И танки наши быстры Верещагин Павел

– А ты чего звонишь-то? – спросил он.

– Мы тут подумали… Ты что со своим пингвином делать собираешься?

– Еще не знаю. А что?

– Мужики предлагают из него шашлык сделать! Шашлык из лягушек мы пробовали, из медведя – пробовали. Патрикеич даже из страуса пробовал! А из пингвина – еще никто!

– Ага! Щас! Шашлык вам за тысячу баксов! Разбежались! Рожи у вас не потрескаются?

– А почему за тысячу? Ты же за пятьсот купил?

– Купил за пятьсот. А стоит он – тысячу!

Друг не стал спорить.

– А вот тут мужики интересуются: ты уже нашел у пингвина эрогенные зоны?

В трубке послышался дружный смех.

Бурцев отвечать не стал.

– Вы теперь куда?

– В клуб. В бильярд гонять. Ты с нами?

Бурцев задумался. Но через некоторое время вздохнул:

– Не могу. Нужно с пернатым что-то решать.

– Ну, как знаешь, – сказал Айвазовский. И отсоединился.

«О чем это неприятном я думал? – постарался припомнить Бурцев. – Ах, да! Мужик в зоопарке…»

Он прошелся взад и вперед по квартире, опять подошел к справочнику, поворошил страницы и отыскал лист с зоомагазинами.

Большинство зоомагазинов прямо в справочнике сообщало, что они торгуют только кормами и товарами для животных. И лишь возле одного было помечено: «Продажа животных».

Указанный в справочнике номер долго не отвечал, а потом в трубке раздался усталый мужской голос.

– Это зоомагазин? – спросил Бурцев.

– Ну, вроде того, – уклончиво ответил голос.

– Здравствуйте!

– И вы тоже.

Бурцев решил начать без предисловий.

– У меня дома живет оригинальное животное. Экзотическая птица. Но по семейным обстоятельствам я думаю его продать.

– Пингвин, что ли? – вздохнув, спросила трубка.

– А вы откуда знаете? – удивился Бурцев.

– И что вы хотите? – спросила трубка.

– Если решусь продавать, смогу я реализовать его через ваш магазин?

– Пингвина? Нет.

– Почему?

– Пингвинов не берем.

– Совсем что ли? А вот я недавно видел у вас одного… Трубка промолчала.

– Мы могли бы обсудить этот вопрос… – со значением сказал Бурцев. – У меня особые обстоятельства… Цена могла бы быть интересной для вас…

Трубка вздохнула:

– У вас какой пингвин?

– Шустрый такой, сообразительный, – пошутил Бурцев.

На том конце провода на иронию не отреагировали.

– Я спрашиваю, какой породы пингвин. Адели, императорский, галапагосский?

– Почем я знаю! Ростом, – Бурцев постарался вспомнить, – метр с кепкой. Чуть больше табуретки.

– Маленький… – констатировала трубка. И вздохнула. – А сертификат происхождения есть?

– А это что еще такое?

– Значит, нет. Без сертификата мы его вообще не имеем права продавать.

– Да ладно! В наше время любая бумажка – не проблема. Вы, наверняка, можете этот сертификат сделать.

– Можем, – согласилась трубка. – Но это геморрой. И денег стоит.

– В наше время все денег стоит, – заметил Бурцев. – Ну, так за сколько вы согласились бы его взять?

– С пингвинами много хлопот… – вместо ответа поделилась трубка. – Их берут… Потом возвращают обратно… Нам неприятности…

– А почему возвращают? – насторожился Бурцев.

– Потому что покупают сдуру. Не узнав как следует, что к чему. – Бурцев почувствовал, что краснеет. – А с пингвином мороки выше головы. Для содержания условия нужны… Холод… Опять-таки они очень нечистоплотны…

– Короче – сколько? – перебил Бурцев.

– Даже не знаю…

– Сколько?

Трубка опять вздохнула:

– Пятьдесят долларов. Питание за ваш счет и деньги после реализации.

Бурцев замер.

– Ты чего, мужик, рехнулся? Я на прошлой неделе у вас такого же точно за тысячу видел.

– Так то у нас… А то у вас… – логично заметила трубка.

Бурцев задумался.

– Ловко вы устроились! – сказал он. – А с чего это у вас такой рэкет?

– Тяжелый товар. Хлопот много. Нам их купить предлагают – два раза на дню, а продаем мы – одного в месяц.

Бурцев почувствовал, что слова продавца почему-то не прибавляют ему настроения.

– А что это у нас пингвинов такое изобилие? К похолоданию готовимся?

– А кто его знает! Сам удивляюсь… Может, кто-то завез слишком большую партию… А может, пароход пришел из Антарктиды и полярники рынок затоварили.

– Короче, другой цены не будет?

– Нет.

– Ладно, я позже перезвоню, – буркнул он. Но перед тем как повесить трубку, спросил: – Слушайте, а чем вы их кормите?

– Кого? Пингвинов? «Вискас. Рыбное меню».

– И что – едят?

– Только треск стоит.

– Ясно. И на этом спасибо. Да-да! Еще вопрос.

– Ну?

– А кто их покупает?

– Новые русские… В частные зоопарки. Но чаще – другу в подарок. В виде шутки.

– Понятно.

– А друг через два дня его обратно к нам сдает.

– Об этом я уже слышал.

Бурцев повесил трубку, остановился у кухонного окна и посмотрел на улицу.

Редкие прохожие скакали по тротуару как зайцы, – растаявший снег образовывал не лужи, а целые моря. «И что только дворники делают! – подумал Бурцев. – А кто их теперь видит, дворников? Это раньше они сновали тут и там со своими березовыми метлами, сгоняя воду в люки. А теперь…»

На ближайшем перекрестке случилась авария – «Жигули» столкнулись с джипом. Печальная история. В поддержку джипу съехались еще три его внедорожных соплеменника – они стояли, красноречиво перегородив дорогу. Высыпавшие из джипов мужчины все как один разговаривали по мобильным телефонам.

«Вот так значит! – подумал Бурцев. – Затоварили полярники рынок – дальше некуда. Ошибся, значит, Патрикеич…»

Он прошелся по квартире. Остановился у балконной двери. Посмотрел на пингвина. Тот сидел в уголке, вжав голову в плечи. Маленький такой. Нахохлившийся… Упрямый.

«А вот интересно, – раздраженно подумал Бурцев, – почему люди с возрастом так сильно глупеют? Казалось бы, должно быть наоборот. Они становятся старше, больше узнают, опыт накапливают… Должны бы быть умнее, а они нет! То есть сначала, примерно до тридцати, дело еще кое-как идет в гору. Например, один раз наступишь на грабли, или, скажем, попадешь в руки валютного кидалы, в другой раз этого уже делать не будешь. Но потом… Просто беда. Человек начинает считать себя абсолютно умным, просто непогрешимым, умнее других. Появляется в нем какое-то непонятное упрямство. Вот, скажем, говорят ему друзья: „Не ходи туда!“ Или: „Не делай этого!“ Или: „Не покупай эту ерунду, она тебе совершенно не нужна!“ А он как будто специально! Как будто кому-то назло!»

«Ладно, ладно! – остановил он себя. – Не надо киснуть. Ничего страшного пока не произошло».

Бурцев подумал немного, вернулся к телефону и набрал мобильный номер жены.

– Алло, – почти сразу ответил хорошо знакомый голос. Слышно было так, как будто Турция находилась в соседнем подъезде.

Бурцев вдруг растрогался от звука родного голоса.

– Ну как вы там? – грубовато спросил он. – Как долетели?

На том конце линии повисла пауза.

– Ты что, Бурцев?

– А что?

– Ты уже звонил вчера. Спрашивал. Двадцать минут проговорил. Не помнишь, что ли?

Бурцев не стал развивать эту тему.

– Ребенка мне позови, – сказал он.

В трубке что-то стукнуло, а потом прозвучал голос, как две капли воды похожий на голос матери.

– Ну что тебе, Бурцев?

– Слушай, ты ведь собаку на день рождения просила. Так?

– Так.

– Я вот что подумал… Может, нам вместо собаки птицу завести?

Трубка некоторое время молчала. Потом обиженно ответила:

– Ты что, Бурцев, заболел? Ты сам-то прикинь: птица и собака. Разве можно сравнить?

– А почему нет?

– Ну ты даешь! Птица только и знает, что в клетке сидеть и чирикать. А собака…

– Это смотря какая птица… Бывают такие… Ого-го-го! Не соскучишься, – Бурцев покосился на балконную дверь.

Дочка молчала.

– А мы какую-нибудь необычную птицу заведем! – продолжал Бурцев. – Экзотическую! Каких ни у кого нет.

Дочка упрямо молчала.

– Бурцев! – через некоторое время сказала она. – Я не хочу никакую птицу! Я хочу французского бульдога. Потому что он клёвый. И вообще! Мне собака нужна, понимаешь? Чтобы был друг. Чтобы он меня понимал, когда мне плохо. И чтобы защитить мог, если кто-нибудь пристает. Разве птица может защитить?

«Нет, – понял Бурцев. – Птица защитить не может. Тут и говорить не о чем! И вообще! Какой из птицы друг?»

– А почему ты спрашиваешь про птицу, Бурцев? – вдруг подозрительно спросила дочь.

– Так просто.

– Ты что, уже с кем-то договорился?

– С чего ты взяла! – возмутился Бурцев. – Как я мог, не поговорив с вами?

– Ну смотри! – сказала дочь. – И вообще, Бурцев, заканчивай разговор! Мама трубку просит.

В разговор вступила жена.

– Бурцев? Ты чего звонишь-то? Ты что, нашкодил там чего-нибудь?

– Что за выражения! Нашкодил! Я тебе что – школьник?

– А что тогда? Может, еда кончилась?

– Да нет! Еды навалом. И вообще все нормально.

– Если ты так часто будешь звонить, у нас все деньги на телефоне кончатся.

– Кончатся – я еще положу!

– А звонишь-то зачем?

– Просто так, – огрызнулся Бурцев. – Соскучился!

Он повесил трубку, прошелся по квартире и опять остановился у балконной двери.

День, так и не успев начаться, переходил в сумерки. В сером небе не было ни намека на солнце. Опять моросило… Помойка, распухшая от дождя, расползлась на полдвора.

Прямо под окнами Бурцева два бодрых пенсионера из соседнего подъезда вкапывали в газон моток колючей проволоки.

Дело в том, что за последние годы количество автолюбителей во дворе естественным образом увеличилось, и мест, где бы машины можно было парковать, осталось ровно столько же, сколько было – два с половиной. Водители стали ставить машины, заезжая колесами на газон. В связи с чем не имеющие машин жители развязали с ними настоящую войну. Дело шло по нарастающей: от угрожающих записок на капоте – к вызовам милиции, от рассыпанных гвоздей – к врытым в землю покрышкам и вздыбленным поребрикам. Но поскольку машины куда-то все равно нужно было ставить, то записки рвали в мелкие клочки, милицию подкупали, а поребрики и покрышки выкорчевывали и выбрасывали…

И вот теперь два пенсионера партизанского вида мстительно вкапывали в раскисший газон колючую проволоку. Один из них подкапывал землю, другой укладывал смертоносный для автомобильных шин сюрприз и присыпал его сверху чахлым снежком. Дьявольская суть замысла заключалась в том, что проволоку нельзя было увидеть. Ее можно только почувствовать, проколов колесо.

«Ну что за придурки! – вдруг прорвало Бурцева. – Что за дикое удовольствие делать друг другу гадости!

Ведь мы все же земляки, соседи. У меня машина. А у тебя собачка. А у него мальчишка подросток… Так почему нужно портить друг другу жизнь? Почему мы друг с другом, как фашисты? Вы с ним вкапываете проволоку, чтобы я проколол колесо. А потом я буду поливать двор дустом, чтобы твоя собачка сдохла, подняв лапу на дворовую акацию. Или копать посреди двора ямы, чтобы его мальчишка не мог играть в футбол?

Давайте соберемся вместе и перенесем этот чертов поребрик на полметра. И газон будет цел, и машины встанут. А потом о собачках подумаем. А потом о футболе для пацанов. Так нет! Это неинтересно! Мы будем рассыпать гвозди и вкапывать проволоку, а потом депутату кляузы строчить, чтобы только не мириться. Нам на газон, может быть, и наплевать. Нам важно, чтобы соседу жизнь медом не казалась.

Ну что это за жизнь такая! А?»

Бурцев стукнул кулаком по оконной раме и прислонился лбом к холодному стеклу.

Опять зазвонил телефон.

– Это живой уголок? – спросил нетвердый голос Айвазовского. – Скажите, пионерка Петрова сегодня всем дает?

Бурцева отчего-то покоробил веселый тон друга.

– Ты чего звонишь? – спросил он.

– Анекдот хотел рассказать. Патрикеич тут газету купил…

– Ну?

– Два новых русских сидят на соседних горшках в туалете. Один другого спрашивает: «А вот ты как думаешь, тужиться – это умственная работа или физическая?» А другой отвечает: «Конечно умственная! Была бы физическая, я бы человека нанял!» – с подачей закончил Айвазовский и сам рассмеялся.

– Я это уже слышал.

– Слышал? Тогда другой. Мужик стоит посреди Аничкова моста на Невском проспекте и писает в Фонтанку. Подходит милиционер: «Вы что? Сдурели?» – «А что, немцу можно, а русскому нельзя?» – «Что вы несете? Какому немцу?» – «А вон на памятнике с лошадью внизу написано: „Отлил барон фон Клодт“.

– Это я тоже слышал.

– Тогда еще. Случилась у Красной Шапочки первая менструация…

– Слушай, ты чего звонишь? – перебил его Бурцев.

– Просто так. Проверка связи, – заявил пьяный Айвазовский. – Ну как там это… твой пингвин?

Бурцев не ответил.

– Вам, я слышу, уже весело… – заметил он.

– А нам всегда весело. И вообще, чего грустить? Пообедали, выпили… Сейчас в баню пойдем. А потом в пейнтбол играть. Или наоборот.

– Молодцы! – язвительно сказал Бурцев.

– А что такое? – удивился Айвазовский.

– Да ничего. Как дети малые. Здесь поиграть. Там поиграть.

– А что еще делать? Ведь выходной же! Делать-то нечего!

– Хоть бы с ребенком своим позанимался. Научил бы его чему-нибудь.

– А зачем? Он и так растет, как курс доллара. И вообще, чему я могу его научить? В бане париться? Так еще рано…

– А люди, между прочим, на лыжах с детьми ездят… В театры с ними ходят. Книжки читают. Или концерты благотворительные дают!… Для детей-сирот. Это, чтоб ты знал, такие дети, у которых родителей нет.

Айвазовский молчал почти целую минуту.

– Ты чего это, Бурцев? – тихо спросил он нетвердым голосом. – Заболел?

– Нет. Не заболел.

– А что?

– Да ничего!

Айвазовский опять некоторое время молчал. Потом возмутился:

– А ты на себя-то посмотри! Тоже мне, воспитатель Макаренко! И вообще! Что ты на меня орешь? Я, что ли, виноват, что ты купил этого дурацкого пингвина?

– Да при чем здесь пингвин?! – прокричал Бурцев. – Пингвин здесь абсолютно ни при чем!

Он хотел еще много что сказать. Но не сказал. Какой смысл разговаривать на серьезные темы с пьяным человеком?

– Мы, если помнишь, тебя отговаривали! – заметил напоследок друг.

– Помню, – коротко ответил Бурцев. И повесил трубку.

Он прошелся по квартире. Поворошил волосы.

«На самом деле! Ну что это за жизнь! Что за жизнь!

Чем мы занимаемся целыми днями! Все деньги, деньги, деньги. Втираем друг другу всякую дрянь. Чтобы заработать побольше, а потом потратить эти деньги на всякую ерунду.

А что у нас есть кроме работы? Все интересы – пожрать, напиться – и в баню. Или играть, как маленькие. То бильярд, то автоматы. Или на машинах гонять. У кого круче.

Вот, в детстве как было… Ты открывал утром глаза, и сердце замирало от предчувствия удивительных вещей, которые ждут тебя на каждом шагу! А как блестела вода! Как хрустел снег под ногами! Солнце било в глаза даже сквозь сомкнутые веки. А какие запахи были после дождя! Как удивительны были самые простые вещи, какие-нибудь травинки и козявки!

