Заносы Тропин Борис
– Ну что, – говорит, – уважаемые товарищи филологи, в прошлый раз мы разбирали творчество Николая Семеновича Лескова. Так? Эта группа?
Ребятня закивала настороженно.
– Тогда давайте вспомним, о чем мы с вами тогда говорили, и попробуем порассуждать. Скажем, о Левше. Интересный образ, не так ли? Что он за человек, по-вашему? Каков он? – Обвел взглядом студентов, находчиво опустивших головы, и остановился на мне. – Вот вы, пожалуйста! Как бы вы охарактеризовали Левшу? Надеюсь, читали.
– Естественно! – я даже обиделся.
– Ну, так опишите нам его! Своими словами.
Подцуропили(?), гады, себе думаю, вместо лекции на семинар попал. Девчата: «хи-хи», пацанята: «гы-гы»! А я за них отдувайся! А делать нечего. Вздохнул тяжело, поднялся, как великовозрастный Михайло Ломоносов над этими вчерашними школьниками, собрался с мыслями и говорю:
– Жалкий он и убогий.
– Вы так считаете?
– Нищий. Косой. Волосы выщипаны – наставник драл. Значит, ученье тяжело давалось. Наверно, способностей не хватало…
– Так-так, – повел головой преподаватель и с интересом посмотрел на меня, – развивайте свою мысль!
– Обычно фраза «наш Левша английскую блоху подковал» звучит как гимн мастерству отечественных умельцев. Это недоразумение. Причем очевидное!
– Вот как?! – удивился преподаватель.
В аудитории стало тихо.
– Блоху-то они испортили – прыгать перестала! Что толку с этих дурацких подков?! Блоха не лошадь! Зачем ей подковы! Решили удивить размером – и что получилось? Обычная история – блоха не танцует, царь-колокол не звонит, царь-пушка не стреляет!
– Своеобразный взгляд, – сказал преподаватель. – И довольно-таки самобытный. А как вы в целом оцениваете это произведение?
– Гениальная вещь! Я уж не говорю про восхитительный лесковский язык, которому в прозе, за исключением Гоголя, нет равных. Наши замечательные классики, которых знает весь мир, рядом с ним отдыхают. Лесков не высасывал своих героев и сюжеты из пальца или из болезненных глубин подсознания. Он публицистичен. Это зеркало, отражавшее реальность, а не модные заносы ума, и потому ценность его вещей непреходяща. Не зря Толстой назвал его «писателем будущего», с чем я совершенно согласен. Левша – это иконографический образ русского умельца, бесправного и забитого. Трагедия мастера, который не нужен и презираем в стране, где начальники со своими холуями пасутся стадами, стоит только где появиться корму. Чем-то он мне напоминает Павку Корчагина. Такой же упертый и несгибаемый. И оба с неестественно странным зрением. Один видел микроскопические вещи, другой – будущее, которое за горами. И оба не видели реальности вокруг себя…
Чувствую: несет, а не могу остановиться – в кои-то веки заинтересовался моим мнением по столь интересному вопросу умный человек! А Юра предупреждал: в МГУ в каждой группе по доносчику сидит! Нельзя так раскрепощаться! И так едва не ляпнул, что Левше этому лучше было бы в Англии остаться, где мастеров уважают, а не рваться на родину за унижениями и смертью! И народ, вижу, внимательно меня слушает и смотрит с повышенным интересом. А это в моей жизни тоже плохая примета – донесут, суки! Непременно! Поэтому надо выплывать в марксистско-ленинский фарватер. И, скомкав свои рассуждения, как ненужный черновик, я оптимистично закончил:
– И только Великая Октябрьская революция дала, наконец, возможность оценить по достоинству наших мастеров и умельцев!
Никто и не подумал возражать.
– Ну, вы, козлы, подставили меня! – встретил я своих друзей перед самым началом лекции. – За весь курс пришлось ответ держать!
– Ну и как, ответил? – усмехнулся Юра.
– А то!
Лекция была посвящена творчеству Чехова, о котором я тоже мог бы кое-что сказать. Но не спросили. Оставаясь в рамках филологии, она давала объемный образ писателя и человека. Идеологические штампы не резали слух. А в том, что говорил этот преподаватель, билась его собственная творческая мысль. Лекция нам всем очень понравилась. «И интересно, и придраться не к чему, – заметил Юра. – И не официоз, и не дис».
– Ты и правда из семьи уходить собрался? – с прямотой гегемона спросил я по дороге к метро. Тем не менее, получается интересная картина – КГБ помогает мне держаться в рамках не только советской, но и традиционной христианской морали. Так, может, им за это спасибо сказать? А то меня, действительно, иной раз так заносит, что потом сам жалею.
