузу и, наклонившись ко мне, тихо сказал:

— На Ближнем Востоке сильно забеспокоились. Из банка в Эр-Рияде неизвестный человек славянской внешности, предъявив все условные знаки и пароли, вынес драгоценности Кемаля. А не ты ли это был, Знахарь? И сколько там было этих драгоценностей, может быть, именно ты знаешь? Вот и подумали мы, а мы — это я и мой начальник…

— Ты хотел сказать — твой новый хозяин, — встрял я в его болтовню.

Санек запнулся и прервал свою эффектную речь.

Откинувшись на спинку стула, он недовольно посмотрел на меня, так не вовремя обломавшего ему кайф, и сказал:

— В общем, сейчас ты расскажешь мне некоторые вещи.

Он сделал эффектную паузу и продолжил:

— Во-первых — ты ли взял драгоценности, вовторых — если ты, то сколько их было, в-третьих — где они? Видишь, всего лишь три простых вопроса. И мне нужно три правдивых ответа. А чтобы в процессе разговора на эту тему не возникало проблем, у нас имеются гуманные медикаменты, которые избавляют дознавателя от необходимости загонять допрашиваемому иголки под ногти или засовывать ему в жопу паяльник.

Санек встал и, подойдя к стеклянному шкафчику, открыл его. Внутри было много медицинского барахла, в том числе — разнокалиберные пузырьки, коробки с ампулами и шприцы.

Выразительно посмотрев на меня, он спросил:

— Вопросы есть? Я ответил:

— Это у тебя есть вопросы. А у меня одни ответы. Хотя, честно говоря, один вопрос есть.

Санек ухмыльнулся и сказал:

— Ну, давай!

— А скажи мне, Санек, зачем вам эти деньги? Это, конечно, если они действительно у меня есть.

— Затем же, зачем и тебе, — ответил он и посмотрел на меня, как на дурачка.

— Ну, вот теперь мне все ясно, — резюмировал я и заткнулся.

Теперь мне действительно было все ясно.

Пока Санек распинался, как злодей из американского фильма, у меня в голове складывалась картина того, как все мои скачки и кульбиты выглядели со стороны. И я начал еще лучше, чем раньше, понимать, что не один только Арцыбашев имел на меня виды, как на обезьяну, которая будет по команде таскать для него каштаны из огня. Все они, включая Наташу, которая сейчас надеялась на то, что я ее спасу от гибели, хотели меня использовать, как презерватив. То есть — и удовольствие получить, причем свое собственное, личное, не имеющее никакого отношения к государственным или общественным интересам, и не пострадать при этом. Для них беды и проблемы других людей не имели ни малейшего значения. И даже Наташа, которая только что молитвенно складывала руки, заклиная меня проявить какие-то сверхъестественные качества и спасти ее, не задумалась бы ни на секунду, если бы узнала, что для того, чтобы освободиться от губящего ее прошлого, нужно вырезать из живого меня печень.

Все они хотели меня использовать.

Можно просто список составлять или номерки на ладонях писать, как в советское время. Чтобы все было честно. Чтобы по очереди, а не как попало. В очередь, сукины дети, в очередь! Всем вам Знахарь удовольствие доставит. Которым уже доставил — им больше ничего не надо. Им хватило.

Так что, ребята, подходите, всем достанется.

А я еще покувыркаюсь, попрыгаю вам на потеху. Только знайте, что билет на мое представление дорого стоит. Ой, дорого!

Санек хвастливо рассуждал о том, как ловко они меня вычислили, я, слушая его одним ухом, ждал, когда из подсознания вынырнет единственное правильное решение проблемы, а Наташа сидела на стуле у двери и смотрела на меня.

Вдруг она напряглась и чуть наклонила набок голову, будто прислушиваясь к чему-то. Потом быстро встала и, подойдя к стенному шкафу, вытащила оттуда еще один пистолет, но уже с глушителем.

Санек посмотрел на нее и, вскочив с кресла, схватил свою пушку. Вытащив из заднего кармана джинсов небольшой металлический цилиндр, он быстро навинтил его на ствол «Люгера», затем засунул пистолет за пояс и, бросившись ко мне, задвинул кресло, к которому я был привязан, за выступ стены. Комната была сложной формы, и теперь меня можно было увидеть, только подойдя к окну и посмотрев направо.

После этого он опять взял пистолет в руку и, сделав Наташе предостерегающий жест, на цыпочках подошел к двери. Приоткрыв ее, он выглянул в коридор и затем осторожно вышел из комнаты.

