Заносы Тропин Борис
– Непременно, – обещаем. – А какие у вас творческие планы?
А она на часы смотрит смущенно – пора, мол.
– Мы вас проводим. – тут же спохватились мы. – А то мало ли чего. Возможны всяческие антисоветские вылазки. Вражеские разведки, знаете, не дремлют! Здесь под каждым кустом шпион может оказаться!
Провожаем мы Женечку, а тут эти козлы из третьего отделения – наша, мол, территория! Валите к своему турникету! Сами будем провожать! Нет уж, ребята! Пошли все вместе: половина нашего отделения, чтобы пост не оголять и половина их. И все бы хорошо, но они на нас нажаловались – второй взвод пост свой бросил, провожали Женечку Симонову по нашей территории с наглыми мордами! А пятое отделение настучало, что мы с Артемом еще и на спектакль проникали втихаря. Да, проникали, да провожали, оправдывались мы после, но пост охранялся надежно – это святое! Мы по очереди на спектакль ходили – не могли же мы отказать нашей любимой актрисе Евгении Симоновой – она сама нас пригласила. Сергей наш главнокомандующий сказал, что к обязанностям, на нас возложенным, надо относиться серьезнее, хотя бы потому, что вон из того невзрачного здания за нами самими ведется наблюдение. И потом все будет доложено начальству, а оно сделает выводы.
Я когда по лабиринтам министерским ходил, тысячу раз видел этого Афанасьева. Длинный такой, сутуловатый, лысоватый, шнырь туда, шнырь обратно. И все незаметно старается, наверно, от скромности. Чем, думаю, он занимается, непонятно? Полковника КГБ Трусова мы все знали прекрасно, хоть у него на двери и висела табличка – советник, мол. Я и считал, что одного на министерство хватит. Нет, оказывается, их у нас целый штат. Наверно, хорошая работа. Жаль меня туда не возьмут.
Вечером всех собрали и проинструктировали – будет очень ответственное мероприятие – гала-концерт английской рок-группы. Предельная осторожность и внимание. Часть отряда, как и положено, несет охрану в обычном порядке, а часть получит контрамарки и будет на этом гала-концерте в качестве зрителей.
Назавтра в полдень раздали контрамарки – вот и польза от служебного положения. Английских рок-групп живьем мы еще не видели. Интересно! Но на собрании доходчиво объяснили, что на концерт нас отправляют не отдыхать и не музыку слушать! Это работа! Нам поручено и на нас возложено очень много чего! И главное – обеспечить порядок во что бы то ни стало! Ответственность огромная! Выступать-то будут не болгары какие-нибудь, которых мы тогда братьями считали, и даже не чехи или поляки. Даже не французы! Англичане!! А эти спят и видят как бы наш строй качнуть! Кроме музыкантов будет, естественно и большая часть английской делегации, а среди них, естественно, представители разведки и просто антисоветчики.
– Так что предупреждаю – бдеть и бдеть! – строго объявил наш главнокомандующий Сережа. – Случиться может все! И мы должны быть готовы ко всему! Отмечать каждую мелочь и тут же докладывать командиру отделения, он – мне, ну а я соответственно…
Мы солидно нахмурились.
– Ясно, – кивнули, отягощенные грузом ответственности.
– Через два часа дежурство закончится, поезжайте домой и переоденьтесь! Чтоб в форме никого не было!
Перед концертом мы заняли свои места по периметру зала и вдоль прохода, чтобы при случае блокировать любую антисоветчину. Кто не успел переодеться, куртку заметную снял, и будто рядовой зритель, но все равно с очень серьезным лицом.
Занавес разъехался в стороны и концерт начался.
Бог ты мой! Как же почернела добрая старая Англия! Из семи оркестрантов только двое белые, остальные негры. А нас учили, что англичане все белые. Что там у них творится?!
Как же громко они заиграли! И чем дальше, тем громче. Гости англичане повскакали вдруг со своих мест и давай плясать в проходе и перед сценой. У нас так не принято! Что вы делаете, ребята, вы в советской стране! Мы задергались. Реагировать или пусть? И как реагировать?! Дергаемся не знаем, что делать. Сережа главнокомандующий тоже дергается – тоже не знает! Все как на иголках. И никто не знает, что делать. Но листовок не бросают, антисоветских лозунгов не выкрикивают, плакатов никто не разворачивает, агитации не ведет и в свою разведку не вербует. Тем не менее ситуация непредсказуемая, нервы на пределе, а танцующих все больше. Три англичанки рядом со мной пляшут. Симпатичные девчата! Блондинки. А одна, вообще – до того хорошенькая – так бы и сграбастал! Но нам в контакт даже с соцстранами вступать запрещено, невзирая на внешность, а уж с капиталистами!..
Симпатичная эта девчушка из жутко капиталистической Англии вдруг цап-царап меня за руку:
– Сome on!
И не отпускает. Что делать? Не могу же сказать, что я боец невидимого фронта, что я сюда на случай их антисоветской вылазки посажен, чтоб эту вылазку вовремя пресечь! Мне бдеть по штату положено, за вами присматривать, хоть курточка моя и свернута так, что трехцветного плеча не видать, на службе я!
– Соme on! – и тащит.
– I’m sorry! Headache.
– Come on, lazy-bones! – смеется и тащит.
Чувствую, атмосфера электризуется, а сделать с собой ничего не могу – очень уж хороша девочка! Мой тип, в смысле, мне именно такие нравятся – не могу им сопротивляться – сразу руки вверх и сдаваться иду. Но ведь опасно! Неожиданно вспомнил Тараса Бульбу. Все-таки не прав он был в отношении своего сына Андрея! А девчонка не отпускает мою руку! Не похожа она на шпионку, даже начинающую! И она меня танцевать тащит, а не Родину предавать. Плюнул на все инструкции, контроль и последствия. И понеслась душа в рай. Вчетвером мы плясали с ее подружками, и вдвоем с этой симпатягой. Ничего она меня не агитировала и секретов не выведывала. Да и не могла – ни слова по-русски не знает. Простая английская девушка. Студентка. Через два года сама будет учить детей великому и могучему английскому языку. Зовут Машенька, в смысле, Mary. Наплевал я на свои обязанности и даже проводил ее до автобуса.
