Утренний всадник. Книга 1: Янтарные глаза леса Дворецкая Елизавета

Словно проснувшись, глухо заныла рана на лбу. Светловой поднял руку, хотел поправить платок, которым его перевязал Скоромет, но полотно присохло, рана на лбу отозвалась горячей болью. Значит, битва и рана ему не померещились. Долго же он лежал без памяти – совсем стемнело. Боже-Перуне, да один ли вечер прошел? Скажи ему сейчас кто-нибудь, что он провел на этой поляне целый месяц, Светловой не удивился бы.

Придерживаясь за ствол тонкой березки, он огляделся, чувствуя себя беспомощным, заблудившимся. Вокруг простирался пустой темный берег, что-то глухо шептала на лешачьем языке опушка леса. Нет здесь никакой Белосветы и не было. Не может быть. Таких не бывает. Светловой нахмурился от нахлынувшего отчаяния. Не было ее, примерещилась. Но почему? За что ты со мной так, Лада Бела Лебедь? Подняв глаза к серому небу, Светловой то ли просил богиню, то ли упрекал – но небо молчало.

Впереди замелькали огни, послышались голоса. Светловой узнал Скоромета с горящей веткой в руке.

– Княжич! Ну, слава Перуну! – радостно закричал кметь и бросился к Светловою. – А мы тебя искали, искали! Где же ты был?

– Да здесь и был, – неуверенно ответил Светловой.

– Мы же тут проходили, искали тебя, – недоуменно отозвался Скоромет, но ломать голову над непонятным было не в его обычае, и он заторопился: – Пойдем-ка на ночь устраиваться, Ольховики здешние челом бьют, просят к себе.

В окружении обрадованных кметей Светловой пошел вверх по берегу. При всем желании он не смог бы им рассказать, что с ним случилось.

Еще издалека, с берега Истира, во тьме блестел огонь. Ольховики, уже знавшие о битве на реке, разожгли посреди двора костер и ждали княжича с распахнутыми воротами. Весенняя ночь пришла быстро, резко похолодало, и Светловой опять набросил на плечи теплый плащ. Его знобило – Скоромет сказал, что от потери крови. Пусть так. Но Светловою казалось, что разлука с Белосветой затемнила и выстудила для него весь мир. Тепло, свет, радость она унесла с собой, а без нее земной мир заполонили холод и тьма.

В этот вечер Светловой еще не знал, насколько прав.

На огнище Ольховиков его встретили суета и говор. Род жил небедно и мог без стыда принять даже княжескую дружину: между пятью большими избами виднелись конюшня, просторный хлев, откуда веяло теплым и густым коровьим духом, овин терпеливо поджидал нового урожая, а покуда там можно было разместить на ночлег хоть двадцать человек. Женщины и девки бегали через двор к беседе, стоявшей у самых ворот тына, таскали охапки сена, меховые и шерстяные одеяла, овчины. Пахло жареным мясом – видно, ради княжеского сына Ольховики не пожалели зарезать кабанчика.

Раненых уже перенесли в беседу и уложили. Войдя, Светловой сразу увидел девичью фигуру, стоявшую на коленях возле одного из его кметей.

– Терпи – воеводой будешь! – услышал он бодрый грудной голос, показавшийся знакомым. – Всего-то ничего, царапина, у нас даже малые ребята от таких не плачут.

– Так и я вроде пока слез не лью, – отозвался Миломир.

Он старался говорить спокойно, но дышал тяжело – у него была глубокая рана в предплечье. Разорванная почти пополам рубаха держалась на другом плече, а висящую лохмотьями левую сторону покрывали пятна темной, уже засохшей, крови. На груди поблескивал серебряный знак молота и чаши – знак Сварога, покровителя речевинов.

Рану Миломира перевязывала та самая желтоглазая девица, которую Светловой помнил по ржаному полю. Рядом с ней лежали полосы чистого полотна и стоял крошечный горшочек, разрисованный волнами – узором Велы и Велеса, помогающих врачеванию. Перевязывая, девица придерживала край полотна зубами, но и тогда не переставала что-то говорить.

– Ничего, сокол ясный, скоро заживет, крепче прежнего будешь! – приговаривала она, и голос ее звучал весело и задорно. Она не принимала всерьез кровь и боль, как будто сама никогда их не знала. – Ты хоть и боярич, а все роды человечьи из одной глины леплены, одним огнем обожжены! Как тебя звать?

– Миломир! – выдохнул кметь.

Веселый яркий огонь в очаге освещал лицо девушки, янтарный блеск ее желтых глаз и широко улыбающийся рот. Все это отвлекало, и боль отступала, словно раздосадованная непочтительно веселым голосом желтоглазой. От прикосновения ее быстрых пальцев тепло бежало по жилам, дышалось легче.

– О, Матушка Макошь, Улада-Благодетельница! Всему миру милый, а мне больше всех! Крепче дуба будь, а про злое забудь!

Кончив перевязывать, девушка неожиданно поцеловала Миломира прямо в губы и вскочила на ноги. Гордый боярский сын, не ждавший ничего подобного, покраснел и отвернулся в притворной досаде, на самом деле пряча усмешку. Ловкие руки и поцелуй не оставили его равнодушным.

– А, княжич светлый пожаловал! – радостно воскликнула желтоглазая, заметив Светловоя. – А я тебе что говорила – поедешь назад, к нам заглядывай! Тебе-то не надо ли чем помочь? Ой, да как же не надо! – ответила она сама себе. – А лоб-то? Ну-ка, иди сюда, тут посветлее!

Несмотря на боль, Светловой не смог сдержать улыбки. Девушка так смело распоряжалась им, как будто не он, а она была княжьего рода. Светловою вспомнилась его старая нянька, вот так же звавшая его когда-то лечить содранные в детских играх коленки.

Девушка усадила его прямо на пол возле очага, где грелся на камнях горшок с чистой водой, поставила рядом маленький горшочек с темной мазью. Светловой послушно подставил ей голову, и она принялась распутывать платок.

– У кошки боли, у собаки боли, а у княжича светлого заживи! – совсем по-детски приговаривала она. В ней не было и десятой доли красоты Белосветы, но была какая-то особая жизненная сила, свежая и острая, как запах молодой липовой листвы. Эта сила плескалась через край и переливалась в каждого, кто оказывался рядом, не убывая в ней самой. Лизнув ладонь, девушка приложила ее к ране Светловоя. И боль, медленно угасавшая под ее руками, разом исчезла, словно задули огонек лучины. А девушка обмазала ранку темной мазью из своего горшочка – Светловой узнал запах девясила, – и принялась ловко обвязывать ему лоб чистым полотном.

– Заря-Денница, красная девица, выходи из злата терема, бери иглу серебряную, нитку шелковую, зашивай рану кровавую, запирай кровь горячую, – бормотала она, от усердия хмуря золотисто-рыжие брови. – Все, княжич светлый, как Заря на небо выйдет, так забудешь, где болело! – весело объявила девушка.

– Спасибо тебе! – ответил Светловой, не очень-то в это поверив, но испытывая благодарность за доброе пожелание.

Он ожидал, что девушка и это лечение завершит поцелуем, но она только задорно посмотрела на него и отошла.

– Меня поди полечи! – весело позвал Взорец.

– А у тебя-то что? – удивленно откликнулась девушка, мигом вскинув на него глаза, ярко блеснувшие янтарным светом.

– Сейчас поищу, авось найду чего! – Взорец, не получивший в битве даже царапины, под смех товарищей принялся хлопать себя по бокам.

В беседу вошла одна из женщин, с тремя караваями хлеба в руках, за ней несколько девушек несли горшки и кринки.

– Да уйди ты, бесстыжая! – зашипела женщина на желтоглазую. – Смеянка! Хоть перед княжичем род не позорь!

– А я раны заговариваю! – не смутившись, ответила девушка.

– Зубы ты заговариваешь! – крикнула молодушка. – Не слушайте ее! Княжич светлый, прости, она у нас непутевая такая!

– А ты, пава величава, попробуй как я! – Смеяна горделиво уперла руки в бока и вскинула голову. – Под ноги гляди – спотыкнешься, нос разобьешь, муж любить не будет!

– При княжиче постыдись! Пошла вон отсюда! – Старик, приведший знатного гостя, замахнулся на девушку. Она ловко и привычно увернулась от подзатыльника, глянула на княжича, насмешливо фыркнула.

– Оставь ее! – крикнул Светловой. – Пусть свое дело делает!

– Дело! Делает! Вот наградила нас Макошь! – ворчала женщина, раскладывая караваи на столе. – Петь-плясать ловка, да не все девкам игрища!

Однако Смеяну оставили в покое, и она пошла к другому раненому. Перед тем как наклониться, она весело подмигнула Светловою. Попреки родичей скатывались с нее, как с гуся вода. Светловой невольно улыбнулся ей в ответ. Казалось, для нее не существует обиды и грусти – так, может, их и вовсе нет на свете?

Женщины уговаривали княжича подкрепиться, подносили то одно, то другое. Чтобы не обидеть хозяев, он поел немного хлеба со сметаной, но и за едой не отрывал глаз от Смеяны. Ее вздернутый нос пестрел веснушками, загорелые руки легко ворочали и подкидывали в очаг сучковатые поленья, на румяной щеке темнело пятнышко золы. Глядя на нее, Светловой вспоминал Белосвету и все сильнее убеждался, что та ему померещилась. Черты ее лица расплывались в его памяти, дрожали, как отражение в воде, помнилось только ощущение ослепительной красоты. Таких не бывает, живые девушки – они такие, как Смеяна. Обыкновенные, земные, но надежные в этой своей обыкновенности. Они не расцветят лес и реку сиянием радужных лучей, но и не исчезнут внезапно, оставив только тоску по небывалому…

Справившись со всеми перевязками, Смеяна собрала и свернула окровавленные лоскуты, потом присела рядом со Светловоем.

– Ну что – не болит? – спросила она, лукаво поглядывая на него. От ее взгляда Светловою сделалось весело.

– Видно, крепкие ты слова знаешь – любую хворь прогоняют! – с благодарностью глядя на нее, ответил он.

Смеяна вдруг опустила глаза. Княжич был слишком хорош, слишком красив и приветлив, и рядом с ним она испытывала непривычное смущение, которое изо всех сил старалась скрыть. Чуть ли не впервые в жизни ей стало стыдно за свою потрепанную рубаху, грязные руки, разлохмаченные косы. Она украдкой попыталась пригладить волосы, но тут же опомнилась: красавицей ей все равно не стать. А княжич молчал, внимательно ее разглядывая, и это смущало Смеяну еще сильнее.

– Ну, что ты молчишь? – спросила она.

Светловой только вздохнул.

– Чего вздыхаешь?

– Сильно меня тот козлиномордый щитом в лоб угостил – мороки замучили!

Светловой попытался усмехнуться, но сияющее лицо Белосветы вдруг снова возникло перед ним, заслоняя нынешнюю собеседницу, и ему стало больно от мысли, что такая красота – только мечта. Наигранная бодрость отступала под натиском глупой тоски по тому, чего не было и не могло быть.

– Какие такие мороки? – Смеяна серьезно посмотрела на него, и без улыбки ее лицо со вздернутым носом и широким ртом показалось Светловою совсем некрасивым.

– Привиделась мне девица красоты небывалой, как сама берегиня, – со вздохом признался Светловой. – Будто на ручье пришла она ко мне и со мной говорила…

– Красоты небывалой? – переспросила Смеяна, стараясь подавить беспокойство и незнакомое, странное чувство ревности. – У нас хоть и девки не хуже других, но чтоб красоты небывалой, вроде не водится. На что она хоть похожа была? Что говорила? Откуда она?

– О чем… Не помню. – Светловой слегка повел плечом.

Он хорошо помнил звук голоса Белосветы, нежный и звонкий, проникающий прямо в сердце, но не мог вспомнить ни одного слова. Она говорила что-то такое странное, что он и тогда, на берегу возле ручья, ничего не понимал. Но в то время он этой странности не замечал. Так бывает во сне, когда совершаешь самые удивительные поступки и переживаешь самые необычные события, воспринимая все это как должное. А осознаешь, только когда проснешься.

Но есть некие случаи, когда человек наяву встречается с тем, что бывает только во сне. Когда навстречу к нему выходит сам Надвечный Мир…

– Может, это берегиня была? – задумчиво проговорил он.

– Макошь и Велес с тобой, княжич светлый! – Смеяна испугалась, хотя и попыталась сделать вид, будто шутит, и осенила лоб Светловоя защитным знаком огня. – Какие тебе берегини – месяц травень на дворе. Раньше Ярилина дня не будет тебе берегинь. Да и после – не дай тебе Лада с ними встретиться! Ты собой хорош, как солнышко ясное, – уведут они тебя с собой, заморочат, и совсем про… Ну их совсем!

Светловой вздохнул.

– У нее волосы светлые, до колен, не меньше, щеки румяные, глаза как небо весеннее, брови темные. И лицо будто сияет – глаз не отвести. Ведь не может быть красоты такой… – промолвил он с тайной надеждой, что Смеяна возразит ему, вспомнит, что у них в окрестностях живет одна необыкновенная красавица, что, как в басни, из простого рода, а достойна стать женой князя.

– Красота неописучая – аж глаз режет… – пробормотала Смеяна, уронив руки на колени.

Это самое, только без всякой насмешки, она могла бы сказать о самом Светловое. Чем больше она смотрела на него, тем больше ее поражала безупречная красота его лица. Черные ровные брови ярко оттеняли голубизну глаз, в каждой его черточке, в каждом мягком волоске таился особый свет; Смеяне хотелось смотреть на него без конца, любоваться, как любуются радугой в чистом голубом небе. Это как с земли смотреть в Сварожий Сад, на миг растворивший облачные ворота, восхищаться и знать, что тебе туда не войти. Князья Велеславичи ведут свой род от самого Сварога – чему же тут удивляться? И не ей, простой некрасивой девке, мечтать о нем.

И этой красоте угрожает опасность. Девушка, о которой княжич рассказывает, слишком хороша, чтобы быть живой и настоящей. Своим развитым чутьем Смеяна улавливала тонкий запах Надвечного Мира, оставшийся над Светловоем, как след чьего-то прикосновения. Правда, что ли, берегиня какая-нибудь в земной мир явилась до срока? Им, веселым дочерям Дажьбога, только таких парней и подавай – чтоб и красив, и удал. Только губят они своих избранников, поиграют и бросят, а парни от их любви в двадцать лет стариками становятся, чахнут и умирают.

Смеяна вдруг разозлилась – появись перед ними сейчас это чудо в перьях, уж она бы ей повыдергала золотые косы, повыдрала бы бесстыжие глазенки! Но Светловой смотрел на нее с таким ожиданием и надеждой, что сердце переворачивалось и хотелось немедленно достать ему его красотку, за хвост сдернуть с облаков – только бы ему было хорошо!

– У нас краше Верёны не найдешь, – пробормотала Смеяна и кивнула на одну из девушек, резавших сыры и хлеб у стола. – Вон она, Верёна, ты ее в поле видал.

Старшая из незамужних девушек рода Ольховиков и правда была хороша – статная, с пышной грудью, с двумя толстыми русыми косами, большими карими глазами под густыми и длинными черными ресницами. Белые опрятные рубахи покрывала затейливая вышивка, лента на голове сидела ловко, привески-заушницы поблескивали чищеным серебром. Одним словом, невеста всем на зависть.

– Почем невест отдаете? – спросил у старейшины Скоромет. Сидя у стола, он тоже любовался стройной и статной фигурой Верёны. Впрочем, самому десятнику невесты уже не требовались – дома в Славене ждали жена и трое малых ребят.

– Дорого! – горделиво ответил Варовит. – Наши невесты славятся, за ними издалека ездят. Да эта почти сговорена – на Купалу и свадьбу будем играть. Парень есть хороший у нее, Заревник, и близко – из Перепелов, чуть ниже по Истиру.

– А ты чего там засиделась? – Бабка Гладина заметила Смеяну возле княжича. – Чем сидеть, лучше ступай полон перевязывай! А то помрут у нас тут, чего доброго! Потом их, упырей, не выживешь! В клети они. Ступай!

– Ступай, ступай! – подхватил вслед за женой и Варовит. Казалось, старейшина был рад спровадить внучку.

Смеяна неохотно поднялась:

– Княжич-то удал – большой полон взял! Сколько ж их у вас?

– Да восемь голов… – начал Скоромет и вдруг запнулся, виновато дернул себя за вихор на затылке. – Прости уж, княжич. Такое дело вышло… Пока мы тебя искали, один лиходей-то у нас сбежал. Вязать нечем было, да я думал, не уйдет, у него нога поранена.

– Помнишь, черный такой, как грач? На тебя еще прыгнул? – добавил Преждан. – Вот он и сбежал.

– Сохрани Свароже! – Варовит пальцем нарисовал у себя на груди знак огня. – Да он ведь у нас в лесу и будет бегать!

– Ой, страх-то какой! – насмешливо фыркнула Смеяна. – Это ему, что ли, полноги отрубили? Без ног не сильно побегает.

Варовит замахал на нее руками:

– Иди, иди! Без тебя обойдемся.

– Только гляди – лиходеям не скажи, что он сбежал! – поспешно предостерег ее Скоромет. – Я им сказал, что он помер. Нечего. А то и другим будет охота бегать…

А Смеяна вдруг нагнулась к Светловою и шепнула, горячим дыханием обдав ему щеку:

– Я тебе помогу! Я узнаю, кто тебе встретился!

– Чего ты там бормочешь, непутевая! Собралась, так ступай! Умеешь лечить – так лечи, хоть какая польза будет! – со всех сторон закричали на нее родичи.

Смеяна отскочила и исчезла за дверью. И все, от княжича до лежащего Миломира, проводили ее глазами. Она ушла, и в беседе как-то потемнело. Может, просто дрова прогорели.

– Что это она у вас… Не такая? – спросил Светловой у старейшины, когда за Смеяной закрылась дверь.

Он вдруг сообразил, что в Смеяне было «не такого»: все Ольховики русоволосы и кареглазы, а Смеяна со своими желтыми глазами и веснушками на вздернутом носу казалась среди них чужой.

– А! Наградили боги! – Варовит сразу понял его и махнул рукой. – Беда, а не девка! Ни прясть, ни ткать, ни шить! Все из рук валится! Сено ворошить, жать, полоть едва оглоблей загонишь! Зато из лесу не дозовешься. Грибы, ягоды, травы, корешки искать – она первая искусница. И ведь не знает ничего, а как собака – понюхает да выбирает. А спросишь, почему сия трава, а не другая, – не знает. Раны и хвори всякие заговаривать ловка – рукой иной раз по синяку проведет, и нет, будто не бывало. Кто с зубами мается – за двадцать верст к ней приезжают. Не поверишь – из Воронца один раз молодуху привезли. А по дому ничего делать не хочет. Вроде не ленива – а и толку нет. Бабка ей невестино обручье дала только прошлой осенью, на девятнадцатом году, а то перед соседями стыдно. И как ее замуж отдавать – прямо и не знаем.

– Отчего же она такая?

– А она ведь не совсем наша. У нас в роду родилась, а кровь в ней неведомо чья. Мать ее к нам пришла уже тяжелой. Откуда пришла, почему от родни ушла – ничего не знаем. Она немая была. Пришла, да так и осталась. Прежний ведун, что еще до Творяна у нас жил, сказал, что зла в ней нету, мы ее и оставили. Она под Медвежий велик-день девчонку родила, а на другую зиму померла. А девчонка еще говорить не умела, а все смеялась. Так и назвали Смеянкой. И по се поры все смеется.

Старик развел руками и вздохнул:

– Нравом не злая, веселая, бить вроде жалко. Ну да пусть ее! Она хоть и непутевая, а счастливая. Какую корову приласкает – у той молока вдвое.

Светловой осторожно потрогал повязку – не болело. В нем вдруг загорелась надежда, что Смеяна и впрямь выполнит свое обещание, узнает, кто такая Белосвета и где живет, и он с нетерпением посмотрел на дверь, будто каким-то чудом девушка могла вернуться прямо сразу же.

И вдруг сама Белосвета как живая встала перед ним. Закрыв глаза, Светловой чуть не задохнулся от восторга, снова видя ее сияющие черты, мягкий блеск ее волос, небесный свет в глазах. Он ощущал сладкий запах цветов, чувствовал ласкающие прикосновения ее тонких пальцев. Беседа, дым очага, желтый свет лучин, запах мяса – все пропало, ушло, растаяло. Светловой видел вокруг себя сияние теплого и свежего весеннего дня, и солнцем этого дня была она – девушка, прекрасная, как сама Весна.

Дождавшись, когда гости и хозяева улягутся спать и огнище затихнет, Смеяна выскользнула из избы деда Добрени и неслышно метнулась к хлеву. Дверь скрипнула, но шагов девушки не было слышно. Кошка не могла бы пройти тише. И в темноте Смеяна видела не хуже кошки. Осторожно пробравшись вдоль стойла, где дышали восемь коров, она ступила на большую кучу сена в углу, встала на колени, потянулась, пошарила возле стены. Ее пальцы скоро наткнулись на чье-то мускулистое плечо.

– Брате! Даян! Проснись! – позвала Смеяна сначала шепотом, а потом и громче. – Ну, проснись, еще вся ночь впереди, успеешь отоспаться! Ну, ты слышишь!

Она с силой потрясла спящего за плечо, и он повернулся.

– Ну, чего тебе! – послышался из-под сена хриплый со сна голос. Молодой мужчина с сухими травинками в темных кудрях – точь-в-точь батюшка-овинник! – поднял голову и сел, моргая. – Ой! – вдруг воскликнул он. – Да у тебя в темноте глаза горят! Как у кошки!

– А ты только сейчас увидел? – Смеяна фыркнула и тихо засмеялась. – А я еще десять лет назад девчонок пугала по ночам. Подстерегу за углом или в сенях…

– Десять лет назад меня здесь не было! – Даян сел поудобнее и стал выбирать сухие травинки из волос и кудрявой короткой бородки. – Я еще у батюшки сухую ложку облизывал – восьмым после всех. Чего тебе надо-то? Или княжичу слишком много пирогов натащили, самому не съесть? Подмога требуется?

– Требуется! – подтвердила Смеяна. – Только не ему, а мне. Открой мне ворота.

– Да ты куда собралась? – удивился Даян. – Ночь на дворе!

– А был бы день, я бы тебя не звала, сама бы управилась, да я сама засова не подниму. И как обратно пойду – отвори.

– Что же мне, полночи сидеть под воротами тебя дожидаться? – Даяну вовсе не понравилась эта просьба. – Не лето! Там холод не хуже, чем зимой! Ты, девка, не дури! Тебе погулять надобно, а я тут…

– Ну, как знаешь! – перебила Смеяна и вскочила, не дослушав. – Обойдусь и без тебя! Только и ты, как тебе опять жена рожу расцарапает, без меня обходись!

Она подалась к двери, но Даян вдруг схватил ее за щиколотку. Смеяна вскрикнула от неожиданности, чуть не упала на него, но взмахнула руками и удержала равновесие.

– Тьфу ты! Леший кучерявый! Лягни тебя лягушка! – негромко, но с большим чувством бранилась Смеяна. – Чтоб тебя граблями да по лбу!

А Даян только смеялся в ответ.

– Да ладно тебе, уже и обиделась! – сказал он, когда Смеяна немного выдохлась. – Чего ты сегодня злая какая? Да разве я когда тебе в чем не помог? Надо, так пойдем.

– Так бы сразу и сказал… – обиженно проворчала Смеяна. – Нет, выделывается, как девка красная…

– На себя посмотри…

Даян выпустил ее и поднялся, стал отряхивать сено с одежды. Уже не в первый раз он, поссорившись с молодой женой, ночевал в хлеву. Как и Смеяна, он не родился среди Ольховиков, а вошел в род благодаря женитьбе на одной из здешних девушек, Синичке. Среди новых родичей он больше всех дружил со Смеяной. Оба они знали, что ими старики не гордятся, и это их сближало.

– Потише ты! Всех перебудишь! – шипела Смеяна названому брату, пробираясь от хлева к воротам через двор. Собаки вопросительно подняли головы, но Смеяна махнула рукой, дескать, со мной ходить не надо, и те снова улеглись.

– А княжеские-то дозора не выставили? – прошептал Даян.

– Нет, я посмотрела. Спят все. Чего им дозоры ставить, не в чужой земле, чай.

Даян хмыкнул:

– Не в чужой, а кто же напал на них там, на реке?

– Это не на них напали, а на гостей торговых, глиногорских. Это город такой, Глиногор, в нем смолятический князь живет. Ты небось и не знал, голова дубовая, что такой город на белом свете есть!

– Ой, поглядите на нее! – Даян хлопнул себя по бокам. – Да ты сама еще утром ни про какой Глиногор не слыхала! А вещает, как Лесная баба премудрая, всем зверям мать! Кто же напал на твоих глиногорских?

– Ничего они не мои! А напал известно кто – дрёмичи из-за реки.

– Вот-вот! Пришли-то они из-за реки, да на нашей стороне и остались. Ведь не видел никто, чтобы они на свою сторону уплыли? Нет, а стало быть, до сих пор где-то по нашему лесу бродят, чтоб их лешие взяли. А ты туда собралась… Стой, ты собралась-то куда? – Вдруг сообразив, Даян крепко взял Смеяну за плечо. – Сдурела совсем? Куда пойдешь – упырям в зубы? Чего ты там забыла?

– А ну тебя! – Смеяна в своем лесу ничего не боялась и только отмахнулась. – За своей женой следи.

– Жена у меня тоже та еще ягодка, но в лес одна ночью не бегает. Нет, девка, ты подумай – а если встретишь их?

– Пусть они меня боятся. Открывай давай.

По опыту зная, что спорить с ней бесполезно, Даян больше не возражал. Нажав плечом на створку ворот, чтобы засов не стучал, он бесшумно поднял тяжелый брус и вынул из скобы.

– Ну, ступай, если самая умная! – шепнул он, дав створке отойти самую малость, чтобы не заскрипела. – Лешему от нас поклонись.

Смеяна неслышно метнулась в щель. Даян вдруг взял ее за плечо свободной рукой:

– А все же – куда собралась ночью-то?

– Нос прищемишь! – прошипела Смеяна.

– Э, да ты не к парню ли какому наладилась? – Даян вдруг нахмурился, осененный новой мыслью.

– А хотя бы! – ехидно ответил Смеяна.

– Э, так не пойдет… – начал было Даян, но Смеяна вдруг подалась к нему и укусила за нос. От неожиданности молодец охнул, а Смеяна отпихнула его от створки, выскользнула за ворота и мигом пропала во тьме. И шагов по траве не было слышно.

Даян осторожно оттянул на место створку, заложил дубовый засов в железную кованую скобу – свое же собственное изделие. При этом он презрительно фыркал, как будто Смеяна все еще могла его слышать. Усевшись на землю под тыном, он прислонился к бревнам спиной, потрогал свой нос, пожал плечами, усмехнулся, а потом вдруг вцепился зубами в рукав, чтобы не рассмеяться в голос.

Облака затянули луну, за тыном царила густая холодная тьма, но Смеяна хорошо знала дорогу. Миновав луговину и поле, по которому утром катали княжича, она вошла в лес, где тесно перемешались сосны, мелкие березки, разлапистые елки, ольховые заросли. Ни в какую темень, ни в какой чаще, даже совсем чужой, ей не случалось заблудиться. Старшие учили ребятишек определять дорогу по солнцу, по коре деревьев, по муравейникам, по лишайникам на стволах – да мало ли других способов? Много, и наука не всякому покажется легка, но без нее нельзя – пропадешь, будешь блуждать по лесу, как слепой. Но Смеяна не смогла бы толком рассказать, почему выбрала именно эту дорогу, не смотрела ни на мхи, ни на солнце. Она просто знала – туда. Ей казалось, что какие-то глаза смотрят на нее из чащи, зовут, раздвигают ветки. И она шла, доверяясь зовущему взору этих невидимых глаз, еще ни разу не обманувших.

Под горкой, возле ручья, стояла небольшая избушка. Крохотное окошко было изнутри задвинуто заслонкой, хозяева, очевидно, спали. Но Смеяна без стука толкнула дверь и шагнула через порог.

Навстречу ей мигнули два ярко-зеленых огонька. Черный кот, совершенно не видный в темноте, бросился под ноги Смеяне и стал об них тереться, выгибая спину и высоко задрав пушистый хвост.

– Какой леший тебя принес? – послышался из темноты хрипловатый мужской голос. – Ни днем, ни ночью от тебя покою нет! Вот смотри – прикую тебя к прялке и не выпущу, пока…

– Да ладно тебе, дядька! – перебила Смеяна. – Не сердись. Тебе бы без меня скучно было. Другие-то к тебе по доброй воле не ходят.

– А мне и не надо никого… – проворчал голос.

В глубине избушки послышалось движение, скрип дерева, шарканье ног. Раздался глубокий вздох, словно сама темнота, разбуженная вторжением неугомонной Смеяны, втянула в грудь воздух, чтобы выдуть прочь виновницу беспокойства. Взметнулось облачко золы над очагом, из-под пепла мигнули красным непогасшие угли.

Смеяна бросилась на колени возле очага и принялась раздувать огонек. Избушка осветилась. Кот ходил вокруг девушки, терся боками о ее плечи. По другую сторону очага сидел на лавке рослый мужчина лет сорока, русобородый, с выпуклым высоким лбом, самого угрюмого вида. Впрочем, это неудивительно для человека, среди ночи разбуженного в собственном доме наглой захватчицей непонятно зачем.

– Ты все спишь! – с упреком сказала Смеяна, видя, что он морщится от яркого огня.

– А что еще ночью делать? Это ты, как полуночница, все бродишь! Тебя что, дед из дома выгнал? Давно пора.

– Ты хоть знаешь, что у нас сегодня на реке делалось?

– Как не знать! – с насмешкой сказал ведун, глянув на нее поверх низкого огня. – Ты ведь самого княжича в полон взяла.

– Да ну, ты скажешь – в полон взяла! – Смеяна хотела сказать это насмешливо, а получилось скорее жалобно. Она опасалась, что княжич взял в полон ее саму, и насмешка показалась не забавной, а горькой и обидной. – Ему бы самому поберечься!

– А что так?

– Боюсь я, как бы его берегиня не заполонила.

– Берегиня? – Творян поднял брови, так что три глубокие продольные морщины на лбу уехали под самые волосы. – Да ты, рыжая, стала басни сказывать! Откуда же он ее взял в травень-то месяц? Я и то их еще не слышал.

– А я почем знаю? – с намеренной небрежностью отозвалась Смеяна. – Он про девку какую-то спрашивал, да так ее расписывал, что краше ее на всем свете нет.

– А тебе и завидно? – со снисходительной издевкой спросил ведун. – Не на тебя же ему смотреть, рыжую! Ты бы хоть кислым молоком умывалась, может, веснушек бы поменьше стало!

– А я так нечисти не боюсь! – вызывающе ответила Смеяна. Веснушки никого не красят, но она не хотела этого признавать. – Она пока будет мои веснушки считать, забудет, чем навредить хотела.

Ведун хмыкнул. Его забавляла Смеяна, которую ничем не удавалось смутить или озадачить.

– Ну так и что? Чего тебе было ночью бегать?

– Дядька Творян! – просительно заговорила девушка. – Поворожи на эту девку! Кто она, живая или морок?

– Дела мне мало! – возмутился Творян и даже отвернулся от Смеяны. – И ради этого ты мне спать не даешь? Ты смотри, девка! – грозно хмурясь, пригрозил он. – Я терплю, да вот возьму и превращу тебя в лягушку! Будешь у меня в горшочке сидеть да помалкивать!

– Жди! – дерзко крикнула Смеяна. – Я тебе тогда уснуть не дам! Всю ночь буду квакать!

– А вот не будешь!

– А вот буду! Буду, буду! – Смеяна замолотила кулаками по земляному полу, затрясла разлохмаченными косами. – Ты, дядька, со мной не ссорься! Ты лучше погадай – я сразу уймусь!

– Вот еще! Ради всякой блажи Надвечный Мир тревожить!

– Да ты не можешь! – с вызовом воскликнула Смеяна. – Не суметь тебе, вот и отпираешься!

– Мне не суметь? – закричал Творян, возмущенный ее дерзостью, и даже грохнул кулаком по лавке. – Да ты помнишь, с кем говоришь? Быть тебе лягушкой!

– Не суметь! – не слушая, кричала Смеяна. – Это тебе не телушку заблудшую искать! Не рыбу с лягушками пополам в сети манить! Позабыл давешнюю уху!

– Да ты… – свирепо начал Творян, взметнув брови и швыряя глазами молнии в отблесках пламени.

Мало кого не бросило бы в дрожь при виде гнева ведуна. А Смеяна вдруг задорно сощурила глаза и рассмеялась. И Творян остыл, словно устыдился шумной ссоры.

– Мужа тебе рябого! – от всего сердца пожелал он. – Плюнуть бы, да огня стыдно. А тебе зачем про эту девку знать?

– А любопытно! – ответила Смеяна, точно это было самое надежное основание. Она уже видела, что дело ее удалось и Творян согласен попробовать.

– Да как же я на княжича стану ворожить? Был бы он сам здесь…

– Врешь, дядя, да не обманешь! – с торжеством ответила Смеяна. – Не надо его самого. У меня вот что есть.

Она извлекла из-за пазухи туго свернутый платок, которым Скоромет на берегу перевязывал лоб Светловою. На тонком белом полотне темнело засохшее пятно крови, к которому пристало несколько золотистых волосков.

– Чтоб тебя кикиморы щекотали! Вот сядет на шею полудянка, так узнаешь! – Ворча, как глухой дед, Творян встал и ушел в темный угол избушки. – Сама за водой пойдешь!

– Пойду, пойду! – примирительно отозвалась Смеяна. – Кринку давай.

– Сама возьми. Или забыла, где лежит?

Смеяна подхватила с полки в углу кринку из красной дебрической глины и мигом исчезла за темным порогом. Черный кот метнулся за ней. А Творян вернулся к очагу и снова сел, осторожно поставив рядом с собой на пол большую глиняную чашу с тремя маленькими круглыми ручками и широким горлом, вокруг которого шла полоса сложного узора. Полоса делилась на двенадцать частей, и в каждой был написан знак одного из двенадцати месяцев. Во всяком уважающем себя роду хранится, передаваемая от бабки к внучке или от деда к внуку, такая чаша, священный сосуд для гаданий и заклинаний, малое подобие Чаши Годового Круга, которой владеет сама Мать Макошь.

Смеяна с полной кринкой вернулась скоро – другой бы и светлым днем не обернулся к ручью и обратно так быстро, как она темной ночью. Не дожидаясь указаний, девушка перелила воду в чашу.

– Отойди! – буркнул Творян. – Не лезь под руку.

Не возражая, Смеяна послушно отошла в самый дальний угол и села там. Добившись своего, она стала удивительно тиха и послушна, для нее пришло время молча смотреть и ждать. К ворожбе у нее имелось способностей не больше, чем к рукоделию, и с ведуном она дружила вовсе не потому, что он готовил ее в преемницы, а просто из любопытства. Ее искусство врачевания опиралось не на премудрость, перенятую с учением, а все на то же лесное чутье: знаю, что надо делать так, а почему – не знаю. Она никогда не задумывалась, а почему, собственно, нелюдимый колдун, не общавшийся без нужды даже с родичами Ольховиками, терпит ее присутствие и выполняет ее просьбы. А Творян никогда и никому не признался бы в том, что присутствие Смеяны придает ему больше сил для ворожбы и обеспечивает успех любому обряду, гаданию или жертвоприношению.

Чародей не отрывал глаз от чаши, и казалось, сам его взгляд, тяжелый и осязаемый, успокаивал воду. Смеяна из своего угла смотрела, затаив дыхание. Она давно смирилась с тем, что никогда не научится ни прясть как следует, ни ворожить, но чужое искусство восхищало ее и завораживало. Раз за разом она наблюдала ворожбу Творяна, напряженно вглядывалась в его лицо и действия рук, все пыталась поймать ускользающую тайну общения с Надвечным Миром. Иногда ей казалось, что тайна эта близка, вот-вот кто-то окликнет ее из-за Синей Межи, и голос этот будет понятен ей. Но чаще всего это случалось в лесу, когда она шла от избушки ведуна домой. Песни леса радовали ее, но она не сумела бы перевести их на понятный людям язык и заставить послужить всему роду. А значит, какой в них толк? А никакого, баловство одно.

– Вода темна, Бездна глубока, – глухо забормотал Творян. Его заклятия были просты, но в каждое слово он вкладывал огромную, непостижимую и неодолимую силу. – Огонь ярок, уголь жарок.

С этими словами он прямо рукой взял с очага пылающий уголек и опустил его в темную воду. Уголек яростно зашипел и погас, канул во тьму. Так искры Огня-Сварожича пропадали в Бездне перед началом мира – в те безначальные времена, когда Сварожьим Молотом не был еще создан Белый Свет.

– Уголь проглоти, мне тьму освети, – бормотал Творян. Глаза его выпучились, взор застыл.

Смеяна почти перестала дышать, крепко прижимая к себе черного кота. Выйдет, не выйдет? Вода в чаше начала бурлить, сначала тихо и медленно, потом быстрее. Над широким горлом поднимался легкий пар. Вдруг в прозрачных клубах мелькнуло что-то живое. Вода успокоилась. Из глубины чаши показалась голова огромной черной жабы. Круглые, ярко-желтые глаза жабы смотрели прямо в глаза Творяну.

– Вела-матушка! – глухо, почти не разжимая губ, забормотал ведун. – Хозяйка Волны! Покажи мне путь Светловоя, сына Велемога.

Медленно подняв руку, он бросил в чашу тонкий светлый волос. Голова жабы тихо погрузилась в воду и исчезла.

Поверхность затуманилась и засеребрилась, как тонкий гладкий лед. Потом на ней возникла та полянка возле Бычьего ручья. Склонясь над чашей, Творян увидел княжича Светловоя, а рядом с ним… Мелькнул вроде бы неясный девичий силуэт и тут же пропал, растаял, как морок, каковым, собственно, и являлся… Нет, это не девушка. Это вообще не человек и даже не берегиня. Над травой рядом с сидящим Светловоем парило облачко полупрозрачного золотистого света, полное радужных переливов. Смотреть на него было нестерпимо больно. Творян отшатнулся от чаши, жмурясь и прижав к глазам ладонь. Разглядеть он ничего не успел, но успел понять, что разглядывать там и нечего.

Смеяна молча ждала, не решаясь задать вопрос. Наконец ведун крепко потер лоб, словно хотел разгладить глубоко врезанные продольные морщины, провел ладонью по бороде, в которой наверняка теперь появятся новые седые волоски. Общение с Надвечным Миром не проходит даром. Юный княжич, спящий на огнище Ольховиков и видящий со сне свою любовь, сам еще не знает, какие огромные силы протянули к нему руки.

– Ну, что там? – наконец шепнула Смеяна и подошла поближе. – Ну, что ты молчишь? – с тревогой спросила она. – Я ему обещала узнать, что за девица ему встретилась. Что я ему скажу? Что ты видел?

– Ничего я не видел! – решительно отрезал Творян, и Смеяна с изумлением поняла, что он лжет.

Ведун не поднимал на нее глаз, а Смеяна потрясенно хлопала рыжими ресницами. Что же такое он увидел, если даже рассказать не хочет?

– Ничего я не видел! – с напором повторил Творян в ответ на ее молчаливое недоверие. – Так и ему скажешь. Не было никакой девки. Померещилось ему! Сперва по лбу щитом ударили, потом вода холодная – еще и не то привидится! Отлежится – пройдет! Поняла?

Ведун бросил на Смеяну хмурый взгляд исподлобья. Он понимал, что не проведет ее, он стыдился этой лжи, но он твердо держался правила не вмешиваться в дела Надвечного Мира, недоступные его разумению. А это как раз и было такое дело.

– Ну, да! – неуверенно согласилась Смеяна.

В общем, это объяснение ее устраивало. Примерещилось! Не было никакой девки! Никакой! И слава Ладе Белой Лебеди! Нам никого и не надо! Мы и сами хороши!

– Да ты на княжича-то глаза не пяль! – бросил Творян, пристально наблюдавший за ее лицом, на котором легко читал все эти мысли. – Не по тебе дерево, и голову дурью не забивай!

– Да я не… – с горячим возмущением начала Смеяна.

– Ври больше! – грубо перебил ее Творян, и она замолчала: в проницательности ведун ей не уступал. – И думать не смей! Лучше вышивать учись, да вышей рубаху берегиням, да повесь в Ярилин день на березу, да попроси себе личика поприглядней, да жениха доброго…

– Да ну тебя! – Смеяна небрежно отмахнулась. Такое она слышала не в первый раз.

– Чего «да ну»! Замуж выйдешь, будешь как все…

– Да где уж мне! – Довольная Смеяна вскочила на ноги и повернулась, притоптывая, подражая хороводным пляскам: – Я еще похожу, себе ладу погляжу!

Творян безнадежно махнул рукой и отвернулся. Переделывать Смеяну было еще более безнадежным занятием, чем ключевой водой отмывать с лица веснушки.

Утром Светловой проснулся от шума шагов и голосов. Насмешливый и ласковый женский голос приговаривал и напевал что-то, вытягивал его из сладкого сна, полного радужного сияния. Приподняв ресницы, он увидел гибкую, по-кошачьи ловкую девичью фигуру в небеленой рубахе, скользившую по клети, склонявшуюся то к одному из кметей, то к другому. Светловой сел на лежанке и сразу встретил взгляд Смеяны. Она подошла и присела рядом. В ее желтых глазах прыгали задорные искры, в чертах лица дрожал смех, каждое движение дышало бодростью, и он вдруг ощутил прилив сил, как будто глотнул живой воды.

– Как спал, княжич светлый? – весело спросила девушка. – Дай-ка я развяжу!

Светловой подставил ей голову и приготовился терпеть, когда она будет отрывать присохшее к ране полотно. И вдруг Смеяна бросила ему на колени повязку с несколькими темными пятнами. Подняв руку, он осторожно провел пальцами по лбу. Там, где вчера была глубокая рваная царапина, сегодня оказался тонкий шрам над бровью, гладкий, как будто после ранения прошел не один месяц.