Волгарь Александрова Марина

ГЛАВА 3

Время шло, Дарья легко разрешилась от бремени, принеся на исходе весны мужу здоровенького крепенького мальчонку: его окрестили Николаем. Никифор на руках носил жену, а Евдокия не отходила от внука. Только Ефим так и не смог унять супротивных чувств и на известие о рождении племянника только безучастно спросил:

– Как назвали-то? Николаем? Ну и Бог с ним…

Мать лишь махнула рукой– она уж более не надеялась образумить непутевого сына. Постаревшая Евдокия жила теперь с семьей дочери и внуком, а Ефим все более отдалялся от матери. Молодой казак частенько надолго пропадал из дому и нередко возвращался с разбитыми кулаками и в изодранной рубахе, которую молча бросал матери на предмет починки, так как наперво сам попытался справиться, да только исколол все пальцы и, сломав иглу, в сердцах нехорошо выругался.

… Минул год, и семья сотника Васильева вновь ждала прибавления. Дарья легко носила дитя, нимало не тяготясь. Она расцвела в полную силу: тело налилось женской округлостью, движенья обрели мягкость, речь стала плавной. Жена сотника ходила с высоко поднятой головой, гордо глядя на горожан, но не кичась своим положением. Когда шел Никифор в праздник к обедне со своей красавицей женой, казаки провожали ее восхищенным взглядом, а бабы завистливо поджимали губы, дивясь на роскошные наряды сотниковой супружницы.

Как-то случай свел Дарью с Ефимом. Сестрица радостно окликнула брата, потому как непонятна ей была его остуда и шибко скучала она, не видя милого братца. Но Ефим смерил сестрицу презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:

– Уйди с дороги, да не попадайся мне более.

– Чем прогневала я тебя, Ефимушка? Пошто не радый ты мне? Пошто не придешь взглянуть на племянника, он уж на ножки встал и так смешно лопочет! – увлекшись, как всякая мать, что говорит о своем дитяте, Дарья не замечала, как темнеет лицо Ефима и сжимаются кулаки.

– Молчи, змеюка, кабы не грех великий бабу в тягости убивать, своими руками бы тебя порешил!

Непонимающая Дарья в ужасе смотрела на брата.

– Да как же…

– Ты Григория предала и мне обман учинила: рыдала-плакала, мол постылый сотник, а теперь вона что! Он тебя брюхатит, а ты и рада-радехонька! Продалась за цацки, гордость казацкую порушила! Нет у меня сестры более!

И, развернувшись, Ефим споро зашагал прочь. Дарья стояла ни жива ни мертва, потом острая боль, словно змея, обвила ей чресла, и бедная женщина с трудом добрела до дому. В ночь ей стало совсем худо, с ней сделалась горячка, Дашенька металась на руках обезумевшего от страха за жену сотника.

Поднятый среди ночи лекарь с трудом выпроводил Никифора и, притворив дверь, принялся за несчастную. К полудню лишь вышел он нее и вручил сотнику крохотный сверток с новорожденным. Измученный малыш спал.

– Раньше срока опросталась твоя женка, Никифор Игнатьич, не доходила… Но не кручинься: баба крепкая, оклемается вскорости. Да и твоя кровь сильна – сын у тебя ноне народился. Да ты не гляди, что махонький, такие-то еще крепче бывают. Ну, стрелец, гляди веселее!

Время подтвердило правоту лекаря: и Дарья, и младенец вскорости были здоровеньки. Младшенького окрестили Юрием, и через несколько месяцев он вовсю ползал за смешно ковыляющим старшим Николкой. Но только у Дарьи с той поры появилась тонкая седая прядь в косе.

Никифор долго выпытывал у жены, что содеялось с ней и почто приключилась с нею такая напасть. Дарья отнекивалась всяко, но лгать сызмальства была не обучена, потому в конце концов поведала мужу о встрече с братом. Сотник пришел в бешенство, и Дарье не удалось удержать его. Никифор кинулся на поиски Ефима.

После того как не нашел он своего непутевого деверя дома и поведал Евдокии о том, что явилось причиной Дашенькиной хвори, Никифор, поспрошав тещу, где искать ему шалого парня, и не получив вразумительного ответа, отправился искать того по Царицынским кабакам.

На Ефима сотник наткнулся в грязном притоне у пристани, где тот пьянствовал с голытьбой и шаромыжниками. Изрядно подвыпивший парень первым приметил Никифора.

– А, казаченьки, гляньте, кто к нам пожаловал! Сам царев сотник! И чего тебе надо, ищешь сызнова, кого оговорить да и обобрать под шумок?

Ефим явно вызывал стрельца на драку, но тот решил не поддаваться– слишком много голутвенных одобрительно гудели, слушая пьяные Ефимовы речи.

– Ты, Ефим, мели себе, мне это без разницы. Да только вот что замони накрепко: еще раз Дарью затронешь – убью!

И не обращая более на выкрики Ефима никакого внимания, Никифор вышел.

…То ли подействовала так на Ефима встреча с сотником, то ли позвала его собственная смутная судьба, а только увязался он с казаками в поход, выпросив у дядьки Павло, своего крестного, всю казацкую справу. Не велика была прибыль, и славы не много добыл молодой казак в первом походе, но почуял он себя теперь бывалым и опытным. Подарил матери шелковый плат, а остальное, не в пример покойному батьке, спустил с голутвенными в кабаках. И с пьяной головы вел Ефим воровские речи, недоволен был судьбой своей и зол на стрельцов, и на весь казачий круг, и на всех, кто имел тугую мошну…

Прошло несколько лет, росли сыновья сотника, старилась вдова Парфениха, горюя о непутящем сыне и радуясь на внуков, а с Дона долетела до Царицына молва о лихом атамане Стеньке Разине, что сулил голытьбе да беглым лучшую долю и стоял за исконные казацкие вольности. Более всех речи о Разине любил слушать Ефим. Ему казался лихой атаман воплощеньем собственных дум и чаяний. Молодой казак мечтал попасть в Разинскую ватагу и заслужить лихостью и удалью славу и почет. И мечты его сбылись: в мае к Царицыну подошел Разин со своим войском.