А утром, как обычно, собрались перед окнами невзрачного здания. Сережа генерал, не глядя, обошел меня как зачумленного и отправился на доклад и за инструкциями.
– Куда вчера пропал? – Артем спросил.
– Да так, – говорю. – Голова что-то заболела. Пораньше смылся.
– Этот, – Миша взводный кивнул на окна, откуда нас контролируют, – сказал разборка будет. И руководству сообщат.
– А что такое?
– Вам, сказал, контрамарки дали, чтоб вы за порядком следили, а вы!?
– А что мы?!
– А то! Забыл, как притопывал?
– Ну и что! А ты им хлопал больше всех!
– Я-то хлопал, а кто-то еще и браво кричал!
– Ну, я кричал, ну и что?! – Артем завелся. – А Сашка твой дружок через проход сидел, все подпрыгивал на стуле и ногой вот так делал!
– Я-то ногой, – осторожно сказал Сашка, – а кто-то вообще… – и посмотрел на меня.
И все замолчали и посмотрели на меня.
А мне и сказать нечего. Ну занесло! Ну что теперь?! Очень уж девчонка хорошая! Но я ей ни слова о военном потенциале СССР! Где какие ракеты спрятаны и на кого они нацелены, где какие подлодки плывут и куда – ничего не сказал! Потому что и сам не знаю! Но она и не спрашивала. Ничего не подписывал – но она и не предлагала. Честное слово! Если мне не поверят – она может подтвердить!
Снова неприятности на мою голову!
Но пронесло пока, сумел я, мне кажется, им доказать, что Машенька не шпионка. Постращали для порядка, пригрозили. Это правильно. Это меня дисциплинирует. Спасибо! Так мне и надо, а то заносит!
Потом нас перебросили в парк Горького на усиление. Там гораздо сложней оказалось. Много мероприятий сразу проходило. Мы редкой цепью растянулись сбоку у открытой эстрады, где начался концерт. Сначала все шло нормально. А потом никто еще ничего не понял, а чувствуем: происходит что-то нештатное. Прямо на нас, словно конница Буденного, несется толпа девчат. Кто с цветами, кто с шарами, кто с флажками, кто просто сгорящими глазами. Девчата наши, но лица какие-то полубезумные. Даже не советские какие-то. Понимать было некогда, а реагировать требовалось немедленно. Мы тут же организовали цепь, покрепче взявшись за руки. Девушки, девушки, вы куда!?
А не тут-то было. Эти сумасшедшие налетели с такой силой, что вмиг разметали нашу цепь. В сумятице тел, пыли, столкновений, ударов, меня одна зараза царапнула, ситуация прояснилась – комсомолки наши рвутся к Дину Риду, который после выступления только что сошел с эстрады.
Они ж его затопчут или разорвут на сувениры, перепугались мы и стали ловить убегающих девчат кто сколько мог.
Но начальство – молодцы! Быстро спохватились – организовали новую двойную цепь и поток был остановлен.
«Я думал, он уже не популярен», – изумленно сказал, поднимаясь с земли и отряхивая брюки Артем. Постепенно все собрались. Грязные и местами потоптаные считать мы стали раны. Миша взводный морщился, глядя на свою руку: «Это ж надо! До крови укусила! Как бы заражения не было!» Даже нашего генерала Сережу слегка потоптали. А поцарапали многих. Если б не ребята из соседнего отряда, точно б они его разорвали! А мы своими телами дали им время для организации заслона. Так что, можно сказать, спасли Дина Рида и на собственных шкурах испытали, что наша служба, действительно, и опасна, и трудна, но для звезд незаметна – Дин Рид даже «спасибо» не сказал!
И вот праздник, «который мы заслужили», подошел к концу. Никогда бы никому не поверил, что грандиозное шоу закрытия фестиваля в Лужниках, такое надрывно-тоскливое мероприятие!
Словно среди Вселенской Тоски – истошный крик маленьких человечков, чтобы хоть кто-то заметил и оценил, что есть мы на Земле и затеяли всем на удивление это яркое, большое и громкое. Только сами не знаем, что и для чего! Может, чтобы назло всем недоброжелателям и наперекор действительности доказать, что у нас все хорошо! Люди уходили – так скучно и нудно тянулся этот пир во время чумы, а по телевизору все выглядело здорово. Может, это специально для телевизора делалось?
Я поднял голову от тоскливо-яркого мельтешения. Крохотное пятнышко светлого неба как раз над нами размером не более стадиона и черные глыбы туч, наползающих со всех сторон. Авиация уже не справлялась с мощным напором непогоды. Природа словно давала понять – ну не может быть этого искусственного просвета в сплошном мраке туч! Не может светить солнце и не могут сиять звезды над такой бессмыслицей! Неестественно это! Не в согласии с Природой мы живем и действуем вопреки здравому смыслу и естественному ходу событий. Будто главная наша цель в этом мире – не сделать, а доказать. Живем и доказываем, что коммунизм – это будущее всего человечества, что у нас самый гуманный строй и первыми мы никого не обидим, но за бедных и угнетенных пасть любому порвем, причем на его же территории! Доказываем, что наша экономика уже становится экономной, а в сельском хозяйстве опять большой подъем, что наши ученые лучшие в мире, а нашим танцорам вообще ничего не мешает. У нас прекрасные результаты! Мы можем доказать все, что угодно, причем не голословно а с цифрами на руках, потому что цифры у нас, какие надо, такие и будут! А результаты, какие надо, такие и покажем!
