Шок от падения Файлер Натан
Так что получилось неидеально. Но это неважно. Дело ведь не в сэндвичах или огромном пустом пространстве вокруг нашей маленькой стайки кресел. Это потребовало времени, но бабушка Ну была права: в конце концов все вышло как нельзя лучше.
— Хороший он был мальчик, правда?
Дедушка ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. На нем была нарядная белая рубашка, но под ногтями осталась грязь от работы на участке. Думаю, он не хотел говорить первым. Он человек замкнутый, не любит распространяться о своих чувствах. Но я понял одну вещь — люди всегда могут тебя удивить.
Дедушка еще не закончил:
— В комнате светлело от его присутствия.
Я ничего не придумываю. Я не пытаюсь ничего придумать. Но, кажется, это пришло в голову не одному только мне. В тот самый момент в окно хлынули яркие лучи солнечного света. Мы оставили пожарную дверь приоткрытый, чтобы был приток свежего воздуха, и когда вместе с солнечным светом в комнату проник легкий ветерок, одновременно теплый и освежающий, в воздухе вокруг нас кружились миллионы золотистых пылинок.
Мы все как один глубоко вдохнули. Бабушка Ну сжала руку тети Мел. Тетя Жаклин медленно провела ладонью перед лицом. Мама чуть не плакала.
Но дедушка ничего не замечал.
— Никакого терпения. Мог он дождаться, пока клей засохнет, перед тем как начать раскрашивать этот самолет? «Сопвич Кэмел»? Истребитель времен Первой мировой? Да ни за что!
— А я там был? — внезапно спросил Сэм. До сих пор он скучал, откинувшись на спинку стула и ковыряя прыщик у себя на шее. Но теперь подался вперед, уперев ножки своего стула в полированный пол.
— Мне кажется, был, — сказал он. — И Питер с Аароном. Я помню, ты клеил с нами модель самолета. А «Сопвич» — это такой, с двумя крыльями?
— Это называется «биплан», — сказал дедушка.
— Да, точно! Саймон хотел и мой раскрасить. Хотел пририсовать ему лицо. Как давно это было.
— Что за выражения, — одернула его тетя Мел. — Серьезно. И это мой мальчик!
На самом деле она не сердилась на него. Она взъерошила ему волосы, и было понятно, что она не сердится.
Мама повернулась к дедушке, улыбаясь так широко, что на глазах у нее выступили слезы. Она сказала:
— Пап, а помнишь, как мы ездили на озера? Когда он никому, кроме тебя, не разрешал усаживать его на горшок?
Бабушка Ну закивала головой:
— Ой, да, это было так забавно!
И тут мама сделала нечто такое, чего я никогда раньше не видел. Она изобразила Саймона:
— Мам, я хочу, чтобы деда вытирал мне попу! Не ты! Деда!
Дедушка откинулся на спинку стула и захохотал так, что было видно золотой зуб у него глубоко во рту.
— Да, это мне повезло так повезло!
Теперь «Бобровая хатка» не казалась такой огромной — она с трудом вмещала все воспоминания. Мы вспомнили каникулы и школьный рождественский спектакль — Саймон играл в нем Хозяина постоялого двора, который решил, что у него все же найдется местечко для Марии и Иосифа. Вспомнили ночь в Музее естественной истории, как мы там спали с динозаврами. Как устраивали шалаш на дереве, и Саймон оцарапался о ржавый гвоздь, а потом ему делали прививку от столбняка. Как три раза стояли в очереди на аттракцион «Поезд ужаса», и каждый раз, когда надо было идти внутрь, Саймон трусил. А еще как гуляли по желтым осенним листьям в дендрарии, и Саймон пропал на целый час. Мама с ума сходила, а он даже и не понял, что потерялся. Когда мы его нашли, он с упоением объяснял пожилой паре, как определять время, хотя, возможно, и сам нуждался в их помощи.
На самом деле я почти все время молчал. У меня не осталось никаких особых воспоминаний. Только какие-то обрывки без начала и конца. Когда мы жили вместе, я был совсем еще маленький, а мы не выбираем, что останется в нашей памяти.
На поминальной церемонии я в основном слушал.
Слушал смех и слезы и задумчивое молчание, которым все закончилось.
Тут я хочу закончить свою историю, поскольку эта часть удалась мне лучше всего.
Но это еще не конец.