В этот момент Наташа бесшумно прошмыгнула в кухню и тут же выскочила оттуда со сверкающим кухонным тесаком в руке. Подбежав ко мне, она с размаху полоснула ножом по ремням на моей правой руке, при этом больно зацепив кожу, и бросила тесак мне на колени. И тут же отбежала к дверям.

Я, поняв, что дорога каждая секунда, сбросил разрезанные ремни и, ухватив тесак, быстро освободился. Подойдя к Наташе, я забрал у нее пушку. Это был «Макаров», и, ощутив оружие в руке, я почувствовал себя гораздо увереннее, чем когда сидел, привязанный к креслу. Толкнув Наташу в сторону кухни, я взялся за ручку двери, и в это время из прихожей послышался треск взламываемой двери и слабые хлопки приглушенных выстрелов. Раздался стон, потом возня, потом еще выстрелы и шум падения тел, затем приближающийся ко мне топот, и я едва успел спрятаться за дверь, когда в комнату ворвались три человека в спецназовских глухих масках и с длинноствольными волынами в руках.

Я, не думая, сразу же всадил тому, кто был ближе, пулю в голову. Второй оглянулся на приглушенный кашель выстрела и получил одну маслину в живот, вторую — в грудь, а третью, чтобы завидно не было, тоже в башку. Третий же, сгоряча проскочивший дальше всех, оказался у двери в кухню и, развернувшись ко мне, увидел направленный ему в лицо ствол моего «Макарова». Я нажал на спуск, голова налетчика дернулась, а сам он, выронив пистолет, повалился на пол. Сегодня у меня было очень плохое настроение, а они, видимо, не знали об этом. Иначе не сунулись бы сюда и не попались бы под горячую руку. Думать надо, козлы.

В коридоре было тихо.

Я осторожно выглянул туда и увидел еще двух убитых деятелей в масках и Санька, который лежал в луже собственной крови и смотрел широко открытыми неподвижными глазами в стенку. Входная дверь была приоткрыта, и у нее был выворочен замок.

Я аккуратно притворил ее и с удовлетворением убедился в том, что она нормально встала на место. После этого, засунув пистоль за спину, перетащил все трупы в комнату. Наташа, пока я шарился в прихожей, успела стащить с покойничков маски, и я увидел одного европейца и одного араба. А когда я снял маски с остальных, то на этот раз мы увидели двух арабов и белую девушку.

И тут в моей голове наконец-то родилась идея, которая могла оказаться очень полезной и для меня, и для Наташи.

Я посмотрел на Наташу и сказал ей:

— Помоги-ка мне, Наташа, а то одному как-то несподручно.

Мы занялись трупами. Дело было несложным, и через пятнадцать минут все было закончено. Я придирчиво осмотрел комнату. Картинка была — что надо.

В кресле сидел надежно привязанный мертвец с дырой в башке, рядом с ним на полу валялся остывающий Санек с пистолетом в руке, чуть поодаль — труп девушки, ее пистолет лежал рядом с ней, а недалеко от двери — три арабских жмурика, даже в мертвом виде не выпускавших стволы из рук. На столе, придвинутом к креслу, были красиво разложены шприцы и коробки с ампулами, которые Наташа выбрала из имевшихся в шкафчике.

Все выглядело так, будто Санек с Наташей занимались мной и в это время в квартиру ворвались арабы. Началась пальба, и все перестреляли друг друга. Меня, понятное дело, изображал молодой европеец, затесавшийся в компанию арабских беспредельщиков, а Наташу — эта белая девка, которой не сиделось дома. В процессе этого по непонятной причине произошел пожар, и — готово дело. Шесть обгоревших трупов, три из которых фээсбэшникам и опознавать не надо.

Это — Санек, Наташа и Знахарь.

Я прошел в кухню и, покопавшись в хозяйственном пенале, нашел то, что требовалось. Это была литровая бутыль растворителя. Я принес ее в комнату, открыл и вылил растворитель на пол. Его, конечно, было немного, но для того, чтобы начался настоящий пожар — вполне достаточно.

Осмотрев комнату еще раз, я кивнул сам себе и сказал Наташе:

— Пошли отсюда. Здесь нам больше делать нечего.

После этого чиркнул спичку из коробка, найденного мною там же на кухне, и бросил ее в лужу растворителя. С пола поднялось прозрачное голубое пламя, и мне в лицо пыхнуло жаром.

Мы быстро вышли за дверь и спустились вниз по лестнице. Оказывается, квартира, в которой все это происходило, была на третьем этаже. Выйдя на залитую солнцем улицу, я увидел стоявший возле подъезда микроавтобус «Опель». В его салоне на сиденье валялись арабские четки, а в замке зажигания торчали ключи. Тут долго думать было нечего, и я сказал стоявшей рядом со мной Наташе:

— Машина подана. Садись.

Глава 6 ОЧЕНЬ ДУШЕЩИПАТЕЛЬНАЯ

Старица Максимила сидела на бревенчатом крыльце и вязала грубую кофту. У ее ног, свернувшись калачом и положив морду на передние лапы, лежал Секач.

Руки Максимилы двигались как бы сами по себе. Она не смотрела на вязанье, и глаза ее были направлены в одной ей известные таинственные дали Ее сухие пальцы быстро двигались, накидывая и снимая петли и поддергивая моток пряжи, лежавший в маленьком берестяном лукошке.

Максимила, бездумно глядя в пространство, шевелила губами и слегка качала головой, то ли считая петли, то ли разговаривая с невидимым собеседником. Временами она хмурилась, но тень быстро слетала с ее лица, и пальцы двигались все так же проворно и привычно.

День клонился к вечеру, и в ските, и так-то не шумном, настала тишина, которую нарушала лишь возня скотины в хлеву, да звук топора, которым брат Игнат колол дрова за сараем. Солнце, опустившееся почти к самому лесу, окрашивало поляну, на которой стояли дома отстраненно живших в тайге староверов, в теплый розоватый цвет, в котором некрашеные и посеревшие от ветров и непогоды избы выглядели уютными и привлекательными, как в сказке.

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел отрок в белой, подпоясанной бечевой рубахе, полы которой опускались ниже колен.

Секач, дремавший у ног Максимилы, поднял голову, посмотрел на него, потом лязгнул зубами, пытаясь поймать пролетевшего мимо его носа комара, и снова опустил морду на лапы.

— Бабушка Максимила, — обратился отрок к старице, — мы пойдем завтра за грибами? Ты ведь обещала.

— А как же, Алешенька, обязательно пойдем, — ответила Максимила, не отрывая неподвижного взгляда от далеких призрачных видений, — вот встанем до солнышка и пойдем.

— А Алена тоже пойдет с нами?

— Конечно пойдет, как не пойти, — певуче ответила старица, — обязательно пойдет, разве ты забудешь про свою сестрицу?

— А ты разбудишь нас, не проспишь? — озабоченно спросил Алеша, — ведь это рано нужно встать!

Максимила усмехнулась.

— Это вы, молодые, можете спать до полудня. А мне уж девяносто скоро, так я почти и не сплю, — сказала Максимила и бросила вязанье в лукошко.

Поднявшись на ноги молодым движением, она оправила длинную домотканую юбку и повернулась к стоявшему у нее за спиной Алеше.

— А еще — кто рано встает, тому Бог дает. Слышал небось?

— Слышал, — ответил Алеша и спустился с крыльца.

— Ну вот, слышал — и хорошо, — заключила Максимила и тоже сошла на траву.

Секач, решивший, что с ним будут играть, вскочил и с выражением ожидания на морде уставился на Алешу. Он знал, что степенная Максимила не будет скакать с ним, а вот молодой Алеша, которому еще и восемнадцати не было, не прочь поиграть с собакой. И он не ошибся.

Увидев оживившегося и явно заигрывавшего с ним Секача, Алеша наклонился, подобрал с земли обгрызенную Секачом палку и, широко размахнувшись, швырнул ее в сторону леса. Палка, посвистывая, улетела в заросли, и Секач, который только этого и ждал, сорвался с места и, выбрасывая из-под когтистых лап клочки дерна, помчался вслед за ней так, будто догонял самого своего заклятого врага.

Максимила с улыбкой посмотрела на юношу и сказала:

— Все бы тебе с собакою играться! Молиться нужно больше, дух свой укреплять пора бы уже. Тебе осьмнадцать скоро, в братство входить будешь, обет святой принимать.

Алеша взял палку из пасти подбежавшего к нему Секача, зашвырнул ее в кусты и, проводив взглядом умчавшегося вдогонку за ней пса, сказал:

— Вот будет восемнадцать, тогда и буду… Что он будет делать, когда ему настанет восемнадцать, он не сказал, а вместо этого грустно вздохнул и посмотрел на опускавшееся в лес солнце. Присев на корточки и теребя за уши подбежавшего к нему с палкой в зубах Секача, он спросил у Максимилы:

— Бабушка Максимила, как ты думаешь, хорошо там Насте с Костей?

Максимила помолчала, пошевелила губами и задумчиво произнесла:

— А вот это, Алеша, от меня закрыто. Пыталась я увидеть, как ее душенька живая ходит по белу свету, и не смогла. Закрыто это от меня как бы стеной облачной. И не пробиться к ней, не услышать.

Она помолчала и со вздохом добавила:

— Как бы худа с ней не приключилось. Там, в миру, греха много… Сама-то она чиста останется в любом вертепе, но от худых людей сохраниться трудно. Силен враг человеческий, и, если не может он душу чистую да непорочную забрать, тогда в злобе великой стремится он жизнь пресечь или недуг навлечь. Так-то, Алешенька. Молиться больше надо.

Секач навострил уши, склонив голову набок и вдруг бросился в лес.

Навстречу ему, держа на сгибе руки корзинку, вышла юница лет шестнадцати, одетая в длинный сарафан и стеганую безрукавку. Ее голова была плотно обвязана белым платком, ровной чертой лежавшим на выпуклом загорелом лбу.

Завидев стоявших на поляне перед домом Максимилу и Алешу, она возбужденно заговорила:

— Бабушка Максимила, а я кого в лесу встретила!

— Ну и кого ты там, Алена, встретила, — усмехнувшись, поинтересовался Алеша, — лешего, что ли?

— Тьфу, — возмутилась Максимила, — кто же к ночи лесных поминает? Я что тебе говорила? Смотри, услышит он, как ты его по имени зовешь, и явится к тебе. И спросит, чего звал, а ты ему что ответишь? Руками только разведешь? А он ведь и обидеться может, и тогда — смотри, Алеша — пойдешь в лес, а он на тебя морок напустит, и будешь плутать, пока от голода не иссохнешь.

— Нет, не лешего, — ответила Алена и поставила на землю корзинку, полную лесных ягод, — лешего я вчера видела. Маленький такой, серенький, на палочку опирается. И все кряхтит.

Максимила засмеялась:

— Ври, да складно, Аленушка! Кто же тебе сказал, что он серенький?

Алена стрельнула на Максимилу хитрыми карими глазами и спросила:

— А какой он? Расскажи, бабушка!

— Все тебе расскажи! Вот чаю напьемся, тогда и расскажу. Так кого ты в парме-то повстречала, поведай нам, негодным!

— Медведя, — ответила девочка, — он тоже ягоды собирал. Только я в корзину, а он — прямо в рот.

— У медведя не рот, а пасть, — назидательно произнес Алеша.

— Это у тебя пасть, — ответила Алена и показала ему язык.

— Ну, развоевались, — прервала их Максимила и, обняв за плечи одной рукой Алену, а другой — Алешу, повела их к тому самому дощатому столу под березой, за которым Знахарь рассказывал Насте историю своих бедствий.

Сидя за выскобленным добела щелястым столом, Алена и Алеша смотрели, как Максимила разливает душистый чай с лесными отварами и накладывает на деревянные домодельные тарелки оладьи, загодя нажаренные ею. Пар от чая поднимался в неподвижном вечернем воздухе и переливался в последних лучах солнца розовым светом.

Расставив перед набегавшимися за день чаевниками граненые стаканы с темным, как красное вино, чаем, Максимила уселась во главе стола и, взяв свою старинную глиняную кружку с непонятными узорами, сказала:

— Ну что, Аленушка, хочешь про дяденьку лесного послушать?

— Хочу, бабушка Максимила, — ответила Алена между двумя громкими втягиваниями горячего чая.

При этом она болтала под столом ногами, стараясь задеть колени сидевшего напротив Алеши. Алеша же, держа в руках оладью, намазанную ежевичным вареньем, хмурился и убирал колени в сторону.

— Тогда слушай и не перебивай, — сказала старица и, вздохнув, начала: — Живет дяденька лесной под раскидистой сосной, под березой, под осиной, под корягой, под лесиной, за оврагом, за холмом, для него повсюду дом. Из всего лесного люда…

— Бабушка Максимила, подожди, — прервал ее Алеша и повернул голову в сторону леса.

Секач, сидевший у стола в надежде, что ему, как всегда, что-нибудь перепадет, тоже навострил уши.

По лесу разносился пока еще еле слышный стрекот вертолетного двигателя. Но с каждой секундой он становился чуть громче, и не оставалось сомнений, что в сторону таежного поселения над лесом, разгоняя вечернюю тишину, летит вертолет.

— Бабушка Максимила, это к нам летят, — радостно объявила Алена.

— Видать, к нам, — подтвердила старица и добавила вполголоса: — Да только к нам с добром не летают.

— Что ты сказала, бабушка? — спросила не расслышавшая ее ворчания Алена.

— Ничего, Аленушка, верно, говорю, — к нам летят.

И действительно, через несколько минут из-за темнеющего леса показался уродливый металлический головастик с проклепанными пузатыми боками, над которым яростно рубили воздух несколько железных весел.

Он опустился посреди поляны, и из открывшейся изогнутой двери вылез щеголеватый офицер. Одновременно с ним из другой двери ловко выпрыгнули четверо солдат в пятнистой форме и с игрушечными маленькими автоматами в руках. На их головах были надеты чудные вязаные колпаки с прорезями для глаз и рта. Алене стало смешно, и она захихикала, зажав рот.

Некоторые из поселенцев, услышав шум, вышли из домов, но подходить к дьявольской машине не стали, а наблюдали за происходящим издали.

Офицер тем временем подошел к сидевшим за столом и, не здороваясь, спросил:

— Силычевы здесь живут?

— Добрые люди сперва здороваются, — с достоинством ответила ему старица Максимила.

— Здрасьте, здрасьте, — небрежно отмахнулся офицер, — так Силычевы здесь проживают?

— А мы здесь все Силычевы. Кто тебе нужен, сынок?

— Алексей и Елена.

— Я — Елена, а он — Алексей, — радостно сообщила Алена, довольная тем, что о них знают другие люди.

Офицер странно посмотрел на нее, потом бросил взгляд на Алешу и, обернувшись к стоявшим поодаль странным пятнистым солдатам, махнул им рукой. Солдаты немедленно подошли к столу, и двое из них как-то очень ловко схватили не ожидавших этого Алену и Алешу и по-деловому потащили их к вертолету. Максимила вскочила из-за стола и закричала:

— Что вы, ироды, делаете, отпустите детей невинных!

И она, подняв руки, бросилась на офицера.

Он презрительно взглянул на Максимилу и лениво ткнул ее кулаком в грудь. Максимила остановилась и, приложив руки к ушибленной груди, села на землю.

— Что же вы, злодеи, творите, креста на вас нет, — тихо и слабо проговорила она, пытаясь вздохнуть полной грудью, — Настя в мир ушла, теперь детей малых забираете…

Мужики, стоявшие возле своих домов, обеспокоенно зашевелились, но оставшиеся рядом с офицером двое солдат навели на них оружие, и те остановились в нерешительности.

Офицер противно улыбнулся и сказал:

— Вы, богомольцы сраные, знайте, что живете только потому, что мы вам даем. У вас даже паспортов нет. Вы — никто. И, если будет нужно, мы вас всех вытравим, как вшей поганых, и никто о вас даже не вспомнит. А Настю твою, дурочку таежную, Знахарь продал и убил. Понятно?

И, не дожидаясь ответа, пошел к вертолету. Солдаты, не поворачиваясь к селянам спиной, последовали за ним.

В это время Секач, разобравшись, наконец, что происходит, бросился на ближнего к нему спеца и с хриплым рычанием цапнул его за голенище короткого сапога. Тот отдернул укушенную ногу и, направив на Секача игрушечный автомат, выпустил короткую очередь. Завизжав, Секач кубарем покатился по траве, оставляя за собой кровавый след.

Через несколько секунд расторопные солдаты уже сидели в вертолете, прижимая пленников к полу, а офицер захлопывал за собой дверцу. Вертолет взвыл двигателем, весла над ним слились в мутный круг, и, оторвавшись от земли, он быстро развернулся и исчез за лесом.

Брат Игнат подбежал к сидящей на земле Максимиле и, упав рядом с ней на колени, обнял ее за плечи. Максимила с тоской смотрела вслед вертолету, уносившему свет и тепло ее сердца, и по ее щекам, морщинистым и обветренным, текли слезы. Жители скита в растерянности окружили ее, не зная, что сделать, что сказать, а она вдруг встала и пошла в избу.

Через минуту она вышла оттуда, держа в левой руке карабин, и подошла к лежавшему на боку и тихо скулившему Секачу. Живот его был разорван очередью, и из раны вывалились внутренности. Увидев подошедшую Максимилу, Секач поднял голову и, часто дыша, посмотрел на нее. Максимила встретилась с ним взглядом и тихо сказала:

— Отвернись, собаченька, не смотри на меня, не надо.

Секач, будто понял ее, уронил голову на траву и закрыл глаза.

Максимила посмотрела на небо, перекрестилась и, приставив ствол карабина к голове Секача, нажала на спуск. Раздался выстрел, и Секач отправился на собачьи небеса, где никто и никогда не будет увозить от него любимых людей и стрелять в него из автомата.

Максимила твердыми шагами подошла к крыльцу, положила на него карабин, затем повернулась к безмолвно взиравшим на нее людям и ясным голосом сказала:

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»