Ледяной ветер ГУЛАГа
Я безмерно благодарен Юре за шефство. Он мой источник знаний и лоцман в море общественной, культурной и религиозной жизни безбрежного мегаполиса, который для меня загадка, и в котором он коренной москвич прекрасно ориентируется. Юра дает мне возможность вовремя познакомиться с главными идеями и мыслями, прочесть необходимые книги, которых не найдешь в библиотеке и не купишь в магазине. А не прочтешь вовремя, потом даже очень хорошая книга мало что прибавит. Так же и дела наши. Не сделать своевременно, значит не сделать никогда. Книги, которые будоражат ум и душу, о которых спорят, забывая порой о собственной безопасности, появляются откуда-то из неведомых глубин, и без Юры, мне их не видать! Прочесть их нужно быстро и сразу вернуть. А это не только раздвигает мои горизонты, но и дисциплинирует.
– Солженицина хочешь почитать? – спросил Юра как-то невзначай.
– Я читал «Денисыча».
– «ГУЛАГ».
– А это реально?! – я удивился.
– Да, – бросил спокойно. – У меня есть.
– Откуда?!
– Да, там, – Юра безразлично махнул рукой, – ребята дали.
С опаской, словно террорист бомбу, я вез этот томик карманного формата с листами из тонкой бумаги, и, только замкнув за спиной дверь, осмелился раскрыть его.
Словно ледяной ветер высоких широт, разбив стекла, ворвался в мою и без того не теплую жизнь предвестием новых перемен.
Я читал с учащающимся пульсом, заболевая от страшной истории государства, которое обязан любить, от бескрайней трясины лжи, от кровавых дел Партии, в которой состоял.
Эта книга как тот птеродактиль – ошеломляющая весть из другой реальности, в которую и поверить-то непросто. Но там в отличие от нас, люди знали истинную историю страны, и цену официальному толкованию этой истории. Вычеркнутые из привычного мира обитатели ГУЛАГа показались мне более реальными, чем наше поколение – растерянно-скептическое отражение советского плаката с отрезанным прошлым и лукаво ускользающим будущим.
Наверное, такие книги нельзя читать без подготовки. Словно больной я смотрел на окружающее – как же тогда все это еще держится?!
Вот тебе и «великий советский народ» – погрязшее во лжи и страхе население, приучившее себя, не знать больше, чем разрешается и выкручиваться из любых ситуаций любыми способами. Вместо ума смекалка, вместо знаний – обезьяноподобный лектор! Что это за резервация?! Что за фантастический заповедник полуфабрикатов неудачного эксперимента?! Как эта шайка фокусников, начитавшихся книг западных колдунов, сумела превратить огромную страну в дурную лживую сказку и законсервировать на долгие годы?! Как надо было вывернуть людям мозги, чтобы все это принимать всерьез и с энтузиазмом создавать жизнь, не имеющую аналогов!?
И ведь кое-чего мы добились! Пусть свое, специфическое, но мы тоже что-то построили и к чему-то стремились до недавнего времени. И если бы мы не знали, как сейчас живут нормальные люди в реальном мире, то, может, и не переживали бы так?! Но железный занавес уже не спасает. Пробои и взаимопроникновения то здесь, то там разрушают его. Разнополюсные сущности неодолимо притягиваются.
Чары спадают и мы удивляемся – как же нас занесло!
– Ну как? – спокойно и с каким-то странным безразличием спросил Юра, глядя куда-то в сторону, когда я вернул ему прочитанный томик.
– Ты знаешь!.. – начал было я с горящими глазами.
– А что, все правильно! – резко вступила в разговор Юля, – Просто ужасна вся эта наша история!
– Юль, – сказал Юра как-то холодно и совершенно без эмоций, – я Борю спрашиваю. Это во-первых. А во-вторых, не такая уж это абсолютная правда.
Юля горячо заспорила, но Юра, не обращая на нее внимания, молча смотрел на меня.
Легкий щелчок, вроде электрического разряда в атмосфере, раздался рядом с моей головой, и неизвестно откуда в московской квартире на двенадцатом этаже вдруг повеяло ледяным холодом.
Я замер с раскрытым ртом – к чему бы это?
Пронизывающая наэлектризованность воздуха.
Непонятная странность в ждущем юрином взгляде, его застывшей позе…
Что происходит?!
Будто я на поле Куликовом! Был такой сон в детстве. Стою между готовыми броситься друг на друга полками – ни щита, ни каски! Все злые, вооруженные, грозят с обеих сторон! А я спросонья, в одних трусах! Не разберу, где явь, где сон. «Господи! – думаю, – что делать?! И как я здесь вообще очутился?! Ведь эта страница истории давно закрыта!»
Мгновенная вспышка памяти вдруг, все заслонив, швырнула в забуксовавшее сознание целый фейерверк наших с Юрой встреч, разговоров и совместных мероприятий за долгие годы. В странном фосфоресцирующем свете вне времени и пространства я увидел знакомые эпизоды как отражение иной реальности. И похолодел.
– Да так, – сбившись с ритма, приторможенно и неопределенно ответил. – Обозначена там какая-то, вроде, система репрессий. Но насколько все это соответствует действительности… Трудно сказать. Все это не однозначно. Каждый случай тоже, наверное, не на пустом месте возник. На чем-то основан… – тяжело пережевывая слова я пытался слепить из них нечто осмысленное и безопасное, по своему разумению фабрикуя версию, которая могла бы ИХ устроить.
Шкурой почувствовал, как стало рассеиваться сгустившееся электрическое поле. Юра словно успокоился, сбросил искусственное безразличие и обрел свою естественную живость. Похоже, он даже был доволен, что его подшефный развивается в нужном направлении, верно оценивает книгу и события недавнего прошлого. В свою очередь несколькими фразами он походя «развенчал» «тонко продуманные и идеологически заостренные измышления антисоветчика» и его самого.
