Стулик Парисов Роман

То была мгновенная тёплая вспышка, будто кто-то тронул меня, большой и мудрый, укутав, как маленького – взъерошенного и злобного. Всеобъемлющее покрывало легло легко и вязко – странным образом оно как бы освобождало ото всего. Я лежал, не шевелясь, как в сладкой вате, слушал хлопушки и улыбался над собой – такой вот у нас Новый год, впервые в жизни.

– Не печалься, – слышу я ласковый голос, нет, не голос – посыл, обнявший меня со всех сторон, и чувствую тепло вокруг. – Объект твоего сожаления – всего-то лишь она ?! Пшик, мгновение!.. А ты уж ненавидишь всё кругом – из-за того лишь, что не можешь обладать её минутной прелестью?!.

– Ты – Перец? – осенило меня.

– Эх, трубадур. Так ни разу и не вспомнил обо мне всё это время… Впрочем, я не в обиде. Главное, что ты – жив… после стольких дней запоя и бодибилдинга! Но… полетать всё равно тебе придётся – как я обещал. Не бойся, с концами не улетишь, – добавил Перец по-свойски. – Если только сам не захочешь. И если сам себя не забудешь.

– А возможны варианты?..

– Посмотри в окно.

Окно?! Ну да, окно. Вот оно, передо мной. В нём глубокое звёздное небо. И – два огромных шара, две планеты-близнеца ослепительно синей гаммы. Это Сириус, отстранённо говорит голос внутри меня, Сириус-двойная звезда. Она обитаема, там тоже люди. Только вот высоты они не боятся. За это планета даёт им энергию, и они летают. Потому нет и силы притяжения – откуда ей взяться, если высоты никто не боится?….

… «En Sirio hay ninos…» [29] Лорка! Самый короткий стишок… И как это я тогда сиганул с той скалы… с такой высоты?!

– Улавливаешь? – продолжает голос. – Только зайти с другого конца – как причина станет следствием! …

Два огромных синих шара совсем рядом, они гипнотизируют, уводят в свои почти уже осязаемые объемные перспективы. Их притяжение колоссально, и я всё явственнее чувствую, как завораживает эта гигантская безучастная сила.

…куда сильнее, чем море тогда, на Кипре, и равнодушие вечности подступило к немеющему сознанию, как кормилица к грудничку…

И я стремительно поплыл, как через рваные облака, сквозь оболочку образов, произвольно рождаемых вздорным сознанием – оно будто жило само по себе, независимо от неподвижной, вмершей в подушку головы… И я всё так же летел, да – я безусловно нёсся куда-то, и на пути была неиссякаемая и причудливая череда явлений, бессвязно перетекающих одно в другое, и я радостно чувствовал, как направленно и с ходу могу нырять в эти озёра, врезаться в них, проходить их насквозь, вживаться по пути в предлагаемые мне картинки, становясь их главным героем, с лёгкостью подхватывая и развивая сокрытый в них смысл. Там, в тех дивных лужицах, моментально открывалась мне настоящая суть вещей – подавляюще многомерная и одновременно донельзя простая, и бодрствующий мозг удивлённо вбирал обратно, в себя эти им же порождённые поразительные открытия… Но вот сменились декорации, и одну абсолютную истину вымещает почти бесследно другая, и вдруг ёмко и объёмно наплывает осознание чего-то нового, наконец-таки абсолютно непреложного – оставляя через миг лишь сладковатое, чуть стыдливое послевкусие… И – никакой, никакой надежды сделать стоп-кадр, чтоб вывести, вытащить туда хотя бы что-нибудь из этого , и чтоб мгновение, бесконечное в своей правдивости, обрело наконец своё заслуженное бессмертие, прежде чем стать ничем: ведь даже здесь, оказывается, явления неумолимо чередуются – поэтому наперекор, назло всему в руках у меня камера, и я слеплю, кощунственно слеплю тем самым флэшем против Солнца невесть откуда взявшуюся между мной и неземным закатом абсолютно голую точёную фигурку, которая охотно и восторженно извивается в изгибах, и я вспоминаю, кто она, и я понимаю, как это наконец-то прекрасно, и я знаю, что всё впустую, потому что это – уже – было, и потому что нельзя ничего из этого взять туда , но всё слеплю и слеплю вспышкой, и не могу, я не могу иначе – и плачу, и реву ручьями, и мне попутно интересно, как там в постели моё лицо, и я проверяю его почти немой рукой, но оно сухо и неподвижно… Порождения взорвавшегося мозга штурмуют Слово. Слово покоряется им полностью, моментально, безоговорочно, и они льются прямо через него. Обрывки каких-то райских стихов – по строфам, по буквам – явственно и выпукло проносятся перед моим нервным оком. Или: я с бешеною скоростью скольжу по строчкам и пытаюсь их впитать. Они гениальны, они не знают выразительного предела – они почти как музыка!… Чьи вы, чьи?! Вы были или ещё только будете?.. Будьте моими, как вас запомнить?! – И строки фонтанируют прямо в меня, будто назло, потому что нет и шанса их словить, хотя я ощущаю их на себе все и сразу – они как счастливые самодостаточные солнечные зайки… И начинаешь понимать на том конце, что – конечно! – попал в некий заказник энергоинформационного поля, и живут там стихи эти как нечто возможное, висят ли они в пассиве или уже писаны душами поэтов – они той , плавкой, текстуры, из того , невыразимого, ощущения, и им не вырваться сюда , да и не больно им надо… А когда я всё же мчусь к началу стиха, чтобы хоть как-то его запомнить, уже совсем иные слова, торопливые и не менее талантливые, отвоёвывают у начала его белое восторженное пространство, и снова накрывают меня невесомыми волнами любви, и я должен остановить хоть что-нибудь – чтобы войти же наконец в это неуловимое, пресловутое начало, ощутить его сердце и осязать его вечно, потому что я уже понял, что все стихи эти – мои, мои, потому что стихи эти – о моих, о моих началах, которые неумолимо неумолимо рассыпаются, и новые новые новые каллиграфические начала обдают меня счастием – и одновременно нестерпимой грустью, оттого что я отчётливо уже вижу в самом их сердце, сквозь беспечные доверчивые тычинки ту роковую раковую завязь, залог неминуемого конца, и ещё оттого что нечеловеческая гениальность этих строк умирает вместе с моим скольжением по ним – и я реву, реву, как в детстве, и щупаю на том конце подушку, но она суха и безответна…

– Не получается у тебя, трубадур, – ласково всплывает Перец. – И не получится. Потому что любимые свои проекции в привычной последовательности фокусируешь. Цепляешься за них. Не поймать тебе мгновенья никогда, забудь. Ты элементарного даже не видишь. Что твоя любовь – голая, слепая, упёртая и безголовая – абсолютную свою противоположность притягивает. Чёрного дядю!.. Который всё время тебя и программирует на очередную идиотскую реакцию. Зачем?.. Полакомиться твоей дурацкой энергетической вспышкой!

Солоноватое дежа-вю подступало к гортани. Бредовый, кошмарный комментарий… Сверху всё выглядело чушью – но ощущение, постепенно поднявшееся из глубины, было странным: я словно знал об этом всегда… Это же что получалось. Меня провоцируют на мои искренние всплески, неподдельные глупости, доподлинные сумасбродства… На мою привязанность, которая ничем не обернётся, кроме зудящей тоски! Меня прогнозируют всего, зная, что я поступлю в точности так!.. А потом равнодушно пожирают заказанное блюдо – мои взаправдашние, мои выстраданные энергии?!

На засиженном окне зелёная астральная муха, беснуясь в поисках выхода, зудела по глади стекла. Всё билась и билась… Выбивалась из сил. А рядом, в пяти сантиметрах, врывалось в открытую форточку огромное фиолетовое небо. С сияющим Сириусом.

Сириусу всё было запредельно ясно.

– Ну так веди меня, Вергилий! – сказал я уверенно.

25

Гордый профиль Клеопатры с вычерченным глазом и мулатистыми губами тут же выплыл из тумана. Знакомый прогиб, те же черты и жесты, только глаза совсем другие, лисьи (кстати: в них вся Вселенная была когда-то), да волосы нарощенные – вместо каре. Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Печаль вдруг несусветная, за себя стыдно да прошлого жалко. Начала жалко, начала – белого, восторженного пространства… Повиснув на небольшом еврейчике, Фиса посасывает из соломинки у бамбуковой барной стойки. (Ну и видение!)

Ах да. «Зима» же вовсю кругом, кутерьма, долбёжка, дым коромыслом из пушек… Жарко: Новый год!

…пойти, почесать за ушком?

И надо же умудриться, из таких полётов запредельных да снова в «Зиму» приземлиться, – подумываю, к Фисе продираючись. Нет, точно мы застряли – где-то в нижних слоях. Заколдованное место. Всё оно, в итоге, во сне, но и вместе с тем – реальнее реальности. На Фисе красный стеклярусный ошейник, подарок мой… И у еврейчика подбородок второй совсем не фигуральный, окладистая трёхдневная щетина… Даже на мне эта майка кожаная – будто специально в клуб. Но что-то во всём ощущении – не то. Астральное.

А сердце, сердце заходится наяву.

Ну – здравствуй, Фиса?!

Опустим, опустим округление глаз, гримасы узнавания, дежурные первые реплики… Нечто моментальное – глубинное, истинное – пробилось всё же сквозь лакированный взгляд. «Как ты?» – без всяких понтов спросили её бездонные зрачки. Единственная доподлинная фраза. Из загробья. Пока пробивались мы к выходу «подышать», я мучительно думал над ней. Так она меня тронула.

– Ну что, Роман, – развернувшись, взяла меня Фиса в оборот на воздухе. – Ты, конечно, молодец. Я бы х… когда подошла. Почему? А, на х… Ну что, б… Видал, какие у меня котлики, какие брюлики?.. Машина, кстати… – (по мобильному) – слышь, Серёж, подрули, а?.. Тут один м…к хочет посмотреть, как я живу… Не на-адо? Ладно – не надо! Ну что, что?! Вот та-а-ак! – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мой… конечно, любовь у нас, морковь, но… жена, дети. Вот так всё в этом мире… Тридцатку в месяц мне даёт, ты понял? Нет, ты понял?! И ещё пятнашка у меня с салона красоты – он же мне салон взял… – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мужики за…а-а-али – проходу не дадут. Девушка да девушка. А мне… на х… никто не нужен. Олигархи-хуегархи. Что я, проститутка?! – (Ещё смягчаясь.) – А ты всё качаешься. Всё жрёшь эту свою… как её. Я тут была с… ну, не важно. Главное – не это. Главное – душа. Конечно, хочется ребёнка. Двадцать пять уж на носу. – (Затягиваясь, ещё смягчаясь.) – Ну, хули смотришь. Думаешь, я другая стала?.. Не-е-ет, Ромочка. Я внутри всё такая же. – (Кроткий взгляд.) – Главное – что у человека внутри, а это всё… – (показывая руку с часами) – блеф…

…а передо мною стоял тот 18-летний ангел со свадебной фотографии, смотрел на меня задушевно глазёнками и всё крылышками шевелил: как же это, Рома, как же так?.. И улыбался я с достоинством сквозь него, напрягая немножко губы, чтобы комок свой из горла не выпустить, ибо совсем-совсем не знал я, что ответить ему. Можно было, конечно, и у Фисы прощения попросить, но удерживало меня что-то. Боялся адресом ошибиться, наверно, или проснуться резко – от несоответствия.

– …ладно, хули долго п…еть, – затушила Фиса сигарету точёной ножкой на красной шпильке. – Пошли уже внутрь, друзья ждут. Слушай, а давай… посидим как-нибудь – я угощаю? А то здесь ни поговорить, ни… Телефоны свои оставишь?..

Конечно, кивнул я. У меня всё те же. (Что за странность. Зачем это ей со мною встречаться.)

– Не-ет уж!.. На тебе мой, – протянула мне бумажку гордо: – Я мужчинам первая не звоню!

…теперь ясен манёвр тебе, Рома?.. Чего ты, не размышляй особо долго над смыслом – всё равно звонить не будешь. Смотри лучше: с кем это уже целуется Фиса щёчкой? Кого это взглядом многозначительным одаривает мимоходом, про тебя и вовсе якобы позабыв… Да это же – Сту-у-улик!.. Ей-богу!! Знакомый прогиб, только глаза совсем другие – лисьи, да волосы золотые распущены – вместо хвоста. Да штукатуркой ещё всё личико затонировано. Ну куколка. (Мраморная.) Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Тоска вдруг несусветная, за девочку обида: так обжечься той самой розой моей испанскою – любовью, значит… что вроде смотрит на меня почти – и не узнает никак!

(А рядом всё еврейчик вертится.)

Подойти, усмиряя сердце, да обнять скорей обеих – здоровое чувство юмора проявить:

– Вот тут-то они все и встретились!

Отдёрнула плечо Фиса. Глазищами сверкнув, прочь пошла – с полным отрицанием прошлого, значит.

А Светик чуть губки выпятила, на глазки выражение своё тяжёлое надела да лицо ко мне ровно на три четверти развернула. (В какой-то образ вошла.)

– Это же я – Р-р-р-раман!! – кричу ей на ухо радостно…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– Как ты, Светик?! – с надеждой перекрикиваю долбёжку…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– Давно всё уже было, правда?! – отчаянно пытаюсь найти отклик…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– А мама?! – проигрывая, не сдаюсь…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

Боже, что с ней?! – и тут я понял: этот утомлённый глянцевый образ, эта застывшая восковая личина призваны как бы Светикову непостижимость оттенить. К иным, параллельным, мирам принадлежность, куда мне доступ заказан. Штукатурка! Не даёт она лицу шевелиться.

Ну и видение.

И ещё почувствовал я, как что-то багровое, невысказанное и очень важное толчками из-под сердца моего отходит в Светину сторону, и увидел, как она, от этого потока порозовев и подбоченясь, с удовольствием включила свой знаменитый оскальчик свалившимся откуда-то, накрывшим её друзьям и, целуясь с ними щёчкой, вобрала заодно игривым глазом мой последний импульс… И вспомнил я о превращениях энергии… и увидел явственно в возбуждённом Светином зрачке глумливый водоворотик – ту чёрную дыру, куда сливаются остатки моего чувства.

И наступил тогда в теле вакуум, и зазвенело в нём что-то важное очень, да запоздалое.

…и виноваты мы всегда, господи, если даже искренни мы, и разрушаем невольно храмы наши, и истекают кровью любови наши… И зреет завязь конца в самом сердце – не оттого ли, что средство превращаем в цель?….

– Welcome to my dream, – вдруг кто-то чётко прошептал мне на ухо, заглушив полностью и дискотеку, и внутренний мой голос.

Я, конечно, оглянулся.

Пухловатый еврейчик улыбался мне глубокими чувственными глазами. И подмигивал снизу вверх – инфернально.

– Я Федя, Федя Пиздерман, – доброжелательно пропел он мне на ухо и тут же снял очки, чтобы их обтереть. Отчего одутловатое интеллигентское лицо инфернальности лишилось, беспомощным сделалось и даже милым… – Так зовут меня друзья, – добавил он, вроде как оправдываясь.

Ага. А я ведь знал всегда, что в поворотный момент судьбы именно он это будет: Пиз-дер-р-р-ман… Знание о Пиздермане как об экзистенциальном антиподе залегало во мне, очевидно, на глубине подсознательной, там, в глухом отстойнике, на уровне детского страха, потому как всплывши вдруг на поверхность и отождествившись, обернулось оно неожиданной готовностью ко встрече с неведомым. (Ну, помните – Пиздерман?.. Непрошибаемый модельный продюсер, коллекционер, гроза рублёвских жён?..)

Да, был в этот момент я чуть раздавлен Светой, узрев разом и высшую точку, и конечный пункт моих кипений… Но мобилизовался весь, нашедшись сказать себе твёрдо: никакой рефлексии, все терзанья загоняем быстро в одно место!..

И не стало тут никого – ни Светика, ни Фисы… Вся тусовка улетучились вмиг – за полнейшей, вероятно, ненадобностью в следующем действии.

– Добро пожаловать в мой сон, – повторил новый персонаж, слегка картавя.

Это же всё была бутафория, подумалось с внезапно пришедшей лёгкостью, пока вокруг сумбурно менялись декорации. А единственно достоверное существо подслеповато взирало сейчас на меня, и не могло оно не вызвать, в общем-то, симпатию… Вот это вот – тот самый чёрный хищник?.. Это кто тут желает меня проглотить?! Я открыто улыбнулся, пожимая ему тёплую, чуть влажную ладошку.

– Один – ноль в вашу пользу, – растерянно улыбнулся Федя. – Я думал, вы меня будете сейчас убивать. А вы такой большой, но… вежливый.

– Конечно, Федя. Очень о вас наслышан… С волнением слежу за вашими выступлениями по телевидению, – добавил я почему-то. И запутался немножко: – А почему, собственно, сон – вы же реально сейчас в «Зиме»? Празднуете Новый год…

– Мой сон – это жизнь. Реально-то я сейчас… в Куршевеле, – подумав, сообщил Пиздерман. – А вообще, я одновременно везде, – вздохнув, добавил он. – Это вы во сне, а я… на работе.

– Да. Жизнь, сон, работа… – постарался осмыслить я сказанное. – Действующие лица… всё те же.

– Что делать, такая жизнь сейчас. – Пиздерман расплылся в приглашающем жесте, и выжидательно застывшая вокруг тёмная плоскость рассыпалась на бесконечное множество хрустальных квадратиков, похожих на соты… Они громоздились во всех направлениях, но не просто так, а со смыслом, потому что в каждой ячейке содержалось по восковой полуголой девице. В различных положениях застыли фигурки – светящиеся, лоснящиеся, перламутровые, с кукольными выражениями на похожих лицах. И у всех губки приоткрыты – с надеждою. Нет, статуэтки вроде одинаковые не совсем, всякая что-то своё выражает, но вот отвлечёшься – и не осталось в памяти ни одной. Усреднённый образ только.