Ночью подошли казацкие струги под самые стены города, и работнички Стеньки обстреляли стрельцов из пушек и ружей. Затем Разин послал есаула Ивана Черноярца объявить городскому воеводе и стольнику свои намерения и условия. Он требовал от воеводы сдать Царицын без боя. Стеньке после разграбления царского каравана уже было нельзя отступать, и потому гневные воеводины крики о том, что забыли казаки страх божий и ждет их превеликая опала и казнь смертная, дослушаны Черноярцем не были. А казаки вновь обстреляли город и пошли на приступ.

Чуть было не пробились они в крепость, но сотник Никифор Васильев вместе с воеводою Унковским подняли дух заробевших от нежданной напасти стрельцов, которые дружно взялись палить со стен по супостатам и спихивать их с вала.

Не единожды за ночь штурмовали казаки Царицын, но взять его так и не сумели.

Потери казачьи были невелики, так как не палили стрельцы из пушек, ибо подмочил Ефим порох тайно, а сам пустил слух, что Разин заговоренный и не будут стрелять по нему пушки. Сам же искал способа перебраться в Стенькино войско.

С рассветом казаки отступили от города и уплыли на Сарапинский остров. Собрав Круг, Разин дал выкричаться самым горячим, что требовали брать Царицын штурмом, сделал им укорот и опять послал к городским стенам Черноярца.

Есаул сказал долгую грозную речь, а затем добавил, что не хочет атаман учинять кровопролития стрельцам и простому тягловому люду, а лишь требует наковальню выдать и всякую прочую кузнечную снасть.

Среди тех, кто вызвался исполнить атаманово пожелание и доставить казакам все, что затребовано было, затесался Ефим, который не стал опосля возвращаться за крепостную стену, а пал в ноги есаулу и Христом-Богом просил отвести его к Степану Тимофеевичу, чтоб позволил он Ефиму пристать к вольному казацкому войску.

Отказу ему не чинили, и тем же вечером стал Ефим Парфенов вольным казаком и отправился вместе со Стенькой вниз по Волге.

…После неудачи под Черным Яром осторожный Разин хитростью справился с засадой астраханского воеводы Хилкова, каковую тот учинил на Стенькино войско на низовом волжском протоке – Бузане. А далее, привлекая к себе все новых и новых людей и пользуясь тем, что охотники и рыбные ловцы хорошо знали здешние места и всяко помогали разинцам, Стенька беспрепятственно прошел по малым протокам и камышам и по чистой воде двинулся вниз по Волге.

В Красноярском городке Стенькино войско разбойным путем пополнило военные припасы, отобрав оные у государевых людей. Ефим рвался в самую гущу любой заварухи, дабы скорейшим образом обрести воинскую славу.

…А Степан Тимофеевич, как уважительно поминали своего атамана казаки, зло шутил над боярами да стрелецкими начальниками, когда отвлекался от невеселых дум. Его одолевали мысли, что слабо еще его вольное войско: две тысячи душ – еще не сила перед стрелецкими полками да рейтарами, крепка защита у волжских городов и зело опасен астраханский воевода Хилков, бывалый вояка и тертый калач. А до Персии далеко, и назад возвертаться без хороших зипунов суромно и нелепо, когда только-только его казаки погуляли по Волге, пощипали торговых людей да погрозили Царицыну.

Потому в великой тайне держал Степан свои замыслы и все лето обменивался тайными грамотами с яицкой голутвой, где ждали его как избавителя и заступника. Атаман твердо обещал: ждите, мол, буду!

С наскоку казаки справились в устье Яика со стрелецкой засадой. А Разин сказал стрельцам, что зовет их с собой, а иные вольны идти своей дорогой. И, не мешкая, двинулись далее по реке вверх к Яицкому городу.

Хоть и мал, да грозен был городок, крепость была изрядная, знатно пушками укрепленная. И власть прочно держали домовитые казацкие старшины, и стрельцы стояли там крепкие, в боях не раз бывшие. Потому не стал Стенька брать Яицк с наскока, а встал поодаль укрепленным лагерем.

Но напрасны были надежды стрелецкого головы, что испугаются воры пушек, да и уйдут с миром: через несколько дней Разин все знал о городе. Доложили ему лазутчики, что пробирались тайно из Яицка, сколько воинского припаса в крепости, которые стрельцы да казаки будут воевать супротив Степана Тимофеевича, а которые – нет; и сошлось, что некому защитить с виду грозный городок, потому что простой люд зело много потерпел от местных богатеев и ждет не дождется своего избавителя, чтобы раздуванить их животы промеж всей яицкой голытьбы. И задумали они справиться с крепостью хитростью.

…Сорок казаков во главе с Разиным подошли по утру к воротам и обратились к воеводе с просьбой пустить их помолиться. Иван Яцын, как человек богобоязненный, не мог отказать людям, ищущим утешения словом божьим, да и не много их было: мыслил воевода захватить Стеньку малою кровью и получить награду и милость от государя.

Степенно пройдя в отворенные стрельцами ворота, казаки вдруг выхватили из-под кафтанов кинжалы и кинулись на охранявших ворота стрельцов.

Завязался яростный бой. Ефим, что был вместе с мнимыми богомольцами, старался держаться поближе к Разину, который был в самой гуще битвы. Спрятавшиеся с ночи в ближайшей к воротам лощине казаки еще не успели добежать к своим на выручку, и окружавшие Стеньку бойцы с тревогой оборачивались на своего атамана. А тот рубился, ничего не замечая вокруг. Лишь счастливая звезда Степана, да недавно примкнувший к нему Ефим спасли удалого атамана от верной гибели. Молодой отважный казак перехватил летящий в предводителя кинжал. Разин заметил и запомнил это.

Вскоре стрельцы оказались зажаты между подошедшими основными казацкими силами и набежавшей с отдаленных улиц голутвой, вооруженной чем попадя. Городской люд кричал стрельцам, чтоб не учиняли кровопролития, что Степан Тимофеич не враг беднякам и казаки простому люду братья. И стрельцы в самом деле побросали оружие наземь, понимая невозможность сражаться далее.

Скорый на расправу атаман казнил голову и других стрелецких начальников, а затем Разинские казаки и яицкая голутва разбежались на грабеж по городу. Они не щадили приказных и торговых людей, чинили расправу над местными богатинами, а пограбленные животы со всего города тащили в дуван.

Опьяненный битвой Ефим носился по городку вместе с оравой голутвы и первый врывался в дома, выволакивал из подвалов спрятавшихся там, трясущихся купцов и устраивал над ними потеху, пока остальные ворошили кладовые. Молодой казак мало обращал внимания на возможность поживы, он считал, что его по справедливости наградит атаман.

Но в одной из очередных лавок его вдруг остановил алый взблеск, отмеченный краем глаза. Ефим развернулся в эту сторону и увидел скорчившегося в углу тщедушного трясущегося приказчика, который со страхом взирал на беснующихся людей, молитвенно сложив перед собой руки. На безымянном пальце правой руки подмигивал Ефиму кровавым глазом батюшкин перстень!

Далее Ефим действовал словно в бреду: мешалось у него перед глазами, казалось, что вместо руки приказчика, манит его снова в жаркую бездну отрубленная рука родителя. С налитыми кровью глазами сгреб он несчастного приказчика за шиворот и прошипел тому прямо в лицо:

– Где кольцо взял, иуда? Отвечай!

Дрожа и заикаясь, перепуганный мужичонка выговорил:

– Не погуби! Все скажу, все! Хозяин скопом купил шкатулку у заезжего гостя, а мне отдал за ненадобностью. Не погуби, милостивец!..

Но Ефим уже не мог остановиться: полыхание дьявольского камня отнимало разум. Казак перерезал приказчику горло, выпустил обмякшее тело и отрезал палец с надетым на него кольцом. Затем брезгливо пнул безжизненный труп и вышел из лавки.

Он надел кольцо на палец, не отрывая взгляда от камня, и в этот миг почудился ему злобный скрежещущий хохот, а руку словно охватило жарким пламенем, и красная пелена застлала глаза…

Немногим позднее Ефим пришел в себя и вновь посмотрел на отцовский перстень: камень был спокоен и беспросветно черен, словно и не было ничего, только бешенно колотилось сердце парня, будто собралось выскочить из груди, да по спине стекали струйки холодного пота.

А колечко, словно бы живое, уютненько так устроилось на пальце нового законного владельца. Притаилось выжидаючи. Восемь лет прошло, как оно ушло из семейства Парфеновых, и много чего случилось за эти годы.

ГЛАВА 4

…Отрубленная рука Харитона с перстнем на пальце оказалась на персидском корабле. Когда ж отплыли персы подальше от места побоища и стали прибирать палубу, то злосчастную руку, попавшую под лавку галерных гребцов-рабов, никто и не приметил. Только ночью, когда галера легла в дрейф и гребцы получили возможность немного поспать, один из них обнаружил этот жуткий обрубок.

Был это красивый молодец примерно двадцати лет. На галеру попал он недавно, поэтому непосильная работа еще не успела оставить свой след на его могучем теле, но рубцы от кнута уже покрывали его дочерна загорелую спину.

Звали раба Глебом, и был он горд и строптив непомерно. Оттого частенько охаживали его плетью. Глеб Растокин был дворянским сыном, рано осиротевшим. Воспитывал его дядя, что служил в Посольском приказе и, гордясь умом племянника, готовил его в свои преемники. Когда Глеб вошел в возраст, то взял его с собой дядя в Персию. Там-то и опоили парня коварные персы, польстившись на недюжинную его силушку: Глеб подковы гнул одной рукой и кочергу мог узлом завязать.

Таким своим умением и похвалялся он в порту, будучи уже в изрядном подпитии. Языки Глеб знал во множестве, нрав имел открытый и веселый, потому и мог быстро стать своим в любой компании. Дядя-то считал, что с такими талантами прямая дорога племяннику иноземным послом стать. Да только судил Бог иначе.

Очнулся Глеб в каменном грязном и вонючем подвале, связанный по рукам и ногам. Да еще и голова трещала изрядно после вчерашних неумеренных возлияний. Поозирался он вокруг, пребывая в недоумении, потому как память у него отшибло начисто: ничего не помнил молодец о том, как оказался в таком положении. Но приметив еще два десятка таких же бедолаг, Глеб наконец-то уразумел, что пленили его работорговцы. И как ни старался молодец, как ни напрягал могучие руки, оказалось, что путы порвать нет никакой возможности. Персы-то не дураки были: крепко опутали парня, помня об его немереной силище.

Испытал молодец сильное смущение чувств от такого оборота, но, подумавши немного, несколько приободрился: порешил он, что как только появятся его пленители, то объявит он им про свое родство, чтобы к дяде грамоту отправили с просьбой о выкупе. Не было у Глеба сомнений в том, что заплатит дядя за него полновесной монетой и рабство его недолгим будет.

Да только не оправдались его чаянья: как получил дядя от персов грамотку о выкупе, так пришел в великое негодование. Разорвал он ее, на пол бросил, ногами затопал. Кричал, что де не собирается всякую теребень кабацкую выручать и что если племянничек его заботы об себе не ценит, а, напротив, безобразия учиняет, то пусть сам же и выпутывается.

Обозленные работорговцы отпинали Глеба ногами, выместив таким образом на нем свою досаду за долгое бесплодное ожидание. Они-то уверились в получении выкупа, ан нет – не свезло им. Вот и продали они Глеба на пиратскую галеру гребцом.

…Когда же на галере молодец обнаружил Харитонову руку, то хотел было сразу выкинуть за борт эдакую дрянь, да вдруг на пальце увидал колечко с камушком: горел камушек ровно уголек, манил к себе. Глеб снял перстенек, поглядел недолго на дивный камень, да и надел тот перстенек на свой палец.

Словно огнем руку охватило, будто колечко только что из горнила вынули. Едва сдержался молодец, чтоб не вскрикнуть от боли, и уже по-иному взглянул на нежданную обнову. А камушек-то словно успокаиваться начал: цвет свой пламенный пригасил, а потом и вовсе мигнул искрами раз-другой да и погас, стал невзрачным и черным.

