Милый друг Натаниэл П. Уолдман Адель
– Она же… хмм… твой друг.
– Ага.
Они шли по притихшим улицам, мимо внушительных, облицованных песчаником особняков, и сами, по большей части, молчали. В его молчании – Нейт это знал – ощущалась некоторая холодность. Совесть подсказывала: надо сказать что-то, успокоить Ханну, объяснить, что он просто устал, или придумать какую-то другую причину своей раздражительности. Но он так ничего и не сказал. Раздражение, хотя и направленное в основном на Аурит, некоторым образом распространялось и на Ханну. Ее сегодняшние попытки понравиться, быть милой и приятной, отдавали чем-то вялым, несвойственным ее нормальной манере, решительности и рассудительности. За обедом она подыгрывала Аурит, приняв ее бойкий, даже немного развязный тон. Обычно она была другой. Но претензии эти выглядели столь мелочными, столь неблагородными, что Нейт и сам чувствовал себя виноватым. В конце концов, Ханна отважно пыталась поладить с его подругой, тогда как сам он лишь угрюмо отмалчивался и ничем ей не помогал.
Ханна открыла дверь, а ему вдруг подумалось, что в последнее время они все чаще ночуют у нее. Лучше бы, конечно, восстановить баланс. Сегодня – да, пойти к ней было удобнее из-за близости ресторана, но… как-то обыденно все стало. Уже в квартире Нейт первым делом проверил статус посылки, которую отправил матери на день рождения. (За последние несколько часов ничего не изменилось, посылка была «в пути».) Потом посмотрел результаты бейсбольного матча и пробежался взглядом по страницам «Таймс». В постели они с Ханной немного пошалили. Ему, в общем-то, и не хотелось, но отказаться было бы нетактично.
Потом Ханна занялась им. Не помогало. Он направил мысли на Юджина, потом подумал, что так и не получил ответа от редактора, которому писал по поводу своего эссе насчет коммодификации сознания, и наконец вспомнил день, когда получил первый емейл от Ханны с замечаниями насчет его идеи. Тогда он пообещал себе, что рано или поздно она у него отсосет. Ну вот, сбылось…
Нейт закрыл глаза, пытаясь выдавить неприятные мысли. Забыть бы все, не думать ни о чем и ничего не чувствовать, кроме губ Ханны на члене.
Она откинулась, выгнувшись в форме буквы S.
– Я… уфф…
– Мм?
– Я вот подумала… Может быть, ты хочешь чего-то другого? Может быть, мне надо делать это как-то иначе? Просто…
Она закусила нижнюю губу.
– О!
Вообще-то, он и вправду испытывал некоторую неудовлетворенность по этой части. Проблемой это еще не стало, но некоторое разочарование уже наметилось. Синхронизированные стоны и осторожное мануальное управление (он клал руку ей на голову), рассчитанные на некоторую корректировку процесса, нужного эффекта не достигли. Но потом они переходили от одного акта к другому, и недовольство всегда растворялось в естественном ходе вещей. В конце концов, как говорится, на чем-то одном свет клином не сошелся.
– Мм-м…
Разговоры о сексе всегда давались ему трудно. То есть обсуждать секс в общем смысле, как интеллектуальную, психологическую или историческую концепцию, Нейт мог совершенно спокойно, а в молодые годы с удовольствием участвовал в дружеских спорах, касавшихся темы женского тела, как реального, так и идеального. Но разговоры иного рода – о том, что именно хорошо в сексе и как этого достичь, как отдавать инструкции – потрогай меня там, пожалуйста, сделай это, а не то, даже просто побыстрее или пожестче, – были для него настоящей пыткой. Перспектива обсуждения технических деталей отвращала тем, что превращала его в похотливое животное и отбивала всякое желание заниматься сексом, сводя всю его сексуальность к осторожной, управляемой самопрезентации.
Чтобы сделать это, заявить вслух, чего именно ему хочется, он должен был предпринять отчаянное усилие, едва ли не стать другим человеком, который не просил, а приказывал женщине принять в полный рост, пососать ему яйца или лечь на спину и раздвинуть пошире ноги. Даже голос у него звучал в такие моменты по-другому, грубо и резко, без обычной теплоты. Достичь такого состояния можно было, выработав в себе определенное презрение к женщине (потому что в любом ином контексте он таким тоном с другими людьми никогда не разговаривал). Когда такое случалось, он чувствовал, что как будто переключается в другой режим, где отсутствует функция цивилизованного, уважительного отношения к женщине и где его поведение есть лишь благоприобретенная привычка, как сортировка бутылок и пакетов для переработки.
Ему не нравился этот режим. И неважно, что многие женщины утверждали, будто любят, когда с ними обращаются таким вот образом. Напротив, эти их заявления только загоняли его в депрессию. Потом, по завершении, он неизменно испытывал некоторое отвращение и к себе самому, и к ситуации, под которой понимал в первую очередь ту самую женщину, с который только что был.
Должен же существовать и другой выход.
Ханна сидела голая, опустив глаза, и волосы падали ей на лицо.
Нейт подтянул повыше простыню. Прикрылся.
– Я… уфф…
Их глаза встретились. Она смотрела на него робко, с почти блаженным смирением и нервным желанием угодить.
Безнадежно, понял Нейт. Позади долгий день. Он устал. У него совершенно не было сил посмотреть в эти большие, добрые, жалеющие цыплят глаза и сказать, чтобы она сначала пососала ему яйца – и, пожалуйста, понежнее, – потом взяла пожестче и приняла поглубже, прошлась язычком вверх-вниз и наконец – это было бы отлично – поласкала пальчиками между мошонкой и анусом.
– Ты правильно все делаешь.
– Если что-то не так, ты только скажи…
– Все так.
Где-то в доме выключили громыхавшую вовсю музыку, и Нейт, почти не замечавший настойчивых басов бум-бокса, окунулся в наступившую тишину.
Он перекатился на спину и уставился в потолок. Хотелось выйти, побыть на свежем воздухе. Ему нравилась квартира Ханны, но не очень нравилась спальня. На стоящем отдельно большом зеркале в деревянной раме висели шарфики, пояски и прочие женские вещицы, распространявшие всевозможные искусственные цветочные ароматы. Сам вид этой комнаты действовал угнетающе, вызывая в памяти дом учительницы музыки, вдовы-квакерши с длинной седой косой – дом, куда он ходил в детстве брать уроки игры на пианино и где всегда стоял спертый запах. Был еще встроенный шкаф, тесное пространство, заполненное болтающимися одеждами, стопками джинсов и свитеров по углам и висящими на дверях прозрачными пластиковыми мешками, забитыми сапожками, туфельками и кедами. Иногда этот шкаф мерещился наяву, воплощая в себе многое из того, что отвращало его от женщин: банальность, косность, материализм, суматошливость.
А еще он невзлюбил декоративные плисовые подушечки, одна из которых лежала в данный момент у него под плечом.
Хотелось встать, выйти в прохладную ночь, вернуться в свою квартиру и забраться в свою постель, одному, с книгой или, при желании, с порнушкой на компьютере. Почему ей это надо – быть такой несексуальной, такой жалкой, как побитая собака? И как, черт возьми, ему положено чувствовать себя при этом? Но он знал: попытка уйти обернется серьезными последствиями. Единственный способ гарантированно избежать сцены – «что не так? почему ты расстроился?» – остаться и вести себя как ни в чем не бывало. Обнять и затихнуть. Да и какая разница? Скоро он уснет, а потом наступит утро.
Нейт отбросил подушечку и обнял и притянул к себе Ханну.
– Ты хорошо пахнешь…
Он не знал, кто уснет первым, и это означало, что, скорее всего, она будет второй.
Глава 12
– Ух ты, кале[64], – сказала Кара. – А вот в Балтиморе кале было не найти.
Нейт, Ханна и Марк сочувственно улыбнулись. Они сидели на заднем дворике нового, модного ресторана, работавшего по принципу «с фермы на стол». Встреча проходила под девизом «двойное свидание». Стоял приятный сентябрьский вечер. Дворик освещался висячими фонариками и был обставлен жиденькими на вид деревянными столами и скамейками.
Подошедший официант предложил на выбор несколько блюд с ранними овощами. Выряженный в клетчатую рубашку и брюки с завышенной талией молодой человек напоминал Нейту не столько фермера, сколько пугало.
Когда официант удалился, Нейт оторвал кусочек хрустящей корочки от лепешки.
– Как у тебя с поисками работы? – спросил он у Кары.
Она отложила меню.