Опять всё бутафория.

А под каждой ячейкой, между прочим, по бирочке. Сплошные нули какие-то… Цена?!

…Светик, ты… здесь?! Только держись, не замерзай совсем, я вызволю тебя, отогрею, только не… (Я такой Кай, а она там где-то Герда. Правда, на самом-то деле наоборот было.)

– Та-ак, тепло, тепло… – Федя даже пиджак снял свой чёрный кожаный. И такой вальяжный стал: – Ну, а если без эмоций – можно ведь на ты?.. – какая разница, где там твой Светик?.. Чем лучше он Таника или, положим, Юлика?.. Все тут у меня – сту-у-у-улики! И все – хрустальные! Все – незаменимые, а следовательно, труднодоступные. Ой-ой, как трудно!.. И каждая так себя ведёт, будто самая-самая женская вещь у неё только у одной, и эта вещь всегда при ней!..

Куклы сдержанно кивали, меняли положение губок и вообще. Соглашались.

И тут я понял моё предназначение. Ну не может так всё быть кругом однозначно. Я же противовес!.. И если я могу сделать хоть что-нибудь…

– Знаешь, Федя… Я думаю, ещё не поздно. Отпусти её, Федя. Отпусти.

– Х-ха! Один – один! – Пиздерман с удовольствием пыхнул сигарой. – Конечно. Да забирай!.. Спросил ты у неё, нужно ей это? Это – ей – нужно?! Пожалуйста – вон она у нас, на верхней полке, с бантиком: спешл прайс! Объясняю, почему спешл. Во-первых, натуральная лолита: для мужчин лицо самое оптимальное. Во-вторых, харизма. Английский там, художественная гимнастика… Умница. Подойди к ней, чего ты… Разбуди её! Скажи: я тебя люблю. Что ответит она тебе?..

Устремился я взглядом, куда Федя указывал, и не увидел. Никого не увидел. Только куклы напуганные глазками делали.

– Порядочная девушка стоит сейчас… ну, очень дорого, – продолжил Пиздерман размышление. – Поэтому спрашивается вообще: а что такое любовь?! И отвечается тут же: не что иное, как бездушная покупка! Вот в чём для тебя вопрос, смешной ты человек: будет ли у тебя столько денег, чтоб в нынешних условиях позволить себе такую безделушку?!

– Полная подмена понятий… – открыл я было рот, чтоб рассказать Феде про моих дядю с тётей, золотую свадьбу на днях сыгравших, в метро направить Федю или Булгакова процитировать: кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!…. – да холодок вовремя пробежал между лопаток, будто уличили меня в чём.

– Я больше скажу, – перебил Федя, в полемике не нуждаясь. – Момент очень, конечно, травмирующий. Ты вон какой парень – здоровый, симпатичный, весь из себя. Думаешь, я не вижу?.. И тебе, конечно, давай такую же – красавицу? Н-ну-ну. Попробуй, разведи её! Цветы-стихи, театр… как раньше, а?!… Хрена! Они давно у меня все, самые клёвые. Какой бы там ты ни был – ну не можешь ты её сам собою заинтересовать и привлечь! За мужиком деньги должны стоять, много денег… Да, раньше тёлки давали даром. Но время-то было, а?! Тогда все были лохушки. Уровень сейчас другой. Смотри, смотри – они не понимают, кто ты и чего тебе вообще здесь надо… Они боятся тебя, слышишь?

Нарастающий хрустальный звон подтверждал Федину правоту. Отовсюду в этом звоне стекалось ко мне девичье презрение. Стало немножко стыдно. Не совсем, конечно, а самую малость. За несбывшееся моё начало… И чем ярче расцветали прописные Федины истины, тем прицельней метили они именно в него, в моё белое восторженное пространство, и тем плотней была их необратимость и однозначность. Странное оцепенение опустилось на меня. А память того, чего мне вообще здесь надо, вопросительной дымкой окуталась.

– Что делать, мир не изменишь, – с удовлетворением продолжил Федя. – Ты пойми, время сейчас такое… Рубить капусту! Вот сколько было лет пять назад у нас олигархов? Семь?.. А сейчас?! Двадцать семь! Миллиардеров только… У них же как мозги работают? По-другому совсем. Я для них – миф, легенда, я маркет-мэйкер, я рынок им сделал на ровном месте, я им взрастил новое поколение тёлок!.. Они и в «Вог» заходят, и в «Марио» – думаешь, зачем?! – специально, чтоб со мной поручкаться! Они думают, ну что нам стоит Феде прислать какой-то чирик – он же на волне… А потом друг другу хвастаются, кто Феде-очкарику больше отвалил! Они думают: раз от Феди – значит, супермодель, значит, с именем, а поди ты разбери, есть там у неё имя или нет… Эй, сестрички!.. У вас – есть – имя?.. Зачем вам имя?! Имя – у меня!.. Бренд – я!! На них на всех – бирка, видел?! Самая крутая! От Пиздермана!

Барышни насупились немножко, но обижаться не стали; напротив, надёжное крыло почуяв, ножка на ножку позакидали, расслабились и меж собой опять защебетали… Ну, а меня и вовсе внимания своего лишили.

– Да я не всех забрал, – подмигнул мне тут же Федя обаятельно, – осталось ведь много чистых, хороших… Для бедных! Денег нет – спустись в метро!

– Я, собственно, более или менее… Я только о Свете беспокоюсь. О Стулике! – напрягши туговатую уже память, процедил я сквозь туман. – Сниматься-то не давалась она в твою коллекцию, и приглашения всякие в Лондон игнорировала…

– И что? Давалась-не давалась… Это же не причина, чтобы на полочке у меня не постоять. То есть она как бы всегда со мной, хотя на самом деле её, может, и нет… Но кто это знает, кроме меня? У меня вон виртуальных половина тут… Голограммы – попробуй, отличи! Объясняю – вот представь, заказ. Мне девочку-стройнюлечку с детским личиком!.. Олигарх какой-нибудь интересуется. Ну, чтоб совсем детское, понимаешь?.. Ну – чтоб совсем… таких раз, два – и обчёлся. А она кочевряжится, даже в компьютер ко мне не хочет – по малолетству да по недоумию… Фотографируют её на улице мои ребята – так она закрывается! Ну, она знает, что я плохой, что я всё продаю – бегает от меня, как от чумы… От счастья своего бегает!.. Меня, говорит, вы никогда не продадите! Ладно, девочка. Качаем тебя из интернета, прямо с сайта агентства твоего… А клиент-то между тем полтинничек мне уже занёс! Я – оперативную разработку по ней… Бац – влюблена девка в какого-нибудь студента!.. И вот как продать эту любовь её правильному человеку – то есть тому, кто её проплатил реально?! Как развести несмышлёныша?.. Вроде пара пустяков, а может и не сработать – этим любовь давай!.. Но я всё могу. Всё! Я пацанов своих к студенту – и он наш уже, наш, как скажу, так и сделает! А с олигархом моим она будто бы случайно познакомится – я всё так подстрою, комар носа не подточит!.. Вот и живёт девчонка, в пацанов влюбляется, переживает, веселится, в скакалку свою прыгает – а ведь не знает, что обложена уже со всех сторон… Что судьба её предрешена уже!! И не узнает никогда – а потому что дядя ещё и за молчание мне приплатит!… Так что же мы имеем в итоге?! – Счастливую пару! Девчонка на мерсе катается, в джакузи плещется! А ты всё беспокоишься, давалась-не давалась… Я счастье дарю людям, понимаешь?!! Счастье!

Вдохновение мелкой испариной проступает на Фединой залысине. Можно даже наблюдать, как его оголтелая муза растапливает кругом атмосферу… И туман, вязкий туман вокруг, а мой внутренний стержень со своим запалом, как по стойке «смирно», застыл. И ощущаю я, как простые и ясные схемы вездесущего гуру прямо и непосредственно внутрь меня проникают, мой стержень онемевший обвивают запросто, корни на нём пускают и разрастаются уже немыслимо – ярко, густо и убедительно… А и действительно – может быть, счастье! Странно… Как прав Федя.

Его же сон-то.

– Почему… я-то здесь? – только и смог я вымолвить.

– Да потому, что ты никто, – сверкнул вдруг Федя дьявольским оскалом. – Ник-то! В мой курятник влез. Тебя здесь близко не должно быть. Ты – тот студент, понял? Рвёшь моих цыпок бескорыстно и искренне. А главное – на халяву! Портишь их мне. Заявы кидаешь – руки прочь, дядя, от какого-то стулика… Да нет проблем! Позволь мне только, я эту романтичность халявную из нутра-то твоего высосу!..

Он снял очки и нежно впился в меня проникновенными глазами Иуды. Стало на миг легко. Бесконтактная экстирпация перезревшего абсцесса. Неглубокая ложбинка в результате. А только что бывшее – «Зима», Новый год, Фиса и Стулик – мелькнуло, булькнуло и плотно сомкнулось сзади, так что едва ли можно было вспомнить, почему я вообще и зачем. Всё, всё начиналось теперь с этой невнятной точки… Но как ни упирался я в неё, выходило лишь тупое осознание, что каким-то ужасным образом его, пиздермановская, реальность сделалась теперь моей…

Между тем Федя продолжил что-то бубнить, быстро-быстро и всё как-то шёпотом. Долго не мог я вникнуть в смысл, запутавшись в интонациях. Теперь уже доверительные и даже вкрадчивые, они почему-то не оставляли мне выбора…

Почему, господи?.. Почему?!

– …потому что у некоторых пацанов всего-то и есть, что пять-шесть лимонов. Такой мне чирик занесёт – и будет счастлив всю жизнь… Давай теперь реально. По запросам твоим и твоим возможностям… Ты же в метро не пойдёшь искать себе половинку?! Пойми: с других десятка, тебе – бесплатно! А перспективы твои?.. Красивая тёлка – как хорошая игра сетевая. Не хочешь – а подсядешь! Не хочешь – а влюбишься – как посчитаешь, сколько бабок вбухал! Только нажми ENTER!

– …а покупают-то у меня что?.. – всего лишь оболочку! Это я так говорю всем, что счастьем торгую, а мне ведь, между нами, по барабану, что там у них дальше. (Ну… не совсем – если любовь, тут уж полтинник пришлите.) И на хрена тебе такая торговля?! Бери своего стулика – и вперёд, в вечность!.. Что делать в охуевшей этой Москве с твоими устремлениями – и с твоими деньгами?! Здесь, здесь я устрою тебе перпетуум-феерию, где любовь у тебя будет бесплатная, бескорыстная, а главное, управляемая… Только скажи себе чётко и ясно, чего ты сам-то хочешь от любви от этой своей… Только сформулируй! Только нажми ENTER!

– …ты пойми. Жизнь – это сон. Какая разница, что тебе там дальше приснится?! Какой бы путь ты ни выбрал – в оконцовке всего-то и проснёшься, что в другом каком-то сне. И заставят тебя карабкаться по той же самой унылой спирали… Только за другим стуликом – испытания-то ты не выдержал! Так проснись уже наконец!! Проснись раз и навсегда, проснись там, куда ангелы не долетят за тобой никогда… У меня на дружественном сайте! У меня уже во сне, у меня! Давай, я постелил полянку! Только нажми ENTER!

– …и не ты ли бредил бесконечным мгновением, прорывом в здесь-и-сейчас и прочей лабудой?! Перед тобой шикарная возможность! Всего-то делов… Уничтожить одно-единственное место, где ты остался ещё… У себя там, в кровати. Откажись от него! Это самое лучшее, что ты можешь сделать в своей никчёмной жизни. Только скажи мне об этом вслух! Только – нажми – ENTER!…

ENTER = ESCAPE, ENTER – уход, ENTER – как ввод, только наоборот…

СONGRATULATIONS! YOU ARE A WINNER! [30]

Вы – победитель! Избранник! С Новым годом! Как попали вы сюда? Как достучались до обетованного уголка Всемирной паутины?! Посетителю этого необыкновенного сайта выпадает редчайшее счастье. Видеть лишь то, что он хочет видеть. Иметь лишь то, что он хочет иметь… оставаясь в наших удивительных лабиринтах! Зарегистрируйтесь, пожалуйста. Да-да, вот сюда – «instant access» … У нас только один вид членства – вечный. Да-да, вот сюда, где много девяток. О, не пугайтесь этих цифр – фактически, ещё никто не пожелал выйти. Мы принимаем «Визу», «Мастеркард» …

Что-что?.. А как же вы собирались платить? Кто-о-о сказал?.. Любовь?! Вас обманули. Управляемую – конечно, на то у нас и игра. Но не бесплатную. Бесплатного в этом мире нет ничего.

Кто прислал вас? Тот пусть и платит!.. Кто? Ах, Федя… Опять Федя. Наши сожаления. Тогда вам ничего не остаётся, лишь только вечно кликать на «free tour».

Да, незавидная у вас участь. Зайдите, однако. Мы рады любому, хотя на какое счастье можно рассчитывать в предпросмотре?..

Поэтому не взыщите – мы имеем то, что мы имеем.

Поэтому перед вами – всё та же чёрно-белая девушка с вашего портрета. Огромные кроткие глаза… Взгляд, как вы видите, подёрнут лёгкой печалью… Перед вами то самое, о чём вы столько страдали. (Вам нравится ведь страдать?..) Ваша маленькая вселенная, дарующая вам ту мучительную, вечно ускользающую, бесконечную прелесть момента. Расслабьтесь. Ваша маленькая вселенная никуда от вас не денется. Она патологически вам верна, ибо живёт только в вас… Ваша маленькая вселенная – в вашей чёрной дыре! Потому она такая и маленькая. А её замусоленный прототип, как ни взывайте вы теперь к нему, имеет к вашей чёрной дыре такое же отношение, как апельсин к… закату.

И вот в этой хрупкой прелести, обращённой к вам на строгие три четверти и потому недосягаемой, томится глубинный вызов. То семя высшей воли, которое, как завязь конца в самом сердце начала, неминуемо заложено в том, что мы любим… Напоминая: всё это есть лишь средство. Видите вы этот вызов? Нет, всё никак не замечаете вы его… Вот же, вот опять сорвался он с невинного взгляда и плывёт прямо к вам! Вычерчивают по пути затейливую траекторию знакомые стебельки, складывается в прогибе ломкая спинка… И вот он уже – целый стулик, неустойчивый и шаткий, немым вопросом перед носом у вас вертится: куда же дальше качнёшься ты, Рома, в своей никчёмной жизни?.. Как выдержишь испытание мною, столь относительной да ненадёжной?.. Как используешь ты, наконец, свой растреклятый, надуманный и вечно ускользающий момент?…

Проблематика стулика безгранична. Вариации на тему бесконечны. Мириадами пикселей пульсирует вокруг вязкое вопросительное пространство. Ослепительное, восторженное пространство! Каждая клеточка, каждая бороздка являет, манит, сулит… Стоит лишь собрать остатки памяти, разбудить внимание, поднять волю… Стоит только захотеть. Только зайти с другого конца. И в каждом клике будет тогда решение, в каждом ответ, в каждом…

…стулик?.. Опять стулик?! Нет, люди. Трон. Престол целый! Только вот не видно его нигде: всё же пребывает он где-то в другой плоскости – в сгустившейся глубине, где весь дивный белый свет, вбегающий сквозь лупу роговицы, вбирается таинственным хрусталиком, чтоб преломиться… (Но я знаю, знаю: туда нам доступ заказан.)

И вообще. Я же во-о-он там, далеко внизу, в постельке, свёрнутый в калачик, оставленный всеми, обиженный на мир смешной ребёнок. В пространстве настолько замкнутом и ничтожном, что отсюда, с макушки мирозданья, почти нет возможности ни смысла фиксировать внимание на столь странном, столь мизерном объекте.

– Да-да, совершенно верно, – чей-то знакомый голос, чуть певучий, немного резкий… (И кажется мне, я знал его всегда.) – Тебе туда.

– Перец! Ты?..

– Я-я. Но так как я – это, в общем-то, всего лишь ты, всю дорогу и приходится показывать тебе то, что ты знаешь… что ты можешь… но понимать и делать почему-то не хочешь.

Ох, много, много чего хотелось спросить у него, но где-то на том, на твёрдом уже берегу створаживалось то, что через секунды можно будет назвать явью…

26

Дзрр-дзрр!..

Господин Набоков!.. Владимир Владимирович! Проснитесь же, наконец!! Самое время сейчас нам с вами подвести итоги. Теперь вот, всплывая из моей чудесной грёзы, у самой поверхности яви я вдруг случайно и невольно, но вместе с тем и неожиданно уместно – как это порой случается с натурами ищущими – задел за некий поплавок. Торчащий знак вопроса, позабытый в конце нашей с вами летней полемики – с моей стороны преждевременной, самонадеянной и совершенно неподготовленной…

Дзрр-дзрр!..

Владимир Владимирович! Простите, признаю: Вы безусловно правы во всём. Сценарий… нет, итог! – всегда аналогичный. Почти даже… обязательный. Неизбежный! Везде – долгожданная и обещающая поездка к морю, мыслимая нами абсолютным апогеем (если не апофеозом)… На самом деле вскоре, конечно, проясняется, что так навязчиво взлелеянное стремление понежить нимфетку всего-то на миг восполнит сокрытые с детства глубокие и тёмные комплексы и дыры. Далее. Всегда почему-то – какая-нибудь авария или роковая коллизия с участием автомобиля… То пагуба, то обречённость. Раздавленность. Несостоятельность в борьбе с собой…

Дзрр-дзрр!..

Ну, при этом каждый, конечно, искал своё. (И по-своему даже нашёл!) Гумберт ваш просто болен, он душу принёс в жертву своей мании и потому боялся полиции. Кречмар богат и женат, но вот захотел простого человеческого счастья с существом совершенно дьявольским… Эти двое – там, где им быть надлежит. Один ведает миру о любви своей за решёткой. Другой – с пулей в боку среди лужи крови в своей бюргерской квартире.

А я-то где же? Что же я-то?!

Дзрр-дзрр!..

А-а-а-а, это туда, на ту, настоящую – единственную и прекрасную – сторону бытия с его изнанки (наконец-то!) выносит меня телефонный звонок… Стремительно. Радостно. Легко!

Дзрр-дзрр!..

(Но… я-то – где же? Что же я-то?!)

– Алё, Р-р-р-р-р-р-рама-н-н-н-н! Узнал?.. Ты где?

– Где – я?.. Я, кажется, наконец-то… пришёл. Обратно. К себе!

– Что, уже дома? А мы вот в «Курвуазье». Завтракаем! – (Ой, а голосок-то свой-свой…) – Слушай, как же тогда… ты только что был в «Зиме»?..

– А я это. Телепортировался.

– Не ври-не ври. Я… с тобой не поговорила – я не одна была! И вообще – обо мне в «Зиме» такая плохая слава…

–  …(Зевок зевок зе)

– Это… Р-р-р-ряма-н-н-н?.. Я вот что хотела! Мы тут поспорили – кто из наших стриптизёров снимался в клипе у Хлебниковой?

(Ну конечно. Когда-то надо уже и о деле?! Я чуть уже не хохочу…)

– Володя снимался, Маугли по прозвищу!

– А разве не… – обрыв фразы. Разочарованное «у-у-у», мужской смешок за кадром, конец связи.

Конец связи!!

С минуту оставался я распластанным во всеобъемлющей блаженной судороге, нескончаемом утреннем потягивании. Впервые за последние месяцы проснулся я почему-то совершенно здоров и свободен. Со странным, непередаваемым чувством полноценности. Не находя в себе компонента агрессии. Моего всегдашнего утреннего мучителя.

Ну здравствуйте, глазастые мои-цветастые ковёр, салют-торшер и сталинская ваза!

Здравствуй, Новый год! (Ну и первое января…)

…конечно. Всё дело в Перце! Во втором моём «я», не посчитавшем возможным более молчать. Наконец-то взявшемся за меня… Мой добрый друг! Прости, порой я резок был с тобой, но ты… ты не кинул меня. Подобно лакмусовой бумажке, ты всегда являл мне истинное моё состояние! И по мере скромных своих возможностей влияния на меня старался помочь мне справиться с собой… Ты не дал мне упасть, ты не мог совсем бросить меня. Но, видно, не нашёл уже ничего, кроме как отправить меня в опаснейшую дрёму, похмельный транс, из которого могло бы и не быть возврата!.. Ты знал, ты знал, мой старый новый друг, что в трудный час, взывая безотчётно к тому, что похоронено глубоко внутри, – я неожиданным образом выберусь из Фединых лабиринтов.

До самого конца ты на боевом посту – всегда там, где… как это? – где я знаю и умею, но вот почему-то не могу или не хочу …

И кстати: как выяснилось только что, теперь не один только Федя может находиться в разных местах одновременно…

Ничуть не удивлённый этому новому своему таланту, я бодро вскочил с постели.

Но что же дальше?.. Здесь, сейчас, за пологом кровати, за приоткрытой кухонной дверью, из невнятных звуков свежего новогоднего утра должен начаться для меня новый мир?.. Господи, я весь как новорожденный – я жил только ею! (Откуда, откуда такие идиоты?)

Ну, и какой она будет, моя новая вселенная?

Перчик, вездесущий ворчун, мне уже без тебя одиноко!!

Вдруг кто-то крякнул. (На кухне?..) Отчётливо так. Раз, потом два, ещё… Я кинулся туда. Под стулом, ровнёхонько между четырьмя его ножками, явно ощущая себя смысловым центром квадрата, сидел… Лавруша! Большой и глупый горный попугай, подзабытый мною, некормленный несколько дней подарок. Каким-то чудом выбрался он из тесной клетки и сейчас, притихнув, косился прямо на меня. Господи, ты-то за что здесь страдаешь?! Я осторожно подсел, я хотел ему всё объяснить, я прилёг к нему, близко, совсем близко… Он не шелохнулся. По-птичьи склонив головку, попугай косился прямо на меня, но взгляд его… птичьим не был. Перед моими глазами, в десяти сантиметрах, сидело дивное олицетворённое существо – оно сияло смыслом. Вот я здесь, дур-рак, возьми меня и не теряй больше, говорило оно. Что?.. Что такое. Я присматриваюсь, я не шевельнусь, я вглядываюсь в его осмысленное око, оно смотрит совсем по-человечески (только немножко круглое), и там, за капсулой роговицы, точно так же, всеми цветами отливает восторженная радужная…

И что-то дрогнуло уже в тонком мире, в нашем с Лаврушей дышащем подстульном пространстве. Будто ненароком окунулся в чётко очерченную – но при том бесконечную сферу, простейшие элементы которой внезапно обрели странную, доселе невиданную резкость и глубину… а главное – свою, мне неподвластную важность. Вот ожил в стулике шуруп, зарделись солнцем перекладины, вертолётом прошуршала муха – у уха… А я, притихнув, вслушиваюсь в тёплые токи осознания, исходящие из такого знакомого мне серого глаза, всеобъемлющего и дружественного. Вот он моргает – долго-долго, и смешная шторка века нахлопывается на око медлительно и неспешно, скомкиваясь по кромке инерцией нахлёста… Движение клюва бесконечно, оно раскладывается веером, выдавая мне шумовую копию следа. Что?.. Да что это! Непередаваемой, неизъяснимой гармонией дышит самая последняя, элементарная, незначимая частность…

Она пронизана высшим смыслом и логикой.

И ты не знаешь физики процесса, вершащегося в этом так внезапно остановленном моменте – затяжном, размытом… В твоём осознанном сне! Только внезапно понимаешь ты: всё-всё происходящее вокруг – банальное, тихое, невзрачное – имеет невыразимое значение…

Как, откуда, зачем?..

Тому оценки нет и быть не может, ты просто знаешь, знаешь: пресловутое остановленное мгновение – это когда вдруг пропадёт идиотское, агрессивное кружение мыслей… когда напрочь выключится мозг, который вечно над тобой довлеет, мозг, готовый переделать весь мир, подчинить себе любой пустяк…

И когда твоё собственное «я» – любящее, боготворящее, настоятельное, упёртое, уязвлённое, израненное, эгоистичное – замрёт, забывшись, растворяясь в несказанном видеоряде… в котором изумлённо увидит себя же, но уже среди великого множества ему подобных – неприметных, изнутри светящихся деталей бытия, из которых и состоит каждая секунда жизни.

И тогда всё откроется с другой, неизвестной и прекрасной и, наверно, истинной стороны. А там… там, солнечный рисуя свет, нас ждёт художник и поэт?

Но это был лишь миг. Потом всё разом стало, как обычно. Только вот Лавруша своего выражения не лишился. Я почему-то вдруг уверен, что если, скажем, попытаться водрузить его сейчас на плечо, он не заорёт, как всегда, не вырвется и даже в висок не долбанёт клювом. И я бережно извлёк попугая из его непонятного квадрата, из-под ставшего вдруг обыденным стула, стандартного стулика из кухонного гарнитура… а Лавр, взмахнув крылом, самостоятельно примостился ко мне на плечо. Ну совершенно же немыслимый акт. Как боевой пост занял.

И тогда мы с ним встретились снова – глаз в глаз…

Так вот и стояли они на кухне или, положим, вышли даже на заснеженный балкон – приобщиться немножко к новогодней жизни: полуголый странный человек и ручной пернатый, в им одним пока понятном единстве… Финальная сцена, фронтально, широким объективом: зима, балкон, розовый взлохмаченный мужчина с попугаем на плече. (За кадром: хлопушки, веселье…) От мужчины и попугая обильный пар. Оба загадочно улыбаются. Их глаза устремлены ввысь, в них пылает зимнее солнце. Камера плавно уходит наверх. Появляется отражение в балконном окне: внизу, невдалеке, веселится компания подростков. Камера перехватывает озарённый, невидящий взор мужчины и резко взмывает. Вид двора сверху. (Сильный хлопок петарды, столб шампанского, взрыв смеха.) От компании отделяется хрупкая девушка лет четырнадцати и решительным модельным шагом идёт прочь. Несмотря на холод, на ней обтягивающие лосины и сапожки на каблуке, подчёркивающие крайне стройные ноги. Камера: резко вниз, наезд на ноги, походка замедленно – не походка! – это упругая и невесомая поступь породистого жеребёнка… Укрупнение сзади! (Бёдра 86 – не больше!) Разворот! Крупный план с другой стороны, почти снизу, оператор на боку в сугробе…

Последний кадр: ножка игриво зависла над снегом. Носок оттянут, другая ножка выгнута в коленке… Девушке – стоп-кадр!! Через её застывшие на ходу ноги – резкость на балкон: мужчина ошарашенно смотрит вниз, по направлению к камере, его поза изменилась, мышцы напряжены, он весь устремлён сюда… Попугай, прощально взмахивая крыльями, медленно снимается с его плеча по направлению к солнцу. Мужчина его не замечает. Будто очнувшись, он стремительно исчезает в двери балкона…

(девушке – стоп-кадр!!)

…и тут же вылетает из двери подъезда. Он полуодет, дублёнка обнажает голую крепкую грудь. Через застывшие на ходу ноги девушки видно, как по мере приближения мужчины наполняются новым смыслом его глаза…

Голос за кадром: Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!…

P. S. Что, что вы от меня хотите?! Я опять запутался. Уже и не пойму, состоялась ли данная картинка на самом деле. Если да – то и пусть. Пусть! Значит, жив ещё запал и пушка заржавела не совсем – ведь тёмный и мудрый кукловод по имени Жизнь по простоте душевной открывает всё новые божественные виды её чёрному жерлу…

Но если серьёзно… скорей всего, девушка та выдалась мне сверху – чтоб отразился весь перед собой, как есть, в естественности первого порыва. Чтоб горько усмехнулся, почувствовав подобный разворот уже маловозможным. Ведь жалко же сдавать позиции, когда вдруг – ни с того, ни с сего, плохо ли – хорошо, рано или поздно – а наступит всё же осмысление.

И ещё с некоторых пор я знаю – да, просто знаю: всё, что ты ни делаешь в этой жизни, обязательно повторяется там . Это неясное, но почему-то твёрдое знание наполняет меня особым… счастьем! Оно очень ровное и спокойное, потому что оно глубоко внутри. (Я ни с кем пока не делюсь, потому что сам ещё не разобрался.)

И чувствую я: оно, именно оно когда-нибудь даст мне не ключик, а Ключ.

А пока… исходит день, и начинается самое интересное. Я засыпаю, и несказанный вибрирующий поток уносит меня под всё тот же усталый и вечный речитатив «Снэпа» – какого какого ну какого цвета любовь… Всегда так запредельно, минорно вступает женский голос, и в звуках этих что-то абсолютно непреложное, бессмертное… Если вмёрзнуть в них и смотреть сквозь широко закрытые веки вперёд, да, только вперёд, то всё наносное пролетит, умчится, всё отойдёт назад, и вот опять этот припев – какого какого ну какого цвета любовь, и только только впереди впереди в чёрном переди – мой ответ… И я радостно всматриваюсь сквозь оболочку образов, в рваную череду явлений – и знаю – да, я знаю точно: цвет Любви вовсе не красный, он всегда разный – он такой, каким хотим и чувствуем его мы, и да будет так… Но что-то – что?! – всё время остаётся недосказанным, и розовое – розовое?! – почему-то всегда становится красным… и вот опять этот припев, и вон ещё один поворот и опять этот припев – какого какого ну какого цвета любовь… И я мчусь – я лечу – я парю – на красный…

Мой ответ – там, за поворотом.

Москва, 2003–2005