Удивительный миг ясности. Как в детстве – складываешь кубики в картинку, а они – никак, и вдруг – да что ж я дурак не догадался! – страннный фрагмент, подходящий по цвету и линиям, – совсем из другой картинки! Он-то и путал все, не давая сложиться в целое – просто перевернуть надо было!
Вот и сложилось!
Юра привел те самые доводы и теми же словами, которые я уже слышал от своих «кураторов» из конторы!
Вот так открытие! Я, действительно, делаю успехи. Это их доводы, их лексика, их образовательно-провокационная деятельность! Это их работа! Экспериментируют, анализируют, сортируют и распределяют! И только что очередной раз я был на грани. Но, кажется, пронесло!
Чувствуя, что опасность уже позади, я не удержался от искушения:
– А у тебя следующего тома нет? Или предыдущего?
– Да зачем они тебе!? – Юра махнул рукой.
Я поспешил скопировать его пренебрежение:
– Действительно, зачем! – и тоже махнул рукой.
Ехал домой, лихорадочно вспоминая детали, эпизоды, слова, жесты, поступки. Не придется ли снова расплачиваться? Юра, Лешка, лито – моя отдушина в течение нескольких лет оказалась прозрачным стеклышком под микроскопом Конторы, на котором оживленно шевелились мы инфузории.
Само предложение почитать знаменитый «Архипелаг» – что это? Провокация штатных конторцев или юрин экспромт? Они могли меня сграбастать в любой из трех дней, когда книга находилась у меня. Докладывал он им, или нет? Мог ведь просто из любопытства мне её дать, не ставя никого в известность! Но даже, если это и задуманная провокация, осуществленная через Юру, означать она может тоже разное. Если цели профилактические – не страшно. Покаюсь, скажу, что больше не буду. А вот если они фестиваль припомнили или еще что, и всерьез решили меня утрамбовать куда подальше – дело плохо!
Интересно, его поведение на Пасху тоже провокация?! Будто специально подводил меня под милицейскую колокольню. Не получилось. Вот и разозлились в конце концов. А все эти его анекдоты – «одна сволочь в трамвае рассказала»!
Ледяной ветер ГУЛАГа свистел где-то рядом, и мне это не нравилось. Немного успокаивала надежда на Партию – ну, не могут же они члена КПСС, ударника коммунистического труда, лектора и борца с пьянством, как простого диссидента!..
Или могут? Но сначала исключат из Партии, а это уже предупреждение. Можно подготовиться. Все-таки правильно я сделал, что вступил! Но с другой стороны, могут послать свиней пасти, объявив это волей Партии: «Ввиду сложного положения на продовольствием фронте Партия доверяет вам ответственное задание…» И посылает в Можайский район свиней пасти! Тогда я тоже пошлю эту Партию и упрусь рогом как беспартийный. До какого предела? Не знаю. Или, может, действительно, перейти на животноводство, если сильно прижмут? Свиньи животные умные и вкусные. Параллельно стану отражать жизнь скотного двора. Но Оруэл уже это сделал. И потом, строительство, хоть и опасней, но мне больше нравится. На завод вернусь.
Несколько дней я пребывал под сильным стрессом. А потом обрадовался. Не знаем мы своего счастья! Мне дико повезло! Не сцапали же с этой книгой! А теперь поди докажи, что я ее читал! Я её в глаза не видел! Есть свидетели? А, да, тогда вспомнил! Он же мне её насильно всучил, представляете! «Почитай да почитай, не прочтешь – обижусь!» Ну я и взял, чтоб отвязаться! Не огорчать же друга! Пару страниц прочел и бросил. Зачем мне Солженицын?! Я член КПСС Маркса читаю, Энгельса, Ленина.
Специально дома на полку поставлю кого-нибудь из классиков. Хотя, нет, это слишком. Найдут Солженицына – понятно, а вот если у меня обнаружат Маркса или собрание сочинений Ленина – точно посадят! Нарочно, скажут, вражья морда, изучает – готовит бомбу под «единственно верное учение»!
Но напрасными оказались мои страхи и на этот раз. Что-то у них там забуксовало. И вообще все пошло по-другому.
С Юрой мы больше не встречались. Семинар наш распался. Контора меня больше не трогала – наверное, других дел много накопилось, гораздо более важных. Серьезные времена, как и предрекал наш руководитель Александр Андреевич, наступили.
Даже Партия начала это понимать.
Родине нужны герои!
Настоение на подъеме, но с продуктами все хуже. И хотя некоторые так не согласны, верим в Перестройку и всей страной ждем от свежего генсека чего-то хорошего, светлого, с продуктами, квартирами и человеческим лицом. Тем временем кое-что потихоньку дорожает, а кое-что так же потихоньку пропадает, но кое-что, как ни странно, появляется не надолго. Кот как потерянный бродит по квартире – «Мя-а-со где? Мур-р-р… Мур-р-рлыба?!» И подруга тоже говорит: «Что-то рыбки хочется хорошей!»
Где же тот путь, который ведет к мясу или к рыбе – вот в чем вопрос! Умные люди подсказали и понесло меня в Мурманск. Там, объяснили, даже палтус есть. Заказов понадавали килограмм на шесть! В Москве перед вылетом промок до нитки – дождь как из ведра лил. В Мурманске сошел с трапа самолета и обледенел. Гремя пальто (м) – это чтоб некоторым понятнее было – поехал по делам и потом в гостиницу. В центре у них высотка трилистник. Там высох и с утра на стройку. Потому как за палтусом я приехал под прикрытием командировки по строительным делам. Познакомился с хорошими людьми строителями, даже с настоящим вепсом – это не профессия, народ такой – по фамилии Мишкин. Он тоже строитель. Знаменитый бригадир Семен Шитов рассказал, как через беду они пришли к успеху и с каким трудом давался этот путь. Работал он монтажником, а, когда поставили на бригадирство, мужики обрадовались – свой человек – и давай на работу как на праздник! А он вдруг против товарищей пошел – с пьянством начал бороться и за дисциплину. Не вообще, как Горбачев, а только на рабочем месте. А где строителю выпить, как не на рабочем месте?! На улице – милиция, дома – жена. Только на работе!
И вот как-то, разогревая битум для кровли, по пьяному делу допустили оплошность. Произошла вспышка и два человека сгорели заживо. Собрал Семен бригаду – так дальше нельзя! Но строитель не может не пить. Он так устроен! Прораб Аня Богатырева, понимая эту особенность, принесла в прорабскую красивый самовар, повесила на окна занавесочки, на стол красивую скатерть, на нее вазу с цветами – не прорабская в Мурманске, а кафе на Монмартре. Захочет строитель выпить – пожалуйста! Свежий ароматный чай, кофе, печенье, конфеты и газеты, где уже начали появляться статьи о производственных успехах бригады Шитова. А через несколько лет бригада стала лучшей в Мурманске.
И город мне понравился, и народ, и командировка хорошо прошла, а вот палтуса в Мурманске я даже и не попробовал, хотя он там был. Но очень мало. Грамм 300–400 всего лежало на прилавке. И только в одном магазине. Есть такой у них специально для рыбаков. «Строителям не положено! – сурово сказала продавец. – Только по удостоверению Рыбфлота!». Про остальных вообще разговора нет!
И рыбакам этим еще хватает наглости жаловаться, что у них с квартирами плохо!
По Москве ходят слухи про какую-то аварию в Чернобыле, но конкретно что там произошло даже БиБиСи не знает! Впереди праздники, а это святое. Ничто нам не может их испортить. Добросовестно отгуляли Первомай – международную солидарность трудящихся, День Победы и все дни между ними. А потом, когда все уже опохмелились и начали трезветь, в Москве один за другим, заживо мумифицируясь, стали умирать люди, как оказалось, из того самого Чернобыля. Здесь их лечили, а потом хоронили на Митинском кладбище. Журналисты, связав их гибель с той аварией, начали задавать вопросы:
– Что же все-таки произошло?!
– Ничего серьезного, – отвечали официальные лица. – Была небольшая авария, но все уже в порядке. И вообще писать надо не об этом! Есть вещи гораздо более серьезные. Пишите лучше о негодяях, которые шарят по домам и тащат, тащат…
– Что?
– Все! Ценные вещи, мебель, продукты…
– Заключенные что ли сбежали?!
– Никто не сбежал.
– А кто ворует?
– Да не воруют, а просто берут и выносят!
– Из домов?
– Из домов, из квартир.
– А куда хозяева смотрят?!
– Хозяев нет. Мародеры! Тащат из пустых домов.
– А почему дома пустые?! Где жители?!
– Их эвакуировали на время.
– Куда?
– По разным местам.
– А почему?!
– Небольшая авария.
– Так что все-таки случилось?!
– Ничего особенного. Все уже хорошо.
Редкие очевидцы еще больше запутывали картину, рассказывая с каким-то испуганно-восхищенным трепетом о фантастическом зрелище:
– Зарево в пол-неба! Прямо над блоком. Смотришь – завораживает! И воздух сразу какой-то другой. С металлическим что ли привкусом. Как после грозы иногда.
– Но там же, наверное, радиация!?
– А черт её знает! Красота неземная!
И только через много лет выяснилось, что произошло в ту злополучную ночь с пятницы на субботу 26 апреля 1986 года.
Предположения о диверсии, которыми нам обычно пудрят мозги в таких случаях, несмотря на старания заинтересованных ведомств, быстро отпали. Медленно и постепенно стал проглядывать краешек простой и до боли знакомой реальности.
Они как лучше хотели! Родину порадовать! 10 лет ЧАЭС – лучшая в системе – сверхплановые киловатты, переходящие знамена, ордена, слава… Показалось мало. И вот, чтобы увеличить съем электроэнергии с турбин, решили кое в чем разобраться и усовершенствовать.
Для чистоты эксперимента, никого не предупредив – к Первомаю сюрприз будет! – отключили систему защиты и начали. Все шло нормально. Атом в реакторе, действительно, был мирный и работящий, но когда с него начали бездарно и нагло сдирать 7-ю шкуру, не вынес. Это с народом у нас экспериментируют все, кому не лень – атом издеваться над собой не позволил. Но в заложниках у экспериментаторов оказались города и села, тысячи и миллионы людей, которые знать не знали, и слышать не слышали ни о какой ЧАЭС и о том, что начальство там очень хочет порадовать Родину!
Теперь знают все.
Поскольку реактор, естественно, взорваться не мог – этого не может быть, потому что не может быть никогда – в Киев и Москву докладывали:
– Взорвался бак аварийного охлаждения, всего два несчастных случая со смертельным исходом, радиационная обстановка в пределах нормы, ситуация под контролем.
– Подавайте воду, охлаждайте реактор! – распорядились из центра.
Качали воду, которая уже не могла попасть в разрушенный реактор, заливала электрощиты, распредустройства. Работали в радиационных полях с активностью от 800 до 15000 рентген в час, определяя степень опасности приборами, со шкалой до 4 рентген! В медсанчасть уже доставили более 100 человек.
Начальник штаба ГО пришел со своим прибором и попытался вразумить «специалистов» насчет реальной опасности. Ему посоветовали выбросить радиометр на помойку. Потому что… Ну, не может быть таких полей!
Не в силах связать то, чему учили, с тем, что происходит, люди, как шаманы, пытались уговорить реальность стать такой, какой они согласны ее понять и принять.
Но что-то все-таки не сходилось.
