Танатонавты Вербер Бернард

Он же взирал на меня с привязанностью, словно старший брат.

– Знаешь китайскую пословицу? «Тот, кто задает вопрос, рискует на пять минут прослыть глупцом. Тот, кто не задает вопросы, останется глупцом на всю жизнь».

Я решил бить его же оружием.

– Есть еще более известная фраза, на этот раз иудейская. «Не убий». Из десяти заповедей. Можешь найти ее в Библии.

Он прекратил вышагивать из угла в угол и крепко схватил меня за оба запястья. Его ладони были теплые и влажные. Он впился взглядом в мои глаза, чтобы лучше убедить:

– Они забыли добавить одиннадцатую: «Не умирай в невежестве». Я признаю, может, пять, десять, пятнадцать человек должны умереть. Но какова ставка! Если нам удастся, мы наконец-то узнаем, что такое смерть, и люди перестанут ее бояться. Все те парни в спортивных трико, что ты видел в нашей лаборатории, все они заключенные, это ты знаешь, но они к тому же добровольцы. Я их специально отбирал. У них у всех одно общее: пожизненное заключение, и каждый писал президенту, что просит заменить этот приговор на смертную казнь, чем гнить в тюрьме. Я больше пятидесяти человек опросил, таких как они. Оставил только тех, что показались мне искренне хотевшими покинуть жизнь, которая им так осточертела. Я рассказал им про «Проект Парадиз», и они тут же загорелись.

– Потому что ты их обманул, – сказал я, пожимая плечами. – Они же не ученые. Они и понятия не имеют, что у них 99,999 % шансов лишиться шкуры в твоих экспериментиках. Они все равно боятся смерти, даже если их убеждают в обратном. Все боятся смерти!

Он еще раз меня встряхнул, на этот раз сильнее. Стало больно, но он не обращал внимания на мои попытки высвободиться.

– Я их не обманывал. Никогда. Они знают про весь риск. Знают, что многие умрут, прежде чем наступит тот день, когда кому-то из них удастся вернуться из добровольно вызванного NDE. Это будет первопроходец. Он сделает первый шаг в завоевании мира мертвых. По большому счету это как лотерея, много неудачников на одного выигравшего…

Он присел, схватил бутылку виски, стоявшую у меня на столике, и налил полный стакан. Спичкой он заново разжег одну из своих сигареток.

– Мишель, даже ты и я, мы когда-нибудь умрем. И вот перед своей смертью мы себя спросим, что же мы сделали в жизни. Что-нибудь исключительное, оригинальное! Давай проложим новый путь. Если нам не удастся, другие продолжат. Танатонавтика только зарождается.

Такое упрямство привело меня в уныние.

– Ты одержим невозможным, – вздохнул я.

– «Невозможно», именно это говорили Христофору Колумбу, когда он утверждал, что может поставить яйцо на попа.

Я горько улыбнулся.

– Как раз это было просто. Достаточно постучать кончиком об стол.

– Да, но он-то первый это обнаружил. На вот тебе, предлагаю решить задачку. Она тебе покажется такой же невозможной, как и колумбово яйцо в свое время.

Из кармана пиджака он вытащил записную книжку с карандашом.

– Можешь начертить круг и поставить точку в центре, не отрывая карандаш от бумаги?

Чтобы я лучше понял, он сам нарисовал круг с точкой посередине.

– Сделай вот так, но не отрывая карандаша, – приказал он.

– Это невозможно, и ты сам это знаешь!

– Не больше, чем поставить яйцо на попа. Не больше, чем завоевать континент мертвых.

Разглядывая круг с точкой, я недоверчиво пожевал губами.

– Ты правда знаешь решение?

– Да, и я тебе немедленно покажу.

Этот-то момент и выбрал мой дорогой братец Конрад, чтобы без предупреждения ввалиться ко мне в квартиру. Дверь была не заперта, и он, понятное дело, не потрудился даже постучать.

– Привет честной компании! – жизнерадостно объявил он.