– Ужасно. Чего, впрочем, и следовало ожидать. Все мои сверстники в таком же положении – предлагаемая работа не соответствует их квалификации. Пойти в колл-центр? Отвечать на звонки? – Она покачала головой. – Работа – это настоящая проблема.
Нейт пробормотал нечто, что могло сойти за сочувствие.
– Ее диссертация по Бодрийяру заняла первое место на отделении компаративной литературы в Стэнфорде, – сообщил Марк.
– Правда?
Поймав взгляд Ханны, Нейт по его выражению понял, что Кара раздражает ее не меньше, чем его самого. Он нашел под столом ее руку, вжал пальцы в ладонь и провел большим по костяшкам.
После так и не состоявшегося разговора на тему минета неделю назад Нейт несколько дней избегал ее, ссылаясь на занятость и усталость. Он понимал, что досадует понапрасну, несправедливо, но хотел избавиться от неприятного воспоминания, гнетущего чувства, охватившего его в квартире Ханны. И, в общем-то, оно ушло. Может быть, теперь они будут видеться немного реже, чем раньше, но это же вполне объяснимо – так всегда и бывает…
Официант принес напитки. Кара заговорила о видеоиграх. Их растущая популярность не сулит Америке ничего хорошего. Упомянув Европу, она печально вздохнула, словно там молодежь ни в какие видеоигры не играла.
– Трудно сказать, – пожала плечами Ханна. – Я знаю людей, которые очень увлекаются видеоиграми и для которых это увлечение – отнюдь не самое плохое. Я к тому, что они хотя бы не причиняют зла другим. По крайней мере, чем-то заняты, – она помолчала. – Хотя, может быть, это только мне так не везет на знакомых.
Нейт фыркнул.
Кара отреагировала не сразу. Лицо ее запаздывало со сменой выражений, как старые часы, за циферблатом которых крутились тяжелые колесики. Прошли секунды, прежде чем брови и губы изобразили некоторую растерянность.
– Наверно, можно и так посмотреть, – протянула она.
Марк тут же поспешил вступить с разъяснением, что аргумент Ханны состоит в «отвлечении от худшего».
– Вообще-то есть немало свидетельств того, что люди в наше время менее склонны к насилию, чем раньше.
Едва сказав это, Марк понял, что, по сути, поддержал противоположную сторону, и с беспокойством посмотрел на Кару. Наблюдавший за другом Нейт распознал в его взгляде тревогу человека, получающего допуск к телу только при соблюдении определенных условий. Бедняга Марк.
– Я и не говорю, что жестокими становятся из-за видеоигр, – обидчиво возразила Кара.
Нейту вдруг стало жаль ее. Симпатичная, сдержанная, неглупая, Кара лишь недавно вступила во взрослую жизнь и, конечно, до сих пор повторяла мнения и придерживалась взглядов, популярных в школе. Со временем она поймет и примет тон Нью-Йорка. Избавится от провинциальности. Симпатичная, сдержанная, неглупая – с таким набором можно далеко пойти, ведь если раньше у нее не было связей, то теперь, когда она начала встречаться с Марком, связи появятся…
Мимо – с пустыми руками – шустро проскользнул официант. Нейт с трудом подавил зевок. Время здесь словно замедлило ход. В компании Кары даже Марк вел себя по-другому. Его чувство юмора как будто притупилось – пользоваться им и одновременно сохранять благорасположение Кары не получалось.
На этом фоне Нейт по-новому оценил Ханну. Окажись он один в компании Марка и его новой подружки, наверняка бы заскучал. Кара выглядела с определенной натяжкой всего лишь некоей дублершей женщин вообще. Оставалось только радоваться, что ему повезло встретить другую, такую… рациональную, благоразумную, а не нелепо смешную, такую приятную и желаемую…
В конце, когда они вскладчину оплатили счет, Нейт все же бросил искоса взгляд на Кару и на мгновение замер, пораженный ее красотой. Но опять-таки Марк никогда не искал в женщинах глубины. Тут ему пришло в голову, что и Марк, может быть, жалеет его, потому что, принимая во внимание исключительно технические параметры, Кара выглядела лучше Ханны (хотя Ханна, как ему представлялось, была обаятельней). Иногда он жалел, что не может по желанию отключать мозги.
Они вернулись в его квартиру, и только тогда Ханна сообщила, что в ближайший уик-энд в город приезжает ее подруга Сьюзен из Чикаго.
– Не хочешь позавтракать с нами в воскресенье? – спросила она, сидя по-индийски на кровати с недельной давности «Нью-Йоркером» на коленях.
Нейт стоял в дверном проеме и, услышав вопрос, провел ладонью по волосам.
Приглашение не вызвало большого энтузиазма. Судя по описанию Ханны, Сьюзен принадлежала к тем, кто рассматривает свою жизнь как долгую цепь несправедливостей, учиненных против нее всякого рода придурками. Такая вот милашка.
К тому же сама идея завтрака как социального мероприятия не выглядела такой уж увлекающей. Он легко представил, что из этого получится: одиннадцать утра – очередь из юных яппи у входа в новый, набирающий популярность ресторан – принужденный разговор на общие темы: чем Сьюзен зарабатывает на жизнь и как выглядит Нью-Йорк в сравнении с Чикаго; половина двенадцатого – все еще стоим, ждем свободного столика, заказываем по «кровавой Мэри»; двенадцать – садимся за столик, заказываем еще по одной, уже лишней, «кровавой Мэри», чтобы хоть как-то рассеять скуку/экзистенциальное отчаяние; половина первого – платим по счету (каждый за себя) и молча сожалеем о пущенных на ветер тридцати долларах (лишняя десятка за вторую «кровавую Мэри»), думая, что было бы куда лучше отдать шесть баксов за «сандей спешл» (два яйца, бекон, чипсы и тост) в старомодной, без претензий, забегаловке рядом с домом…
Ханна уже вынула контактные линзы и смотрела на него поверх ободка очков. Волосы стянуты назад и забраны в «хвостик». Взгляд Нейта соскользнул на полку у кровати со стопкой сигнальных экземпляров выходящих в скором времени книг, просмотреть которые он собирался, чтобы потом что-то отрецензировать или сделать обзор. Именно такое, неспешное и ни к чему не обязывающее чтение было в его представлении наилучшим способом провести субботу или воскресенье – либо у себя дома, либо в спорт-баре, под ненавязчивый шум игры. Именно так он и намеревался провести прошлый уик-энд, но его лишили такой возможности. И ему это не нравилось. Когда ты один, твои выходные – широкие проспекты, расходящиеся по всем направлениям; когда же ты связан отношениями, уик-энд подобен небу над Манхэттеном – перфорированный, подрубленный, сжатый.
Нейт почесал затылок:
– Ну, не знаю. Я еще не определился.
Он нервно улыбнулся.
– О’кей, – сказала Ханна.
Нейт не смог расшифровать выражение ее лица, но ему сразу же стало не по себе. Ханна вернулась к своему журналу. Сам не зная почему, он остался на месте.
Через пару секунд она подняла голову:
– Что?
Он отступил:
– Ничего!
– Господи, это невыносимо!
– Что невыносимо?
– Ты! Стоишь тут и только ждешь, чтобы я сорвалась и накричала на тебя за то, что ты не хочешь составить мне компанию, – она состроила гримасу. – Но мне нет до этого никакого дела. Мне совершенно все равно, пойдешь ты со мной или нет.
– Хорошо… – протянул Нейт. – Но ты спросила, хочу ли я пойти, поэтому я, естественно, и предположил, что тебе не все равно, что для тебя это, пусть и немножко, но важно.
Ханна сняла очки, подержала их в руке:
– Похоже, ты хочешь выставить меня какой-то требовательной истеричкой. Но я не такая.
Нейт на секунду растерялся. Чего он точно не ожидал, так того, что она настолько рассердится. Потом до него дошло, в чем именно она его обвиняет.
– Может, скажешь, как именно я выставляю тебя требовательной истеричкой? – он и сам не заметил, как повысил голос. – Может, что-то такое сказал? Не помню, чтобы я вообще что-то говорил.
– Ты просто… просто… ох!
Ханна поднялась, и журнал соскользнул с ее колен на пол.
– Просто твой тон…
– Тон? – повторил Нейт, вложив в слово неделями копившееся напряжение.
Ханна вспыхнула.
Ее замешательство произвело на него обратный эффект – Нейт успокоился и собрался.
– Насколько я помню, – хладнокровно заговорил он, – ты спросила, я ответил, и теперь ты злишься на меня за то, что я, как последний идиот, предположил, что мой ответ что-то для тебя значит.
