Стулик Парисов Роман
Сидим, лопочем что-то, пьём кофе с чиз-кейком, курим третью сигаретку. (О, возбуждённость! О, новый имидж, возбуждающий женские струнки!) Во мне, однако, тикает уже другой отсчёт… Почему смотрю с печалью на тебя я, Светик? И тоскою щемят сердце твои новые эфиры? И томлюсь уже я той невыразимой и мучительной, той летучей прелестью бытия?! (Я, наверно, болен.)
Но Светик, мой несказанный Светик – и с головою Аэлиты всё равно меня понимает, кивает мне активно. Неодолимо встаёт потребность почувствовать момент метаморфозы. Мне надо, очень надо тебя такой хоть как-то удержать, фиксировать момент неуловимой смазанности линий, дающий эту безжалостную, навязчивую, недетскую – неестественную красоту!.. Фотоаппарат, мой вечный спутник, всегда в багажнике, а Светик – героиня! – так вот с ходу, запросто соглашается ещё на одну съёмку.
Студию я, слава богу, нахожу тут же – под конец рабочего дня в магазине «Кинолюбитель» на Ленинском она почти всегда свободна. Усталая Света, не колеблясь (что мне очень нравится), заезжает домой за основными своими нарядами… Я, затаившись в эклипсе, вдыхаю предгрозовые запахи. Я почти счастлив. (Я – буревестник.) Ведь как простодушно доверяет она мне, непрофессионалу, такую важную вещь, как свой портфолио. (Моя мечта, смакуемая всё время и потому откладываемая на потом.) Сейчас я буду лепить мою Светлану, мой образ маленькой вселенной. Это для меня как момент истины: высшее наслаждение Пигмалиона. Да! Сейчас опять поспорю я со временем, я буду останавливать на какие-то мгновения его слитный ход. Я знаю, что поражение неизбежно – не задержать мгновенье в той многомерной красоте его! – и всё равно кидаюсь в бой.
Мы в студии. Хромой видавший виды фотограф выставляет экспозицию, вывешивает фон, синхронизирует свои вспышки, косится на полуголую Свету, которая быстрей-быстрей переодевается прямо при нём. Выходит, чтоб не мешать. Мы – один на один, я – полоумный охотник, она – ускользающая лань. Нет, нас трое: ещё фотоаппарат, бездушная, но умная коробка, бесстрастный созидатель остановленного времени.
…и два часа, 7200 секунд впереди. Какие-то из них по прихоти момента озарятся тем самым божественным светом, прорвавшись в вечность. Но! То, что выйдет потом из этих насыщенных жизнью текучих мгновений, есть затейливое и капризное сочетание технических величин – освещённости, выдержки, диафрагмы… И от игры этих вот мёртвых значений зависит, получит ли секунда своё новое бессмертие?.. В игре этой совсем иная правда – она может оказаться и интересней, и ярче жизни. (О, как правдив и как прекрасен светлячок, окаменевший в янтаре!..) А сам я замру, и умру, и растворюсь в красоте этого наивысшего – бесконечно неподвижного! – мига… воспев на самом деле искусственного двойника его, неверного, чужого и зыбкого!! И осознав в который раз бессмысленность потуг моих и иллюзорность моего горения.
…но это потом, всё потом.
Так! Довольно постмодернизмов. Пока ещё цела причёска и живо это чужое фарфоровое лицо, я бью вспышкой почти непрерывно, я щёлкаю её в каких-то претенциозных усталых позах, дымящей сигаретой, – так я пытаюсь, наверно, осмыслить образ вампирши, освобождаясь одновременно от того отторжения, которое гложет меня. (Где мой психоаналитик?!) Но вот натура взмокла – и, поработав десятком ватных шариков, а после смыв себя под краном, вновь стала Светиком. Пошли наряды проще, позы легче. Образ лолиты, пацанёнка-сорванца… Нет, не так, выстави попу, выверни носок!.. Я уже осип, я вспотел, я ползаю на коленках, подлезаю снизу, удлиняя её ноги ещё и ещё, я в обречённой лихорадке зашился сам с собою – я уже чувствую, что всё последнее – мусор, мусор, мусор, потому что Света погасла, потому что на лице у неё усталая гримаска, а в руке у неё банка джин-тоника «Гринолс»… И, хотя она, поколыхиваясь враскоряку на месте и в сердцах вздыхая, всё же стаскивает платье, я знаю, что уже не выйдут у меня, не выйдут без встречной отдачи те давно продуманные обнажённые ракурсы на голубом фоне, те заветные слепки бесстыдного нимфетства, что мыслил я высшей точкой моего кипения, а она – в своих вымученных мостиках и ласточках – будет так близка мне и так же далека, как окружающий нас воздух… и я хватаюсь за бесстрастный воздух, я фокусирую его, ослепляю флэшем, я вымещаю свой навязчивый импульс, я не могу, я не могу иначе…
– Я готова прийти в твоё Коньково пешком, чтоб только одним глазком посмотреть!.. – жалобно говорит она по телефону, когда фотографии готовы.
– Светик. Что ты делала позавчера ночью, когда мама сказала, что ты уже спишь? – перебиваю вдруг, тереблю занозу, желаю знать всю правду.
Она… спала. Да, крепко-крепко спала, когда я звонил, вот только ещё позже позвонила Марина, и так как – их учили в школе – сон имеет разные фазы, её звонок она всё же услышала. И так как почему-то уже выспалась, очень захотелось с Маринкой увидеться. Тогда она оделась, вышла незаметно из дома – там какая-то тусовка, Пиздерман и другие, но ей было всё равно, она-то ехала к Маринке!.. Домой – под утро, мама как раз только проснулась и ещё удивилась, почему это дочка одета. И так как маме не понравилось бы, что дочка тусуется без Романа, и так как мама уж точно знает, что Роману это не понравилось бы ещё больше, то Свете ничего не осталось, как признаться: она выходила на лестницу покурить. Вот и всё!
– А откуда ты знаешь – тебе что, Маринка звонила?.. – спрашивает ревностно Светик. – Она теперь всякий раз будет меня закладывать, чтобы нас с тобой поссорить!..
Эх, Светик, как невинно и изворотливо ты можешь врать. Как по-бабски жестоко и напрасно топишь ты передо мной свою любимую гёл-френд, лишь бы всё было шито-крыто. Странно: интерпретация шита белыми нитками, ложь ползёт изо всех дырок, а я великодушно закрываю глаза на гнилое содержание, не распаляюсь, отдаю дань обтекаемости формы. Очень присущей ей, Светику, тактичности. Своего рода.
