Маша, прости Артамонова Алена

2001 г. Россия. Москва

– Вот ты где? – в спальню просунулась светловолосая голова сынишки. – Спрятался? – заговорщицки поинтересовался он и прыгнул к отцу на кровать.

– Понравилось у Романовых? – сын вместе с бабушкой вернулись от соседей.

– Не-а! Не люблю в гости ходить, – честно признался маленький человечек.

– Почему?

– Там нужно всем показывать, что ты хороший, и все доедать.

– Значит, дома можно быть плохим? – еле сдерживая улыбку, поинтересовался отец.

– Дома можно быть самим собой, – совсем по-взрослому признался мальчик.

– Феденька, – в комнату, предварительно постучав, вошла Катя с телефонной трубкой в руке. – Тебя.

– Кто? – Федор, недовольный прерванным общением с сыном, укоризненно посмотрел на жену.

– Николай Крылов, – прикрыв трубку рукой, тихонько прошептала Катя, – говорит, что это срочно. Он уже несколько раз звонил, – она передала ему аппарат и взяла на руки сына. – А тебе пора спать, поздно уже.

– Мамочка, спать опоздать нельзя, это не кино, – мальчик с надеждой посмотрел на отца, но поддержки не получил, поэтому грустно помахал рукой.

– Алло, – оставшись один, Федор поудобнее устроился на кровати.

– Зазнался, знаменитостью стал, старых друзей – побоку, – голос у одноклассника совсем не изменился, был таким же бодрым и жизнерадостным.

– Ну, это еще не известно, кто зазнался, – рассмеялся Федор. – Это ты у нас знаменитость – владелец газет, пароходов.

– Врут, все врут! Ни газет, ни пароходов, так, маленький краник на трубе, ведущей из щедрых недр родины, – отшутился Колька. – Как все-таки здорово вновь слышать твой голос. А то исчез, женился и даже на свадьбу не пригласил.

– Так получилось, извини, но я тоже чертовски рад, – он широко улыбнулся. – А ты с нашими общаешься?

– Не то чтобы плотно общаюсь, а так – созваниваюсь кое с кем, иногда на тусовках пересекаемся. Лерку помнишь?

– Рыжову?

– Она у нас теперь не Рыжова, а жена депутата, Валерка – дома строит, а Юрка Самсонов, помнишь? Погиб.

– Неужели? – оба замолчали.

– А помнишь, как ты в пятом классе у отца пистолет стащил и хвастался, что тебя им лично министр обороны наградил? – почему-то вспомнил Федор.

– Как же забудешь, неделю на заднице сидеть не мог.

Они весело вспоминали школьные годы, и Федору стало как-то легко и спокойно, хотя все, над чем они сегодня смеялись, тогда не вызывало столь приятных впечатлений.

– А чего мы с тобой по телефону треплемся? Давай встретимся? – предложил Федор. – Приезжай ко мне.

– Долго ехать, я в Лондоне, а насчет встречи ты совершенно прав! Обязательно надо увидеться! Ты знаешь, после того, как решили снять эту передачу, я теперь все время наше детство вспоминаю, и так хорошо на душе, жду не дождусь, когда вас всех увижу. Федь, ты чего замолчал?

– Я туда не пойду.

– Здрасьте, ты же у нас герой дня?

– Герой не герой, не пойду, – резко оборвал Федор.

– Постой, – Колька немного помолчал. – Ты из-за Маши?

Федор по-прежнему молчал.

– Ну и зря! О ней никто говорить и не собирается после того, как она сбежала. Да, что там! Даже вспоминать противно! Так что не морочь голову, приходи! А какой я банкет заказал, скажу тебе по секрету, – он почему-то перешел на шепот. – Огромный торт, а там девочки…

Федор чувствовал себя мучительно-скверно, но разговор с одноклассником уже посеял зерно сомнения в его душе, ностальгические картинки школьной жизни так четко всплывали в памяти, что казалось, будто все это происходит сейчас. Желание встретиться с детством взяло верх. «В конце, концов, почему я должен портить себе жизнь из-за этой дряни!» – и он с новой силой рисовал в воображении картинки униженной жизнью Маши.

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

– Прощайтесь.

– Разве мы не останемся с ней?

– Нет, этот путь она должна пройти сама.

– Когда мы сможем забрать… – Алекс не смог произнести это страшное слово.

– Через три года, – лицо монаха не выражало никаких эмоций.

– Что? – ахнула Надежда Николаевна.

– Вы хотите сказать, что она проживет еще три года? – заикаясь, переспросил отец.

– Сколько она проживет, мне не известно, но через три года она должна будет покинуть эти стены.

Лучик надежды коснулся родителей, и они склонились над дочерью, веря и не веря в услышанное.

«Может, я вижу ее последний раз», – Алекс погладил девочку по голове. Ему хотелось стать защитой, стеной, воином, схватить весь мир и бросить к ногам дочери. Он мог сделать ради нее все, но не знал как.

Маша внезапно открыла глаза и посмотрела на родителей.

– Ты счастлива?

Она попыталась шевельнуть губами, но безуспешно.

«Только бы он оказался прав!» – мать целовала больные, высохшие руки ребенка, не зная, дано ли ей будет еще раз увидеть самое дорогое, что у нее есть. И как не страшно ей было оставлять на волю судьбы свою драгоценную ношу, но у нее не оставалось выхода, потому что она выбрала – шанс.

Машу теперь все время окутывал вязкий, липкий, тягучий мрак, она с трудом прорывалась через темноту к маленькой светящейся точке, но тьма не отпускала ее, словно болото, засасывая все глубже и глубже. Временами наступало просветление, и сквозь пелену, такую же вязкую и тягучую, девушка видела незнакомое монголоидное лицо в желтой шапочке и горький вкус на губах, обжигающий внутренности, после чего она опять летела в пасть бездны.

1720 г. Франция. Париж

Филипп в полном одиночестве сидел в парке за домом. «Грустно, но почему же так грустно и отчего так щемит сердце? Жизнь никому не сходит с рук, даже самым счастливым из нас». Он окинул взглядом тенистые аллеи, аккуратно посыпанные гравием дорожки, античные скульптуры из мрамора и маленький пруд. Чуть далее он заметил сгорбленную фигуру Джо. Старик тяжело ступал, опираясь на палку. «Совсем старый, скоро и ты покинешь меня», – невесело вздохнул Филипп.

Старик доковылял до скамейки и, тяжело дыша, присел рядом.

– Грустишь?

– Размышляю, – Филипп обнял старика за плечи. – Удивительно, как в Париже летит время. Если взять каждый день в отдельности, то не окажется ни одного незаполненного, но если соединить их вместе, то можно изумиться, как они пусты, – он печально вздохнул. – Отец, скажи, почему так устроен мир, чем больше возможностей, тем меньше желаний? Теперь мне с трудом удается мечтать.

– Дважды согревается тот, кто сам рубит дрова для своего камина.

– Последнее время я перестал тебя понимать.

– Именно это и пугает меня больше всего, – он взял его за руку. – Ты – самое дорогое, что у меня есть, и моя душа разрывается от боли, видя, как страдает твоя. Послушай меня, мой мальчик, – его негромкий голос был наполнен любовью. – Наверное, сейчас я понимаю тебя лучше, чем ты сам. В тебе сидит ядовитое жало, и вместо того, чтобы вырвать его, ты выкладываешь кирпичики жизни вокруг, не замечая, что твой дом пропитался ядом. Вырви это жало, тебе сразу станет легче дышать, и ты опять научишься мечтать.

– Спасибо, – Филипп повеселел и крепко обнял старика. – Ты прав! Ты как всегда прав! – он резко вскочил. – Мне нужно уехать, только не спрашивай ни о чем.

– Ты уверен, что правильно меня понял? – но вопрос повис в воздухе.

1986 г. Тибет. Монастырь Тикс

Маша открыла глаза и отчетливо увидела серый каменный потолок. Она попыталась пошевелить рукой, но не смогла, тело свинцом тянуло вниз.

Над ней склонилось незнакомое лицо молодого мужчины.

«Значит, это не сон, а уже реальность», – она была счастлива оттого, что вновь подчинила себе разум.

Монах внимательно посмотрел на девушку, а затем исчез, чтобы вернуться через несколько минут с другим монахом, который казался древним стариком.

– Где я? – Маше казалась, что она громко кричит, но она всего лишь беззвучно шевелила губами.

– Не волнуйся, – старик говорил, медленно растягивая слова.

– Мама? – она понимала, что ее не слышат, но все равно задавала вопросы.

– Твои родители дома, – он словно читал ее мысли.

– Почему я здесь?

– Твоя душа пыталась покинуть этот мир, не выполнив своих задач. – Ты у друзей, не переживай, тебе предстоит пройти долгий путь, – он повернулся к молодому монаху и отдал непонятные Маше распоряжения.

Реабилитация была долгой и мучительно тяжелой, ее поили горькими травами, от которых горели все внутренности, натирали мазью, с резким запахом мяты, делали очень болезненный массаж. Девушка уставала, кричала от боли, но сопротивляться у нее еще не было сил. Она ощущала себя как бы переломанной пополам. Постепенно, сквозь легкое покалывание, начали двигаться руки, потом ноги. Затем при помощи монаха она стала подниматься и делала несколько неуверенных шагов. Маша трогала свою голову и не понимала.

– Зачем меня постригли наголо?

Но ответа не последовало. Молодой монах был немногословен, отдавая лишь короткие приказания.

– Ешь, пей, иди.

Изредка ее навещал старик, внимательно осматривал и на все ее расспросы отвечал всегда одинаково.

– Еще не время, сейчас твоя задача восстановить тело.

Несмотря на однообразие нынешней жизни и отсутствие близких людей, Маша ощущала какое-то внутреннее спокойствие и свободу, плюс маленькие радости от возвращающейся возможности обладания своим телом и разумом…

Прошел год, где-то там осталась другая жизнь, словно прочитанная книга, не имеющая к тебе никакого отношения. Маша уже прилично понимала людей, приютивших ее, и успела ознакомиться с устройством монастыря, ставшим ей домом.

Главное сооружение монастыря, перед которым стояла гонпа, было двухэтажное величественное здание с большой, раскрашенной в яркие цвета дверью, в котором находился внутренний дворик, вымощенный гладкими от времени камнями. Справа в одном из углов находилась дверь, ведущая в главный храм, где главное место занимал Будда. Монастырский интерьер назвать богатым не поворачивался язык, здесь отсутствовало роскошь христианских храмов, призванная подавлять своим великолепием и величием человеческое Я.

Здесь все было опрятно и аккуратно, как в обыкновенном жилище.

Слева находилась веранда, на которой было установлено огромное молитвенное колесо. По правую сторону двора располагались комнаты монахов.

Пища была однообразна. Утром – вода и ломтик ржаного хлеба, в обед – маленькие шарики, которые запивали молоком. Как их делали? В деревянную миску с мукой добавлялась теплая вода, и все это взбивалось маленькими деревянными палочками до тех пор, пока не превращалось в густую пасту, из которой и лепили шарики. Вечером – чай и хлеб. По праздникам подавалось пиво, сваренное самими монахами из хмеля.

Несмотря на этот скудный рацион, Маша ежедневно ощущала прилив новых сил, как маленький ребенок, впитывая в себя новые впечатления – шелест ветра, утреннюю зарю. Каждое мгновение было наполнено радостью и светом.

«Неужели должно случиться что-то страшное для того, чтобы научиться ценить эти маленькие радости?» – удивленно спрашивала она себя, ощущая невероятную свободу и от тех, кого хочется видеть, и от тех, кого не хочется, от ситуаций, преследующих ее, но не способных достичь, что тоже давало ощущение свободы и счастья. Маше уже было трудно представить безнадежность, боль и погасшие искры несбывшихся надежд. Оглядываясь назад и сравнивая свои невзгоды с той радостью, которую приносил ей каждый новый день, прошлое казалось кошмарным сном, не имеющим к ней никакого отношения, словно вся ее прошлая жизнь – это была злая сказка, рассказанная ей злопыхателем на ночь.

«И все-таки трудные времена имеют одно неоспоримое преимущество, они освобождают человека от всего наносного, учат довольствоваться малым, оттачивая ум и обостряя внутреннюю восприимчивость, и в тьме безысходности наконец-то засветились яркие маяки надежды. Полезно опуститься на дно, чтобы потом было от чего оттолкнуться», – пришла она к неожиданному выводу.

Монахи занимались своей рутинной работой, не обращая на девушку никакого внимания. И только после того, как она сама обратилась с просьбой разрешить ей делать что-либо полезное, ей поручили носить воду из близлежащего ручья и подметать внутренний двор.

Вскоре Маша обнаружила, что за неулыбчивыми, равнодушными лицами монахов скрываются доброжелательные души. Они были доверчивы и беззащитны, словно маленькие дети. Вскоре и настоятель стал приглашать девушку на беседы, которые она полюбила и ждала с нетерпением, понимая, насколько он занят.

– Наша религия исповедуется двумя монашескими орденами – красным и желтым. Первые признают власть Панчена и могут жениться. Мы – желтые, даем обет безбрачия и наш владыка Далай-лама. Но наш монастырь все же отличается о других. Он был основан в VIII в., как ты сама могла заметить, в недоступной местности. Это было сделано для сохранности древних манускриптов. И для того, чтобы старания наших предков не пропали даром. Последняя попытка завладеть драгоценными знаниями предпринималась во время Второй мировой войны. Нацисты снарядили хорошо оснащенную экспедицию на Тибет, многие наши собратья пострадали в те тяжелые времена. Но до нас они так и не смогли добраться, местные жители отказались помогать нацистам, несмотря на смертельную опасность, а сами они не смогли найти дорогу. На время мы даже разобрали мосты и пользовались веревками.

– У вас есть домик для гостей, а никто там не останавливается.

– Ты наша гостья.

– А другие? Почему сюда больше никто не приходит? Я понимаю, нельзя принимать нацистов и всякую нечисть, но… простые люди?

– Мы обладаем большими знаниями, и в нечестных руках они могут разрушить этот хрупкий мир. Человек слаб, и где гарантия, что, осознав, чем он владеет, у него не появится соблазна подчинить себе мир?

– А почему для меня сделали исключение?

Настоятель немного подумал, словно размышляя, как лучше и понятнее ответить.

– Это моя последняя жизнь на земле, и я раздаю долги. Ведь именно я завел тот механизм, который перевернул твою жизнь и поставил на путь гибели твою душу. Не бойся, – он опять читал ее словно открытую книгу. – Ты хочешь узнать все сейчас, но невозможно писать, не выучив букв. Нетерпение – это сопротивление познанию. Ты хочешь получить ответ, не усвоив урок, – он опять говорил загадками.

Жизнь в монастыре начиналась в пять утра. Общая молитва, потом занятия, у каждого свое, в полдень обед, потом опять занятия, после ужина философские беседы, вечерняя молитва и отход ко сну в полночь.

Рассвет. Влажные камни, звенящая тишина.

Маша стоит у монастырских стен, а под ногами плывут облака, она словно повисла между небом и землей. Кружится голова, но через какое-то время солнце нагревает воздух и все это белое войско грозно несется на девушку. И вот она, окутанная влажными, прохладными хлопьями, ощущает истинную свободу и блаженство. Но прошла минута, другая и облако отпустило ее, уносясь в даль по склону горы. Дымка растаяла словно сон, и она оказалась лицом к лицу с настоятелем. Это было так неожиданно, словно он спустился с небес.

– Я тоже люблю раннее утро, в это время чувствуешь себя частичкой вселенной.

«Наверное, я никогда не привыкну к его „шалостям“, ведь знал же, что я испугаюсь», – но сказала другое. – Потрясающий вид, и этот горный ручей, то и дело пытающийся стать водопадом, и эти величественные склоны. Только здесь можно понять всю свою ничтожность и все свое величие.

– Это место – центр земной силы, трудно поверить, но Тибет два раза был дном океана и, вобрав в себя покой и глубину, взмыл вверх почти на пять тысяч метров, – он взял Машу за руку и повел ее к маленькому выступу, окруженному монастырской стеной. – Видишь, – он указал на цветные кучки мелкой гальки. – И вот, – он подал ей лист бумаги с непонятным и сложным рисунком. – Выложи из камней точно такой же. Не торопись и, главное, делай это с удовольствием и любовью.

Маша очень старалась, ведь это была первая просьба со стороны гостеприимного хозяина. Работа увлекла, каждый новый камешек дарил ей какое-то воспоминание или мечту. Она действительно почувствовала любовь к этому, сотворенному ее руками шедевру. Через две недели Маша, довольная собой, ждала заслуженной похвалы. Настоятель внимательно осмотрел рисунок и совершенно неожиданно для девушки взмахнул палкой, превратив шедевр в руины.

– Почему?! – она еле сдержала себя, чтобы не наброситься на него с кулаками.

– Пойдем, – он взял ее за руку, они обогнули стену, и Маша увидела молодого монаха и законченную модель двухметрового Будды. Готовая фигура была похожа на цветочную клумбу изумительной красоты, и тут молодой человек, бросив короткий взгляд на непрошеных гостей, взмахнул руками. И эта хрупкая работа превратилась в кучу песка, словно плохой конец красивой истории.

– Он работал три месяца, – спокойно посмотрев на девушку, объяснил старик.

– Но зачем?

– Созерцая кропотливый процесс рождения и мгновенное умирание красоты, люди приобретают мудрость, не знающую границ и препятствий. Умение концентрироваться в такие моменты помогает открывать мир и понимать суть вещей.

Маша вспомнила бабулю и вечный недовязанный ею шарф.

Старая женщина аккуратно выплетала сложные, ажурные узоры, но когда подходила к концу, молча любовалась своей работой и начинала его распускать.

– Бабуля, но это же красиво! Жалко, – вздыхала Маша.

– Жалко, – соглашалась бабушка. – Зато как успокаивает нервы…

1720 г. Франция. Париж

Филипп, оставшись один, лег на диван и закрыл глаза…

Вот опять красивая молодая женщина толкает его в воду и он отчетливо ощутил на губах соленый привкус моря.

– Ничего не бойся!

– Я не хочу умирать!!! – страх раскаленной иглой вонзается в сердце, женщина, которую он боготворит, бросает его в пасть бушующей стихии. – Мамочка, спаси меня!!! – но волны покрывают его с головой. Как ужасно было это предательство. Она бросила его, чтобы спастись самой…

А вот и добродушное лицо Марии, она принесла его домой, накормила луковым пирогом и подарила Надежду…

Вкус моря и запах лука навсегда остался в его памяти как нестерпимая боль предательства. Две женщины, разорвавшие пополам его сердце. Воспоминания о них жгли огнем, не давая дышать. Филипп очень хорошо помнил тот день, когда пришел к морю, маленький, беззащитный, никому не нужный, с одним-единственным желанием умереть. Боль и безысходность до сих пор кровавой раной жила в его душе.

Потом появился Джо и мадам Обинье, но Филипп не сразу научился доверять им. Ему все время казалось, что его опять выкинут, как надоевшую игрушку, и, слишком рано повзрослев, он стал жить не так, как хотелось, а так, чтобы этот кошмар не повторился вновь.

«Джо прав! Я должен вырвать это ядовитое жало! С корнем, чтоб не осталось и следа!» – злость и обида застывшими картинками перед глазами не давали ему покоя, требуя отмщения, он всегда знал, что накажет обидчиков. «Видимо, это время пришло!»

Иногда он увлекался чем-то и совсем забывал о мести, тогда в его душе воцарялся покой и забытое чувство защищенности, но случавшиеся маленькие неприятности тут же превращались в чудовище, которое душило его и заставляло трепетать от ужаса. Страх овладевал умом, заставляя искать средства для борьбы с ним. Он изо всех сил стремился наверх. Деньги на этом этапе дарили зыбкую надежду защищенности, и он старался, как мог, чтобы укрепить свои позиции в доме маркизов де Обинье. И, как ему казалось, очень в этом преуспел.

Но случайно подслушанный разговор маркиза с женой той страшной ночью, когда он пробирался в комнату Поля, опять вывел его из равновесия. Все дальнейшее он до сих пор видел, словно через мутное стекло. Он пришел в комнату Поля, они вместе начертили магический круг, зажгли свечи, а потом…

Филипп положил руки на хрупкие плечи, названый брат обернулся и сразу все понял. Он не закричал, не стал сопротивляться, в его глазах не было страха. Это Филипп будет помнить всегда, там было понимание и прощение.

Позвонки хрустнули.

Филипп перетащил тело в центр круга и пошел к себе в комнату, где спокойно заснул. Утро он встретил с тяжелой головой. «Какой ужасный сон», – подумал мальчик и тут же услышал топот ног и душераздирающий крик мадам. Он медленно встал и прямо в ночной рубашке отправился в комнату названого брата.

Свечи догорели, мальчик, словно подбитая птица, лежал в центре круга и открытыми глазами смотрел на Филиппа.

– Нет!!! Нет!!! – с ним случилась истерика.

Несколько дней Филипп пролежал в бреду. Он действительно очень сильно привязался к маленькому маркизу и испытывал неподдельное чувство любви.

«Как случилось, что из друга ты превратился в препятствие? Почему все это происходит со мной? Почему дорогие мне люди либо предают меня, либо я предаю их? Неужели моя любовь способна только разрушать?» – он задавал себе все новые и новые вопросы, но ответа на них не находил.

К страху за содеянное присоединился ужас быть раскрытым. Поделиться своей бедой было не с кем, поэтому он боролся сообразно его возрасту и накопленному опыту. Он искал оправдание самому себе, и вскоре оно нашлось.

«Если бы меня не бросила мать, если бы Мария не выгнала меня на улицу, я бы не встретился с Полем и он был бы жив», – как легко найти оправдание, особенно если искать его для себя.

Теперь его жажда мести была подкреплена еще одной весомой причиной, и чем сильнее его охватывала страсть к мести, тем меньше оставалось места для благоразумия и тем сильнее была вероятность проигрыша, но он этого еще не понимал.

А пока, чувствуя личную вину перед маркизами, он изо всех сил старался заменить им сына. Старался и за себя, и за Поля.

Получив материальную независимость, Филипп по крупицам стал собирать информацию о своих врагах. С Марией все оказалось совсем просто.

Мария всегда чувствовала себя белой вороной в том городке, куда привез ее муж, и мечтала уехать, но ее суженому такая жизнь нравилась, и Мария по инерции следовала за ним. Маленький мальчик пробудил в ней это, ставшее зыбким, желание, а главное, дал силы сделать тот важный шаг к спасению ее души. По крайней мере ей так казалось. Вернувшись к мужу, она начала готовить побег, и для того, чтобы он ничего не заподозрил, была с ним очень нежна и обходительна. Муж уже было подумал, что жизнь налаживается. Мало того, что он избавился от мальчишки, так еще и любимая женушка наконец-то обратила на него внимание. «Все-таки не зря я заплатил святому отцу, он отработал каждую унцию моего золота!»

Собрав кое-какие драгоценности и деньги, через три месяца Мария вернулась в Плимут с твердым намерением остаться здесь навсегда. Не обнаружив Филиппа, женщина бросилась его искать, но все ее попытки оказались тщетными. Мальчик словно сквозь землю провалился. Совершенно обезумевшая от горя и разбитых надежд женщина проклинала сестру, ее мужа, священника и, конечно, себя. И вот теперь, растерзанная и потерянная, она собиралась вернуться назад. То, что муж ее простит, она даже не сомневалась. Но поездку пришлось отложить из-за ее плохого самочувствия. Сама Мария отнесла это за счет нервного расстройства, но бедной женщине с каждым днем становилось все хуже и хуже, ее постоянно тошнило, а сильные головные боли не давали подняться с постели.

– Не хватало еще, чтобы она здесь сдохла, – ворчал деверь. – Своих проблем мало?

Мария и сама понимала, что долго находиться в доме сестры не сможет, поэтому попросила послать за доктором.

В то, что сказал доктор, верилось с трудом, но, потрогав свою набухшую грудь, она поняла, что оно прав. Святая Тереза все же сжалилась над ней и, забрав одного ребенка, решила подарить другого.

– Ты должна вернуться к мужу, – пыталась вразумить ее сестра.

– Ни за что! – Мария повеселела. – Я никому не позволю загубить душу моего малыша. Деньги у меня есть, теперь я непременно уеду далеко-далеко, где нас никто не найдет. Я подарю ему всю свою любовь, он станет врачом, – поглаживая живот, мечтала женщина.

Она поселилась в пригороде Лондона, сняв маленькую, но аккуратную квартиру. Вечерами, сидя у открытого окна, Мария вязала носочки и чепчики и предавалась мечтам.

Судьба щедро одарила ее. Мария родила двойню – мальчика и девочку. Это стало тяжелым испытанием для ее уже не молодого организма. Роды были сложными, забота о детях отнимала последние силы, деньги таяли на глазах, и она с опозданием осознала, что вскоре ей нечем будет кормить малышей. Мария понимала, что надеяться не на кого, а трехлетних детишек нужно ставить на ноги. Женщина пошла на ткацкую фабрику, закрывая малышей дома и страдая от того, что не только не может уделять им времени, но и вдоволь накормить.

Работа по четырнадцать часов в день окончательно подорвала ее и без того хрупкое здоровье. Чувствуя, что силы на исходе, Мария собрала свои нехитрые пожитки и поехала к мужу, в надежде упасть ему в ноги и упросить принять если не ее, то хотя бы детей. Но и здесь ее поджидал удар. Муж, не сумев пережить ее бегство, запил и по пьянке сгорел вместе с домом. Остатки добра растащили соседи и, несмотря на жалкий вид вдовы, отдавать не собирались. Мария из последних сил добралась до сестры, где тяжело умирала, видя, как издеваются над ее пятилетними малышами старшие кузены и дядька, но ничего уже поделать не могла.

– Простите меня, – шептала она испуганным голодным малюткам, которых мечтала сделать счастливыми. Но дать им сумела только голодное детство и тяжелую долю сиротства. – Господи! Я еще понимаю, почему ты выслушиваешь наши просьбы, – мы так вопим, что нас невозможно не услышать. Но зачем их исполнять?!

– Собаке – собачья смерть! – злобно выругался Филипп, дочитав письмо, в котором рассказывалось о судьбе Марии, до конца. – Теперь понятно, почему был разыгран весь этот спектакль со священником. Она уже знала, что у нее будут свои дети, потому и погнала меня со двора, как приблудную псину, – человеческая память очень тонкая вещь, и порой мы помним то, что сами себе придумываем. – Ну что ж, жизнь сама с тобой разобралась, даже еще жестче, чем бы это смог сделать я. Теперь на очереди родная мамочка! Куда же ты спряталась вместе с сестричкой? – девочку он тоже ненавидел, ведь это в ее пользу сделала свой выбор мамаша. – Эта девчонка живет за мой счет. Ну ничего, вы думали, что я умер! Нет, дорогие дамочки, я готовлю вам славненький сюрприз!

1988 г. Тибет. Монастырь Тикс

Незаметно пролетел еще один год. Покой и умиротворение, царившее в обители, как нельзя лучше содействовали ее душевному покою и положили начало новому качеству жизни. Рамки ее сознания расширялись, и она полюбила эти путешествия познания самой себя.

На исходе второго года настоятель вывел девушку за восточную стену монастыря, где было несколько пристроек, соединяющих монастырь с горными склонами. Пещеры, вырубленные в горах прямо над монастырской стеной, напоминали гнезда огромных птиц.

Маша со стариком стали взбираться наверх по веревочной лестнице, причем настоятель делал это намного проворнее девушки. Наверху он завел свою спутницу в одну из пещер. Привыкнув к темноте, девушка увидела простой алтарь, на котором стояло несколько жертвенных фигурок из муки и масла. Старик подошел к небольшой подставке, на которой покоился человеческий череп, взял небольшую ложечку и, взглядом приказав ей сложить руки лодочкой, зачерпнув из страшной чаши напиток, налил ей в руки.

– Это чан, – спокойно пояснил он. – Сделай небольшой глоток, затем омой лоб и горло. Это символизирует очищение тела, речи и ума, – подождав, пока Маша исполнит его указания, он продолжил: – Когда-то энергия «Ки» или, как вы ее называете, ДНК, состояла из двенадцати нитей, а теперь превратилась в двойную спиральную нить, это процесс современной эволюции человека, – впервые в его словах Маша уловила грустные нотки. – Ты должна воссоединиться с утраченными знаниями и сформировать новые нити при помощи Света. Не бойся, это не трудно, – ласково подбодрил он. – Тебе просто нужно довериться Вселенной.

Маша впала в какое-то коматозное состояние, перед ее взором, словно картинки через замутневший экран проплывали впечатления и воспоминания ее недавней жизни, потом появились люди в старинных платьях, бедные и богатые, конные сражения, яркие костры средневековья… К рассвету третьего дня в пещеру проник лучик восходящего солнца. Луч становился все ярче и шире, она вдруг внезапно встала и почувствовала, что ее ноги словно вросли в землю, руки неожиданно понеслись вверх, луч настиг ее в районе темени и пронзил все ее тело. Маша, словно распятая огненным светом, стояла так несколько часов, и Прошлое вдруг стало больше Будущего…

1721 г. Франция. Париж

Он нанял лучших сыщиков, чтобы они разыскали мать и сестру, но ни Эльза, ни Аннет Рошар ни по одну сторону Ламанша не объявлялись. У него даже промелькнула слабая надежда, что они все же погибли, но он хотел знать это наверняка, поэтому решил начать поиски дяди, на встречу с которым, они собственно и направлялись. Но найти человека в Париже, о котором он знал только то, что его имя – Клод и что он имел сестру Эльзу, которая когда-то вышла замуж за английского моряка, оказалось делом не простым. Но Филипп не сдавался, и три года поисков наконец увенчались успехом. В Аббен-о-Буа по улице Ферм де Матюрен действительно проживал мелкий лавочник Клод Бозенваль с женой и четырьмя детьми, у которого была сестра Эльза Бозенваль, уехавшая в Лондон.

Филипп, переодевшись нотариусом, отправился навестить дядю.

Господин Бозенваль владел маленьким, но аккуратным и ухоженным домиком, первый этаж которого занимала его скобяная лавка, на втором проживал он сам, а третий этаж и чердак служили доходным домом.

Филипп нашел дядю в лавке. Это был коротышка лет пятидесяти с искрящимися и добрыми глазами. Одет он был скромно, но чисто, и весь его вид говорил о том, что он человек честный и великодушный.

– Чем могу служить, сударь?

– Вы – Клод Бозенваль?

– С кем имею честь?

– Извините, меня зовут Пьер Ренье, я нотариус, служу в конторе месье Бунни, что на улице Ломбардийцев, – с напускной кротостью представился Филипп. – У меня к вам дело касательно вашей сестры, – Филипп заметил, как потускнело лицо мужчины. – Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– С ней все в порядке?

– Это я хотел выяснить у вас.

– Так вы не от Эльзы?

– Нет. Давайте я лучше объясню все по порядку.

– Конечно. Жерар, Жерар! – Из-за низкой двери появился высокий, хорошо сложенный молодой мужчина с такими же голубыми глазами, которые были у всех здесь присутствующих. – Это мой сын Жерар, – гордо представил Клод.

Мужчины кивнули друг другу в знак приветствия.

– Побудь здесь, – обратился господин Бозенваль к сыну и, посмотрев на Филиппа, предложил. – Давайте поднимемся наверх, там нам никто не помешает. Жена ушла на рынок, дочки вышли замуж и редко нас навещают, слава богу, Жерар с нами. Да вот беда – никак не женится, – все это господин Бензеваль успел сообщить гостю, пока они поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. – Прошу, – гостеприимно указал хозяин на одно из кресел, обитое кожей, с большими деревянными подлокотниками, стоящее у окна. – Могу предложить вам неплохое бургундское.

– Нет, спасибо, – сухо отказался Филипп. – Давайте я сразу же перейду к делу. Два года назад мы получили письмо из Лондона с просьбой отыскать Эльзу Рошар и передать ей тысячу ливров золотом.

– Тысяча ливров? Большая сумма.

– Внушительная, – согласился Филипп.

– И от кого же эти деньги?

Филипп предвидел этот вопрос.

– Ее муж имел счет в одном из английских банков, прошло довольно много времени, и банкиры заволновались, почему никто не обращается за деньгами. Они провели расследование и выяснили, что вкладчик умер, а наследники перебрались в Париж.

– Приятно иметь дело с честными банкирами, в наше время это, знаете ли, несколько удивляет.

– Полностью разделяю ваше мнение.

– Но я думаю, эти деньги вряд ли пригодятся моей сестре, – он тяжело вздохнул. – И мне с трудом верится, что ее муж оказался таким порядочным и предусмотрительным человеком, – в его голосе слышалась горечь и сомнение.

– Почему же? – Филипп плохо помнил своего отца, но в его памяти он остался добрым, веселым мужчиной.

– Наши родители рано ушли из жизни, и о Эльзе заботился я, она была мне как дочь. Если бы вы знали, какая у меня сестра, – с неподдельным восхищением воскликнул господин Бозенваль. – Нежная, добрая, все, кто ее знал, считали, что она ангел.

«Да уж, ангел!» – горько усмехнулся Филипп, впрочем, ничем не выдавая своих эмоций.

– А потом она встретила этого английского матроса, – с досады мужчина даже притопнул ногой. – Нет, конечно, я не скажу, что он был совсем уж плох. Он очень любил ее, но он был каким-то ненадежным, – мужчина внимательно пригляделся к Филиппу. – Вы на него очень похожи, – тихо вымолвил он.

– Прошло столько лет, как вы можете это помнить? – спросил гость с деланым безразличием.

– Нет, нет, тот же рост и глаза, такие же безрассудные глаза ребенка на взрослом лице.