Адский поезд для Красного Ангела Тилье Франк
И с блестящим от пота лбом он унесся в распахнутую дверь…
В одиночестве усевшись за столиком на четверых в кафе Трестрау, я заказал себе кружку сидра. Мне не терпелось услышать ответы Жозе Барбадеса, инженера карьера Трегастель. Мне показалось, что я всколыхнул в нем былые страдания, глубоко зарытые, опечатанные воспоминания, которые никогда не должны были вновь всплыть на поверхность. Что за темные связи поддерживала эта девушка, Розанс Гад, с рабочими предприятия?
Женщина погибла на дне этого карьера при обстоятельствах, возможно отличающихся от официальных. Больше шестисот километров и почти два с половиной месяца разделяли смерть Розанс Гад и Мартины Приёр. И все же во мне росло ощущение, что этих двух женщин связывает прочный канат. Почему убийца направил меня по этому пути?
Жозе Барбадес не заставил себя ждать. Он даже пришел на пять минут раньше, лицо его покрывала восковая бледность, глаза покраснели от беспокойства. Вельветовые брюки горохового цвета складками спадали на ботинки, а над верхней расстегнутой пуговицей рубашки топорщились завитки шерсти, доходившей до самой шеи. Прежде чем сесть напротив меня, он опасливо огляделся по сторонам.
– Заказать вам чего-нибудь выпить? – спросил я.
– То же, что себе… Послушайте, я женат, у меня есть ребенок. Я рассчитываю на вашу деликатность, чтобы не подливать масла в огонь. То, что я вам сейчас расскажу, должно остаться между нами…
– Не могу обещать, однако поверьте мне, я не склонен предавать огласке подобные вещи. Вы знаете, я пришел из тени и уйду в тень, и вы никогда больше не увидите моего лица… Расскажите мне о Розанс Гад, об этой дьявольской бестии, как вы недавно обмолвились…
Он перегнулся ко мне через стол, нарушив ледяную дистанцию, возникшую между нашими телами, подобно вольтовой дуге.
– Это началось за четыре месяца до ее появления на предприятии. Один из моих парней как-то вечером гулял с ней. Она заставила его крупно раскошелиться: шампанское, ресторан, прогулка по пляжу… Знаете, люди выбалтывают свои секреты, а у меня повсюду есть уши. Это случилось в трехзвездочном отеле «Бель Эр», западнее Ланьона. – Прежде чем неуверенно продолжить, он налил себе сидра. – Она заперла дверь на ключ и достала из сумки какое-то диковинное снаряжение. Веревки, кожаные плети, щипцы-кусачки, свечи, пластиковые кляпы…
– Что за кляпы?
– Мяч с продернутым через него кожаным ремешком. Они у нее были всех цветов и размеров. Мячик засовывается в рот, а ремешок плотно затягивается вокруг головы. Так что изо рта не выходит ни единого звука. Идиотская игрушка…
Я вспомнил о следах красной пластмассы, обнаруженных на резцах Мартины Приёр. Такая игрушка наверняка могла вызвать атрофию слюнных желез.
– Продолжайте, прошу вас…
– Неужели я, в самом деле, должен входить во все детали?
– Это крайне важно…
– Увидев, как она раскладывает свое оборудование, парень хотел сделать ноги, но остался, скованный своими неосознанными устремлениями, своим желанием познать неведомые территории мазохизма.
Он еще больше наклонился ко мне, теперь его спина и шея были почти параллельны столу.
– Она крестом, с раскинутыми руками и ногами, привязала его к кровати. Так крепко, что он почувствовал, как онемели его конечности; вокруг запястий еще не один день сохранялись следы от веревок. Затем она вставила ему в рот кляп, разделась и принялась играть с его членом, возбуждая его. Она надела туфли на шпильках и молотила каблуками по его мошонке. Кроме того, она вылила ему на основание пениса кипящий воск. Ее жестокие игры продолжались долгие часы…
Под властью образов и вспышек болезненных воспоминаний он тряс головой. Я был убежден, что мой собеседник рассказывает о собственном опыте.
– И знаете, что рассказал нам этот рабочий? – продолжал он, настойчиво ища моего участия. Капельки пота запутались в его бровях.
Я ограничился инквизиторским:
– И что же?
– Он признался, что, несмотря на боль, он никогда не испытывал подобного наслаждения, ощущения омерзительного ликования, чего-то, что толкало его желать повторения еще и еще… С этой дьяволицей он наслаждался, как никогда, хотя у него не было с ней ни малейшего сексуального контакта! По его рассказам, он достиг полного оргазма, усиленного отсутствием, неудовлетворенностью, постоянно повторяющимися приступами боли…
Отсутствие… Отсутствие сексуального контакта вызвало оргазм…
– А она, эта девица, получала такое же удовольствие?
– Она кончала при каждой пытке, которой подвергала его…
Стремление к наслаждению через культ страдания – вот что связывало убийцу и Розанс Гад. Тошнотворное желание переступить табу, выйти за предел переносимой боли. Способ достичь высшего блаженства, абстрагируясь от секса. Это объясняет тот факт, что Приёр не была изнасилована. Я спросил:
– Сколько мужчин прошло через ее руки?
Он подавился сидром. Забрызгал стол.
– Любопытство – это яд, так же как стремление к плотским наслаждениям. Что возбуждает больше, чем нарушение запретов, смелость зайти туда, куда никто не ходил? – Он взглядом указал на мое обручальное кольцо. – Скажите честно, комиссар. Вот вы женаты. Почему уголовка? Что заставляет вас копаться в самом гадком, что только есть в нашем мире, преследовать зло, жить в крови и страхе?
Мне было так же не по себе, как и ему. По принципу обмена хорошими поступками я должен был ответить ему столь же честно:
– Чтобы победить рутину, чтобы катапультироваться с ровной местности, по которой можно идти всю жизнь до самой смерти без сучка без задоринки. Да, мне нравятся погоня, кровь и запах убийцы. То есть одной части меня это нравится, и она, разумеется, является моей худшей, но и более сильной частью, той, что берет верх, как доминирующий близнец в материнской утробе…
Его губы растянула странная улыбка.
– Вижу, мы понимаем друг друга, комиссар. Все мы похожи, потому что все мы просто люди… Да, больше половины мужчин испытали на себе ее находки…
– И вы в том числе?
Он провел рукой по лбу и прикрыл ею глаза:
– Да…
– Как вы думаете, где эта девушка приобрела свои навыки садо-мазо? Она что-нибудь говорила, когда бывала с вами? Может, она читала специальные журналы? Она общалась с местными?
– Все, что она могла извергнуть во время своих игр садо-мазо, было чередой ругательств и оскорблений. Никто ничего не знал о ее жизни, кроме того, что она сама изволила нам сообщить… Это была грязная шлюха! Вонючая потаскуха!
Облокотившись о стол, я приблизился к нему:
– Послушайте, мне необходимо узнать о ней как можно больше. Может, вашим рабочим известны факты, о которых вы не знаете и которые могут оказаться важными для моего расследования. Я допрошу их, хотя наверняка наткнусь на скелеты в шкафу.
– Не ворошите дерьмо, комиссар, прошу вас. Каждый из нас мечтает забыть эту девку. Не впутывайте ребят.
– Что это вы так о них печетесь?
Он откинулся назад, положив затылок на спинку скамьи. Остекленевшие глаза неподвижно уставились в потолок.
– Потому что ни у кого из них никогда ничего с ней не было. Только у меня… У меня одного… – Он умолк, а потом добавил: – Хорошо бы вам повидать ее родителей. От них вы больше узнаете о ней… Я рассказал вам все, что знал…
Папаша Розанс Гад был не из тех, с кем приятно было бы встретиться вечерком в темном закоулке.
Дверь мне открыл громила с голым брюхом и поросшим лоснящейся шерстью торсом. В руке он сжимал окровавленный мачете, а со двора неслось истошное квохтанье перепуганной птицы. В мужике было не меньше метра девяносто, и в его ручище размером с полено режущий инструмент выглядел довольно смехотворно.
– Не лучшее время беспокоить людей, – бросил он, обдав мой костюм брызгами слюны. От него разило самопальным кальвадосом, горючей смесью, извергнутой из внутренностей ржавого перегонного аппарата.
– Я комиссар Шарко. У меня к вам есть несколько вопросов касательно вашей дочери.
– Моей дочери? Она мертва. Что вам от нее надо?
– Я могу войти? И мне было бы гораздо спокойней, если бы вы положили нож…
Прижав руку к своему брюху, он разразился людоедским хохотом:
– Ага-ага, ножик. Это для курей. Вечером они отправятся в кастрюлю!
Он отступил в сторону и дал мне пройти в некое подобие дома, которое не заслуживало этого имени. Взяться за его уборку даже усилиями промышленного пылесоса «Керхер» было бы полным безумием. Обои больше напоминали лохмотья полотна, снятого с мумии, разве что не такого нового.
– Мне бы хотелось узнать, мсье Гад, как ваша дочь проводила свободное время и вечера.
Он хватанул большой глоток сивухи:
– Плеснуть?
– Нет, спасибо. Возможно, мне скоро за руль.
– А, ну да, вы же фараон… Я позабыл… Ни грамма, так ведь? Вам даже невдомек, что вы теряете. Мой папаша говаривал, что с хорошей бутылкой лучше, чем с бабой. Потому что бутылка никогда не ноет, не то что эти толстухи…
Новый глоток.
– Розанс нечасто бывала здесь. Вечером я никогда ее не видел. Потому что работаю по ночам. А по выходным она уезжала в Париж. Она половину своей зарплаты там просаживала. И еще на скоростные поезда.
– Что она делала в Париже?
– Почем я знаю, чего она там забыла? Она никогда не хотела об этом рассказывать. Я, вообще-то, в ее дела не совался. Когда жена померла, малышкой занялся я. Делал все, что мог, только вот мне не по нутру все эти бабьи хлопоты, хорошие манеры, понимаете, вся эта дребедень. Я позволял ей делать все, что она хочет, лишь бы сама зарабатывала себе на хлеб… Только вот сдается мне, вы здесь потому, что она там, в Париже, натворила бед?
– Именно это я и пытаюсь узнать. С кем она приятельствовала?
– Почем я знаю… – Новый глоток алкоголя. Молчание.
– Вы никогда не замечали за ней чего-то необычного, каких-нибудь странностей?
Его глаза наполнились слезами.
– Моя деточка… Она умерла. Не хочу вспоминать… Слишком тяжело! Оставьте меня в покое!
Один, словно выживший после кораблекрушения в открытом океане. Обреченный на самое горькое одиночество, на жизнь между пустотой и забвением.
У меня оставалась единственная попытка: «метод доходного пожертвования».
– Скажите, а не пропустить ли нам по стаканчику, прежде чем свернуть шеи этим чертовым курицам? Между нами говоря, у меня есть сноровка. Мой дед был фермером.
Я убил целый час, наблюдая и участвуя в спектакле, где преобладали ярко-красные тона, где от удара топора головы отлетали, как пробки из шампанского. Зато получил разрешение заглянуть в комнату его дочери.
У отца никак не хватало смелости войти туда. Мы сделали это вместе… По сравнению с царящим в доме общим хаосом комната казалась чистой. Если девушка что-то скрывала, искать следовало здесь… Я ничего не нашел. Ни одного журнала, ни записной книжки или телефона, нацарапанного на клочке бумаги. Никаких следов того садо-мазо-оснащения, о котором рассказывал инженер карьера. Только стопки скромной одежды, аккуратно застланная кровать, порядок в шкафах, едва заметный слой пыли.
– Вы сюда никогда не заходили? Даже когда она была жива?
– Неа. Я уважал ее личную жизнь, что бы там ни говорили. Позволял ей делать все, что хочет. Только один раз она меня страшно взбесила. Это когда она вернулась из Парижа с пирсингом на языке. На татуировки мне было плевать, но уж согласиться с пирсингом я не мог. Меня от него с души воротило.
– Она делала татуировки в Париже?
– Ага.
– Знаете, в каком квартале?
– Неа. Я в Париже не бывал. Почем мне знать? Кстати, в этих штуках, которые она выцарапывала на своей коже, не было ничего такого…
– То есть?
– Ну там… Я подзабыл… Какие-то забавные фигурки вроде чертиков…
– Каких чертиков?
– Да я не помню. И еще вперемешку какие-то цифры и буквы. Она всегда отказывалась объяснить, что это значит.
Иногда прогуливаешься вдоль кромки океана, погода вроде хорошая, и вдруг совершенно неожиданно, неизвестно откуда взявшийся порыв ветра бьет вам прямо в лицо. В тот момент у меня возникло именно такое ощущение.
Я спросил у Бочки-с-Кальвадосом:
– Вы помните эти надписи?
– Вы чё, псих? Я не помню даже клички моей собачонки, сдохшей пять лет назад. Почем я знаю? Наверное, это какая-то болезнь. Провалы в памяти. В один прекрасный день я забуду, что надо дышать и что нельзя пердеть при людях.
– Вы позволите, я сделаю короткий звонок…
– Валяйте. Вы же не с моего телефона…
Трубку снял Сиберски.
– Это Шарко. Скажи, нет ли у тебя под рукой письма убийцы?
– Э-э-э… я собирался уходить. Подождите, сейчас вернусь в кабинет… Ага, вот оно…
– Можешь перечитать тот абзац, где он говорит о своем скальпеле? О ранах, которые он им наносит?
– Э-э-э… сейчас… «Когда я прикасался лезвием к ее маленьким твердым грудям, плечам, пупку, кожа на них раскрывалась, как экзотический цветок. Скрупулезно прочитывая ее тело, я находил ответы на все свои вопросы…»
– Стоп! Я знаю ответ!
– Что? Какой ответ?
На теле Гад был код, который позволит расшифровать фотографию фермера. Все обретало смысл. Прежде чем разъединиться, я кратко ввел Сиберски в курс дела, а потом направился вглубь комнаты девушки:
– Я могу взглянуть на компьютер?
Папаша присосался к бутылке, своей партнерше, своей стеклянной игрушке, составлявшей ему компанию в долгие одинокие дни.
– Валяйте! – рявкнул он. – Никогда не знал, как пользоваться этой дрянью. По мне, так это просто ящик дерьма.
Нажав кнопку, я услышал скрип алмазной головки по поверхности жесткого диска. И все. Черный экран. Информация стерта. Диск отформатирован. Кто-то наведался сюда раньше меня…
– Так, говорите, вы работаете ночью?
– Ага. Три раза из четырех я возвращаюсь домой около шести утра.
– Вы не думаете, что кто-то мог сюда проникнуть в ваше отсутствие?
– Вы сбрендили? С какой бы стати?
– Смотрите сами. Здесь ничего, кроме одежды! Ничего, что напоминало бы о присутствии вашей дочери. Информация в компьютере стерта. Ни одной фотографии, ни одного журнала. Вообще ничего! Мсье, я буду просить полицию провести расследование обстоятельств смерти вашей дочери. Возможно, это не несчастный случай…
Лицо его пылало от гнева, он вяло взглянул на меня тусклым взглядом вареной курицы:
– Что вы хотите сказать?!
– Что она, возможно, была убита тем же преступником, что и другая женщина, в Париже. Мсье Гад, если вы хотите узнать правду, мне надо эксгумировать тело вашей дочери.
– Чего?
– Я буду просить, чтобы вашу дочь выкопали. На ее теле была надпись, очень важная информация, имеющая все шансы привести нас к убийце.
Он швырнул свою бутылку в стену с яростью, достойной игрока в бейсбол. Лихой поступок.
– Моя дочь будет лежать там, где лежит! Оставь ее в покое, черт бы тебя побрал!
Он подступил ко мне, его мускулы раздулись, как пороховые бочки; он метал в меня взгляды, от которых свернулось бы молоко. Не желая провоцировать его, я отступил и, сбегая по лестнице, рискнул выкрикнуть:
– Она обретет покой только тогда, когда я поймаю того подонка, который убил ее…
Прежде чем вернуться в отель, чтобы напечатать рапорт на ноутбуке и послать его по электронной почте начальству и психологам, я, держа обувь в руках, босиком прошелся вдоль пляжа Трестрау. Языки соленой пены, поблескивая в последних лучах красноватого сентябрьского солнца, лизали кончики моих пальцев.
Прежде чем официально потребовать эксгумации тела Розанс Гад, я позвонил инженеру карьера Жозе Барбадесу и поинтересовался, помнит ли он надписи, вытатуированные на теле девушки. Он мне ответил, что действительно на ее коже были татуировки. Одна из них – в виде каких-то букв, располагалась прямо под пупком. Разумеется, он никогда даже не пытался запомнить их, слишком увлеченный тем, как партнерша раздирала ему бедра и ягодицы впивающимися в них ремешками плетки.
Назавтра, после полудня, мэр Перро получит документы, разрешающие эксгумацию. Следственный судья Ришар Келли знал свою работу и меру своей ответственности. Он не позволил бы мне доставать тело из могилы, тревожить его подземный покой, если бы не предчувствовал, что эта женщина – настоящий клад. История с зашифрованной в фотографии информацией интересовала его, но, разумеется, не так, как меня. О чем она нам поведает? Какая страшная правда скрывается за снимком бедного фермера, собирающего свеклу? Что-то копошилось у меня в мозгу, что-то ужасное… А что, если закодированное послание укажет… направление продолжения этого кровавого пути? Как обрывок карты, ведущей к спрятанному кладу, где каждая отметка означает… новую жертву?
На уровне горизонта, в розовых, оранжевых и лиловых вспышках фейерверка, узкое облачко разрезало солнце надвое. Я присел возле скалы, из-под которой в испуге выскочил маленький краб и, пробравшись между моими ступнями, нырнул в прозрачную лужицу. Я смотрел на окружающий меня пейзаж и, против всяких ожиданий, внезапно разразился слезами. Моя грудь вздымалась от горьких всхлипов. Я думал о Сюзанне, о своей бессильной ярости, о ее страданиях. Неторопливо и болезненно убийственное в своем коварстве неведение терзало меня, как кислота с медовым привкусом. Гигантская синева, что простиралась передо мной, в морском молчании принимала мои слезы, уносила их с собой вдаль, в глубину своих вод, словно прятала в сундуки, которые никто никогда не откроет.
На краю Бретани, вдали от дома, я был одинок… меня терзала печаль…
Большую часть следующего дня, предшествующего эксгумации, я провел в комиссариате Трегастеля – читал дело, свидетельство о смерти, протоколы допросов свидетелей смерти Розанс Гад.
Все было оформлено кое-как. Никакого вскрытия, минимум документов; по их мнению, неоспоримой причиной смерти был несчастный случай. Поскорее закопать и поскорее забыть. У меня было впечатление (справедливое), что мое присутствие не доставляет им удовольствия и что, кроме ежедневного чтения некрологов в местной газетке «Ле Трегор», сотрудники комиссариата предпочитали суетиться вокруг оживленной партии в белот, нежели скромно сдерживать распространяющуюся кругом преступность.
Вернувшись в отель, я подключил ноутбук к телефону и вошел в свой почтовый ящик. В него немедленно хлынули мутные потоки рекламы вроде «Bye Viagra on line» или «Increase your sales rate of 300 %»[19]. Я наконец занялся тем, чтобы отказаться от всех этих рассылок, на которые, впрочем, никогда не подписывался, и закончил вечер, плавая по волнам Интернета и читая про различные методы криптографии. Щелк – поиск. Щелк – криптографический сайт… Щелк, щелк – описание шифратора «Энигма», использованного немцами во время войны. Щелк, щелк, щелк – гитлерюгенд. Щелк – неонацизм. Щелк – личная страничка какого-то скинхеда. Щелк – поиск. Щелк, щелк – нацистская пропаганда. Щелк, щелк, щелк – подстрекательство к насилию. Щелк, щелк – фотографии еврея с дулом у виска. Щелк, щелк – фильм про то, как чернокожий меняет свою внешность. Продолжительность фильма – минута четырнадцать секунд. Снято пять дней назад…
Когда я ложился спать, меня обдало холодным потом при мысли о тысячах, миллионах людей, которые, сидя перед экранами своих компьютеров со стаканчиком в руке, преспокойно хавают то, что запрещено законом…
На могилах сверкали капельки росы, свежие и свободные, заблудившиеся на границе дня и ночи.
Посреди трегастельского кладбища, словно надгробный памятник, в легком утреннем тумане вырисовывался силуэт танатопрактика. При моем появлении он даже не шелохнулся, его бугристое лицо словно окоченело. Он оказался на удивление молод, лет двадцати пяти – максимум тридцати. Однако где-то в глубине его глаз я заметил колючки скуки и отвращения. Позади него, возле ограды, покуривали двое могильщиков.
– Свежо нынче утром! – рискнул я завязать подобие разговора.
Специалист бросил на меня быстрый раздевающий взгляд, подтянул узел своего выцветшего галстука и вновь погрузился в молчание.
– Мэр должен прибыть с врачом страховой кассы из Бреста, – продолжал я, обращаясь к живому надгробию.
– Думаете, мне нравится этим заниматься? – произнес он глубоким баритоном.
– Что, простите?
– Потрошить трупы, зашивать им глаза и губы, а потом выкапывать их, словно бы для того, чтобы еще раз поиздеваться над ними… Думаете, это доставляет мне удовольствие?
Человек и танатопрактик, точно как человек и полицейский, – враги, запертые в одном теле, связанные, как две кости одного скелета…
– Я и сам тоже испытываю ужас от подобных вещей, – совершенно искренне ответил я. – Могу вам даже признаться, что в настоящий момент я вообще ни в чем не уверен… Не от хорошей жизни мы вырываем мертвых из их смертного покоя…
Моя внезапная откровенность тронула его.
– Вы правы, нынче утром свежо!
Я подошел. Скрип моих шагов по гравию эхом раздавался в этом застывшем лесу крестов и бетонных надгробий.
– Скажите, можем ли мы надеяться, что после более чем двух месяцев обнаружим тело в хорошем состоянии?
– У этой несчастной девушки три четверти костей были раздроблены, конечности полностью вывернуты, а лицо обезображено. Работа у меня сложная, но я хорошо ее делаю, и многие даже говорят, что у меня талант.
– То есть?
– Вам нужны подробности? Пожалуйста. Я выпустил из тела кровь, чтобы заменить ее формальдегидом. Вернул кости на место. Выкачал мочу, содержимое желудка, кишечные газы. И прежде чем одеть, еще раз вымыл тело антисептическим мылом. Методы погребения предполагают, что тело отлично сохраняется более четырех месяцев. Обычно вы находите его в блестящем виде: оно как новая монетка.
Наконец прибыли двое опоздавших, не более счастливых, чем мой товарищ по туманному утру. На их лицах отчетливо читалось беспокойство.
– Приступим! – приказал мэр нарочито ледяным тоном. – Уладим это дело, и хорошо бы поскорее.
Могильщики взялись за лопаты, вскрыли могилу и подняли гроб.
Вокруг меня серьезные лица и ускользающие взгляды.
Красное дерево словно вскрикнуло – лямки заскрипели по лакированной поверхности гроба.
Крышку сдвинули. Увидев сдержанное и чересчур упорядоченное внутреннее убранство гроба, я ощутил на своей щеке прикосновение костлявой руки. Руки Смерти…
В пучке света моего американского фонарика из-под слишком белого савана появилась обращенная ко мне кисть. Пальцы молитвенно сложенных рук были почему-то сжаты в кулаки. Батистовое покрывало словно бы нежно гладило лицо, а вдоль шеи спадали слегка вьющиеся и еще сохранившие свой цвет каштановые волосы. Поскольку никто и пальцем не шевельнул, я взял на себя инициативу обследовать поверхность тела. От прикосновения покрывающая залатанные останки ткань затрещала, как высохшее на морозе белье. Симпатичные шмотки, наверное лучшее из того, что у нее было, на какое-то мгновение заставили меня подумать, что она спит. Непослушной рукой я расстегнул костюм, потом блузку. И сердце мое едва не разорвалось, когда показалась смертная белизна ее груди. Кожа пошла едва заметными складками, напоминающими спокойную морскую гладь, но ощущалось, что потусторонняя команда уже вовсю хлопочет над всем тем, что еще говорило о жизни.
На левой груди красовалось что-то вроде козлиной морды – приносящее несчастье изображение, которое можно найти в старинных колдовских книгах. Ближе к правому плечу возвышался кельтский крест, обвитый змеей, напоминающей белую гадюку с окровавленными клыками. Интересующая меня татуировка дугообразно вилась вокруг пупка. Красные буквы уже начинали сморщиваться, как увядшие цветы. Я слегка растянул кожу и прочел: BDSM4Y.
Я попросил, чтобы прежде, чем снова захоронить останки, мне дали позвонить. Накануне вечером я предупредил Тома Серпетти о возможном звонке.
Он ответил на второй сигнал и сразу сказал:
– Я готов. Давай код.
Я продиктовал ему пять букв и цифру, составляющие выражение, смысла которого я пока не улавливал.
– Ну, рассказывай! – Я изнывал от нетерпения.
– Черт возьми, текст обрабатывается. Теперь программа ищет верный алгоритм дешифровки… AES-Рейндол, Blowfish, Twofish…[20] Мне кажется, тут работы на часик. Список разных алгоритмов впечатляет. Позвоню, как только это закончится! Как ты думаешь, что мы там обнаружим?
– Что-то, что меня пугает, Тома…
Глава четвертая
Кабинет начальника Уголовной полиции, с потертым линолеумом, обветшалой мебелью и линялыми шторами, обладал величавым статусом культового места, старинного и церемонного, где строгость обостряет чувства до такой степени, что начинает мерещиться самое неожиданное. Сквозь обшарпанную и покрытую кругами от кофейных чашек столешницу огромного дубового стола для заседаний в центре комнаты как будто слышались призрачные меланхоличные голоса сменявших друг друга безымянных главных следователей.
Плотно сжав губы, я влажными руками установил проектор. Вокруг стола взволнованно расаживались лейтенанты Сиберски и Кромбе, мой шеф Мартен Леклерк, еще три офицера Уголовной полиции, судмедэксперт Ван де Вельд, два специалиста из SEFTI и десяток инспекторов. Скопление недюжинных умов, сообщество личностей, преданных единому делу. Некстати был разве что психолог Торнтон.
Пришла Элизабет Вильямс, специалист по психокриминалистике, и села напротив меня. Укладка, полосатый костюм, неприветливое лицо. Прямо фасад церкви.
Мы собирались погрузиться во внутренний мир убийцы, в эту охваченную пороком вселенную, в болотистую местность, смердящую тухлятиной и бешенством.
Сиберски задернул шторы, и я нажал кнопку пуска.
В ослепительном конусе белого света на экране появилось изображение женщины. От ощущения непереносимой боли, исходившего от каждого миллиметра снимка, зрители оцепенели с открытым ртом и нахмурились.
Я попытался придать голосу уверенности:
– Электронное письмо, полученное мною шесть дней назад, в ночь первого убийства, содержало два зашифрованных методом стеганографии снимка. Один из них был сделан спереди, а второй, вот этот, – со спины. Убийца представляет нам свою следующую жертву…
На экране возникла сфотографированная сзади обнаженная женщина, стоящая на коленях на бетонном полу возле стены. Сквозь тонкую, как кисея, кожу проступала кольчатая змейка ее позвоночника. Заострившиеся лопатки грозили пропороть кожу, и единственное, что, казалось, сохраняет ее тело в целостности, была опутывающая его сложная паутина узлов и веревок.
– Деревянные клинья разного размера всажены в спину под разными углами и на разную глубину. Крайняя худоба девушки объясняется очевидным недоеданием, точнее, полным отсутствием пищи в течение, возможно, нескольких дней. На полу отсутствуют видимые следы мочи или экскрементов, что свидетельствует о том, что похититель старался содержать ее в чистоте…
Полная тишина, напряженные взгляды, блестящие от испарины лбы. Ошеломленные зрители впитывали каждое мое слово как спасительную влагу. Тишину нарушил судмедэксперт:
– Оттенок кожи дает возможность предположить, что она еще жива. Не так ли?
Я вывел на экран ноутбука вторую фотографию. Беззвучный крик, какое-то хрипение вырвалось из груди Торнтона. Один из инспекторов поспешно вышел, его рвало.
Лицо девушки выражало живо осязаемое страдание, моментальный снимок боли, вырванный из текущего мгновения, навеки зафиксированный на бумаге и в мыслях каждого из присутствующих. Соединив в кровавом объятии плоть и дерево, через ее соски в край стола были вбиты два гвоздя. Металлическая дуга в форме лошадиной подковы распирала ей рот, не давая закрыть его, а два стальных зажима сдавливали виски, лишая ее возможности малейшего бокового движения головой. В каждый ее глаз был нацелен продольно движущийся и регулируемый при помощи гайки-барашка заостренный молоток.
– Да, судя по лицу, в момент съемки она, несомненно, была жива. А сегодня? Если да, значит тот, кто убил Мартину Приёр, параллельно занимался этой женщиной…
Я ткнул лазерной указкой в центр изображения, старательно продолжая давать мучительные пояснения. От моих слов у меня самого в жилах стыла кровь.
– Ее голова обездвижена стереотаксическим аппаратом. Такие используются в лабораториях вивисекции для проведения опытов над животными.
Я вернулся к предыдущему снимку:
– Комната выглядит довольно большой и очень темной. Похоже на подвал или какое-то помещение без окон. Место уединенное, где он может действовать в безопасности, не рискуя привлечь внимание…
Элизабет Вильямс вела записи в маленьком блокноте с кожаной обложкой. Учитель, слушающий ответ ученика.
– Появились ли у вас на основании того, что вам удалось узнать в Бретани, какие-нибудь соображения относительно места, где она может находиться? – спросил Леклерк, постукивая шариковой ручкой по столу.
– Ни малейшего. Единственное, что я знаю, убийца подсовывает нам эти фотографии как вознаграждение за наше расследование. Мы нашли код – он допустил нас поглубже. Здесь есть два решения: либо за сценой преступления кроется другой знак, либо преступник откровенно издевается над нами. Как вы думаете, мадемуазель Вильямс?
Она положила блокнот и очки на стол:
– Продолжайте, господин Шарко. Ваши выводы представляются мне интересными.
– Гм… Отлично. Я запросил согласие Регионального управления судебной полиции Нанта на начало расследования по делу об убийстве Розанс Гад. Эта девушка, физически или морально, поддерживала отношения с убийцей. Она – то звено, которое позволит нам подойти к нему ближе.
– Значит, убийца рискнул привести нас на поле, где мы могли бы его прижать? – с сомнением в голосе подал реплику шеф.
– Нет, не думаю, чтобы он решился на такую фантазию. Эта девушка, вероятно, имела с ним садистические отношения, даже не зная, кто он. В комнату Розанс Гад кто-то наведался, я в этом убежден. И похоже, все улики уничтожены. Например, из компьютера была стерта вся информация, как у Приёр. Так что никаких очевидных следов…
– Почему он стирает информацию с жестких дисков?
– Понятия не имею. Может, он познакомился с этими девушками через Интернет? Стоит покопаться…
Я выключил проектор:
– Все. Теперь слово вам, мадемуазель Вильямс.
– Э-э-э… Сейчас… – Прежде чем заговорить, она надела очки и откашлялась. – Начну с того, господа, что я не волшебница и не ясновидящая. И не обладающая сверхъестественными способностями героиня телевизионного сериала. Так что не ждите, что я предоставлю вам фоторобот убийцы, который достаточно будет прикрепить на ветровое стекло ваших автомобилей или повесить в ближайшей мясной лавке…
На лицах присутствующих обозначились слабые улыбки, нервное напряжение немного ослабло… Леклерк ткнул локтем в бок лейтенанта Сиберски, словно желая сказать: «Она к тому же еще шутница!» Прежде чем продолжить, Вильямс дождалась, пока не воцарится спокойствие.