А как виделась жизнь впереди! Сплошным непрекращающимся праздником, полным радости и счастья! И казалось, что в этой жизни будет место всему – и любви, и приключениям, и верным друзьям, и подвигам… И ты будешь стоять на штормовой палубе, широко расставив ноги и держась за обледенелые корабельные снасти, и высматривать в студеных водах северных широт терпящих бедствие. Или мотаться по пустыне, страдая от песчаных бурь и ядовитых гадов, и бороться с последствиями гуманитарной катастрофы, разразившейся из-за несознательности диких племен, взявшихся истреблять друг друга! Или не спать день и ночь, изобретая вакцину против смертельной болезни, обрушившейся на человечество! Или что-нибудь еще… А потом получать за все это какую-нибудь премию, скромно и с достоинством глядя утомленными глазами с освещенной софитами сцены в зал, где стоя аплодируют тебе люди во фраках и вечерних платьях, а после этого в симфоническом зале слушать божественное пение теноров, пришедших специально ради тебя, и смахивать тайком слезы восторга и очищения!

А что получилось? Только и знаешь: работа, работа, работа. И хоть бы заниматься чем-нибудь нужным… А ведь тратишь жизнь на всякую ерунду! Исправляешь ошибки разных раздолбаев. Потому что у нас в отечестве – то понос, то золотуха! То трубы прорвало, то электричество отключили. То милиция склад опечатала, то чиновники с проверкой нагрянули, потому что и тем и другим денег надо. И так год за годом!

А дома? Жена висит целыми днями на телефоне. И на работу не ходит, и в квартире вечно бардак. Пусть бы хоть за собой следила! Так нет, ходит целый день в халате, нечесаная. Дочка – туда же! Учиться не хочет. Книг не читает. Ничем не интересуется. Или играет в компьютер, или вертится перед зеркалом.

И куда, спрашивается, делись светлые мечты детства? И что от них осталось? Из всех приключений – популять друг в друга краской или съездить с семьей к морю, в Египет или Турцию. И разве это то счастье, о котором ты мечтал?

Ешь, пьешь, спишь… А зачем?

И что же выходит? Ты родился только для того, чтобы сожрать свои центнеры всякой еды, выпить бочки водки, родить парочку таких же проглотов и помереть?

Помните, картинка такая была в школьном учебнике, показывала, сколько всякой всячины человек съедает за свою жизнь. Там в разинутую пасть жизнерадостного крепыша въезжал целый железнодорожный состав с вагонами пшеницы, цистернами молока, платформами, на которых толпятся животные и нагружена ящиками и просто кучами разная прочая жратва. Жуткая, между прочим, картинка. Если представить, что все это без всякого смысла…

И стоило ли для этого вообще рождаться на свет?»

Размышления Бурцева прервал телефонный звонок. Да что они все, как с цепи сорвались!

– Бурцев, с кем это ты без остановки болтаешь? – прокричал в телефоне женский голос.

Бурцев узнал соседку Зину.

– А ты что хотела?

– Я по поводу пингвина. Ты мне вот что скажи, Бурцев: где пингвину самца берут?

– Самца? В каком смысле?

– В том самом! Для яиц. Пингвин, Бурцев, один яйца нести не может. У них самоопыление не предусмотрено. Курица, чтоб ты знал, цыплят без петуха не выводит!

Бурцев долго не мог понять, о чем говорит Зина. Потом понял и сразу подобрался.

– У тебя ведь самка, Бурцев?

Бурцев сквозь стекло посмотрел на пингвина. И не нашел ответа на этот вопрос.

– Конечно! – сказал Бурцев.

– Впрочем, это не важно. Их, наверняка, только специалисты различают. Ты мне, главное, скажи, где ему пару брать?

– Пару?

Бурцев понял, что в эту минуту нельзя дать осечки.

– Так это… – сказал он. – Пару берут на прокат в зоопарке. Я имею в виду самца. Тариф – бутылка. Ставишь сторожу бутылку – и самец на целую ночь твой.

Зинка почему-то хмыкнула. Но возражать не стала.

– Ладно, – сказала она. – Сам, наверное, придумал, но… сойдет… А чем его кормить? На свежей рыбе одной, наверное, разоришься?

– А вот и нет! Пингвин – крайне экономная птица. «Вискас» трескает – только хруст стоит. «Вискас – рыбное меню».

– Точно?

– Точно.

– Не отходи далеко от телефона. Я скоро перезвоню.

И Зина повесила трубку.

Бурцев посмотрел на нахохлившегося пингвина. Птица стояла у самой решетки и, склонив голову набок, разглядывала проезжающие по улице машины.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: Зина звонила неспроста. Но Бурцев решил раньше времени об этом не думать.