Сестры Болдова Марина

2004 г. Лесинки

– Галочка, иди, отопри ворота, Ляля приехала.

Валентина Николаевна вытерла руки мохнатым полотенцем и прикрыла крышкой закипевшую картошку. Въезд на дачный участок был виден только из маленького оконца на кухне.

Двенадцать лет назад, когда Головановы – младшие были еще крохами, этот заброшенный кусок чьих – то владений достался им практически даром. Вся усадьба, на которой росли вековые дубы и всегда пахнущие смолой сосны, принадлежала местному художнику и по– совместительству учителю рисования деревенской школы. Жил он бобылем, в бревенчатом доме с мансардой и верандой. Дом окружал некогда великолепный цветник, но художнику было лень каждый год высаживать цветы, и, теперь, из земли торчали только пожухлые стебли. Валентина Николаевна с зятем и дочерью ездили по окрестным деревенькам в поисках места для летнего отдыха. Дом приворожил их сразу. Словно «зомби» они потянулись гуськом по узкой дорожке в глубину «сада», где за мольбертом рисовал художник. Долго уламывать хозяина не пришлось, он не только согласился пустить к себе на постой все семейство, но и сам предложил купить у него участок. Цену он назвал смешную, только попросил помочь перевезти вещи в деревню. Он и сам толком не знал, где границы его владений и они ориентировались по старым полусгнившим столбам, оставшимся от забора. Все устроилось как нельзя лучше, быстро и к радости обеих сторон. В начале июня Голованов перевез художника с его скарбом в деревню, там жила вдовушка, с которой этот крепенький старичок собирался коротать оставшуюся жизнь. Глобальный ремонт они даже и не затевали, в доме всем нашлось место, а «детская», с огромным окном почти во всю стену, привела малышей в восторг. Валентина Николаевна первым делом очистила от сорняков место под огород и посадила цветы в палисаднике. Они не спилили ни одного деревца, не выкопали ни одного кустика, решив, что пары яблонь и вишневого дерева вполне хватит для «фруктового сада». Малина и крыжовник дико кустились вдоль бывшего забора, образуя живую изгородь. Голованов не имел «золотых рук» и, поэтому, и через двенадцать лет дача оставалась все такой же «непричесанной». Правда, забор он поставил, наняв для этого мужиков из деревни.

Машины, одна за другой въехали во двор. Из зеленого джипа, больше похожего на танк, вылез молодой мужчина с абсолютно лысым черепом и щегольскими очечками на носу. Аккуратно придерживая заднюю дверцу, он подал руку рыжеволосой девушке.

– Маргоша, умница моя, как хорошо, что ты приехала.

Галина поцеловала племянницу в веснушчатую щеку. Лялькина дочь была ее любимицей, она даже простила ей «выход» за этого бритого бензоколонщика, владельца каких – то там топливных заправок и цистерн для перевозки «горючки». Лялькин зять вызывал у нее стойкое неприятие своим внешним видом и, самое главное, способом зарабатывания денег. Галина считала его недалеким и простым «как три рубля», хотя Григорий закончил математическую школу с медалью и Технический Университет с красным дипломом. Впрочем, будучи воспитанной матерью в терпимости к ближнему, нелюбовь свою к Маргошиному мужу никак не проявляла и улыбалась волне искренне.

– Юра, неси кастрюлю с мясом к мангалу, а то мои мужики голодные, торопили меня, собраться толком не дали, чтобы побыстрее мяска поесть.

– А тебе, сестренка, лишь бы им живот набить. Соколову твоему уже давно пора на диету садиться, «авторитет» нарастил, просто неприлично!

– Пошути у меня, я тебе шашлычка не дам, не дождешься! – Лялькин муж, сдвинув брови «домиком», грозно посмотрел на Галину.

Валентина Николаевна с удовольствием прислушивалась к этой веселой перепалке. Больше всего она любила, когда у них на даче съезжались «дети». В последнее время это случалось не так часто. Что – то происходило в семье у Ляли, но та молчала, а Валентина Николаевна не расспрашивала.

С тех пор, как вернулась из «изгнания» ее сестра Анна, Лялька словно жила двойной жизнью. Дома, при бабушке и матери, которые практически не общались друг с другом, Ляля выполняла обязанности послушной дочери и внучки. Валентина Николаевна наблюдала за Лялькой, у которой отняли детство, наполненное искренней любовью отца и няни, с болью и жалостью. В глазах тринадцатилетнего ребенка была такая взрослая мудрость, что это пугало тетушку. После смерти няни Нюши, Ляля словно осиротела окончательно. Она стала чаще приходить к Валентине Николаевне и старалась подольше у нее задержаться. Она помогала делать уроки Галине, ходила в магазин за продуктами и обязательно оставалась «на чаепитие». То, что ей просто не хотелось идти домой, Валентина Николаевна поняла сразу. Но Лялька никогда не жаловалась. Поведение сестры Анны, которая просто не замечала переживаний дочери, возмущало Валентину до глубины души. В очередной раз устраивая свою личную жизнь, она просто не обращала внимания на девочку. В конце концов Анна переехала к своему новому «мужу», позабыв на время и о Ляльке и о немолодых родителях. Лялька осталась одна, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Один за другим умерли ее бабушка и дед. Но долго жить одной ей не пришлось. Анна, налюбившись, вернулась домой, к дочери.

«Конечно, Анна ехать на дачу отказалась. Как же она терпеть не может Лялькиного мужа! А ведь молиться на него должна! Другой бы давно высказал ей все, что думает, а Сашка терпит, ради Ляльки и терпит, чтобы та не расстраивалась».

– Ляля, а почему Кира не приехал?

– Они со своей девушкой уехали к ней в деревню, куда – то в Оренбургскую область, Беляевка, кажется.

– Мама, а имение Печенкиных не в Беляевке разве было?

– Да, Галя, там. Только оно сгорело.

– Все равно было бы интересно туда съездить.

– Да, девочки, неплохо бы.

Валентина Николаевна тихо вздохнула. Ее мать, Наталья Афанасьевна, мечтала побывать в родных местах. Она рассказывала ей, что последний раз видела свой дом горящим, в тот день, когда они бежали в Петербург. И еще она очень хотела разыскать своих старших сестер, Зою и Антонину. Муж Валентины Николаевны посылал запрос в Польшу, в Хойну, но ответа они так и не дождались. А адреса Антонины у них не было, в Гренобле та жила на съемной квартире и письма получала на почте.

– Обалдеть, как вкусно! Сашка, я тебе все прощу за такое удовольствие!

– И какие же грехи ты мне собралась отпускать, святая ты наша?

– А то ты не знаешь!

Лялькины муж и сестра сидели в тени раскидистого дуба на старом одеяле и ели шашлык прямо с шампуров.

– Галка, не говори загадками, знаешь ведь, не люблю, – в голосе Соколова послышались недовольные нотки.

Да знаю, потерпишь.

– Ого, кажется надо мной навис суд праведный.

Оба понимали, что от разговора не уйти. Сашка, обычно редко выползающий из своей «скорлупы», сам того не замечая, с Галиной мог говорить обо всем. Более надежного друга, чем сестра его жены, у него в жизни не было. Она могла двумя – тремя фразами разложить все по полочкам и всегда говорила именно то, что нужно, не обижая и без подхалимажа. А сейчас ему было худо. Худо от того, что он не понимал, что происходит у них с Лялькой. Они не ругались, но уж лучше бы Лялька орала на него, чем это равнодушное согласие и отведенный в сторону взгляд. Вот что пугало его до коликов: у Ляльки, которая всегда при семейных разборках смотрела ему прямо в глаза, появился этот скользящий мимо взгляд. Она не «заводилась», не пыталась «отесать» его, не привыкшего ко всяким политесам, мужлана, не называла «бревном бесчувственным». Она не говорила ничего. И Сашка испугался, что теперь ей все равно, какой он. Похоже, он ей никакой больше нужен, ни воспитанный, ни мужиковатый. Когда – то он завидовал Юрке, Галкиному мужу, что того никто не пытается «облагородить», ни теща, ни жена. Они его принимали таким, как есть. Позже, когда он наконец понял разницу межу собой и Головановым, он успокоился. Голованов родился в том «кругу», о котором ему все время напоминала любимая теща, Анна Андреевна. А он, Соколов, как ни старайся, навсегда останется «за кругом». Именно Галка тогда объяснила ему все это, весело высмеяв его попытки стать «своим». Как она его тогда «припечатала», особо не выбирая выражений: «Ты, Соколов, лучше бы оставался таким, как есть, чем тратить время на эти игры. Поверь, на самом деле Ляльке все равно, умеешь ли ты „целовать ручки“ дамам и вести „умные“ разговоры. Она тебя любит просто, а не „за“. А воспитывает по инерции, заметь, только после визита к Анне Андреевне. Научись различать, где говорит она, а где из нее „лезет“ матушка. И тебе сразу станет легче. Ну не родился ты в семье юристов, как Голованов, зато твоя мама любила бы тебя, даже, если бы ты не „соответствовал“. Лялька всегда мне говорила, что, если бы не твои родители, Царство им небесное, ваши дети не знали бы, что такое, бабушка и дедушка. А ты бы лучше попытался понять свою жену. Что ты о ней знаешь? О ее детстве, например?» Галина тогда его здорово задела. Они сидели часа три под этим же деревом, и он с жадностью слушал ее, ловя каждое слово. Она рассказала ему все, доведя его до отчаяния и глубокого стыда. В горле образовался комок, который ему удалось сглотнуть только потом, когда она ушла в дом. Он, самонадеянный дурак, никогда даже не спрашивал Ляльку о ее жизни «до него», однажды «отрубив» ее желание поделиться с ним накопленной болью одной фразой: «Мне неинтересно, как и с кем ты жила „до меня“, давай больше к этой теме не возвращаться». Он – то имел в виду только ее «ухажеров», которых у Ляльки всегда было немерено. А она, видно, поняла, что ее прошлое его не волнует. И замолчала. И вот сейчас Галина, опять учуявшая надвигающуюся беду в их семействе, собирается «промыть ему мозги».

– Ты не шути. Лучше внимательно посмотри на жену, она ведь ходит на себя не похожа. Вчера я с ней попыталась поговорить, но бесполезно. Кажется, это тот случай, когда непонятно что, и непонятно почему. Ее объяснение про «кризис брака» просто отговорка.

– Ты думаешь, я ничего не замечаю? Но она все время молчит.

– А ты пытался ее спросить? Честно говоря, зная Ляльку, я думаю, что она чего– то ждет. Равнодушно, как неизбежное.

– Галя, поверь, я на сегодняшний день чист перед ней, как стекло. Да ты и сама видишь, сколько у нас с Юркой работы! Открыли еще два отделения, а работать некому. Так и мотаемся по очереди в командировки, потому, что поставить на руководство некого. Кто ворует, кто просто ничего не делает.

– Кто тут ничего не делает? – Лялька подошла тихо, мягко ступая спортивными тапочками по молодой траве, – Соколов, не грузи мою сестру своими проблемами. Галя, пойдем с твоей мамой поговорим.

– А мне можно?

– А тебе интересно? – Лялька, впервые за последнее время, посмотрела мужу прямо в глаза.

– Не цепляйся к мужику, сестрица. Пошли, Соколов, твоя жена кое – что раскопала интересное про наших предков.

Валентина Николаевна уже разливала по чашкам чай из большого медного самовара, растопленного на углях. От чашек разносился такой дух, что запах черемухи, цветущей у самых ворот, померк перед этим «букетом». Пчелы, обманутые исходящим от чашек ароматом, вились над напитком, позабыв о цветущих клумбах. Все расселись по длинным скамьям, врытым в землю вокруг деревянного стола, на котором в керамических тарелках высились горки сладких пирожков. Валентина Николаевна, в который раз за этот день, с удовольствием оглядела многочисленное семейство. Лялька, достав из принесенного пакета памятный альбом с портретом прабабушки, передала его Валентине Николаевне. Та раскрыла его и всплеснула руками.

– Господи, это же Анна!

– Галина с Лялькой дружно рассмеялись.

– Нет, мама, это не твоя сестра. Это – Анна Печенкина, твоя бабушка.

За разговорами и воспоминаниями незаметно пролетел день. Уставшее солнце закатилось за вековые деревья, уступая место легкому, сумеречному туману. Комары, почуяв свежую кровь, радостно набросились на расслабившихся от чая и пирожков людей, но в дом никому идти не хотелось. «Вот что такое семья», – подумал Соколов, – «когда вот так вместе, за одним столом, и всем интересно, что интересно одному, и нет чужих, и ничего не надо скрывать, потому, что поймут, отругают, если есть за что, расцелуют за просто так, утешат, если тебе больно, и придут за помощью, если будет нужно». Его жена сидела рядом на жесткой скамейке, привалившись к нему гладким плечом, время от времени отгоняя нахальных насекомых от своего и его лица. А он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это неожиданно подаренную теплую радость, мысленно уводя от себя все страхи последних дней.

2004 г. Оренбург

Дохлый нетерпеливо поглядывал на часы. После этого странного звонка он был сам не свой. Вроде бы и предложение встретиться было ненавязчивым (а Дохлый ох как не любил людей, которые нагло на чем – то настаивали!), и голос у мужика был приятным. Но! Что – то пугало. Его, уже давно переставшего бояться по жизни, насторожила эта мягкая властность в тоне незнакомца. Или знакомца? Голос, голос! Он его слышал, точно! Раньше, очень давно. Но кто? Из прошлого привет? С зоны? Нет, слишком интеллигентно! И почему сейчас?

Скорее бы уж он пришел. Дохлый и сам не мог себе объяснить, отчего чуть не подпрыгивает на стуле от нетерпения, поглядывая на входную дверь через плечо. И все – таки он попустил этот момент.

– Здравствуй, Павлуша!

Дохлый резко обернулся. «Нет, мне туда еще рано», – мелькнула мысль о дурдоме, потому что Павлушей его называл только один человек и очень давно. Он даже не стал вставать, не сделал ни одного движения, чтобы скинуть его руку со своего плеча. Но почему – то теперь твердо знал, это – он.

Мужчина сел напротив и упор посмотрел на Дохлого. Ласковая улыбка не сходила с его лица.

– Павлуша, дорогой! Ну не мог я приехать раньше, прости!

Дохлый прокашлялся.

– Откуда?

– Так ли уж это важно? Главное, я не забыл тебя, ведь так?

– Ну…, наверное, – Дохлый пока не мог разобраться в своих чувствах. Злость и радость, обида и отчего – то появившееся облегчение. Дохлый попытался сделать равнодушное лицо.

– Ну не пыжься ты так, Павлуша. Я же вижу, ты рад меня видеть. Не можешь поверить, что это я, да?

– Ну, где – то так, – выдавил из себя Дохлый.

– Расслабься. И можешь начинать спрашивать.

– Рассказывай с самого начала, с того самого дня, – почти приказал Дохлый. Он уже сумел взять себя в руки, попривыкнув к новому образу своего старого друга. Тот молча кивнул головой, признавая его право на приказной тон. «Да, он сумасшедший. Провернуть такое мог только тронутый на голову человек. А рискнуть приехать после всего, что натворил! Это нужно быть совсем безумцем», – думал Дохлый, слушая друга.

– А теперь я хочу вернуть кое – кому долги. Ты со мной?

– Твое право, но я – пас.

– Чего боишься, Павлуша?

– Ничего, – Дохлый деланно равнодушно пожал плечами.

– Я тебя не понимаю. Или есть что – то, о чем я не знаю?

«Черт, я и забыл, как он умеет смотреть и видеть. Ничего не скроешь. А если?… Что ж, можно попробовать. Не все же ему мной пользоваться, не мальчик я уже!» – Дохлый долго и подробно рассказывал о своих планах, особенно подчеркивая, как вовремя появился его старый друг. «Пусть он думает, что я по – прежнему с ним. Начнем, а там видно будет. Гений, то же мне. И я теперь не дурак», – он старался смотреть в сторону, словно опасаясь, что тот заметит даже малейшую фальшь.

Мужчина слушал внимательно, но по выражению его лица было не понять, интересно ли ему все, что рассказывает Дохлый. Холодный взгляд был направлен куда – то за плечо Дохлого, руки лежали на столе спокойно.

«Блин, кто же это такой? Чисто мертвяк!», – охраннику Дохлого, сидевшему за соседним столиком было не по себе. Такой неподвижный взгляд он видел только у покойников. И он не помнил, чтобы его шеф был хоть раз так напряжен. На всякий случай он принял удобную позу, чтобы было легко вскочить из – за стола, если что. «Придушу двумя пальцами шмакодявку», – решил он, глядя на тщедушное телосложение незнакомца.

2004 г. Самара

Лялька занималась своим любимым делом: переставляла по– новому книги на стеллажах и, заодно, протирала переплеты влажной тряпочкой. Ее любовь к «дамским» детективам была еще одним поводом для насмешек мужа. Он считал, что женщины специально переводят бумагу, чтобы высказать на ней то, что не решаются произнести вслух. Каждая пишет о том, чего на самом деле никогда не будет в ее жизни. Богатый муж, дети – вундеркинды, тонкие и чувственные отношения, интрига, желательно с парочкой трупов – мечта любой экзальтированной дамочки. А то, что они все такие, эти «детективщицы», муж не сомневался. И снисходительно разрешал Ляльке «потреблять» это чтиво в качестве психологической разгрузки. А самом деле, он втихаря «проглатывал» очередной томик Дашковой или Устиновой, думая, что Лялька этого не замечает. А она и «не замечала», тихо посмеиваясь над мужниной «самостью».

Лялька услышала, как поворачивается в двери ключ. «Неужели Соколов решил приехать на обед?» Такого не случалось уже несколько лет, хотя офис фирмы находился в десяти минутах езды от дома.

– Мамсик, привет! – Кирилл изогнулся знаком вопроса и чмокнул Ляльку в щеку.

– Привет, дорогой. Ты каким местом учуял свой любимый борщ? Садись, только руки вымой.

– Есть хочу, сегодня до института пришлось забежать к шефу, у него там с «компом» что – то, позавтракать не успел.

Лялька уже наливала в тарелку, которую ее сын называл «тазиком», борщ из кастрюли, стоящей на плите. Кирилл вышел из ванной комнаты, плюхнулся на табуретку и откусил от бутерброда с колбасой добрую половину. Эта его привычка закусывать любой суп бутербродами, доводила его сестру Марго до бешенства. Лялька вспомнила, как они в детсадовском возрасте дрались за «горбушки» только для того, чтобы выяснить, у кого крепче зубы. Кто быстрее сжевал, тот и победил.

– Мам, я вечером приведу к вам Катю, ты не против?

– Отлично. Давно пора.

– Только предупреждаю заранее. Я с ней не просто так. Понравится она вам или нет, на мое отношение к ней не повлияет.

– Что в ней такого необычного, что ты нас так готовишь к знакомству?

– Ну, во – первых, она старше меня на три года.

– Это не смертельно.

– А, во – вторых, у нее есть ребенок, не от меня. Дочка живет у Катиных родителей в деревне, куда мы ездили на эти выходные, в Оренбургскую область.

– Где же ты нашел такое сокровище, сынок?

– Я так и знал, что ты не удержишься и съязвишь. Катя учится со мной в одной группе, она два года была в академе.

– Надеюсь, жениться ты не собираешься?

– Мам, ну какая женитьба! У нас ни кола, ни двора. И институт мы бросать не собираемся. Мам, ну она мне очень нравится, правда. Мне надоело ее скрывать от вас, будто она прокаженная. Между прочим, и Катя боится к вам идти. Вбила себе в голову, что вы не захотите ее принять, еле сумел уговорить сходить хотя бы в гости.

– Кира, мне не все равно, с кем ты живешь. Не буду обманывать, ее ребенок – не радостная для меня новость.

– А мне ее дочка понравилась. Такая прикольная! Залезла ко мне на колени и сразу «папой» звать стала. Шебутная немного, но послушная. С ней, в основном, Катькин прадед возится. Ему сто лет в обед, а за Машкой присматривает. Ладно, мам. Спасибо за борщок! Мне бежать пора, до вечера!

Кирилл, перескакивая через одну ступеньку, побежал вниз по лестнице. Лялька, едва успев дойти до кухонного окна, увидела, как ее сын лихо выруливает из арки дома на своей покоцаной в дорожных битвах «десятке».

– Сашка, не таскай со стола, всю красоту порушишь! – Лялька довольно ощутимо хлопнула мужа по протянутой к очередному канапе руке.

– Ну ты, Лялька, зануда. Что измениться то того, что в этой горе не хватит одного бутерброда!

С последней поездки на дачу Головановых, что– то изменилось в их отношениях. Лялька поняла, чего не хватало им в последнее время. Этой вот шутливой легкости и нарочито грубоватых подколок. Такие переругивания могут себе позволить только очень близкие друг другу люди. И никаких обид. Любя, прощая и терпя. Они оба вернулись к началу их совместной жизни. Когда все «острые углы» сглаживались таким вот образом. Может поэтому их брак продержался и год, и три, а потом и двадцать лет.

– Иди открывай дверь сыну, голодающий Поволжья! – Лялька подтолкнула мужа в спину по направлению к коридору.

– Мама, папа, это – Катя.

– Здравствуйте, Катя.

Лялька на секунду закрыла глаза, чтобы не показать своего удивления. Перед ней стояла девочка, маленькая, ростом чуть выше самой Ляльки, с пухлыми, как у ребенка, щеками. В зеленых глазах плескался затаенный страх. Стройные ножки, затянутые в голубые джинсы, в нерешительности топтались на месте.

– Проходите, Катя, садитесь, – Лялькин муж решил взять инициативу в свои руки, видя, как обе женщины рассматривают друг друга.

После вкусного ужина и нескольких бокалов муската, Катя уже смеялась над шутками хозяина дома.

– Катя, а как называется твоя деревня, откуда ты приехала?

– Беляевка. Это в Оренбургской области.

– Да, я знаю. Похоже, что именно там была усадьба наших предков. Вот, посмотри.

Лялька открыла альбом на странице, где был портрет Анны Печенкиной.

– Ой, Елена Владимировна, это же тот портрет, который мой прадед подарил городскому музею. Это ваша бабушка?

– Прабабушка. А как он попал к нему?

– О! Эту историю у нас рассказывают каждому приезжему. Мой прадед, еще мальчишкой, работал у Печенкиных на конюшне. В тот день, когда солдаты подожгли усадьбу, он едва успел вывести нескольких лошадей из горящих стойл. В кустах, около ворот, он и нашел этот портрет. Он был порезан в нескольких местах, но он зачем – то приволок его домой. Его мать, отругав сына, затащила картину в дом и поставила за печкой. Там она простояла почти тридцать лет, пока заезжий художник не заинтересовался, что это там пылится в углу. Он – то и посоветовал прадеду отвезти портрет в Оренбург.

– Твой прадед еще жив?

– Да, и в здравом уме. А память у него, как у молодого. У нас ведь на кладбище при церкви ваш фамильный склеп находится. Так вот он помнит по имени каждого, кто там захоронен. Приезжайте к нам, все сами увидите.

– Спасибо, Катя. Я и так собиралась, может быть удастся что-нибудь узнать о наших предках? Твоему прадедушке сколько лет?

– Девяносто восемь. Он тогда совсем ребенком был. Вы приезжайте все вместе, дом у нас просторный, а природа какая! Отдохнете, ягод поедите вдосталь, в лесу погуляете. Не пожалеете, потом будете часто приезжать.

– Ну, Катька, тебе только зазывалой работать. Смотри, мои родители уже готовы чемоданы паковать, – Кирилл ласково коснулся губами Катиной щеки. Девушка покраснела.

«Что хорошо, скромная, не избалованная. И, похоже, влюблена в Кирку всерьез», – Лялька мельком взглянула на мужа, – «Похоже, что и Сашке она понравилась».

Катя и Кирилл ушли, когда уже совсем стемнело, а Ляля с мужем еще долго сидели и обсуждали предстоящую поездку в Беляевку.

2004 г. Польша

Леон сошел с поезда на станции, напоминающей домик с немецкой игрушечной железной дороги, в которую играл внук соседки. Сразу за привокзальным зданием как на ладони, виднелся аккуратный городок. На лавочке, у выхода с платформы, сидела старушка, и смотрела на проходящие поезда. На вид ей было никак не меньше ста лет.

«Только бы не была в маразме», – подумал Леон, подходя к ней.

– Прошу прощения, пани, – обратился он к ней на чистом польском языке.

Лишний раз Леон вспомнил добрым словом мать, которая заставляла сына учить иностранные языки, среди которых был и польский и даже иврит.

Старушка приветливо улыбнулась Леону.

– Пану нужна моя помощь?

– Да, если позволите. Меня зовут Леон Сергеев, я из России. Я разыскиваю своих родственников, которые жили здесь с давних времен. Сестра моей бабушки вышла замуж за Михаила Каца, и они поселились в вашем городе еще в начале прошлого века. Может быть вы слышали такую фамилию, возможно живы их дети или внуки. К сожалению, на письме, которое сохранилось в бумагах отца, я сумел разобрать только название города, но не адрес полностью.

Леон достал из кейса письмо от Зои Кац. Старушка взволнованно посмотрела на конверт.

Вам повезло, юный пан, очень повезло, что вы подошли именно ко мне. Когда – то я работала в городском архиве и могу вас проводить туда. Думаю, что вы там найдете все, что вам нужно. Но, может быть, вы сначала хотите устроиться в гостинице?

– Да, хотелось бы оставить там вещи.

– Тогда пойдемте.

Старая пани встала со скамейки и взяла Леона под руку. Она быстро засеменила по покрытой тротуарной плиткой дорожке, бодро переступая, обутыми в туфли на удобном низком каблучке, ногами.

Пока Леон устраивался в номере маленького отеля, находящего буквально в двух шагах от вокзала, старушка позвонила по телефону в архив и договорилась о встрече. Она протянула Леону листок бумаги, на котором был написан нужный ему адрес.

– Это здесь недалеко. Пану нужно только завернуть за угол и идти до конца улицы. Вход в здание со двора.

– Спасибо большое, пани.

– Я желаю пану удачи.

С этими словами старушка повернулась в сторону вокзала. Леон зашагал в указанном старой дамой направлении.

Архив располагался в старинном двухэтажном особняке, построенном еще в позапрошлом веке. Молодая женщина приветливо поздоровалась с ним на русском языке. Леон удивленно развел руками.

– Вы так хорошо говорите по – русски? Как вас зовут?

– Магда. Моя бабушка научила меня этому языку. В нашем городе очень многие пожилые люди хорошо на нем говорят. Что вас интересует, пан Леон?

– Фамилия Кац вам знакома?

– Нет, но я могу посмотреть по картотеке. А в какое, предположительно, время он или она здесь жили?

– До семнадцатого года точно. Потом не знаю.

Девушка включила компьютер и набрала поиск.

– Вот. Михаил Иосифофич Кац, 1890 г.р., врач. Еще – Зоя Афанасьевна Кац, 1892 г.р., в девичестве – Печенкина. Даниил Михайлович Кац, 1932 г.р. Все.

– Это они. Сестра моей бабушки Антонины Печенкиной и ее семья. А где они проживали, можно узнать? И жив ли Даниил?

– Адрес я вам не скажу, но у меня есть одна идея.

Магда сняла трубку с рычажков старинного телефонного аппарата и набрала номер.

– Бабушка, это я. Да, я с работы. Мне нужно тебя кое о чем спросить. К нам приехал человек из России, он ищет родственников. Тебе знакома фамилия Кац? Да? А ты не помнишь, где они жили? Тогда я сейчас пришлю к тебе Леона Сергеева, ты помоги ему отыскать их дом, хорошо? Целую тебя.

Леон шел по тихой улочке к дому бабушки Магды. Его не покидало ощущение, что само провидение указывает ему дорогу. Одноэтажный каменный домик казался игрушечным, впрочем, как и весь городок. Дверь ему открыла сама хозяйка. Миловидная, сохранившая прекрасный цвет лица, она удивительно походила на русскую актрису Рину Зеленую.

– Здравствуйте, пани Зося.

– Добрый день, пан Леон. Проходите. Боюсь, я вам могу только показать дом, в котором до войны жил доктор Кац с семьей. Но их самих давно нет в живых. Немцы вывезли из нашего города всех евреев еще в сорок первом году.

– А их сын?

– И его тоже, не щадили даже детей. Я отведу вас к этому дому, а потом мы зайдем в соседний, там живет пани Рыльска, ей сто один год, но она сохранила ясную память и, думаю, может рассказать вам о семье доктора много интересного.

Пани Рыльска, щурясь подслеповатыми глазами, слушала Леона. По выражению ее лица он никак не мог понять, верит ли она ему, или нет. Старушка бойко говорила по – русски, слегка коверкая трудно произносимые слова. Леон чувствовал, что чем – то он ей не нравится, и не мог понять, какую ошибку он допустил. Пани Рыльска молча, не перебивая, выслушала его рассказ о том, как он от старого адвоката узнал о существовании завещания, как в музее обнаружил портрет своей прабабушки и догадался о своем происхождении.

– А вы читали завещание, молодой человек?

Леон насторожился. Ох, не зря старушка задала этот вопрос. Интуитивно он чувствовал, что не нужно говорить о наследстве, лучше сделать вид, что им двигает только одно желание, найти родственников, собрать их всех вместе.

– Нет. Оно не сохранилось. Яков Семенович пересказал мне его своими словами. Я понял только, что прадед очень хотел, чтобы у каждой сестры была хоть одна вещь, часть целого, которое позволит доказать, что ее потомки принадлежат именно к этой фамилии. Поэтому он и роздал пять предметов гарнитура сестрам. Я хочу выполнить его волю и найти всех родных.

Леон достал из кейса документы, которые привез с собой. Лицо старой пани разгладилось, из глаз пропала настороженность и она, уже более доброжелательно, посмотрела на Леона.

– Мы с Зоей были близкими подругами, от Зои я знаю всю историю ваших предков. Последний раз Зоя была в России в семнадцатом году, летом, ездила на похороны отца. Вот тогда она и привезла рубиновое колье. Зоя очень переживала, что ее сестры отказались уехать с ней к нам, в Хойну. Она боялась, что люди, которые устроили у вас в стране этот бунт, не пощадят их. Ваш прадед был известным человеком. Волновалась она и из – за вашей бабушки, Антонины. Когда они прощались, та призналась ей, что ждет ребенка. После переворота в России, связь с сестрами была утеряна окончательно. Я не просто так вам задала вопрос о завещании. Зоя рассказала мне об условии, по которому можно получить свою часть наследства. Они с Михаилом даже пользовались процентами со своего капитала после того, как у них появился сын Данечка. Зоя родила его в сорок лет, когда они с Мишей уже потеряли надежду на то, что у них будут дети. В сорок первом году ему исполнилось девять лет. Его увезли в один день с родителями, я была в это время на станции и видела, как Зою с Мишей загнали в один вагон, а Даню отвели куда – то в конец состава. О дальнейшей их судьбе я не знаю.

– Яков Семенович рассказывал мне, что он встретил Михаила в Дахау, им даже удалось попасть в один барак. Михаил умер незадолго до освобождения. О Зое они ничего не знали.

– Вот значит, как погибли Зоя с Мишей!

Старая женщина закрыла глаза и молча просидела так несколько минут. Леону даже показалось, что она заснула. Он тихо сидел, рассматривая комнату. Все кругом сверкало чистотой. Мебель была старой, но заботливо отреставрированной умелой рукой. Крахмальные салфетки, связанные вручную, лежали под каждой фарфоровой статуэткой и вазочкой. Статуэток было множество. Пастушки соседствовали с фигурками зверей и танцовщицами в пачках. Самая внушительная композиция была сценой охоты. Мужчина в камзоле держал сокола на вытянутой руке, рядом с ним, прикрываясь зонтиком стояла девушка в платье с пышной юбкой и маленькой шляпке. У их ног, вертелась собака. Сцена была очень живой. Мужчина был готов выпустить сокола, птица уже взмахнула крыльями, девушка замерла в ожидании, а на стеклянной морде пса было написано такое нетерпение, что Леону тут же захотелось узнать, удачно ли закончится охота. Любуясь статуэтками, он не заметил, как Пани Рыльска уже открыла глаза и с любопытством его рассматривает.

– Леон, возьмите шкатулку с комода и подайте ее мне.

Старушка сняла с шеи маленький ключик и щелкнула замком. Она протянула Леону небольшую бархатную коробочку, пачку старых пожелтевших конвертов и две фотографии. На одной из них маленький мальчик с кудрявыми волосами стоял перед пюпитром со скрипкой в руках. Тонкие пальцы держали смычок, щекой он прижимал инструмент к плечу. Между указательным и средним пальцем виднелась большая темная родинка овальной формы.

– Вот, возьмите. Это то самое колье, принадлежавшее Зое. А здесь письма от вашей бабушки из Франции и от ее сестры из Петрограда. На этом снимке – Зоя и Михаил, прямо перед войной. А это Данечка. Чудный, ласковый ребенок, радость для матери с отцом. И очень талантливый скрипач. Его так и забрали, вместе со скрипочкой.

Леон почувствовал, как от радости у него закружилась голова. Он сделал это. Начало положено. Вот оно, спасение. Теперь все будет хорошо, вот с этого момента. Все сомнения прочь. Наверняка его Ангел – Хранитель решил, что настала пора ему помочь. Это знак свыше. Если получилось самое трудное, почти безнадежное, то остальное пойдет, как по маслу. Конечно, судьба у бабкиной сестры и ее семьи незавидная, но это их судьба. Время такое было, непонятно вообще, как таким божьим одуванчикам, как эта пани Рыльска, удалось уцелеть в этой мясорубке. Он даже испытал что-то вроде жалости. А потом пришло удовлетворение, что наследников больше нет.

Лежа на верхней полке в купе поезда, он думал о том, с чего начать поиски в России. На письмах от Анастасии стоял питерский адрес. На сегодняшний день это единственная зацепка. С возвращением домой придется повременить. Он едет в Питер.

2004 г. Санкт – Петербург

Санкт– Петербург встретил Леона проливным дождем. Частные извозчики, тусующиеся около вокзала, наперебой предлагали доставить гостей северной столицы в любой конец города. К Леону подскочил кругленький толстячок с раскрытым над головой зонтиком. Чувствуя себя барином, Леон молча пошел за таксистом к его машине. Старые Жигули неопределенного цвета жалобно скрипнули под весом хозяина.

– Куда поедем?

– В гостиницу, с умеренными ценами.

Деньги у Леона были. Дохлый, финансировавший поездку, как ни странно, не поскупился. Но Леон не планировал заранее визит в Питер, поэтому решил лишнее не тратить. Деньги могли понадобиться для того, чтобы добыть нужную информацию.

Из кармана куртки послышались звуки «Владимирского централа». Леон поморщился. Сотовый дал ему Дохлый, видимо, чтобы Леон всегда чувствовал себя «на поводке».

– Да, слушаю.

– Ты где? Должен уже вернуться в родной город.

– В Питере, только сошел с поезда. Я узнал адрес еще одной сестры, правда, она жила там еще до революции. Но это все, что у меня есть.

– А то, зачем ездил, получил?

– Ты сомневаешься?

Леон не мог скрыть самодовольства. Ишь как беспокоится! Пусть на время, Леон почувствовал себя хозяином положения.

– Ладно, держи меня в курсе.

Дохлый отключился. «Быдло. Уголовник», – от ненависти к Дохлому у Леона застучало в висках, – «Я доведу это дело до конца, чего бы это мне ни стоило. И тогда посмотрим, где ты окажешься со своими бабками. Деньги – это власть. А большие деньги – это могущество, независимость, свобода. И я добьюсь всего этого».

Голос водителя вернул Леона в реальность.

– Вы надолго в Питер?

– На несколько дней.

– Я могу предложить вам вместо гостиницы квартиру, на Васильевском, со всеми удобствами и телефоном.

– Почему нет? Я согласен, везите.

Шофер молча кивнул головой.

Квартирка оказалась маленькая, с крошечной клетушкой, в которой едва уместилась сидячая ванна и унитаз. На кухне не было даже стола. Зато в комнате стояла широкая тахта, покрытая клетчатым пледом и телевизор.