У этой истории нет конца. В самом деле. Какой может быть конец, когда я все еще здесь, все еще живу? Когда я допечатаю эти последние страницы, я выключу компьютер, а потом придут люди с коробками и все отсюда вынесут. Огни центра дневного пребывания «Хоуп Роуд» погаснут для меня в последний раз. Но в какой-нибудь другой день центр вновь откроется и закроется, и там всегда будут медсестра Та и медсестра Эта, и Клик-Клик, и Клэр-или-Энна.
Я рассказал вам о том, как первый раз попал в больницу. Но с тех пор я успел побывать там еще раз. И знаю, что побываю еще. Мы двигаемся по кругу, моя болезнь и я. Мы как электроны, вращающиеся вокруг ядра.
Каждый раз все происходит по одной и той же схеме: когда меня выписывают из больницы, я пару недель живу у родителей, чтобы как-то освоиться. Мама хочет, чтобы я снова стал девятилетним. Тогда мы построили домик в гостиной и спрятались в нем от всего мира. Папа подходит к делу серьезно. Он воздерживается от секретных рукопожатий и разговаривает со мной как со взрослым. Они оба, каждый по-своему, очень мне помогают. Первые дни — самые тяжелые. Тишина пугает. В больнице я привыкаю к постоянным проверкам, скрежету дверных глазков, обрывкам разговоров, долетающим из сестринской. Я привыкаю к тому, что Саймон где-то рядом. Нужно время на то, чтобы к этому привыкнуть, и время привыкнуть, когда он уходит.
Я мог бы продолжать, но вы же меня знаете. В моей пишущей машинке высохла лента. Это место закрывается. Поневоле задумаешься, нет ли тут намека, напечатанного мелким шрифтом.
Поэтому я просто сложу эти страницы с остальными и больше не буду к ним возвращаться. Писать о прошлом — это способ прожить его заново, просмотреть, как старый альбом. Мы помещаем воспоминания на бумагу, чтобы они хранились вечно. Но эта история не «сокровище» — это попытка освободиться. Я не знаю, чем все кончится, но знаю, что будет дальше. Я пойду по коридору на звук прощальной вечеринки. Но я туда не дойду. Я поверну налево, потом направо и толкну входную дверь обеими руками.
На сегодня у меня не осталось больше никаких дел.
Это начало.
Благодарности
Этот короткий роман писался очень долго.
Я благодарен всем, кто прочел мою рукопись и поделился своими соображениями. Это совсем не мелочь. Благодаря этому роман появился на свет.
Я особенно благодарен моим родителями, а также бабушкам и дедушкам, которые появляются на этих страницах гораздо чаще, чем я первоначально планировал, и с каждым таким визитом я все больше убеждаюсь, что мне невероятно повезло.
Я хочу сказать спасибо Кеву Хокинсу и Хейзел Райдер, которые первыми прочитали мои наброски и чье одобрение поддерживало меня во время работы. А также Тане Атапатту за все, чего я даже не могу перечислить, но особенно за доброту и поддержку в трудные минуты. И Филу Бэмбриджу за щедрый вклад в научно-популярное объяснение в главе «Продрома».
Особая благодарность Эмме Андерсон за блестящую редактуру и неизменно полезные советы.
Я закончил работу над черновым вариантом романа, когда получал степень магистра искусств в Университете Бата. Должен еще раз поблагодарить своих родителей, которые оказывали мне финансовую поддержку, а также моего тогдашнего соседа по комнате.
Спасибо Саманте Баррон, которая вместе со мной прошла через все превратности обучения.
Спасибо руководителю моего диплома Триши Вастведт и другим преподавателям, а также однокурсникам, и особенно: Саманте Харви, Джону Дженнигсу и Нику Стотту.
Мне очень повезло, что литературное агентство «Тибор Джонс и партнеры» обратило внимание на мой роман.
Здесь я познакомился со своим литературным агентом, Софи Ламберт, чьи рекомендации как творческого, так и делового плана были поистине бесценны, а также со своим редактором Луизой Джойнер и другими сотрудниками «Харпер Фикшен», которые превратили мои разрозненные мысли в книгу. И дали мне коробку с «сокровищами».
И наконец, особое спасибо тебе, Эмили Паркер. За твое редакторское мастерство, которое нельзя не упомянуть. За бесконечное терпение в те моменты, когда я терял нить разговора, увлекшись мыслями о том, как лучше написать ту или иную фразу. За доброту, честность и веселье. И так до бесконечности. Эта история посвящается тебе.