Ханна закрыла глаза и шумно вдохнула через нос.
– Я имела в виду только то, что имела. И никакая это не проверка. И до чего мне есть дело, так это до того, возьмем ли мы суши или что-нибудь тайское, а не до того, пойдешь ты или нет.
– Отлично. Бранч. Никакая не проверка. Принято.
– Можно без сарказма? Я понимаю. Дело не в бранче, а в том, как ты себя повел. Такое чувство, что ты засовываешь меня в этот ящик. Но я не такая, и мне не нравится, что ты выставляешь меня такой.
Теперь они стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Спать уже не хотелось – в нем клокотала энергия.
– Я понятия не имею, о чем ты тут говоришь. Кем я тебя выставляю?
Она не моргнула, не отвела глаза:
– Человеком, который заставляет тебя отказаться от своей свободы.
– Подожди, так это я в ящике? Кто в ящике? Ты или я?
Он переступил с ноги на ногу, перенося вес, как делал, когда играл в футбол.
– Да пошел ты. Вот так: иди-ка ты подальше. Ты знаешь, что я хочу сказать. Или знал бы, если бы был честен, а не притворялся.
Он раскинул театрально руки.
– Прошу прощения за то, что слушаю и пытаюсь понять, что ты хочешь сказать.
– Вот и отлично, – Ханна покачала головой. – Понимай как знаешь. Это просто нелепо.
Нейт не стал возражать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
– Пойду почищу зубы, – сказал он наконец.
– Замечательно.
Флуоресцентный свет в ванной резал глаза. К грязноватой белой раковине прилипли два или три длинных волоса Ханны. Нейт чистил зубы, и его немного трясло. Он знал, что вел себя недостойно, но начала-то ведь она! С этим не поспоришь. Разве он выставлял ее требовательной истеричкой? Вот уж нет. Он вообще ничего не делал.
Почистить, что ли, зубы нитью? Может быть, она уже оделась. Может, собрала вещички и свалила. Он осторожно шагнул к двери. Ханна сидела на кровати.
– Извини, – сказала она с сожалением, но довольно-таки спокойно. – Извини, что сорвалась.
Нейт с удивлением отметил, что расстроен. Не тем, что она не ушла – на это он, в общем-то, и не рассчитывал, – а тем, что она как будто снова… нормальная. Когда Ханна злилась, он мог позволить себе выплеснуть напряжение и при этом чувствовать себя правым. Нейт научился этому у Элайзы: иметь дело с истеричкой не всегда так уж неприятно – в сравнении с ней ты чувствуешь себя стопроцентным праведником. Теперь же из него как будто выпустили воздух. Хотя он и не замечал, что успел возбудиться – вид волос на раковине ничего, кроме отвращения, не вызывал, – пружинка в штанах ослабла, как будто, сам того не заметив, он немного распалился.
– Неважно. Ты не расстраивайся.
– Думаю, нам нужно поговорить.
– Всем иногда полезно сбросить пар.
– Я имею в виду причину – почему.
Ну, конечно. Нейт устало опустился в кресло. Скрестил ноги и тут же вернул их в исходное положение.
– Нисколько не сомневаюсь, ты никак этого не ожидал, – заговорила Ханна тем тоном, сдержанным и рассудительным, который не обещал ничего хорошего. Тоном, не оставлявшим Нейту ничего другого, как только принять его и ему следовать. – Думаю, я отреагировала так, потому что ты как будто ждал, что я расплачусь из-за бранча со Сьюзен. Не знаю, меня это просто задело.
Нейт невольно улыбнулся.
– В последнее время у меня такое чувство, будто что-то изменилось, что-то не так. С тобой, с нами. Я все время жду, что ты скажешь что-то. Некоторые девушки анализируют каждое слово, каждую мелочь или говорят, говорят без конца – я не хочу быть такой, но если что-то случилось, ты просто скажи. Не жду, что все будет так же, как в самом начале, когда мы только начали встречаться, но не делай мне одолжений.
Ханна выпрямилась и продолжила настойчивее, почти с вызовом:
– Если ты этого не хочешь – ладно. Я не девчонка, которой до смерти нужны отношения.
Нейт так резко откинулся на спинку кресла, что два передних колесика оторвались от пола. Едва ли не каждый разговор на тему отношений, участником которого ему доводилось быть, содержал примерно одни и те же разъяснения. Из них следовало, что в начале двадцать первого века отнюдь не каждая женщина (а) хочет бойфренда или (б) хочет обсуждать свои отношения – вне зависимости от того, насколько сильно она (а) хочет бойфренда или (б) хочет обсуждать свои отношения.
Качнув кресло, чтобы вернуться в начальное положение, Нейт отогнал эту недобрую мысль.
– Ханна, – мягко сказал он, – я не делаю тебе никаких одолжений. Не понимаю, с чего ты это взяла.
Она подергала себя за «хвост»:
– Ты же знаешь, я вовсе не считаю, что мы должны постоянно быть вместе. И не хочу этого. Но если ты ищешь повод не видеться со мной, как будто думаешь, что я буду злиться из-за твоего нежелания позавтракать с моей подругой, то мне начинает казаться, что не все так просто, и ты пытаешься сказать мне что-то еще.
Вытянув ногу, Нейт очертил круг на полу.
– Я подумал, а вдруг ты расстроишься. Вот и все. Ничего больше.
– Что ж, справедливо, – Ханна кивнула. – Я вообразила лишнее. Извини.
Она не притворялась, говорила искренне. Нейту сделалось не по себе. Получив теперь полное право прощать, он сомневался, что заслужил его. Ведь, когда они спорили, он прекрасно понял, что она имеет в виду, говоря о ящике. Возможно, он слегка сыграл, сделав вид, что не понимает, о чем речь. С другой стороны, все произошло так быстро – он же просто защищался!..
– Не расстраивайся, – милостиво сказал Нейт. – Я рад, что ты не злишься. И я тоже повел себя не лучшим образом. Мне показалось, что ты на меня нападаешь.
– Понимаю и обещаю – больше это не повторится. Но все же… хочу кое-что пояснить. Воскресенье меня не волнует. И Сьюзен не такая уж близкая подруга. Но… – она остановилась и пристально посмотрела на него. В свете лампы ее карие глаза округлились и как будто мерцали. – Если ты действительно несчастен, то лучше сказать это сейчас, прежде чем…
– Ханна…
Нейт положил руку ей на колено. Недавнее раздражение рассеялось без следа. Короткая схватка, вздорные упреки Ханны, эмоциональный всплеск – и все прошло.
– Ты нравишься мне. Я хочу быть с тобой. И пытаюсь сказать тебе только одно: у меня нет ни малейшего желания завтракать в воскресенье с твоей подругой Сьюзен. Извини, но, судя по твоим рассказам, она не слишком симпатичная особа, – он посмотрел на нее немного лукаво. – В следующий раз попробуй найти аргументы поубедительнее.
– Просто в последнее время ты как будто немного…
– У меня был небольшой стресс, – перебил ее Нейт. – Думал, что начну другую книгу, но так и не начал. Есть только идея, да и то не очень ясная. Знаю, что должен работать денно и нощно, пока не определюсь окончательно. У меня же нет регулярной работы, как у тебя с этими новостями.
Ханна подтянула колени к груди:
– Хочешь заниматься новостями здравоохранения? Не шути так.
Нейт пересел на кровать. Ханна потянулась, и под тонкой тканью футболки проступили соски.
– Ты же знаешь, что я имею в виду.
Тема, как ему представлялось, была исчерпана, но они еще поговорили недолго. Ничего удивительного. Нейт по собственному опыту знал, что женщины, стоит им начать, испытывают ненасытное желание поверять секреты, докапываться до сути, разоблачать, улаживать и так далее. Он сделал над собой усилие, готовясь потерпеть. Вообще-то Ханна отличалась легким и даже беззаботным характером. После Кристен такие ему еще не попадались. А некоторую задиристость Нейт ей прощал. Спать легли, полностью примирившись.
Однако уже при следующей их встрече Ханна первой подняла эту тему. Они были в метро, возвращались из Манхэттена.
– Чудной получился вечер. Даже нелепый. Сначала поцапались, а потом сидели и разговаривали, разговаривали. Надеюсь, ты не думаешь, что я… не знаю…
Она не договорила и беспомощно улыбнулась, словно ожидая, что он придет на помощь и выведет из тупика ее собственного предложения.
Мысли Нейта витали далеко от темы отношений, и вступать в еще одну дискуссию его никак не тянуло. К тому же ему не нравилось подтверждать что-то под давлением и, как ученый тюлень, демонстрировать по требованию чувства. Кроме того, добившись определенных уверений, Ханна вполне могла поддаться невротическому побуждению. Такой награды он не хотел.
– Все хорошо, – произнес Нейт таким остужающе бесстрастным голосом, что принять сказанное за чистую монету мог только человек, страдающий синдромом Аспергера.
Судя по выражению на лице Ханны, этим недугом она не страдала, но пребывала в состоянии, близком к панике.
Нейт отвел глаза, опасаясь, что если посмотрит на нее еще раз, то возомнит себя виновным и начнет извиняться. Ни того, ни другого ему не хотелось. Не хотелось чувствовать себя большим плохим волком только из-за нежелания играть в салонные игры…
В проходе, положив голову на плечо матери, спал маленький мальчик. Штанины задрались, обнажив худенькие икры и носки.
Через минуту, почти так же быстро, как и пришло, раздражение растаяло. Она немножко занервничала, ничего страшного.
– Извини, – Нейт повернулся к ней. – Я не хотел…
Некоторое время лицо ее оставалось бесстрастным и жестким. Потом, обдумав услышанное, Ханна, похоже, расслабилась:
– Не беспокойся. Пустяки все это.
Больше на эту тему никто ничего не сказал, и остаток вечера прошел легко и непринужденно.
Глава 13
Прижимая к уху беспроводной телефон, Нейт без особого усердия возил губкой по кухонному столу. Оказывается, разговаривать с родителями легче, если одновременно заниматься чем-то еще.
Сначала он пообщался с отцом – с ним проблем никогда, в общем-то, не возникало. Будь вежлив и любезен, веди себя, как будто разговариваешь с благонамеренным, но чрезмерно любопытным незнакомцем, которого встретил, например, в очереди у отдела транспортных средств.
– Ты уже получил очередной платеж от издателя? – спросил отец. – Для них ведь каждый день задержки – это дополнительный доход по процентам от депозита, который по праву принадлежит тебе.
– Платежи идут по графику, – заверил его Нейт. – Деньги у моего агента. Она выпишет мне чек.
– За минусом пятнадцати процентов, – тут же, словно только и ждал этого момента, вставил отец.
– Да, папа, за минусом пятнадцати процентов.
– Ты же знаешь, Натаниэл… – начал отец.
Услуги литературного агента он считал совершенно излишними, и никакие аргументы не могли убедить его, авиационного инженера по профессии, в том, что он недостаточно хорошо знает издательский бизнес для вынесения таких суждений.
Нейт переложил телефон к другому уху, прижал плечом, освободив обе руки, поднял с плиты решетку и принялся тереть поверхность под ней мочалкой из тонкой проволоки.
– А ты не думал о том, чтобы опубликовать следующую книгу самостоятельно? – продолжал отец. – Я читал где-то, что некоторые состоявшиеся писатели уже так и делают. Главное – начать, а потом никакой издатель и не нужен. И тогда вся прибыль пойдет тебе. А?
– Я разузнаю, что и как.
Нейт подошел к окну и поднял жалюзи. В кухню хлынул солнечный свет.
Отец передал трубку матери, и она уже рассказывала о каких-то людях со своей работы, и как они все увлечены телесериалами, которые показывают Эйч-би-оу или «Шоутайм»[65].
Отделенный от нее ста восемьюдесятью милями, Нейт чувствовал, как набирает силу ураган ее презрения, как подхлестывает она себя, как заводит.
– Они утверждают, что эти сериалы ничем не хуже романов девятнадцатого века, – мать говорила все быстрее и быстрее. – И это так называемая «умная» молодежь! Они учились в Джорджтаунском и Колумбийском, а это ведь практически уровень Лиги Плюща…
За окном с верхушек деревьев уже облетали листья.
