Отшельник Седов Б.

Глава третья

СИБИРСКИЙ ТЕРЕМ

Саня Щербаков сидел в баре «Вашингтон» и неторопливо пил коньяк.

В его кармане лежали сто шестьдесят тысяч рублей, и это обстоятельство делало его гораздо более осмотрительным, чем обычно.

В первые два дня после той ночи, когда Саня подобрал около разбитого «мерседеса» пакет с деньгами, он чувствовал себя как шпион на грани разоблачения. Однако, хорошенько обдумав все подробности произошедшего, он пришел к выводу, что беспокоиться нечего, и перестал вздрагивать от каждого резкого звука.

Однако, понимая, что излишняя беспечность может погубить его, он не стал светить эти деньги в Томске и, чтобы обменять некоторое количество долларов на более уместные в его жизни рубли, поехал аж в Новосибирск.

И теперь, сидя в «Вашингтоне» и слушая краем уха тихий разговор двух плечистых коротко стриженых типов, хвалил себя за предусмотрительность и благословлял тот момент, когда решил не менять деньги здесь, в Томске.

- … ну, я ему и говорю: пока ничего, - бубнил один из бандюков, шевеля мясистыми ушами.

Перед ним стояла полная тарелка мяса тушеного по-бурятски, и он, не прекращая разговора, энергично пережевывал фарфоровыми зубами кусок за куском. Саня посмотрел на его квадратное лицо и отвел глаза.

- А он что? - поинтересовался другой, наливая водки.

- А что он, жопу, говорит, разорву! Найдите, говорит, и предоставьте мне их целеньких. Я ему отвечаю: не беспокойтесь, мол, все будет о’кей, а он: знаю я, говорит, ваш о’кей, только языком шевелить умеете.

- А ты что? - спросил другой и, отсалютовав рюмкой, опрокинул водку в рот.

- А я ему - все путем, Анатолий Викторович. Между прочим, Лёхан, ты посмотри, что делается: был Толян нормальным пацаном с погонялом Зубило, и ничего. А теперь, блин, он прыщ на ровном месте - начальник службы безопасности у чучела этого, у Вертякова, и обращайся теперь к нему на вы, по имени, блин, отчеству… А ведь еще полгода назад мы с ним вместе водочку трескали и девок шерстили, как нормальные люди!

- Не говори, Серега! - поддержал товарища Лё- хан, - все меняется, не то что в прежние времена… Вот старые урки рассказывают, что раньше воровской закон чтили, а если кто не так…

- Да хрен с ними, со старыми урками, - прервал собеседника Серега, - короче, я ему опять говорю: все будет путем. Ведь этот Вертяков не пальцем деланный оказался. У него, оказывается, все бабки на ксероксе были скопированы. И теперь имеется список номеров банкнот.

- Во, блин! Это что, они целый день переписывали? - изумился Лёхан.

- А я откуда знаю? Вот только зачем он это сделал - не понимаю, - Серега пожал мощными плечами.

- Ну, это их дела, нам лучше не соваться, - Лёхан махнул рукой.

- Правильно. Меньше знаешь - лучше спишь. Так вот, все обменники у нас схвачены; если кто с этими денежками придет - тут его и засветят. Еще Вертяков сказал, что нужно отследить крупные покупки, да только я думаю, что это все без толку.

- Это почему же?

- А потому что, если это какие-то конкретные люди «мерседес» грабанули и денежки прибрали, то искать бесполезно. Разве что у них совсем мозгов нет.

Именно на этом месте беседы двух бандюков Саня, хоть и был глубоко неверующим, вознес хвалу всем имеющимся богам. Получалось, что мозги у него все-таки были. И какое-то восемнадцатое подсознательное чувство уберегло его от визита к местным менялам.

Допив коньяк, Саня встал и пошел к выходу из бара.

Он чувствовал, что, получив неожиданную, но очень полезную информацию, он должен уйти отсюда и где-нибудь в тихом месте обдумать свои дальнейшие действия. А единственным по-настоящему тихим местом была его холостяцкая однокомнатная квартирка на окраине, где его сейчас ждал верный пес Шницель.

Выйдя на улицу, Саня махнул рукой, и около него сразу же остановилась такая же помойка, на какой он сам последние три года халтурил, зарабатывая себе на жизнь. Усевшись рядом с водителем, он окинул взглядом убогий обшарпанный салон, вздохнул и сказал:

- На Третью Лесную.

Водитель кивнул и со скрежетом врубил передачу.

* * *

Семен Барков, по прозвищу Кулак, стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, смотрел на пятиметровый деревянный крест, который торчал из земли прямо по центру этого самого плаца.

То, что он увидел на этой зоне, совершенно не соответствовало тому, о чем еще до суда говорил ему в изоляторе временного содержания старый рецидивист Седой. Проникшись симпатией к Кулаку, Седой рассказал ему, как вести себя на зоне, какие там порядки, как следовать воровским понятиям и избегать опасных ошибок - короче, проинструктировал его перед первым сроком.

Но срок этот оказался одновременно и последним, потому что Баркова приговорили к пожизненному заключению. И, поскольку оно должно было проходить в условиях, где не действуют никакие уголовные законы и воровские понятия, Семен, сидя в «столыпине», с грустью вспоминал доброжелательные наставления старого, побитого жизнью авторитета.

Сразу же после суда его отвезли обратно в тюрьму, но уже не в ту камеру, где он просидел под следствием долгих пять месяцев, а в одиночку. Он не очень удивился этому, потому что понятия не имел, как обращаются с теми, кто получил пожизненное.

Молча усевшись на узкую койку, привинченную к серой стене, он захотел закурить и, похлопав себя по карманам, вспомнил, что все его вещи остались в той, другой камере, которую он делил еще с тремя сидельцами.

Но долго страдать не пришлось, потому что часа через два дверь камеры с лязгом распахнулась и вертухай равнодушно сказал:

- Барков, на выход.

Семен встал и, заложив руки за спину, вышел в коридор, где стояли еще трое вертухаев с дубинками. Профессионально ощупывая Семена глазами, они следили за каждым его движением и были готовы в любой момент пресечь любые нежелательные телодвижения.

Быстро пройдя с ними по вонючему коридору, Семен, чувствуя на спине настороженные взгляды охранников, спустился по гулкой железной лестнице и остановился перед очередной дверью. Вертухай повертел в замке большим ключом, дверь со скрипом открылась, и они вышли во двор, где стоял серый грузовик с большим ящиком вместо кузова.

Дверца фургона была распахнута, Семена без лишних слов направили к ней, и ему не оставалось ничего другого, как залезть внутрь. Там он оказался в сваренной из арматурных прутьев клетке; его заперли, двое охранников расположились на узкой скамье по другую сторону решетки, дверь захлопнулась, на потолке зажглась тусклая лампочка, мотор грузовика взревел, и началось путешествие в неизвестность.

Полчаса на грузовике, пять суток в обшитом кровельным железом купе без окна, потом снова трясучая камера на колесах, и вот наконец Семен спрыгнул на утрамбованную землю, на которой не росло ни одной травинки.

Глубоко вдохнув чистый лесной воздух, Семен огляделся, но встречавший его пожилой вертухай сказал:

- Еще успеешь налюбоваться. Пошли.

И, повернувшись к Семену спиной, направился к одному из одноэтажных бараков, разбросанных по огромному пространству зоны.

Семен, чувствуя, что все происходит совсем не так, как он ожидал, молча пошел за вертухаем. Зону окружали несколько рядов колючей проволоки, за которой стоял густой лес, через равные промежутки торчали деревянные вышки под остроконечными дощатыми колпаками, все было вроде бы нормально…

Как люди проводят пожизненное заключение, Семен знал по телевизионным передачам, да еще по рассказам сокамерников. Постоянный прессинг, который можно сравнить с непрекращающейся пыткой, жуткие условия содержания и прочие «прелести» вызывали у Семена чувство смертной тоски, и, когда ему объявили приговор, он не мог в это поверить. Не верил он и тогда, когда уже трясся в железном фургоне и когда пять суток слушал однообразный стук колес…

Они подошли к одному из бараков, на стене которого была нарисована большая цифра «5», вертухай открыл дверь и, не оглядываясь на Семена, вошел внутрь.

Семен последовал за ним, и они оказались в обшитом фанерой коридоре, напоминавшем строительную бытовку для начальства. Пройдя мимо трех дверей, вертухай остановился у четвертой, на которой висела табличка «начальник колонии», и постучал.

Из-за двери послышался чей-то голос, и вертухай, открыв дверь, сделал жест - заходи, дескать…

В небольшой комнате стоял скромный письменный стол, за которым сидел здоровенный мордоворот с погонами подполковника. Его форменный мундир висел на спинке стула, стоявшего у стены, верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, виднелась волосатая грудь.

Подняв глаза на Семена, остановившегося перед столом, подполковник долго изучал его, затем сказал:

- Присядь.

Семен взял один из свободных стульев, которые стояли вдоль стены и сел напротив подполковника, положив ногу на ногу.

Подполковник посмотрел на его ноги и усмехнулся.

- Ты сидишь на стуле только потому, что мне лень поднимать на тебя глаза, - сказал он, - в некоторых странах Древнего Востока преступника сажали в яму, выкопанную перед троном. Просто для того, чтобы было удобнее смотреть на него сверху вниз.

Семен молчал и слушал.

- Меня зовут Савелий Андреевич Штерн. Я здешний царь и бог. Ты еще успеешь убедиться в этом, а пока скажу тебе только, что могу убить тебя в любую минуту. Тебя не существует. Для меня ты - просто вещь, с которой я могу обойтись так, как мне заблагорассудится. Я знаю, что в последнее время ты много думал о том, как проведешь оставшееся тебе время жизни в каменной клетке. Теперь можешь забыть об этом. Все будет совсем иначе. Пока что ты не понимаешь, что это значит, но я тебе объясню.

Штерн достал из стола пачку «Парламента» и спросил:

- Курить будешь?

Семен кивнул.

Бросив пачку на стол, Штерн сказал:

- Закуривай.

И положил рядом с сигаретами зажигалку.

Семен неторопливо достал из пачки сигарету, прикурил и, с удовольствием затянувшись, выпустил дым в потолок. Он не курил уже пять дней и теперь почувствовал, как его повело от первой же затяжки.

Штерн следил за Семеном, и на его лице не отражалось ровным счетом ничего, будто он от нечего делать рассматривал кирпичную стену.

- Ты молчишь и слушаешь… Это хорошо, - задумчиво сказал Штерн, - некоторые, попав сюда, начинают вести себя, как на обычной зоне, и я сразу убиваю их. Такие мне не нужны.

- Вы их сами убиваете? - спросил Семен, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Он слушал странного начальника колонии и понимал все меньше и меньше.

- Не всегда. Это может сделать любой из моих подчиненных. И даже если он ошибется, ничего страшного в этом не будет. Помнишь такое выражение - человеческий материал? Вот вы все для меня и есть тот самый человеческий материал, из которого… Ладно, об этом потом. Запомни: ты - раб! Ты не имеешь никаких прав гражданина, никаких прав заключенного, вообще ни-ка-ких! Ты оказался здесь просто потому, что нам нужны сильные и безжалостные люди. Страшные люди. Но знай, что я страшнее всех вас вместе взятых.

Штерн засмеялся:

- Здесь нет ни паханов, ни шестерок, ни петухов - ничего из того, что имеется на любой поганой зоне, - по лицу Штерна скользнула гримаса брезгливости.

- Это ж моя первая судимость, первый срок, и сразу - пожизненный. Так что никакого особого криминального опыта у меня нет.

Штерн заглянул в лежавшую перед ним бумагу и усмехнулся:

- Однако четырнадцать убийств!… И вроде не маньяк…

- Да, я не псих, - подтвердил Семен, - вы сказали, что вам нужны… страшные люди. Это что - я, значит, страшный?

- Немножко, - кивнул Штерн, - но, конечно, не для меня. А вот как раз я и сделаю из тебя по-настоящему страшного.

- А кому это вам нужны эти страшные люди?

- Потом узнаешь.

Штерн положил перед собой огромные заросшие рыжим волосом руки и сказал:

- Барак восемь, койка семнадцать. И помни: здесь не зона, и любые уголовные телодвижения приводят к смерти. Мне тут урки не нужны. Понял?

- Понял, - ответил Семен и встал.

- Присядь, - приказал Штерн, - я еще не закончил.

Семен сел.

- Чем меньше ты будешь разговаривать с другими курсантами, тем лучше для тебя самого.

Услышав слово «курсант», Семен удивленно поднял брови.

Штерн, заметив это, усмехнулся и сказал:

- Я же сказал тебе, что зеков здесь нет. Все, что нужно, ты узнаешь у других, но в одном я могу тебя заверить сразу. Придет время, и ты пожалеешь о том, что не сидишь свой вечный срок в вонючей камере. Здесь - свежий воздух, небо над головой… Но скоро оно покажется тебе меньше, чем с овчинку. Помни, что ты принадлежишь мне. И единственная свобода, которая у тебя есть, - повеситься на любой перекладине. Никто и слова не скажет. Можно даже на вечернем построении. Перед строем. Я не буду возражать.

Штерн внимательно посмотрел на Семена, как бы желая убедиться, что тот все понял, и наконец сказал:

- Можешь идти.

И вот теперь Семен стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, озирался по сторонам.

Когда он шел следом за охранником, то смотрел в его спину, поэтому и не заметил такую примечательную деталь, как добротно сколоченный из бруса крест, стоявший чуть в стороне от центра плаца. Семен не мог найти другого названия для этой просторной, плоской и окруженной низкими бараками поляны.

Присмотревшись, Семен заметил, что вертикальный брус креста в полуметре от земли был разделен массивной металлической петлей, позволявшей кресту откидываться в горизонтальное положение. Сейчас крест стоял вертикально и был подперт длинным толстым бруском, одним концом упиравшимся в землю, а другим - в прибитую к кресту деревянную плашку.

Весь крест был чем-то заляпан, и это не понравилось Семену. Во всяком случае, символ христианской веры торчал тут вовсе не для того, чтобы курсантам было легче спасать свои грешные души.

Озадаченно повертев головой, Семен разглядел на одном из бараков большую кривую восьмерку и направился туда.

* * *

Борис Тимофеевич Вертяков был очень недоволен.

Три недели усердных поисков не привели ни к чему, и, похоже, тот, кто посмел посягнуть на его деньги, бесследно исчез во времени и пространстве.

Понятное дело, на следующий же день после аварии «мерседеса», в которой странным образом сгинули сто тридцать тысяч долларов, Вертяков, скрепя сердце и скрипя зубами, отправил в нужном направлении еще сто тридцать тысяч, так что финансовые движения не нарушились…

Элла Арнольдовна, видя, как расстроен ее повелитель, старалась изо всех своих сил, не покладая рук, ног, губ и прочих разнообразных частей своего организма, но Вертяков оставался холоден и безутешен - и только когда Элла Арнольдовна, отчаявшись, положила на его рабочий стол заявление об уходе, пришел в себя и сказал:

- Приехали. Моя секретарша шантажирует меня!

- Да, шантажирую, - с вызовом ответила Элла Арнольдовна, - мне надоело смотреть, как тебя душит жаба. А кроме того, мне кажется, что ты лишился не денег, а яиц. Поэтому пойду поищу себе другого начальника.

- Ладно, - пробурчал Вертяков, - забыли.

Он покосился на Эллу Арнольдовну и сказал:

- Иди сюда.

- Не сейчас, - возразила она, оглянувшись на дверь, - там тебя твой Зубило ждет.

- Сколько раз говорить тебе, что он не Зубило, а Анатолий Викторович, - нахмурился Вертяков.

- Да ты на рожу его посмотри, - хмыкнула Элла Арнольдовна, - натуральное зубило.

- Не с лица воду пить, - вспомнил народную мудрость Вертяков.

- Я бы у него ни с чего воду пить не стала, - на всякий случай соврала Элла Арнольдовна, - мужлан!

Именно то, что Анатолий Викторович, в прошлом Зубило, был тупым и решительным мужланом, привлекало Эллу Арнольдовну, и она неоднократно использовала это его качество в отсутствие Вертякова.

Однажды даже прямо на столе шефа.

- Ладно, давай его сюда, - сказал Вертяков и глубоко вздохнул.

Пресловутая «жаба» упрямо ворочалась в его груди, и он безуспешно пытался усмирить ее.

Анатолий Викторович протиснулся мимо Эллы Арнольдовны, открывшей перед ним дверь, и уселся в кресло, стоявшее с торца стола Вертякова.

- Ну, что там у тебя? - безрадостно поинтересовался хозяин кабинета, хмуро глядя на начальника службы безопасности.

- Ничего нового, - грустно, но решительно ответил Зубило, - никаких следов.

- Хорошо… - Вертяков снова вздохнул и, посмотрев на все еще стоящую у двери Эллу Арнольдовну, добавил, - конечно, ничего хорошего, но…

Он еще раз взглянул на секретаршу, которая определенно ждала чего-то, и сказал:

- Об этих деньгах забудь. Будем считать, что это были предусмотренные убытки. Сейчас есть дела и поважнее.

Элла Арнольдовна расцвела и изобразила пухлыми мускулистыми губами нежный поцелуй, после чего выскользнула из кабинета и аккуратно притворила за собой дверь.

Зубило, который уже приготовился к тому, что Вертяков опять будет нудно пилить его из-за не найденных до сих пор денег, облегченно расправил плечи и сел посвободнее.

- Вы знаете, - сказал он, оживившись, - американец этот, как его…

- Майкл Боткин, - подсказал Вертяков.

- Во-во, Боткин этот… Он там такое строительство устроил, что нашим богатеям и не снилось.

- А ты откуда знаешь? - спросил Вертяков.

- Ну, как откуда… Сели с братвой в катерок да и съездили посмотреть. Там у него, у Майкла этого, человек пятьдесят пашут, как негры. Причем никакой техники - все вручную делают. И еще он чего удумал - со стройки весь дерн снял и в сторонке сложил. Не сам, конечно… И этот дерн каждый день водой поливают, чтобы не засох. Видать, как все закончено будет, обратно уложат.

- Правильно делает, - одобрил Вертяков, - а то ведь у нас как - построят, а вокруг все разрыто, как на войне… Соображает американец, ничего не скажешь.

- Вот и я говорю - соображает, - подтвердил Зубило, - а сам я соображаю, что надо бы американца этого пробить… Чувствую, что денег у него - миллион до неба. Так пусть поделится с братвой, даже Христос велел делиться…

- Пусть поделится, говоришь… - Вертяков хмыкнул и вспомнил глаза Боткина, из которых в какой-то момент их беседы вдруг выглянула веселая и богатая смерть.

- Забудь и думать, - сказал он, пристукнув пальцем по столу, - чую я, что не простой мужчина этот Майкл, ох, не простой… Так что до поры до времени никаких движений. И братве своей скажи, чтобы при встрече раскланивались с ним, как с барином. А насчет поделиться - так это не твоего ума дело. Ты там у себя барыг разводи, а тут не твой уровень. Понял?

- Понял, - Зубило помрачнел, - что ж тут не понять… А клиент все-таки жирный.

- Жирный, жирный, - зловеще кивнул Вертяков, - да только знаю я таких жирных. У них под жиром кое-что другое, так что не вздумай…

- Ладно, понял, - Зубило достал сигареты, - я закурю, Борис Тимофеевич?

- Закури, чего спрашиваешь, знаешь ведь, что я сам курю.

- Ну, я на всякий случай, - Зубило прикурил и деликатно выпустил дым в сторонку, - я тут с братом вашим виделся, с Сашей Кисл…

Зубило взглянул на Вертякова и торопливо поправился:

- С Александром Тимофеевичем.

- Ну и что там Саша? - усмехнулся Вертяков.

- Александр Тимофеевич сказал, что есть тема интересная.

- Какая тема?

- Да тут интернат для сирот строить собираются, французы бабло отстегнули… Ну, и надо это дело проконтролировать, а то что же получается, сироты эти на французские бабки жировать будут, а мы, значит, смотреть и облизываться?

- А что Саша говорит? - прищурился Вертяков.

- Ну, это… Говорит - встретиться надо, перетереть. Сказал, что вечером ждет вас на фазенде.

Вертяков подумал и, оживившись, сказал:

- А что, это мысль! Я ведь уже неделю из города не выезжаю… Вот и повод есть. Добро, готовь машину.

- Можно идти? - Зубило с готовностью встал.

- Можно, - милостиво объявил Вертяков.

Зубило открыл дверь в приемную, и Вертяков, повысив голос, сказал:

- Элла Арнольдовна, зайдите!

Пропустив мимо себя Зубило и проехавшись при этом по его спине тугой грудью, Элла Арнольдовна зашла в кабинет начальника и плотно закрыла за собой дверь.

- Девушка, - спросил Вертяков игриво, - что вы делаете сегодня вечером?

- Все, что вам угодно, - ответила секретарша, сделав акцент на слове «все».

- Вот и хорошо, - сказал Вертяков, - поедем за город, навестим моего брата. Давно мы с ним не виделись, а заодно и воздухом подышим.

Элла Арнольдовна нахмурилась и сказала:

- Тогда мне нужно заехать домой за купальником.

- За купальником? - Вертяков удивился, - с каких это пор ты при мне купальники носишь?

- Но ты же не один там будешь!

- Ладно, возьми машину и - одна нога здесь, другая там.

- Я мигом!

Элла Арнольдовна изобразила лицом неимоверную страсть пополам с нетерпением и, вильнув задом, быстро вышла из кабинета.

На самом деле ей нужно было позвонить хозяину фитнес-центра, с которым она часто проводила свободные вечера, и который ждал ее этим вечером на очередное занятие. Занимались они обычно тем, чем мужчины и женщины занимаются с того самого момента, как Адама и Еву с треском выперли из рая. А поскольку такие щекотливые звонки нужно было делать из какого-нибудь другого места, Элла Арнольдовна неожиданно озаботилась купальником.

Выйдя на улицу, она села в одну из стоявших у белокаменного крыльца машин и, отъехав на несколько кварталов, набрала номер фитнес-клуба.

- Котик, это я, - ласково сказала она в трубку, - сегодня ничего не выйдет. Ну, ты же знаешь, этот зануда всегда что-нибудь придумает…

* * *

Стройка подошла к концу.

Мощный бревенчатый терем о двух этажах стоял на плавно сбегавшем к реке склоне. Собран он был из бревен в полтора обхвата и занимал площадь немногим меньше трехсот квадратных метров.

Знахарь хотел, чтобы все в его доме было натуральным, но хозяин строительной фирмы, Павел Кондратьевич Злобин, коренастый сибирский мужик, всетаки смог убедить его, что на кровлю следует пустить голландскую металлочерепицу, а огромный бетонный бункер, полностью скрытый в земле и игравший роль служебного этажа, а также и фундамента, должен быть обеспечен самой современной американской гидроизоляцией.

В бункере уже стоял и бесшумно работал генератор мини-электростанции, в двадцати метрах от дома в землю была зарыта пятнадцатитонная цистерна, наполненная соляркой для генератора, а на просторном чердаке стояла пластиковая емкость, в которой умещалось две тонны воды. Вода поступала из артезианской скважины глубиной восемьдесят метров и была чище, чем в любом, самом благополучном, городе.

Вокруг дома, по периметру участка в пять гектаров, высился четырехметровый бревенчатый забор, который был сделан из плотно пригнанного кругляка, заостренного сверху. Тут Знахарь послушался Тимура и теперь, глядя на неприступную ограду, только усмехался - ишь, блин, прямо как у Робинзона Крузо!

Рабочие только что закончили укладывать на место дерн, снятый с земли перед началом работ, и Знахарь, придирчиво осмотрев владение, остался им доволен. Дом стоял посреди нетронутой зеленой поляны, будто был перенесен сюда по воздуху.

Еще месяц назад, прежде чем была начата стройка, чуть в стороне от будущего дома был воздвигнут небольшой высокий помост с навесом, и Знахарь мог, сидя в плетеном кресле и попивая пивко, наблюдать, как пять десятков расторопных работяг воплощают его мечту. Рядом с ним в таком же кресле сидел Георгий Вахтангович Бабуани, который был талантливым прорабом и умело руководил своей маленькой армией. В руках у Георгия Вахтанговича был японский мегафон, и над стройкой то и дело раздавались его громогласные команды. Работяги пахали, как проклятые, Бабуани руководил, как Наполеон, а Знахарь только удовлетворенно кивал, когда Бабуани, понизив голос, уважительно пояснял ему тонкости строительного дела.

Так продожалось тридцать два дня, и теперь, после того, как все работы были практически закончены, а строительный мусор загружен на баржу и увезен в неизвестном направлении, Знахарь и Бабуани сидели под навесом; перед ними стоял небольшой столик, на котором имелись узкогорлая бутыль с чачей и блюдо с фруктами. Фрукты были самыми обычными, но привезены были прямо из самой Грузии, чем Бабуани весьма гордился.

- Ты панымаешь, дарагой, - говорил он, доверительно наклоняясь к Знахарю, - тут солнце нэ такое, как у нас, паэтаму и фрукты нэ такие сладкие. Попробуй этот груша - разве здесь бываэт такой груша? А этот слива? Мьед, а нэ слива! Давай выпьем за Грузию!

- Давай! - охотно соглашался Знахарь, и Бабуани бережно разливал чачу в две старые, еще советских времен, граненые стопки мутного зеленоватого стекла.

Хлопнув по стопочке, заказчик и исполнитель закусывали фруктами и, глядя на уже готовый дом, удовлетворенно произносили одобрительные слова.

Из дома вышел бригадир, устало потянулся и, подойдя к помосту, на котором, подобно древним вождям, восседали Знахарь с Бабуани, объявил:

- Мы строили, строили, и наконец построили.

Бабуани важно кивнул и сказал:

- Харашо! Можешь увозить людей.

Бригадир приложил руку к бейсбольной кепке с надписью «Я люблю Нью-Йорк» и направился к рабочим, которые расслабленно кучковались около дома.

У берега, воткнувшись помятым ржавым носом в песчаную отмель, стоял речной трамвайчик, который должен был увезти строителей, и Знахарь с нетерпением ждал того момента, когда наконец останется один и сможет насладиться долгожданным покоем. Трамвайчик назывался «Чалдон».

Рабочие, выслушав бригадира, потянулись к покачивавшемуся на мелких волнах «Чалдону», а Бабуани спустился с помоста. Знахарь сошел за ним, и Бабуани, протянув ему руку, сказал:

- Ну вот, дарагой Михаил, теперь у тебя есть свой дом. Это балшое дело. Давай, привози сюда красивую жэнщину, и пусть здесь зазвучит детский смех.

Этого в планах Знахаря не было, но он крепко пожал протянутую руку и ответил:

- Обязательно, Георгий, обязательно!