Пожал плечами Глеб на странности эдакие, да и спать лег. А то ведь персы проклятущие до свету на весла опять посадят. Но с той минуты сменилась судьба у молодца, хоть сам он об этом и не догадывался.

В следующем плавании случилось так, что обронил надсмотрщик над гребцами ключи от оков аккурат рядом с Глебом, тот их приметил да и пригреб ногой под лавку. А ночью отомкнули все рабы свои кандалы, напали на своих хозяев и перебили их. Особливо поиздевались они напоследок над капитаном пиратским, который злобностью своей и жестокостью даже команду свою стращал, а не токмо рабов.

Поделили освободившиеся рабы добро, пиратами награбленное, приплыли в маленький порт, где Глеб, единодушно предводителем избранный, помог всем своим сотоварищам определиться в дальнейшей жизни. Разбрелись люди кто куда: всех ждала родная сторонка, с коей многие уж и не чаяли свидеться. А вот Глеба отчего-то домой не тянуло. Да и доля его от пиратских сокровищ изрядной была: ларец с драгоценными каменьями достался молодцу.

Захотелось русичу по свету постранствовать, поглядеть на разные страны заморские. Да и зол он был на дядю своего изрядно за то, что не захотел тот его выкупить. Глеб, конечно, понимал, что сам виноват был, но все едино горела душа обидою.

Так и случилось, что, приодевшись в платье персидское да купив хорошего коня и саблю отменного булата, принял Глеб облик знатного путешественника. Когда мошна полна золота, отчего бы и не постранствовать?

Весела и удачна была дорога молодца, открывались перед ним двери лучших караван-сараев, угодливо склонялись купцы в лавках. Без счета тратил Глеб деньги, не думал о завтрашнем дне. Да и откуда в юности беспечной возьмется мудрость, знающая нужду?

Сколь прекрасна была Персия с ее вечно зелеными садами, с роскошными дворцами и гордыми минаретами! Дивные места повидал Глеб в своем странствии и многие диковинные вещи. Но более всего поразил молодца шахский выезд в Исфагани, когда впервые увидел он слона. Исполинский зверь, доселе невиданный Глебом, так потряс его воображение, что захотел он увидеть волшебную страну, где водятся слоны в изобилии.

Это горячее желание привело молодца на торговое судно, отплывающее в Индию.

Удача не покинула Глеба в этом путешествии: ветер всю дорогу попутный дул, наполнял паруса, что весело несли судно по волнам. А дорогу коротал он с одним купцом, который отправился в великую страну за шелком. Выучил тот Глеба премудрой игре в шахматы, каковую сам узнал в Индии. Ведь страна эта не только своими искусными ремесленниками славилась, кои выделывали изумительные по красоте вещи, но и мудрецами, что познали великие тайны сотворенной Господом земли, хоть и были язычниками.

Дивился купец персидский на то, как быстро освоил Глеб игру. А тот и впрямь через седмицу уже стал обыгрывать купца. Почтенный торговец звал молодца к себе в помощники, говорил, что стар уже, а сыновей не послал ему Аллах. Лишь две дочери были у купца, и любую из них предлагал он в жены Глебу. Молодец лишь посмеивался на эти слова: уж жениться-то ему сейчас и вовсе без надобности было.

Подошло к концу плавание, и берег Великой Бхараты, страны сказочных чудес, показался вдали. Вскоре корабль бросил якорь в маджапурской гавани.

Маджапур потряс Глеба своим древним величием, все в нем было: прекрасные храмы и дворцы магараджей, дивные статуи языческих богов, роскошно убранные драгоценными каменьями. Дивился молодец и тому, что ходят свободно обычные коровы, почитаемые индусами как священные животные. А вот величественные слоны бревна таскают, словно простая тягловая скотина.

Довелось Глебу и самому прокатиться на слоне. Дух захватило у него, когда гигант, на спину коего молодец взобрался, встал в полный рост и с гордой тяжеловесной грацией двинулся вперед. Погонщик слона объяснил Глебу, как добродушны эти большие звери. Раскрывши рот, слушал русич байки прожаренного солнцем погонщика о силе, мудрости и верности слонов. Дивно показалось Глебу, что почитают индусы слона воплощением бога мудрости Ганеши.

Решил молодец подольше задержаться в Индии, тепло распрощался со своим попутчиком, купцом персидским, пожелав ему удачи. Глебу хотелось побольше узнать о загадочной волшебной стране, куда завело его неуемное любопытство. Жилье он сыскал себе опять же у купца, старинного друга своего попутчика. И через месяц уже сносно мог даровитый молодец изъясняться со своим хозяином, почтенным господином Раджанандой, на его языке.

Целыми днями бродил Глеб по улицам Маджапура под палящим солнцем. Останавливался поглазеть на факира с камышовой дудочкой, который заставлял своей заунывной игрой танцевать страшную ядовитую кобру. Пробовал незнакомые кушанья и необычные сладости. Дивился на крупные, остро пахнущие цветы. Одежда индусов забавляла Глеба: ему странным казалось их умение просто заворачиваться в кусок ткани. Женская одежда называлась сари, а мужская – дхоти, хотя разница была лишь в длине потребного куска ткани.

А еще дюже нравились ему смуглые черноволосые индийские девицы и женщины. Ходили закутанные в тончайшие шелка красавицы, плавно покачивая бедрами и позванивая браслетами, коими украшали они и руки и ноги. Более всего пленился молодец юной уличной плясуньей. Не мог он глаз от нее оторвать, когда она танцевала в пестрых блестящих одеждах под мерный, завораживающий перестук барабанов-мриданг, на которых играл старик в тюрбане и дхоти, и пела высоким и звонким голосом, будто птичка.

Окончив танцевать, красавица пошла по кругу зрителей, подставляя сложенные чашей ладони. Люди одобрительно гудели и давали ей мелкие серебряные и медные монетки. А Глеб положил в ладони девушки золотой. Когда же подняла она взгляд на столь щедро оценившего ее танец господина, то он улыбнулся ей, стараясь сказать глазами, что пленен ее красотой.

Плясунья потупилась смущенно и робко улыбнулась ему в ответ. Сердце Глеба преисполнилось радостью и, когда разошлась толпа смотревших, то он, держась в отдалении, пошел следом за стариком и девушкой. Дважды еще собирал старик громкими выкриками людей, а красавица танцевала для них. И каждый раз клал Глеб в ее ладони золотую монету.

Солнце стало клониться к закату, и старик с девушкой направились к окраине города, где жили в тростниковой лачуге, обмазанной глиной. Юная плясунья уложила старика отдыхать на плетеную лежанку, а сама, не переставая весело напевать, принялась хлопотать у маленького очага в крошечном дворике.

Глеб смотрел на нее, прячась за раскидистым баньяном, и не мог налюбоваться на ее гибкий стан и грациозные движения. Казалось, что, и справляясь со стряпней, девушка продолжает танцевать. Наконец молодец не выдержал и, подняв с земли маленький камушек, ловко запустил его в блестящий медный горшок с молоком, что был в руках у красавицы.

От неожиданности она вскрикнула, выронила горшок, но, изогнувшись в немыслимой позе, умудрилась подхватить его у самой земли, не пролив ни капли. Сердито сдвинув брови, девушка заозиралась по сторонам, ища глупого шутника. И взгляд ее встретился с немного смущенным взглядом Глеба…

Так познакомился молодец с шестнадцатилетней сиротой Рукмини, которую воспитывал дед. Девушка с детства мечтала стать храмовой танцовщицей девадаси, но когда погибли ее родители, ей пришлось оставить свою мечту и заботиться о дедушке, зарабатывая на хлеб ремеслом уличной плясуньи.

Красавец Глеб сразу пленил сердце Рукмини и своей щедростью, и ласковым взором теплых карих глаз. Юной девушке по нраву пришелся статный богатый господин, и вознесла она благодарственные молитвы в храме Савитри, что была покровительницей супружества.

А молодец влюбился в первый раз в жизни, зажгла в его душе светлое пламя любви юная чужестранка своей необычной красой. Да еще и то, что, как и он сам, сиротою она была горькой, привязало его к девушке накрепко.

Уходили они по вечерам, когда ложился отдыхать от дневных трудов дедушка Рукмини, бродить по прекрасному городу и по цветущим лугам, что окружали Маджапур. Глеб рассказывал любимой плясунье о далеких странах, а она пела для него и танцевала в лучах заходящего солнца.

А вокруг безумствовал весенний месяц магадха, когда пробуждается для любви все живое. Так и случилось, что отдала Рукмини свою непорочность пылкому русичу. Ни о чем в те минуты не думали влюбленные, ничего вокруг себя не видели, когда тела сливались в единое целое, взмывали их души к звездам…

Да и после ничего не опасалась девушка, верила она любимому, более чем себе. Глеб также в мыслях не держал обмануть прекрасную плясунью, которую любил всей душой. И были счастливы влюбленные, не чаяли они, что нависла над ними беда.

Богатый толстяк Кумбхакарна давно положил глаз на Рукмини и даже просил у ее деда продать свою внучку ему в наложницы. Да только отказал ему старик. Тогда оскорбленный Кумбхакарна стал преследовать девушку, суля ей за любовные утехи подарки богатые. Рукмини же опозорила толстяка прилюдно, обругав всячески и прося у окружающих защиты от развратника. С тех пор затаил богач зло на гордую маленькую плясунью и ждал подходящего случая отомстить ей.

Когда же Кумбхакарна приметил, что исчезает куда-то по вечерам Рукмини, то решил он проследить за ней. А увидев ее с красивым молодцем, преисполнился жгучей ревностью и измыслил страшное.

Через несколько дней он встретил идущую в храм Савитри девушку, преградил ей дорогу и закричал во все горло:

– Эй, люди! Посмотрите на эту бесстыжую, она отдалась иноверцу, а сама без всякого стыда идет в храм Великой Богини!

На его крики стали собираться люди. Рукмини стояла с опущенной головой, и ее щеки пылали от стыда, а сердце заходилось от страха. Она знала, как беспощадны могут быть люди к потерявшей невинность девушке. А толстяк продолжал кричать:

– Видите, как она испугалась!? Если бы это не было правдой, то она бы не опустила голову! Так бейте же ее!

С последними словами, Кумбхакарна толкнул Рукмини на землю, схватил камень и с силой бросил в нее. Камень попал девушке по лицу и рассек бровь. Тонкая струйка крови потекла из раны. Танцовщица заслонила голову руками, но камни уже градом посыпались на нее…

Через недолгое время все было кончено: растерзанное тело Рукмини осталось лежать в пыли перед храмом, а толпа под предводительством мстительного толстяка, потрясая палками и камнями, двигалась к дому купца Раджананды, где жил Глеб.

Сам же купец возвращался домой поле молитвы в храме Куберы, покровителя богатых и удачливых. Он увидел мертвую девушку и яростную толпу людей, быстро удалявшуюся от храмовой площади, где лежало тело несчастной Рукмини. Когда по выкрикам толстяка-предводителя торговец понял, куда и зачем эта толпа направляется, то опрометью кинулся к дому.

Там он застал Глеба, который с безумными глазами смотрел на свой перстень. Молодца терзала боль и непонятный холодный ужас сковал его сердце. Он никак не мог прийти в себя с тех пор, как увидел вспышку багрового огня в камне своего кольца. К тому же рука его была точно огнем охвачена.

Кое-как удалось Раджананде привести Глеба в чувство. Питая к умному и доброму чужеземцу искреннее расположение, купец хотел спасти его. Он потащил еще плохо соображавшего молодца к выходу на задний двор, по дороге пытаясь втолковать:

– Глеб, тебе надо бежать немедля! Кто-то выследил тебя и Рукмини, и сейчас огромная толпа людей идет сюда, чтобы тебя убить!

Русич вырвал свою руку у Раджананды и сказал:

– Без Рукмини я никуда не уйду.

Купец горестно ответил ему:

– Друг мой, спасайся сам, а ей ты уже не поможешь: Рукмини мертва. Они забили ее камнями. Беги же скорей, а я попытаюсь их задержать.

Ошеломленный этим страшным известием, Глеб более не сопротивлялся другу и быстро пошел к выходу…

Ночь безутешный молодец встретил на корабле, который отплыл в Персию. Раджананда убедил людей, что в его доме нет иноверца, и направил их по ложному следу, а потом собрал Глебовы вещи и деньги и устроил друга на корабль. Там купец сердечно простился с русичем, горюя, что приходится им расставаться при столь страшных обстоятельствах.

Глеб сидел на палубе и глаза его смотрели вникуда. Жестокая боль поселилась в его сердце после того, как узнал он о смерти любимой. Знал молодец, что уж никогда более никого полюбить он не сможет так, как любил юную плясунью Рукмини…

ГЛАВА 5

Почти два года уже странствовал Глеб вдали от родины, и снова он был в Исфагани, откуда начались его приключения. Судьба была благосклонна к молодцу, и удача сопутствовала ему. Вот только после гибели любимой появилась у него меж бровей горькая морщинка. Лишь одним утешался Глеб, что не довелось ему видеть Рукмини мертвой. Запомнилась ему любимая со счастливым лицом и радостными глазами. Часто вставал перед молодцем этот образ…

В Исфагани русич нашел своего давнего знакомца, того самого купца, с которым плыли они вместе в Индию. Омар, а так звали купца, был рад новой встрече и радушно принял Глеба, позволив тому пожить в своем доме. Но мрачен и печален был молодец, не похож он стал на самого себя прежнего. Чтобы помочь другу развеяться, купец Омар предложил Глебу как-то сходить в богатый караван-сарай, где по вечерам достойные люди Исфагани собирались, чтобы сыграть в шахматы или в кости.

Русич согласился, ибо еще в пути полюбил игру мудрецов. Поначалу так оно и было: Глеб только в шахматы играл с седобородыми сановниками. Но все более он совершенствовался в этой игре, и вскоре уже наскучило молодцу неспешно переставлять фигуры. А вот азарт игры в кости как-то сразу увлек Глеба, да и выигрывал он почти всегда – лихая девка-удача была на его стороне.

Пристрастился он к этой порочной забаве, втянулся так, что уж стал похаживать и в другие заведения, где можно было встретить и не столь достойных людей, как любители шахмат. Да и запретного для мусульман вина здесь можно было вкусить.

Качал неодобрительно головой Омар, когда возвращался домой пьяный Глеб, встряхивая отяжелевший кошель, просил друга образумиться и остепениться. Но напрасны были его увещевания. Думал молодец, что ничего худого с ним не случится.

Но как-то довелось Глебу обыграть в пух и прах какого-то заводного старикашку. Тот никак не мог остановиться, все отыграться пытался. Проигравшись же подчистую, старик сделался бледен и вышел вон, горестно покачиваясь.

А когда Глеб, пребывая в хорошем расположении духа и будучи немного навеселе, собрался домой, то подошел к нему мальчик лет семи-восьми в оборванной одежде и, униженно кланяясь, сказал:

– О достойный господин, пощадите нас во имя Аллаха! Вы обыграли сегодня моего дедушку, и теперь мы с ним остались голодными. Будьте милосердны, господин, верните проигранные деньги!

Мальчонка действительно выглядел очень голодным, но подвыпивший Глеб не обратил на это внимания и грубо ему ответил:

– Лучше бы ты честно просил милостыню, а не выдумывал эдакие байки несуразные: кто ж проигранные деньги обратно просит? А ежели и не врешь, то пусть твоему деду впредь наука будет: не садись играть, коли не на что! Так что проваливай, малец!

С этими словами молодец отпихнул с дороги голодного ребенка и зашагал прочь. А несчастный мальчик остался стоять, размазывая по чумазым щекам горькие слезы. Он понял, что нет проку просить справедливости у богатого господина…

В эту ночь, когда плакал и не мог уснуть от голода скорчившийся на жесткой подстилке мальчик, Глеб проснулся от боли в правой руке: пылала она, точно жарким огнем объятая, и камень в кольце разгорался опять багровым пламенем. Несколько долгих тягучих мгновений длился этот кошмар, а потом все успокоилось. Молодец отер со лба холодный пот и попытался снова уснуть, да не тут-то было! Так и проворочался он до утра, а понять ничего не смог.

Поутру рассказал он все своему другу Омару, и тот рассудил, что поступил Глеб правильно, а побирушки нищие вконец распоясались, житья благородным людям от них нет. Да еще просил купец молодца не ходить более по таким низким местам, не позорить своей чести. Выслушав Омара, Глеб успокоился, а вскоре и вовсе забыл о странном случае. Но по притонам игорным шляться не перестал. Только с небогатыми людьми играть уже более не садился.

Через две седмицы приметил Глеб, что друг его пребывает в глубокой скорби. Приступил молодец к купцу с расспросами, и Омар поведал ему причину своего горя:

– Есть у меня старый недруг, Джамшед, порази его шайтан! Так вот он все время пытается перейти мне дорогу в торговых делах. О честности же вовсе не ведает этот мздоимец! И вот недавно ему удалось снова мне напакостить, причем так, что хуже некуда: перехватил этот сын греха у меня заказ самого шаха на индийские шелка. А ведь тому, кто исполнит шахское повеление, и прибыль будет немалая, и почет большой. Вот чую я сердцем, что сплутовал Джамшед, а доказать ничего не могу! Видно, на старости лет прогневил я чем-то создателя, и отвернулся он от меня, лишил своего всеблагого покровительства!

Глеб посочувствовал горю Омара и спросил:

– А неужто нет способа устранить этакого злодея с твоей дороги? Как-нибудь указать сиятельному шаху, что аспида он пригрел неблагодарного, а верного слугу своего обидел?

От этих Глебовых слов просветлел купец лицом, словно хитрая какая думка у него появилась. Немного помолчав, он обратился к Глебу:

– Друг мой, ты ведь всякие языки разумеешь?

Глеб утвердительно кивнул, и Омар продолжил:

– Так составь грамотку, чтобы всякому, кто ее прочтет, стало ясно: Джамшед с заговорщиками связался и злоумышляет против великого шаха. А потом ты ему под видом торгового гостя иноземного и подсунешь в дом эту грамотку, он-то ведь тебя не знает, вот и не заподозрит ничего. Я же тайное письмо отправлю верховному визирю, дабы учинить обыск в Джамшедовом доме. Так мы с тобой этого сына греха и изведем!

Русич признал, что задумал купец изрядную хитрость, да только сомнение Глеба взяло: не перегибает ли Омар палку? Но тот поспешил уверить друга в том, какой низкий и недостойный человек Джамшед и что задуманное ими как нельзя более правильно. В конце концов Глеб согласился и сел писать нужную грамотку, кою и составил вскорости со всем тщанием. Было это как бы послание к Джамшеду о том, что верные его сподвижники во всем с ним соглашаются и ждут только подробного плана дворцовых покоев, чтобы напасть на шаха. Государя же персидского в этом письме называли тираном и поносили всякими словами.

Богато одетый Глеб явился к Джамшеду. В рукаве русича пряталось подложное письмо, да еще дал ему Омар амулет огнепоклонников, чтобы уж наверняка оговорить соперника: ежели в измену не поверят, то уж богоотступничество ему никак не простится.

Затеял молодец с купцом долгий разговор о товарах и ценах, рядился да ладился всяко, а сам тем временем приглядывал местечко подходящее, куда можно улики подсунуть. Наконец он решил, что лучше всего их спрятать в скатанный ковер, стоящий в глубине лавки. И когда Джамшед ненадолго вышел распорядиться, чтобы гостю подали прохладного щербета утолить жажду, Глеб ловко и незаметно проделал задуманное. Потом провел еще некоторое время в лавке и душевно распрощался с хозяином, заверив того в своем глубоком интересе и полнейшем почтении.

Русич так провел беседу с купцом, что ничего не подозревающий Джамшед остался доволен новым знакомством, которое сулило ему в будущем немалую прибыль. А Глеб отправился к своему другу Омару и подробно обсказал ему, как все устроилось.

В тот же день, дабы не терять времени даром, Омар составил на Джамшеда донос и отправил его на имя главного визиря. Через несколько дней во время обыска шахские стражники нашли и письмо и амулет, которые полностью уличали Джамшеда в злонамеренности против сиятельного шаха и исламских устоев. Купца бросили в яму, а через месяц жестоко казнили, отписав все его имущество в шахскую казну.

Омар ликовал, устранив со своей дороги опасного конкурента и получив обратно шахский заказ. К тому же посулили купцу должность постоянного поставщика шахского двора, что удвоило его радость. Находясь в состоянии полного приятства, Омар одарил своего друга и помощника Глеба, когда же тот начал было отнекиваться, то купец и слышать ничего не хотел об отказе.

А сам Глеб в день казни Джамшеда снова испытал приступ пылающей боли от вспыхнувшего багровым огнем камня в перстне. Только теперь боль была гораздо сильнее и длилась не в пример дольше прошлых случаев, да камень пылал как-то особенно яростно. А ночью горькие видения посетили русича во сне.

Привиделась ему любимая плясунья Рукмини, только снилась она Глебу мертвой. Ее окровавленное истерзанное тело в разодранной одежде лежало на земле, а в широко раскрытых неживых глазах отражались холодные злые звезды.

А еще полные слез голодные глаза несчастного мальчика смотрели с перекошенного злобой лица Джамшеда, отрубленная голова которого покоилась в луже крови…

В холодном поту проснулся Глеб и более не заснул. Он мучительно перебирал в памяти все, что успело случиться в его не такой уж и длинной жизни, но никак не мог понять, что он сделал не так, за какие прегрешения господь отнял у него любимую и послал ему этот кошмар.

После этого достопамятного случая веселость нрава покинула русича, стал он печален и задумчив. Лишь за игрой в кости оживлялся Глеб, когда азарт заставлял его забыть обо всем на свете. Игра все еще увлекала молодца, но удача постепенно покидала его. Злосчастный талисман, снятый с отрубленной руки, с самого первого дня медленно, но верно вел его по цепи роковых случайностей к гибели. Жизненный путь Глеба заканчивался.

Через несколько месяцев удача словно решила сделать ему последний подарок: он снова весь вечер выигрывал и на радостях пил кубок за кубком, угощая всех вокруг. В отдалении от игроков сидели два мрачноватых и заросших бородами по самые глаза человека. Они весь вечер следили за Глебом, переглядываясь и перешептываясь друг с другом. Когда же молодец почуял, что уже пьян изрядно и, прекратив игру, нетвердой походкой отправился восвояси, эти двое последовали за ним.

В мыслях тати держали порешить молодца и обобрать подчистую. Не был бы Глеб в подпитии, не справиться бы им вовек. Но в эту ночь судьба была на стороне грабителей. Обнажив длинные кривые ножи, они накинулись сзади на русича. Он не успел ничего понять, когда одно лезвие вонзилось ему в бок, а другое – под самое сердце. Как подкошенный, рухнул Глеб на землю, а один из убийц перерезал ему для верности горло. Потом грабители споро обшарили мертвого молодца, собрали все драгоценности и срезали с пояса туго набитый кошель. Не погнушались они и простым серебряным колечком с черным камнем.

Все добришко, с убиенного молодца снятое, запродали они одному смелому купчишке, который не боялся связываться с ворами и убийцами и скупал у них краденое задешево. От этого купчишки и попал через многие руки полный украшений ларец, где непростой перстенек своего часу дожидался, к яицкому торговому гостю. Оный же гость отдал дешевое колечко своему приказчику за усердие. Да видно не от сердца тот подарочек сделан был.

ГЛАВА 6

…Надежды Ефима на атаманову милость оправдались: на дуване Разин прилюдно поблагодарил молодого казака, изрядно денег отмерил и назначил в свою сотню. Видно, высоко ценил спасение своей жизни Степан Тимофеевич.

Обласканный казак за атаманову милость премного благодарен был, а на деньги жалованные учинил казакам, шедшим теперь с ним в одной сотне, изрядную попойку, за что снискал любовь и уважение оных.

И не было теперь у Разина казака более отчаянного и бесшабашного, чем Ефим Парфенов, который брался за любое поручение и, пьянея в битве, рубился, нисколько не сторожась, словно хранила его теперь неведомая сила.

С тех пор, как надел он на руку родительский талисман, удача действительно стала ему сопутствовать, и словно по волшебству на пути неминуемой гибели обязательно подворачивался кто-то другой, а Ефим выходил из любой переделки без единой царапины.

Но, сам того не замечая, он становился слишком жесток: не смущали его убийство и пытки. Самолично порешил Ефим безвинных стрельцов по приказу Разина, когда они ушли прочь, не пожелав остаться в вольном войске; он же и пытал каленым железом боярских людишек, найденных голутвой, которая кричала, что сплели, мол, они заговор с остатними стрельцами и хотят извести батюшку Степана Тимофеевича. И казнить мог, не морщился, срубая голову, лишь поглядывал на камень перстня.

Бойкие на язык казаки дали ему прозвище: Ефим-Кат. Узнав об этом, он только усмехнулся:

– Что ж, я и есть палач для кровопивцев, что долго над бедным людом измывались, а за ради атамана нашего я любую службу справлю.

…Сидя в Яицком городке, Разин не был отрезан от остального мира: ему удавалось тайно связываться и с Доном, и с Астраханью – везде были у него сторонники. Да и окольными путями, несмотря на то что по государеву приказу поднимали всех воевод и служилых людей против вольного атамана и перекрывали все пути-дороги стрелецкими заставами, умудрялись пробиться к Яику казаки и голутва. Да шли не порожние, а со всей справой казацкой, да с воинским припасом, даже струги по степи волокли. И росло войско Стенькино, а по всей уже Руси гуляла-ширилась молва народная о спасителе и радетеле за бедный люд, удалом атамане Степане Тимофеевиче.

Сам же Разин решил не давать казакам застаиваться на сытом житье в Яицке и по осени учинил набег на улусных людей едисанского мурзы Али, каковой был крепкой надеждой воевод в борьбе с разинцами.

Налетели вихрем казаки на улусных людей, пожгли-разграбили улус, богато взяли пожитков и полонян, да и возвернулись почти невредимыми. И опять отличился Ефим Парфенов удалью и удачливостью. По возвращении взял себе лишь малую толику добра на дуване удалец, а остальное поделил меж другими. Удивлялись такому казаки, говорили, что неразумен Ефим, мол, не век воевать, а опосля как, на что жить думает?

Усмехаясь, отвечал он им, что успеет еще, а сейчас молод он и не время ему за собой обоз с добром таскать.

…А в начале весны, когда подходила к концу Разинская зимовка в Яицком городке, осадил крепость воевода Безобразов с войском стрелецким большого числа и с калмыками, пытаясь принудить атамана повиниться и сдаться. Но в ответ Разин повесил посыльных и учинил, выйдя из города, лихой бой, в котором бит был воевода и многих людей потерял, а сам бесславно бежал.

Еще не раз приезжали к Стеньке послы, привозили грамоты угрозные и грамоты с прощением, но хитрил атаман, ждал весны, копил силы, собираясь в персидский поход.

ГЛАВА 7

После того как Разин вместе со всем своим войском вышел в конце весны из Яицкого городка, вся его немалая ватага словно в воду канула. А в середине лета внезапно налетели казацкие струги с моря на владения персов меж Шемахой и Дербентом. И так грозно было и удачливо войско вольного атамана, что с плачем взывали правоверные к аллаху, моля избавить от страшной нежданной напасти.

Вместе с присоединившимся к нему отрядом пробившегося с Дона Сережки Кривого Стенька разорял деревни и брал ясырем и мужчин и женщин, меняя потом пленников на православный люд, томящийся в персидском полоне.

Велико же было удивление Ефима, когда в одном из освобожденных полонян узнал он Григория, бывшего нареченного своей сестры, которого уж давно даже мать родная поминала в заупокойной молитве. Поседел казак, покрыт был шрамами, тяжко ему приходилось в неволе: выглядел он в свои тридцать с небольшим как старик. Но Ефим надеялся, что не все еще для старого друга потеряно и погуляют они с ним славно под предводительством удалого атамана.

После того как Григорий пришел в себя, был отмыт, переодет и накормлен, сидя у костра за чаркой вина, поведал он Ефиму про свою судьбинушку.

…Изрубили его в тот памятный день басурманы знатно, но живуч был казак и, видя такую беспримерную храбрость и стойкость, персы не стали добивать Григория и за борт не бросили, а увезли с собой, подлечили и продали как сильного и крепкого раба шемаханскому купцу. Но строптивый невольник не устроил торговца, и казака снова продали … Сменив пятого хозяина, Григорий поумнел: прикинувшись послушным, стал он с другими пленниками готовить побег. И все бы удалось, не окажись среди них предатель, и попал казак гребцом на галеру. Не чаял он там живу быть: адом казалась ему галера. Да видно не судьба ему была помереть – напали на их корабль пираты гишпанские, и снова был продан Григорий с невольничьего рынка… Помотало его изрядно, а в последний перед внезапным освобождением год попал он в эту деревню. Разинцы захватили сына хозяина Григория, и потому хозяин с радостью обменял невольника на своего наследника…

Помолчав немного и выпив чарку, Григорий задал другу вопрос:

– Ефимушка, а что сестра твоя, Дарьюшка?

Ефим отвел глаза.

– Да не молчи ты, сказывай! Неушто?.. – и Григорий вперился в лицо Ефима ждущими испуганными глазами.

Тяжело вздохнув, тот поведал, что жива Дарья, да не поминает более когда-то милого казака. Давно уж замужем за сотником и сыны возрастают.

Эта новость поразила Гришу, как гром среди ясного неба. Сначала он просто смотрел на огонь невидящими остановившимися глазами, а потом потребовал от друга обстоятельного рассказа. Тот сперва отнекивался, не желая своими речами бередить свежую душевную рану Григория, но в конце концов сдался и поведал все о страшных событиях, последовавших за тем неудачным походом, который надолго увел Гришу от родного Царицына.