Выбитые взрывом стекла трещали и взвизгивали под ногами. Насыщенный долгоживущими радионуклидами воздух был густым и жалящим. Жгло веки, горло, перехватывало дыхание сушило и стягивало кожу. Человеческий организм сигнализировал о смертельной опасности. Но чтобы понимать язык собственного тела, нам уже требуется переводчик. Мы перестали доверять себе.
Десятки лет реальность выворачивалась наизнанку, обосновывая любой изгиб генеральной линии и представления безграмотных вождей всех уровней, превращая ложь в правду, преступников в героев, разделяя науки и явления культуры по классовому признаку. И ничего, народ слушался и повиновался, воспринимая все, как велено. Значит, так и надо. Начальству видней!
Безумие продолжалось. Люди, спотыкаясь о внутренности разрушенного реактора: ошметки топлива, осколки графита, смотрели под ноги и в недоумении друг на друга, и никто не хотел верить. «Реактор взорваться не может! Школьнику понятно! – заклинали реактор, друг друга и уже ставшее смертельным пространство, – Значит, и радиационная обстановка должна быть в пределах нормы». Так и докладывали.
Дети играли в песочнице. Женщины ходили по магазинам. Кто-то загорал на крыше своего дома. В Припяти жизнь шла своим чередом. А невидимая опасность, не зная преград, беззвучно пронизывала все живое.
Главное – не поднимать панику! Надо работать, устранять…
Работали, устраняли, совершая немыслимые для нормального человека поступки и один за другим, сами того не зная, становились героями. Некомпетентность и подвиг всегда рядом! Главные экспериментаторы так и не поняли, что произошло. «Мы все делали правильно!» – твердили, уходя на тот свет. Ложь и некомпетентность руководства зашкаливала, и уже не существовало во всем государстве прибора, чтобы определить её реальную опасность для общества.
Со страшным трудом и человеческими жертвоприношениями началось медленное осознание произошедшего. Случилось то, «что не может быть никогда» – реактор взорвался.
От этого взрыва по всей стране пошли трещины, а потом начали отваливаться большие и маленькие куски.
Все это очень повлияло на Партию. Она как-то сразу обмякла и вместо бескомпромиссной решительности в ней появилась вялость и неуверенность. Непосильная ноша вины и ответственности легла на нее. Тут уж не до поворота сибирских рек, диссидентов, пьянства и борьбы с ним. Даже не до мяса. Это не просто авария, уже начали догадываться – это предсмертная агония некомпетентных структур всей государственной системы!
Есть в суровой действительности жесткие и обязательные для всех законы. Нельзя подпускать дураков ни к серьезным технологиям, ни к управлению государством! Прорвутся – беда! Тысячи и миллионы людей, не понимающих, что же на самом деле происходит, становятся их заложниками! А кому-то волей-неволей приходится стать героем. Если появились герои, значит дураки уже поработали.
Медленно просыпалось замутненное сознание огромной страны! Мирный атом, заэкспериментированный до озверения, вырвался на волю и начал свое всепроникающее шествие. Необъятных размеров Беда распахнула свои объятия на тысячи километров. Одна шестая часть суши, собранная и слепленная в государство усилиями многих поколений, вдруг затрещала по швам. Начался самопроизвольный разгон до времени спокойного, реактора – СССР, и все мы вмиг превратились в экспериментаторов и заложников великого распада!
Вечные заложники заветной мечты о Прекрасном Будущем для всего человечества, последователи тех, кто больше пообещает, обитатели заэкспериментированного пространства, мы медленно превращаемся в аборигенов мертвых зон, пытаясь выжить там, где это уже почти невозможно.
Через много лет после Взрыва, когда крупицы правды проступили сквозь ведомственную и государственную ложь, читал я «Чернобыльскую тетрадь» Григория Медведева, заболевая от осознания ужасающего несоответствия современных технологий и общего уровня развития общества. Заболевая от осознания того, сколько еще катастроф мы заготовили и продолжаем готовить на свою голову.
Сколько же еще героев понадобится Родине!? Ведь уже наверняка родился придурок и не один, который нажмет не ту кнопочку, повернет не тот рубильник, отключит систему защиты и устроит тотальный экономический кризис. Ведь наши замечательные ученые придумали много такого, к чему и близко нельзя подпускать дураков. Это у нас-то!? Они же никого не спрашивают! Они сами лезут, расталкивая других локтями, поскорее что-нибудь нажать, включить, распорядиться, возглавить! А от нас всех потребуется массовый героизм и великое терпение.
Только теперь я понял, что такое «массовый героизм советских людей во время Великой Отечественной войны». Это, когда деваться некуда. Когда выбора уже нет. Но и та война, и эта недавняя трагедия уходят непонятыми, неосмысленными и неосознанными, отдаляясь и растворяясь во времени и памяти.
Нет, мы не общество, мы странное население, где одно поколение передает другому не опыт и знания, а грехи и страх наказания. А молодежь ищет свет и смысл за пределами собственной страны. Значит, все повторится. И Родине снова потребуются герои. Их наградят, может быть, даже еще при жизни, а тысячи и миллионы заложников безмолвно и безымянно лягут в могилы. И все их искренне пожалеют, потому что люди у нас хорошие, жалостливые.
«Только мертвым им по фигу:
Что звезда им, что крест.
В жизни есть место подвигу…
Много-много есть мест».
Ветер перемен
Страна меняется на глазах. Пытаемся понять, что к чему – бесполезно. «Перемен! Мы ждем перемен!» – во главе с начальником кочегарки требуют массы. Уже не рыбы, не мяса и не «Светлого будущего»! Как засидевшиеся на бесконечном уроке «научного» коммунизма ученики мы ждем перемен. В обществе бурлят и клокочут надежды на новую лучшую жизнь. Надо только побыстрее очиститься от позорного прошлого. Ату его! Не бойтесь! Никому ничего за это уже не будет.
Сначала набросились на Сталина – олицетворение всех зол! Дети и родственники репрессированных, сами бывшие узники сводили счеты с тираном и его подручными. Под эту сурдинку досталось Брежневу и Павлику Морозову. Потом вообще про всех коммунистов стали говорить с пренебрежением. На КГБ руку подняли! Забыли, мол, заветы бескорыстного чекиста и друга беспризорников человека с горячим сердцем и холодной головой Феликса Эдмундовича Дзержинского! Даже о Ленине с прохладцей стали упоминать! А кто-то и критикнуть осмелился! Самого Владимира Ильича! Как какого-нибудь простого продавца за недовес обещанного! Рикошетом задело Хрущева. Но этого защитили те, кто против Сталина. Ивану Грозному очень сильно досталось. Даже Петру Первому попало! Цепная реакция критического переосмысления истории! Но в то же время о Курбском замолвили слово, как о борце против тирании, о Лжедмитрии – русская культура, мол, при нем испытала благотворное влияние Запада. О генерале Власове хорошие статьи появились – не виноват, мол, – обстоятельства. Представление о далеком и недавнем прошлом страны вновь выворачивалось наизнанку, но вопросов и белых пятен от этого становилось еще больше.
И только Эдику некогда – все пишет о справедливости. Я стараюсь ему не мешать. Наоборот, идеи подкидываю время от времени из современной жизни. Он её эту современную жизнь как-то не очень замечает. И уже не только мы, охрана, но и сотрудники министерства, зная, что Эдик писатель, стараются ему не мешать. Видят, человек задумался – шмыг мимо побыстрей. А если Эдик в хорошем настроении и не прочь пообщаться, интересуются творческими планами. В отделе этого не понимают. Вечно с какими-нибудь глупостями! Звонит ему секретарь нашей парторганизации и строго, как в прежние времена, спрашивает: «Товарищ Тунцов, вы почему членские взносы не платите?! У вас задолженность уже за пол-года! Будем ставить вопрос на партбюро». Эдик внимательно выслушал. Сколько там долга накопилось, поинтересовался. Ему сказали. Задумался Эдик, засопел недовольно и вдруг, как камень с души, даже лицом просветлел: «А пошли вы со своей Партией куда подальше!»
Х
Массы людей со свежим энтузиазмом устремились на митинги и демонстрации. Сначала с испугом, а потом с флагами и транспарантами. С трибун, грузовиков, телеэкранов вновь зазвучали вдохновенные зажигательные речи. Только Ленина на броневике не хватало и Троцкого на бронепоезде! Зато появилось много новых ярких имен. То там, то сям вспыхнули искорки общественного сознания, поднимаясь и исчезая в непредсказуемом небе страны. Жизнь побежала так, что мы перестали успевать отражать даже самые важные события.
Зато старые опытные писатели, годами отражавшие в стол, достали, наконец, оттуда все, что натворили, и журналы с радостью взялись это публиковать. Но возникли новые издательства и появились новые имена. Оказалось, писателей много не только у нас. За границей тоже полно русских писателей. И вообще, чтобы стать известным русским писателем, нужно было своевременно стать евреем и уехать в Америку или хотя бы в Европу. Поскольку я невыездной, а стать евреем не додумался, пришлось пойти в читатели. Не жалею – узнал много интересного и понял, что начинается новый цикл, а русская литература, причем, даже современная, имеет мировое значение, благодаря своим традициям, широте и неисчерпаемости.
Так параллельно с набирающим силу процессом распада наметилась животворная тенденция воссоединения русской литературы.
После долгих десятилетий небытия началось возрождение российской журналистики. В газетах и журналах появилась масса интересных вещей. Словно наверстывая упущенное я понавыписывал на две зарплаты самых прогрессивных изданий, и сначала читал, а потом и сам совершил эволюционный скачок – ушел в журналистику. Как же стало меня носить! Но тут уж ничего не поделаешь – такая работа. Основной темой – две строительные специальности – естественно, стало строительство.
После страшного землетрясения в Армении главной стройплощадкой страны стал Ленинакан. Партия, поскольку Матиас Руст все равно уже проложил воздушный мост через железный занавес, разрешила помочь пострадавшим, и из разных концов света в Армению рекой хлынула помощь.
Рассказы первых строителей, приехавших на разборку завалов и восстановление Ленинакана, потрясли. Никогда бы в голову не пришло, что в Советском Союзе, где вечно не хватает мяса, люди могли топить печку колбасой! И даже не вареной за два двадцать, а хорошей полукопченой! «Природный феномен, – объяснили ребята, – До землетрясения было тепло, будто и не зима, а потом сразу холодно стало. Мы приехали – ни дров, ни электричества, а колбасы полно! Горит нормально. Продуктов вообще было завались поначалу!»
На стройке сухой закон, но народ у нас понимающий: что армяне, что русские – если закон запрещает, значит платить надо больше. Этот закон главнее всех других! В магазине сразу прошли в подсобку, где разделывали свиную тушу. Саша наш человек из Главмосстроя, уже освоивший в нужном объеме армянский язык, поговорил с одним из рабочих. Тот кивнул и ушел. Вернулся с двумя бутылками коньяка. Вечером сели – за знакомство и вообще, чтоб восстановить город лучше прежнего. Попробовал я этот коньяк и стало мучительно больно за деньги, что потратил в Москве, покупая точно в таких бутылках, точно с такими этикетками, точно такого же цвета напиток! Обидно до слез! Ну почему в столице нашей Родины армянский коньяк – такое большое «Г»?! А потому, объяснили, что там розлив московский, а здесь местный. Армяне к коньяку относятся с большим уважением. Это они в бетон могут вместо цемента песку навалить, а коньяк для них – святое. А у нас наоборот. Были бы градусы и четырехкратная прочность конструкций! Национальные особенности!
И точно. Конец света наступит, а московские дома в Ленинакане будут стоять! В таких домах можно обороняться ото всех армий мира. Недаром их дзотами прозвали. Но армянский коньяк испортил московских строителей – не на всех, разумеется. Собралась теплая компашка почитателей солнечного напитка и в одной из бытовок устроили что-то вроде борделя. Посреди разрухи люстры у них там дорогие, ковры, магнитофоны, коньяк и женщины. Но пускают не всех. Ах, так! Я как та свинья, которая везде грязь найдет, разнюхал, описал и опубликовал. Из Ленинакана в газету письмо – «Благодарим за статью. Вся стройка гудит – ждем, что будет с этими жуликами. А вашего корреспондента едут убивать». Спасибо, предупредили, кто поедет и когда. Я на это время в другую командировку смотался, в Луганскую область. Там на хуторе Боги исцеляли людей от разных болезней и дури ледяной водой, благодатной землей, чистым воздухом и жестким словом. Но это уже другая тема.
Новые веяния коснулись науки. По телевизору выступали двое ученых, причем, наших, а не зарубежных, и тоже, как Валера сварщик в свое время, высказали идею, что человек не мог произойти от обезьяны. При значительном сходстве скелета, как они обнаружили, есть различия, которые не позволяют провести эту эволюционную стрелку.
Значит?..
Вопрос остается открытым. Но, если не от обезьян, то от кого?
– У нас в роду обезьян не было! – строго напомнила матушка. – И ты за собой следи! А то пошел на конференцию в грязной рубашке! Вот так в обезьян и превращаются!
Действительно, в обозримом прошлом, никаких обезьян в нашем роду не было. Бабок своих я знал обеих. С ними, вроде бы, ясно – домохозяйки. А с дедами непонятно. Мужчины в России долго не живут. Раньше, когда я спрашивал у матери, кто были мои деды – говорила, что ее отец работал на заводе, а по отцовской линии – «Сама не знаю. Он рано умер. Говорили, будто, военный». Поэтому, если в школе спрашивали, я честно отвечал: один дед рабочий, другой рано умер. И вот через много лет выясняется, что дед по матери, действительно, работал на заводе, но сначала он этот завод построил. Три русских человека сложились на завод. Это потом народ измельчал, и у мужиков денег только что на бутылку осталось. Общий капитал лег в основу нового дела, а дед мой Евграф Егорович – один из вкладчиков – возглавил строительство и по его окончанию стал директором. Другой, по отцу, действительно, военный – офицер, воевал с большевиками до последнего.
– Ну, мать, ты и партизан! – удивился я. – Столько лет молчала!
– Врямя такое. Да и ты ляпнуть мог где не надо.
Неожиданное открытие породило массу вопросов. Почему отец вступил в Партию и как это ему удалось!? Как стал секретарем парторганизации цеха!? И зачем?!
«Идейным был, – рассказала мать, – Справедливым. Уступил свою очередь на квартиру многодетной семье рабочего. Это я хорошо помню. Правда, характер – ой-ой-ой! Как у тебя. Но Партию никогда не ругал. До 12 часов ночи спорил со своим другом об этом – прости господи – коммунизме!»
Не менее удивительно было и то, что другом и оппонентом отца по ночным спорам был еврей убежденный антикоммунист! Всю жизнь они спорили, но так и не пришли к единому мнению!
Дед капиталист директорствовал до середины 30-х годов. А потом началась борьба с безграмотностью и местные коммуняки, освоив алфавит, стали строчить на него жалобы в райком – за что боролись?! Капиталист заводом командует! Мало того, он еще и в бога верит! Для чего революцию делали?! Мы, как сознательные члены Партии протестуем! Коммунисты должны руководить, а не какие-то недобитые буржуи!
Их тоже трое было этих членов. Деда вызвали в райком, показали это письмо. Посоветовали сменить работу – грозят, мол, в обком написать и выше. Времена суровые. Как бы не было беды! Грамотность – она не всем на пользу. Дед капиталист работы не боялся и хорошо разбирался в машинах. Он ушел на другой завод. Какие чувства им обуревали, мне уже не понять. Лидер протестной тройки стал-таки директором, его дружки тоже получили должности. И все бы им хорошо, да производство стало загибаться. Продержались они на новых должностях 10 месяцев, и, какая несправедливость – родная коммунистическая партия поперла их за развал предприятия! Деду предложили вернуться. «Годы не те, – он сказал, – пусть Николай!..»
Мой дядя Коля очень любил и понимал машины, а дураков ненавидел лютой ненавистью. Трудно ему было работать на своем заводе в стране, упразднившей частную собственность на результаты собственного труда. Малейшая резкость с его стороны и даже обычная требовательность, без которой производство немыслимо, воспринимались, как эксплуатация рабочего класса сыном капиталиста.
Уже ни отец, ни мать, ни дядя Коля не ответят на мои многочисленные вопросы. Раньше опасались, а сейчас поздно.
«Нужно вовремя открыть свое прошлое, ведь у него тоже есть свой срок годности и он может истечь…»
Это о нас – не укладывающихся ни в какие сроки и теряющих свой шанс на собственное будущее.
Прощай, Партия!
Перед самым отпуском начальник мой – голубоглазая и обаятельная, если не злится, Лидия Георгиевна строго напомнила:
– Ты партвзносы платить думаешь или нет? Виктора Ивановича видела, парторга, сказал, что ты уже за несколько месяцев задолжал.
Думал я, думал и 17 августа написал заявление на очередной отпуск и в партком – прошу со взносами не беспокоить и коммунистом не считать. Отнес и то, и другое по назначению. Получил деньги. Свобода! И сэкономил.
Пришел попрощаться.
– Не забудь про взносы! – Лидия беспокоится.
– А я уже беспартийный!
– Как это?
– А вот так!
– Ну, это еще какое решение партком примет!
– Да плевал я на их решение! Не хочу больше в Партии быть!
– А не пожалеешь?
Читать бесплатно другие книги:
