Аниськин и сельские гангстеры Курочкин Максим

Глава 3

Печной дед

Встал Костя, по своему обыкновению, рано. Ему вообще нравилось вставать под петушиные крики. В этом было что-то ритуальное, что-то колоритное, немного сказочное.

– Надо бы петуха поголосистее завести, – решил он. – Пусть вместо будильника вкалывает, а то соседских плохо слышно.

Мысль о щенке овчарки ушла куда-то далеко, в подсознание. Если бы кто сказал Константину, что неделя жизни в деревне сделает из него частного собственника козла и петуха, он поднял бы этого нахала насмех. Теперь же подлая мыслишка о том, что негоже оставлять будущего петуха без гарема, уже заюлозила в темных и непознанных глубинах загадочной мужской души.

Решив посоветоваться насчет петуха с квартирной хозяйкой, жившей в соседнем доме, Комаров принялся за работу. С помощью только дедуктивного метода невозможно было распутать это дело. Главная работа, как подозревал Костя, предстояла со свидетелями. А это значило, что сегодняшний день предстояло начать с визитов к соседям подозреваемого и погибшего, на место работы последнего и в исправительно-трудовую колонию, где отбывал срок Куроедов.

«Внешний вид работника государственного сыска, – вспомнил Комаров слова Виктора Августиновича, – должен подчеркивать его внутренние качества. Если следователь одет, как разгильдяй – значит и относятся к нему как к разгильдяю. Если он одет, как шеф албанской разведки, то и доверяют ему как шефу албанской разведки».

Из лекций любимого преподавателя вытекало, что элементарным переодеванием и небольшой актерской игрой можно было достигать цели гораздо быстрее, чем сложными психологическими приемами.

После недолгих раздумий, Костя решил одеться строго и официально. Сельского участкового должны были уважать и побаиваться, а что, как не фуражка вкупе с кобурой внушает уважение и легкий мандраж? Тщательно побрившись и щедро плеснув на щеки одеколона, Комаров туго затянулся во все ремни, пристегнул кобуру и щедро набил папку официальными бланками.

Первый визит он решил сделать в колонию. Здесь проблем не возникло. Куроедова помнили плохо, сидел он немного, вел себя тихо. Срок Сергею дали за драку. Драка – как драка, обычные разборки между мужиками. Но пострадавший подал заявление, продемонстрировав вывихнутую челюсть и пару синяков, тут же наслоились нетрезвое состояние и ношение холодного оружия, которым Сергей не воспользовался, в общем, парня посадили. После отсидки он не захотел возвращаться в родной городок и осел в Но-Пасаране, чем и обрек себя на гибель.

Чуть больше сведений дал визит на постоянное место работы Куроедова. Секретарша директора мелькрупкомбината, увидев человека в форме, ойкнула и прикрыла рот рукой, будто она, по меньшей мере, радистка Кэт, а Костя – агент гестапо. Так она и сидела, пока участковый официальным тоном не потребовал провести его к директору. Директор побледнел при виде официальной формы и кобуры, и лишь когда Костя объяснил цель своего визита, глубоко вздохнул, залпом выпил стакан воды и предложил юноше присесть.

– Я, к сожалению, плохо знаю некоторых работников, – развел он руками. Меня, правда, предупреждали, чтобы не брал в бухгалтерию бывшего уголовника, но человеческая доброта, книги Макаренко, акции «Гринпис» просто вынудили меня не бросить камень в его огород.

– Кто конкретно предупреждал, чтобы вы не брали на работу Куроедова? – сделал пометку в блокноте Костя.

– Я не помню, люди, – у директора вытянулось лицо.

– Мне нужны фамилии этих людей, – строго потребовал Костя.

– Может, вы хотите побеседовать с работниками бухгалтерии? – начал торговаться директор.

Комаров понял, что ничего толкового и даже бестолкового в этом кабинете он больше не услышит.

Бухгалтерия оказалась довольно большим помещением со всеми удобствами. Здесь было все для комфортного существования в течении длинного рабочего дня. На электрической плитке, в предвкушении скорой кончины, злобно шипела картошка в сметане, на экране старого телевизора «Электрон» извивались в страстных объятиях герои очередного аргентинского сериала, работники дружно коротали время в ожидании «перекуса перед обедом».