В отличие от отца, матери требовалось недвусмысленное согласие сына. Жизнь в ее красочном, чересчур эмоциональном описании представала драмой, двумя антагонистами в которой были «мы» и остальной мир, известный так же как «эти идиоты». В детстве Нейт чаще выбирал ее сторону. Не только потому, что она была красива – длинные, медового цвета платья с подчеркнутой поясом талией, – не только потому, что она читала французские и русские романы, и даже не потому, что ее аристократическая несчастливость будоражила воображение – просто эта, ее сторона была права. Это была сторона разумного управления: выбоины заделывались, коррупция наказывалась, демократы побеждали на выборах, израильские пассажирские самолеты и круизные суда не подвергались нападению (последняя позиция повторялась не раз после того, как шестидесятивосьмилетнего инвалида Леона Клингхоффера столкнули за борт «Акилле Лауро»[66]. Нейт был тогда в четвертом классе). Мать была на стороне интеллекта. (Она презирала глупость и инстинктивно с подозрением, как к детям с сомнительным характером, относилась к одноклассникам сына по группе медленного чтения.)
Она высоко ценила культуру, особенно литературу, театр и музеи. Когда Нейт подрос, его стало раздражать ее самодовольство, постоянно, как заклинание, повторяемое с осуждением «они» и незыблемая уверенность в том, что все проблемы были бы решены, если бы только «нам» не мешали на каждом шагу. Сомнения Нейта она воспринимала как нападки или начинала причитать, что он еще слишком юн и наивен, чтобы понимать такие вещи! Их «взрослые» отношения строились на его готовности потакать ей. Если же ему недоставало терпения или сил на демонстрацию приверженности затхлому, огороженному со всех сторон ее миру, то получалось, что он – сын, ради которого она бросила родину и дом, чтобы начать с чистого листа в другой стране, – отвергает ее. С отцом нужно было всего лишь не спорить.
Моргнув от бьющего в глаза солнца, Нейт понял, что допустил промах. Мать уже уловила снисходительность в его механических поддакиваниях. Поучился в Гарварде и задрал нос. Она резко втянула воздух, словно то был не воздух, а сама ее душа, которую она предложила ему и теперь вернула. Нейт ясно, словно стоял рядом, представил, как дрогнули крылья носа.
Мать хотела от него слишком многого. Ее претензии были несправедливы и необоснованны. Нейт это знал, и то же говорили ему друзья. Но ведь и сама ее жизнь не была справедливой. В Румынии ей отказывали в академическом признании только лишь потому, что она – еврейка. Ей не позволили даже специализироваться в области литературы, потому что почти все гуманитарные науки были закрыты для евреев.
До самого замужества она спала на диване в гостиной небольшой, расположенной в бетонном подвале квартиры родителей. А потом приехала сюда и работала программистом, чтобы Нейт мог учиться в частной школе и пойти в хороший колледж…
Он подался вперед, прижался лбом к оконному стеклу.
– Ты как, мам?
– Хорошо, – ответила она коротко и чуть слышно.
Нейт опустил жалюзи и побрел назад, к раковине, скользя носками по линолеуму и крепко сжимая телефон. Собственно, это ради них он и купил этот дурацкий беспроводной аппарат. На наземной линии настояли родители – «на всякий случай». Теперь им пользовались только они двое да телемаркетеры.
– Думаешь, я старомодная, – сказала мать после паузы. – Ограниченная.
Сопровождавший эту реплику вздох прозвучал симфонией, проникнутой жалостью к себе.
– Мам, у меня даже телевизора нет. Конечно, я не считаю тебя ограниченной.
Она тихонько усмехнулась:
– Наверно, мы оба немного отсталые.
– Наверно.
И снова пауза, но уже не такая тяжелая.
– Как Ханна? – спросила наконец мать. В ее произношении имя прозвучала как Хенна.
Нейт отжал губку.
– У нее все хорошо.
Через несколько дней он сидел в гостиной Ханны, перечитывая рецензию Юджина на новую книгу того самого британского писателя.
– Нейт?
Рецензия, надо признать, получилась хорошая. Очень хорошая. Юджин справился молодцом.
– Нейт?
Он неохотно отложил журнал. Ханна стояла перед ним, сунув руки в задние карманы.
– Да?
– Ты чем бы хотел заняться сегодня?
Нейт закрыл глаза. А чем они обычно занимались вместе? Сразу и не вспомнишь. Он задумался.
Лето… Долгие ночи с бесконечными разговорами, когда никто не спрашивал, чем бы хотелось заняться другому. Нет, к такого рода общению его сегодня не тянуло. Определенно.
Наверно, было бы неплохо посмотреть бейсбол. Приближались игры на выбывание, и одна вызывала некоторый интерес по причине ее потенциально негативного исхода для «янкиз».
Читать бесплатно другие книги:
