Двери в полночь Оттом Дина

9

Часов до десяти утра мы просидели в Институте, заполняя формы отчета. Вся эта бюрократия порядком раздражала, но помогала отвлечься, хотя я то и дело посматривала на время.

Через несколько часов бланки были сданы, и пора было расходиться. Китти, поболтав со мной еще несколько минут, дождалась Виктора, и они вместе ушли. Было немного странно видеть бесстрастного вампира, который проникся к кому-то хоть сколько-то нежными чувствами! Я видела, как он появился у проходной, молчаливый и похожий на тень. Китти заметила его с верхнего этажа, быстро попрощалась и молниеносно сбежала вниз. Секунду они постояли рядом, о чем-то тихо переговариваясь, и двинулись вперед — он легко коснулся рукой ее спины, будто приобнимая. Уверена, Китти рассказала ему, что я знаю об их отношениях, но вампир даже не повернул головы в мою сторону.

Делать нечего — я тоже повернула домой. Вышла к стоянке, огляделась, ища «майбах» Шефа: если он на месте, значит, Шеферель еще в Институте, и мы просто с ним мастерски разминулись. Но машины не было.

Я не спала весь день. Хмурое весеннее солнце слабо освещало город, почти не сумев пробиться сквозь тучи. За окном было серо. Потом сгустились сумерки, стемнело, небо стало синим.

Наступил вечер.

Пробило полночь.

Около трех ночи я включила телевизор и бездумно пощелкала по каналам, но ни взгляд, ни мозг ни за что не могли зацепиться.

Когда начало светать, я заснула — как была, в одежде, просто упала на кровать, зажав пульт в руке.

Проснулась рывком, первым делом прислушавшись — не слышно ли голоса из ванной, напевающего «Рио Риту», пока опасное лезвие скользит по беззащитному горлу, — потом кинув взгляд на часы.

Два часа дня. В доме тихо и пусто.

Я с надеждой обернулась к окну: когда-то мы завели привычку вешать на огромных стеклах стикеры с записками по любому поводу. Подцепили эту идею из какого-то фильма и использовали на полную катушку, просто радуясь тому, что в наш цифровой век можно написать что-то от руки.

Пусто. Только косые капли дождя оседают и тут же ползут вниз.

Шеф так и не вернулся домой.

Я понимала, что звонить ему на мобильный практически бесполезно, но все равно набрала номер. «Телефон абонента выключен…» В каком-то безумном порыве нашла в записной книжке Оскара. Мы не разговаривали с ним уже несколько месяцев, не виделись с похорон, и оборотень не появился, даже когда я чуть не умерла, но кто знает? Ведь они всегда держались вместе…

«Набранный вами номер не существует».

В квартире вдруг показалось тесно, в комнате — душно. Я рванула на себя створку окон и подставила лицо ветру. В комнату ворвался свежий холодный воздух, еще несущий в себе запах зимы. Несколько капель дождя, упавших на лицо, немного привели меня в чувство. Мозг лихорадочно работал: где искать? В Институте, как показывала практика, Шеф мог спрятаться буквально на ровном месте, если не хотел, чтобы его находили, в городе же я и вовсе не представляю, где его найти. Спрашивать у кого-то из групп, не видели ли они начальника, мне не хотелось — вдруг это посеет панику?

Повернувшись к окну спиной и ощущая бодрящий холод, я прикусила губу и стала перелистывать записную книжку телефона. Внезапно строчка перескочила на «Китти», и я едва поверила глазам — у меня оказался вбит ее номер! Не иначе Шеф постарался.

На секунду задумавшись, я нажала на «вызов» и поднесла трубку к уху. Она ответила почти сразу.

«Всевидящее око», хоть и имело интерьер придорожной забегаловки, считалось заведением приличным. Там собирались нелюди всех мастей, от обычных оборотней до редких фавнов, даже парочка химер. Находиться там было прилично.

Чего совсем нельзя было сказать о трактире «Крик баньши».

Это сомнительное во всех смыслах место пользовалась дурной славой примерно с середины XVIII века — то есть практически со дня своего открытия. В какой-то момент его даже хотели прикрыть, но потом рассудили, что низшим элементам тоже надо где-то находиться, и уж пусть лучше они будут там, чем путаться с приличными существами в том же «Оке». «Баньши» продолжила свое существование и год от года становилась все мрачнее и мрачнее, при этом расцветая буйным цветом, точно хищный цветок в джунглях.

Находилась «Баньши» на Старо-Невском, по иронии судьбы совсем недалеко от лавры — буквально у нее под боком. Незаметный переулок рядом со входом в собор вел к корпусам психбольницы, в какой-то момент переходя в деревянный мостик. Этого-то момента люди и не замечали — точнее, узенькой тропинки, бегущей вдоль желтого каменного забора и уходящей под кронами деревьев куда-то вглубь, параллельно мелкой и мутной реке Монастырке.

Именно там, метрах в двухстах от проезда, тропинка вдруг делала резкий поворот и утыкалась в стоптанные деревянные ступени, уходящие вниз. Никакой вывески с названием у трактира не было — те, кто приходил сюда, всегда и так твердо знали, куда шли. Черный провал входа, резкий запах дрожжей и кое-как сколоченный деревянный козырек — вот и все, что указывало на то, что посетитель пришел по адресу.

«Баньши» примерно на две трети находилась под землей, не имея ни одного окна. Кривоватая лестница без перил уходила вниз дальше, чем можно было ожидать, и, ступив на пол, посетитель оказывался головой на уровне земли. Люстра из одного колеса с укрепленными по ободу свечами, за цепи крепящаяся к потолку, почти не давала света, и в трактире всегда было полутемно. Кто-то даже шутил, что это сделано специально: чтобы лишний раз не пришлось признавать, кого и когда ты видел.

Здесь все было деревянным: затоптанный, потемневший от времени пол; тяжелые дубовые столы, выскобленные почти до половины; скамьи, не раз разбитые в драке о чью-то голову и кое-как сколоченные обратно; обшитые досками стены и даже барная стойка, за которой почти никогда никого не было со стороны хозяина, зато всегда кто-то сидел со стороны посетителей.

Сейчас был хоть и хмурый, но день, и в «Баньши» почти никого не было. Какая-то мрачная парочка, с трудом шевеля ртами из-за торчащих из нижней челюсти клыков, что-то тихо обсуждала в дальнем углу.

Хозяин, страшная смесь медведя и человека, не ставшая ни оборотнем, ни смертным, с ведром и тряпкой мыл пол. На нем были простые холщовые черные штаны и полосатая рубаха-косоворотка, которые, как говорили, он снял еще до революции с одного вокзального грузчика. Грязно-белый передник из тех же времен валялся на стойке. Существо звали Кузнецом — в лихие времена он мог убить одним ударом лапы, тяжелой, как кузнечный молот. Именно так ему и досталась одежда.

Кузнец вдумчиво и основательно возил по полу тряпкой, убирая метр за метром. Он знал, что скоро здесь будет грязно как в хлеву — и примерно так же по запахам, — но уборку полагал своей священной обязанностью и даже правом, не доверяя ее больше никому. О нем говорили разное, но уточнить никто не брался — стоило только раскрыть рот, как взгляд падал на злые медвежьи глаза под тяжелыми бровями, и вопрос сам застревал в горле.

Полумедведь разогнулся, хрустя костями, и вопросительно глянул на единственного сидящего за стойкой посетителя. Тот провел здесь уже много часов, не замечая, как меняются день и ночь.

— Еще?

Голос у Кузнеца был такой, что звенели стаканы у стены. Среди завсегдатаев ходила легенда, что однажды какой-то человек забрел в «Баньши» и, будучи уже изрядно пьян, не обратил внимания на окружение. Его хотели было порвать на месте, но Кузнец не дал, решив развлечься. Он напоил беднягу до полусмерти, а когда тот уже не мог держаться ни на ногах, ни на скамье, вывел на середину трактира, придерживая за плечо, и гаркнул что было силы: «Трезвей!» Говорят, человек и правда протрезвел. И даже поседел. И убежал в ночь без оглядки прямо в промокшей одежде.

Сейчас навстречу хозяину скользнула высокая дубовая кружка. Неодобрительно крякнув, он зашел назад, за прибитую к косяку красную холщовую занавеску, и через некоторое время вернулся с оплетенной по горлышко бутылью, в которой плескалась какая-то красноватая жидкость. Не говоря ни слова, Кузнец наполнил кружку и убрал бутылку за стойку.

— Ты знаешь, князь, я всегда налью тебе, — пророкотал полумедведь, пододвигая кружку гостю, — но негоже тебе столько пить.

Подняв голову от сложенной руки, тот поднял на него желтые глаза.

— Я не князь, — он сделал долгий глоток, — и ты мне пить не запретишь.

Кузнец упер молотообразные, густо покрытые шерстью руки в бока:

— Это мой трактир, и я могу выставить тебя отсюда тогда, когда посчитаю нужным.

Ответом ему была косая ухмылка:

— Попробуй.

Полумедведь навалился на стойку рядом с гостем, от чего та едва заметно просела, и сказал, понизив голос:

— Да, я помню, как ты задал мне трепку, так что шерсть летела. Но это было больше ста лет назад. А сейчас ты пьешь без просыха уже не одну неделю. Ты даже превратиться не сможешь.

Кулак хватил по стойке так, что подскочила посуда, даже притихли двое в углу, испуганно оглянувшись на буяна и недоумевая, почему его еще не выставил хозяин. Но тот даже не вздрогнул.

— Можешь злиться сколько хочешь, князь, — он снова взялся за тряпку, — но я говорю правду.

Какое-то время в «Баньши» было тихо. Только стук швабры о деревянные колоды у стойки и скамьи да редкий кашель одинокого гостя.

Кузнец уже дошел до самого входа, когда взгляд его уперся в кожаные туфли без единой пылинки, ступившие на последнюю ступень. Полумедведь поднял глаза выше, оценив черные брюки, белую рубашку с пижонским галстуком и бежевый плащ.

— Здрав буди, царь, — пророкотал он, распрямившись во весь свой немалый рост и сложив лапы на груди, — зачем пожаловал?

— Да брось, — туфли аккуратно переступили тряпку на швабре и шагнули на чистый пол, — ты знаешь, зачем.

Кузнец с душой плюнул, когда новый посетитель развернулся к нему спиной, и продолжил мыть пол.

Рука в бежевом рукаве поднялась и погрозила пальцем:

— Ай-ай-ай, я все вижу.

Кузнец взялся за мытье с удвоенной силой.

Гулко стукнула отодвигаемая колода, гость привычно потянулся за стойку и достал оттуда вторую кружку.

— Шеферель.

— Оскар. Кстати, — Шеф заглянул оборотню через плечо, — что пьешь? О, «Ветка омелы»! Хорошая вещь, как говорится, и Бога уложит.

— Зачем ты пришел, Шеферель? — Оскар тяжело обернулся к начальнику, деловито выуживающему из-за стойки бутылку и наполняющему свою кружку. — Я не вернусь.

— Во-первых, — Шеф звонко загнал пробку в горлышко, — вернешься. У нас война на носу. И ты вернешься. Как военный, в конце концов, — он сделал глоток и поморщился: — Ой, ну и гадость! Из чего ты ее гонишь, Кузня?

Хозяин обернулся, но только вздохнул и вернулся к своему занятию.

— Так вот, ты ведь помнишь, что ты военнообязанный, Ося? — Шеф похлопал себя по карманам и, нащупав пачку сигарет, бросил их на стол.

— Без меня навоюетесь, — Оскар сделал большой глоток, как будто не замечая вкуса обжигающего напитка.

Шеф замер, не донеся руку до кружки:

— Что ты сказал?

Кузнец озадаченно поднял голову, видя, как вода в ведре подернулась тонкой коркой льда. Двое нелюдей в углу оторопело уставились в свои кружки, потом поймали взгляд хозяина и пулей вылетели на улицу.

— Я сказал, — Оскар тряхнул кружку, взбалтывая на дне остатки, — без меня обойдешься.

Кузнец выдохнул облачко пара и заметил, что стены стремительно забирает инеем.

Шеферель отшвырнул дубовую колоду, разворачиваясь к оборотню. Полумедведь с тоской обвел взглядом трактир, служивший ему верой и правдой более двух сотен лет.

Они замерли на мгновение. Кузнец готов был поклясться, что за Шеферелем все замерзало с удвоенной скоростью, а за спиной Оскара воздух стал дрожать и плавиться от жара. Еще секунда — и Шеферель поднял Оскара за грудки, отшвырнув на середину трактира. Летел еще человек, но по полу уже тормозила пантера, прочерчивая когтями глубокие борозды. Она оскалила морду, показывая огромные клыки, уши прижались к голове. Замерший Кузнец вцепился в ручку швабры, боясь пошевелиться, и чуть не перекрестился. Ему вспомнилось, как он грозился вышвырнуть оборотня из трактира.

Шеферель уже был на стойке. На его лице играла ненормальная, широкая улыбка. Коротко хохотнув, он швырнул в Оскара кружку — через мгновение та разлетелась в щепки, раздавленная мощными челюстями. Издав громоподобный рык, от которого задрожала люстра под потолком, Оскар бросился вперед, сметая дубовые колоды и стойку. Шеферель, издевательски пританцовывая, отпрыгнул в последний момент, приземлившись на соседний стол. Оскар, промахнувшись, врезался в стену за баром — только посыпались со шкуры осколки стекла.

Шеферель, на корточках замерший на столе, расхохотался:

— Кис-кис-кис!

Оскар, стремительно развернувшись, растянулся в длинном прыжке и приземлился ровно на Шефа, прижав его к столешнице и душа огромными лапами. Однако тот каким-то чудом вывернулся, скатился на пол и, подхватив скамью, с размаху опустил ее оборотню на голову. Оскар оглушительно зарычал и ударил Шефа когтями по руке, распарывая рукав и заставляя потерять равновесие…

За долгие годы жизни Кузнец отлично воспитал в себе одно чувство, которое не раз спасало ему жизнь. Он не мог жить среди людей, но, хоть снаружи нелюдь и напоминал больше монстра из «Аленького цветочка», внутри он оставался человеком со своими человеческими потребностями — в еде и одежде, например. И все это ему приходилось добывать быстрее, чем просыпались дворовые собаки, а крестьяне брались за факелы и вилы. Многие годы погонь и драк, случайных убийств и преднамеренных жертв научили Кузнеца одному — знай, когда пора бежать. Он великолепно овладел искусством чувствовать проблемы еще до того, как они произошли.

Когда Шеферель зашел в «Баньши», Кузнец понадеялся, что дело обойдется. В конце концов, верховный нелюдь иногда заходил за кем-нибудь из подчиненных. Чего он никак не ожидал, так это того, что его ближайший друг и соратник вдруг заупрямится и решит поиграть на нервах начальника. Дальше все разворачивалось так быстро, что полумедведь едва успел моргнуть — а ведь надо было вспомнить, какую бойню устроили эти двое в дни революции. Правда, и сам Кузнец тогда немало народа уложил, но стоило вспомнить лицо Шефереля, зажавшего в каждой руке по сабле…

Кузнец выпрыгнул наверх ровно в тот момент, когда в трактире рухнула люстра, — за нее уцепился Шеферель, а Оскар прыгнул на него, целясь лапами в незащищенный живот. Полумедведь хотел было оглянуться, но в этот момент внутри что-то грохнуло и, как показалось ему, взорвалось. Стянув с лохматой головы картуз, Кузнец все-таки перекрестился и, махнув рукой, поспешил по тропинке к Невскому проспекту.

— Неплохо.

— Да, мне тоже понравилось.

— Но можно было и лучше.

— Ничего, полы новые положит.

— Давно пора было.

— И не говори.

— А может, еще ту стенку прихватим? Чего стоит.

— Действительно. Хотя нет — пусть хоть что-то стоит.

— Да пусть лучше заново отстроится.

— Пусть лучше не он строится. Мне это место никогда не нравилось.

— Да, я заметил по во-о-он тому столу, застрявшему во-о-он в той стене.

— Лучше сами что-нибудь откроем.

— Бар.

— Модный.

— Очень модный.

— Лично за ним присматривать будешь.

— Не, Айджес попросим.

— Точно. Все будет в коже.

— И розовом плюше.

— Назовем «Злобный мишка».

— Уже тошнит.

— И меня.

— Пусть строится?

— Пусть.

— Денег дадим?

— У самого их куча.

— Но не он тут все разрушил.

— Неминуемый риск!

— Что, мы у него подеремся?

— У него постоянно кто-нибудь дерется.

— Но не мы.

— Но не мы.

— Дадим денег?

— Отстегнем.

— Из нашего бюджета?

— Из городского, — Шеф сделал долгий глоток из единственной уцелевшей кружки и передал ее Оскару. — Из башни Газпрома.

От «Баньши» мало что осталось. То, что трактир был почти полностью деревянным, сыграло ему плохую службу — камень бы выдержал удары, но дерево разлетелось в щепки. Сейчас он был почти полностью уничтожен: мебель разбита на куски, люстра с оборванными цепями валялась на полу, вместо стен виднелась спрессованная за долгие годы земля, на месте пола тоже проглядывал чернозем.

Шеф, опершись об обломки стойки, задумчиво оглядывал дело рук своих — ну и Оскара.

— Знаешь, надо это почаще повторять, — задумчиво протянул он, — как-то поразмяться все-таки.

Оскар гулко хмыкнул в кружку:

— Трактиров не наберемся.

— Да нет, зачем, — Шеф кивнул в сторону разбитого задника, где раньше стоял частокол бутылок. Оскар кивнул, перемахнул завалы битого дерева и, порывшись пару минут, выудил оттуда каким-то чудом уцелевшую бутылку. — Можно и в спортзале.

— Ага, представляешь, — Оскар с трудом вглядывался в этикетку, — сколько народа соберется посмотреть, как начальники друг друга мутузят!

— До черта, — Шеф ухмыльнулся, — но ты только представь их лица!

Оба рассмеялись — немного натянуто.

Оборотень зубами вытащил запечатанную пробку, плюнул и наполнил кружку. Шеферель смотрел на него невидящим взглядом.

— Ты что, правда хотел уйти от меня?

Рука оборотня замерла. Он медленно опустил бутыль на стол и нахмурился:

— Шеф, я…

— Ты не помнишь, как все начиналось? — Тот повернулся к нему и подался чуть вперед. — Не помнишь, как мы встретились?

— Разве такое забудешь, — вздохнул Оскар и опустил взгляд на бутылку. — Я бы хотел. Не получается.

Шеф понимающе кивнул.

— Если бы не ты, я бы пропал тогда, — проговорил оборотень, — это сейчас можно как-то спастись, скрыться… А тогда меня ждал путь на костер.

— Я вовремя тебе попался, — невесело ухмыльнулся Шеферель, пододвигая к себе кружку.

— Не устаю благодарить за это Бога.

— Лучше не Бога, а меня, — Шеф по привычке шутил даже в самых тяжелых ситуациях. Он сделал глоток и закашлялся. — Что за гадость? Дай-ка почитать… О, на мухоморах, отлично!

— А что, — глаза оборотня лукаво блеснули, — викинги пили и не жаловались.

— Викинги были вот, — Шеферель выразительно постучал по остаткам стойки, — вот что твой дуб.

Оба замолчали.

— Я обязан тебе жизнью, — тихо сказал Оскар. Он повернулся и посмотрел на Шефереля: — Ты спас меня. И я поклялся вечно служить тебе.

— Вы, испанцы, такие церемонные, — хмыкнул Шеф. — Но да, клялся, было дело. Помнишь, ты еще порывался постоянно всех перебить? Температура под сорок, а туда же, воевать!

— Они уничтожили мой замок, — скрипнул зубами оборотень, — пытались убить мою семью!

— Знаю! Ты это в бреду повторял каждые пять минут — хоть часы сверяй, — Шеферель пододвинул кружку Оскару. — А на меня зато в той гостинице очень сильно косились, когда выяснилось, что у меня на кровати больной мальчик лежит.

— Мне было восемнадцать, я уже был не мальчик! — с улыбкой возразил Оскар.

— А мне тогда перевалило за пять тысяч, и для меня ты всегда будешь мальчик! — Шеф выразительно хлопнул рукой по столу. — И вообще. Вид у тебя был, когда я тебе объяснял что да как… Priceless, как теперь говорят.

— Я бы на тебя посмотрел, если бы тебе рассказали, что ты три дня провалялся в горячке, а до этого превратился в пантеру и разнес половину вражеских воинов!

— Мне в детстве и не такое рассказывали, — Шеф улыбнулся было, но улыбка его вдруг будто замерзла и сошла с лица невидимой тенью.

Оскар оглянулся на Шефереля, но тот, не отрываясь, смотрел в темноту кружки, сведя пшеничные брови и поджав губы.

— Как ты?

— Ничего, — Шеферель поспешно кивнул. Слишком поспешно. — рука только болит. Или мне лучше говорить лапа?

— М?

— Иногда… После того, что я сделал тогда в больнице для Черны, у меня иногда проступает чешуя. И порой когти, — шеф сглотнул. — Обычно я успеваю взять все под контроль, но если заметят… Сам понимаешь.

Оборотень молча кивнул, внимательно глядя на своего начальника и господина.

— Что говорит Борменталь?

— Что я поправлюсь, — Шеф оторвал взгляд от кружки и посмотрел в янтарные глаза своего подопечного, — возможно. Может быть. Если повезет, — его голос дрогнул. — Но скорее всего, пойдет по нарастающей. Мне надо уезжать из города. Пока я не превратился полностью.