Город каменных демонов Ерпылев Андрей

– Тогда садись – домчу с ветерком куда нужно.

– Да, но…

– По-божески возьму, не боись! Или ты с этими хочешь?

Таксист кивнул на троих чернявых смуглолицых индивидуумов в кожаных куртках, неодобрительно посматривающих в их сторону от сверкающих лаком красивых автомобилей.

– Н-нет…

– Тогда садись. Я только твой чемоданчик в багажник закину…

Минуту спустя драндулет уже колесил по узеньким, мощенным брусчаткой улочкам старинного города.

– У-у-у! – только покрутил головой Петрович, как он представился девушке, на ее просьбу отвезти к гостинице. – Скажешь тоже – гостиница! Была у нас одна, так давно уже фью-ють, и нету! Прихватизировали приезжие всякие крутые, москвичи… Я не слишком?

– Ничего-ничего, я сама не в Москве родилась.

– А где, коли не секрет?

– Почему секрет? – вздохнула Вера. – Никакого секрета. Я из Челябинска, в Москве восьмой год. Университет и… – она вовремя спохватилась и прикусила язычок – не хватало еще всякому встречному докладывать о редакционном задании. – И все такое.

– Восьмо-ой? – присвистнул таксист. – А лет-то тебе сколько?

– Двадцать пять, – почему-то смутившись, ответила девушка.

– Двадцать пять? – изумился Петрович. – А я-то думал – студенточка, если не школьница… И по каким делам к нам? Или в гости к кому?

– Нет, по делам. Работу собираюсь писать по немецкой архитектуре девятнадцатого века, – соврала Вера, решив, что для таксиста такая причина вполне сойдет.

– Да, архитектуры тут – хоть отбавляй… Удобств мало, а архитектуры – навалом. И девятнадцатого, и прочих веков… Вон, видала? – мужичок, пригнувшись, ткнул корявым пальцем в ветровое стекло.

Взглянув туда, журналистка различила под крышей одного из темно-коричневых зданий рельефное изображение злобного орла с широко раскинутыми крыльями. В лапах пернатый хищник сжимал дубовый венок с частично сколотой, но все равно хорошо различимой свастикой.

– Одно время филиал рейхскомиссариата тут размещался, – со значением в голосе пояснил таксист. – Остланд – слыхала про такой? Чины тут берлинские заседали, бывало…

– А чего же не сбили? – спросила Вера, с трудом обретя дар речи. – Это же…

– Свастика? А кого у нас это интересует?

– Как это «кого»? А власти?

– Э-эх… Поживешь – увидишь… Куда прешь, ворона старая?! – Петрович резко вывернул руль, чтобы объехать выскочившего из еще более узкого переулка-щели велосипедиста, на вид вряд ли намного старше его самого.

– Я тут пару-тройку недель назад одного парня к своей куме на постой устроил… Она вдовая, а квартира большая – вот и сдает комнаты… Так он тоже, говорит, работу пишет… Только не по архитектуре, а по памятникам разным. Тут их у нас до… ну много, в общем, памятников всяких.

Такси как раз пересекало маленькую площадь, в центре которой расположился сумрачный всадник на могучем коне.

– Скульптор тут какой-то знаменитый жил раньше… До войны еще. Причем, не до этой а до той – Первой мировой… Виллен… Виттен… Язык сломаешь, одним словом. Фон-барон какой-то. А памятников всяких наделал – куда там вашему Церетели! Вот и изучай – не хочу…

Петрович рулил минут пять молча, неодобрительно крутя головой, осуждая за неумеренное трудолюбие не то неведомого местного скульптора, не то чересчур известного московского, а потом вдруг оживился:

– Кстати! А может, и тебя к Михайловне моей свезти? Квартира у нее большая, комнатка и для тебя найдется… С оплатой договоримся – свои люди, а?

Конечно, соглашаться на предложение первого встречного не стоило, но чужой город уже сдавил нового пришельца в могучем кулаке брусчатых улиц, навевая тоску, дело шло к вечеру, да еще давала о себе знать почти бессонная ночь…

– Ладно, – кивнула Вера, насколько могла мужественнее. – Везите к своей Михайловне…

Комната оказалась совсем даже ничего – обжитая, уютная… Если бы еще не умопомрачительной высоты потолки, навевавшие на девушку, выросшую в стандартной «хрущобе», необъяснимую тоску…

– Паутину заметили? Вот, никак не соберусь побелить, – доверительно сообщила Вере хозяйка, не совсем верно истолковав ее взгляды вверх. – Высоко очень, а у меня давление… Боюсь со стремянки сверзиться, если голова закружится. Раньше-то у меня всеми ремонтными делами Валера заправлял…

Татьяна Михайловна пригорюнилась и вытащила из кармана цветастого домашнего халата скомканный платочек, чтобы промокнуть повлажневшие глаза.

– Нет, ничего, – поспешила успокоить непритворно расстроенную женщину журналистка. – Никакой паутины не вижу… А Валера – это кто?

– Муж ейный, Шандорин Валерий Степанович, – пояснил Петрович, все еще топчущийся, словно конь, в коридоре, хотя в его присутствии надобности уже вроде бы не было. – Крестный моего Витьки, а мне, соответственно, кум. А она, Михайловна то есть, значит, кума мне будет…

– Ой, извините, пожалуйста, Татьяна Михайловна! – смущенно перебила генеалогические изыскания таксиста Вера, запоздало сообразив, что сморозила глупость: ясно же было сказано – вдова!

– Ничего-ничего, дочка… Я уже привыкла. Шестой год пошел, как схоронила…

Девушка хотела было по-житейски поинтересоваться причиной смерти, но воздержалась: чего зря бередить душу человеку?

– Инфаркт у него был, – сама пояснила хозяйка, видимо, радуясь новому слушателю. – Первый-то ничего, легко перенес. Забывать уж стали, а тут – бац… И все, нет моего Валерочки…

Женщина порывисто вздохнула, промокнула глаза еще раз и сменила тему:

– Да что это я все про свое, да про плохое… Ну как, подходит вам жилье? Тут Лариска наша жила, пока замуж не выскочила. Упорхнула, егоза, в Калининград и только раз в полгода нос кажет. А я и не меняла ничего. Вам-то вроде как и удобнее в девичьей будет…

Вера сама не знала, рада она или нет.

С одной стороны, она вообще-то ожидала увидеть какую-нибудь комнатенку с облезлыми стенами, лампочкой под потолком и, в лучшем случае, металлической койкой. А тут такая роскошь: раскладной диван, накрытый пестрым покрывалом, чистенькие обои на стенах, шторы, письменный стол со старинной лампой… Но правду говорят: в обжитой комнате витает часть души предыдущего жильца… Девушка всегда тонко чувствовала это и с трудом устраивалась на новых местах: в студенческом общежитии, например, на съемных квартирах… В обезличенном быте гостиницы ей было бы проще, даже при сомнительном отечественном уюте и радушии сферы обслуживания.

– Я ведь недорого прошу, – забеспокоилась вдова. – По-божески, так сказать. Хотя, если много…

– Нет-нет, все в порядке! – успокоила ее Вера, доставая из сумочки деньги: чего грешить – в Москве за такую сумму не снимешь комнату и на ночь, даже на окраине, не то что на две недели. – Вот, возьмите, пожалуйста.

– Ой! Вы мне, кажется, лишнего дали! – испугалась Татьяна Михайловна, подрагивающими пальцами пересчитывающая купюры. – А у меня сдачи не будет с тысячи… Петрович, ты не разменяешь?..

– Ничего-ничего! Не надо сдачи. Когда съезжать буду – тогда и рассчитаемся.

Женщина была откровенно симпатична Вере и чем-то напоминала мамину сестру тетю Галю…

– Тогда я чайку вам заварю с дороги! – засуетилась хозяйка. – Вы пока обустраивайтесь…

– А может, этого… – Петрович выразительно щелкнул себя по шее. – Отметим новоселье? У тебя есть, Михайловна? А то я и сбегать могу. Я вроде как смену свою закончил…

– Знаешь, – решительно подтолкнула таксиста к выходу Татьяна Михайловна, – иди себе! Девушка с дороги, устала, а тебе все неймется… Ступай домой, к жене, отмечала!

– Ну, как знаете… – с обидой в голосе пробубнил не встретивший понимания Петрович из прихожей. – Я ведь от чистого сердца предложил… Прощевайте! – крикнул он специально для Веры. – Если нужно будет чего – звоните…

– Позвоним, позвоним! Ступай…

Щелкнул дверной замок, и через несколько секунд в дверь комнаты деликатно постучали.

– Ну, так я ставлю чай, Верочка?

– Может быть, чуть позже, Татьяна Михайловна, – умоляющим голосом попросила девушка, чувствуя, что смертельно устала. – Можно, я душ приму?

– Конечно-конечно, милая! Ванная справа по коридору. Даже ванну прими, если хочешь… Там у меня чисто, все прибрано. Полотенчико нужно?

– Спасибо, у меня все есть.

– Ну и ладушки…

Мягкое шлепанье домашних тапочек куда-то удалилось.

Удивляясь, как это она еще не рухнула без сил на сверкающий паркет, Вера распаковала чемодан, достала сложенное махровое полотенце, свежее белье, зубную щетку с пастой, еще кое-какие мелочи…

А как же с постелью?! Она-то, дуреха, надеялась на гостиницу…

Девушка погладила ладонью пушистое покрывало и решила, что одну ночь можно будет вполне обойтись тем, что под рукой. В комнате тепло – спать можно в халате, не укрываясь… А завтра она купит пару комплектов постельного белья в ближайшем магазине. Денег, слава богу, хватает…

Через полчаса она, разнеженная и умиротворенная, выходила из ванной комнаты, облаченная в длинный халат и с накрученным на голове высоким тюрбаном из полотенца. Старинная ванна действительно оказалась чем-то потрясающим: большая, глубокая, не то что современные «маломерки», в которых мыться можно только скрючившись… А чуть пожелтевший от времени кафель с умилительными розовыми купидончиками и сказочными принцессами? Да такую плитку можно поштучно на аукционе продавать!..

– Добрый вечер…

Вера, вздрогнув от испуга, резко обернулась: голос был ей совершенно незнаком.

У двери в комнату напротив Вериной, держась за бронзовую ручку в виде львиной головы, стоял высокий широкоплечий молодой человек в темной куртке и таких же джинсах. Девушке сразу же бросились в глаза светлые пышные волосы, намного длиннее, чем этого требует современная мода, и «профессорские» очки в тоненькой металлической оправе. Короткую бородку, твердые скулы и прямой нос она разглядела чуть позже.

– Ой… Здравствуйте…

Парень в упор глядел на Веру своими серыми глазами и, кажется, совсем не собирался продолжать беседу, поэтому она быстренько юркнула мимо него и заперлась у себя в комнате. Мгновение спустя щелкнул замок противоположной.

– Тоже мне…

Журналистка уже поняла, что неразговорчивый сосед – тот самый молодой ученый, интересующийся старинными статуями. Не общежитие же, в конце концов, здесь у Татьяны Михайловны!..

Стоя у окна, Вера долго глядела на освещенный лучом уличного фонаря пятачок брусчатки. В горле почему-то стоял комок.

Ох, как похож этот историк скульптуры на Владика… До неприличия похож. Если бы снять с него очки, сбрить бородку, коротко постричь «львиную гриву»…

– Все! – вслух одернула себя девушка, с треском задергивая шторы на кольцах. – Размечталась, дурочка! В Москве твой Владька! И давно уже не твой, кстати… Поэтому – живо спать!

Подойдя к дивану, она с изумлением увидела стопочку чистого и еще теплого после глаженья постельного белья, аккуратно пристроенную на журнальный столик…

Странно: еще час назад Вере казалось, что она провалится в сон, лишь только ее голова коснется подушки, но вот свет уже давно потушен, а долгожданного Морфея[7] все нет и нет…

Под закрытыми веками продолжали метаться яркие дневные образы: смеющийся моряк в расстегнутом на груди кителе, мелькающие за окном вагона черепичные кровли игрушечных домиков, сердитая проводница, разлапистый кирпичный орел под крышей… «Стоп! Так не пойдет! Проваляешься так ночь, уснешь под утро и потом весь день будешь ползать сонной мухой… Давай-ка…»

Девушка решительно отбросила одеяло, скользнула в тапочки и снова отомкнула чемодан.

Через пару минут на столике тихонько гудел загружающийся «ноутбук», а Вера нетерпеливо постукивала ноготками по полированной столешнице рядом со стопочкой девственно-чистых листов.

Наконец-то! Убрав громкость динамиков почти до нуля, журналистка привычно порхала пальчиками по клавиатуре, поминутно сверяясь с извлеченными из могучей памяти заморской игрушки файлами. Параллельно покрывался ровными ученически-красивыми строчками очередной листок. Правда, вся эта красота тут же безжалостно перечеркивалась, вымарывалась, поверх коряво вписывались новые слова, которые, в свою очередь, мгновенно подвергались экзекуции…

Итак, что мы имеем?

Верхушка печально знаменитой финансово-коммерческой группы «Гишпания» (которую так и тянет назвать просто бандой) с неизвестными целями оказалась в одном из заштатных городков самого западного региона Российской Федерации. Планы она, заметим, вынашивала отнюдь не мирные, о чем свидетельствует довольно крупный отряд «телохранителей». Вопрос: что такого лакомого для себя могла найти стая серьезных хищников в этой глуши?..

Вера поставила жирный вопросительный знак и долго задумчиво обводила его ручкой, до тех пор пока не превратила в толстую изогнутую сосиску.

Ладно.

Чем занимались «гишпанцы» в городе два дня, остается покрытым мраком. Об этом упорно молчат все газеты и телеканалы, освещавшие громкое событие, а не освещал его только ленивый.

Вопрос второй.

Ночью в бывшей гостинице завода «Красный литейщик», где обосновались «гишпанцы», вспыхнул скоротечный бой. Ну, с одной стороны стреляли «гишпанские» боевики-телохранители, а с другой?

Далее.

В конце концов все (!) приезжие оказались перебиты, а сам глава «Гишпании», некто Гавриил Игоревич Шалаев, помощник известного депутата и личность весьма одиозная, застрелился самостоятельно… Почему? Может быть, ему помогли?

Вера откинулась на спинку дивана и, задумчиво покусывая колпачок ручки (вредная привычка, отучить от которой ее безуспешно пытались в семье и школе на протяжении десяти лет), уставилась на весьма колоритную личность, фотография которой замерла посреди экрана.

Да-а… Не хотелось бы с таким встретиться на улице поздним вечером… И в лифте бы с ним вдвоем девушка ехать вряд ли отважилась. Широкое лицо, мощные, почти неандертальские надбровные дуги под резко скошенным крошечным лбом, бесцветные рыбьи глазки с белесыми ресницами, приплюснутые уши борца, неоднократно, судя по форме, перебитый нос, тонкие злые губы… А что еще она ожидала увидеть на фото трижды судимого по очень неаппетитным статьям индивидуума? Одухотворенный взгляд подвижника? Высокий лоб мыслителя? Такими существами двигают самые примитивные желания, но зато уж нервные центры, за эти желания отвечающие, развиты в совершенстве. Жаль только, что к головному мозгу они не имеют почти никакого отношения, словно у доисторических ящеров, тоже знавших лишь одно: догнать, растерзать, сожрать, найти самку… И так несколько миллионов лет с небольшими вариациями.

«Поезжай, девочка, в этот Краснобалтск, – заявил Маркелов, вызвав в свой кабинет и швырнув на стол тонкую прозрачную папочку с несколькими листами и парой радужных „си-ди“. – Перерой там все и сделай мне из этой чернухи конфетку. Птичье молоко. Ты это умеешь…»

Ага… Умеешь… И вот она здесь, сидит на диване под высоченным потолком со столетней лепниной и тупо любуется физиономией уголовника-олигарха. Или почти олигарха. Без пяти минут… Растянувшихся в вечность пяти минут…

Вере вдруг так захотелось закрыть глаза хотя бы на секунду, что она просто не могла противиться этому желанию.

«Ноутбук нужно выключить… – барахталась в засыпающем мозгу слабенькая мыслишка, но молодой организм властно брал свое. – Хоть до подушки голову донести…»

А навстречу уже мчалась, кривляясь и корча рожи, злобная проводница, раскинувшая широкие кирпичные крылья, бормотал что-то рядом Петрович в купальном халате, откидывался на спинку дивана незнакомец в распахнутом на груди морском кителе с капитан-лейтенантскими погонами, отбрасывая упрямо падающие на глаза светлые пряди «львиной гривы»…

– Итак, – деловито произнес ночной гость, когда шок у Виллендорфа немного прошел. – Я убедился в серьезности ваших намерений, вы – в реальности моего существования, поэтому предлагаю без проволочек перейти к делу. У меня, знаете ли, достаточно дел и на этом свете, и, как понимаете, вообще… Текст договора составлен, надеюсь?

– А почему вы спрашиваете? – обрел дар речи скульптор. – Вы же…

– Формальности… – будто извиняясь, развел руками пришелец.

– Да, да… – Юрген отомкнул верхний ящик стола ключом, вынутым из жилетного кармана, и извлек на свет Бо… кх-м… просто на свет роскошный бювар тисненой кожи с вычурным золотым вензелем на крышке.

– Со вкусом, со вкусом… – одобрительно покивал головой визитер. – Скромненько, но со вкусом. Люблю людей обстоятельных.

Из бювара появился листок гербовой бумаги с каллиграфически выведенным черной китайской тушью текстом.

– Не желаете ознакомиться?

– Зачем? – равнодушно зевнул Враг Рода Человеческого и деликатно отрыгнул в кулак, распространяя по комнате тухлый запах сероводорода. – Пардон…

– Вы ничего не имеете против написанного мной?

– Почему я что-то должен иметь против? Понятное дело, что вы не за капустную кочерыжку желаете мне продать… это самое. Относительно того, чем такие документы следует подписывать, вы, думаю, в курсе? Вон какую инкунабулу изучили… – ироничный кивок в сторону черного гримуара, возлежащего на пюпитре.

– Да, конечно. – Волнуясь, Юрген чуть подрагивающими пальцами извлек из ящика стола булавку и приготовился вонзить сие орудие в подушечку безымянного пальца левой руки, непроизвольно выбрав при этом не слишком важный для работы.

– Э, э!.. Погодите! – остановил его гость. – Латунная булавка, ярь-медянка… Я не слишком тороплю вас с расставанием с этим светом, поверьте мне! Возьмите лучше эту вещицу…

На договор, чуть примяв бумагу, лег хорошо отточенный стилет с жалом игольной остроты. Скульптор не считал себя большим знатоком оружия, но вычурная чеканка на рукояти и муарово переливающиеся узоры на клинке выдавали добротную старинную работу.

– Отличная вещь – толедская выделка! – похвастался визитер. – Лезвие выковано из настоящей дамасской стали! Видите узор?.. Этот клинок мне подарил сам Ибрахим Сулеймани в одна тысяча четыреста… А-а, неважно! Смелее!..

Неведомый оружейник действительно оказался непревзойденным мастером. Едва лишь кончик стилета прикоснулся к коже, как на ней безо всякой боли выступила большая пурпурная капля. Ваятель обмакнул в «чернила» кончик одного из остро заточенных гусиных перьев и приготовился подписать документ.

– Позвольте! – обратил он наконец внимание на оговорку пришельца. – Как не торопите? Я же специально внес в договор пункт о том, что должен жить вечно!

– Зачем вам это? – скривился скупщик душ, словно раскусил кислое яблочко-дичок, к тому же червивое. – Поверьте мне: чересчур долгая жизнь никому еще не приносила счастья. А уж вечная… Лучше проживите остаток дней – а вам их, как я думаю, еще осталось немало – в наслаждениях и роскоши…

– К чему мне ваши роскошь и наслаждения? – перебил Юрген. – Все, что меня интересует, я изложил на этой бумаге. И попрошу буквального исполнения моих желаний!

– Ну хорошо, хорошо… Хотите вечную – будет вам вечная. Еще и надоесть успеет… Подписали?

Виллендорф подумал секунду, а потом решительно, одним росчерком, вывел свою сложную и красивую подпись…

Скульптор открыл глаза и огляделся.

Сквозь щели ставен пробивался дневной свет, а все тело занемело от неудобного сна в сидячем положении. В воздухе висело омерзительное химическое зловоние, и источник его лежал на самом виду: наполовину обгоревшая шведская спичка в изящной бронзовой пепельнице, служившей лишь украшением стола ваятеля, искренне ненавидевшего табак.

«Так и отравиться недолго… – подумал Виллендорф, поднимаясь на ноги и с мучительным стоном распрямляя занемевшие члены. – Такие вредные для здоровья изобретения следует использовать исключительно на открытом воздухе и предупреждать об этом специальной надписью на упаковке…»

Он поднял раму окна, пустив в комнату вместе со свежим утренним воздухом все сложные ароматы торговой улочки и разноголосицу пробуждающегося города, и прошелся по комнате, вспоминая подробности странного, на редкость связного и правдоподобного сна. Взгляд остановился на черном томе с перевернутой пентаграммой на обложке. Причину кошмара и искать не стоило: легкое отравление сгоревшим фосфором и ненадлежащее чтение на ночь.

«Все! – решительно сунул скульптор нечистую книгу на самый верх книжного шкафа, где пылилось всякое ненужное барахло: старые карандашные наброски, кипы давным-давно оплаченных счетов, почти сорокалетней давности газеты с заметками о „подающем надежды молодом скульпторе“… – Пора прекращать это дьяволоискательство! Досада досадой, но так недолго и умом тронуться… Живут же люди, не верящие ни в Бога, ни в его антагониста…»

Решив покончить с не самой лучшей страницей своей биографии раз и навсегда, Юрген выдвинул ящик стола, где на всякий случай хранился договор, и…

Вместо дорогого бювара на кипе разнообразных бумаг лежал знакомый стилет с крохотным пятнышком запекшейся крови на острие…

Из прострации скульптора вывел приглушенный голос фрау Марты, раздавшийся из-за запертой двери:

– Юрген, милый! Ты уже проснулся? К тебе сам господин бургомистр…

– Что нужно этому старому ослу? – сварливо буркнул Виллендорф.

– Говорит, что имеется срочный заказ…

– Что, черт вас побери, вы привезли?..

Высокий старик в роскошном цилиндре и богатой шубе не просто рассержен. Он разъярен, взбешен. Он просто мечет молнии.

«Проклятый старикашка, – торговец камнем герр Миерштрасс вынужден стоять перед неожиданным гостем едва ли не навытяжку, словно проштрафившийся солдат перед офицером или гимназист, разбивший окно. – Сто лет ведь в обед, а по-прежнему бодр и крепок. Мне бы так… Сколько лет я его знаю? Да, почитай, лет тридцать… Точно. В шестьдесят первом, аккурат к коронации короля Вильгельма и королевы Августы самолично появился. А до того только приказчиков посылал. Или как их там – учеников, что ли… Я тогда еще молодешенек был – кровь с молоком, стройный, как олень, от девчонок отбою не было, а он таким же почти, как сейчас… А теперь? Он все тот же, а у меня брюхо, как пивная бочка, легкие пошаливают, сердце да и прочий ливер… И к чему ему такая прорва камня? Дорогу отсюда до Берлина замостить можно теми булыжниками, что я ему сюда перетаскал из Швеции…»

– Что это такое? – сунул Виллендорф под нос коммерсанту угловатый обломок, словно хотел разбить тому лицо. – Что это за дрянь вы продали мне на прошлой неделе?

– Как что? – непроизвольно отшатнулся герр Миерштрасс, привычно напуская дураковатый вид – защитная реакция, которую он усвоил еще с тех пор, как был младшим приказчиком у скорого на руку папаши. И тяжелого тоже. Уж старому-то Миерштрассу и в голову бы не пришло удержать каменюку в дюйме от лица. – Камень как камень. Какой вы и заказывали.

– Я заказывал? Я заказывал не это, милейший. Совсем не это. Я заказывал гранит из каменоломни Бранте Клев. А это что?

– Это и есть гранит из каменоломни Бранте Клев, – соврал, не моргнув глазом, торгаш. – Самый что ни на есть.

– Вы лжете, герр Миерштрасс! – рявкнул старик. – Ты лжешь, плебей!

«Откуда старый дьявол узнал? – Торговец не подал виду, но был огорошен: шведы клялись-божились, что камень самый что ни на есть одинаковый и в Бранте Клеве, и в Густавхамне. – Никак из матросов кто проболтался, что на другой пристани грузились. Уволю всех, ей-ей уволю…»

Да, почитай, по всему побережью, что напротив Пруссии, камень одинаковый. Черный, будто уголь, хоть печку им топи. И никакой разницы в нем нет – что тот, что этот. Да и не стал бы старый Миерштрасс портить свою репутацию подлогом, если бы не истощилась каменоломня в Бранте Клеве. Таких вот булыжников да чуть побольше – пруд пруди, хоть по два трюма наполняй зараз, а большой глыбы не вырубишь, сколько ни старайся. Все – кончился добрый камень. Баста, как говорят макаронники.

Да только проклятому Виллендорфу булыжник не нужен. Ему в человеческий рост глыбищи подавай, а то и в два роста. Болванов, говорят, каменных тешет, а за болванами теми – очередь со всего белого света. Не только из Берлина, Дрездена или Мюнхена приезжают. Из самих Парижа и Лондона! Да что там Лондон! Из-за океана, бают, гонцов шлют. И что за радость в черных статуях? Вон, везде мраморные стоят, так хоть глаз радуют, а тут черные, как негры, которые валом валят из заморских колоний. Скоро уже плюнуть будет некуда из-за черно…

Махнул бы на странноватого заказчика старый торговец, но платит тот не чинясь. Сколько раз уже поднимал цену герр Миерштрасс, а тот даже не спорит. И сыновей поднял на те деньги коммерсант, и дочек за приличных людей выдал, и торговлишку расширил, и дом на Кенигштрассе отгрохал, – чего еще нужно? А деньги все текут и текут сквозь пальцы, словно вода. А откуда их взять? Не за известняк же для отделки фасадов, не за яшму и змеевик – из моды вышли. И тем более не за шведский гранит. Только старый чудак и выручает. Все бы ничего, если бы не проклятые шведы…

– Значит, так, – немного успокоился Виллендорф и даже снизошел до того, чтобы расправить рукой в перчатке уголок воротничка торговца. – Я погорячился, извините… Но тот камень, что вы обманом всучили моему посланцу, прошу забрать, чтобы не загромождал двор. И вернуть те деньги, которые вам уже выплачены. Сто талеров… черт, никак не привыкну, сто марок можете оставить себе в качестве компенсации за мою грубость, но остальные верните.

«Старый скряга, – подумал торгаш, подобострастно улыбаясь при этом. – Про то, что талеры давным-давно марками заменили, помнит, а про то, что талер три марки стоит, забыл…»

– И впредь попрошу возить мне то, что я заказываю. Иначе я легко найду себе другого поставщика.

Угодливо кланяясь, Миерштрасс проводил скульптора до кареты и долго махал ему вслед. А сам при этом злорадно думал:

«Болт тебе бронзовый такелажный в одно место, а не брантеклевский гранит. Все, кончился камень. И хоть кого ты найми его тебе возить – из щебенки монолит не вылепишь!..»

Но тут его мысли приняли совсем иное направление:

«А если шведы меня надули? Прознали стороной, что гроши я им плачу, а сам тридесять получаю… Подсунули барахло, а старика известили. Так, мол, и так, дурит вас, милостивый государь, пройдоха Миерштрасс… А сами другого нашли, кто каменюки привезет. Да без посредников…»

– Дедушка! – услышал он сквозь думы голос старшего внука Ганса. – А кому это ты машешь? Улица-то пустая…

– Пошел в дом, постреленок! – Той же рукой, что и махал, задумавшись, коммерсант отвесил кровинушке звучный подзатыльник. – Лучше бы матери помог…

Виллендорф тронул резцом щеку незаконченной статуи, провел темным от черной каменной пыли пальцем по неровному сколу и швырнул молоток прочь.

«Нет, это не тот камень! Черт меня побери – не тот! Похож, совсем такой же и на вид, и на скол, и на твердость, но не тот!..»

Он рухнул в кресло и смахнул рукой со стола на пол кипу бумаг. Просто так, чтобы излить накопившуюся злость. Будь это тот, знакомый камень, под резцом уже давно проступили бы очертания юной девушки, а тут все еще статуя походит не на произведение искусства, а на каменного истукана. Работу неграмотных дикарей!

Злость все не проходила. Необходимо было забыться.

Кляня на чем свет стоит жулика-торговца, его непомерную жадность, а заодно и липовый камень вместе с его родиной Швецией, старый мастер рывком выдвинул ящик стола и извлек маленькую коробочку.

В последнее время он из всех сильнодействующих средств предпочитал опиум.

Нет, поначалу он боялся, как и любой здравомыслящий человек, что проклятое зелье затянет его, станет частью души, необходимым ежедневным ритуалом. Но Искуситель был прав: его, несмотря на старость, не брало ничего – ни крепкие напитки, ни любвеобильные дамы, ни утомительные поездки. Даже стариковские хвори обходили девяностолетнего Виллендорфа стороной. Не стал исключением и наркотик.

Пару минут спустя скульптор, даже не сняв пропыленного рабочего костюма и не вымыв рук, возлежал на мягкой кушетке, специально для таких вот случаев стоящей в углу, и изредка прикладывался к курящемуся ядовитым дымком мундштуку. Вскоре полутемная мастерская заволоклась туманом, все предметы расплылись, а незаконченная статуя, наоборот, проявилась из мглы со всей резкостью.

Только это уже была не статуя…

– Все куришь, мастер, – ядовито улыбнулся ОН, приближаясь к ложу. – Это ведь очень вредно, забыл?..

– Ты же избавил меня от вреда всех излишеств, – улыбнулся в ответ Юрген, чувствуя, как с каждой затяжкой в жилы вливается молодость и сила. – Или пришел взять свои слова обратно?

– Что ты, что ты! – выставил вперед ладони Искуситель. – Трави себя сколько влезет! Но ты ведь хотел меня зачем-то видеть, – добавил он сварливо после некоторого молчания. – Это тебе настолько нечем заняться, что ты решил задурманить себе мозги, а у меня нет ни минутки свободного времени. Говори скорее, не задерживай меня!

Виллендорф улыбнулся.

– Не говори ерунды, черт. Ты сам повелеваешь временем, и оно для тебя не указ. Это ведь ты придумал часы, чтобы искушать людей, а теперь ссылаешься на отсутствие времени.

– Подловил… – рассмеялся Нечистый. – В чем-чем, а в логике тебе не откажешь. Жду не дождусь, когда заполучу тебя к себе.

– Не дождешься.

– Ну, это посмотрим… Итак, в чем загвоздка?

Ваятель помолчал, собираясь с мыслями, ставшими вдруг легкими и прозрачными, как у юной девушки.

– Ты не выполняешь договора, – сообщил он участливо слушающему собеседнику, напоминающему теперь доктора у постели больного.

– В чем же это заключается?

– Я не могу работать.

– Почему? Затупились инструменты? Пропало вдохновение?

– Нет, все это в порядке. Нет нужного материала.

– Зачем же дело встало? Пошли кого-нибудь, пусть купят. Каррарский мрамор, например. Великолепная вещь. Сам великий Микеланджело не чурался… Или у тебя закончились деньги? Могу ссудить.

– Ты сошел с ума? Ты же знаешь, что я работаю только с черным гранитом.

– И во всем мире гранит закончился? Да ты чудовищно плодовит, Мастер!

– Да, закончился. Но не во всем мире, а в твоем чертовом Бранте Клеве. Не далее чем вчера проклятый торговец камнем из Кенигсберга, черт его побери, пытался всучить мне другой камень.

– Не передергивай, – покачал головой Враг Рода Человеческого. – Я тут ни при чем. Твердь земную, а заодно и камни, творил не я, а он, – когтистый палец указал в потолок. – Не желаешь обратиться к нему?

– Я желаю, чтобы ты обеспечил меня материалом.

– И только-то? Да у тебя весь задний двор им завален! Кто распорядился вымостить им улицу возле твоего городского дома? А забутил несколько акров болота разве я?

– Но ведь это ерунда – осколки, булыжник, если не щебенка! Из большинства тех, что покрупнее, не вырезать и шахматной фигурки!

– Из обломков легко собрать целое.

– Чтобы я клеил из черепков? Да я бракую камень, если там даже намек на трещину! Не хватало, чтобы мои творения рассыпались под своим весом! Ты надо мной смеешься?

– Ничуть. Но есть простой способ…

Открыв глаза, Виллендорф долго смотрел на незаконченную статую, а потом подергал за шнурок колокольчика.

– Езжай к этому жулику Миерштрассу, – велел он явившемуся, словно чертик из табакерки, слуге. – И скажи ему, чтобы привез из Швеции весь камень каменоломни Бранте Клев, который там еще остался. Только без обмана! С затратами пусть не считается.

Но за камнем, увы, пришлось отправиться уже не старому Миерштрассу, а его сыну: в тот же вечер, как побеседовал со скульптором, старик перебрал вечером сливянки, оступился на лестнице, ведущей на второй этаж своего роскошного особняка, и его хватил удар. Медик не успел…

Покровитель Мастера чересчур буквально выполнял его желания, даже высказанные мимоходом. Скульптору даже стало жаль старого пройдоху. Но слово не воробей. И вряд ли его последствия исправят несколько купюр.

– Я видел во дворе у покойного мальчишку, – обратился Виллендорф к безутешной вдове покойного. – Это ваш сын, фрау?

– Внук, господин.

– Кажется, он что-то лепил из глины. Соберите его в дорогу – я беру его в ученики.

– Но это же очень дорого!..

– Я буду учить его бесплатно, – отмахнулся Мастер и добавил непонятно для доброй женщины: – Долги нужно отдавать…