Леша вопросительно посмотрел на Юру.
– Ты, что ли, сказал?
– А что такого?! – пожал тот плечами.
– Да-а, – неохотно протянул Леша. – Пора кончать с этим.
– А дети как?
– А что дети! Дети они и есть дети.
– Сколько у вас?
– Да, Леш, – хмыкнул Юра, – сколько у вас детей?
Мне показалось странным, что Юра не знает, сколько детей у его друга.
Но и сам Леша… Остановился, задумался.
– Я так сразу не могу ответить на этот вопрос, – говорит. – Если вас это действительно интересует, могу посчитать.
– Посчитай! – кивнул Юра.
Наморщив лоб и загибая пальцы, Леша начал добросовестно считать вслух:
– Один у Вики, один у Татьяны. У Ольги девочка. И у Ани двое: мальчик и девочка. Но Игорек не наш. Она уже с ним к нам пришла. Но мы его усыновили. В общем, всего пять, – подвел итог Леша, еще немного подумал. – Да, пять. Точно.
– И четыре жены!? – опешил я.
– Почему четыре? – спокойно и серьезно возразил Леша. – У Светы нет детей. И у Нины.
– А сколько вас там всего? – как-то не очень удивляясь, спросил Юра.
– По-разному бывает. Когда как. Не все же бездельничают. Кто учится, кто работает.
– Бр-р-р, ну и семейка! – с осуждающе-брезгливой гримасой Юра потряс головой. – Не знаешь, с кем ляжешь, с кем встанешь!
– Глупости говоришь! – спокойно возразил Леша. – Все же свои, родные! – и засмеялся.
– А правда, что у вас все дети на Гришу похожи?
– Не знаю. Маленькие еще – не поймешь, на кого они похожи. Женщины говорят – на Гришу.
– А почему?
– Юр, ну откуда я знаю!? – пожал плечами Леша. – Наверное, у его сперматозоидов скорость больше – обгоняют наших. Хотя сам он, вроде, не шустрый. В общем, науке здесь есть над чем подумать. А что ты все спрашиваешь? Приходи, если интересно!
– Меня жена не пускает.
– С женой приходи! – засмеялся Леша.
– Пошли вы!..
«Вот тебе и семья! Вот тебе и шведскоподданный!» – изумлялся я по дороге на завод, и всю смену потом, и еще несколько дней.
Но, может, это и не так уж плохо, как нам всем пытаются внушить, и не растленное влияние Запада, а наше, отечественное, имеющее исторические корни явление?! В одной песочнице росли, в одной школе учились, не заметили, как перетрахались вдоль и поперек и стали родными. Коллективное воспитание! Естественным образом случилось то, о чем мечтали революционеры-романтики. Все общее!
Но я в своем развитии еще не поднялся на эту высокую ступень. Они коренные столичные жители, а я из леса вышел, из брянского, был сильный мороз, и – деваться некуда – пошел на строительный комбинат. Я этот коммунизм еще как бы строю, а они в нем уже как бы живут, и плевать им, что он недостроенный.
Но даже как член – в смысле, Партии – я их не осуждаю, хотя и должен. Более того, если «жены» симпатичные, то и сам не против приблизиться к этому светлому будущему…
Если это будущее. Подобное уже было, причем очень давно, в каменном веке… Так что вряд ли это эволюция.
В то же время за моей нравственностью приглядывают ребята из «отдела мягких игрушек». Трудно им будет понять: ударник коммунистического труда, член КПСС, лектор, подпольный антисоветчик, а теперь еще и сексуальный извращенец – как это все может умещаться в одном человеке?! Снова вызовут, начнут спрашивать, удивляться. Что им сказать?! Я и сам не знаю, как это во мне умещается! Партия поставила цель – воспитать гармонически развитого человека. Я послушался и воспитался. Создаю материальные ценности, отражаю действительность, повышаю интеллектуальный уровень рядовых коммунистов завода и свой собственный. Пытаюсь выяснить, от кого произошел человек, куда он идет и что ему там надо. Работаю над собой, чтобы развиваться дальше. Но еще не определился с направлением.
Если Контора против, чтобы я развивался в этом направлении, буду в другом. Потому что на месте стоять нельзя. Нет эволюции – нет жизни.
Если Контора – за, тем более надо быть осторожным, потому что это крючок, на который они меня насадят, чтобы при удобном случае уничтожить или использовать. Нельзя им давать такую возможность.
Доигрался
Юра совсем больной. Его мотает по квартире. То на кухню, то в ванную, то в комнату, то на лестничную площадку вынесет. Выпил уже три бутылки пива, разбил кружку. Заварил зверобой – обжег ногу. Стал пить – обжег язык и губы. Но говорил много, сбивчиво, отрывисто, не успевая облекать в слова клочья вчерашних впечатлений. Рассказал, что катался на машине самого всесоюзного старосты! Имел в виду дедушку Калинина с козлиной бородкой. Где он эту машину откопал? Кто его на ней возил и куда ездили? И почему это так важно?
Юля с сигаретой в руке – изредка, когда дочки не видят, покуривает – грустно наблюдала мотания благоверного, вставляла печальные реплики и то ли сопереживала, то ли жаловалась, то ли подводила какие-то итоги:
– Болеет Юра. Он добрый, хороший и дочек любит, но дальше так жить нельзя. Пьет почти каждый день! Разрушает себя, и никакие доводы на него уже не действуют. Видеть это невыносимо, а остановить невозможно. Все пьют, – вздохнула. – И нельзя, наверное, не пить. И бросить его нельзя – совсем пропадет. Он же все понимает…
Обычно так говорят о животных, добавляя: «только сказать ничего не может». Как знать, может, его и в самом деле что-то гнетет, о чем не вот-то и скажешь. Может, на работе что – ни облучился ли, не дай Бог! Может, Наташа замуж выходит. Да мало ли…
Но пьяный или трезвый, больной или здоровый, Юра не забывает заниматься моим просвещением. И это одно из многих замечательных качеств его характера. После зверобоя ему чуть полегчало.
– О тебе на филфаке легенда уже ходит, – усмехнулся. – И цитируют: «Блоха – не лошадь! Зачем ей подковы?!» И еще что-то. Забыл.
– Конечно, подставили меня!
– Я не знал, честно! Думал, лекция будет.
Потом мы заговорили о романе Томаса Манна «Иосиф и его братья», который я только что с его подачи прочел. Книга мне очень понравилась, и я с благодарностью выплеснул на друга свои впечатления и догадки о неминуемом перемещении верха и низа:
– Естественный процесс! «Кто был ничем, тот станет всем», а кто стал всем, тот со временем… Понятно. Песочные часы тому наглядный пример. Просто кто-то забывает или не успевает их вовремя переворачивать. Феномен времени на территории СССР – вот что пока не поддается разгадке!
Потом говорили о колеях коллективного мышления, из которых не вот-то выберешься и в которых вязнет энергия и теряется смысл.
– Я рад, что ты это понял, – спокойно сказал Юра. – Но не ослабляй усилий! А я… – он безнадежно махнул рукой и умолк.
– Что это ты сегодня какой-то совсем не свой, – встревожился я.
Вышли на лестничную площадку, и Юра рассказал.
Оказывается, его выгнали из музея. Доигрался!
Накануне вечером пожарники «арестовали» и посадили в Юрину «тюрьму» какого-то сильно поддатого парня.
– Еле скрутили козла! Чуть мне зуб ни выбил, когда в камеру заталкивали. Здоровый амбал! Но ему тоже навешали.
Я его попугал, как обычно, а потом сдуру возьми да брякни: утром, мол, придут врачи, и мы тебя, врага народа, на органы пустим. Сильно пьяный был! – Юра со вздохом почесал кудлатую голову. – Утром сам проснуться не мог. Работяги разбудили. Я, глаза не продрав, скорей за пивом, даже в журнале не расписался. А про этого мудака никто и не вспомнил. Часов в одиннадцать Вера Федоровна, наша хранительница, спускается в подвал вместе с грузчиками и прямо к тому запаснику. Что-то там перетащить хотели. Открывают дверь, включают свет, а там человек жуткого вида – под глазом фингал, губа разбита, рукав куртки наполовину оторван, волосы всклочены, в руках спинка от сломанного стула.
А на ней светлый халат. Не белый, а светло-голубой. Работяги, как обычно, в синих. Парень этот, как их увидел, пятится, трясется, взгляд дико-безумный.
Вера Федоровна – старая московская интеллигенция – вежливо так удивляется:
– Молодой человек, как вы сюда попали?!
А этот как заорет:
– Фашисты! Сволочи! Мафия! Я сам на вас в КГБ заявлю! Знаю, чем вы тут занимаетесь! Всех разоблачим! Живым все равно не дамся!
Такое понес! И на них со спинкой стула. С Верой Федоровной плохо, работяги рты разинули, ничего не понимают.
Ломая спички трясущими руками, Юра снова закурил и продолжил:
– Козел этот убежал. Веру Федоровну толкнул, когда выскакивал, она ушиблась сильно. Хорошая тетка, – вздохнул, – всегда меня защищала. Пошли к директору, рассказали: в запаснике, мол, человек странный, побежал на нас в КГБ заявлять, а почему – непонятно! Стали выяснять, то, се… Ну, меня и поперли! Только Юльке не говори! А то она расстроится.
Тыща
Как бы то ни было, несмотря ни на какие заносы друг мой продолжает успешно работать в своем институте, воспитывать дочек, интересоваться всем, что происходит в стране, и отражать действительность.
Зимой они получили трехкомнатную квартиру на двенадцатом этаже в огромном блестящем снаружи доме на окраине.
Еще лифт не был включен, а они уже начали перевозить вещи. Нелегко их было таскать на двенадцатый этаж!
Сразу же по переезду обрисовались серьезные хозяйственные проблемы – большую квартиру надо было заполнять мебелью. Юра озабоченно покрутил головой, осваивая новые пространства обитания: в эту комнату – диван, в эту – стол, на кухню… На кухню гарнитур надо целиком.
– Тыща нужна! – подвел итог финансовым прикидкам. – Сейчас некогда. Летом привезу, – пообещал жене.
Не успел стаять снег, как рядом с большим и блестящим на солнце домом на берегу крохотного пруда Юра застолбил маленький участок земли и вместе с дочками, чтобы приучать их к труду, начал обработку неприученной к плодородию городской земли. Не прошло и недели, как рядом появились другие огородики. Тянутся наши люди к земле. С наступлением тепла Юра с дочками засадили свой огородик редиской, картошкой, морковкой, луком и даже тремя помидорами. По вечерам чинно втроем сначала с маленькой лопаткой, а потом тяпкой отправлялись на сельхозработы. Юля, чтобы их подзадорить, демонстрировала недоверие к гипотетическим результатам сельхоззатеи, но в душе была счастлива и только боялась сглазить наметившуюся стабилизацию семейной жизни. А когда девчата, сияя радостными глазами, положили на кухонный стол первый пучок редиски – ну что, не верила?! – чуть ни заплакала.
В июле Юра отвез дочек к теще на Кавказ, а сам бросился догонять стройотряд из аспирантов института, где раньше учился. Народ в стройотряде оказался серьезным, и уже через месяц с небольшим Юра, рассовав по карманам тысячу, выехал из Красноярска в Москву. Во время пути он, естественно, был душой компании, потом душой вагона, а потом и душой всего поезда, даже с машинистом и его помощниками познакомился. Вместе с белокурой попутчицей он благополучно прибыл в столицу Белоруссии город-герой Минск. Три дня обретался в Минске, подружился с братом попутчицы, моряком, и вместе с ним уехал в Ленинград. Из Ленинграда тоже с моряком, но уже другим оказался в Одессе. Там пробыл всего один день. Другой моряк отбыл в загранплаванье, а Юру не пустили. Пришлось менять курс. И что удивительно – одесский поезд оказался самым правильным во всем МПС!
Похудевший и почерневший от тяжелого физического труда, солнца и прочих испытаний Юра явился домой. На нем была почти новая тельняшка, но тысяча не отягощала карманов.
Жена влепила ему звонкую пощечину и сама же заплакала – за что мне такая доля! Юра вздохнул, помолчал, обнял вздрагивающие плечи.
– Ну, что ты расстраиваешься! Да заработаю я эту вонючую тыщу! Главное же, все живы-здоровы!
Мезозойская весть
Полмесяца он был со всех сторон положительным. Примерно работал в своем институте, вместе с женой ходил на лекции, выставки и в театры. В конце лета Юля поехала к матери за детьми, оставив своему вновь благоверному энную сумму на питание. Но странная эта сумма, как голубиная стая, замахав крылами, тут же снялась и улетела вслед за ней. Потеряв из вида умчавшийся на Кавказ поезд, растерянно закружила над Гольяново и растворилась в безоблачном небе, а вместо нее на лоджию громоздко опустилось нечто большое, непонятное и доселе невиданное.
Юра сам человек удивительный, поэтому давно ничему не удивляется. Чрезвычайно начитан, много знает, а в своем понимании действительности далеко обогнал не только официальные газеты и журналы, но также нашу теневую и западную о нас мысли.
Однако, обнаружив у себя на лоджии не вот-то объяснимое явление, он в растерянности протер глаза.
– Инь-те-ре-есно! – сказал.
Непрямым путем приблизился к лоджии, потряс головой и уставился на странное нечто, неизвестно как оказавшееся в новом районе почти образцового коммунистического города.
– Птеродактиль!? – изумленно полуспросил-полуконстатировал. – Но вы же, извините, уже… – снова протер глаза. – Точно, птеродактиль! – окончательно определил он явление и повеселел. Наконец-то в этой жизни, в этом городе, в этой стране начинается что-то новое, еще невиданное и жутко интересное, как у Булгакова.
Удивительное явление вдруг, повернув свою фантастическую голову, пронзило Юру долгим мезозойским взглядом, от которого он как-то сразу сник.
– Извини! – сказал озабоченно. – У меня все кончилось. – Левой рукой пошарил в воздухе – не нашел. Наморщил лоб, сосредоточился. Правой рукой неуверенно обнаружил в пространстве собственный затылок, почесал и обрадовался. – А мы бутылки сдадим! Сиди тут! – сказал гостю и замысловатыми виражами засновал по квартире, собирая пустые бутылки. Набрал рюкзак и две сумки, открыл дверь, помедлил, вернулся в большую комнату. – Не уходи никуда! Я сейчас, – и удалился под стеклянный перестук.
Кстати, птеродактиль – это, если кто не знает, такое большое из далекого прошлого, но не то, что, скрываясь в водах озера Лох-Несс, людей дурит, а другое, с крыльями. Как огромная летучая мышь, только с длинным клювом и, как выяснилось, сильно пьющая.
Вернувшийся с полными бутылками Юра обнаружил, что странное явление, неожиданно его посетившее, терпеливо дожидается на лоджии.
– Молодец! – похвалил он и тут же хлопнул себя по лбу. – Да что ж это я! Извини! Проходите, пожалуйста!
Они сразу подружились, и некоторое время птеродактиль жил в большой комнате. Вместе с другом они пили «Стрелецкую» и вели беседы о туманном прошлом и безрадостном будущем планеты, о третьей мировой войне и о том, что все беды человека оттого, что он, гомо сапиенс, – явление наполовину искусственное в отличие от прочих природных зверушек.
– Бог создал и бросил! – пожаловался Юра, безнадежно махнув рукой. – Дальше, мол, сами. А что сами?! Вон, посмотри, что творится! Сами!
Несмотря на то, что объем мозга у птеродактиля, как утверждают ученые, совсем небольшой, собеседником он оказался интересным. А уж про Юру и говорить нечего. Но даже и для него, продвинутого во всех отношениях человека, было в этой ситуации нечто непонятное и даже удивительное.
Стояли теплые дни августа. Дверь на лоджию оставалась открытой. Они сидели на полу в большой комнате и не могли наговориться.
– Я только вот что не пойму. Когда ты был, – Юра ткнул собеседника указательным пальцем в грудь, и тому пришлось, взмахнув крыльями, слегка попятиться, чтобы сохранить равновесие, – меня еще не было. Не было! – удивленно развел руками Юра. – А как же мы встретились?! Не сходится! Давай по-другому! Когда я, гомо сапиенс, появился в одна тыща… В одна тыща… Когда я появился? – Юра, наморщив лоб, взялся писать пальцем по паркету дату появления на свет гомо сапиенса. Нечаянно стал валиться на бок, но удержался. – Ну да. В 1951 году. Еще Сталин был жив. Иосиф Виссарионович. Но вас, извините, уже не летало! Потому что кранты! Нам сказали, что вы уже вымерли. А может, не вымерли? Может, где-нибудь летали? Или сидели? Ну, в смысле, ты меня понимаешь. Как увидят, кто полетел, – сразу сажают! А потом ищи-свищи! Нет и все. Вымерли! И ни одна сука не признается. Государственная тайна! Но я тоже не видел! И знакомые зэки ничего такого не рассказывали. Не понимаю: как же мы встретились!? Удивительно! Сидим, общаемся… Или это ты к нам прилетел, или это я у вас очутился? – Юра в растерянности посмотрел по сторонам. – В мезозое квартир ни у кого не было, тогда не давали, даже если я и был. И телевизор не работал, пока Вася ни починил. А сейчас работает…
Оба сильно и надолго задумались. А потом пропали: птеродактиль насовсем, а Юра на неделю.
Вернулся он тихим и верующим. Но как человека неординарного его опять занесло.
Хорошая религия
Из конторы цеха прибежал человек, сказал, что меня зовут к телефону. Странно. Этот номер есть только у пяти самых близких родственников и друзей и только для экстренной связи. Я даже сразу не понял, кто говорит. Тем более, Юля мне никогда не звонила. Поздоровавшись, без вступления она спросила тревожным ломким голосом:
– Ты случайно не знаешь, даосы пьют или нет?
– Кто-кто? – я не понял.
– Ну, это религия такая – даосизм. Ее последователи пьют, или им не положено?
– Так они же раньше были, в древности, и далеко на востоке. А у нас их, вроде, и не было никогда!
– Теперь есть.