– Я подвела полный итог прошедших через мои руки рапортов, свидетельских показаний и фотографий. Письмо, отправленное комиссару Шарко, упомяну лишь вскользь: на его детальный анализ мне потребуется еще сколько-то времени. Обычно на то, чтобы сделать первый набросок места действия, у меня уходит неделя, так что будьте снисходительны, господа… Комиссар Шарко сделал очень уместные заключения относительно сцены преступления. Убийца, несомненно, хотел, чтобы мы как можно скорее обнаружили Мартину Приёр. Этим его желанием объясняется оставленная открытой дверь. Что позволяет нам предположить, что женщина на фотографиях, продемонстрированных господином Шарко, до сих пор жива. Поскольку в противном случае убийца постарался бы проявиться и показать нам… свой трофей.
Самой важной чертой этого убийства, как моральной, так и физической, судя по деталям фотографии второй женщины, представляется садистический аспект, о чем свидетельствует его крайняя жестокость. Садист находит возбуждение в продолжительности акта. Он будет как можно дольше сохранять жертве жизнь, используя ее как объект, призванный удовлетворить его фантазмы. Она как личность для него ничего не значит, и он без сожаления избавится от нее, как от использованного бумажного носового платка.
Она оперлась ладонями о гладкую поверхность стола.
– Обыкновенно такой тип пыток сопровождается половым актом, каковой, если он не выражен проникновением, состоит в калечении половых органов: преступник кромсает груди жертвы, выворачивает или разрывает ей влагалище. В своем письме он ясно указывает, что он ее (я цитирую): «…не трахнул, хотя мог бы». Этим уточнением преступник хочет доказать, что он не импотент, но что половой акт имеет лишь вторичное значение, без которого он легко может обойтись. Таким образом, он демонстрирует нетипичное поведение по сравнению с большинством серийных убийц, которые чаще всего вступают в посмертный половой акт с жертвой. К тому же обычно у жертв отмечается сходство физических черт: цвет или длина волос, рост или сложение. Здесь я ничего подобного не обнаружила. Первая жертва была блондинкой, вторая, судя по фотографиям, шатенка. Одна довольно высокая, вторая скорее маленькая. Не будем забывать о Розанс Гад, которая, если он действительно убил ее, представляет совсем другой тип.
Плеснув в пластиковый стаканчик воды, она смочила губы.
– Не стесняйтесь прервать меня, если я слишком спешу… Убийца – игрок, он любит рисковать и использует любые пути, чтобы быть замеченным. Провокации полиции, подробное письмо, фотографии жертв… Такими ухищрениями он находит способ максимально продлить свое действие, что может позволить ему получать удовлетворение, пока он не совершит убийства… Преступник, безусловно, хочет, чтобы мы разделили его ощущения, однако не раскрывает при этом, кто он. Подобный тип личности любит быть в курсе развития следствия, так что нам надо быть начеку. Мне представляется, он знаком с господином Шарко, поскольку прежде всего направил это письмо ему. Поэтому присмотритесь ко всем своим знакомствам: журналистам, осведомителям, обслуживающему персоналу и даже разносчикам пиццы, а также к бывшим подозреваемым или осужденным, прошедшим через ваши руки.
Ее речь лилась так свободно, словно она собственными глазами читала мысли убийцы и его жертв и просто озвучивала их для нас.
– Такая мизансцена преступления означает, что убийство, несомненно, скрупулезно готовилось заранее в течение нескольких недель, а то и месяцев. Этот тип убийцы ничего не оставляет на волю случая; одинокая жертва, полный бак бензина, всегда наготове автомобиль, чтобы обеспечить себе возможность бегства. Он не обязательно заранее знаком со своими жертвами, я хочу сказать, лично, однако старается внимательно изучить их окружение, привычки, места, где они бывают, кто их посещает. Убийство, совершенное ночью, и пытки, которым на протяжении многих дней подвергалась вторая женщина, наводят на мысль, что убийца холостяк, что его профессия позволяет ему тратить время на изучение, а также, простите за этот термин, техническое обслуживание своих жертв. – Испытующий взгляд на присутствующих. – Способ, которым он ее связал, называется методом «бондажа»[21]. Кому-то из вас это о чем-нибудь говорит?
Девять человек из пятнадцати, и я в том числе, подняли руки. Она продолжала:
– Значит, стоит пояснить. Подобная техника эротического связывания пришла к нам из Японии. Изначально это искусство наложения пут на тело. Да будет вам известно, что некоторые японские мастера бондажа были знамениты не меньше чем великие спортсмены. Места на их сеансы ценились на вес золота, они имели своих антрепренеров, адвокатов и целый штат любителей узлов. Разумеется, это оригинальное искусство очень быстро деградировало, распространившись в среде садомазохистов. Бондаж предлагает захватывающий перечень приемов, как в Камасутре, от самой простой миссионерской позы до гораздо более продвинутых положений, вроде «японской тачки» или «забивания гвоздя».
Читать бесплатно другие книги:
