Чтиво Келлерман Джесси

33

Пфефферкорн обедал с агентом.

— Отменное торжество.

— Спасибо.

— Мне доводилось бывать на еврейских свадьбах, но ваша — одна из лучших, если не лучшая. Обожаю хору.[8]

— Да, забавно.

Агенту подали многослойный салат в высокой вазочке. Поворошив его вилкой, он подцепил лист латука.

— Ну а теперь опять к станку.

Пфефферкорн кивнул, намасливая рогалик.

— Позвольте узнать, как продвигается дело.

— Продвигается, — ответил Пфефферкорн.

— Все прекрасно понимаю, — сказал агент. — Не хочу вас торопить.

Пфефферкорн жевал.

— Творчество — органичный процесс. Вы сочинитель, а не торговый автомат, где нажал кнопку и — бац! извольте получить. Но если вам интересно, все просто сгорают от нетерпения. В разговорах с редакторами или на франкфуртской ярмарке только и слышишь: что еще ждет Гарри Шагрина? Но мое дело вас оберегать, чтобы вы спокойно работали.

— Спасибо.

Агент вскинул руку:

— Не нужно благодарить, я просто делаю свою работу. — Накренив вазочку, он подобрался к последнему салатному слою. — Значит, говорите, продвигается.

Пфефферкорн пожалел, что не взял закуску. Рогалик он съел, и теперь было нечем занять рот. Пфефферкорн сделал затяжной глоток воды и накрахмаленной салфеткой промокнул губы.

— Есть кое-какие мысли, — сказал он.

— Больше ни слова, — сказал агент. — Ничего не стану выпытывать.

— Почему, можем поговорить.

Агент отложил вилку:

— Ну если сами желаете.

Пфефферкорн заранее готовился к этому разговору, однако теперь чувствовал себя безоружным. Он снова прихлебнул воду.

— Думается, собака зарыта во взаимосвязи первой и второй книги, — сказал он. — В прошлый раз у нас была ядерная угроза и вдобавок биологическая. Весь вопрос в том, что может их превзойти.

— Именно. Что.

— Конечно, есть банальный ответ: еще большая угроза.

— Мне уже нравится.

— Но тогда, знаете ли, возникает иная проблема.

— А именно?

— Опасность самопародии.

— Ага. Вон как.

— Я хочу сказать, что вполне возможно создать совершенно апокалипсическую ситуацию, но в таком случае мы рискуем превратиться в карикатуру.

— Хм. Ну да. И что…

— Шанс я вижу в том, чтобы Гарри Шагрин сразился с абсолютно новым врагом, с каким прежде никто не сталкивался.

— Так…

— К встрече с которым он совершенно не готов.

— Так. Хорошо. Мне нравится. Дальше.

— С врагом, который вот-вот его сокрушит.

— Прекрасно. Отлично.

— Гарри Шагрин сойдется в схватке с невообразимо чудовищным противником.

— Так! — Агент лег грудью на стол. — Ну?

— В схватке, которая навсегда его изменит.

— Потрясающе. Блистательно. Превосходно.

— Благодарю, — сказал Пфефферкорн.

— Ну и кто же он?

— Кто?

— Враг-то.

— Скорее уж, не кто, а что, — сказал Пфефферкорн.

— Ладно, что это?

— Сокрушающее сомнение в себе.

Наступила тишина.

— Баррамунди, — доложил официант. — И филе с кровью.

— Спасибо, — сказал Пфефферкорн.

— Приятного аппетита.

Вновь воцарилась тишина. Понимая, что испортил собеседнику день, а то и год, Пфефферкорн занялся стейком в форме бутылки Клейна.

— М-да… — сказал агент.

Пфефферкорн ел без аппетита.

— Угу, — сказал агент. — Кхм.

И вновь тишина.

— Знаю, неортодоксально, — сказал Пфефферкорн.

— Да уж.

— Но здесь скрыт потенциал для прорыва. Повисло молчание.

— Возможно, — сказал агент.

— Я в этом уверен.

— Нет-нет, конечно, спору нет. Кхм. Молчание.

Пфефферкорн кромсал филе.

— Ну хорошо, допустим, — сказал агент. — Послушайте. Идея и впрямь оригинальная, творческая. Просто, знаете ли, потрясающая. Даже, по-моему, грандиозная. Кхм… Однако вы, наверное, согласитесь, что творческий процесс предполагает неясности, и потому, может, нам стоит кое-что прояснить?

— Хороню, — сказал Пфефферкорн.

— Ладно. Итак. Хм. Вот, я — читатель. Купил вашу первую книгу, и она меня покорила. Захожу в магазин — глядь, ваша новая книжка. Достаю кредитку, приезжаю домой, кувырк в постель, улегся, начинаю читать и потом… говорю себе: «Как-то оно… того… чего-то не туда». — Агент помолчал. — Вы меня понимаете?

— Никто не обещал, что будет просто, — сказал Пфефферкорн.

— Да, но…

— Полагаю, я должен идти дальше. В художественном плане.

— Конечно, пусть так, только нужно помнить, что у людей есть определенные ожидания.

— Если самому не нравится, хорошей книги не выйдет.

— Сто процентов. Никто не спорит. Но если взглянуть с точки зрения ваших читателей, получат ли они именно то, чего ждут от А. С. Пепперса? И, положа руку на сердце, я вынужден сказать: не вполне.

— Отчего книга становится плохая.

— Кто говорит «плохая»? Я употребил это слово? Вы так сказали. Никто не говорит «плохая». Я сказал — другая.

— В том-то суть творчества.

Агент защипнул переносицу.

— Давайте не углубляться в теорию.

— У такой книги будет свой круг читателей.

— Не отрицаю.

— Я бы прочел.

— Не все такие умные.

— Отчего мы упорно недооцениваем интеллектуальный уровень американской публики?

— Не надо, я не говорю, что умников нет вовсе. Вопрос в другом: вашим ли читателям адресована подобная книга? Вы же не с нуля начинаете. Ваше имя известно, люди знают, о чем пишет А. С. Пепперс, и держат это в уме, когда выкладывают двадцать четыре девяносто пять за книжку. Роман — это контракт. Писательская обязанность перед читателем. Просьба вам довериться. И… Ладно. Вижу, как остро вы переживаете. Я не говорю, что это невозможно. Все зависит от исполнения.

Пфефферкорн молчал.

— Если кто и справится с задачей, так только вы.

— Благодарю за вотум доверия.

— Это моя работа, — сказал агент. На окуня он только взглянул. — Когда ждать пару-тройку глав?

34

Могло быть хуже. Категорический отказ. Однако агент согласился, что сражение героя с собственным комплексом неполноценности может быть захватывающим, все зависит от подачи материала. Дерзкий замысел требовал виртуозного исполнения, а Пфефферкорн знал предел своих возможностей. Вероятно, кто-нибудь сумел бы написать такую книгу. Но не он.

Пфефферкорн сидел за компьютером, отвечал на письма поклонников. Одна тетка спрашивала, не ознакомится ли он с ее романом. Пфефферкорн поблагодарил за проявленный интерес, но ответил, что принципиально не читает неопубликованные произведения. Пожилая дама взъелась на него за использование бранной лексики. Смеха ради он набросал пространный ответ, украшенный витиеватой матерщиной, но потом все удалил и просто извинился за доставленное огорчение. Городской клуб Скоки приглашал выступить на ежегодном обеде литераторов. Пфефферкорн порекомендовал обратиться в ораторскую фирму. Затем он быстро расправился с прочими посланиями, после чего осталось лишь кликнуть по файлу, озаглавленному «роман 2», в котором открылось полстраницы текста — плод одиннадцатимесячного труда.

Гарри Шагрину всегда жилось нелегко.

Не перл, но еще куда ни шло. А вот от следующей фразы корежило:

Он был отмечен.

— Господи боже мой, — сказал Пфефферкорн.

Он удалил это предложение. Потом следующее, потом еще одно и еще, пока под начальной строчкой не остался лишь зачаток диалога:

— Налейте двойной, — сказал Шагрин.

— Вам уже хватит, — сказал бармен.

Мне тоже, подумал Пфефферкорн. Он удалил эти реплики. Затем подсчитал: пока что новый блокбастер состоял из пяти слов.

35

— Противно язвить типа «а что я говорила?»

В квартире дочери они сидели на диване, в кухне Пол готовил ужин. Пфефферкорн обмолвился, что через пару дней летит в Калифорнию. Всякий раз при упоминании Карлотты дочь ухмылялась, словно всегда знала, чем дело кончится.

— Противно — не говори, — сказал Пфефферкорн.

— Не буду.

— Если не учесть, что молчанием тоже язвишь.

— Ой, пап, расслабься. Ведь здорово же. Что там будет?

— Филармонический вечер.

— Шикарно.

— Скукота.

— Быстро же тебе приелось.

— Долго ли, — ответил Пфефферкорн.

Из кухни Пол крикнул, что через пять минут все будет готово.

— Он просто кудесник, — сказала дочь.

Пфефферкорн прикусил язык. Уже не раз и не два он становился жертвой зятевой стряпни. Всякий раз в любой осечке — перекипало варево в кастрюле, не поднимался пудинг — была виновата скверная утварь, но только не скверный повар. Пол заглянул в комнату:

— Если проголодались, можем отведать салата.

На нем был фартук с надписью ниндзя-кулинар.

— Ням-ням, — сказала дочь.

Гуськом прошли в кухню-столовую. С появлением второго обитателя холостяцкая квартира Пола, площадью не больше почтовой марки, стала напоминать лагерь беженцев. Пфефферкорн предусмотрительно наведался в туалет, ибо потом уже не выйти — придется отодвигать стол, но сначала убрать с дороги питьевой бачок и мясницкую разделочную колоду.

— У нас слишком много барахла, — сказала дочь, когда Пфефферкорн, втянув живот, протиснулся к столу.

Салат являл собой сложное произведение из экзотических зерен и разнообразной кожуры. Пол наставлял тестя, что следует проглотить, что разжевать и выплюнуть, что лишь понюхать.

— Изумительно, — сказала дочь. — Где ты взял рецепт?

— В Интернете.

Пфефферкорн вилкой выковырял застрявшую в зубах шелуху.

— Очень вкусно, — сказал он.

— Спасибо, папа.

— С таким приятным дымком, — сказала дочь. — Откуда это?

— Что-то горит, — сообщил Пфефферкорн.

Пол метнулся к духовке. Наружу вырвался клуб ядовитого черного дыма. Дочь схватила миску и кинулась к раковине за водой. Кашляя, Пфефферкорн отчаянно рвался из-за стола.

— Погодите! — вопил Пол.

Дочь залила духовку. Раздалось шипение, потом скворчание. Вспорхнула жирная сажа. Дочь взвизгнула и выронила миску, которая вдребезги разбилась. Надеясь спасти блюдо, Пол сунулся в окутанную паром духовку, однако пропитанная гарью обугленная курица безвозвратно погибла. Дочь утешала стенавшего мужа и голыми руками собирала осколки.

— Кто-нибудь, помогите! — взмолился Пфефферкорн. — Я застрял.

По общему согласию, виновной признали духовку. Кухня проветривалась, Пфефферкорн и дочь вернулись на диван.

— Город просто измотал, — сказала дочь. — Живешь тут, как в зверинце.

— Есть варианты?

Дочь назвала пригород.

— Совсем недалеко, — сказала она. — За полчаса доберешься.

— Похоже, ты уже все решила, — сказал Пфефферкорн.

— Ага.

В чулане, служившем Полу кабинетом, на компьютере дочь показала снимки:

— Правда, красиво?

— Картинки симпатичные.

— Видел бы ты вживую.

— Ты там была?

— В прошлое воскресенье ездили с маклером.

— Уже есть маклер?

— Лучший в округе.

— Славно, — сказал Пфефферкорн.

— Я подумала, может, ты захочешь съездить взглянуть?