Я сразу же решил познакомиться с живым даосом и получше узнать, что это за религия. И вовсе не любопытства ради. Шел 1981 год, и коммунистические динозавры уже начали вымирать один за другим. Осознав, что обещанного коммунизма – всего навалом, работать по четыре часа в день, суббота-воскресенье выходные – нам уже не дождаться, все поняли: будет что-то другое.
Что?!
Одни на этот вопрос беззастенчиво врали, другие застенчиво темнили, третьи говорили: мы люди маленькие, нам, татарам, все равно. Как бы то ни было, на горизонте вместо коммунизма уже маячило что-то новое, интересное и подозрительно несоциалистическое, а местами, я бы даже сказал, вообще антисоветское! И хотя прежние цели и лозунги никто не отменял и Партия по-прежнему считала себя «умом, честью и совестью нашей эпохи», что-то назревало. Из последних сил и наперекор всему Партия продолжала настаивать, что «наша цель – коммунизм». Эта надпись, когда-то светившаяся в темное время суток, ныне, словно скелет доисторического животного, огромными буквами-костями растянувшаяся по крыше длинного кирпичного дома на Можайском шоссе, вызывала лишь усмешку и недоумение. Мы шли мимо официальных призывов, планов, лозунгов и деклараций навстречу неизвестному. В то же время кое-кто всерьез полагал, что перемены у нас начнутся с новой религии.
– Ну как, пьют? – осторожно спросил я у Юли, выпускавшей девчат погулять, и без звонка входя в квартиру.
– Вроде, нет, – ответила она приглушенным голосом, наверное, чтобы не спугнуть такую положительную религию, и добавила еще тише: – Есть в ней что-то… Как бы это сказать? Стабилизирующее. По-моему, очень неплохая религия. Полезная для России.
– Слава Богу, пусть и даосскому! Главное, человек пить бросил.
Однако Бог, как оказалось, ни при чем – у даосов, как и у коммунистов, Бога нет. Но это Юра мне уже потом объяснил.
Он сидел на полу в большой комнате и ничего не делал, что было на него совсем непохоже. Ни икон, ни свечей и вообще ничего религиозного, тем не менее, что-то необычное все же присутствовало.
Как известно, чтобы жители первых и последних этажей не чувствовали себя униженными и оскорбленными, пол в их квартирах настелен паркетной доской, а не линолеумом, как у прочих, кому и так хорошо. В пространстве, переполненном солнечным сиянием и паркетным его отражением, сидящий на полу босой даос Юра выглядел и сам, как святой!
– Лучше уж медитация, чем вино, – шепнула Юля.
Я тоже сел на пол, но ноги у меня не сложились, как надо. Стало ясно, что для медитации я еще не созрел. Неудивительно, Юра всегда всех опережал.
– Так что это за религия такая, и чем она тебе понравилась? Годится она для нашего светлого будущего или как?
– Это не совсем, чтобы религия… – ответил Юра.
– Ну, философия.
– И не совсем философия.
– Пояснее можно?
– В каждой религии есть Бог, в философии – четкие понятия, определения. И там, и там – разные направления и споры между ними. В даосизме никто никому ничего не доказывает. Здесь не принято лапшу на уши вешать.
– Но у них же должны быть какие-то свои попы, гуру, шаманы или как их там? Нельзя же без начальника!
– У каждого свой путь. Каждый сам себе начальник. Есть традиции, тексты… То, что помогает приобщиться к Дао.
– Дао – это путь, насколько я знаю.
– Что такое Дао, не знает никто. Но для даосов, конфуцианцев и буддистов это нечто всеобъемлющее и сокровенное. Дао выше религий.
– А кто все начал? Откуда это пошло?
– Жили-были разные царства-государства, – спокойно, словно для своих дочек сказку, начал Юра. – В каждом свои порядки, свой уклад, своя религия. И всем казалось, что так было и будет всегда. Но Земля неожиданно и непонятно обретает мощный духовный импульс. В разных местах появляются новые мысли, идеи. В мир приходят удивительные личности. Библейский пророк Исайя проповедует веру в Яхве и предсказывает рождение Христа, Сиддхартха Шакьямуни учит, что жизнь полна страданий и изменить это невозможно, но есть пути преодоления, Конфуций создает стройную систему добродетелей. Проповедуют Заратустра, Махавира, Пифагор и много других менее известных и тех, чьи имена мы уже никогда не узнаем. Рождаются новые учения, религии. Тоже чего-то выясняют, спорят, морды друг другу бьют. И вот в эту круговерть и сумятицу неспешно верхом на быке въезжает старый мудрец Лао-Цзы. Смотрит он на всю эту заварушку и думает: «А стоит ли суетиться, увеличивая и без того нелегкое бремя страданий? Не лучше ли жить в маленькой уютной стране, в тихой деревне и работать на своей земле. Слышать лай собаки соседа, что живет через дорогу, крик его петуха, и достаточно. А в гости можно и не ходить». Лао-Цзы был хранителем секретных архивов царства Чжоу, где прожил долгое время. Он не делал карьеры, не стремился наверх, расталкивая локтями других. Но, знакомясь с документами, увидел вопиющие противоречия тайной и явной сторон жизни, увидел, какие беды происходят от неистовства человеческих желаний. Тогда-то и снизошло на него божественное откровение – чувство сопричастности всего существующего Великому Пути. Шаг влево, шаг вправо – утрата этого чувства. Наставник – Природа. Отдалился от нее – сбился с пути, одичал в ней – утратил движение. Это едино и для государства, и для человека. Когда Лао-Цзы увидел, что царство Чжоу подошло к своей гибели и ничего уже не изменить, он покинул его, оставив начальнику пограничной стражи книгу, которая и стала основой нового учения. Куда он отправился и где окончил свой путь, никто не знает.
– Я думал, даосизм в Индии возник, – с сожалением протянул я, – а ты, оказывается, с хунвейбинами связался!
– Дао вечно и всеобъемлюще. Еще и Земли не было. Из каких-то газов, космической пыли начала формироваться новая планета. Все это сошлось и завертелось в космическом вихре. Появились материки, океаны, растительность, животные, человек. И все идет именно так, а не иначе, в соответствии с неким предназначением, отклониться от которого – гибель. Наша планета своим рождением и развитием вписалась в общую гармонию мироздания. Люди тоже внутри этого священного процесса. У человека в нем не место, не ниша и не хата с краю, а Путь! Если он человек, который звучит гордо. Камню, дереву, зверю не нужно знать о Дао – оно и так в них и они в нем. Но человек – явление другого ряда. У него есть выбор. А это и гибель, и спасение. Возможность выбора становится проклятием, если утрачена сопричастность с великой гармонией мироздания. «Дай мне узнать сияние Великого Пути, – говорят даосы, – и научи, как идти по нему! Страшусь лишь отклониться».
– Ну, а этот здесь при чем?! – я сделал глупую физиономию, а руками изобразил движение крыльев. – Он же вымер давно! Его живьем никто не видел!
– Радиацию тоже никто не видел, а у нас уже третий на тот свет собирается.
– Где «у вас»?
– Где-где! – передразнил. – Где голова на бороде. Я тебе говорил.
Но от меня так просто не отделаешься, потому что я, как Борис Леонидович Пастернак, – во всем нам хочется дойти до самой сути.
Что это было?! Эманация, трансформация, галлюцинация или объективная реальность?! Во всей Москве, если я не ошибаюсь, только два птеродактиля: один в Зоологическом музее, другой в Дарвиновском. Но оба уже давно не летают.
– Вот вы на полу сидели, – спрашиваю с подвохом, – ему хвост не мешал?
– Нет у птеродактилей хвостов! Не бывает!
– Юр, – не отступаю, – только без обиды! Просто интересно. Он был один или с розовым слоном?
Юра вздохнул.
– Один, – хмуро сказал. – Ни розовых слонов, ни зеленых чертей с ним не было. Я сам поразился, когда его увидел. И состояние какое-то странное… Да и не пьяный я был.
– Еще вопрос. Только не обижайся! Я просто уточнить. На каком языке вы разговаривали?
– Я сказал, что мы общались. Я на великом и могучем… – Юра задумался. – Так мне казалось, по крайней мере. Но он понимал меня раньше, чем я успевал договорить. Может, телепатия. Но он тоже время от времени издавал какие-то необычные звуки. Резкие и, я бы сказал, малоприятные. Но они меня как-то вздергивали. Сразу не до шуток становилось. Смотрю на него, как завороженный, в голове броуновское движение, может, думаю, времена сместились!? Может, если в самом деле все развивается по спирали и представить это в виде пружины, то получится, что две точки на разных витках будут гораздо ближе друг к другу, чем две точки на одном витке, но диаметрально противоположные. Может, по неизвестным причинам произошло сжатие этой спирали и взаимопроникновение каких-то фрагментов.
– Обожди! Он «Стрелецкую» пил из стакана или из горла?
Юра задумался.
– Не очень помню. По-моему, и так и так.
Путь логики снова оказался ошибочным. Так же упорен был мой знакомый Эдик, с которым мы вместе на комбинате работали. Допился до умопомрачения. Жена приходит, а он шваброй по люстре колотит и орет:
– А ну слезай, кому говорю!
Она:
– Что ты делаешь?! Ты же люстру разобьешь!
– А как их еще выгонишь?!
– Уже всю совесть растерял – до зеленых чертей допился!
– Какие зеленые, какие черти?! – возмутился Эдик. – Бомжи на люстре сидят, не видишь?! Сама дверь открытой оставила – они и пришли! Хочешь, чтоб квартиру обчистили?!
И вроде бы даже какая-то логика в этом присутствует, потому как, если оставить дверь открытой, действительно могут быть неприятности. Она его и решила этой логикой ударить – как же, мол, бомжи могут уместиться на люстре, соображаешь, что говоришь?!
– Ты что, вообще уже ничего не видишь?! – заорал Эдик. – Надень очки! Это же маленькие, – развел ладони сантиметров на пятьдесят, – бомжики! Помогай, чего стоишь!
А Эдик – он, пьяный, агрессивный.
Спускаюсь я от Ивана с пятого этажа. Дверь в Эдикову квартиру нараспашку. Заглянул, а они вдвоем: один со шваброй, а другая с лыжной палкой – бомжиков по квартире гоняют. У меня и глаза на лоб.
– Соня, – говорю, – ну а ты-то чего?!
Она палку бросила, заплакала и на кухню ушла. А Эдик на меня набросился:
– Помогай, чего стоишь! Они меня уже задолбали, сволочи!
Я стою, как дурак, и не знаю, что делать.
– Бери палку! Чего ждешь?! – орет Эдик. – А то вы все больно умные! Как лампочку, выключатель – Эдик, дай! А как Эдику помочь – х…!
Неловко мне стало. Я, и правда, лампочку у него недавно брал. И вообще, Эдик мужик хороший, когда трезвый, и поможет всегда. Ладно, думаю, черт с ним. Взял палку, окружили мы их и начали к выходу теснить, а они шнырь-шнырь в разные стороны. Мы опять. А никак. Мы снова…
– Быстрей! – кричит Эдик. – Окружай их!
Нет, думаю, так дело не пойдет. Это весь день их гонять – не выгнать. Надо брать инициативу в свои руки, а когда Эдик пойдет на поводу, сделать вид, что бомжики выскочили из квартиры.
И взялся я за них всерьез.
Иван тем временем пошел за хлебом. Спускается по лестнице – у Эдика дверь открыта, в квартире шум-гам-тарарам. Заглянул – я с лыжной палкой бомжиков гоняю, да так натурально, а Эдик мне помогает. Иван рот разинул, уставился на меня – ни хрена себе наставник!
– Ты ж, ето… Только что тверезый был!?
Зло меня взяло. Бросил палку.
– Эдик, – говорю, – уж лучше зеленых чертей гонять! Те хоть слушаются. А бомжиков лучше дустом!
Так что логика здесь не поможет. Логика тем и слаба, что, если хотя бы в одном месте сбой, все валится.
Общаться с даосом без подготовки оказалось трудно. А сидеть на полу, пусть и не в позе «лотоса», тоже неудобно. Я встал и подошел к лоджии. Микрорайон жил своей обычной жизнью. Шумели машины, торопились люди, дети играли на спортивной площадке. В чистом небе кружили ласточки, пониже над землей носились воробьи. Вороны тяжело пролетали и грузно плюхались у брошенной кем-то булки. Голуби, галки… Птеродактилей не летало. Если он действительно был, то куда сплыл?!
В доме напротив на лоджию седьмого этажа вышла обнаженная девушка. Загорелая, с великолепной фигуркой, и волосы, как мне нравится, и движения – обалдеть!.. Да-а… Вот вам и религия, и философия, и все остальное вместе взятое!
– Что это ты там увидел? – заинтересовалась Юля, заглянув в комнату, и сразу поняла. – Это лимитчицы! – предупредила. – Там у них общежитие. Они так женихов ловят.
Я вернулся к Юре.
– И что, он действительно сказал, что будет третья мировая война?
– Что-то вроде этого…
– Юр, ну ты рассуди здраво! – взмолился я. – Откуда ему это знать, если он явился из далекого прошлого?! Пусть он стоумный, пусть даже пророк! Разве мыслимо провидеть сквозь такой массив времени?! Он же совершенно не в курсе нашей международной обстановки!
– А может, он не из прошлого! – отстраненно пожал плечами Юра.
– А откуда?!
– Из настоящего. Или из будущего. А потом, может, и не война. Это я так понял. «Волны людские прокатятся по Земле вслед за солнцем весенним» – что это может значить? Хрен его знает! В общем, какие-то катаклизмы.
– Это он так сказал?
Читать бесплатно другие книги:
