Шайтан-звезда (Книга вторая) Трускиновская Далия

– Да простит меня Аллах, если я лгу, но сдается мне, что пятнистая змея часто тайком покидала не только харим, но даже и Хиру, – сказал Юнис. – Расспроси евнухов, о аль-Мунзир, может, чего-нибудь от них и добьешься. А когда повелительницы нет, невольницы теряют чувство меры.

Тут вдруг вовсю затрубили трубы.

– К оружию, о любимые! – воскликнул аль-Асвад, хватаясь за рукоять ханджара.

Юнис аль-Абдар и Мансур ибн Джубейр также обнажили клинки, а Джеван-курд, яростно оскалившись, завертел головой, отыскивая врага.

Он первым и сообразил, в чем дело. Сообразив же, рухнул на колени.

На возвышении между колоннами стоял один из тех старцев, что получили порядочную взбучку от аль-Асвада. Ухватившись пальцами за свои уши, он провозглашал призыв к молитве.

– Аллах велик! – трижды воскликнул он, и вслед за тем, также трижды, провозгласил: – Свидетельствую, нет Бога кроме Аллаха!

Хотя купол был возведен совсем недавно, дворцовые священнослужители уже уразумели, как следует направлять голос, чтобы слова пронзительно гудели, как бы звуча сразу со всех сторон.

Ади Аль-Асвад вместе с прочими устремился к водоему, чтобы омыть себе, как положено, лицо, руки до локтей и ноги до щиколоток. Поскольку соблюдаемая им клятва требовала, чтобы золотая маска заменила на время его лицо, то он и плеснул тепловатой воды на сверкающее шлифовкой золото. Затем, не успев слишком удалиться от водоема, он опустился на колени, положив перед собой ханджар. Аль-Мунзир встал рядом, но оружие из рук не выпустил, как исхитрился не выпустить при омовении.

– Разве сейчас время для молитвы? – шепотом спросил он. – О брат, нельзя ли вообще заменить этих бесноватых старцев на каких-нибудь других, помоложе и поумнее?

– Эти служили еще моему деду, и они считают, что таким образом искупают свой грех за пропущенный сигнал к молитве, – отвечал Ади, и в голосе его было сожаление.

– Еще неизвестно, что хуже, клянусь Аллахом… – проворчал аль-Мунзир.

Очевидно, проще было захватить Хиру и поменять в ней власть, чем избавиться от впавших в старческое слабоумие служителей Аллаха.

Появившись в михрабе, почтенный имам возглавил общую краткую молитву. И весь зал, как и было задумано, обратился в одну большую мечеть.

Совершив краткую молитву в два раката, сердитый аль-Асвад поднялся и поманил к себе Хабрура ибн Омана.

– О дядюшка, скажи им, что если они с перепугу еще раз призовут весь город к молитве не вовремя, мы отправим их всех пешком в паломничество, и, клянемся Аллахом, ни один из них не вернется из Мекки! – грозно приказал он.

– Достойная кара! – одобрил случившийся тут же Джеван-курд.

И тут же в зале появились молодцы Юниса аль-Абдара.

– Прибыли женщины, которых ожидает царь!

– Они устали, не ведите их сюда, а сдайте евнухам, чтобы их устроили в хариме, – распорядился Ади. – Когда им будет угодно видеть меня, я приду и поцелую землю между их рук.

– У них вооруженная охрана во главе с неким шейхом, о царь! Что делать с теми людьми? – спросил старший из молодцов.

Аль-Асвад повернулся к Юнису.

– О друг Аллаха, можешь ли ты разместить тех людей и их шейха в своей казарме? Ведь твои люди все сейчас охраняют дворец, а этим нужно отдохнуть и поесть.

– Мы сделаем лучше, о господин, – предложил грек. – Казарма молодцов правой стороны пуста, они разбежались, когда стало ясно, что Хайят-ан-Нуфус бросила их, и первым исчез Юсуф аль-Хаммаль ибн Маджид. Пусть эти люди будут нашими гостями в той казарме, а мы позаботимся, чтобы им принесли с дворцовой кухни хорошей еды, а что касается имущества, брошенного молодцами правой стороны, и сундуков Юсуфа аль-Хаммаля ибн Маджида, так пусть эти люди пользуются им, как захотят. Они оказали нам такую услугу, что это – наименьшее из всего, что мы можем им дать и дадим!

– Они прибыли на верблюдах и лошадях, им не принадлежащих, – вспомнил Хабрур ибн Оман. – Животных нужно отвести в царские стойла и загоны.

– Делайте так, о любимые, – приказал аль-Асвад молодцам. – Что там еще за люди? С чем они пришли?

– Будь он проклят, этот дворец, и будь они прокляты, эти покои! – воскликнула Абриза. – Разве нельзя было отвести нам другое комнаты?

Старший евнух, склонясь, насколько позволял живот, бормотал, что эти – наилучшие, если не считать покоев самой Хайят-ан-Нуфус, но их после бегства царицы еще не успели привести в порядок.

– Здесь, на этих коврах, царевич Мерван овладел мной, а я лежала, одурманенная банджем, и не могла сопротивляться! – раскрасневшись от стыда и ярости, объяснила Абриза Джейран. – А эти жирные мерзавцы наверняка помогали ему! Веди нас в покои царицы! Теперь уж я разберусь, кто был виновником всех бедствий!

Джейран, растерявшись, покорно шла за Абризой, которая уже вела себя в хариме как полновластная хозяйка.

Евнухи, пятясь перед ней, пытались убедить ее остаться в приготовленных комнатах, соблазняя их роскошью, но красавица и слушать ничего не желала.

– Идем, идем, о Джейран! – звала она. – Нам нужно поскорее умыться, на мне десять ритлей пыли и грязи, я вся пропахла конским потом и этой безобразной кольчугой! Вот уже второй раз я путешествую по самому солнцепеку в кольчуге, и хотя арабская куда легче франкской, я все равно чуть не испеклась в ней и каждую минуту готова была лишиться сознания!

Джейран, пальцы которой сами тянулись к ушам, чтобы заткнуть их и избавить от пронзительного голоса Абризы, сильно усомнилась в том, что эта женщина способна лишиться сознания, но спорить не стала.

– Лучший из городских хаммамов очищен от посетителей, так что вы можете сразу же поехать туда, – вставил евнух.

– Поедем, о Абриза! – обрадовалась Джейран. – Я сама разотру и разомну тебя! А тем временем нам приготовят другие комнаты.

– Но придется немного подождать, пока для вас оседлают мулов, о владычицы красавиц, и пошлют стражу прогнать людей с улиц, и потом я сам поеду проверить, все ли купцы закрыли свои лавки и нет ли среди горожан подглядывающего… – уже предчувствуя, к чему приведут все эти предосторожности, заговорил евнух.

– Разрази тебя гром Господень! – воскликнула Абриза на языке франков, который она теперь вспоминала лишь при подобных обстоятельствах, и обратилась к Джейран уже на языке арабов: – О сестрица, этот человек поклялся уморить нас!

– Может быть, мы можем привести себя в порядок здесь? – спросила Джейран. – Если нам принесут тазы и ведра с горячей водой…

– Довольно с нас тазов и ведер! – возразила Абриза. – Если бы ты знала, о сестрица, как они надоели мне в Афранджи, когда за целую долгую зиму мне удавалось помыться три или четыре раза! И, как я ни расчесывала себе волосы, все равно в них и в одежде заводились вредные насекомые. Если бы ты знала, как мы прогоняли слуг с кухни, и закладывали окна всем, что могли найти, и кипятили большие котлы с водой! Если бы ты видела ту гнусную лохань, в которую я забиралась и сидела в ней так, что мой нос упирался в мои колени! А потом, когда я кое-как промывала волосы, меня ополаскивали, и вытирали, и я натягивала на влажное тело эти мерзкие шоссы…

– Что ты натягивала, о сестрица? – Джейран впервые назвала так Абризу и сама ощутила в собственном голосе некую фальшь. Она вовсе не хотела, чтобы эта заносчивая красавица была ее сестрицей и делила с ней любовь аль-Асвада!

– Шоссы, и я больше всего на свете хотела бы забыть это слово! – с неподдельной искренностью отвечала Абриза. – Вообрази, что под платьем на тебе надет широкий теплый пояс, и ты натягиваешь нечто вроде чулок, но только из плотного сукна, которые доходят чуть ли не до живота, и сверху привязываешь их края к этому поясу, чтобы они с тебя не скатились.

– Но это же страшно неудобно! – возмутилась Джейран, которая привыкла ходить в сафьяновых туфлях на босу ногу.

– А кто говорит, будто это удобно? Разве женщины носили бы эти ужасные шоссы, если бы у них был иной способ согреться? Когда ты ложишься в постель, то в спальне еще тепло. Но когда ты просыпаешься – то страшно вылезти из-под одеяла. Когда я приехала в земли арабов, то просто ожила! Знала бы ты, о сестрица, что меня больше всего поразило? Даже самые бедные женщины стараются купить себе шелковое платье! И мужья дают им на это деньги!

– И что же ты обнаружила, когда купила шелковое платье, о сестрица?

Абриза рассмеялась.

– Я еще в Афранджи слыхала, что вредные насекомые не любят шелка, – сказала она, – но это было вроде историй про дерево, на котором растут живые ягнята, а из их шерсти ткут тонкие ткани. Разве бывает так, чтобы нити пряли червяки? Ведь тогда они получатся не прочнее паутины!

– Говорят, что когда Аллах великий вывел Адама из рая, то он вынес оттуда четыре листа, чтобы прикрыться ими, – сказала Джейран. – И они упали на землю, и один из них съели черви – и сделался из него шелк, а другой съели газели – и сделался из него мускус, а третий съели пчелы – и сделался из него мед, четвертый же упал в Индию и возникли из него пряности. Так что, наверно, все дело в том, какую пищу получают эти червяки. Благодарение Аллаху, теперь нам надолго хватит шелковых платьев, платков и покрывал!

– Клянусь Аллахом, я никогда больше не надену эти проклятые шоссы и не буду мыться в лохани! – весело воскликнула Абриза. – И я очень удивлюсь, если во дворце царей Хиры найдутся хотя бы одни шоссы!

Джейран вздохнула. Вот уже в который раз красавица намекнула, что она будет жить в этом самом дворце. И не требовалось особой сообразительности, чтобы догадаться, кого из них двух аль-Асвад будет любить крепче и пламеннее.

Любовь аль-Асвада… а что это такое?..

Джейран знала лишь то, что у него пылкий и гордый нрав, нрав истинного сына арабов, что превыше всего он ставит верность слову, а о прочих его качествах она могла лишь догадываться.

В тот единственный миг, когда она, стоя на помосте, увидела его лицо под позорным колпаком, она не могла оценить, красиво это лицо или же нет. Ее больше волновало, сможет ли она без помех сорвать с пояса гибкий клинок и передать ему. Потом она видела, как он сражался!

Но воспоминание о том побоище не вызывало в ее душе волнения, подобного тому, которое внушил ей Маймун ибн Дамдам.

А она хотела повторить именно то волнение и предвкушение близости, ощутить именно те стремительные и вызывающие испарину приливы крови к сердцу!

Нечто похожее было в пещере, когда она помогла аль-Асваду снять золотую маску и впотьмах умыла его лицо.

И получалось, что подлинную страсть в Джейран вызывал не мужчина, прекраснейший среди сынов арабов, невзирая на черноту лица, а некий безликий образ, являющий себя лишь в прикосновении!

Джейран никогда не слышала о том, что такое возможно. О любви она знала от других банщиц и из сказок, которые слушала у дверей хаммама. Всюду едва ли не главной причиной любви была красота лица и тела.

Джейран охотно взглянула бы на лицо аль-Асвада, чтобы убедиться, что оно вызывает те чувства, которые сопутствуют любви, но она сама вручила этому упрямцу золотую маску аль-Кассара, и он мог теперь снять ее не раньше, чем возведет на престол сына Абризы…

А вот Абриза видела это лицо, она знала его и любила! Достаточно было посмотреть на нее – и сразу становилось ясно, как пылко она любит аль-Асвада и как гордится своим возлюбленным.

И аль-Асвад любил Абризу – иначе зачем бы он затеял все это покровительство, и завоевывал трон для ее сына, и надевал золотую маску?

Джейран ощутила себя лишней. И свадебное торжество, которое ожидало ее, спасительницу молодого царя, показалось ей злобной издевкой над ее подлинным положением в хариме аль-Асвада – положением нелюбимой, которой оказывают нелепый почет, чтобы потом с чистым сердцем посещать любимую!

Она коснулась черного ожерелья, ощутила холодок камней и подумала, что это воистину прекрасный дар от избранной женщины женщине отвергнутой…

Абриза же тем временем, выставив евнуха, занялась разложенными на ковре платьями.

– Как только мы умоемся, непременно все это наденем! О Джейран, когда я жила в Афранджи, то не могла и мечтать обо всем этом! Там мы носили меха, и мои сорочки были сшиты из двух кусков холста, тот, что потоньше, шел на верх, а подол был из грубого. Я сама вышивала себе сорочки… И как же было холодно, когда я снимала грязную сорочку, чтобы надеть чистую! Ты не знаешь, что такое каменные стены и окна, закрытые дубовыми ставнями, и сквозняк, который поднимается, когда слуги затапливают большой камин!

Она выбрала тонкое платье цвета граната и золотой пояс к нему.

– Вот что будет мне к лицу! А что наденешь ты?

Джейран не знала.

В хаммаме она носила то, что велел покупать ей хозяин, а покупкой одежды ведала совсем другая женщина. В раю самозванной Фатимы она, правда, получила нарядные платья, но ей и в голову не приходило, к лицу ей они или же нет. А потом она и вовсе надела мужской наряд, который ее полностью устраивал.

Вдруг ей мучительно захотелось хоть в чем-то перещеголять красавицу Абризу. Несомненно, дочь франкского эмира будет очень хороша в гранатовом платье, но тут непременно должно найтись что-то подходящее и для Джейран!

Девушка уставилась на разложенные наряды – и протянула руку к черному шелку.

Она откуда-то знала, что именно черный шелк сделает ее статную фигуру красивой, придаст лицу и осанке благородство.

Она вытащила платье – и по лицу Абризы поняла, что та раскаивается в своем выборе. Если бы она первая заметила это прекрасное, отделанное золотыми узорами платье, то не стала бы прикладывать к лицу гранатовое.

Джейран распялила платье на руках.

Ей столько раз приходилось помогать невольницам одевать их распаренных и истомленных сладостью хаммама повелительниц, что она могла на глаз сказать, длинен или короток наряд, насколько глубоко хозяйка сможет его запахнуть. В таких вещах проявлялась ее сообразительность.

Черное платье принадлежало женщине высокой, статной, и Джейран даже назвала бы ее полной.

Она бросила дорогой наряд на ковер.

– Я не надену его, – сказала она Абризе. – Его носила эта пятнистая змея, Хайят-ан-Нуфус!

Абриза, протянувшая было руку за великолепным нарядом, тоже отказалась к нему прикасаться.

– Как же нам узнать, какие платья принадлежали ей, а какие – другим женщинам старого царя? – растерянно спросила она.

Вошел, метя ладонью по ковру, толстый евнух.

– Если владычицам будет угодно, я отведу их в покои Хайят-ан-Нуфус, – сказал он.

– И позови женщин, чтобы они помогли нам одеться! Тех, у кого были основания нас бояться, увезла пятнистая змея, а другие пусть приходят без всякого страха! – распорядилась Абриза.

– Наш благородный господин сказал, что ни на одну из дворцовых женщин нельзя положиться, – возразил евнух. – Завтра придут посредники, и он купит вам белых невольниц и черных рабынь. А пока я сам помогу вам.

И, видя удивление на лицах Абризы и Джейран, добавил:

– Я пострадал от Хайят-ан-Нуфус, и царь знает это.

Евнух вывел их в небольшой двор харима, со всех четырех сторон охваченный галереями, провел мимо водоема и показал дверь на противоположной стороне двора.

– Нам придется подняться наверх, о владычицы красавиц.

– Мне приходилось забираться на верхушку большого донжона! – заявила Абриза. – А тебе, о сестрица?

– Мне тоже, – решив, что «донжон» вряд ли выше башни Сабита ибн Хатема в крепости гулей, и не желая уступать хоть в этом, отвечала Джейран. – Но дворцовые женщины, очевидно, не любят ходить по лестницам. Те, которые приезжали к нам в хаммам, были такие толстые, что деревянная лестница их бы не выдержала.

Пузатый евнух вздохнул – вся его надежда была на то, что избранницы аль-Асвада, увидев довольно крутую лестницу, вернутся обратно.

Помещения, которые увидели Абриза и Джейран, разочаровали обеих. Они были и убраны довольно бедно, и прибраны на скорую руку. Ни прекрасной посуды в нишах, ни дорогих тканей, ни изящных столиков, ни изысканных вышивок они тут не обнаружили. И не могло быть, чтобы Хайят-ан-Нуфус, в спешке покидая дворец, прихватила с собой столики.

– Может быть, эта скверная дала обет бедности? – осведомилась Абриза.

– В таком случае, ее женщины дали обет нищеты, о госпожа, – с презрением заметил евнух. – Их помещения похожи на каморки нищенок с городского базара.

Оказавшись в покоях беглой царицы, Абриза прежде всего принялась отдергивать в комнатах занавески, пока не обнаружила за одной из них резную деревянную решетку.

– Смотри, о сестрица! – позвала она Джейран. – Мне рассказывали про это окно! Отсюда мы увидим весь большой зал!

Она прижалась щекой к завиткам узора, выглядывая внизу нечто, любопытное для нее, а евнух усмехнулся.

– Отсюда ты увидишь только середину большого зала и место, где обычно сидит царь, когда принимает послов и вельмож, о госпожа, – сказал он. – Женщинам царя больше и не нужно.

– А где же аль-Асвад? – спросила Абриза. – Почему я не вижу его?

Евнух подошел к решетке.

– Я тоже не вижу повелителя, – сказал он. – Очевидно, его отозвали в сторону… там что-то стряслось, клянусь Аллахом!.. Если ты прикажешь, о госпожа, я побегу и узнаю!..

Джейран ощутила укол где-то над сердцем. Она протянула руку, чтобы прикосновением унять боль, но рука сама легла на камни ожерелья.

Мальчики!..

Ей следовало самой убедиться, что ее отряд разместили наилучшим образом! И что мальчики накормлены, и что Хашим, измученный всеми событиями, удобно устроен на самых мягких коврах!

Мальчики попали в беду – и все это случилось из-за нее!

Ей не следовало покорно принимать приказ аль-Асвада, к тому же, прозвучавший не из его уст. Он велел немедленно отвести прибывших женщин в приготовленные для них покои – но разве не могла она воспротивиться? Разве стал бы аль-Асвад, которого ее люди спасли от позорной смерти, сердиться, если бы она отказалась войти в харим и осталась с ними?

Евнух нетерпеливо ждал приказа, и на его круглом лицо проявилось такое оживление, что Джейран, обычно кроткую и миролюбивую, охватила ярость.

Этот ублюдок, не мужчина и не женщина, ищет себе развлечений в бедствиях ее мальчиков!

– Тебе нет нужды бегать и узнавать, о враг Аллаха! – сказала она не так чтобы слишком громко, но евнух попятился, а изумленная Абриза протянула к ней руку.

– А тебе нет нужды успокаивать меня, о сестрица! – уже не проговорила, а прорычала Джейран. Мальчики попали в беду, придя за ней в этот дворец, разрази его Аллах громом и каменным дождем! И если Аллаху нужны, чтобы уничтожить это прибежище зла, ее руки – так вот они!

Джейран ухватила поудобнее резную решетку, попробовала, как она закреплена, и, сперва толкнув вперед, рванула ее на себя. Большой кусок деревянного узора остался у нее в руках – и Джейран бросила его вниз, на головы тех, кто шумел сейчас в зале.

От такого нежданного приветствия они прекратили гомон и подняли взоры туда, откуда слетела на них решетка, хотя таращиться понапрасну на окна царского харима было более чем неприлично.

И они увидели женщину, расширяющую отверстие настолько, чтобы протиснуться сквозь него.

Первым узнал Джейран Хабрур ибн Оман.

– Ради Аллаха, что там случилось? Тебе угрожает смерть, о женщина? – воскликнул он, хватаясь за рукоять ханджара.

– Я говорил, что эта пятнистая змея могла оставить в хариме своих людей! Прыгай к нам, сюда, мы поймаем тебя! – закричал аль-Мунзир, протягивая к ней руки.

Неожиданная отвага обуяла девушку. Швырнув вниз обломки решетки, она оттолкнулась и полетела вниз, раскинув руки наподобие крыльев.

Аль-Мунзир, очевидно, имел опыт ловли летящих людей. Он не стал подставлять под тело Джейран вытянутые руки, он поступил иначе – в тот миг, когда она уже почти коснулась ступнями пола, прыгнул на нее, ударив мощной грудью в бок, едва не сбив с ног при этом, но удержал в объятиях.

– Прекрасно, о аль-Мунзир! – воскликнул аль-Асвад. – Вот лучший способ ничего не повредить при прыжках с высоты! А где же Абриза? Что с ней? Она в безопасности?

Джейран отпихнула чернокожего великана с такой силой, что он отлетел на несколько шагов.

– Пусть ифриты унесут твою Абризу! – крикнула она. – Где мои люди? Что ты сделал с ними?

Аль-Мунзир ухватился за плечо Джевана-курда и устоял.

Он был настолько поражен тем, как его, хмурого льва, залитого в железо, отшвырнула, будто ребенка, женщина, что лишь открывал и закрывал рот, словно ему не хватало дыхания для речи.

– Ради Аллаха, не кричи, помолчи немного, о Джейран! – с такими разумными словами выступил вперед Хабрур ибн Оман. – И ответь нам на один вопрос.

– Что с моими людьми? – вопросом же отвечала разъяренная девушка.

– Твои люди в безопасности, – загадочно сообщил наставник царевича. – Клянусь Аллахом! Погоди, о аль-Асвад, дай мне распутать этот узел!

Ади, шагнувший был к нему, остался стоять на месте.

– В какого из богов ты веруешь, о Джейран? – спросил Хабрур ибн Оман. – Если ты – христианка, или еврейка, или из благородных сабиев, то не скрывай этого! Все это – люди Писания, и все религии, что я перечислил, дозволены в землях арабов, и нет в них дурного! Даже если ты из тех жителей Ирана, что поклоняются огню, то и они приравнены к людям Писания, и их не убивают, и не обращают в рабство, и не разрушают их храмов, они только платят особый налог! И женщины, которые еще не познали Аллаха, дозволены правоверным, и могут вступать с ними в браки, и наследовать имущество! Тебе нет нужды скрывать свою веру из страха, что жених отвернется от тебя!

– Я мусульманка! – сердито сказала Джейран и, повернувшись к михрабу, где еще стоял руководивший общей молитвой имам, объявила: – Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммад – пророк Аллаха!

– Она лжет! – крикнул, выходя вперед, Юнис аль-Абдар. – Аллах мне свидетель, только что ее люди клялись, что верят, непристойно сказать, в Отца горечи! И вопили, что она – его посланница! И целовали себе левую ладонь!

– Он поклялся именем Аллаха! – раздался из михраба громоносный голос того из старцев, что призывал к общей молитве. Хабрур и Джеван-курд переглянулись.

– Где мои люди?! – прорычала Джейран, кидаясь навстречу греку с несомненным намерением сомкнуть пальцы на его шее. – Что ты сделал с ними?

– Он здесь, ловите его! – закричали вдруг в дальнем углу зала, где сходились два коридора. – Держите его! Он убьет аль-Асвада!

Немедленно аль-Мунзир, придя в чувство, кинулся к брату и загородил его широким плечом. Рядом тут же оказались Джеван-курд и Джудар ибн Маджид.

– О звезда! – перекрыл мужские голоса звонкий мальчишеский голос.

– Ко мне, сюда! – ответила столь же пронзительным воплем Джейран.

– Спаси нас, о звезда! – крикнул, проскальзывая сквозь сомкнувшиеся вокруг пустоты руки, маленький Джарайзи. – Эти люди напали на нас и загнали нас в какой-то подвал! Они – предатели! Они хотят нас убить!

– Ради чего им вас убивать? – отвечал вместо Джейран Хабрур ибн Оман. – Не бойся, о молодец, сейчас мы разберемся, в чем дело.

– Если бы не псы, нас бы уже не было среди живых! Слава и хвала псам! – с этими словами Джарайзи нырнул под рукой Юниса и упал на колени перед Джейран.

– Ты слышишь, о господин? – воззвал Юнис к аль-Асваду. – Ты слышишь, что говорит этот нечестивец? Если ты позволишь, я зарублю его! Иначе он примется поминать перед тобой не только псов, но и самого Отца горечи!

И, не мешкая, занес свой ханджар.

– А разве сам ты, о аль-Абдар, не был в его годы нечестивцем? Разве ты не веровал в Сотворенного, а не в Единосущего? Разве не придавал Аллаху сотоварищей и подругу? – удерживая его руку, выкрикнул ему в лицо Хабрур ибн Оман, и это грубое напоминание о прежней христианской вере несколько отрезвило не в меру правоверного Юниса.

Джарайзи, уже ухватившийся за подол Джейран и прижавшийся к ее бедру, гордо выпрямился.

– Мы исполняем волю! – крикнул он. – И с нами – наша звезда! Сейчас она вспыхнет – и всех вас не станет! Клянусь собаками!

Джейран ужаснулась с той же пылкостью, с какой бросилась на защиту своего отряда.

Прижав к себе Джарайзи, она прикрыла его краем своего плаща, потому что в тот миг не могла придумать для него иной защиты.

– Все целы? – быстро спросила она. – Никто не пострадал? Что с шейхом?

– Я боюсь за псов! – отвечал мальчик. – Нас они не тронут, потому что боятся тебя, но псы кидаются на них, и они могут пустить в дело луки и стрелы! А шейха мы несли на руках, как невесту в дом жениха!

– Не напрасно же сказано: «О обладатели писания, не излишествуйте в вашей религии!» – громко говорил между тем Хабрур ибн Оман, стараясь погасить страсти, ибо те молодцы, что ворвались следом за Джарайзи, требовали его погибели и погибели всех, кого им удалось загнать в подвал казармы. – Эти дети, которые спасли аль-Асвада, полагают, будто веруют срамно сказать в кого! Что же касается псов – то они в большом почете у огнепоклонников Ирана, и никто из-за этого не вопит подобно страдающему животом ишаку! И разве не пес охранял семь отроков, спящих в пещере, как поведал нам пророк? Наши дворцовые имамы подтвердят это!

– Но мы же знаем это! Мы знали это еще во время бегства! – вмешался человек, имени которого Джейран не знала, но помнила его лицо. Он был из спасенных от смерти, и он действительно понял, что означает восторженное целование собственной левой ладони.

– Сказано также: «А кто простит и уладит – воздаяние ему у Аллаха»! – повернулся к нему решительный Хабрур. – Разве не должен ты, кого они, рискуя жизнью, вытащили из-под топора палача, помолчать, чтобы утихли страсти и аль-Асвад принял разумное решение? Это – наименьшее из всего, что ты можешь сейчас сделать для общей пользы!

Он встал перед своим воспитанником, во все время этой безобразной склоки хранившим молчание, и протянул к нему руку.

– Говори, о дядюшка, – сказал аль-Асвад.

Все смолкли, ожидая прекрасной речи, ибо наслаждение красноречием – одно из тех, что доступны лишь благородным.

– Ради Аллаха, будь милосерден! – сказал Хабрур ибн Оман.

И долго длилось молчание.

– Ты предлагаешь, о ибн-Оман, сделать вид, будто ничего не случилось и мы не знаем, что аль-Асвада спасли приверженцы шайтана? – первым заговорил аль-Мунзир, а излишне правоверный Юнус сморщился, услышав гнусное имя. – Но ведь не настанет время вечерней молитвы, как об этом услышит вся Хира! И что же скажут правоверные? Что Ади аль-Асвад захватил трон при пособничестве самого шайтана?

– А разве это было не так? – спросил Джарайзи.

– Это было так, – ответила ему Джейран, – но только мы спасали неблагодарных.

Она в упор посмотрела на аль-Асвада – и вдруг поняла, что его лицо сейчас столь же бесстрастно и неподвижно, как прикрывающая его золотая маска аль-Кассара.

– И люди скажут, что своими глазами видели черномазых посланцев Отца горечи, которые сражались с городской стражей так, как обычные воины не сражаются, о аль-Асвад! – добавил Юнис.

– Этих детей было не больше, а куда меньше, чем молодцов у тебя под началом, о аль-Абдар! – возразил ему Хабрур. – Почему же твои молодцы не показали горожанам, как бьются воины? Сейчас же они преданно торчат у дверей царского харима и доблестно охраняют входы на кухню! О Ади, о любимый, этих детей нужно прежде всего вывести из подвала и успокоить, а потом пусть с ними потолкуют имамы и разберутся, в кого они верят на самом деле! Может быть, это даже какое-то неизвестное нам ответвление веры франков. Вспомни – ведь у этой женщины, Джейран, был на груди золотой крест!

– Если бы это оказались воспитанники франков, я возблагодарил бы Аллаха! – добавил аль-Мунзир. – Но ведь Джейран получила крест от Абризы!

– Разве правоверная мусульманка станет надевать на себя крест и зуннар? Сказано, что женщинам недостает разума и веры, но не до такой же степени! – глядя в глаза аль-Мунзиру, воскликнул Хабрур ибн Оман. – Она сказала так от страха, чтобы ее не убили! Воистину, она – из христиан, и ее люди тоже веруют в одного из тех, кого они по малоумию придают в сотоварищи Аллаху! Спросим Абризу!

– Да, спросим Абризу! – согласился аль-Мунзир. – Ведь только она и может сейчас рассказать про обычаи христиан Афранджи, потому что обычаи сирийских христиан мы и сами знаем. Позови ее, о аль-Асвад!

Молодой царь поднял голову и нашел взглядом разломанное решетчатое окно, потому что лишь он мог беседовать с обитательницами своего харима без посредников.

– Почему они говорят о кресте, о звезда? – шепотом спросил Джарайзи. – Разве на тебе был крест?

– Да, на мне был крест ради спасения одной женщины, – тоже шепотом отвечала Джейран. – И помолчи немного! Нам придется притвориться, будто у нас иная вера, чтобы закончить это дело миром.

– Притвориться, будто у нас иная вера?.. – в глазах мальчика было такое непонимание, что Джейран опять ощутила укол чуть выше сердца и взялась за это ноющее место.

– Да, о любимый, – сказала она. – Так нужно. Ты же веришь мне, о Джарайзи? Так нужно, чтобы завершить наше благодеяние аль-Асваду. Нехорошо оставлять дело незавершенным.

Тем временем Ади громко позвал Абризу, но она откликнулась не сразу, как если бы не затаилась за уцелевшим куском решетки и не наблюдала за событиями в зале.

– Между нами возник спор, о владычица красавиц! – крикнул он, когда ее лицо появилось наверху. – И никто, кроме тебя, не может разрешить его! Ибо только ты знаешь обычаи франков! Никто из нас не был в Афранджи и не знает, как молятся ваши христиане!

– О каких обычаях ты спрашиваешь, о любимый? – осведомилась сверху Абриза. – Я всего лишь женщина, а вы, правоверные, считаете, что женщинам недостает ума и веры. И я не знаю всего того, что знают священники в Афранджи.

– Все нам и не требуется, о госпожа! – вмешался Хабрур. – От тебя зависит прекратить склоку и распрю! И сделать это нужно как можно скорее – пока не вмешались придворные имамы. Скажи, о госпожа, ведут ли себя люди, освободившие аль-Асвада, как жители Афранджи? Проделывают ли они, говоря о своей вере, то, что проделывают жители Афранджи?

– Вспомни хорошенько, о госпожа! – крикнул и аль-Мунзир. – От твоего ответа многое зависит!

Абриза помолчала, глядя на Ади.

Сейчас перед ней открылась возможность единым словом избавиться от своей нелепой соперницы и ее людей, причем это не было слово лжи и неправды!

Аль-Асвад опустил голову – очевидно, и ложь претила его гордому нраву, и правда ему совершенно не нравилась…

Абриза перевела взгляд на Джейран.

Та стояла, прикрыв краем одежды мальчика, и тоже смотрела на аль-Асвада.

Джейран видела, что аль-Мунзир и Хабрур ибн Оман всеми силами стараются выручить ее и ее мальчиков, она видела и то, что аль-Асвад готов унизиться до лжи, но сейчас все зависело от соперницы.

– Я впервые видела, чтобы люди, верующие во Всевышнего, так себя вели! – звонко, чтобы ни у кого потом не возникло сомнений, произнесла Абриза. – Это не христиане! Я видела христиан и на севере Афранджи, и на юге Афранджи, и видела христиан других стран, которые приехали сюда освобождать Гроб Господень, и я говорю вам – это вовсе не христиане!

– Все слышали слова этой женщины? – вопросил Юнис аль-Абдар. – Все приняли ее свидетельство?

– Мы слышали свидетельство женщины-христианки! – отвечал ему главный из дворцовых имамов. – И мы ждали, пока оно не прозвучит, чтобы благородному аль-Асваду не в чем было упрекнуть себя. А сейчас мы рассудим это дело по законам ислама!

Дворцовые священнослужители, потерпевшие от Ади аль-Асвада такую обиду и такое поношение за то, что вовремя не послали барабанщиков и трубачей на дворцовые стены, появились в зале все, сколько их кормилось при дворцовой мечети.

– Вас тут только недоставало!.. – буркнул Джеван-курд.

Молодцы левой стороны расступились, когда старцы в больших белых тюрбанах, в развевающихся белых одеждах, намеренно громко ударяя об пол посохами, направились к молодому царю. Их было шестеро – испытанных в словесных ристалищах знатоков Писания и преданий, и еще не менее десяти тех, кто помоложе, мечтавших стать их преемниками, сладкогласных чтецов Корана и пылких спорщиков об установлениях. И старцы, подойдя, заговорили о величии и обязанностях повелителя правоверных Хиры, ведя речь как бы издалека, а аль-Асвад слушал, кивая, и свет факелов отражался от золотой маски. И прежде всего они потребовали удалить из залы людей явно посторонних, как бы недостойных слушать поучения, обращаемые к царю.

Хабрур и аль-Мунзир, пока молодцы аль-Абдара неохотно покидали зал, сошлись поближе, чтобы перешепнуться. Стоявший рядом с ними Джеван-курд, вопреки своему обыкновению, не встревал с советами и замечаниями туда, где в них не нуждались, а молча смотрел на Джейран.

– Пока имамы будут разбираться с Джейран и ее людьми, в городе начнется волнение! – сказал, как всегда, разумно аль-Мунзир. – И мы не можем вывести этих несчастных из дворца тайно, потому что слишком много людей знает теперь об их деле! Не так ли, о Джеван?

– Я не могу ничего сказать, о аль-Мунзир, – хмуро отвечал курд. – Я не знаю, каковы законы арабов в таких делах. Я могу только сражаться за аль-Асвада, да сохранит его Аллах! Но если аль-Асвад проявит неблагодарность…

Он замолчал.

Джейран слушала речи имамов, и все яснее становилось ей, что противников у нее больше, чем защитников.

– Ты сможешь привести меня туда, куда загнали наших людей? – тихо спросила она мальчика.

– Если я не перепутаю все эти двери и проходы… – отвечал он, несколько растерявшись.

Джейран поняла – Джарайзи не видел в своей жизни даже обыкновенного большого караван-сарая, который расположением входов, коридоров, внутренних небольших дворов и эйванов был воистину похож на царский дворец Хиры.

– Дело это сложнее, чем вам всем кажется, о любимые, – заговорил наконец аль-Асвад. – Я, как и все мы, преклоняюсь перед тем, что повелел нам Аллах устами Пророка, но я обещал ввести в свой харим женщину, которая привела этих людей. И вы должны считаться с тем, что я не могу нарушить слово!

– Никто и не говорить сейчас о том, что царь должен нарушить слово, – с достоинством отвечал старший из имамов. – Ты волен взять в свой харим хоть пожирательницу людей из премени зинджей, о аль-Асвад, если это доставит тебе удовольствие, ибо женщины иной веры для нас не запретны. А раз мы все – за то, чтобы ты сдержал данное слово, то нам тем более следует избавиться от ее нечестивого отряда так, чтобы не осталось от него ни известия, ни следа! Иначе в Хире до конца дней твоих будут толковать, что ты взял в жены предводительницу воинства Отца горечи! А нужно ли тебе это, о аль-Асвад?

– Нет, о почтенные, я обошелся бы без таких почестей. Но кем я буду, если проявлю неблагодарность?

– А разве может идти речь о благодарности по отношению к шайтану? – имам внезапно возвысил голос, и без того зычный и властный. – О дети арабов, о правоверные, Отец горечи вовлек вас в ловушку! Горе нам, Аллах испытывает нашу веру – и не находит в наших сердцах стойкости!

Ади опустил голову.

– Если ты хочешь сдержать слово и жениться на этой женщине, то сделай это, о повелитель Хиры! – обратился имам к аль-Асваду. – Ибо, я повторяю, мужчине дозволено жениться на женщинах, еще не принявших ислама. И тем ты выполнишь данное слово. А отродьям шайтана ты никакого слова не давал – и ты не обязан охранять их от гнева правоверных!