Костя очень не любил отрывать людей от дел и от отдыха. Но положение обязывало. Если сразу создать себе имидж робкого и стеснительного служителя закона, то от этого клейма не отвяжешься всю оставшуюся жизнь. Так, по крайней мере, обещал Виктор Августинович.

– Кто здесь главный? – забыв поздороваться, рявкнул Комаров.

– А кого надо? – лениво, не оборачиваясь, ответила женщина с мясистой спиной и затылком с войлокообразными завитушками.

– Главного бухгалтера, – послушно ответил Костя.

– Ну, я главный бухгалтер, – обернулась женщина.

С лица женщина была еще неприятнее, чем со спины. В ее физиономии не было ничего уродливого, лицо – как лицо, но цепкий, пронизывающий буквально насквозь взгляд неопределенного цвета глаз, тесно сжатые тонкие губы, тройной, рыхлый подбородок создавали картину не просто необаятельную, а чрезвычайно отталкивающую.

Выражение лица немного изменилось при виде собеседника. Правда, не в лучшую сторону. Видимо, бухгалтерша попыталась улыбнуться, по крайней мере, тонкие губы растянулись и стали еще тоньше, обнажив два ряда золотых зубов.

– Анфиса Афанасьевна, – почти ласково представилась она, – рада буду служить.

– Участковый Комаров Константин Дмитриевич, – не остался в долгу Костя. – Я по делу об убийстве в орешнике.

Компания бухгалтеров обрадовано вскочила и вразнобой затараторила:

– Ужас, ужас, просто ужас какой-то, я всю ночь не спала, – причитала молоденькая, с плутоватыми глазами и яркими веснушками.

– Я чувствовал, что этим дело кончится, – сурово вещал средних лет дядечка, – давно должно было это произойти, так просто не могло все оставаться.

– Ти-хо, – скомандовала Анфиса Афанасьевна. Все по местам! Говорить буду я и Константин Дмитриевич. А когда я говорю – все должны умолкнуть!

Видимо, такой тон считался хорошим тоном в этой сплоченной компании. Все живо расселись за свои столы, конопатая приглушила громкость телевизора, а дядечка включил чайник.

Костя, не торопясь, достал из папки протокол опроса, заполнил шапку и задал первый вопрос конопатой, которая назвалась Светкой Рябушкиной.

– Что вам известно по этому делу?

– Да все, – гордая тем, что ее спросили первой, смело ответила она.

– Говорите конкретно, – обрадовался обнадеженный Костя.

– Бирюк-на-окраине убил Сережу за то, что он залез к нему за шампиньонами, убил ножом в сердце и спрятал в орешнике. Сережу жалко, а Бирюка вы хорошенько накажите, чтобы неповадно было! И бассейн свой пусть закопает, в прошлом году мамина Ночка в нем ногу сломала!

– Из каких источников вам известно о причастности Куркулева к убийству? – задал следующий вопрос Комаров.

– Чего? – не поняла конопатая.

– Я спрашиваю, кто донес до вас данную информацию?

– Кто тебе все это набрехал? – помог Косте дядечка.

– А-а-а, – дошло наконец до Светки, – да все говорят. У любого спросите.

– Перечислите имена и адреса всех граждан, кто набрех… рассказал вам о виновности Куркулева.

– Маринка Зацепина, – загнула палец конопатая, – Танька Славина, Ирка Прудникова, Инка Афиногенова, Людка Буцкая, Ирка Новичкова, Элька Чеснокова…

– Подождите, я не успеваю, – попросил Костя.

– Да не слушайте вы ее, – добродушно пробасил дядечка, наливая и подавая Косте крепкий, ароматный чай, – ничего путного она вам не скажет. Болтают девчонки между собой, собаки лают – ветер носит.

– И правда, – поддержала его Анфиса Афанасьевна, – не слушайте вы эту пустобрешку. Иди-ка, лучше, отнеси директору накладную, – приказным тоном велела она конопатой.

Девушка надула губы и резко выхватила из рук главбухши протянутую ей папку.

– Стойте, – остановил их Костя, – я должен все зафиксировать.

Он добросовестно записал имена и адреса бесчисленных подружек конопатой и только после этого отпустил ее к директору.

– Смирнов Иван Васильевич, – представился дядечка, – начальник горохового цеха.

– Я думал, что вы – тоже бухгалтер.

– Да нет, это я к девочкам на картошечку забежал, – хихикнул Смирнов, потирая руки, а вообще мой цех – во-о-он стоит, – он почти насильно подвел юношу к окну и заставил его во всех подробностях разглядеть цех.

Начальник горохового цеха дал участковому, не в пример конопатой, довольно ценную информацию. Он не спешил с выводами, не обвинял Бирюка, дал суховатую, но детальную характеристику Куроедову. Некоторые моменты особенно заинтересовали Комарова. Так, любопытным показался Косте тот факт, что мужчина с подмоченной репутацией пользовался симпатией у женской половины Но-Пасарана и что он был заметно жаден на деньги.

– Вы человек на селе новый, – протягивая на прощание руку, предложил Смирнов, – не знаете тонкостей и обычаев местной жизни. Если будут трудности – приходите, чем смогу – помогу. Цех вы теперь мой знаете, кабинет вам любой покажет. И еще раз прошу: не больно-то верьте но-пасаранцам. Мы несколько предвзято и необъективно относимся к людям и событиям. Мне тоже не нравиться Куркулев, но вот чтобы убить за нарушение территории… Сомнительно, даже в состоянии аффекта. До скорого свидания.

И начальник горохового цеха крепко пожал Комарову руку.

– Вы закончили? – главбухша вплотную подошла к Косте и дыхнула на него смесью лука и молока, – картошка простынет.

Костя совсем забыл о Анфисе Афанасьевне, хотя забыть о такой крупной и приветливой женщине было сложновато. Зато она не забыла о нем. Все время беседы со Смирновым она пристально разглядывала нового участкового, словно стараясь решить для себя какой-то жизненно важный вопрос.

– Мне бы хотелось поговорить и с вами, – обратился Костя к главбухше.

– Давайте после картошечки? – попыталась соблазнить его женщина.

– Я на службе, не положено, – строго ответил Костя.

Виктор Августинович строго-настрого предостерегал насчет взяток, будь то стакан самогона или тарелка картошки. Пока Костя не разобрался, кто в Но-Пасаране его друзья, а кто – враги, осторожность должна быть предельной.

– Хорошо, – согласилась Анфиса Афанасьевна.

Она оглянулась на Смирнова, увлекшимся происходящим на экране «Электрона» и, наклонившись к самому уху юноши и придавив его своей тяжелой грудью, жарко зашептала в самое ухо:

– Приходите сегодня вечером ко мне домой. У меня есть ценнейшая информация по поводу убийства. Здесь сказать я вам ничего не могу: слишком много любопытных ушей. А дома, так сказать, в конфиденциальной обстановке, я вам все расскажу.

– А с кем вы живете? – заподозрил неладное Костя.

Наставник предостерегал, что попытки соблазнения в целях сбивания с правильного пути могут встречаться в самых неожиданных ситуациях и с самой неожиданной стороны.

– Ой, шалун, – залилась, похрюкивая от удовольствия, главбухша, – зеленый совсем, а туда же! Ничего у тебя не выйдет. У меня ревнивый муж и дети… Но все равно приходи, не пожалеешь.

Костя знал, что методы ведения расследования в сельской местности серьезно отличаются от методов расследования в черте города. И если сначала он хотел пригласить Анфису Афанасьевну в отделение, то теперь решил навестить ее дома. Кто знает, какие результаты мог принести этот визит? Главбухша в подробностях объяснила ему, как найти ее дом и для страховки посоветовала:

– Если заплутаетесь, спросите Анфису Афанасьевну Белокурову. Меня тут всякий знает.

«Белокурова, – подумал Костя, – где-то я уже слышал эту фамилию».

«Подходит, – решила Анфиса Афанасьевна, – очень даже подходит».

Опрос соседей и родственников Куркулевых и Куроедова ничего нового не дал. Собственно, родственников-то у них и не было. Нельзя же считать Колю-Болеро родственником! О том, что недееспособных граждан нельзя привлекать в свидетели, проходили еще на первом курсе, Костя это очень даже хорошо усвоил.

Соседи не скрывали своего злорадства по поводу ареста Бирюка и в один голос божились, что именно он, а не кто другой истинный убивец. О погибшем тоже ничего интересного сказано не было. Кроме того, что мужик он был себе на уме и довольно нелюдимый. Но людей не чурался, всегда охотно помогал, когда его об этом просили, и не менее охотно мог раздавить бутылочку в хорошей компании.

Дома Костя отпечатал повестки подругам конопатой Светки Рябушкиной и отнес на почту, попросив почтальона сегодня же разнести их по адресам.

День уже клонился к вечеру, расследование почти не продвинулось, а еще предстояло нанести визит Белокуровой. Кстати, где же он слышал эту фамилию?

– А не родственница ли эта главбухша той самой медсестры, Калерии, кажется? У той тоже вроде белобрысая фамилия была?

– Ага, – вдруг опять крякнул уже забытый невидимка.

– Ну, нет, – взвился Костя, – теперь никто мне не докажет, что это звуковые галюцинации. И если я сейчас не найду этого сверчка говорящего, то поверю в домовых. Честное благородное слово!

Так как сверчок производил впечатление существа вполне мирного, то Костя решил, что пистолет ему не понадобится. Кроме того, сверчок производил впечатление существа нереального, а против нереальных существ с оружием идти было глупо, это он знал из ужастиков.

Против нереальных существ у Кости было другое оружие.

Дело в том, что мудрый Виктор Августинович учил своих подопечных не только стандартным приемам ведения дела. Втайне от начальства, для самых любимых учеников, старый чекист вел незанесенный в расписание факультатив, где учил питомцев элементам гипноза и экстрасенсорики, определению характера и склонностей человека с помощью хиромантии, физиогномики и графологии, владению невербальными способами общения.

Педагог так же до смешного свято верил в возможности рамки. На одном из занятий студенты сами смастерили персональные рамки и даже провели практическое занятие по определению хороших и дурных мест в аудитории.

Вот и сейчас Комаров решил воспользоваться помощью той самой, собственноручно смастеренной им рамки. Он быстренько нашарил ее в полупустом чемодане и, подождав, пока та уравновесится, медленно пошел вдоль стен против часовой стрелки. Рамка висела ровно, почти не двигаясь, сигнализируя о безопасной, в плане нечистой силы, обстановке Костиного жилища. Благополучие царило почти везде.

– Врешь, не уйдешь, – злорадно шептал Костя, стараясь дыханием не потревожить чуткий к воздушным течениям инструмент, – все равно я тебя найду. От рамки Афиногенова еще никто не уходил!

То ли испугавшись Комаровских угроз, то ли со скуки, но нечистая сила решила пойти на попятную. Для начала она толкнула рамку, и та завращалась, как бешенная, потом зашвырнула в участкового откуда-то сверху видавшим виды треухом.

– Ага, попался, – закричал Костя, отбиваясь от шапки, – сдавайся, все равно я тебя нашел!

– Шапчонку-то верни, – ничуть не испугавшись, ответил нечистый.

– А ты покажись сначала, – потребовал Комаров.

– Да старый я, сил нет лишний раз с печи слазить, – заныл нечистый.

– Так ты на печи, – обрадовался Костя.

Всю жизнь проживший в городе, он никак не подозревал, что русская печь имеет в своей конструкции довольно вместительный пустой отсек в верхней части. Он видел, конечно, занавесочку, но никак не мог подумать, что за ней скрывается полое пространство. Ему казалось, что яркий лоскут ткани служит в роли декоративного элемента, прикрывая верхнюю часть печи. Теперь же местонахождение назойливого сверчка или домового было раскрыто.

Юноша птицей взвился по приступочкам на печи и резким движением отдернул занавеску. Пока глаза привыкали к полумраку, царившему там, он видел только бесформенную груду тряпья. Но вот груда начала приобретать характерные для человеческого существа очертания, то, что спервоначалу Комаров принял за мочало, оказалось длинной спутанной бородой, два белых валенка валялись не сами по себе, а с ногами.

– Шапчонку-то подай, – снова потребовала груда.

– Ты кто? Как сюда попал? На кого работаешь? Цель проникновения в помещение? – завалил существо вопросами Костя.

– Вот балаболка-то, – вздохнуло существо, – ну никакого покоя в доме не стало! И говорит, и говорит, и говорит, и говорит, пенсионеру и отдохнуть некогда.

– Попрошу отвечать на поставленные вопросы! – рявкнул юноша.

– Да живу я здесь, отцепись, репей такой, – с досадой ответил дед, а Костя уже начал понимать, что существо больше похоже на вполне реального деда, чем на сверчка, домового или вражеского агента.

– Как живешь? – не понял Костя, – здесь я живу. А хозяйка – в соседнем доме, рядом. Она мне не говорила, что со мной еще квартирант жить будет.

– Ох, до чего вы, молодые, суматошные, – вздохнул дед, – видать, только в могиле от вас укроешься. От снохи сбег, думал, отосплюсь, а тут ты, как жук навозный колдобродишь. Хорошо, хоть днем уходишь. А то от бормотания твоего голова раскалывается.

– И давно ты тут живешь? – начал что-то понимать Костя.

– Да опосля войны, как этот дом сложил. Вернулся с Берлину, да и сложил. Мне еще служивые помогали. Сначала, говорят, тебе, батяня, построим, потом – себе будем.

– Батяня, – тихо повторил Костя, – так сколько же вам было, когда вы с войны вернулись?

– Много, – чуть подумав, ответил дед, – сыны уж своих сынов имели.

– Ни фига себе, – присвистнул Костя. – Так вас, наверное ищут. Сноха, или еще кто.

– Пущай, поищет, – злорадно ответил дед, – она мне бочками кровушку повыпила, теперче я ей буду. Да я уж и не впервой убегаю. И в лесу жил, и на поезде в Ташкент в собачьем ящике ехал, и топиться пробовал, не отстает, зараза. Споймает и воспитует, воспитует. Деток-то бог не послал ей, вот на мне материнскую любовь свою и вымещает. Теперь на тебя глаз положила. Ты ей, главное, воли не давай! Если раз прикрикнет, а ты не ответишь, считай – пропала твоя душенька. Я вот жалел ее и дожалелся. Ну, ничего. Это раньше я один действовал, а теперь у меня сообщник есть. Теперь мне легче укрываться будет. Не выгонишь?

– Не выгоню, – заверил его Костя, – а как же вы так долго на печи существуете? Питаетесь? Другие нужды справляете?

– А мне много и не надо, – охотно ответил дед, – когда морковку со стола стяну, когда молока из крынки глотну, вот и сыт. Главное, чтобы спать давали.

– Так ты вроде как законсервированный какой-то, – с удивлением, граничащим с восторгом, прошептал Костя.

– Это как в банке килька? – спросил дед, – ну да, навроде того.

Шум в сенях прервал содержательный разговор двух квартирантов.

– Браток, не выдай! – живо вскрикнул дед, задернул занавесочку и быстро, как крот, закопался в свое тряпье.

Пришла квартирная хозяйка. Костю сразу определили к ней на постой. Хозяйка была в возрасте, годов семидесяти, женщина аккуратная и хозяйственная, к Косте относилась как к сынку, занявшему высокую должность, с оттенком уважительного панибратства. С появлением нового жильца ее статус в Но-Пасаране поднялся на новую, довольно заметную высоту, так что жильца она любила и холила.

Еще вчера Комаров, впавший в уныние из-за отсутствия в селе общепита, договорился с хозяйкой о том, чтобы она взяла на себя ведение его холостятского хозяйства, за отдельную плату, конечно. Та с радостью согласилась и в данный момент принесла жильцу кастрюльку с горячими, духовитыми щами.

– Здравствуйте, Анна Васильевна, – преувеличенно-радостно поздоровался Костя.

– Вот, щец тебе принесла, – широко улыбнулась хозяйка.

– Спасибо, – еще более широко оскалбился Костя.

Анна Васильевна поставила кастрюльку на стол и принюхалась.

– Что-то у тебя дух какой-то тяжелый, – сказала она подозрительно, – мужской. Курить, что ли начал?

– Да, – не подумав, согласился Комаров.

– Это ты зря, – посуровела хозяйка, – я свекра родного за курево со свету сжила, и тебя сживу. На работе – пожалуйста, а что бы в хате – ни-ни! Понял?

– Чего ж непонятного, – пожал плечами Костя, – конечно, понял.

– То, что Бирюка арестовал – молодец, народ одобряет, – немного помолчав, выдала хозяйка. – Давно пора хвост ему прижать. Уж больно заносчивый, людей не уважает, к мнению не прислушивается.

– А при чем здесь это? – не понял Комаров, – Куркулев задержан по подозрению в убийстве, а не за то, что к народному мнению не прислушивается.

– Это как поглядеть, – не согласилась Анна Васильевна, – ежели бы он вел себя по-людски, то кто тебе позволил бы его за другого в тюрьме гноить? А раз строит из себя графа Монте-Кристо, то пусть на справедливость и не рассчитывает.

– Стойте, – прервал поток Комаров, – вы так уверено говорите о невиновности Куркулева и виновности «другого», что создается впечатление, что вы знаете истинного убийцу.

– Кастрюльку помоешь и на крыльце оставишь, – заторопилась Анна Васильевна.

– Нет уж, подождите, – потребовал Комаров.

– Ой, всплеснула руками хозяйка, – да у меня молоко убежало!

Еще раз прощупав углы глазами и кинув недоверчивый взгляд на печку, она выбежала, громко хлопнув дверью.

– Выходите, – разрешил Костя печному деду, – ушла.

– Эх, грехи мои тяжкие, – застонал дед, слезая с печки, – и за что Боженька этого демона в юбке на седины мои послал!

Только сейчас Комаров хорошенько рассмотрел печного жителя. Дед был настолько дряхл, что напоминал более сказочного лешего, чем человека. Длинные седые волосы создавали единое целое с бородой, кожа на руках и щеках более напоминала тонкий древний пергамент. Но больше всего поразили Комарова глаза и валенки деда.

Глаза деда совсем не выдавали его замшелого возраста. Из под блеклой, спутанной седины, упавшей на лицо, просто бил яркий синий свет совсем молодых и плутоватых глаз. Обычно синие глаза быстро теряют краски, выцветают, словно подергиваются мутноватым туманом, а у Деда-с-печки они были совсем другие, словно сбрызнутые прохладной небесной влагой.

А валенки… Валенки просто убивали своим контрастом с глазами. Сначала Костя даже не понял. На тупых носах дедовой обувки торчало нечто неопределенное, острое, непонятное. Комаров долго рассматривал необычные украшения, не решаясь спросить деда об их назначении.

– А это ногти, – правильно понял печной житель его молчание. – Стариков тело не греет, зимой и летом приходиться валенки носить, я уж и забыл, когда в последний раз свои снимал. Вот ногти и пробили себе дорогу на волю, как ростки через асфальты. Думал сначала спилить как-нибудь, а вижу – так удобнее, валенки не спадают, вот и оставил. Тебя не очень шокирует?

Костю это настолько шокировало, что он не задался вопросом, откуда этот законсервированный дед знает слово «шокирует», только молча и неопределенно мотнул головой.

– А скажите, – задал он еще один мучивший его вопрос после того, как обрел дар речи, – когда вы говорили со своей печки «ага», вы просто так это говорили, или по делу?

– Знамо, по делу, – обиделся старик, – страсть как пустомель не люблю!

– Да откуда же вы знаете о том, что творится в Но-Пасаране?

– А от тебя. Как домой не придешь, все и выкладываешь подчистую. А я уж нализирую, да поддакиваю, когда необходимость возникает. С детства до всяких путаниц охочь. Кстати, насчет путаниц. Как пойдешь к Белокуровым, не забудь захватить бутылочку портвейна и букетец цветов какой-никакой. У нас так принято.

Глава 4

Незнание местных законов не освобождает от ответственности

Ровно через час Комаров стоял перед домом Белокуровых. Еще по дороге его несколько тревожили выразительные взгляды и перешептывания за его спиной встречных но-пасаранцев. Впрочем, знаки повышенного внимания он уже привык списывать на счет привыкания к новому участковому, поэтому не особо обращал на них внимания, а новый всплеск интереса к своей персоне объяснил интересом к взбудоражившему село преступлению.

Дом был большой, добротный, красивый. Не успел Комаров поднести руку к кнопке звонка, как дверь гостеприимно распахнулась, и на крыльцо высыпала толпа разновозрастных пестро одетых ребятишек.

– К Калерии пришел, – сказал один, пристально разглядывая Костю.

– Да не, этот к мамке, по делу, я сама слыхала, как она велела папке чистые носки надеть, – опровергла его версию сестренка.

– Вы к кому? – серьезно спросила третья, самая старшая девочка.

– К Анфисе Афанасьевне по делу, – строго сказал Костя, чувствуя себя полным идиотом с этим дурацким букетом.

– Знаем мы ваши дела, – усмехнулась девочка, выразительно глядя на букет и бутылку.

«За кого они меня принимают? – злился Комаров, – знал бы Виктор Августинович!»

Наконец за неприступной границей из детей выросла крупная фигура их мамаши. Увидев цветы, она ярко и неравномерно зарделась, глаза ее подернулись влагой, а нос моментально покраснел и распух.

– Милости просим, – попыталась низко, насколько позволял живот, поклониться она.

Робея и злясь на себя за дурацкий вид и неприятно-радушный прием, Костя переступил порог дома. В большой, ярко обставленной комнате уже был накрыт стол. В больших хрустальных салатницах горками высились национальные русские винегрет и оливье, отдельно громоздились котлеты и курятина, все свободные места заняли вазочки с разнообразными закусками. В центре, как и положено в порядочном обществе, высилась антикварная бутыль самогона.

«Ого, – подумал Костя, – я такую только в кино про неуловимых мстителей видел!»

– Усаживайтесь поудобнее, – суетилась Анфиса Афанасьевна.

– Извините, – решил взять инициативу в свои руки Комаров, но я не за тем сюда пришел, мы договаривались поговорить об интересующем меня деле.

– Как не за тем? – опустила руки хозяйка, – а букет зачем, а портвейн?

«Приду, отпилю ногти у этого злодея», – решил Костя.

А пока дед был недоступен для связи, приходилось выкручиваться самому.

– Цветы и вино из уважения, а на что вы намекаете, я не понимаю, – насупил брови Комаров.

– Ой, забавник, – расхохоталась хозяйка, – люблю остроумных мужчин! Ну, о деле – так о деле. Начинать всегда надо с неприятного.

Анфиса Афанасьевна выгнала из комнаты домочадцев, и хрумкнув прихваченным со стола огурцом, начала:

– Вы понимаете, что то, что я вам скажу – чисто конфиденциально, не для протокола, только как своему. Я неплохо отношусь к Куркулевым и мне не нравится травля, которую устроили завистники возле их имени. Люди не любят, когда кто-то хочет жить по-человечески, – горько вздохнула она, – нам вот тоже завидуют. Шутка ли, столько детей, а дом – полная чаша, всегда колбаса на завтрак, три сервиза «Мадонна» прикупили. У девочек приданое как ни у кого в Но-Пасаране, одних пледов китайских по четыре штуки.

– Можно про Куркулева? – попросил Костя.

– Ах да, конечно. Так вот, не знаю, поможет ли это делу, но у Сережки, у убитого, был роман. Роман нехороший, непорядочный, с непутевой одной местной. Бабенка эта, Ленка, настоящая шалава, а мужик у нее золотой, деньги все в дом, все в дом, а из дома – ничего. Так вот Федя этот, который муж, недавно в нетрезвом состоянии божился, что обоих порешит, если еще раз застукает. Это все знают. Я ничего не имею в виду, но и молчать не могу, видя неторжество справедливости.

– Та-а-ак, – протянул Комаров, – если вы говорите, что про роман Куроедова и Елены..?

– Федорчук, – услужливо подсказала ему Белокурова.

– Федорчук, – повторил Костя, – знали все, то почему никто даже не обмолвился об этом? Ревнивый муж – первый, на кого должно было пасть подозрение, а все в один голос твердили о Куркулеве.

– Да я же разъяснила, – всплеснула руками Анфиса Афанасьевна, – Куркулева не любят, а Федорчук – золотой мужик. Зачем же людям его засаживать? Я-то и то рассказала по-родственному, как заинтересованное лицо. Мне же важно, чтобы у зятя раскрываемость преступлений была высокая.

– Какого еще зятя? – не понял Костя.

Что-то он не помнил, чтобы кроме него в Но-Пасаране был работник милиции.

– А я вам еще не сказала? – опять зарделась пятнами Белокурова, – мы согласны.

– Да на что вы согласны? – заорал от наплыва нехорошего предчувствия Комаров.

– На ваш брак с Калерией, дети мои, – всхлипнула Анфиса Афанасьевна.

Далее все было похоже на дурной сон. Костя деликатно пытался объяснить, что и не собирался делать предложения Калерии, Белокурова кричала, что букет и портвейн – признак сватовства – видело все село, и если после этого Комаров не женится на девушке, то она будет навек опозорена, ворвавшиеся в комнату Калерия и маленький, жалкого вида человечек, по-видимому, глава семьи, пытались уладить конфликт силой и уговорами. В какой-то момент Калерии удалось зажать мать в угол. Человечек, умоляюще прижав к груди руки, взмолился тихим голосом:

– Бегите, бегите, долго продержать мы ее не сможем.

Костя прорвался сквозь кольцо обступившей его ребятни и выскочил на крыльцо. Появление его было встречено неодобрительным гулом множества голосов.

– Эх, жаль, рано вырвался, – выделился из общего гула один голос.

– И без побоев, – поддержал его другой.

– А может, сговорились? – выразил надежду третий.

О том, что он неправ, во весь голос заявила Костина форменная фуражка. Она вылетела из приоткрывшейся двери и со свистом полетела в толпу, сшибая по пути головы молодых подсолнечников.

– Не сговорились, – подытожил четвертый.

– Ты меня еще не знаешь, – грохотал между тем голос Анфисы Афанасьевны, – ты труп, ты еще на коленях умолять будешь, чтобы Калерию за тебя отдали, ты попомнишь, как с сельскими авторитетами связываться!

Толпа одобрительно зажужжала.

– Стакан ставлю за Анфиску, – услышал Костя уже знакомый голос.

– Шустрый какой, – не поддержали его, – дауну ясно, что изживет она нового участкового. Вот если бы ты на него поставил, – другое дело. Я бы с тобой еще поспорил. А так – дудки.

Уже не прислушиваясь к обсуждению своего позорного бегства, Костя начал пробираться сквозь плотно сгрудившуюся толпу. Как ни опускал он глаза, как ни старался смотреть в землю, взгляды но-пасаранцев: иронические, сочувствующие, злорадные – бор-машиной сверлили ему сердце, будоражили душу, терзали совесть. Внезапно кто-то взял его за руку и вывел из казавшейся бесконечной толпы. Комаров поднял глаза и узнал начальника горохового цеха.

– Эх ты, горемыка, – посочувствовал Смирнов, – как же тебя угораздило, не посоветовавшись с людьми, явиться в дом незамужней девицы с цветами и портвейном? Да тут же слов не надо, что бы понять, что ты свататься пришел!

– Не знал я, – буркнул Костя.

– Не знал, – передразнил его Смирнов, – а на то люди в селе есть, чтобы советы спрашивать. Вот меня возьми: я к милиции – со всем уважением! Всегда, чем смогу – помогу. Да я уже и говорил вам.

– Много вас тут таких, доброжелателей, – недовольно сказал Костя. Он никак не мог примириться с предательством Деда-с-печки. – А что же вы сразу не сказали, что у убитого была связь с местной гражданкой? Почему только одна Белокурова из всей деревни рассказала мне о их романе?

– Ну, во-первых, – крякнул Иван Васильевич, – не называйте Но-Пасаран деревней. Это не деревня, а совхоз.

– Да какая разница!

– Очень большая разница. Если хотите нанести местным жителям смертельное оскорбление, то можете проигнорировать мой совет, но мне лично кажется, что еще одно оскорбление может быть роковым.