– Ладно. Что с тобой делать. Видишь, я тебя даже не ругаю – только говори мне правду, не ври мне!.. В целом мире хоть должен быть один человек, которому ты не врёшь?!
– Да что ты, Ромик, зато я теперь знаю, как ты меня понимаешь!.. Я так хочу тебя видеть!! А пойдём сегодня… в театр? Кстати, вот! Я придумала! Что сегодня – четверг? – отпрошусь у мамы сразу до понедельника, чтоб тебе меня не отвозить!..
…и что нужно мне для счастья?.. Каков он у меня, механизм превращения лапши на ушах в упрямые жизнерадостные антеннки, нацеленные на мою тему?!
Так вот, с ходу из московских театров пришёл в голову «Современник», находящийся неподалёку. Давали «Играем Шиллера» – нам было уже всё равно. Опоздав и пройдя по единственному билету, чудом добытому у спекулянта, мы присели в проходе. Принимая на коленку лёгкую тяжесть Светиного тела, краем глаза присматривался я к её сосредоточенному личику – в нём явственно читались реакции на непростую модернистскую символику драмы о Марии Стюарт. Вдруг головою вниз зависло кресло на верёвке. Это была жизнь Марии, держащаяся на волоске. Света долго и серьёзно осмысливала образ, потом обиженно зашептала мне в ухо:
– Рома, Рома, стулик подвесили!..
Как была она близка мне в тот момент – не разнимая рук и не меняя занемевшей позы, хотелось просидеть так вечность… В голове выстраивался уже привычный ассоциативный ряд – как зыбок миг, как относительна предметность, и обратная проекция вещи может иметь значение прямо противоположное исходному, и основательный функциональный стул, стоит его поставить на голову, являет собою полное недоразумение с деструктивным оттенком…
…и мой Стулик – такой же перевёртыш?..
Судорогой пронзило Светину сумочку (виброзвонок). Сидели мы совсем у выхода, и Света выбралась в коридор.
Её не было полчаса. В антракте я кинулся искать её – пока не нашёл сидящей у входа на улице в обнимку с коленками. Странно смотрела она на меня.
– Звонила Фиса. С Лазурного Берега. И Маринка уже с ней – они сейчас на шикарной яхте с двумя… молодыми людьми. Маринка – Фиса говорит – закрылась на толчке, у неё дикая истерика, говорить не может, только рычит… Маринка – представляешь? – мне ультиматум объявляет. «Либо этот подонок – ты то есть, – либо я». Ну, и Фиса… мне про тебя полчаса говорила. Даже не спрашивай – ни за что не скажу, ну всякие жуткие гадости… Только тогда расскажу, если вдруг так получится, что мы расстанемся…
– Ха! – вырвался у меня грустный смешок, да привычный холодок под сердцем пробежал. – Вот ты уже и не уверена, невеста.
– Я уверена, – говорит Светик почти сквозь слёзы. – Это всё Фиса, она над нами смеялась. Единственное, что сказала хорошего – «Я тебя понимаю, Стулик, потому что сама была дико влюблена». Оказывается, Маринка ей ещё тогда про нас сказала…
Кто бы сомневался. И не надо ничего рассказывать – я уже побывал там, на носу того роскошного малообитаемого судна, и я увидел Фису – надменным разворотом головы и ненавязчивым мобильным у уха она топит моего котёнка в прибрежных лазурных водах. Закатом и превосходством сверкают её огромные, уверенные зрачки.
– Ты знаешь, Стулик, что им стоит эта яхта? – говорит Фиса. – Сороковник в день! Сорок – тысяч – долларов!.. Вот сколько тратят на нас настоящие мужики. А ты – с кем?! Что он может тебе дать?! (Нет, ты пойми, я только счастья тебе желаю.) Он – неудачник. Он неуверен в себе. (Ты думаешь, почему он качается?) Он слабый. Он никогда не заработает денег… Он – никто! Я влюбилась в него, как дура, потому что маленькая была и глупая. Что держит тебя – с ним?! Я думала тогда: а вот душа. Это его – душа? Чушь!! Вокруг столько классных мужиков с деньгами. Не трать время, Стулик. Твоё место – с нами! Знаешь, как здесь здорово? Весь мир – у твоих ног. Хочешь – приезжай! Тебе сделают визу за день…
Мы сидим в эклипсе. Какой уж тут театр. Я смотрю на Свету. Света нервно курит. С обидой и тоской наблюдает за пробегающими мимо машинками. Зашлёпал дождик, и дыханием близкой осени прибило к стеклу кленовый листок.
Я стараюсь быть спокойным и объективным. Конечно, ошибается Фиса – сороковник они не на неё тратят, а на себя. И имеют они её, а не она их, как ей уже, наверно, кажется. Только дело сейчас не в Фисе, с Фисой всё понятно…
– Дело в тебе, слышишь, Стулик?..
– Не называй меня так! Так звала меня Маринка…
– …насколько ты готова видеть во мне просто… человека, не романтического героя. Ведь ты этим разговором выбита совершенно. И возможно, кое-что из того, что она сказала тебе обо мне, – правда…
– Да Р-ромик, мне плевать на эту суку! И никого я не буду слушать, только себя! Мне Маринку жалко. Она меня даже из телефона стёрла – знаешь, что это значит?.. Что я для неё больше не существую! – Она заплакала во все глаза, и чёрные змейки поползли по щеке.
Ну что с ней делать? Чувство такое, как у друга кто-то умер. То есть – ревности никакой, а соболезнование даже некоторое, целомудренная дистанция, странноватое уважение к потоптанным Светиным чувствам. Но… акцент-то сползает на Марину! А я, непререкаемый номер первый, я, герой закулисных баталий – задвинут куда-то назад?.. Я уязвлён! Однако, не подавая виду, комментирую: ну что, всё ясно – рассыпается в Марининых руках та ножка стулика, та последняя бескорыстная соломинка, за которую так уверенно держалась она, купаясь в своём болоте!..
– Правильно я сделала, что изменила ей тогда с Фисой! – вдруг перебила Света с ожесточением.
– Это как это?..
– Так это. Помнишь, когда Фиса от тебя съе…лась с той огромной сумкой?..
– Ну. – (Ещё бы я не помнил.)
– Ну вот, мы к Фисе тогда все поехали, у Фисы квартира шикарная, мужик какой-то ей снял – кстати, недалеко от тебя. Короче, Маринка на меня ноль внимания, с Артистом закрылась в спальне, а мне так хреново стало, что чуть не бросилась с балкона – ну, я тебе читала…
– Ну.
– Ну, что – Фиса меня на диван уложила, начала как бы успокаивать, ласкать, поцеловала… ну, а потом…
Долго и молча оправлялся я от этого признания – всё стоял на шее испанский воротник, как будто гитару на голову надели. (То есть, внешне, наверно, не особо заметно было – Света сидела рядом и даже не смотрела.) Всё представлял себе одну, потом другую… всё ревновал одну к другой, потом себя к обеим; всё думал, как же резко случились с моей Фисой метаморфозы; всё пытался стать Стуликом, положить себя на её место, проникнуть в какую-то главную точку её, чтоб дать себя утешить подобным образом.
…а может, и правда – ничего такого? И у меня уже – глюки ревности?!
…ничего не получается. Не получится у меня, Светик. Я уже и так с тобой, как с параллельным миром, с пиететом принимаю спущенную свыше данность. (То есть в мире я ещё в своём, но уже не уверен.)
…а нечто всё же проклёвывается в нашем туманном периметре – должна, должна где-то цепочка замкнуться, дать порочному клубку развязку…
– Да!.. Теперь мне остаётся только трахнуть Марину!!
Странно посмотрела на меня Светлана, хмыкнув неопределённо… Безысходная шуточка осталась без комментариев. Повисла. Ну ладно – всё ж по плану, всё же хорошо: сейчас завезу её на проспект Мира, она сгребёт Маринины фотки и неотправленные письма – всю свою память, мы символично поедем ко мне и предадим их ритуальному очищающему огню. А после отметим это дело дискотекой.
Так захотела она!
– Только… Р-раман! – чур сначала в «Кабану»! В Кбя-я-ану – кбя-я-ану!.. – кричит она верхом на унитазе, наводя губки блеском.
– Кар-р… Ка-р-р-рабану! – орёт из клетки некормленый попугай, тупо роняя какашку.
Далась тебе эта «Кабана». Подзабытые фотки на постели, стынет скорый ужин, надо срочно выметаться.
Полчаса мы провозились с пупком. На прошлой неделе сделали пирсинг, и надо было промыть припухшую дырочку мирамистином, аккуратно вдеть лиловую бабочку, потом исполнить ещё танец живота перед зеркалом…
А трусы, обычная танга камуфляжной расцветки – каким необычайным воинственным смыслом они наполняются, если лямки натянуть на косточки бёдер и чуть приспустить штаны! Слушайте, я уже ничего не понимаю. Не слишком смело, всё-таки трусы?..
– Так модно, глупый Р-ра-ман! Я же с тобой!
У «Кабаны» Диллон с Сашей сидели в машине, повторяли под музыку порядок. (Вот удача – сразу напасть на стриптизёров.) «Па-па-па-па…па-па!» – говорил Диллон, подтанцовывая руками. Света потащила меня к ним, мы сели сзади. Света выставила пупок – смотрите, какая у меня штучка. Уау, сказал Диллон, потянулся назад потрогать блестящее. Наверно, Диллон не понял слова «штучка», и твёрдый чёрный палец скользнул ниже, к трусам. Уау, ухмыльнулся Диллон. Встал, Диллон, встал? – с интересом развернулся Саша.
Света палец не убирает. Света играет с Диллоном в гляделки – кто кого переглядит. Диллон глядит дурашливо. Света глядит насмешливо. Чёрный палец лезет вниз. Саша смотрит на то, что пальцем этим открывается. Интересуется.
А я-то где же? Что же я-то?!
Нет меня, нет. Меня специально нету. С уверенной улыбкой замер я и жду, когда же Света остановит руку. А сердце уж оборвалось, осаженное, изумлённое… И стулик – в тот момент, что длится вечность – поверженный стулик из театра посреди ситуации завис.
Я, конечно, дал по пальцу сам, обратил всё в шутку, долбанул в переднее сиденье… А сердце так и осталось там, на полу, в Сашиной БМВ.
– Почему-то хотелось, чтоб это сделала ты, – объясняю потом спокойно. – Или я не прав?..
– Да забудь ты, Ромик, это же прикол, – отвечает развесёлый Светик, потягивая джин-тоник. – Стриптизёры ведь: ты бы обиделся – он бы не понял.
И точно – что это я разошёлся. Шуток не понимаю! И Стулик, быстрый, острый, мой – вот он опять, на своём месте. Надо бы Светку в первые ряды, чтоб лучше видно. Она протиснулась сама и села почему-то на корточки. Фиолетовый Диллон вышагивал уже на сцену, а умиротворённый я вернулся к бару за двойным ром-колой.
Так уютно наблюдать за маленькой фантасмагорией издали. Диллон, высвеченное чёрное солнце, вздымается протуберанцами над тёмной грядой голов, потом ныряет вниз… Но – предчувствие! – и зыбкая почва опять уходит из-под ног: там же где-то сидит Светлана… Конечно, на этот раз это уж будет она, точно она, и как отобьётся там без меня?! Я на секунду отворачиваюсь, гоню прочь навязчивый фантом… – а Диллон уже возносит её, покладистую, на свой алтарь, лезет к лямкам трусиков, ползёт, как в замедленной съёмке, рукою по голой спине, оттопыривает огромные губы, устремлённые к её лицу… нет, она-то серьёзна, не заигрывает нисколечки, не стесняется. Она сосредоточена всего лишь на том, чего от неё хотят – поддаться немного этому лоснящемуся натиску, обвить Диллона ногой (о, знакомый жест!) и – самое главное – не упасть.
«И как все они выходят, эти девчонки…» – вспомнились её недоумённые глаза. Я зашагал вперёд, прямо, как ледокол, чуть не распихивая всех, – зачем?.. ведь не стащил бы я её?.. И взгляды, насмешливые взгляды грезились уже отовсюду. Но кому был я нужен! Там, на сцене, в тесном кругу затаивших дух девчонок, ожидало меня зрелище, убийственное в своей простоте: Света голой спиной лежала на полу и старательно, ритмично отдавалась Диллону под белым халатом!!…
…моя маленькая вселенная, пульсируя, сознательно и методично убывала в чёрную дыру!
Не было оторопи, бешенства, припадка ревности – не было. Как будто я уже видел это, такое солоноватое дежа-вю. Тупое недоверие моменту. И странная покорность случившемуся именно так, а не иначе. Зачем, за что?! Оглядев украдкой ликующую публику, я двинул прочь. Руки било дрожью.
Вышел на воздух, закурил… Стало пусто и легко. Ну вот и всё. Когда-то это счастье должно было накрыться – но кто думал, что так вот вдруг?.. что так глупо? Идиотский, бесславный конец. Сейчас главное – остаться на высоте… и – отрезать, как не бывало.
Вышла Света с мутными глазами (пьяна ты, что ли?).
– Ромик, ты где, я тебя уже полчаса…
– Так. Послушай меня, девочка. – (Я спокоен.) – Мне… не о чем с тобой разговаривать. Сейчас я посажу тебя на такси – до мамы, а завтра пришлю вещи. И попугая. Всё.
…что скажет она в ответ, заплачет ли непонимающе, станет оправдываться, умолять о пощаде?.. Откуда-то из глубины накатывает необоримое: я не в силах так вот просто похоронить двухмесячный свой плод… Я уже готов к диалогу, я выпускаю свою хлёсткую тираду с достойным таким безразличием, я возлагаю на неё это право выкарабкаться, уверенный в искренности грядущего раскаяния. (Я, наверно, болен.)
Ха – было всё не так. Света округлила на меня глазищи. Вся правда человечества олицетворилась во взгляде… Ах, так!.. Хорошо. Пожалуйста. Тогда – всё. И сажать в такси меня не надо, есть люди, которые обо мне позаботятся! Алё, Коля?! Это я! Узнал? Да-а-а, давно не виделись… Слушай, нужна твоя помощь, тут такая история, потом объясню… ты не мог бы… за мной приехать?.. Оч-чень хорошо. Как называется набережная?.. Как называется гостиница?! Слышишь, ты!.. (Это она мне.) Как называется?!!
…Раушская называется, «Балчуг»… Что-то я, наверное, переборщил. Как мог я её сразу так!.. Будь он неладен, этот шаткий миг, – я не хочу верить, что всё сейчас летит ко всем чертям! Что ж, теперь вместо меня , её верного Р-р-рамана – какой-то Коля?.. Или уже пусть катится?! – другой бы развернулся, и горевал недолго. А я… размазня!! Всё-таки первый раз, никогда никаких ссор?.. И ведь я – я же сам втянул её в это! Жалко, жалко как! Дать девчонке шанс?..
Мысли метались. Я иду за ней, почти бегу. Я уже не могу отпустить её сейчас, я не могу упустить её!!
– Нужна ты Коле, слушай, успокойся…
– Я не нужна?! Да он только и мечтает!.. Не тр-р-рогай меня!!! Уйди!! – телефончик почему-то полетел на мостовую…
Я подобрал его, сунул ей. (А звонила ли она Коле?..)
– Сейчас он приедет, щас приедет…
Охранники соседних заведений – «Балчуга» и казино «Амбассадор» – удовлетворённо наблюдали за нашей сценой.
– Светик, послушай. Мы неправы оба…
– От…бись от меня! Я тебя не-на-ви-жу!! – Совершенно дикие, красные глаза. Я никогда не видел её такой. (Да что же это, господи! Помоги!..)
Она побежала куда-то прочь. В открытом топике, в приспущенных штанах, с голой спиной – прочь, в ночь.
И тут я понял: никуда я эту истеричку, эту засранку, матерщинницу, это удаляющееся недоразумение со слегка нескладной задницей в шёлковых штанах не отпущу – я готов пасть на колени и превратиться в муравья, лишь бы вернуть её, утихомирить её, забыть неправильную ту минуту – лишь бы всё было, как прежде. Не потому, что в этом виде и в этот час бросать её нельзя – вон удалая компания чуть не зацепила её, но, завидев в таком же темпе надвигающегося меня, вовремя стушевалась… Я шёл, я бежал за ней, как в амоке – не чувствуя ничего уже, кроме огромной и застилающей мозги нежности, которая даст мне силы загладить всё любой ценой.
Я поймал её в каком-то тёмном дворе, и она долго билась в моих руках, пока не обмякла. Тогда, обняв за хрупкие вздрагивающие плечи, я вывел её на набережную. Благодарно взывая к звёздам, я говорил ей что-то искреннее, ждал ответа. Всхлипывая, она смотрела в чёрные воды канала.
– …завтра… а что было бы завтра? – ничего бы не изменилось. Мир… без нас с тобой останется на месте. Только… перепёлка на балконе снесёт ещё одно яичко.
Милая патетика примирения… В такси Света тут же отрубилась у меня на коленях, а я всё переживал незавершённость. Перемалывал неопределённость. Очевидность моего поражения.
В восемь она уже встала и тут же направилась на кухню. Через минуту потянуло гарью. Я заглянул. Происходило сожжение Марины. На подносе тлели фотографии, исписанные листы… Света, положив щёку на стол, смотрела в огонь и разговаривала с бумажечками… Шепталась с каждою в отдельности.
Я пошёл досыпать. В чутком утреннем трансе трещал огромный костёр, но чёрная обугленная ведьма жила в нём, как дома.
Через час: на кухне жестокий бардак, на столе пепелище, обрывки писем… Света блеском наводит губки.
– Что делать-то будем?.. – (Я хочу реванша.)
– Насчёт чего?
Оказывается, не помнит Света сцены на полу – выпила много. (И точно – натощак, ужинать так и не села.)
…так вот как раскручивается она, эта мыслеформа! Как бьёт совсем другим концом!
– Я никогда и ни у кого прощения не прошу, – продолжает Света, подводя ресницы. – Меня мама даже заставляла, в угол ставила, шлёпала, а я терпела и ревела: «Не бу-уду!»
– А я вот сразу же извинился перед тобой. И где бы ты теперь гуляла, если б я в охапку тебя не сгрёб?
Ну нет, уж домой бы Света не поехала. Пошла бы в парчик, где собираются обычно перед школой, выпила бы джин-тоник, повспоминала бы всю маленькую жизнь свою… ну, потом замёрзла бы обязательно утром, поплакала, пришла в себя и… позвонила бы мне. Здесь её дом, у меня!! Доехала бы даже без денег – иногда ничего не берут… Или пешком дошла бы!
– …ну ладно… пр-р-рости меня, Р-р-раман!..
А ведь и прощу. Я умею. Всё ведь у нас хорошо. И ещё лучше будет, потому что… работать буду над собой, чувствую силы в себе большие. И ещё потому что… люблю генерировать счастье в этих изменчивых глазах напротив – хотя бы на несколько зыбких мгновений!..
– А ну-ка, закрой глаза!
– Закрыла…
– От-кры-вай!..
Перед Светиным недоумённым носиком два голубые конверта.
Два тура. На Кипр!!
17
И всё-таки Светка молодец. Не то что эти цапли, нацеленные клювом да сразу в карман. Ценит то, что есть, ничего не просит (ну, разве что амулетик!..), поддерживает мои инициативы с очень какой-то своей – очаровательной лёгкой готовностью. Повёз бы я её в какое-нибудь Комарово или серый Адлер, да ещё на скрипучем поезде – ей-богу, так же и повторяла бы, как сейчас, – жмурясь:
– Непр-р-ринципиально, главное – с тобой!! Хочу, чтоб были три вещи: солнце, море и – Рома!..
(А то и в Москве бы со мной досидела свою последнюю неделю августа.)
Вот и расстараешься невольно, и задаришь принцессу, и денег потратишь на пределе своём, не считая, – а потому что от души! И работаешь уже целенаправленно, со смыслом, и спекулируешь с блеском в глазах. Иначе вырвал бы я пятёрку так вот просто из своего грошового бизнеса?.. Кипр – это уже уровень, не ударим лицом в грязь!.. (Вообще-то чуть уж не облюбовал я Хорватию, дешёвую и красивую – ныне эпицентр европейского циклона; но увиденные мельком в новостях поплывшие домики и машинки где-то под Макарской Ривьерой заставили ужаснуться всерьёз и скользнуть на юг, ища нашей медовой неделе пристанища понадёжней.)
Оставалось пять дней. Забыв про недавнее аутодафе, мы радостно чирикали на кухне, обсуждали, что взять и что купить. Наша общность зарделась сразу неким обновлённым смыслом, и мы уже выплёскивали его друг на друга, перебивая и распаляясь. Появилось развитие, продолжение, обещающее новый виток спирали, необычный и будоражащий.
И вечером, не дожидаясь сумбурного распланированного понедельника, увёз я её домой – на острие обоюдного желания поскорей увидеться снова. Доделав все дела и побыв дома, Света уже через два стремительных дня хотела вновь поселиться у меня – теперь до самого отъезда. Мне же предстояло сделать невозможное: обзвонить клиентов, сорвать последние заказы, развезти их, пиная моего Махмуда, – или задвинуть всех ласково на сентябрь. В понедельник к вечеру, однако, опять невнятно засосало под ложечкой, и я даже обиделся на себя, вдруг поняв, что смутные тревоги связаны со Светой. Ну, что ещё?! Подкорка уже нашёптывала мне, что с родителями последние вечера сидеть Света не будет.
Я позвонил. Как ни в чём не бывало, она сообщила, что собирается на встречу с… Рудиком – «надо обсудить поездку в Италию». Я не подал вида. И… куда пойдёте? – Может быть, пойдём в кино. – А. Ну, приятного вечера.
Я остолбенел. До меня вдруг дошёл элементарный смысл этих отношений, который раньше, только возникнув в её жизни, я тактично не видел в упор. Она принимает ухаживания этого бедного Рудика. Подарки! Изредка отбывает повинность «дружеских» свиданий. Она даже считается «его» девушкой в агентстве… Раздавая авансы и при этом ничего не обещая, Света ловко держится в примах. Извлекает из двусмысленности всякие полезные штучки. Ну, – как все . Банально до смешного.
Я выключил телефон и в сердцах… пошёл качаться. Куда я мог ещё пойти? Качалка – защита от невзгод. Качалка – могильщик негатива. Генератор тонуса, дающего самооценку.
…ну, и какого чёрта? Почва всё равно ехала из-под ног. Господа, да я наивен до такой степени, что рискую уж показаться вам неинтересным!.. Чем она – другая , что я ношусь с нею без памяти?..
Я всё-таки позвонил. Подумайте, «абонент не отвечает»!.. Механический голосок обрекал на неопределённость томительного безвестья. И тут я понял: я не могу ничего делать, не могу ехать домой, не могу дышать. Я должен увидеть её без меня ! Это увиденное могло сразу, вдруг, каким-то образом (каким, я толком не знал) исключить моё присутствие в её жизни. Но я был готов! Я примчался к её подъезду – встав не на наше место, а чуть поодаль, затаился и стал ждать.
Она могла подойти, подъехать, подлететь откуда угодно, когда угодно и с кем угодно – я почему-то уже не был уверен, что это будет Рудик. Тем лучше – сейчас я увижу всё и, правый, перерублю с наслаждением нашу запутавшуюся пуповину.
01:05. Наконец идёт – одна, ссутулившись, вся в своём телефончике. Кому звонит?! Ну, не мне точно. Такое было чувство, что прошла насквозь и не заметила.
Поймал у самого подъезда. О, округлившиеся глазки! Р-рама-а-ан?.. А что это ты тут делаешь?! Слушай, так достал Рудик, что от бильярдной шла пешком! Был выключен телефон?.. Странно…
– Просто хотел увидеть тебя, – говорю, забыв всё.
– Ромик, позвони Маринке, а? Она знает, что это я звоню, и не берёт. Скажи ей, я всё равно люблю её!… Что, боишься?.. Ты трус. Пока.
Я не боялся. А она, конечно, тут же села обратно в машину, не выдержав несуразности своего вызова, и мы, как всегда, поцеловались, и на возврате у меня опять вовсю полыхал «Снэп»… но это был не тот полёт – я не знал, куда лететь. Я вроде прилетел. Я был на самой вершине моей пирамиды, в одиночестве, со сложенными крыльями – и удивлённо, ступенька за ступенькой, отступал назад.
Вторник, 20:35.
Кафе «Пирамида» (Тверская, 18), 2-й этаж.
Многочисленная группа мужчин, составив разноцветные кресла, занимает ближний угол. У мужчин одинаковые спины. Их спины в тумане. Их спины то и дело склоняются и ухватывают пищу, а затылки начинают жевать.
Я стою на лестнице. Прямо надо мной, на самом углу, две голые лопатки. Острые, молочные, девичьи. (Вопиющий диссонанс.) Где-то я их уже видел. Нам здесь как дома, а ты не пялься, – жмурясь, говорят они мне.
Кстати: это Света. Знакомьтесь. Света пьёт и курит одновременно. Если зайти с лица, то будет видно, что она не совсем голая: на ней золотая бабочка (топик), мой недавний подарок. На глазках – как всегда: пелена серьёзности. Слушает мужчину. Мужчине лет 45. Лицо волевое. Кондотьер. А, ну понятно – Паша или кто там… Какая теперь разница.
Телефон у Светы давно отключен. Я здесь кружу уже минуты три – и так, и этак зайду. Ноль внимания.
Ну что, поехали?!
Тук-тук!
Светин глаз дрогнул, но, не определив источник звука, так и остался – смотреть в квадратный рот хозяина.
Тук-тук-тук-тук!!
Светин глаз сурово вскинулся на раздражитель, завис на мне. Что-то очень глубинное проснулось в Свете, даже похожее на улыбку… Неужто узнала!
…эх, подойти вальяжно с фронта, вклиниться, а извините, можно вашу даму на секунду?.. (посмотрим, что бы ты сказала!), подать галантно руку (посмотрим, как бы ты не встала!), и – чуть в сторонке, под пытливыми тяжёлыми взглядами – доброжелательно отчеканить, со всею правотою моих верных месяцев:
– Значит, так. Девочка. У тебя есть выбор. Ты прощаешься со всеми – и мы уходим вместе. Или ты остаёшься в этой достойной компании – и я ухожу один.
Эх, посмотреть бы на её лицо!..
Х-ха, было всё не так.
– А что это ты здесь делаешь?.. – сказал я ласково. Довольно громко. Кондотьер обернулся, смерил взглядом, Света стала что-то ему объяснять…
– Я смогу подойти к тебе минут через сорок, – чётко резюмировала Света в мою сторону.
…о, всемогущий боже! Ты дал мне интуицию, чтобы, поправ теорию вероятности, я принёсся именно сюда, в это общее место, святилище никчёмности, в этот дутый пузырь – и волею твоей наткнулся на неё! Ты дал мне глаза, чтобы увидеть её, моего Светика, в роли эскорта! И ты дал мне уши, чтобы услышать такое… Так дай мозги и силы, чтобы понять, что Светы больше нет – и чтоб прорваться сквозь мои тенета!.. О чём ещё могу я попросить тебя – с той давней наивной молитвы ты помогал мне познать моё счастье, ты верно вёл меня в экскурсию по моей розовой стране – от начала и до самого конца…
…а всё остальное будет от дьявола!
Покачиваясь, я пошёл вниз.
Ликуйте, местные обитатели, пустые скользкие улитки и их холодные ловцы! Костлявые пигалицы и гнутые бараны, зудящие стрекозы, сизокрылые бабочки, модельные пиявки, шмели на «Кавасаки», безлицые тюлени – о все вы, циничнейшая из всех фаун, столичнейшая из всех шушер, тщеславнейшая из экспозиций! Вы все, чьё равнодушное сидение в культовом аквариуме относит к высшей касте призраков! Сегодня ваш вечер. Сегодня на ужин у вас моя молочная овечка! Смакуйте, господа, свежайшую баранину! А расстрелянная надежда… беззвучным воплем пусть потонет она в вашем бесстрастном чавкании.
(Я раздавлен абсолютно, но пафос правоты бьёт ключом.) И ещё что-то иезуитское есть в моём покидании стеклянного храма. Я как бы говорю: вот он – я, и я знаю всё… ну, я пошёл, а ты теперь крутись как знаешь. Она, конечно, ошарашена – может, потому и не нашлась, что сказать, повторила слова патрона. (Это я её так оправдываю!..) Ох, и неуютно ей сейчас там – сидит, как на иголках, и ждёт, когда ей будет дозволено спуститься… Бедная овечка, затравленная со всех сторон.
Не оборачиваясь, я сел в машину и поехал домой. Всё, всё, теперь точно всё, било в темечке. Тут же начала всплывать, однако, куча неподъёмных «но», или «а»: «Но может, всё-таки послушать её?..», или: «А как же теперь Кипр?!» Их надо было либо отсечь все разом, либо… Минут через пять, наконец, зазвонил телефон, и я мазохистски долго вслушивался в мелодию, всё пытался представить её лицо. Потом с наслаждением телефон выключил. Перед самым домом захотелось послушать опять. Вместо звонка целая лавинка SMS обрушилась из запруды.
«Ne khochesh’ razgovarivat’, togda chitay. Eto moi druziya, kotoriye vstretili menya sluchaino i provozhayut na otdikh. Ya zhe liubliu tebia!..»
Последняя фраза смотрелась жалко и отозвалась вдруг такой пустотой, что я болезненно хохотнул и не стал дочитывать.
Дома на определителе – раз десять её номер. Однако, серьёзны дела у девчонки, если трезвонит уже из дома. Я зачем-то открыл испанский бренди – какого-то «Кардинала» – и стал смаковать долгие долгие гудки. Потом – молчок. Десять минут, полчаса… Неужели поехала?!
И точно. Звонок! Покаянный силуэт в глазке…
…и всё-таки взяла такси, и всё-таки приехала сама. Корректность поведения обезоруживала.
– Ну проходи, коли пришла.
Молча прошла она на кухню, села. Выставила на меня в меру насмешливые глаза. Так. Сама решила атаковать.
– Ром. Ты что. Это же Пашка Мишкин, ну помнишь, я рассказывала, нефтяник, мы с ним два года друзья, просто друзья, понимаешь?..
Созерцая Свету с доброжелательным превосходством, во внимательной памяти своей активировал я ячейку, посвящённую нефтянику Пашке. Выходило не совсем то, что она говорила сейчас. То есть оно можно бы и так, и этак. Но дело было не в нём и даже не в Свете. Дело-то было во мне. За дегустацией гудков я совершенно забыл, что я должен делать. Я внимал её объяснениям. И уже – кое-где внутри – пожелал ей успешно выкрутиться.
Короче, чего там. Сидели они с подружкой в «Пушкинском». Только вышли – Пашка, едет ужинать в «Пирамиду»! У него как: откажешься – обидится. Вот и подумала Света, что на полчасика не страшно! Он только из Африки приехал, всё про сафари рассказывал, как по верблюдам стрелял… жуть какая. (Вот не понимает она его, не может иногда понять – но чувствует : такое расслабление у человека.) – А эти кто? Кто эти?! – Да это его команда! Ну, футбольная. Вот, говорит, команду купил, не знаю уже, как себя развлечь… Бедный.
– …а я сижу такая, телефон выключила – вот думаю, что будет, если вдруг Ромик придёт… хотя как ты придёшь просто так – ты «Пирамиду» эту ненавидишь… Ну бред, понимаешь? И тут ты такой! Я сначала даже подумала, призрак!.. – Она уже покатывается со смеху. – Ромик! Ро-мик! Ну Ро-о-омик! – тыркается доверчиво рожками снизу вверх…
Ромик решает мучительный, первостепенной для себя важности вопрос… (Между нами говоря, всё он давно уже решил.)
– Так ты представь меня ему!.. Скажи – вот это мой Р-р-раман. А то мне говоришь – я с ним не спала, ему про меня – это мой знакомый… Если б ты сама позвонила и сказала правду… Короче. Ещё раз – и наши отношения потеряют смысл.
Так вот сказал Ромик, просто и искренне. Великодушно. Как гора у него с плеч свалилась.
А Света закивала оживлённо. Прочувствовала, стало быть.
– Представляешь, а я чуть не запла-а-акала, когда мимо Парка культуры проезжала!…
Итак! Прочь извилистые домыслы, досужие сомненья, ночную рефлексию, заумные мистические прения со всякими тёмными перцами! Долой всё, что уводит нас с главной дороги, ступить на которую дано свыше и дано не всякому! Ибо есть ли на свете та мораль, что оправдала бы убийство чувства?! Что заставила бы бросить в провинившиеся – но любимые глаза: «Я умываю руки»?..
Так что за мной, читатель, ибо мы уже на финишной прямой! Мы наткнулись на рифы, мы побывали в шторме, но вот, запасшись опытом и верой, на полных парусах летим вперёд – прямо по солнечной сияющей дорожке. Там, на кипарисовом острове, в тени столетнего кокоса, после первой склянки, три шага прямо, полтора налево ждёт меня мой золотой ключик… Ключик от стулика!
Ибо, как говорится в детской сказке, кто ищет, тот всегда найдёт.
Кстати, о сказках: не пиратских притч, так «Гарри Поттера» сказалась как-то Света большой почитательницей, и, приехав на следующий день забирать её от мамы с папой, я преподнёс ей очередной кирпич с невинно навязчивой подписью: «Моей сказочной принцессе – с верой в чудеса!!»
Мама Анна несказанно обрадовалась разрешению нашего конфликта. Торопясь уже с папой Сан Санычем на поезд куда-то в Туапсе, она улучила-таки секунду и доверительно мне шепнула:
– Она действительно случайно встретилась с этим Пашей. И все встречи, которые были у неё при вас, Роман, – совершенно случайны! Но знаете, сколько всякого такого ещё будет…
…чем ни за что ни про что опять ввергла меня в мою ипохондрию по меньшей мере на полчаса. Что хотела сказать она?! Сколько же было случайных встреч? С кем? И как мама Анна этак может предсказать высокий процент случайности за дочкой?!
Этого дела и вправду Света мастерица. Случайность сама будто за ней гоняется, застаёт по неожиданным местам. Вот и сейчас – выкатывается Света из туалета, покатываясь. (Мы в любимом «Макдоналдсе», что на Ленинском – по пути домой не можем себе отказать.) Кто-то, значит, с неизвестного телефона закидывает её галантными эсэмэсками – может, Рудик проверяет, или подружка Алька из Словении развлекается… а вдруг действительно хочет познакомиться человек?..
– Да что ты, Ромик! Ну я правда не знаю, кто это! Видишь – всё тебе читаю… А хочешь – завтра у нас в «ХУЗ’е» последний кастинг в Милан – ты со мной придёшь, и Рудик тебя увидит?.. Тогда уж в моей жизни точно станет на одного дурачка меньше, – мечтает Света.
Тут же звонит ей из Франции Стас. Минут двадцать что-то выговаривает. Что, что такое?! – Опять Пиздерман! Откуда у него Светины фото?! Опять торгуют Светиком у неё за спиной. Может, сама дала ненароком? Или через «Кодус»?.. Или тогда, ночью, с Маринкой, – не фотографировал он тебя, Света?..
Мы серьёзны, все в догадках. Опять охота на девчонку! Стаса всё это бесит, просто бесит…
Филе-о-фиш Светик запивает кока-колой. Кока-кола опять вошла в нашу жизнь, напоминая, что есть ещё на земле вечные ценности. Двухнедельное воздержание закалило Свету. И теперь, поверив в себя, нужно расслабиться. Правда, всякий раз переспросить с жалобной гримаской: а можно, Роман?..
– Представляешь, какая новость, – говорит Света задумчиво. – Что Фиса с Маринкой в каком-то агентстве блядском, да может, и не в одном… Пожалуйста – за ночь 1000 долларов. Рудик сказал, Рудик знает.
Странно. Новая информация скользнула мимо, не задев толком сердца. Я сидел в этом жёлтом вечернем «Макдоналдсе», ловя себя на странном чувстве, нахлынувшем вдруг: нет, не в том, что она говорила, не в словах её – в наклоне головы, движении губ, в любом её жесте, просто в звуках её голоса была какая-то своя отдельно ото всего живущая истина, маленькая и упрямая, и я прислушивался к этому родничку, я пытался понять, что это. Где-то там было место и мне, особенное и доверительное, и на месте этом я никогда не ощущал себя так уютно, как сейчас. Её противоречивые поступки, её последние обидные выверты… – это всё сдвинулось в сторону, на обочину сознания. Это всё сейчас находилось в другой галактике. Это всё отношения не имело к тому, что чувствую я. Я был весь растворён в ней, я бродил в ней её соками, прислушиваясь к незрелым сбивчивым ритмам. Я был счастлив в эти мгновения, счастлив и благодарен кому-то за осознание того, насколько эта девочка дорога мне – любая. Насколько стала она родной!.. Я взял её руку – она даже улыбнулась непонимающе. Я хотел сказать ей что-то – слова куда-то делись, распались на мелкие бессмысленные осколки… Как вообще об этом говорить, думал я, неисправимый ценитель словесной формы. Думал, что и не надо – пусть оно будет только моим.
И ещё думал – как, в сущности, всё прекрасно, если мне опять послано то, что у иного и вовсе не случится.
Наверно, что-то совсем необычайное было сейчас в моём взгляде, потому что Света улыбнулась странно и сказала шёпотом:
– Ромик, я тебя иногда не понимаю… Но – чувствую !
Нет, всё-таки понесло нас тусоваться… (Как же – на прощанье, в пятницу!) Таки вынесло шебутным припадком да в опасную чёрную «Кабану» – вместо счастливейшего семейного вечера, полного ужастиков под усталые ласки. Всё-таки развернуло да бросило – прямо к Саше в БМВ, ну а дальше завертело по порядку – «Министерство», «Цеппелин», «Микс» – и это всё со стриптизёром Саньком, трезво и верно приседшим на хвост, вздрагивающим на очередной «текиле-бум»: ну, Светка даёт… В «Миксе», конечно, резко стало чего-то недоставать, но, слава богу, Дима нас сегодня миновал. Утра часов в одиннадцать неполнота всё же взыграла, защемила и привела к убеждённости: надо ехать к Саньку – у него водка и колбаса. Приехали, сели. О чём говорили-то? Да различная тематика. (Открылось второе дыхание и много перспектив.) Света выступала по существу. Санёк всё уссывался, как я смотрю на Свету. Как на несмышлёное дитё.
Света сняла косметику, обнажила детскую сущность. Ну прелесть, Светка, восхищался Санёк. Пару раз даже поцеловал – в щёчку.
И разок пониже – в шутку.
Нет, всё же часа в два колоссальным усилием воли поднял я таки нас и потащил на рынок в ЦСКА. Неспавшая девочка моя хныкала от усталости и волочила ножки, но вскоре я понял, что могу делать чудеса. Были уже куплены важные вещи: белый купальник, весь в блёстках; топик с радужным отливом; две набедренные повязки…
Порозовев и подбоченясь, онемела Света пред джинсовой двойкой. Та тоже, мочёная и отпаренная, застыла колом, маня внезапностью грязных разводов в новый, неведомый, осенний сезон. В неясную и близкую, сводящую сердце осень. Да, не в тему мне обнова, но на ней – как влитая. И… триста евро, однако. Потупилась Света: «Ты всё равно не купишь». Продавщица: «Вы обидели девушку!»… – Я?! Я не верю в осень?.. Светик! Нам завернуть или прямо так пойдёшь?
О, предотъездная смута! Лишь в последний день вспомнишь обязательно, что у нас самая дешёвая жвачка в мире, что нужен блок любимых сигарет «Вирджиния слимс», которые почему-то только у нас, и уж точно не сыскать на Кипре лучше наших прокладок с крылышками. Забыв уже себя от чёрной усталости и сбросив у дома безжизненное Светино тело, я всё-таки тащусь в ближайший «Перекрёсток».
А потом минут сорок не могу попасть в квартиру – хоть МЧС вызывай. Света заснула так, что за дверью лишь телефоны отзываются мне, дразня, переливаясь разноголосицей мелодий.
Зато утро – ох, какое оно звонкое и безоблачное! В такси поймал я вдруг такой ласковый взгляд, что всё-всё забыл и простил – лет на десять вперёд. В Шереметьево на паспортном контроле тусклая таможенница под невинное наше зубоскальство вертела так и этак разрешение от родителей на вывоз дочки, флюорографировала острые озорные бугорки над своей конторкой, сканировала виски сопровождающего… Всё не могла поверить, вобла. В дьюти-фри всего-всего сорокаградусного взяли по бутылке – не каждый день накатывать, а через, как решили. И ещё красного плюшевого рачка – его Света тут же определила на свой новый джинсовый мундирчик, как эполету. Так и ходила по залу ожидания, счастливая, дразня собравшихся на юга наседок юной драгунской статью.
Ба-а, а вон тот филин с пузиком – так это ж Филя!.. Мендиков! Сокашник мой институтский. Ну лет пятнадцать не виделись. Пойдём-ка, Светик, прикольнёмся! Пойдём, пойдём.
С минуту Филя недоумённо отбивался от панибратств назойливого гражданина с большими голыми руками. Даже к семье апеллировал. Жена (сычиха) и дочь (юрок), открывши клювы, смотрели на папашу, обличённого в алкоголизме и прогулах истмата…
– Ромка!! – объятья, слёзы… – Да как тебя узнаешь – ну ты совсем, ну совсем ведь другой…
Тут же к бару – по рюмашке!
– Моя невеста, – обнимаю Свету, сосредоточенную на ром-коле. – Кстати, ровесницы?
– Да ну, ты что! – смеётся Филя. – Моя только в институт поступила.
– А моя ещё школу не окончила!..
Жирный, увесистый крест на нашей дивной паре с наслаждением поставлен мною в повисшей тишине. Светик почти смеётся. (Мы друг друга понимаем.) Дочка прячет тело пухлое за мамку, мама затравленной улыбкой застыла на папе, папа поперхнулся коньяком. Да-а, потерянная семейка. Общество не готово.
На взлёте Филя всё же отпущен выпить грамм пятьдесят, не больше. У нас в ряду как раз одно место свободно. Чур я у окошка, говорит Светик. Я достаю «Джек Дэниэлз». Светик хлопает в ладоши. О, сакральные моменты, погружение в зазеркалье, начало нового отсчёта!.. Ещё километра не набрали, а полбутылки нету. (Почему так, господи? Чуть в самолёт – так сразу пьянка кругом. Что в них, в самолётах?!)
Светик пьёт с колой, мы со льдом. Наливаем по пол-стакана и растворяемся в воспоминании. Филя разошёлся.
(А помнишь, Рома, как Лорку переводили, а потом ещё наши переводы с Грушко сравнивали?.. Как на Кубе ты чуть диссертацию не написал, а потом на кафедре почему-то не остался?.. А словарь твой – притча во языцех был у всех, ну и что с ним?…)
Где это всё, Рома? Где это?!!
Что ты орёшь. Где. Ясно где.
Вот и Света свернулась рядом калачиком, сморили её взрослые беседы. Странно: получается, кроме неё, сейчас и нет в жизни ничего. Смешно? Да уж наверно, нет. Хорошо, пускай она. А когда это последний раз говорили мы о чём-нибудь всерьёз, так, чтоб глубоко?.. Пытался я вообще чем-нибудь стоящим заинтересовать девчонку?.. Всё мельтешенье, мишура, тщета. Ещё и выяснения.
– Девушка! – окликаю стюардессу. – Девушка, у вас есть духи?.. Чтоб свежие, искренние. Давайте эти. «Angel».
– …нет, ты что, Рома, думаешь, я не одобряю? – продолжает Филя шёпотом. – Ещё как. У меня у самого тут… так-кая лялька была. Лет пять тому уже, правда. Но – семья. Жена пи-илит… От себя не уйдёшь. Да что там говорить, сам всё знаешь.
Читать бесплатно другие книги:
