Пес Господень Прашкевич Геннадий

– Зачем, Алипий, вырвав из рук грифонов, ты загнал меня в эту клетку?

Алипий опять не ответил.

«Глорию» тяжело раскачивало на долгих валах, пришедших, может, от берегов Сирии.

Прижавшись лбом к теплому шероховатому дереву, из которого была сколочена тяжелая клетка, Ганелон, скорчившись, часами смотрел на волнующееся море.

Бесконечное и долгое.

Долгое, как мысли, которые никогда не стоят на месте, но всегда бегут.

Неведомо куда, но бегут.

Ганелон привык к тому, что Алипий, даже побаиваясь матросов, приходит иногда и садится на клетку. Он привык к бормотанию Алипия, как привыкли матросы к бормотанию моря. Он привык к матросам, которые иногда приходили его дразнить. Если Конопатчик ослепнет, нехорошо усмехаясь говорили матросы, плюя в щели клетки и пытаясь дотянуться до Ганелона длинной палкой, мы утопим тебя в море. Морские свиньи искусают твое гнусное тело, азимит!

Господь такого не допустит, шептал про себя Ганелон.

Нет на земле места, пощаженного страданиями, но Господь такого не допустит.

Терпеливо терпя мы соединяемся с Богом.

Низкая клетка не позволяла разогнуть спину. Ганелон или стоял на коленях, прильнув глазами к щели, или лежал, скорчившись, подтянув ноги к животу. Когда он так лежал, ему хорошо были видны латинские слова, вырезанные кем-то на одной из перекладин клетки.

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

Наверное, в этой клетке кто-то уже томился.

– Народ ромеев так древен, – бормотал сидя на клетке Алипий, – что известно им: дух святой исходит только от Бога-отца. Этим ромеи постоянно сердят апостолика римского, ведь только Святая римская церковь настаивает на том, что запас благодати создается деяниями святых. Апостолик римский и вы, латиняне, креститесь пятью пальцами, а ромеи так древни, что знают – истинно крестятся лишь тремя.

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

Приходили матросы – дразнить Ганелона.

Матросы совали в клетку длинную палку и дивились: почему азимит не рычит от боли?

Еще они дивились: почему азимит ест самые плохие бобы, которые не стали лучше от того, что совсем протухли, но при этом азимит еще не совсем потерял силы?

Матросы садились на палубу перед деревянной клеткой и, нехорошо усмехаясь, напоминали Ганелону: помни, азимит, если Конопатчик ослепнет, мы скормим тебя морским свиньям.

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

Господь милостив.

Ганелон впивался отросшими загибающимися ногтями в локти.

В клетке пахло смолой, рыбой, крапивными веревками.

Он вспомнил, что в темной башне замка Процинта, в которой он провел два года, пахло нечистотами и мышиным пометом.

Еще он почему-то вспоминал иногда запах жирного дыма, вздымающегося над костром, на котором был сожжен несчастный тряпичник. И сладкий приторный запах волшебных трав, которыми в Риме чуть не отравил его старик Сиф, прозванный Триболо.

Господь не раз отводил от него смерть.

Господь не позволит Ганелону умереть в клетке.

Устав лежать, Ганелон снова приникал к щели.

Облака.

Длинные узкие облака.

Там, где их разносило ветром, тянулись тонкие хвосты, расплывчатые, как прошлое.

Замок Процинта…

Рим…

Остров Лидо…

Остров Корфу…

На острове Корфу Ганелон впервые услышал подробности о том, как вооруженные паладины брали Зару, христианский город угрского короля Имрэ.

Говорят, впервые увидев с моря исполинские каменные стены Зары, паладины возопили: да можно ли взять такой город приступом?

Но Господь милостив.

Жители Зары, пораженные видом многих судов, покрывших бухту, как плавающие острова, высыпали на стены.

Узнав, что на судах пришли христиане, жители Зары как бы немного успокоились и сами предложили дожу Венеции Энрико Дандоло добровольно сдать ему свой город в обмен на их жизни, но престарелый лукавый дож так сказал паладинам:

«Сеньоры, жители Зары хотят сами добровольно сдать мне город на милость при том условии, что я пощажу их жизни. Я мог бы принять их предложение, но ничего не хочу делать без вашего согласия, сеньоры.»

Подумав, благородные бароны ответили:

«Город Зара в любом случае должен быть нашим. Но нам хотелось бы, чтобы все богатства Зары тоже стали наши, без всяких других условий. Если требуется на то наше соизволение, вот оно.»

Только белый аббат отец Валезий, сузив глаза, темные зрачки которых никогда не отражали свет, вслух ужаснулся:

«Сеньоры! Вам именем апостолика римского запрещаю вам идти на приступ христианского города Зары. Опомнитесь! Вы святые паломники, а город Зара принадлежит христианам.»

«Конечно, это так, – согласно кивнул престарелый лукавый дож Венеции. – Но святые паломники обещали вернуть мне Зару. Только в ответ на это я могу доставить святых паломников в Святую землю.»

VI

"…а Филипп Швабский, император Германии, через своих посленцев передал святым паломникам, взявшим штурмом Зару:

«Сеньоры, теперь посылаю к вам законного константинопольского наследника, брата моей жены Алексея, и вверяю его руке Божьей, да сохранит он его от погибели. И коль отправились вы во имя Господа за правду и справедливость биться с неверными, и коль помог вам Господь утвердить правду в городе Заре, который вы вернули Венеции, то так теперь вы должны помочь и другим повергнутым восстановить их законные права.»

Вот что император Германии передал благородным баронам в Зару:

«Коль на то будет воля Божья и восстановите вы на троне молодого Алексея, истинного императора константинопольского, он тогда всю свою ромейскую империю подчинит Риму, от коего она некогда отпала. Вы вложили в поход все свое имущество, а потому бедны, а молодой Алексей, буде станет он императором, даст вам сразу двести тысяч марок серебром и всякого продовольствия на всю армию. И сам отправится с вами в Вавилонскую землю или, если вы того пожелаете, даст десять тысяч человек в ваше распоряжение. И будет он вам так служить целый год и покуда будет жив всегда пятьсот его самых крепких людей будут охранять с вами Заморскую землю.»

На военном совете один лишь отец Валезий сказал благородным баронам:

«Опомнитесь! Разве Константинополь ваша цель? Разве ваша цель не гроб Господень?»

Отцу Валезию ответили:

«Мы ничего не свершим в Вавилонии и в Сирии, потому что силы наши малы. Сами в том убедитесь, когда услышите паломников, которые, не пошедши на Зару, сами по себе пошли в Святую землю. Зато для начала мы можем восстановить порядок в земле христиан и, набравшись сил, ударить потом по агарянам. К тому же, откажись мы от соглашения, заключенного с народом Венеции, позор падет на нас всех.»

Так переговорив благородные бароны послали специальных красноречивых людей к апостолику римскому, зная, что апостолик недоволен взятием Зары.

Но еще до ответа великого понтифика стали тайком уходить из Зары те паладины, что не желали обращать свой меч против христиан.

На одном корабле бежали сразу пятьсот человек и было то, наверное, неугодно Богу – все пятьсот потонули в бурю.

Другой отряд ушел по земле в Славонию, там многих убили.

Увел своих людей из лагеря и знатный барон родом из Германии – Вернер Боланд.

Тайно ушли из Зары барон Рено де Монмирай, а с ним Эрве де Шатель, его племянник, и Гильом, который из Шартра, и Жан де Фрувиль, и его брат Пьер.

Так же тайно ушел из Зары знатный рыцарь Робер де Бов. Он преступил клятву, данную дожу Венеции, и направился в Сирию.

Даже славный барон Симон, граф Монфора и Эпернона, не устоял – заключил тайное соглашение с обиженным паломниками угрским королем, а с бароном Симоном ушли, бросив войско, сеньор Ги де Монфор, и барон Симон де Нофль, и мессир Робер Мовуазен, и Дрюэ де Кресонсак, и другие, смущенные видом льющейся христианской крови.

Ганелон не попал в Зару.

Еще на острове Корфу слепой нищий, некая дрожащая тварь с нечисто обритой головой, брат тайный, шепнул Ганелону:

«Дух святой мятется. Отец Валезий тебе велит, брат Ганелон, спеши в город городов. Будет некий человек, он укажет тебе, где искать то, что ты ищешь.»

«Как узнаю, кто этот человек?»

«Он сам узнает тебя, – шепнул слепец. – Поднимись на „Глорию“. Она вернулась на остров. Скоро „Глория“ вновь уходит в рукав святого Георгия. Не ищи никакого другого пути, поднимись на „Глорию“. Господь милостив. Ты найдешь то, что тебе необходимо найти…»

VII–X

"…бормотал:

– Матросы сердиты. Тебе не надо было отбирать у Конопатчика кинжал, Ганелон. Смирись, иначе тебя бросят в море. Если Конопатчик ослепнет, они так и сделают.

Господь милостив.

Ганелон не испытывал страха.

Люди часто бояться. А правильнее не бежать от страха, а искать его. Если что-то направлено против тебя, значит, необходимо самому идти навстречу опасности. Это единственное правильное решение.

Ганелон не боялся страха.

Он не боялся моря.

В конце концов, море уже приняло многих. Он слышал, что в море было опущено недавно тело славного трувера благородного рыцаря Ги де Туротта, шатлена Куси, умершего от жестокой болезни и старых ран во время морского перехода из Зары в Константинополь.

Только Господь может знать, где пресечется путь каждого отдельного смертного человека.

  • Она явилась и томленьем взятый,
  • я позабыл, что зло для ней терпел,
  • ведь лик ее, уста, и чувств глашатай,
  • взор голубых очей, что вдаль летел,
  • меня пленили – сдаться не успел.
  • Не стал вассалом, волю проглядел.
  • Но лучше с ней вкушать любви утраты,
  • чем перейти с другой предел.

Так пел шатлен Куси славный трувер благородный рыцарь Ги де Туротт.

Ганелон смиренно приникал лбом к шершавому дереву.

  • Я сотни вздохов дал за долг в уплату,
  • от ней и одного не возымел.
  • Любовь велит, чтоб мне, как супостату,
  • ни сон, ни отдых сердце не согрел.
  • Умру, любови будет меньше дел.
  • Слезами мстить, я лишь на это смел.
  • Тот, на кого любовь наводит трату,
  • всех покровителей презрел.

Господи, дай сил.

Если даже аббаты преданы смущению, если даже благородные рыцари не видят истинного пути, как прозрю я, слабый? Господи, видишь ты, я окружен бесчестными грифонами, нет человека, протянувшего бы мне руку помощи. Вижу только плевки, пью гнилую воду, как зверя меня дразнят. Как достигну высокой цели?

Лукавый дож Венеции с яростью стучал ногой на отца Валезия, почти невидящие глаза дожа горели.

«Если даже великий понтифик отлучит меня от Святой римской церкви, – кричал дож отцу Валезию, – я все равно верну трон юному Алексею, накажу ромеев за их грехи!»

Слаб, истощен, не вижу пути, оставлен один на один с грифонами посреди водной пустыни, утешал себя Ганелон. Папа римский простил паломников, вернувших разграбленную Зару угрскому королю, но простит ли он паломников, обративших меч против Константинополя?

Ганелон опустил руку на горшок с гнилыми бобами и заплакал.

Конфитиер…

Признаю…

Так он заплакал.

– Ромеи древний народ, – донеслось до него приборматывание Алипия. – Их город велик, по краям стен императорского игралища распределены медные фигуры быков, коней, женщин, верблюдов, львов – они принюхиваются медными ноздрями к сладким запахам. Как в евклидовы времена гремят серебряные тазы в термах. Средь прочих услад, азимит, только в городе городов ты можешь вкусить нежного мяса пятимесячного ягненка и белое мясо трехлетней курицы, особенным образом откормленной. Только в городе городов, азимит, ты можешь попробовать мясо ягненка, жареное с фригийской капустой. Ты будешь доставать его из жира в горшке прямо руками. Ты увидишь, азимит, что пища может доставлять истинную усладу. Попробуй хлеб из Киликии и белый настоящий хлеб с Крита. Попробуй копченое мясо из Вифинии, оливки из долин Меандра и Лакадемона. После телятины, доставленной из Эпира, пусть именно аттический мед подчеркнет вкус тонкого евбейского вина.

Алипий сам дьявол, сказал себе Ганелон. Своим беспрерывным бормотанием он искушает пленника.

Он мог бы ударить снизу кинжалом, вырванным им из рук Конопатчика, но клинок, наверное, не пробил бы доску.

Алипий слеп, подумал Ганелон.

Алипий знает морские течения, огни маяков, силу различных ветров. Он умеет выгодно торговать, а, значит, обманывать. Может, в смуте душевной Алипий уже и догадывается слабо о невидимых связях между вещами, может, в смуте душевной он уже и догадывается, что мысль сама по себе есть некая форма опыта, но он слеп, слеп. Ему все равно, везти на «Глории» мертвый груз или живую птицу, тяжелое зерно или несчастного пленника.

Амансульта…

Чем меньше Ганелон хотел думать о ней, тем больше думал.

Перивлепт.

Восхитительная.

Как бы далеко сейчас ни находилась Амансульта, подумал он, наполняясь некоей непонятной печалью, она не столь изгнана, сколь сбилась с пути.

И думал: зачем я здесь?

Разве надо плыть так далеко, чтобы наказать зло? Разве зло гнездится не в нашем сердце? Разве зло пропитывает воздух Константинополя, а не воздух Тулузы или замка Процинта? Разве вера колеблется неверием сарацинов, а не неверием еретиков?

Брат Одо прав: зло в наших сердцах.

Ганелон беззвучно заплакал.

Господи, слаб я! Дай силы. Разве я не пес Господень, призванный разгонять тьму светом факела? Разве я не служу Делу?

Он закрыл ладонью слова, выцарапанные на стене клетки. Но слова, впитанные памятью, не исчезли.

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

Ганелон снова прильнул глазами к щели.

По краю горизонта шли облака – белые, узкие, завораживающие.

Спасти душу Амансульты, вот цель.

– Ромеи древни, очень древни, – бормотал, сидя на клетке и раскачивая босыми ногами Алипий. – Они так древни, что знают все…

Ганелон невольно прислушался.

– Ромеи сочинили стратегикон, трактат о военном искусстве. Они знают: летом в Сирию не пройдешь, там зной и безводье, а в Болгарию лучше ходить в месяц снятия урожая. Они знают: против куманов, половцев, лучше всего выступать осенью, когда куманы готовятся к зимним перекочевкам и отягощены домашним скарбом и стадами. Ромеям известно: идя на болгар следует запасаться пищей, тогда как на востоке легко прокормить целую армию. Они знают: броневой строй латинян лучше всего разбивать огнем, пущенным из специальных сифонов. Они знают, какое снадобье следует подсыпать в пищу сильного, но неугодного человека, чтобы всего за месяц этот человек потерял сон, аппетит, стал бледен как мертвец и чтобы волосы вылезли у него и на голове и на подбородке. Они знают фазы Луны, время течений, они знают, какого цвета тряпку нужно бросить в иссохший источник, чтобы холодная и чистая вода вновь хлынула на поверхность. Они знают путь к герминам, армянам. Они торгуют с мисами, заселяющими пустыни, они привечают купцов из Вавилона, Шинара, Персии, Ханаана. Они дружат с хазарами и тавроскифами. Разве это не истинное знание?…

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

Говорят, под левой грудью Амансульты таится дьявольский знак – темное пятно в виде лягушечьей лапки.

Он, Ганелон, спасет душу Амансульты, он перечеркнет дьявольское пятно лезвием милосердника.

Ганелон с отвращением проглотил щепоть гнилых бобов.

Господь милостив.

Грифоны так говорят: тот поп, а ты пономаренок, тот хорошо поет, а ты безголос, тот хорошо умеет считать деньги, а для тебя все одно, тот бегло читает Писание, а ты лишь небо коптишь, тот вхож в дом епископа, а ты только глазеешь на богатые коляски, тот в крепком плаще, а ты в рогоже, у того на постели четыре простыни, а ты спишь на соломе.

Но разве подобное знание определяет судьбу?

Ганелон перекрестился.

Свет небесный, святая роза, дева Мария, без первородного греха зачатая, к тебе взываю – направь путь! Дай сил спасти душу некоей Амансульты!

Облака.

Белые узкие облака.

Бесконечные, смущающие своей невыразимой белизной облака.

А есть еще скалы, сонно отражающиеся в осенней воде.

Есть еще круг Луны, повисший над зубчатой стеной замка Процинта.

Есть еще дуб, пенящийся от резной листвы, и тявканье лис, и тяжелый ход кабанов, ломящихся сквозь чащу.

Дыхание жизни.

Нет, дыхание зла, поправил себя Ганелон.

Красиво окршенного, естественного, но зла.

Брат Одо сказал: нерадение Богу вызывает большие пожары. Это такие пожары, когда горит вся Вселенная.

Ромеи, может, древни, как говорит Алипий, но они погрязли в грехах. И жители Зары тоже были поражены пороками. Дикая музыка цимбал нарушает часы вдумчивых молитв, никто в Константинополе без нужды не преклоняет колена. Сам воздух Константинополя – ложь и лесть.

«Кто уподобится тебе, царь? Какой земной бог сравнится с тобой, моим царем и моим богом? Ведь ты не понимаешь, божественный, на какую высоту вознесли тебя небеса. Находясь на столь беспредельной высоте, ты обращаешь взоры и на нас, стоящих внизу и жалких. Поистине ты подражаешь своему богу и царю, ради нас сошедшему с неба, взявшему на себя наши грехи, собственными ранами излечившему наши раны. Разве ты не нисходишь к нам, как бы с неба, не исцеляешь наши недуги наложением рук, молитвами, умилостивительными прошениями к богу?»

Так льстиво говорят ромеи, слепые в своей гордыне.

Так воздух Романии, как гноем, наполняется ложью и лестью.

Вчера императору Исааку курили хвалу: ты сам, дескать, не понимаешь, император, на какую высоту вознесли тебя небеса, а сегодня те же льстецы гасят ему зрение раскаленным железом. Сам воздух Константинополя полон густого чада, выдыхаемого легкими многочисленных еретиков, обсевших с двух сторон рукав святого Георгия. С одной стороны, император, равняющий себя с богом, не признающий указаний апостолика римского, держащий в страхе священнослужителей, угрожающий всем, кому можно угрозить, а с другой – шуты, скоморохи, маги и колдуны.

Зачем Амансульта вдыхает ядовитую голубую дымку, окутывающую город греха и скверны?

Разве не видит она унижения церкви?

Разве не видит она, что развратные начальники тюрем специально выпускают на ночь убийц и грабителей – отобрать у прохожих себе на пропитание и поделиться с ними?

Разве она не видит, что никто в городе городов не защитит истинного христианина?

Разве она не видит, что сам император, забыв властительное спокойствие, отплясывает, смеясь, кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями, а тысячи и тысячи несчастных слепцов как тени бредут по улицам, и слепы они не по болезни и не по рождению.

Похоть похоти.

Грех греха.

Лживые святоши продают на папертях столь же лживые мощи.

Сборщик налогов таскает за бороду патриарха, а позже со словами ненависти и отчаяния у него же вымаливает прощение.

Ефрония Земского, святого смиренного человека, творившего истинные чудеса, везли на больном, покрытом паршой верблюде через весь Константинополь, чтобы глупая чернь и развратные ремесленники из эргистерий били его палками, забрасывали камнями и нечистотами, и чтобы самые бессердечные обваривали его крутым кипятком.

Господи, дай мне сил!

Твоя рука ведет меня по туманному, обреченному на гибель миру, разве ты не поможешь всем?

Раскрой глаза Амансульте.

Отдай ее на страдание!.."

ЭПИЛЕГЕМОНЫ. ДОПОЛНЕНИЯ

Теперь услышите правду, как был завоеван Константинополь, ибо тот, кто там был и кто это видел и кто это слышал, будучи свидетелем и участником, благородный Робер де Клари, амьенский рыцарь, позаботился о том, чтобы передать письменами, начертанными на пергаменте, истинную правду, как был завоеван город городов.

* * *

И однажды бароны собрались во дворце молодого императора Алексея и потребовали выполнить данные им обязательства. И он ответил: он непременно выполнит их, но сперва он хотел бы быть коронованным. Тогда бароны назначили день, чтобы короновать его, и в этот день он был с великой торжественностью коронован как император – по воле своего отца, который добровольно согласился на это. И когда молодой Алексей был коронован, благородные бароны вновь потребовали свои деньги. И он сказал: он весьма охотно уплатит им, что сумеет, и уплатил им добрых сто тысяч марок. И из этих ста тысяч половину получили венецианцы, потому что должны были получить половину от всех завоеваний, а из пятидесяти тысяч марок, которые оставались, венецианцы же получили тридцать шесть тысяч, которые французы должны были им за флот. А из оставшихся, что были у пилигримов, они вернули долг тем, кто ранее ссудил их из своих денег для уплаты за перевозку.

* * *

А потом молодой император обратился к баронам и сказал. что у него больше ничего нет, кроме Константинополя, ведь его низложенный дядя, бывший император, все еще владеет городами и замками, которые по праву должны принадлежать ему, Алексею. И он попросил благородных баронов, чтобы они помогли ему завоевать окрестные земли, тогда он охотно даст им еще из своего добра. И бароны ответили: они очень хотят помочь ему и те, кто желает разжиться, охотно отправятся с ним. Таким образом с Алексеем двинулась добрая половина войска, а другая осталась под Константинополем, чтобы получить плату от соправителя Алексея – слепого Исаака. И император Исаак остался тоже, чтобы произвести выплату баронам. И молодой Алексей пошел со всем своим войском и сумел завоевать из своих земель чуть ли не двадцать городов и сорок или более замков, а низложенный император, тоже Алексей, его дядя, все эти дни бежал все дальше и дальше. Французы пробыли в походе три месяца. А пока Алексей совершал этот поход, жители Константинополя спешно восстанавливали стены города, укрепив их так же сильно и подняв так же высоко, как раньше. И когда бароны, которые остались, чтобы получить причитающуюся им плату, увидели это и увидели, что император Исаак ничего им не платит, они послали сказать другим баронам, которые отправились с Алексеем, чтобы те повернули назад и возвратились в Константинополь к празднику Всех Святых. Когда бароны это услыхали, они сказали Алексею, что возвращаются обратно. Когда Алексей такое услыхал, он сказал, что раз они возвращаются, то и он возвратится, потому что не может доверять своим грекам. И так они вернулись обратно в Константинополь. Император направился в свой дворец, а пилигримы пошли к своим жилищам, расположенным, как было заранее договорено, по другую сторону гавани.

* * *

А потом графы и другие знатные люди, и дож Венеции, и молодой император Алексей собрались вместе. И французы снова потребовали свою плату, а император ответил, что ему пришлось столь дорогой ценой выкупать свой город и свой народ, что ему совсем нечем заплатить, но если бароны предоставят ему отсрочку, то за выигранное время он изыщет средства, чтобы заплатить все. И бароны предоставили ему отсрочку, а когда время прошло и император ничего не заплатил, они снова потребовали платы. И император снова попросил отсрочку и они снова дали ее ему. Между тем приближенные Алексея, а между ними некий Мурцуфл, прозванный Насупленным из-за своих густых черных бровей, сросшихся на переносице, пришли к Алексею и сказали: «Ах, государь, вы уже с лихвой заплатили латинянам, не платите им больше. Вы уплатили им столько, что совсем потратились. Заставьте их убраться подобру-поздорову, изгоните из совсем прочь из своей земли!» И молодой Алексей послушался предательского совета и не захотел больше ничего платить. Когда отсрочка истекла и бароны увидели, что возведенный ими на трон император не собирается ничего платить, тогда все графы и прочие знатные и благородные люди войска собрались все вместе и отправились в императорский дворец, чтобы вновь потребовать причитающуюся плату. А император ответил им, что какие бы доводы ему ни выставляли, он все равно никак не может уплатить. Бороны же ответили: коли он им ничего не заплатит, то они сами доберутся до его добра и сами себе заплатят.

* * *

С этими словами рассерженные бароны покинули дворец и вернулись в свои жилища, а потом опять послали к императору двух благородных рыцарей. И посланные рыцари увещевали Алексея, чтобы отослал плату. А Алексей ответил, что ничего не заплатит, что он и так с лихвой заплатил, и что он их нисколько не страшится. Мало того, он потребовал, чтобы они убирались прочь и освободили его землю. И пусть знают, сказал он, что если не очистят его землю как можно скорей, то он причинит им зло. С этим возвратились рыцари и знать дали благородным баронам, что ответствовал император. И вновь держали бароны совет, что им предпринять и в конце концов дож Венеции сказал: он сам бы хотел пойти переговорить с императором. И он послал гонца передать, чтобы император пришел в гавань переговорить с ним. И император Алексей явился туда на коне. А дож повелел снарядить четыре галеры, потом взошел на одну из них, а трем приказал сопровождать ее, чтобы охранять. И когда дож Венеции приблизился к берегу, то увидел императора, который прибыл туда на коне. И он заговорил с ним: «Алексей, что ты теперь думаешь делать? Припомни, что это мы возвысили тебя из ничтожества, это мы сделали тебя сеньором, мы короновали тебя. Неужто ты не выполнишь своих обязательств?» А молодой император ответил: «Я не сделаю ничего больше того, что уже для вас сделал.» А дож Венеции Энрико Дандоло сказал: «Нет? Не сделаешь? Дрянной мальчишка! Мы вытащили тебя из грязи и мы же втолкнем тебя обратно в грязь. Я бросаю тебе вызов и ты заруби себе на носу, что отныне и впредь я буду чинить тебе всяческое зло всей мною имеемой властью!»

* * *

С этими словами дож Венеции удалился. И тогда графы, и все люди высокого звания в войске, и венецианцы собрались вместе, чтобы держать совет, что же делать дальше. И венецианцы сказали, что они не могут ни сделать лестниц, ни поставить орудия на своих кораблях из-за погоды, ведь это было время между праздником Всех Святых и Рождеством. А пока паломники находились в таких стесненных обстоятельствах, молодой император Алексей и изменники, которые его окружали, ночью взяли в городе старые корабли, нагрузили их очень сухим деревом, а между деревом положили куски смолы, а потом подожгли. Когда наступила полночь и корабли были охвачены пламенем, поднялся очень резкий ветер и греки пустили все эти пылающие корабли по течению, чтобы поджечь флот французов. Когда венецианцы заметили это, они быстро вскочили, забрались на баржи и галеры и потрудились так, что флот паломников милостию Божией ни на один миг не соприкоснулся с опасностью. А после этого не прошло и пятнадцати дней, как греки повторили то же самое. И опять венецианцы первыми и вовремя заметили пламя, опять двинулись наперерез и доблестно защитили флот паладинов, так что он нисколько милостию Божией не пострадал, кроме одного купеческого корабля.

* * *

И в ту самую зиму, когда паломники пребывали под Константинополем, жители города прекрасно укрепили стены города, подняли выше и стены и башни, надстроили сверху каменных добрые деревянные башни и прочно укрепили их снаружи, обшив толстыми крепкими досками и прикрыв сверху воловьими шкурами так, чтобы нечего было опасаться лестниц с венецианских кораблей. В городе же установили они по меньше мере сорок камнеметов от одного до другого края стен в тех местах, где, как они думали, паломники могут пойти на приступ. Неудивительно, что они это сделали, ведь у них было полно досуга. А между тем, пока все это делалось, греки-изменники, а с ними Мурцуфл, Насупленный, собрались однажды вместе и сговорились поставить совсем другого императора, потому что молодой Алексей не казался им достойным трона. И Мурцуфл сказал: «Если вы поверите мне и захотите сделать меня своим императором, я избавлю вас и от французов и от молодого Алексея. Причем избавлю так, что вам никогда больше не придется их опасаться.» И изменники сказали, что если Мурцуфл в состоянии избавить их от французов и от молодого Алексея, то они сделают его императором. И Мурцуфл поклялся освободить их всех за восемь дней. И они еще раз поклялись сделать его своим императором.

* * *

Тогда Мурцуфл, не помышляя об отдыхе и сне, взял с собой оруженосцев, ночью вошел в покой, где спал его сеньор, молодой император, в свое время, кстати, вызволивший его из темницы, и приказал накинуть на шею Алексею веревку и задушить его. А также задушили его отца и соправителя Исаака. Когда Мурцуфл сделал это, то вернулся назад к тем, кто должны были поставить его императором, и сказал им о содеянном. И они короновали его. А когда Мурцуфл стал императором, по всему городу разнеслась весть об этом: «Мурцуфл император! Он погубил своего сеньора!» Потом из города в лагерь пилигримов была подкинута грамота, в которой сообщалось о том, что свершил Мурцуфл. Когда бароны об этом узнали, то одни говорили, что едва ли найдется кто-нибудь, кто пожалеет о смерти предателя Алексея, потому что он не выполнил своих обязательств перед пилигримами, а другие напротив говорили, что на них лежит вина за то, что молодой император погиб такой насильственной смертью. А потом прошло немного времени и Мурцуфл велел передать графу Луи, графу Фландрскому, маркизу и всем другим знатным баронам, чтобы они убирались прочь, чтобы они очистили его землю, и чтобы они зарубили навсегда на своих длинных латинских носах, что истинным императором в Константинополе является он, Мурцуфл, и что если по истечении восьми дней он все еще найдет латинян под стенами, то всех безжалостно истребит. Когда бароны услышали слова Мурцуфла, они так сказали: «Что? Тот, кто ночью изменническим образом умертвил своего сеньора, он еще смеет посылать нам такие требования?» И они послали сказать Мурцуфлу, что бросают ему вызов и пусть он теперь их опасается. Они теперь не покинут этих мест, пока не отомстят за молодого императора Алексея, которого Мурцуфл предательски убил, и пока не возьмут Константинополь во второй раз, добившись полностью выполнения всех условий, которые убиенный император Алексей обязан был выполнить по договору.

* * *

А затем французы и все венецианцы собрались вместе, чтобы держать между собой совет насчет того, как им действовать и кого поставить императором, когда город будет захвачен. В конце концов они решили, что возьмут десять французов из числа самых достойных в войске, и десять венецианцев, тоже из числа самых достойных, и то, что решат эти двадцать паладинов, то и будет сделано. Причем, если императором будет избран кто-то из французов, то патриархом изберут кого-нибудь из венецианцев. И было решено, что тот, кто станет императором, получит в свое личное владение четвертую часть империи и четвертую часть города, а остальные три четверти будут поделены так, чтобы половина отошла к венецианцам, а другая половина к французам. И все они будут держать земли от императора. И когда избранники это решили, то заставили всех воинов войска поклясться на святых мощах, что всю добычу в золоте, в серебре, в новых тканях и любую другую, стоимостью в пять су и выше, они снесут в общий лагерь для справедливого дележа, и что никто не учинит насилия на над одной женщиной, а тот, кого застанут совершающим насилие, будет тут же на месте предан смерти. И заставили всех воинов поклясться на святых мощах, что не поднимут они руку ни на монаха, ни на монашенку, ни на священника, разве только вынуждены будут к самозащите, и что никто не разрушит в Константинополе ни церкви, ни монастыря.

* * *

Потом, когда все это было обговорено, а время близилось к великому Посту, венецианцы и французы стали приготовляться и снаряжать корабли к бою, причем венецианцы соорудили новые мостки на своих нефах, судах с башнями на корме, с которых удобно прыгать прямо на стены, а французы приготовили свои осадные орудия – «кошки», «повозки», «свиней» – которые позволяют быстро подкапывать и разрушать стены. А венецианцы взяли доски, из которых строят дома и плотно их пригнав покрыли настилом свои корабли, оплетя сверху такой настил еще и виноградной лозой, так что камнеметы не могли враз разнести корабли в щепы. А греки Мурцуфла тоже сильно укрепили свой город изнутри, а деревянные башни, которые надстроили над каменными, покрыли крепкими воловьими шкурами. И не было такой башни, которая была бы ниже, чем в семь, или в шесть, или по меньшей мере в пять ярусов.

* * *

А потом, дело было в пятницу, примерно за десять дней до Вербного воскресенья, пилигримы и венецианцы построили свои корабли бортом к борту и погрузив боевые орудия на баржи и галеры, двинулись по направлению к городу. И флот растянулся по фронту едва ли не на два лье. И все пилигримы и венецианцы были превосходно вооружены. А в самом городе был холм, с вершины которого хорошо просматривались поверх стен все корабли, столь он, этот холм, был высок. Там Мурцуфл, изменник, раскинул свою алую палатку и приказал трубить в серебряные трубы и бить в большие барабаны. И устроили греки весьма оглушительный шум, причем пилигримы все это ясно видели, а Мурцуфл с холма тоже видел корабли пилигримов.

* * *

Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли крепкие канаты и подтянулись как можно ближе к стенам, а французы приготовили орудия для осады стен. Потом венецианцы взобрались на перекидные мостики своих нефов и яростно пошли на штурм стен. Двинулись на приступ и французы, пустив в ход орудия. Когда греки увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные орудия такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь. И каменные глыбы раздавливали, разносили в куски и превращали в щепы все орудия, так что никто не отваживался оставаться ни в них самих, ни под этими орудиями. А с другой стороны венецианцы с кораблей не могли добраться ни до стен, ни до башен, настолько они оказались высокими. И в тот день ни венецианцы, ни французы ни в чем не смогли достигнуть успеха – ни завладеть городом, ни взойти на стены. Когда они убедились, что ничего не могут сделать, они были сильно обескуражены и отошли назад. Когда греки увидели, что латиняне отступают, они принялись во всю орать и вопить, взобрались на стены и снимали с себя одежды, чтобы показать латинянам свои голые греческие задницы. Когда Мурцуфл, незаконный император, увидел, что пилигримы отступают, он повелел трубить во все трубы и бить во все барабаны, произведя ужасный оглушительный шум сверх всякой меры. И Мурцуфл сказал своим людям: «Ну вот поглядите, сеньоры, разве я не достойный для вас император? Никогда у вас не было такого достойного императора. Разве не хорошо я для вас содеял? Отныне нам всем нечего опасаться, я всех латинян повешу и предам позору.»

* * *

Когда пилигримы отступили, они сильно обозлились и опечалились, а когда вернулись на свой берег, благородные бароны снова собрались вместе и в сильном смятении сказали, что это за грехи свои они не смогли ничего предпринять против города городов. А епископы и клирики, обсудив положение, рассудили, что битва является законной и что пилигримы вправе снова произвести приступ. Ведь жители Константинополя исповедовали веру, повинуясь римскому закону, и только позже вышли из повиновения. Зная это, епископы сказали, что пилигримы вправе нападать на греков и что это не только не будет никаким грехом, но напротив явится благочестивым деянием. И епископы сказали, что именем Бога и властью, данной им апостоликом римским, всем пилигримам они отпускают грехи, кто пойдет на приступ, и строго повелели всем как следует исповедаться и причаститься, чтобы уже совсем не бояться битвы.

* * *

Когда настало утро понедельника все пилигримы снарядились и надели кольчуги, а венецианцы подготовили к приступу перекидные мостки своих нефов. Потом корабли выстроили борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ. И флот снова вытянулся по фронту на доброе лье. Когда же суда подошли к берегу и приблизились сколько могли к стенам, то бросили якоря. А когда встали на якоря, пилигримы начали яростно стрелять из луков, метать камни и забрасывать на башни греческий огонь. Но огонь никак не мог зажечь башни, потому что они были покрыты воловьими кожами. А те, кто находились в башнях, отчаянно защищались и выбрасывали снаряды по меньшей мере из шестидесяти камнеметов, причем многие удары приходились прямо в суда. К счастью, корабли были так хорошо защищены дубовыми досками и виноградной лозой, что попадания не причиняли им большого вреда, хотя некоторые камни были столь велики, что один человек вряд ли бы поднял такой камень.

Мурцуфл же был на холме, и он приказал трубить в серебряные трубы и бить в барабаны и опять устроил превеликий шум. Он ободрял своих людей, говоря: «Ступайте туда! Ступайте сюда!» – и посылал их туда, где видел, что есть в том необходимость.

И во всем флоте пилигримов нашлось не более четырех или пяти нефов мостки которых могли достигать высоты башен. А ведь все ярусы башен были заполнены греческими ратниками. Все же пилигримы атаковали до тех пор, пока неф епископа Суассонского под названием «Пилигрим» не ударился об одну из башен. Корабль, наверное, поднесло к башне чудом божьим, потому что море здесь никогда не бывает спокойным.

На мостике «Пилигрима» находился некий венецианец, а с ним два вооруженных рыцаря. Как только неф ударился о башню, венецианец сразу ухватился за нее руками и ногами и изловчившись, как только мог, проник внутрь вражеской башни. Когда он уже был внутри, ратники, защищавшие этот ярус – греки, а так же наемные даны и англы, увидели его и подскочили к нему с секирами и мечами. Они изрубили святого человека на куски, но тем временем волна вновь ударила неф бортом о башню.

И в момент, когда «Пилигрим» снова и снова ударялся о башню, один из двух рыцарей, а имя его Андрэ де Дюрбуаз, ухватился руками и ногами за деревянный помост и ухитрился ползком пробраться в башню. Когда он в ней оказался, то те, кто там были, набросились на него с секирами и мечами, но благодарением божьим благородный рыцарь Андре де Дюрбуаз был в кольчуге, его даже не ранили, ибо его оберегал Господь, который не хотел ни чтобы рыцаря в тот день избивали дальше, ни чтобы он здесь умер. Напротив, господь пожелал, чтобы город городов был взят пилигримами в наказание за предательство, которое совершил Мурцуфл, и за его вероломство, и чтобы все жители Константинополя были опозорены. И поэтому благородный рыцарь поднялся на ноги и, как только поднялся на ноги, выхватил свой меч. Когда греки увидели его стоящим на ногах, они были настолько изумлены и охвачены страхом, что побежали на другой ярус башни пониже. А когда те, кто там находились, увидели бегущих сверху воинов, то тоже пустились бежать вниз, оставляя ярус за ярусом и не отваживаясь нигде долго задерживаться.

А в башню уже взошел другой рыцарь, а за ним и другие воины христовы. Оказавшись в башне, они взяли крепкие веревки и прочно привязали неф к башне, чтобы паладины с нефа могли взойти в город. Когда волны отбрасывали корабль назад, башня раскачивалась так сильно, что, казалось, вот-вот обрушится. Во всяком случае так многим казалось из-за страха. Зато греков, защищающих город, объял еще больший страх. Те, кто помещались на других еще более низких ярусах, увидели французов и никто уже не осмеливался задерживаться на башне, все греки ее покинули. А незаконный император Мурцуфл все это хорошо видел. И он хорошо видел, как о другую башню ударился неф сеньора Пьера де Брешэля «Парадис». А когда неф о башню ударился, по мосткам нефа на башню бросились французы, да так успешно, что башня тут же была взята.

* * *

Когда две эти башни были захвачены, французы не отважились двинуться дальше, ибо на стенах вокруг, и в других башнях, и внизу у стен они увидели множество греков. Это просто ужас, сколько их там было! Но мессир Пьер Амьенский, увидев, что благородные рыцари смущены, сошел со своими воинами на сушу, занял клочок твердой земли и, поглядев вверх, увидел замаскированный вход. Там створки прежних ворот были вырваны, а сам вход слегка замурован. Тогда мессир Пьер Амьенский подступил туда, имея при себе всего с десяток рыцарей и не более шестидесяти оруженосцев. Всем им греки стали наносить страшные удары копьями, а с высоты стен на них летели каменные глыбы так часто, что казалось вот-вот все они будут убиты и погребены. Но часть оруженосцев, подняв щиты, прикрыли тех, кто пробивал ударами замаскированный вход. А со стен на них бросали котелки с кипящей смолой, и греческий огонь, и громадные камни.

Это чудо Божье, что всех не раздавило камнями и не сожгло огнем.

И благородный мессир Пьер Амьенский и его рыцари не пощадили сил – они сокрушили замаскированный вход в город своими секирами и мечами, железными ломами и копьями, и сделали в стене большой пролом. Но когда вход был пробит и они заглянули в него, они увидели там так много толпящихся греков, что казалось там толпилось полмира. И пилигримы на минуту смутились.

* * *

Тогда Альом де Клари, клирик, всегда во всем выказывавший большую отвагу, вышел вперед и сказал, что он сейчас пойдет и поразит врага первым. Но его брат благородный рыцарь Робер де Клари, который оставил эти заметки, запретил ему такое делать. Он сказал, что никто не может выйти за стену без большой опасности для жизни. Но клирик Альом де Клари упрямо пополз в пролом, цепляясь за камни руками и ногами, и ему удалось, несмотря на то, что брат схватил его за ногу, выйти за стену. И когда он оказался на той стороне, в городе, греки, а там их было превеликое множество, ринулись на него, а сверху посыпались на него огромные камни.

Увидев перед собой греков, клирик Альом де Клари выхватил боевой меч, кинулся на греков и мужеством своим обратил их в бегство, гоня перед собой как трусливый скот.

И крикнул он тем, кто оставался в проломе: «Сеньоры, идите смелей! Грифоны отступают, они в полном расстройстве!»

Тогда мессир Пьер Амьенский и его люди тоже вошли в пролом и было их не более десятка рыцарей и не более шестидесяти оруженосцев, и все были пешими. Зато, когда греки, стоявшие на стенах и вблизи от этого места, увидели пилигримов, греков охватил такой ужасный страх, что они не отважились встретиться с благородными рыцарями лицом к лицу. Покинув большую часть стены, они побежали кто куда, а незаконный император Мурцуфл, предатель, стоял так близко от этого места, что до него долетел бы кинутый камень.

Увидев мессира Пьера Амьенского и его людей, предатель Мурцуфл пришпорил своего коня, помчавшись прямо на пилигримов, но проскакал всего с полпути, устроив лишь видимость бранного действа.

Увидев, что Мурцуфл приближается к пилигримам, мессир Пьер Амьенский начал громко ободрять своих людей: «Ну, сеньоры, настало время действовать решительно! Сейчас у нас будет бой. Вы видите, к нам приближается незаконный император Мурцуфл. Смотрите, чтобы никто из вас не посмел отступить!»

* * *

И когда предатель Мурцуфл увидел, что французы совсем не собираются бежать, он остановил коня и возвратился к своим палаткам. А мессир Пьер Амьенский тут же выслал отряд оруженосцев к воротам, которые были поблизости. Он приказал разнести эти ворота в куски и открыть вход рвущимся в город пилигримам. И были разбиты большие железные задвижки и засовы, а к берегу с моря уже подошли крупные юиссье – суда, из глубоких трюмов которых по переходным мостикам, выброшенным через дверцы в задней части судов, французы вывели лошадей, вскочили на них и через раскрытые ворота с ходу ворвались в город городов. Незаконный император предатель Мурцуфл, увидев это, впал в такой страх, что оставил на холме все свои палатки и все свои сокровища и трусливо пустился наутек в город, который был очень велик и в длину и в ширину. Так говорили, что обойти стены Константинополя это все равно что пройти целых добрых девять, а то и все десять лье.

И город городов был взят.

Французы вошли в него.

Была полночь.

XII–XIV

"…странный выступ каменной стены, нависший над берегом, как горбатый клюв ворона.

Две галеры, отнесенные течением прямо под стену, сцепились.

Ганелон машинально провел ладонью по лбу.

Царапина, полученная им еще в воде, кровоточила.

Встав над Алипием, бессильно, как тюлень, лежащим на мокрых камнях, Ганелон зачарованно следил, как с бортов сцепившихся боевых галер в темную воду падают греки и латиняне. Кто-то сразу вынырнул, цепляясь за крутящиеся под их руками обломки дерева, кто-то повис на поплавке, державшем когда-то цепь, перекрывавшую вход в бухту. Из хлюпанья, стонов, ударов, свистков, общих криков – из всего этого великого шума вдруг прорывались некие отдельные человеческие голоса.

Луна пронизала тонкое облако.

В чистом лунном свете черными вспухающими буграми вставал дым над огромным городом, расползшимся по холмам, а из мглы и дыма ужасно взлетали вверх огненные головни и снопы искр.

Полоска песка вдоль берега слабо светилась.

Ганелон замер, повергнутый в ужас увиденным.

Сквозь черный дым, буграми встающий над городом, вдруг проступила на мгновение гигантская статуя императора Юстиниана, как будто это он сам сделал шаг к берегу. Гигантский каменный император теменем касался плывущего над городом дыма. Казалось, подними император голову и она тут же вторгнется в самую чернь ночного, обагренного пожарами неба.

Все в том же внезапном ужасе, часто оглядываясь по сторонам, Ганелон стащил с плеч мокрый насквозь гамбезон – стеганую шерстяную рубашку, которую обычно поддевают под кольчугу, и выжал холодную воду на бледное лицо бывшего хозяина «Глории».

Алипий застонал и открыл глаза.

Его вырвало.

Ганелон отвернулся.

Ужас и трепет пронизывали его.

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Московского бизнесмена Комлева нашли мертвым, с переломленными шейными позвонками. Радом на столе – ...
В данной книге рассказывается о том, как победить головную боль: выявить причину, а затем с помощью ...
После внезапной тетиной смерти Насте досталось огромное богатство: роскошная квартира, антиквариат, ...
Саша – милая и приятная женщина «за тридцать» развелась с мужем и жила себе спокойно, уверенная, что...
Когда она появлялась на улицах города – странная, ни на кого не похожая, – люди замедляли шаг и безз...
Лера любила Андрея всем сердцем. Казалось бы, и ему лучшей женщины не найти. Однако вместо предложен...