Я не испытывал ни малейшего желания продолжать разговор в присутствии моего брата-кретина и решил окончательно покончить с этими скабрезными дебатами.

– Сожалею, Рауль, но твое предложение меня не интересует. Что же до твоей задачки, то без обмана ее решить нельзя.

– Маловерный! – воскликнул он, вечно уверенный в самом себе.

Кинув визитную карточку на столик, он добавил:

– Если передумаешь, то можешь найти меня по этому телефону.

И с этой последней ремаркой он удрал, даже не попрощавшись.

– Я, кажется, знаю этого типа, – заметил мой брат.

Пора сменить тему.

– Слушай, Конрад, – сказал я, будто был жутко рад его видеть. – Слушай, Конрад, как у тебя делишки?

В фонтане красноречия тут же выбило пробку, и я заранее заскучал. Пришлось узнать до мелочей, как делишки у Конрада. Он занимался импортом и экспортом «всего, чего можно запихать в контейнер». Он разбогател. Он женился. У него было двое детей. Он купил отличную корейскую спортивную машину, «просто супер». Он играл в теннис. Он посещал знаменитые салоны, а в любовницах у него была его же компаньонша по бизнесу.

Конрад с удовольствием разглагольствовал о последних событиях своего счастливого бытия. Он приобрел полотна известного мастера по бросовым ценам, купил коттедж на морском побережье в Бретани, и когда мне «захочется помочь переклеить там обои, то добро пожаловать». Его дети преуспевали в школе.

Я наклеил любезную улыбку, но еще пара-тройка замечательных новостей в этом же духе, и я не смогу больше удерживать растущую потребность хорошенько врезать кулаком по его физиономии. Ничто так не раздражает, как везенье других. Особенно на фоне твоих собственных неудач…

Три-четыре раза в неделю мне названивала мать:

– Ну что же, Мишель, когда же ты мне, наконец, объявишь что-нибудь хорошее? Пора уже подумать обзавестись семьей. Посмотри на Конрада, как он счастлив!

Но одни лишь только подталкивания к браку мою мать не удовлетворяли. Она действовала. Однажды, к моему великому удивлению, она предложила мне написать в газету брачное объявление: «Знаменитый врач, богатый, интеллигентный, элегантный и одухотворенный, ищет женщину с такими же качествами». Ну или что-то в этом роде. Я был вне себя от бешенства!

Пока я был заворожен загадкой круга с нарисованным центром, Конрад продолжал излагать все подробности своей удачливой жизни. Он описал каждую комнату своего бретонского поместья и как он обвел вокруг пальца местных туземцев, чтобы заполучить его за четверть цены.

Ох уж эта его снисходительная улыбка! Чем больше он болтал, тем больше я слышал жалости в его голосе. «Бедный Мишель, – надо полагать, думал он. – Столько лет учиться, чтобы влачить такую одинокую, печальную и жалкую жизнь».

Да, это правда. В ту пору жизнь моя была хуже некуда.

Я жил один, по-холостяцки, в своей крошечной студии на улице Реомюра. Больше всего меня тяготило одиночество, и я уже не испытывал никакого удовлетворения от своей работы. По утрам я приходил в больницу. Просматривал там план-карты предстоящих операций, готовил свои растворы, втыкал шприцы, глядел на экраны мониторов.

Пока что мне еще не повезло стать знаменитым анестезиологом, да к тому же мое существование в роли великого жреца в белом облачении было еще очень далеко от всех тех надежд, о которых когда-то – очень давно – я мечтал, на краткий миг попав в больницу Сен-Луи. Сестрички милосердия все-таки носили кое-что еще под своими рабочими халатиками. Некоторые определенно были свободны, но и они отдавались исключительно в надежде выйти замуж за врача, чтобы больше не работать.

Моя профессия не принесла мне ничего, кроме обманутых ожиданий.

Я не обладал никаким весом ни в глазах своих начальников, ни подчиненных. Равные же мне – меня игнорировали. Я был всего лишь полезной вещью, а точнее, рабочим винтиком с одной-единственной функцией. Тебе дают пациента, ты его усыпляешь, его оперируют, и все по новой. Ни здравствуйте, ни до свидания.

Конрад все еще трещал как сорока, а я говорил себе, что должно быть что-то другое, чем моя нынешняя жизнь и Конрадово, так сказать, счастье. Определенно есть что-то другое.

Так как же нарисовать круг и его центр, не отрывая карандаш от бумаги? Невозможно, решительно невозможно.

Я был несчастен, а Рауль ушел, забрав с собой свое сумасшествие, свою страсть, свою эпопею, свое приключение, оставив меня в объятиях одиночества и отвращения к самому себе.

На столике, словно мираж, белела его визитная карточка.

Круг и его центр… Невозможно!

«Как вы думаете, о ученики, чего больше:

Воды в огромном океане или слез, которые вы проливаете, совершая это долгое паломничество, мчась от нового рождения к новой смерти,

Вновь встречаясь с теми, кого ненавидите, и вновь расставаясь с теми, кого любите,

Страдая за эти долгие века от боли, горестей, болезней и гнета кладбищенской земли,

Достаточно долго, чтобы устать от существования,

Достаточно долго, чтобы захотеть от всего этого избавиться?»

Поучения Будды

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

Потребовалось еще несколько недель разочарований, унижений и бесконечного раздражения, чтобы я решил наконец склониться на сторону Рауля с его сумасбродством.

Немалую роль в этом сыграли беспрестанные звонки матери и неожиданные визиты моего брата. Добавьте сюда амурную неудачу (одна моя коллега по работе окончательно мне отказала и ушла с дебилом-стоматологом), отсутствие хороших книг, чтобы меня хоть как-то подбодрить, – и вы поймете, что я был готов для Флери-Мерожи.

И все же последней каплей оказалась не эта тоскливая коллекция мелких неприятностей, а одна старенькая дама, ожидавшая серьезной операции.

Я уже собирался сделать ей укол анестетика, когда пришел ассистент предупредить, что хирург еще не готов. Я знал, что это означает. Этот недоделанный дурак расслаблялся со своей санитаркой в раздевалке. Как только они покончат со своими любовными игрищами, я смогу усыпить свою пациентку, чтобы он удалил ей опухоль при шансах один к двум, что она выживет.

Это такой… такой бред! Пять тысячелетий цивилизации, и теперь надо еще обождать, пока хирург славно не кончит и не опоздает на пять минут спасти жизнь больного!

– Почему вы смеетесь? – спросила пожилая дама.

– Да нет, ничего. Это нервное.

– Ваш смех напомнил мне моего мужа перед тем, как он умер. Я очень любила слушать, как муж смеется. Он скончался от разрыва аневризмы. Ему повезло, он этого даже не заметил. Он умер… в хорошем настроении.

Получается, для нее смех мужа прозвучал похоронным колоколом.

– С этой операцией я наконец-то к нему присоединюсь.

– Да что вы такое говорите! Доктор Леви настоящий ас.

Старушка покачала головой.

– Нет, я рассчитываю отдохнуть. Хватит мне уже доживать свой век одной. Я хочу вернуться к своему мужу. Там. В раю.

– Вы верите, что есть рай?

– Конечно. Это так страшно, если вместе с жизнью все кончается. Обязательно есть что-то «после» нее. Я опять встречусь с моим Андрэ, там или в другой жизни, мне все равно. Мы так друг друга любили и так долго!

– Не надо, не говорите так. Доктор Леви вас вылечит, эту вашу маленькую болячку.

Я возражал ей все более и более неуверенно, потому что уже массу раз был свидетелем некомпетентности этого врача.

Она внимательно смотрела на меня глазами доверчивого, ласкового щенка.

– Что же, я должна вернуться и жить совсем одна, с моими воспоминаниями, в этой огромной квартире?.. Какой ужас!

– Но ведь жизнь, она ведь…

– Горькая? Без любви жизнь поистине долина слез.

– Но это же не только любовь, это ведь еще…

– Еще что? Цветы, птички? Какая глупость! У меня в жизни не было ничего, кроме Андрэ, и я жила только для него. И вот, пожалуйста, эта история с опухолью. Повезло.

– У вас нет детей? – спросил я.

– Ну как же, есть. Ждут не дождутся наследства. После операции вам совершенно точно будут звонить, доктор, узнавать, могут ли они немедленно завладеть своей новой машиной или же им придется еще немного подождать.

Наши глаза встретились. Сами собой с моих губ сорвались слова:

– А вы знаете, как нарисовать круг и поставить точку в центре, не отрывая карандаша от бумаги?

Она рассмеялась.

– Вот так вопрос! Это в детском саду проходят.

Взяв носовой платок вместо бумаги, она показала мне, как это делается. Я пришел в восторг. Решение было таким очевидным, что, естественно, никогда не приходило мне в голову.

Старушка мне весело подмигнула. Она оказалась из числа тех, кто понимает, почему такой ерунде уделяют столько внимания.

– Достаточно поразмыслить, и все получится, – сказала она.

Даже узнав решение, я подумал, что Рауль действительно был гений. Гений, способный нарисовать круг с центром, не отрывая карандаша от бумаги, может, пожалуй, насмехаться и над смертью…

Тут, толкая перед собой столик с инструментами, вошли две темнокожие санитарки, а за ними объявился и самодовольный хирург.

Пятью часами позднее она скончалась. Леви в бешенстве сорвал прозрачные каучуковые перчатки. Он ругал всех и вся. Организм ослаб, больную слишком передержали, на что тут можно надеяться…

– Может, пойдем пива выпьем? – предложил он мне.

Зазвонил телефон. Как и было обещано, это оказались старушкины детки. Я швырнул трубку. Рука уже искала в кармане визитную карточку Рауля.

«Неизвестно, как именно появилась танатонавтика. Согласно одним историкам, в ее истоках стояла группа друзей, желавших провести оригинальный эксперимент. По другим данным, первые танатонавты преследовали лишь чисто экономические цели. Они хотели быстро разбогатеть, прорвавшись в совершенно новый мир».

Учебник истории, вводный курс для 2-го класса

Я знал, что Рауль предложил мне стать соучастником будущих преступлений. Преступлений во имя науки или я уж не знаю каких мечтаний о завоевании того света.

Идея отправлять людей на смерть из чистого любопытства меня все еще шокировала, но в то же время я весь горел желанием хоть чуть-чуть придать остроты своему существованию.

Чтобы решиться, я даже взялся за монетки. Я улучшил метод Рауля, став использовать не одну, а три монетки по два франка. Это придавало моему решению больше нюансов. Орел-орел-орел означало «абсолютно да». Орел-орел-решка – «пожалуй, да». Решка-решка-орел – «пожалуй, нет». Решка-решка-решка – «абсолютно нет».

Монеты взлетели посоветоваться с потолком. Потом они одна за другой упали.

Орел-орел-решка: «пожалуй, да».

Я взялся за телефонную трубку. В тот же вечер страшно довольный Рауль долго говорил мне о проекте. В моей маленькой студии его ладони порхали, как два счастливых голубя.

Он был опьянен словами.

– Мы станем первыми! Мы завоюем «чудесный континент»!

Чудесный континент против клятвы Гиппократа. Я попробовал удержаться на последней линии обороны. Если потом дело обернется самым худшим, я всегда смогу самого себя убедить, что Рауль выкручивал мне руки.

Он бросал в меня новыми аргументами:

– Галилея тоже считали сумасшедшим.

После Колумба – Галилей! Определенно, этот бедный Галилей, сойдя за человека с горячечным воображением, удачно потом воспользовался своим алиби. Практичный такой Галилей, ловко это он…

– Ладно, допустим. Галилея считали сумасшедшим, а он оказался совершенно здоров. Но на одного несправедливо обвиненного Галилея сколько их, настоящих умалишенных?

– Смерть… – начал было он.

– Смерть? Да я каждый день вижу смерть в больнице! Умирающие что-то не похожи на твоих танатонавтов. Пройдет сколько-то там часов, и от них начинает нести, руки-ноги сводит трупным окоченением. Смерть – это распад. Это груда омертвевшего мяса.

– Плоть тлеет, душа реет, – философски заметил мой друг.

– Ты же знаешь, я был в коме и душа моя чего-то не реяла.

Он принял огорченный вид.

– Мой бедный Мишель, тебе просто не повезло.

Я должен, должен был сказать Раулю, что отлично знаю, почему он так интересуется смертью. Вечно этот его отец со своим самоубийством. Ему больше нужен хо-роший сеанс психоанализа, а вовсе не этот «Проект Парадиз». Но… орел-орел-решка, я уже выбрал.

– Ладно, уговорил. Ты мне уже рассказывал о двух первых потерях из-за неправильной дозы анестетиков. Ну и чем же ты пользуешься, чтобы вызвать кому?

Его лицо засияло улыбкой. Он прижал меня к груди и залился счастливым смехом. Он знал, что выиграл.

«Хочешь научиться, как лучше жить? Научись сначала, как умереть».

Конфуций

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

Светло-голубые глазки хорошенькой медсестры были прикрыты ресницами, но мне ее молчание напоминало на этот раз беззвучное поздравление.

Мне казалось, что я с ней давно знаком, потому что она походила на Грейс Келли из фильма Хичкока «Окно во двор». Но, естественно, Амандина была намного красивей.

Все в ангаре Флери-Мерожи, похоже, были рады меня видеть. Присутствие врача, к тому же анестезиолога, немедленно вселило уверенность и в командный экипаж, и в отряд кандидатов на самоубийство.

Рауль их всех представил. Медсестра отзывалась на имя «Амандина», будущие же танатонавты звались Клемент, Марселлин и Хьюго.

– Поначалу у нас было пять танатонавтов, – напомнил мне наш капитан. – Двое скончались, став жертвой медикаментозной погрешности. В одночасье ведь не станешь анестезиологом. Так добро же пожаловать в нашу команду!

Трое заключенных в спортивных трико раскланялись, не спуская с меня подозрительного взгляда.

Рауль повлек меня к лабораторному стеллажу и дьюарам.

– Ты будешь это осваивать вместе с нами. Сообща мы проникнем на неизвестную территорию. У нас нет предшественников. Мы словно первопроходцы, когда-то ступившие на землю Америки или Австралии. Откроем же свою «Новую Австралию» и водрузим на ней наше знамя!

Затем профессор Разорбак вернулся к своей обычной, серьезной манере. Чистое безумие в его глазах уступило место жажде работы.

– Покажем доктору Пинсону, как мы вызываем кому, – сказал он.

Без малейшего колебания Марселлин, самый маленький среди добровольцев, уселся в обшарпанное стоматологическое кресло. Медсестра принялась прилаживать ему электроды на грудь и лоб, потом всякие прочие датчики для измерения температуры, влажности, частоты пульса. Все провода шли к экранам, где прыгали зеленые линии.

Я осмотрелся.

– Эх, была не была!

Вот так все и началось. Я стал участником их иллюзий. Я принялся осматривать содержимое лабораторного стеллажа, шкафчиков над ним, расшифровывать надписи на этикетках, по ходу дела размышляя о наилучшей смеси для вызывания комы.

Физиологический раствор для дилатации вен, тиопентал для анестезии и хлорид калия для снижения частоты сердцебиений…

С некоторых пор кое-какие штаты в Америке предпочитали этот метод цианиду или электрическому стулу для умерщвления приговоренных к смертной казни. Со своей же стороны я надеялся, что если побольше разбавить хлорид калия, то частота сердцебиений замедлится, но не до полной остановки сердца, в то же время позволяя медленный переход в кому, контролируемую, если возможно, головным мозгом.

И мной…

С помощью Рауля и трех кандидатов в танатонавты я соорудил довольно хитроумное устройство: небольшой штатив из пластика высотой сантиметров двадцать, на который я привесил вместительный бачок с физиологическим раствором, потом бачок поменьше с тиопенталом и, наконец, хлорид калия. Я приладил систему электрических таймеров к краникам на трубках, через которые каждое вещество начнет поступать в тот момент, который я сочту наиболее подходящим. Тиопентал станет подаваться через двадцать пять секунд после инъекции физиологического раствора, а хлорид калия тремя минутами позже. Все будет вводиться посредством единой трубки с инъекционной иглой на конце.

Весь этот агрегат я окрестил «ракетоносителем». Танатонавт сам будет приводить его в действие через грушевидный электровыключатель, который запустит таймеры. Сам того не осознавая, я только что изобрел первую танатомашину для официального покорения страны мертвых. Думаю, сейчас этот «ракетоноситель» стоит в экспозиции Смитсоновского института в Вашингтоне.

Мой пыл и уверенность вдохновляли помощников. Рауль был прав. Каждой технической проблеме – техническое решение. Я лично особенно был доволен своим выключателем. Никакой вам прямой ответственности. Я не хотел стать палачом.

Заинтересованное лицо само решало, когда ему отправляться, и в случае провала это всего лишь было бы самоубийство.

Я обратился к Амандине с просьбой ввести иглу в вену Марселлина. Уверенным движением она ухватила танатонавта под локоть и вонзила здоровенную иглу, пролив при этом лишь капельку крови. Марселлин даже не поморщился.

Тут я вложил в его влажную ладонь грушу выключателя и пояснил:

– Когда нажмете вот на эту кнопку, включится электронасос.

Я чуть было не сказал «включится смерть».

Марселлин принял заинтересованный вид, будто я ему рассказывал про автомобильный двигатель.

– Ну как, порядок? – спросил его Рауль.

– Все путем. В нашего табиба я верю на все сто.

Я боролся с искушением воспользоваться этим диким моментом, заставившем даже Рауля нервничать.

– И что потом? – спросил Марселлин.

Он уставился на меня глазами наивного ребенка, уверенного в существовании Деда Мороза, глазами игрока, верящего, что он вот-вот сорвет банк.

Я замялся.

– Ну-у… это…

– Да не суетись ты так. Надо будет, сымпровизируем.

И он залихватски мне подмигнул.

Смелый парень. Даже меня хотел ободрить. Зная, что там его ждут непреодолимые препятствия, он все же пытался снять с меня вину за ту беду, к которой все это могло привести. На мгновение я захотел ему сказать: «Бегите отсюда, пока еще не поздно!» Но Рауль, завидев мою нерешительность, тут же вмешался:

– Браво! Браво, Марселлин, отлично сказано!

Все зааплодировали, включая меня.

Чему мы аплодируем? Я не знаю. Может быть, моей «ракете на тот свет», может быть, храбрости Марселлина, а может быть, совершенно неуместной здесь красоте Амандины. Да-а, такой куколке только в манекенщицы. А ждет ее будущее «соучастника убийства».

– А засим мы приступаем к запуску души… – напыщенно произнес Рауль.

И затянулся сигареткой.

Марселлин расплылся в улыбке, как альпинист-дилетант, собравшийся покорить Эверест в своих новых городских туфлях. Он отдал нам честь, вовсе не напоминавшую последний жест приговоренного к смерти. Все мы ответили ему ободряющими улыбками.

– Ну, бон вояж!

Пока я с компьютера вносил последние поправки, Амандина запеленала нашего туриста в охлаждающую накидку.

– Готов?

– Готов!

Амандина включила видеокамеру на запись всей этой сцены. Марселлин перекрестился. Закрыв глаза, он начал медленный отсчет:

– Шесть… пять… четыре… три… два… один… Пуск!

И твердой рукой нажал на выключатель.

«Индейцы майя считали, что смерть означает отправление в ад, называвшийся Митнал. Там демоны пытали душу холодом, голодом, жаждой и другими страданиями.

У майя существовало девять повелителей ночи, соответствовавших, несомненно, девяти подземным владениям ацтеков.

Душа покойника должна была пересечь пять рек, заполненных кровью, пылью и колючками. Достигнув затем перекрестка, она подвергалась испытаниям во дворце раскаленной золы, дворце ножей, дворце холода, дворце ягуаров и дворце вампиров».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

Все мы напряженно следили за экранами приборов. Сердце Марселлина, пусть слабо, но все еще билось. Его пульс упал гораздо ниже частоты сердцебиений человека, охваченного глубоким сном. Температура тела снизилась почти на четыре градуса.

– Сколько уже прошло? – спросил один из заключенных.

Амандина взглянула на часы. Я лично знал, что прошло больше получаса, как Марселлин совершил свой великий прыжок. Уже двадцать минут, как он находился в глубокой коме.

Лицо его напоминало спящего.

– Пусть все получится, пусть все получится! – словно заклинание твердили Хьюго с Клементом, два наших других танатонавта.

Я протянул было руку к Марселлину, чтобы на ощупь оценить состояние его организма, но Рауль меня остановил.

– Не трогай пока. Его нельзя слишком рано будить.

– Но как мы узнаем, что получилось?

– Если откроет глаза, то получилось, – рассудил начальник «Проекта Парадиз».

Каждые десять секунд раздавался мелодичный сигнал электрокардиографа, напоминая гидролокатор атомной подводной лодки, совершающей поход в неизмеримых глубинах. Тело Марселлина по-прежнему лежало на стоматологическом кресле. Но где могла находиться его душа?

Более часа я отчаянно предпринимал попытки кардиомассажа. Как только перестал звучать электрокардиограф, воцарилась общая паника.

Амандина растирала руки и ноги Марселлина, пока Рауль прилаживал ему кислородную маску. Мы вместе отсчитывали «раз, два, три», и я обеими руками давил на грудную клетку в районе сердца. Рауль вдувал Марселлину воздух через ноздри, чтобы возбудить респираторную активность.

Электрошок ни к чему новому не привел, если не считать, что у него открылись глаза и рот. Глаза были пусты, рот обмякший.

Мы все обливались потом, борясь над инертным телом.

Я пытался подавить всплывающий в моей голове вопрос: «Чем это я здесь занимаюсь?» Но чем больше я видел, что должен объявить Марселлина мертвым, тем настойчивей звучал этот вопрос. «Чем это я здесь занимаюсь?»

Да, так чем же?

Я хотел оказаться где-нибудь в другом месте, заниматься чем-то другим. Никогда не принимать участие в этой операции.

Было уже слишком поздно, чтобы вернуть Марселлина к жизни. Слишком поздно, и мы все это знали, но отказывались принять. В особенности я. Что меня беспокоило, так это мое первое «убийство». Могу вас заверить, это все равно как распотрошить совершенно живого человека, который только что сказал вам «Привет!», и чуть позднее взирать на его недвижное, словно засохшее дерево, тело!

Рауль выпрямился.

– Он уже слишком далеко, – яростно пробормотал он. – Он слишком далеко ушел, и его уже не оживить.

Амандина выбилась из сил, растирая Марселлина. Капли пота выступили на ее гладком лбу и, стекая вдоль симпатичных пятен пунцового румянца, скатывались, наконец, на скромную блузку. Ситуация была драматичная, и все же я осознавал, что это, пожалуй, самый эротичный момент за все мое существование. Что за вид! Эта великолепная молодая женщина борется со смертью голыми, сладкими руками! Эрос всегда бродит бок о бок с Танатосом! И тут я понял, откуда у меня появилось впечатление, что я уже давно знаком с Амандиной. Она не только напоминала Грейс Келли, но и ту самую сестру милосердия, что я увидел, очнувшись после того случая с машиной, в далеком детстве. Те же ангельские манеры, те же родинки, те же абрикосовые духи.