Милый друг Натаниэл П. Уолдман Адель

Нейт выглянул в окно – на тротуаре под уличным фонарем мерцал желтоватый полумесяц.

– Последний парень, с которым я встречалась, – продолжала она с такой серьезностью, будто они обсуждали нечто важное, – он был писателем. Ты, может, его знаешь… нет, не Стив… я и виделась с ним только несколько раз. Но дело в другом. У него трастовый фонд и большая квартира, и вот мы сидели там однажды, а на крыше рабочие, латиносы, что-то делали, и я спросила, как ему это, ну, что он вот весь день сидит и как бы пописывает, а те парни, рядом, буквально за раздвижной дверью, упахиваются там в жару, и все такое. И он что-то ответил, типа того, что да вот, его это постоянно дергает, но ответил только для виду, вроде как – так оно принято. А потом снова завел про то, как трудно писать стихи, все равно, что камни ворочать, и что эти работяги на крыше вряд ли поменялись бы с ним местами. И все только для того, чтобы оправдаться перед собой за все свои привилегии, чтобы не испытывать никакой неловкости. Знаешь, это звучало так наивно, так по-детски, – она пристально посмотрела на Нейта. – Ты не такой. Нет, ты человек прилич…

– Может, он просто сказал так, а вовсе не выражал свою жизненную позицию по проблеме неравенства, – Нейт пожал плечами.

– Может быть. Но все равно он был такой… незрелый.

Нейт улыбнулся. Он знал, о ком речь. Парень был просто мудак. Высокий, симпатичный мудак.

Ханна заглянула, прищурившись, в свой пустой стакан и потянулась за бутылкой. Нейт уже почти сказал, что ей надо притормозить, но в последний момент удержался. Хочет ли он уподобляться тому парню? Они уже не в ресторане, не в публичном месте. Так какого черта, пусть пьет! И почему бы ему не поддержать компанию?

Он выпил. До дна.

– Плесни и мне тоже, если не возражаешь.

– Конечно! – обрадовалась Ханна. – Могу я спросить тебя кое о чем? – спросила она, ставя бутылку на место.

– Разумеется.

– Что случилось?

И тут же, как будто знала, что Нейт попробует притвориться, что не понимает, о чем речь, добавила:

– Я имею в виду: между нами.

Наверно, он знал, что к этому все и придет. Знал еще тогда, когда согласился пойти с ней в гостиную. Для этого они здесь и собрались. Но и понимая это, все же поддался соблазну уйти в сторону, прикинуться простачком и попытаться отложить выяснение отношений на потом…

– Я не понимаю, – продолжала Ханна. – Я что-то не так сделала?

Нейт едва узнал свой голос, дребезжащий, словно пробивающийся через боль:

– Не думаю… нет.

Он посмотрел на нее. Бледная. Лицо – словно отражение его собственных чувств, накатившего ощущения беспомощности. Что-то толкнуло его – он встал, шагнул к ее креслу, присел на подлокотник. Раздражение отхлынуло. Он чувствовал лишь нежность. Чувствовал себя ее защитником и опекуном. Это его порадовало – такие человеческие, такие гуманные чувства.

Ханна подвинулась, и он соскользнул вниз, втиснувшись на освободившееся место.

– Думаю, может, это у меня не очень хорошо получается.

– Не лучше ли тогда просто признать, что да, не получилось. Так ведь? Если бы мне еще месяц назад сказали, что между нами такое случится, я бы сказала: нет, никогда, терпеть не стану. Но время идет, и я постоянно опускаю планку, убеждаю себя, что, мол, ладно, не так уж все и плохо. Ты мне нравишься. Моя проблема как раз в том, что ты мне нравишься. В тебе есть что-то… – Ханна не договорила. Выпрямилась. И заговорила уже по-другому, решительнее: —Но то… то, чем мы стали… оно высасывает из меня что-то.

Нейт повернулся к книжному шкафу. Прошел взглядом по корешкам, пытаясь разобрать имена авторов.

– Ты тоже несчастен, – объявила Ханна.

Нет. Оторвав глаза от книг, он повернулся к ней и ощутил вдруг глубокую и пронзительную, налетевшую, как порыв ветра, печаль, почти невыносимое одиночество. Может быть, все дело в каком-то изъяне в нем самом; может быть, несмотря на то что все друзья считают его хорошим парнем и пристойным сыном, на самом деле с ним что-то очень и очень и не так. Может ли быть, что романтические отношения выявили какую-то истину, некий фундаментальный дефект, эмоциональную холодность, заставляющую его пятиться и отступать каждый раз, когда ситуация требовала взаимности?

Нейт поежился. Вздохнул. И уловил запах ее волос. Они пахли кокосом, точнее дешевым кокосовым шампунем, стоявшим у нее в ванной, шампунем, при виде которого Аурит или Элайза поджали бы презрительно губы.

Как здорово было вначале, когда они только начали встречаться, как часто она смешила его и удивляла, какой она была… интересной. Да что там – какой была сегодня в ресторане, с Джейсоном и Питером. (И не потому, что понравилась Питеру, а потому что была собой, той, которую он приметил тогда.) Пусть даже немного… незрелой. Нейт знал, что она имела в виду. В том-то все и дело. Обычно он знал, что она имеет в виду. И чувствовал, что и она знает, что имеет в виду он. С самого начала ему было комфортно с ней.

Он прислонился лбом к ее лбу:

– Мне жаль, что так вышло. Но давай еще попробуем не опускать руки, ладно? Я могу постараться.

Она смотрела перед собой – в темную пустоту.

Он провел пальцем под ее нижней губой и заглянул в глаза:

– Ты очень мне нравишься и знаешь об этом, правда, ведь?

В тот момент Нейт чувствовал, что любит ее. Конечно, он любил. Наказывал ли он ее за какое-то неведомое преступление? За то, что она была мила с ним?..

Ханна ответила не сразу и только смотрела в пустоту.

– Мне нужно чувствовать, что ты стараешься, – сказала она наконец. – Мне нужно чувствовать, что я в этом не одна, что не только мне небезразлично, что здесь происходит.

Нейт посмотрел ей в глаза:

– Ты не одна.

Он почувствовал, что она расслабилась, выдохнула, и обнял ее крепче. Сейчас они были близки, так близки, как никогда раньше, словно только что прошли через что-то вдвоем, видели друг друга не только в лучшем виде, но и истинном, реальном качестве и все равно остались вместе. Она не отказалась от него.

Он ткнулся лицом в ее волосы, бормоча что-то насчет любви.

Глава 15

Нейт у стойки как раз просил Стюарта – Берт не работала – налить еще пива, когда стеклянная дверь «Укромного уголка» распахнулась. Грир Коэн вошла в бар, принеся с собой свежее дыхание осеннего ветра. Дверь захлопнулась со щелчком. Встревоженный ею воздух успокоился, и только Грир осталась в центре небольшого вихря. С плеч ее свисали свитер и пара сумок; из одной высовывался свернутый коврик для йоги. Перехваченный ленточкой узел волос рассыпался волнистыми прядями.

– Нейт!

Согретая неподдельной радостью улыбка тронула Нейта:

– Грир! Тебя-то что сюда привело?

– Йога. Занимаюсь неподалеку, на этой же улице.

Стюарт за кассой терпеливо ждал денег. Другие посетители оторвались от своих лэптопов. Вибрирующая энергия Грир и ее бойкий девический голос нарушили привычный покой кофейни.

Нейт сунул Стюарту денежку и, взяв Грир за локоть, повел ее из бара. Прикосновение к хрупкой руке отозвалось в нем дрожью. До этого момента он старался не обращать внимания на то, что Грир в последнее время все чаще появлялась в его фантазиях, став чем-то вроде фирменного значка среди великого множества других симпатических девушек, возникающих и исчезающих в различных сценариях.

Уступив Нейту инициативу, Грир улыбнулась, как ему показалось – глупость, конечно – заговорщически.

Нейт спросил ее о книге, и они заговорили о писательстве как будничном, повседневном процессе.

– Столько приходится пялиться в монитор, – пожаловалась Грир. – Я бы застрелилась, если бы не йога.

Сопровождавшая это заявление озорная улыбка вовсе не служила ему опровержением.

– Понимаю.

За последнее время он пересмотрел свое мнение о Грир в лучшую сторону. Милая, дружелюбная, в этом ей не откажешь. И книга ее – не пустышка. Она поставила перед собой нелегкую задачу, требовавшую немалого мастерства в плане профессиональных способностей и самосохранения. Сама по себе такая смекалка не равнозначна таланту, но уже кое-что. О самом сочинении он судить не мог – не его.

Они поболтали еще немного.

– Ты ведь встречаешься с Ханной Лири, да? – спросила она в какой-то момент.

Нейт отвел глаза.

– Да.

Ее улыбка едва заметно переменилась, став еще более заговорщической.

– Нам надо бы выпить как-нибудь, – сказала она, собираясь уходить. – Поболтать о нашем общем деле.

Доставая из сумки визитную карточку, она снова породила небольшой вихрь. Сняв с доски объявлений маркировочный карандаш, настрочила что-то на обратной стороне карточки и протянула ее Нейту.

На лицевой стороне значилось: «AMD Глобал бренд менеджмент». Ниже – «Иен Зелман, старший специалист».

Нейт вопросительно взглянул на Грир.

Она пожала плечами:

– Просто знакомый парень.

Нейт перевернул карточку. Грир не написала свое имя – только номер сотового телефона. Убирая карточку в карман, он испытал легкое удовлетворение победителя, взявшего верх над старшим специалистом Иеном Зелманом.

Грир ушла, оставив Нейта в состоянии приятного недоумения. Почему она так откровенно с ним флиртовала? Может быть, ее привлек его интеллектуальный багаж? Грир продала свою книгу куда лучше, чем он, и, скорее всего, ее источник еще не иссяк, но статус рассказчицы, описывающей беспорядочные половые связи тинэйджеров, не принес ей желаемой респектабельности.

В конце концов Нейт вернулся к текущей работе над книжным обозрением и позабыл о Грир до позднего вечера.

Он встретился с Джейсоном, и тот принялся рассказывать о некоей Мэгги со своей работы. По его словам, Мэгги планировала съехаться с «этим дуче», веб-дизайнером.

Нейт сунул руку в карман и, нащупав карточку с номером Грир, прошелся пальцами по ее краям.

Ему и раньше случалось ловчить. С Кристен. Они жили тогда в Филадельфии, но он нередко уезжал в Нью-Йорк на выходные. Как-то раз он отправился на вечеринку, проходившую на квартире в Бруклине – как тогда казалось, к черту на кулички, а на самом деле – рукой подать от места, где он жил теперь. Единственный знакомый, парень, который, собственно, и пригласил Нейта туда, пропал из виду где-то к полуночи. Джейсон, у которого он остановился, обещал присоединиться к компании попозже, но запаздывал, и Нейту ничего не оставалось, как трепаться с девушками. Не с парнями же разговаривать?! Он флиртовал в своей обычной шутливой манере, ни на что особенно не рассчитывая. Потом его отправили за выпивкой с одной из девушек, и она вдруг набросилась на него и прижала к увитой плющом стене. Застигнутый нападением врасплох и не желая задеть ее чувства, он без особого энтузиазма – она не была даже хорошенькой – ответил на поцелуй и постарался поскорее завершить эпизод. Но потом, когда они вернулись, Нейт поймал себя на том, что воспринимает ее по-особенному и реагирует на каждое, даже случайное, ее прикосновение. Когда она отошла, чтобы поговорить с кем-то, он последовал за ней не только взглядом, но и каким-то звериным чутьем. Словно для того, чтобы вытеснить мысли о Кристен, нужно было раздуть желание в нечто огромное – такое, что не требовало никаких размышлений. Девушка была довольно смазливая, с пухлыми, как у бурундука, щечками, немного невротичная, расхлябанная и немного развязная, какими бывают люди, стремящиеся работать в кино. И тем не менее, когда они сели в такси и поехали в Алфавитвилль[69], где она снимала квартирку, Нейт уже пылал дикой страстью. Она, Не-Кристен, приняла в рот. Она, Не-Кристен, расстегнула дешевый красный лифчик с застежкой спереди. У нее, Не-Кристен, была целая россыпь родимых пятнышек на ключицах и обвисший животик. Все это складывалось в образ незнакомый – и потому возбуждающий. В какой-то момент, взяв в рот, она так сильно сжала губы, что у него промелькнула тревожная мысль о тисках. Ему пришлось собрать в кулак все свое мужество, чтобы выдержать испытание достойно. Пока они трахались, она издавала протяжные мяукающие звуки, как шлюхи в кино, идеально, как будто они играли в «Марко Поло», накладывавшиеся на его толчки. Это так возбуждало!

А вот воспроизвести волнительные моменты оказалось труднее. Сидя в автобусе рейсом на Филадельфию, Нейт смотрел через затененное стекло на машины, проносящиеся по парковой автостраде Штата садов[70].

Небо было угрюмое, серое, его лицо в стекле – бледное, тусклое и омерзительно виноватое, как у кающегося грешника. Разочарования и недовольства, существовавшие в отношениях с Кристен, улетучились. Их совместная жизнь виделась ему наполненной свежестью, интеллектом и надеждой. Ее строгая, ясная и четкая красота казалась знаком принадлежности ее к избранным. Почему же он повел себя так? Почему поставил все это под удар?..

Автобус качнулся, и Нейта едва не вырвало от запаха фастфуда.

К автобусной станции подкатила Кристен. Нейт сосредоточился на подгонке лямок рюкзака. Невинная ложь давалась ему обычно легко, как и всякому, кто успешен и популярен, но когда дело касалось чего-то личного, искусного вруна из него не получалось. Произносимые слова звучали неестественно, словно позаимствованные у кого-то цитаты, словно он и сам брал их в кавычки, желая отстраниться от того, что говорил.

Бросая сумку на заднее сиденье, Нейт напомнил себе, что вовсе не обязан врать. Все, что нужно, – это просто опустить некоторые подробности. В машине он впал в состояние тихого ужаса. Позднее ему крупно повезло: когда они легли, Кристен извинилась и заявила, что устала и хочет спать. Секс был бы еще одной изнурительной полуложью, но и отказать Кристен, если бы она выступила инициатором, он наверняка бы не смог из-за чувства вины…

Через несколько дней, когда они ехали в пригородный торговый центр, Кристен внезапно повернулась к нему:

– Ты ведь в Нью-Йорке останавливался у Джейсона, так?

Он застыл, как будто сзади, к затылку, приложили лед.

– Да.

Кристен нахмурилась, и Нейт, ожидая продолжения, успел вспотеть.

– Я так и думала, – сказала наконец она, поворачивая налево, на Делавэр-авеню. Сигнал поворота умолк. – Но потом почему-то решила, что ты ведь мог остановиться и у Уилла Макдорманда. Интересно, какая у Уилла квартира? Может, у него камин, как у нас, и картина Эндрю Уайета в гостиной, а в спальне зеркальный потолок?

– Так, наверно, и есть, – фыркнул Нейт.

Хуже всего во всем этом было не то, что ему пришлось тяжко, а то, что ему пришлось недостаточно тяжко. Да, он чувствовал себя виноватым, но понимал, что от того, чего Кристен не знает, душа у нее не болит, и в результате переносил измену даже легче, чем проступки несравненно менее тяжкие, например, резкий ответ, когда она отвлекала его от чтения неуместным, пустяковым вопросом: пойдут ли они на выходные в «Икеа» или позвонит ли он в телефонную компанию насчет ошибки в присланном счете? В таких случаях реакция была незамедлительной, и раскаяние давало знать о себе мгновенно. После же куда более серьезной провинности ожидаемый им внутренний ад так и не наступил, и он понял, что обман может легко сойти с рук и стать если не рутиной, то, по крайней мере, делом вполне практически достижимым. Несмотря на все презрение к себе, несмотря на что-то слегка отвратительное, что было в той девушке и, как ему представлялось, – в большинстве других, с кем тянет переспать, новое своим разнообразием удовольствие манило: жить, как есть, с Кристен, и время от времени, иногда, отведывать того, неведомого и незнакомого…

Возможности для этого были.

Он подумал о хмурой готичке-официантке в ближнем баре, которая, похоже, давно с ним флиртовала.

Останавливало только понимание, что дорожка эта нехорошая и ведет вниз. Он не только привыкнет врать и делать это без какого-то особенного дискомфорта, но и научится оправдывать свое поведение перед собой самим: мысленно выставляя Кристен в карикатурном виде, преувеличивая ее ограниченность и чопорность, повторяя популярные мантры насчет несдержанной природы мужской сексуальности, как делают определенные мужчины средних лет, мужчины, всегда казавшиеся Нейту не только порочными, но и жалкими, и совершенно непривлекательными. К тому же такое поведение, несомненно, испортило бы отношения с Кристен. Конечно, нельзя страдать от того, чего не знаешь, но, скрывая немаловажные грани личной жизни, ему приходилось бы постоянно быть настороже, обдумывать каждое слово, чтобы не попасться на противоречии и не проболтаться в порыве откровенности. К тому же шел 1999-й, и тень Клинтона маячила над всеми, напоминая о том, как высший государственный деятель превратился в анекдот из-за того, что не смог удержать пружинку в штанах. В конце концов Нейт принял осознанное решение никогда больше так не делать – не врать.

Вернув в карман карточку Грир, он повернулся к Джейсону:

– Почему бы тебе не сказать Мэгги о своих чувствах?

Джейсон удивленно уставился на него:

– Ты разве не знаешь?

Судя по всему, Нейт действительно не знал чего-то, но списал свое незнание на общую странность отношений Джейсона с женщинами.

– Нет. Расскажи.

Джейсон приник к кружке с пивом, и кадык его задвигался вверх-вниз. Сделав несколько глотков, он поставил кружку на стол и подался вперед.

– Воскресное утро, – начал он, сопровождая свои слова широким ораторским жестом. – Я открываю глаза и сбрасываю цветастое одеяло. Солнечный свет струится в окно и отражается от висящей на стене огромной фотографии Анселя Адамса. Где я? О! – Он приставил к уху ладонь. – Что я слышу? Чьи быстрые шажки? Мэгги! Она влетает вприпрыжку в свою спальню, очаровательная малышка, в футболке «Сьюэни» и фланелевых пижамных штанишках. В руках у нее тарелка со свежими, еще горячими банановыми маффинами. Она улыбается мне… – тут Джейсон сделал паузу и с неожиданной ловкостью похлопал ресницами, – морщит свой крохотный розовый носик – и мое сердце разбито. И знаешь, что случается потом? Мой член сморщивается, он похож на крохотную розовую креветку, он не больше пиписки малыша. Я хочу только одного: сбежать оттуда побыстрее, завалиться в какой-нибудь вонючий клуб с моделями и нюхнуть кокса. Хотя кокс не сильно мне нравится.

– Откуда ты знаешь, Джейс? Нет, серьезно. Откуда ты знаешь, что не будешь счастлив?

Джейсон провел пальцем по ободку кружки и лишь потом поднял голову и посмотрел на Нейта:

– Вот что, Мисс Лоунлихартс![71] Даже я мог бы это сделать, даже при шансах на успех около восьмидесяти. Мэгги – действительно хорошая девушка. Тебе, может быть, трудно в это поверить – ты ведь, гордец, считаешь себя единственным, на кого женщины западают, – но я и вправду ей нравлюсь.

Нейт начал отвечать, защищаться, но потом замолчал.

Чувствительная сторона натуры Джейсона, в те редкие моменты, когда она проявлялась, представала бесконечно хрупкой, как тончайшее стекло, которое могло треснуть даже от одной-единственной диссонирующей ноты.

– Нет. – Голос Джейсона вернулся в более привычный регистр. – Мне нужна модель с хорошими личными качествами. Жаль, что Бригита оказалась такой пустышкой.

Нейт сочувственно хмыкнул, и они вернулись к чипсам и гуакамоле.

Немного погодя Джейсон спросил, как у него с Ханной.

Нейт взглянул на откидную дверь между баром и кухней:

– Нормально. Хорошо.

После той ночи, когда они с Ханной пили бурбон, дела пошли на лад. Она перестала хмуриться и дуться. Реже звонила, а иногда не отвечала на его звонки, пока он не начинал беспокоиться. На день рождения он купил ей шарфик, выбрать который помогла Аурит. Все шло хорошо. И все же время от времени он ловил на себе ее взгляд – пристальный, внимательный, пытающийся понять его настроение, обеспокоенный тем, что ему скучно или неинтересно. Бывая особенно нежным, он ловил взволнованно-настороженное счастливое выражение, которое она безуспешно пыталась спрятать, как будто он – наркоман или картежник, а она – страдалица-жена, выискивающая признаки исправления. Для обоих это выглядело унизительно.

– Я иду в бар, – сказал, подавляя вздох, Нейт. – Ты еще будешь?

– Да.

– Мне вот интересно, действительно ли мода стала более ироничной, – сказала Ханна за бранчем несколько дней спустя. – Я имею в виду эти дурацкие очки, «мамочкины» джинсы и одежду в духе восьмидесятых.

Нейт рассеянно кивнул.

– Или она просто начинает казаться иронической по мере того, как стареешь, потому что ты уже видел, как приходили и уходили все эти тренды, и не можешь воспринимать их всерьез? Ты видел, как талия сначала повышалась, повышалась, повышалась, потом понижалась, понижалась, понижалась, а теперь вот опять повышается. А очки! Меньше, меньше и меньше – кажется, меньше уже и невозможно, а потом – бум, и вдруг снова огромные! Но, может быть, двадцатилетним, которые эти циклы еще не наблюдали, здоровенные очки кажутся крутыми? Ведь в девяностые люди нашего возраста с удовольствием носили джинсы-бананы.

Ханна еще говорила, когда в ресторан вошла симпатичная женщина с длинными, густыми и сияющими светло-каштановыми волосами – верный показатель хорошего здоровья и породы. Лицо у нее тоже было приятное. До образца классической красоты она не дотягивала (нос малость широковат, подбородок чуточку великоват), но мелкие недостатки нисколько ее не портили. Незнакомка была в приталенном и достаточно коротком блейзере, придававшем ей, с одной стороны, вид какой-нибудь аспирантки, а с другой – добавлявшем пикантности и зрительно удлинявшем ноги. Когда она проходила мимо их столика, Нейт успел отметить туго обтянутую джинсами задницу, формам которой определенно пошли на пользу верховая езда и лакросс.

Он повернулся к Ханне – та смотрела на него с открытым ртом. Нейт отвернулся, воспользовавшись, как убежищем, кофейной чашкой, где к поверхности цеплялись крохотные маслянистые капельки, похожие на зеркальные призматические озерца. Посмотрел на другую женщину. Большое дело. Но делать что-то с этим повисшим между ними невыносимым, томительным напряжением не было никаких сил.

Он заговорил об обложке своей книги, о тех небольших изменениях, которые ему хотелось бы внести: поменять местами аннотации и оживить, сделать более ярким цвет суперобложки.

Теперь уже Ханна кивала ему рассеянно, крутя между пальцами стеклянную солонку. Нейта такое поведение задело как грубое и невежливое. Как-никак она ведь его подружка, а книга, о которой идет речь, – величайшее событие в его жизни. Не о моде же ему говорить!

Появилась официантка:

– Французский тост и яйца по-бенедиктински, так? Что еще? Кофе хватит? – говоря, она кивала, словно подталкивая их к нужному ответу. Потом взяла со стола белый кувшинчик со сливками и заглянула в него. – Сейчас принесу еще. Кетчуп к картошке? Есть. Сейчас вернусь!

Нейт снова повел речь об обложке. Хорошо, что он не согласился с первоначальным дизайном. Да, вообще-то поступать так не следовало, и он не любил совать нос в чужие дела и создавать кому-то проблемы, но тот вариант показался ему несовременным и неинтересным. В конце концов художник справился с работой блестяще. Новая обложка сочетала серьезность со свежестью и стильностью.

Нейт как раз объяснял это, когда Ханна перебила его:

– Я не могу.

– Не можешь… что?

– Сидеть здесь и быть твоей группой поддержки. У меня нет никакого настроения охать и ахать по поводу твоей великой книги и всех твоих успехов.

– Как мило с твоей стороны, – сказал Нейт. (По правде говоря, он даже испытал облегчение оттого, что она дала ему повод стравить раздражение.) – Ты пытаешься обсудить со своей девушкой нечто важное для себя, а слышишь такие вот добрые, заботливые слова. Хочешь поболтать о моде? Тебе это интереснее?

Ханна сглотнула и закрыла глаза, а когда открыла их, то посмотрела на него сердито, как на врага.

– А почему бы нам не поболтать о той женщине, на которую ты пялился? Она и впрямь очень красива.

– Не начинай…

– Не напрягайся. Я знаю, как ты все это подашь. Скажешь – или, что еще лучше, не скажешь, а просто дашь понять, – что я несу чушь, что я невротична, ревнива и невозможна. В конце концов, разве все либерально ориентированные люди двадцать первого века не понимают, что для мужчины засматриваться на женщин – совершенно естественно, и уж, во всяком случае, в этом нет ничего страшного! Это же просто биология. И шум из-за этого поднимают только глупые ревнивицы, выставляющие себя в нелепом свете.

Нейт насупился.

Ханна же продолжала:

– Но ведь мы оба знаем, что ты не просто засмотрелся. Ты делал это, нисколько не таясь, открыто меня уязвляя. Ты выражал мне либо свое презрение, либо скуку, либо что-то еще. Не беспокойся, послание дошло.

За другими столиками смеялись, веселись, живо что-то обсуждали, а Нейт уже вспотел и чувствовал себя неудобно, как будто все смотрели на него, как будто Ханна устроила сцену, хотя говорила она отнюдь не громко. От других их разговор отличался особенной горячностью. Есть ли среди обедающих здесь пар такие, которые не получают удовольствия от хорошей еды и уюта?

– Ты загнал меня в угол, – продолжала Ханна. – Если я пожалуюсь, то выставлю себя в нелепом свете, если же сделаю вид, что ничего не заметила, то что мне остается? Сидеть восторженной дурочкой и радоваться за тебя, потому что ты такой успешный, а твоя книга такая восхитительная! Это тоже будет нелепо. Как ни поверни – я кругом облажалась.

– Господи! Я… я… Может, мы просто поедим?

– У меня предложение. Я могу сыграть в ту же, что и ты, игру. Видишь вон того парня? – она кивком указала на мужчину в кожаном пиджаке, сидевшего с чашкой кофе на табурете у стойки. – Симпатичный, да? Такой высокий. Пойду, поболтаю с ним.

Нейт поймал ее взгляд.

– Ладно, иди.

Ханна моргнула. Покачала головой. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, с холодным удовольствием наслаждаясь откровенной враждебностью. Потом Ханна наклонила голову и накрыла глаза кончиками длинных, изящных, «музыкальных» пальцев. Волосы упали на щеки. Когда же она подняла голову, Нейт почувствовал – ее злость прошла. И это его напугало.

– Это уже неважно. Я не могу. И не хочу.

Нейт погонял вилкой кусочек яйца по тарелке.

– Я пыталась сыграть в эту игру, – продолжала Ханна. – Притворялась, что мне все равно. И знаешь что? Получалось. Ты всегда на это попадался.

Усилием воли Нейт заставил себя не подать виду, не показать, что он уже понимает, к чему она клонит. Признать это было бы невыносимо унизительно: все равно что откровенно назвать пустой, банальной мелодрамой то, во что превратились их отношения.

– Но больше я так делать не хочу. В этой игре ты постоянно будешь победителем, потому что я только играю, а ты… ты… – Она уронила вилку и нож, которые уже некоторое время держала перед собой, как атрибуты некоего ритуала, и они, лязгнув, упали на тарелку. – В общем, я не знаю, что именно ты делаешь.

Глаза ее заблестели.

Нейт вдруг понял – с некоторым удивлением, – что ни разу за все эти месяцы не видел ее плачущей.

– И, кстати, – добавила Ханна с чувством, но уже без слез в голосе. – Думаю, это глупо. Все – глупо. Тебе ведь от этого не лучше.

У него не было ни сил, ни желания спорить.

– Конечно, нет, – сказал он негромко. – Послушай, давай выйдем, ладно?

Пару минут спустя они уже шли к парку в центре квартала. Шли по улице, не касаясь друг друга, спрятав руки в карманы и мило беседуя на темы, не имевшие к ним лично никакого отношения.

Ханна кивнула в сторону магазина кухонных принадлежностей на другой стороне улицы:

– Новый.

– Удобно. Когда тебе в следующий раз понадобится сковорода или что-то еще.

Он отвернулся, заметив бар, куда они пришли на свое первое свидание.

В парке было голо. Еще зеленая трава увяла, а деревья без давно облетевших листьев походили на скелеты. Они направились к скамейке на вершине холмика и некоторое время сидели молча.

– Наверно, мы оба знаем, что ничего не получается, – сказала наконец Ханна.

Руки ее оставались в карманах, но жакет выпятился вперед и накрыл их наподобие навеса. Нейт задумчиво кивнул, стараясь не выказать излишне рьяного согласия.

– Не знаю, почему. Я много раз пыталась найти причину, но теперь с уверенностью можно сказать только одно: не получается.

Голос ее звучал ровно, бесстрастно, но глаза, когда она повернулась к нему, смотрели так умоляюще, что Нейт невольно отвернулся. Наверно, она хотела, чтобы он возразил, попытался переубедить ее – как тогда, в ее квартире. Но сделать это еще раз он не мог. То глубокое, пронзительное чувство прожило недолго. Теперь ситуация прояснилась окончательно. Отношения не должны быть в тягость. С этим соглашались все. Думать иначе – безумие. К тому же он просто не хотел продолжения.

Нейт вспомнил Грир: как она улыбалась ему в «Укромном уголке», как он чувствовал себя при этом. То спонтанное, вспыхнувшее само собой желание, оно ведь должно что-то значить! Визитная карточка с ее номером все еще лежала у него на буфете.

– Глобальный бренд-менеджмент? – сухо спросила Ханна, заметив ее там, среди обкусанных карандашей и ярлычков из химчистки. – Подумываешь о смене карьеры?

Мысль о Грир принесла с собой чувство вины. Но с какой стати? Он ведь так и не позвонил. Однако ж оно пришло. Вместе с облегчением – оно ощущалось где-то в глубине, почти как мышечное расслабление – одновременно, словно обратная реакция, накатила волна печали и стыда.

– Мне жаль.

Вместе с дыханием с губ сорвалось жидкое облачко пара.

– Я, наверно, тоже не была образцом. – Ханна вынула руки из карманов и обхватила себя за плечи. – Зла не держу. Я была без ума от тебя, но, думаю, это уже прошло. Продолжать смысла нет.

Нейт заерзал, почему-то почувствовав себя неуютно, словно у нее были основания злиться, хотя какие именно, сказать бы не смог. Он знал, что задел ее чувства, но почел нужным, следуя кодексу чести двадцать первого века, не показать этого, чтобы не выглядеть самонадеянным или дерзким.

– Ты ж знаешь, я очень высокого о тебе мнения.

Ханна едва шевельнула бровями. Нейт и сам почувствовал, насколько банально прозвучали его слова.

– Что меня беспокоит, – сказала она немного погодя, – так это то, что вначале у тебя все было по-настоящему. Но потом… – она повернулась к нему: – Почему? Почему ты начал все это, если не был готов постараться в нужный момент? Постараться, чтобы у нас получилось?

Нейт с трудом удержался от вздоха. Начал все это? Ясно же, что начинали оба. Каждый приложил руку.

– Я старался.

– Неужели? Ты хоть раз задумывался, пусть даже на три минуты, в чем проблема и можешь ли ты сделать хоть что-то, чтобы исправить ситуацию? Такое впечатление, что тебе и терять нечего, как будто ты… посторонний и тебе все равно.

И зачем ему все это слушать? В миллионный раз. Одна и та же тема, с небольшими вариациями…

– У тебя всегда была твоя книга, – продолжала Ханна. – Что бы ни случалось между нами, на тебе это никак не отражалось, потому что самое главное – выход твоей книги. С ней соревноваться трудно.

– Хочешь сказать, это плохо? Что я думаю о своей книге?

– Нет! Конечно, нет. Я только хочу сказать, что был такой вот дисбаланс. И знать, что этот дисбаланс не в твою пользу, не очень приятно.

Может, стоит сказать, что ей следовало бы побольше думать о своей книге? Или это прозвучит слишком покровительственно? Бывает, что сохранить мотивацию нелегко – он знал по себе, – особенно, когда ты несчастен. Но он знал и кое-что еще – останавливаться, опускать руки нельзя. Надо пробиваться. Он пробился. Он работал над книгой даже в те дни, когда этого хотелось меньше всего.

Нет, лучше ничего не говорить.

За голыми деревьями виднелись палатки фермерского рынка, появлявшиеся в парке каждую неделю. В этот мрачный, серый день рынок напоминал какую-нибудь унылую восточноевропейскую деревню. Оттуда, от вытянувшихся в ряд и работающих на холостом ходу грузовиков, привозивших продукты и рабочих, доносился запах дизельного топлива. Нейту вспомнились хмурые воскресенья, когда он, еще ребенок, возвращался с родителями после посещения родственников в Нью-Джерси или румынских друзей, живших в пригороде Вашингтона. Сидя сзади, он смотрел в окно на бурые, безрадостные пейзажи, придавленный грустью, вызванной одновременно всем и ничем, общим ощущением жизни как чего-то гнетущего, пустынного, беспросветного…

В ближайшем будущем его ждало одиночество. Он вспомнил тот вечер, когда они с Марком познакомились с Карой, то ощущение пустоты, что придавило его, когда он представил жизнь одиночки – с нескончаемым, беспрестанным флиртом и сопутствующими ему одиночеством и цинизмом.

– Иногда мне кажется, что я потерял что-то. Способность быть с другим человеком. Что-то такое, что было когда-то, – Нейт безрадостно рассмеялся. – Сказать по правде, мне чертовски хреново.

Ханна недоверчиво посмотрела на него:

– Даже не знаю, что на это сказать. А что ты хочешь услышать?

Ее тон царапнул Нейта.

– Неважно. Мне жаль себя. Это глупо.

Ханна закрыла глаза. А когда открыла, заговорила медленно:

– Мне кажется, тебе хочется думать, что твои чувства по-настоящему глубоки, как что-то серьезное, экзистенциальное. Но, по-моему, ничего особенного тут нет, все банально и избито. Есть парень, которому женщина интересна лишь до того момента, пока до него не доходит, что он ее подцепил. Он хочет лишь того, что невозможно получить. Везде одно и то же – страдания безмозглых болванов.

– Господи! Если ты намерена…

– Извини. Я резка, но ты уж потерпи. Если то, что ты говоришь, правда, если у тебя действительно какая-то проблема, то мне очень жаль. Я не могу просто сидеть и утешать тебя. Это почти то же самое, как если бы грабитель просил жертву посочувствовать ему из-за неконтролируемой тяги грабить, – она посмотрела, щурясь, в бледное небо. – Дай мне несколько лет, пока ты не окажешься на смертном одре, или что-то в этом роде.

Нейт невольно хмыкнул. И Ханна тоже. Глаза их встретились, и она улыбнулась – открыто и искренне, как старому боевому товарищу.

Он точно знал, что придет время, когда ему станет плохо и одиноко и больше всего будет недоставать общества Ханны, ее ума, тепла, чувства юмора, способности понять его. И тогда, вернувшись в пустую квартиру, он пожалеет об этом дне. Но он знал также, что во все другие вечера – скажем, сорок девять из пятидесяти, когда ему не будет так плохо, – он будет рад, что освободился от тяжелого бремени. От этой мысли ему снова сделалось не по себе.

– Знаю, во многом вина на мне. – Нейт грустно улыбнулся. – Серьезно.

– Старая песня: ах я бедный, несчастный… Какая ж я дурочка. Самое досадное – ты весь такой благородный, но только мне от этого ровным счетом ничего.

Он удивился, расслышав уже знакомые нотки горечи. Каждый раз, когда они, как ему казалось, оставляли упреки позади, она снова начинала злиться. И, похоже, конца и края этому не видно. А еще он проголодался – на завтрак толком и не поел – и начал замерзать.

– Думаю, нам пора.

Ханна отвернулась и кивнула. Волна рыжеватых волос взметнулась и опала.

– Да.

Нейт сделал вид, что не заметил, как она вытерла щеку тыльной стороной ладони. На мгновение в нем всколыхнулось негодование.

Она и теперь пыталась манипулировать им!

Глава 16

С этой дамой – виной – Нейта связывали давние интимные отношения.

Он чувствовал себя виноватым, когда проходил мимо обитавшего в их квартале бездомного, средних лет мужчины в очках, с тронутой сединой шевелюрой-афро, певучий рефрен которого – «Не поделишься долларом, брат?» – преследовал его эхом, как эффект на данс-ремиксе. Он чувствовал себя виноватым, когда в офисном здании на Манхеттене видел возившего шваброй пожилого вахтера со скрипучими суставами и сползшим на воротник подбородком. Чувство вины подавало голос, когда какой-нибудь официант в ресторане – латинос с пустым лицом или азиат – наливал воды в его стакан. Он представлял, каково это, отработать десяти– или двенадцатичасовую смену и вернуться в убогую квартирку, которую делишь с дюжиной других, таких же, как ты. Оно, это чувство, просыпалось в сабвее, когда, по мере того как поезд углублялся в Бруклин, белых в вагоне становилось все меньше, а оставались почти исключительно черные. Черные и уставшие. Те, кто постоянно перерабатывал и недополучал. Он чувствовал себя виноватым, когда, подгоняемый обстоятельствами, поднимался ранним зимним утром и, спеша по продуваемым ветром улицам, видел торговцев-азиатов, устанавливающих свои кофейные тележки и дышащих на замерзшие пальцы. А он? Что такого сделал он, чтобы заслужить более легкую, по крайней мере, в сравнении с ними, судьбу?

Интеллект достался ему от рождения. По счастливой случайности. Как другим достается красота. Сказать, что он вкалывал, не разгибая спины, было бы преувеличением. Примерно таким же, как если бы, получив хороший нож, ты заточил его и начистил – замечательно, конечно, что ты так постарался, но ведь нож тебе кто-то дал! И так не только с интеллектом. Ему становилось не по себе каждый раз, когда он думал о своих предках, дедушках и бабушках, живших в Восточной Европе, – местечках, погромах и вещах еще более страшных.

В таком контексте мелкие романтические разочарования привилегированных одиноких женщин в Нью-Йорке просто не заслуживали внимания. Однако уже на следующий после разрыва с Ханной день Нейта догнало давящее чувство вины.

Страницы: «« ... 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Все кончено, думала каждая из героинь этих историй. Потому что он ушел. Потому что теперь обнимает д...
Давно прошли те времена, когда люди сами стремились к звездам, чтобы заселить иные неизвестные миры....
Повесть рассказывает о социальных и политических проблемах в современной России, а также про обычную...
Нафис Давлетгаров родился в семье высокопоставленного чиновника и вырос в окружении невероятной роск...
Руководителям среднего звена часто приходится влиять на подчиненных, равных по должности коллег и да...
Детективы Элли Хэтчер и Джей Джей Роган расследуют самоубийство шестнадцатилетней школьницы Джулии У...