Маша, прости Артамонова Алена

1716 г. Франция. Париж

Теперь предстояло сделать самый главный и решающий ход в этой партии. Филипп вернулся домой, хорошо выспался. Он предпочитал делать дела с трезвой головой и сейчас, в одиночестве вкушая поздний завтрак, не спеша, размышлял.

«К регенту меня без должных объяснений не пустят. А узнав, в чем дело, просто поблагодарят и все лавры заберут себе. Здесь нужен помощник, кто-то из приближенных к регенту», – Филипп долго перебирал в уме перспективных союзников и остановил свой выбор на Дюбуа. Учитель и советник регента несколько поблек последнее время благодаря своим непопулярным выходкам. К тому же, и это всем было известно, Дюбуа мечтал получить одну из самых завидных епархий – Камбре, где недавно скончался кардинал де ла Тремурий. Архиепископство приносило сто пятьдесят тысяч ежегодного дохода, и аббат, не стесняясь, обратился к регенту с такой просьбой.

Герцог Орлеанский от очередной выходки своего наставника пришел в неописуемое бешенство.

– Висельник! Пропойца, сводня! Ты хочешь стать архиепископом Камбре? Да тебя поколотят епископским посохом, а я помогу!

«Да, Дюбуа именно то, что мне нужно! Он хочет получить Камбре, а я дружбу регента. С ним можно сторговаться!»

Отыскать Дюбуа оказалось делом несложным. Филиппу было хорошо известно, что каждый вечер прелат снимал с себя крест и выходил по секретной лестнице в тупичок Оперы, где его уже ожидал портшез и откуда он инкогнито пускался в авантюрные приключения. Этот священник, по собственному признанию, плохо служил мессы, но поразительно знал женскую душу и крайности любви.

Как предполагал Филипп, в назначенное время появилась знакомая фигура аббата Дюбуа. Узкоплечий, с впалой грудью и отвисшим задом, пройдоха, плут, пропойца с потухшим взором, мелочный, злобный, неуравновешенный и скудный умом. Именно этот человек был учителем регента с малых лет, поэтому никто и не удивлялся проделкам Орлеанского, зная, что он достойный ученик своего учителя.

– Святой отец, – Филипп вышел из своего укрытия.

– В чем дело? – Дюбуа, раздосадованный тем, что его узнали, презрительно поморщился.

– Маркиз де Обинье, – представился Филипп.

– Слушаю тебя, сын мой, – аббат явно торопился и посматривал в сторону ожидавшего его экипажа.

– Думаю, вам сегодня не придется читать проповеди какой-нибудь заблудшей душе, – Филипп панибратски взял аббата под руку. – Франция нуждается в вас!

– Да кто вы такой, черт побери, и что вы себе позволяете! – возмутился прелат.

– Надеюсь, вам знакомо имя Альберони? – и, видя замешательство собеседника, спокойно предложил: – Давайте сядем в экипаж, у меня совершенно случайно оказалась его переписка, а здесь, – он оглянулся, – слишком много ушей.

Заинтригованный аббат молча последовал за Филиппом и, оказавшись в карете, вопросительно посмотрел на маркиза.

– Ну?

Филипп молча зажег свечу и достал пачку писем. Аббат сам вскрыл пакет: здесь были список всех заговорщиков и детальное изложение их самых секретных планов. Пока аббат читал, Филипп молча разглядывал в окно ночной Париж.

– Это не подделка? – руки у аббата дрожали. – Нет, вы не похожи на проходимца, – он внимательно посмотрел на Филиппа. – Как вы сказали, маркиз Обинье? – он на секунду задумался. – Да, я знал вашего батюшку, надеюсь, он еще жив? Он так неожиданно покинул Париж, что, признаться, я стал забывать это имя. И что вы хотите?

– Я хочу лично передать эти бумаги регенту.

– Понимаю, – впервые улыбнулся аббат. – Дело, действительно, не терпит отлагательств. Но наш регент сейчас ужинает с мадам Парабер, – он многозначительно улыбнулся. – И тревожить его в это время я бы не советовал. Сделаем так. Я жду вас завтра в Пале-Рояле, в десять утра, – он передал бумаги маркизу. – Ну, а пока правители наслаждаются жизнью, нам, смертным, приходится разгребать за ними грязь. Я немедленно отправляюсь к принцу Селамару, насколько видно из ваших бумаг, он не замешан в заговоре. Нужно успеть арестовать заговорщиков. Прощайте, завтра в десять.

Филипп еще раз посмотрел в старинное венецианское зеркало.

«А что? Красив, умен, своеволен», – мысленно похвалил он себя.

Ярко-синий камзол, отороченный золотом и украшенный брильянтами, эффектно подчеркивал голубизну его глаз, бархатные короткие штаны, подхваченные на коленях золотыми пряжками поверх шелковых чулок, открывали взору стройные, мускулистые ноги. Беспокоиться было не о чем, и все же откуда-то изнутри нарастало возбуждение или предчувствие чего-то нового, неизведанного. И это ему нравилось.

В назначенное время он уже был в Пале-Рояле, который в народе прозвали Дворцом кардинала. Он был построен для Ришелье; умирая, кардинал завещал его малолетнему Людовику XIV, но тот больше любил Версаль, а вот герцогу Орлеанскому Пале-Рояль нравился.

Привратник незамедлительно провел его в апартаменты регента, где уже был аббат.

Герцог Орлеанский появился в сопровождении молодых людей, оживленно переговариваясь и смеясь. Он был разряжен, как девица, в длинном напудренном парике, в кольцах и браслетах, украшенный лентами всюду, где это возможно. Завидев Дюбуа, герцог радушно улыбнулся.

– Старый висельник! Ну и что за заговор ты там раскрыл?

– Разрешите представить вам моего друга маркиза Филиппа де Обинье.

– Филипп? Хорошенькое начало! Я тоже Филипп.

«Только ты II, а я I», – он подобострастно склонил голову.

– Обинье? Обинье? – повторил герцог. – Кажется, ваш батюшка служил в дипломатическом корпусе, а потом переехал в провинцию? Если не ошибаюсь, возникли какие-то семейные проблемы?

– Может быть. Мне об этом ничего не известно, – не теряя достоинства, ушел Филипп от нежелательных вопросов.

– Ну и где ваши бумаги? – он требовательно посмотрел на маркиза.

– Вот, монсеньер, – Филипп протянул тугую пачку.

– Так, посмотрим, – герцог прошел к столу и сел на высокое кресло.

– Ха, да здесь и мой давний друг герцог Менский? – он весело рассмеялся. – Откуда у вас эти письма?

– Мне их передала мадам Тунье.

– Мадам Тунье? Кто это?

– Содержательница притона, – Филипп старался держать свое слово, даже если оно дано жалкой личности.

– Содержательница притона? – громко расхохотался регент. – Я кормлю целую свору бездельников, а Францию спасает проститутка!

«Проститутка и безродный найденыш», – подумал Филипп, но вслух сказал другое:

– Случается и такое, монсеньор.

– Отблагодарите достойную женщину, – приказал регент, глядя на Дюбуа. – Надеюсь, виновные арестованы?

– Они в Бастилии, монсеньер.

– Прекрасно! – и, видя, как Леблан пытается спрятать письма в одну из шкатулок, стоящую на столе, недовольно воскликнул: – Здесь я храню дамские письма, отдайте их Дюбуа, этому своднику будет что почитать на досуге. – Герцог поднялся и подошел к Филиппу. – Вы мне нравитесь. Почему я еще до сих пор не видел вас на моих вечерах? Скажу вам, это прелюбопытнейшее зрелище.

– Почту за честь, – его сердечко пело, наконец он – безродный бродяга – сдержал обещание, данное самому себе, и взлетел на вершину Олимпа. «А ведь это было совсем нетрудно», – улыбаясь под нос, подумал он.

В тот же вечер он получил письмо от виконта де Полиньяка, ближайшего друга регента, с приглашением посетить его дом.

1988 г. СССР. Москва

Федор приехал на «Мосфильм» и, как всегда, ощутил какой-то благоговейный трепет. Это было государство в государстве, единый живой организм, слияние эпох. Ностальгический, едва уловимый запах – Вчера. Неизведанное и такое привлекательное – Завтра. И конечно, равнодушное – Сегодня.

Его многие здесь уже знали, с кем-то он здоровался за руку, кому-то бросал легкое «Привет!», кому-то едва уловимый кивок. Здесь были свои правила и царили свои нравы.

– А, Федор, заходи, – Сергей Матвеевич Круглов, коротышка лет пятидесяти, седой, с искрящимися глазами, похожий на плюшевого мишку, приветливо махнул ему рукой. Круглов был известным режиссером, они уже работали вместе и остались довольны друг другом. – Садись.

– Спасибо, – принял приглашение Федор и, удобно расположившись в мягком кресле, весело отрапортовал: – Сценарий прочитал. Готов к труду и обороне!

– Понимаешь, Федор, ты не прошел. – Круглов взял сигарету и нервно щелкнул зажигалкой.

– Как? Пробы утвердили?

– Дело не в этом, – мужчине тяжело было смотреть в глаза собеседнику, но он пересилил себя. – Оказалось, что ты не выездной, а съемки, как тебе известно, за границей.

– Это из-за отца? – виновник его поражений тут же был обозначен. – Но я не имею никакого представления о работе моего предка, да и потом, он и сам не раз выезжал за рубеж.

– Это не из-за отца, мне намекнули на какую-то темную историю из твоей личной биографии, – режиссер опустил глаза. – Тебе виднее.

«Маша! Вот и второй виновник всех бед!»

– Так что, прости… – чувствовалось, что Круглов сильно переживает.

Он и переживал. Человек искусства, Сергей Матвеевич, прожив уже столько лет на земле, никак не мог понять, почему актера выбирают не за талант, а за благонадежность. Это был не первый случай в его практике, когда по таланту шагали грязными кагэбэшными сапогами.

«Сколько их, талантливых, умных, гениальных, спилось, исчезло только потому, что не смогло реализовать себя?» – горько подумал он, провожая взглядом опущенные плечи молодого дарования.

– Держись, мальчик, только держись! – запоздало прошептал он в пустоту.

Федор опять проклинал судьбу. Теперь каждый раз, когда у него что-то не получалось, он винил жизнь, а когда что-то складывалось, восхвалял себя. Он складывал на полку свои разочарования и невзгоды и любовался ими. Даже не прилагая усилий, чтобы выйти за пределы порочного круга, он опять жалел и ненавидел себя, это был его личный путь борьбы с аспектами его же психики.

– Феденька, ну хотя бы кусочек!

Он развалился на диване, а рядом в коленопреклоненной позе, с блюдцем в руках стояла Катя.

– Это же твой любимый, ну пожалуйста, – продолжала уговаривать жена.

Федор молчал.

– Ну, не хочешь это, скажи, я что-нибудь другое приготовлю, – она заискивающе пыталась поймать его взгляд. – Феденька, ты самый лучший, самый гениальный, у тебя еще будут другие роли, – девушка очень близко воспринимала все неудачи любимого и каждый раз просила бога: «Отдай мне его боль!»

– Дура! Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?! – заорал Федор. – У тебя что, вместо мозгов солома?! Что ты ко мне лезешь со своими глупостями? – он вскочил с дивана. – Кто тебя просил давать мне советы?! – орал он, испуская свою злобу.

Федор давно привык, что жена – это еще и груша для битья. Он кричал, унижал, издевался, заставляя ее проделывать такие вещи, о которых никогда бы не посмел попросить и уличную девку. Катя все безропотно сносила, а он вдоволь наслаждался мгновенной властью, но чем больше он ее унижал, тем сильнее ненавидел себя, и ничего с этим поделать не мог, ибо это превратилось в наркотик – вначале он измывался над ней, потом истязал себя.

Наступил март, холодный, промозглый, с продувными ветрами. Федор не любил этот месяц, в душе уже весна, а на дворе собачий, зимний холод.

Он приехал домой пораньше и обнаружил записку. «Феденька, я уехала в роддом, суп на плите, жаркое в холодильнике, обязательно разогрей», – строчки дрожали, было видно, что записка далась ей с трудом.

Федора тронула эта забота, и он позвонил в роддом.

– Так, так, Екатерина Степанова, – равнодушный старческий голос выводил из себя. – Еще не родила, звоните попозже, папаша.

Федор промучился всю ночь, каждый час набирая заветный номер. Он и сам не думал, что будет так нервничать. Только в десять утра ему наконец сообщили:

– Поздравляю, у вас девочка, пятьдесят один, три девятьсот.

– А это хорошо?

– Что?

– Ну, пятьдесят один, три девятьсот?

– Ой, папаша, папаша, пятьдесят один – это рост, нормально! Три девятьсот – это вес, тоже нормально!

– Спасибо, – Федор вытер мокрый лоб.

Через семь дней новоявленный отец привез двух женщин домой. Осторожно развернув ребенка, Федор увидел смешное тело головастика. Девочка мирно спала и трогательно чмокала губками. Сквозь внезапно опустившуюся на глаза пелену он вдруг увидел, что этот незащищенный младенец и есть он, маленький Федор, ему вдруг стало жалко самого себя, такого маленького и всецело зависимого от жестокостей окружающего мира. Перед глазами поплыли счастливые картинки из детства, сияющие от счастья лица родителей, склонившиеся над его кроваткой, и голос отца: «Давай назовем его Федор», потом детская площадка и построенные совместно с мамой и Светкой песочные замки. А потом сердце пронзила жгучая боль пережитых обид и унижений, и он вдруг понял, что все еще можно исправить, начав новую жизнь в этом маленьком тельце, и он больше никому и никогда не позволит причинить страдания маленькому Федору, беспомощно лежавшему посреди огромной кровати.

Что-то произошло в его душе, и он впервые за долгие годы вновь открыл сердце для своего малыша, но только лишь для него одного, а затем опять запер дверь на все засовы.

– Феденька, ты меня совсем не слушаешь, – до него тихонько дотронулась Катя.

– А, что? – он тряхнул головой, чтобы сбросить с себя остатки видения.

– Как назовем?

– Федя, – он еще не пришел в себя.

– Это же девочка, – засмеялась Катя. – Я обещаю тебе, второй обязательно будет Федя, а ее давай назовем Машей, Машенькой, – нежно прошептала она.

Федор не хотел больше слышать это имя, но и не слышать не мог.

1984 г. СССР. Москва

– Машенька, деточка, просыпайся, – Надежда Николаевна, не церемонясь, потрясла дочь за плечи.

– В чем дело? – Маша с трудом открыла глаза. – Который час?

– Машенька, быстро одевайся, нам нужно срочно уехать.

– Куда? – девочка села и потерла кулачками лицо.

– Все вопросы потом, у нас нет времени, – мать подала ей одежду и вышла из комнаты.

Девушка, все еще не понимая, что происходит, стала медленно натягивать джинсы, за ее дверью слышались приглушенные голоса. «Интересно, кто это? – она автоматически посмотрела на часы. – Без четверти три».

– Готова? – в комнату заглянул отец.

– Пап, что происходит?

– Так нужно, деточка, верь мне, – в глазах у мужчины была тревога.

– Нас что, эвакуируют?

– Причем срочно. Готова? – он взял ее за руку. – Пошли.

Маша успокоилась, такое уже один раз было, в Польше, кто-то сообщил о заложенной бомбе, их так же ночью подняли с постели и перевезли в другое место. Тогда информация оказалась ложной.

В гостиной, кроме матери, находилось двое мужчин, один был знаком, другой неизвестен.

– Алекс, вам нужно поторопиться, машина уже ждет, – быстро проговорил незнакомец и протянул руку отцу. – Желаю удачи!

Маша вместе с родителями вышла на пустынный двор посольского комплекса.

– А где все?

Взрослые переглянулись, но почему-то промолчали.

«Наверное, мы последние», – усаживаясь в машину, сделала вывод девочка и, положив голову на плечо матери, сладко заснула.

Ее опять разбудили и, открыв глаза, Маша увидела трап самолета.

– Мы уезжаем?

– Да, – отец легонько подтолкнул ее в спину.

– Куда?

– Мы возвращаемся домой.

– Я не поеду!

– Маша, сейчас не время для истерик! – строго прикрикнула Надежда Николаевна.

– Нет! – озираясь в поиске отходных путей, прокричала девочка.

Но никто не стал ее слушать, морской пехотинец, как былинку, взял извивающееся тело и занес в самолет.

Она кричала, плакала, а самолет, в котором они были единственными пассажирами, набирал высоту.

– Девочка, пойми, – рядом присел отец, – если бы мы так срочно не покинули Россию, нас бы арестовали.

– За что?

– Это трудно объяснить, мы просто попали в жернова двух политических систем, а доказывать друг другу свое превосходство они предпочитают на простых людях, – Алекс Морозов слегка кривил душой, но только слегка.

– А Федор? – ее губы дрожали.

– Ты сможешь ему позвонить. Потом. – И, посмотрев в несчастные глаза дочери, добавил: – Может быть, он сможет приехать…

– Когда? – в ее голосе прозвучала вся надежда Мира.

– Ну, наверное, когда закончит школу. – Александр просто старался успокоить дочь, сам в свои слова он не верил.

– Но это же через месяц?!!

1985 г. США. Коннектикут

Прошел год, самый тяжелый, как тогда казалось, год ее жизни. Мир окрасился в черный цвет, Маша с трудом сдала экзамены в школе, она вообще жила теперь с трудом.

Сразу же по приезде домой девочка не выпускала телефонную трубку из рук, но неизменно корректный голос телефонистки сухо отвечал: «Абонент не отвечает».

– Как, как не отвечает?! – кричала Маша. – Он должен ответить!

– Вы хотите повторить заказ? – непоколебимо спокойным голосом интересовалась работник связи.

– Да! Да! Пожалуйста!

– Ждите.

И все начиналось сначала.

Каждый день Маша писала ему письма, несмотря на то, что они всегда возвращались с пометкой «адресат выбыл». И тогда Маша, взяв деньги, без разрешения родителей отправилась в Вашингтон.

В просторном, современной постройки здании по Tunlow road ее встретил любезный «товарищ» и после заполнения необходимых анкет предложил отправиться домой.

– Сколько мне ждать? – она затаила дыхание.

– В течение десяти дней мы вам позвоним, – маленький лысый мужчина буравил ее глазами.

Маша выдержала взгляд – в этом неприятном на вид человечке было заключена вся ее дальнейшая жизнь, ее опасность и защита, гибель и спасение.

Девушка вернулась домой, а на следующий день их навестил Роберт.

Алекс Морозов молча смотрел на гостя, Роберт был его сослуживцем, худой, высокий, с гривой седых волос и походкой профессионального военного. Когда ему позвонили из конторы и сообщили о выходке дочери, настоятельно попросив принять необходимые меры, Алекс честно признался, что не сможет этого сделать. Тогда появился Роберт.

– Виски? – прервал затянувшуюся паузу хозяин дома.

– Да, пожалуй, – он ослабил галстук. – Извини, но я должен буду поговорить с ней достаточно жестко, может быть, хоть это отрезвит ее.

– Нет. Я тоже раньше так думал, но теперь понимаю, что нет, – Алекс подал стакан гостю и тяжело опустился в кресло. – Это больше, чем нам кажется. Это больше, чем она сама! – он сделал глоток. – Пойми, это самое дорогое, что у меня есть, я жизнь за нее готов отдать! – в глазах стояли слезы. – А стал палачом собственной дочери.

– Не казни себя, ты делал свою работу. И хорошо делал! – с жаром добавил гость. – «Пурпурным сердцем» просто так не награждают! Ты помог людям обрести свободу, коммунистический режим в Польше – пал, и твой вклад здесь просто неоценим, и в России, не сегодня – завтра, твой труд будет оправдан. Ты великий человек, Алекс!

– Мы не на приеме у шефа, так что прекрати нести чушь! Какое мне дело до всех этих людей, если я не смог сделать счастливым всего одного! И самое главное – это моя дочь!

– Порой приходится идти на жертвы, ты знал, куда идешь работать, – назидательно произнес Роберт, но, посмотрев на тревожные черные круги, пролегшие под глазами собеседника, немного смягчил тон. – Поверь, это просто детская блажь, она еще будет счастлива, выйдет замуж…

– Что ты говоришь? Какие жертвы, это же моя дочь, моя! – Алекс схватил Роберта за руку. – Ну, можно же что-то предпринять? Ну, вывезите этого мальчика сюда!

– Это невозможно.

– Но почему? Мы вывозили и более значимых людей.

– Это невозможно, – твердо повторил Роберт. – Поднимется слишком большой шум. Мир и так на грани взрыва, отношения напряжены до предела, продолжается конфронтация вокруг стратегических вооружений и размещения ракет средней дальности в Европе, Олимпийский комитет СССР заявил об отказе участвовать в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе, президенты не выпускают красную кнопку из рук, сегодня достаточно и малой искры, для того чтобы разгорелся великий пожар! Ты хочешь, чтобы из-за какого-то мальчишки началась третья мировая война?

Маша услышала стук в дверь и еле слышно отозвалась.

– Мам, я не хочу есть, я сплю.

– Это не мама, а кушать тебе обязательно нужно, смотри, как похудела, – в комнате появился сослуживец отца, девушка была с ним знакома еще по Варшаве. – Можно? – уже расположившись в ее кресле, спросил он. – Мари, нам нужно поговорить.

Маша удивленно подняла брови.

– Я принес тебе одну кассету.

– Фильм? – переспросила она, с трудом отрывая голову от подушки.

– Да, кое-что о России.

«Россия! Россия!» – слова волшебным звуком отозвались в сердце.

– Где у тебя видео? – он уже рылся в ее аппаратуре.

Маша, затаив дыхание, села поближе.

– Это скрытая съемка наших спецслужб, – Роберт присел рядом. – Поверь, мне стоило огромных усилий привезти этот фильм сюда. Но я думаю, что это единственный способ остановить тебя, – он говорил ровно и монотонно, словно читал лекцию.

«Ну, хватит! Включай же!»

Словно прочитав ее мысли, Роберт замолчал и нажал на пуск. На экране замелькали черно-белые кадры очень плохого качества, пересеченные белыми линиями помех. Маша напряженно вглядывалась и, наконец, поняла, что на экране плохо освещенное помещение, скорее, какой-то подвал из времен средневековья. В комнате, подвешенный на веревке, болтался незнакомый мужчина, которого методично избивали двое в военной форме, затем появился третий с раскаленным шестом и воткнул его в ногу подвешенного, даже без звука был слышен его нечеловеческий крик.

– Ну все, пожалуй, достаточно, – видя полуобморочное состояние девушки, Роберт нажал на стоп.

Экран погас, но крик незнакомца так и остался висеть в воздухе.

– Зачем вы мне это показали? – нервно обхватив плечи, дрожащим голосом спросила Маша.

– Это подвалы КГБ. Во-первых, ты и сама могла там оказаться, но, к счастью, наши спецслужбы работают лучше, чем их, – не без гордости произнес Роберт. – Нам удалось вас спасти, а теперь ты хочешь сама отдать себя им в руки?