Венецианское завещание Князева Анна

Привычный график аэропорта был безнадежно разрушен многочасовой задержкой чартерного рейса.

В зале второго этажа, где ожидали вылета не меньше трех сотен российских туристов, все вдруг разладилось и стало непредсказуемым.

Утомленные пассажиры бродили в поисках свободных кресел, а желающие поесть находили в буфете лишь замороженные полуфабрикаты и в лучшем случае могли рассчитывать только на чашку хорошего итальянского капучино.

Несколько человек в униформе прошли через зал к запасному выходу. Среди пассажиров пронесся слух, будто сработала пожарная сигнализация, и это пустячное происшествие подогрело и без того накаленную обстановку.

– Внимание, говорит флай-стюард авиакомпании Бестлайн. Чартерный рейс Римини – Москва задерживается. О времени вылета будет сообщено дополнительно.

Шум голосов затих, потом дружное многоголосие с новой силой взметнулось вверх и раскатилось по всему залу ожидания.

Пассажиры, покинувшие зону беспошлинной торговли, вновь возвращались туда.

В воздухе возникло и нарастало ощущение тревожного праздника. Отовсюду слышался звон бутылок. В кафе с грохотом сдвигали столы и тащили стулья. В буфете спешно готовили бутерброды…

Дайнека сидела в пластиковом кресле. Съезжая по скользкому сиденью вниз, она то и дело заталкивала себя обратно. В голове еще не уложились события последних дней. Того, что она пережила за эти дни, хватило бы на целую жизнь…

Глава 1

Ее больше нет…

Эта история началась в самом конце зимы, по-московски слякотной и сырой. Ночь выдалась бессонной, за окном моросил дождь. Сквозь стекло был виден фонарь в сверкающем нимбе капель.

Пригревшись под одеялом, Дайнека размышляла о счастье и переменчивости судьбы, о суете и тщетности устремлений. О многом, не подозревая, что скоро все это покажется ей чистейшим вздором.

В пять утра в дверь позвонил отец.

Они мчались по безлюдным улицам навстречу городскому рассвету. Дайнека думала о том, что еще недавно они так же ехали в Брянск. В багажном отделении джипа лежала посуда, стулья и другие нужные для новоселья вещи.

Тогда баба Лиза возвращалась в дом, который когда-то принадлежал ее родителям и откуда в сорок первом, сразу после начала войны, их семья уехала в эвакуацию в Сибирь. Там она и осталась жить.

Два месяца назад бабушка сообщила, что возвращается в Брянск. Отец напрасно уговаривал ее дождаться весны. Казалось, Елизавета Петровна спешит завершить что-то очень важное в своей жизни.

В ее бывшем доме проживал друг детства, юрист, Станислав Казимирович Мачульский. «Пан Станислав», так называла его баба Лиза, уступил ей правую половину дома за весьма скромные деньги.

Пустые комнаты казались заброшенными. Это особенно тронуло бабушку. Она гладила стены рукой, припадала к дверным косякам и с радостью повторяла:

– Я вернулась домой…

В первый же день Дайнека предложила залезть на чердак. Она знала, что перед эвакуацией бабушка спрятала там свою любимую куклу. Но Елизавета Петровна остановила ее.

– Не сейчас, – сказала она. – Мне теперь так хорошо. Не все сразу. Приедешь на каникулы – вместе найдем.

Машина подъехала к деревянному дому с решетчатым палисадником. На крыльце курил высокий старик. Затянувшись в последний раз, он выкинул сигарету и спустился вниз.

– Наконец-то приехали… Такое горе…

Дайнека приникла к пану Станиславу. Потом подошел отец, и они отправились в дом.

В сенях толпились незнакомые люди. Дайнека не видела ни одного лица, она застыла на пороге комнаты, где стоял гроб с телом бабушки. Вячеслав Алексеевич прошел дальше и сел в изголовье.

За спиной Дайнеки раздался шепот:

– Сын приехал… Он еще не знает? Ему не сказали?..

– Прикуси язык, балаболка… – оборвал женщину пан Станислав.

Дайнека насторожилась.

– Иди сюда, – раздался голос отца.

Она зашла в комнату и села рядом.

– Попрощайся с бабушкой.

Вячеслав Алексеевич обнял дочь, и она снова заплакала. Спустя какое-то время пан Станислав сказал:

– Пора…

– Так скоро? – спросил Вячеслав Алексеевич.

– И так задержали…

– Прошу, дайте мне еще пять минут.

Вячеслав Алексеевич исступленно смотрел в лицо матери. Дайнека тоже подняла взгляд.

То, что она увидела, вызвало у нее нервный озноб.

Из комнаты, где продолжались поминки, доносились приглушенные голоса и вежливый звон посуды.

Вячеслав Алексеевич сидел у кухонного окна, Дайнека стояла рядом, прислонившись к стене. На ней было узкое черное платье. При том, что выглядела она худенькой, от лица веяло свежестью. Короткие темные волосы приглажены без затей. Резко очерченные, чуть полноватые губы сдержанно сжаты, отчего в уголках залегли скорбные складки.

Пан Станислав говорил тихо, будто сам для себя:

– В тот день я поехал к сыну. Они с женой уехали в санаторий, а мне поручили присматривать за квартирой. Через три дня вернулся, чтобы навестить Лизу… Она умерла во сне. Врачи говорят – сердце. – Пан Станислав закашлялся и продолжил виноватым тоном: – У нее не осталось здесь знакомых, Лиза редко выходила на улицу. «Я слишком долго не была дома», – сказала она как-то. И я хорошо ее понимаю… вернее, понимал, – поправился он. – Наверное, вы не знаете, незадолго до смерти Лизу увезли в больницу… сердечная недостаточность.

– Почему вы не сообщили мне? – Вячеслав Алексеевич закрыл глаза, стараясь подавить подступившие слезы.

– Ты же знаешь свою мать. Она запретила. Так вот… через два дня Лиза позвонила и попросила ее забрать. Она очень хотела домой.

– Вы исполнили ее просьбу?

– Я не мог отказать ей. Когда Лиза вернулась, она заметила, что в доме кто-то побывал. Я тогда не поверил. Она и раньше рассказывала, что слышит по ночам какие-то звуки. Однажды ей почудилось, будто по чердаку кто-то ходит. – Он горестно покачал головой. – Но я не поверил.

– Вы или ваши близкие ничего странного не замечали? – спросил Вячеслав Алексеевич.

– После того, как уехал внук, кроме меня, в доме остался только кот. Я много времени провожу на работе. В это трудно поверить, ведь мне уже семьдесят пять. Пока есть возможность, стараюсь помогать детям. Сам знаешь, какие заработки в провинции…

– Простите, – прервал его Вячеслав Алексеевич. – Мы остановились на том, что в отсутствие матери кто-то побывал в доме. У нее что-то пропало?

– В том-то и дело – ничего. – Пан Станислав достал из кармана пачку сигарет. – У тебя не найдется огонька? – спросил он у Вячеслава Алексеевича и, когда тот покачал головой, сунул сигареты обратно.

– Вы заявили в полицию?

– И не говори мне об этих… – Старик выпрямил спину. – Пся крев! Знаешь, о чем они спросили? Часто ли твоя мать прикладывалась к бутылке! И это о Лизоньке… Пся крев!!

– Значит – нет. – Вячеслав Алексеевич посмотрел в окно. – Моя мать не была выжившей из ума старухой. И если она сказала, что здесь кто-то побывал, значит, это правда.

– Мне больно думать о том, что Лиза три дня лежала мертвая, одна в этом холодном доме…

Не сдержавшись, старик всхлипнул. Вячеслав Алексеевич встал и положил руки на его поникшие плечи.

– Пся крев… – Пан Станислав вытер ладонью слезы. – Иди, Слава, к столу, помяни Лизоньку, я приду позже.

Отец вышел из кухни, Дайнека осталась со стариком.

– Знаю, тяжело. Посиди… – сказал он. – Бабушка очень любила тебя.

– Я тоже ее любила.

– Месяц назад она составила завещание. Свою половину дома оставила тебе. Не забывай ее…

– Не забуду.

– Лизоньке было здесь хорошо. Жаль, что недолго. – Старик вспомнил. – Я должен отдать тебе ее документы.

– Какие документы?

– Семейный архив. Вернее, часть архива. По просьбе твоей бабушки документы хранились в моем сейфе. Вчера я принес их из нотариальной конторы.

– Все еще там работаете?

– Буду работать, пока ходят ноги.

В кухню вернуля отец:

– Все разошлись. Осталась только соседка, она вымоет посуду и принесет ключи. Станислав Казимирович, я благодарен вам за все, если бы вы сообщили мне раньше…

– Не стоит благодарностей, Слава. Времени было в обрез, к тому же это – мой долг.

Мачульский тяжело поднялся со стула. Темный костюм подчеркивал врожденное благородство осанки. Он совершенно выпадал из кухонного антуража. Породистый профиль, аккуратно подстриженные седые волосы…

Взглянув в лицо старика, Дайнека вдруг поняла, что он с трудом стоит на ногах.

Пан Станислав покачнулся, медленно опустился на стул и начал заваливаться на бок. Он удивленно повел глазами, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Дайнека бросилась к нему.

– «Скорую!» Немедленно вызывайте «Скорую!» – завопила она испуганно.

Глава 2

Старое письмо

Отец уехал в Москву вечером, когда окончательно выяснилось, что Мачульскому ничего страшного не грозит. Дайнека осталась, пообещав, что вернется домой поездом и, конечно же, будет держать отца в курсе событий.

Несколько часов, которые пришлось провести у постели пана Станислава, показались ей вечностью.

Как только старик уснул, Дайнека решила, что он умирает. Она смотрела не отрываясь на его бледные веки, надеясь заметить хоть какое-то движение. Несколько раз они подрагивали, но глаза не открывались.

Дайнека вскакивала с кресла, в смятении металась по комнате, потом садилась и снова смотрела в бескровное лицо старика.

Она вышла только на пять минут для того, чтобы покормить кота, а когда вернулась, увидела, что больной проснулся.

– Господи… наконец-то.

– Что, испугал я тебя?..

– Ерунда, – с притворной беспечностью отмахнулась она, и только глаза выдавали ее тревогу. – Если хотите, я что-нибудь приготовлю.

– Сиди… – сказал пан Станислав. – Я не хочу есть. Давай лучше поговорим. Только придвинься ближе… глуховат я стал… Слабость, да еще этот шум в ушах…

Она покорно придвинула кресло, Мачульский взял с тумбочки коричневый бумажный пакет и положил на ее колени.

– Вот, – сказал он, – пришло твое время…

Дайнека поежилась. В доме топилась печь, но сквозняк совсем выстудил комнату.

– Здесь что-то ценное? – спросила она.

– Нет. Ничего особенно ценного… Ничего ценного для постороннего человека. Для тебя, напротив, – история твоей семьи. Это не весь архив. Часть его была утеряна во время эвакуации: осталась в брошенном доме. Так сказала Лиза… – Он на мгновение прикрыл глаза. – Великий Боже… Ее больше нет.

– Вы хорошо знали бабушкиных родителей?

– Я тогда был совсем ребенком, как и Лиза (она всего на один год старше меня). Мы учились в одной школе, и я был влюблен в нее.

Дом, как и теперь, был разделен на две части. В этой половине жила Полина, Лизина тетка. Ваша семья занимала правое крыло дома. Мать Лизы, тетя Груша, не работала. Отец был начальником сталелитейного цеха. Когда я приходил в гости, меня усаживали за стол и непременно кормили. Вернее, подкармливали… В польских семьях всегда много детей. В нашей их было восемь, и я – старший. Жили впроголодь… Если бы не твоя прабабушка, не стать мне таким крепким.

В сорок первом ваша семья уехала в эвакуацию, а мы, как тогда говорили, остались «под немцем». Я не успел попрощаться с Лизой. Когда прибежал, их грузовик уже сворачивал за угол в конце улицы. Дверь была распахнута настежь, а в доме хозяйничали мародеры. Я стал свидетелем того, как срывают с окон шторы, как разрушают то, что было для меня так дорого…

Пан Станислав не договорил. Дайнека видела, что воспоминания причиняют ему боль.

– Меня тогда крепко побили, – снова заговорил он. – Я никогда не забывал Лизу. Думал, что расстаемся ненадолго, а оказалось – на всю жизнь. Встретились мы лет через тридцать, она была замужем, я – женат. К тому времени, когда умер твой дед, я тоже остался один и не раз просил Лизу переехать в Брянск. Но ты и твой отец еще жили в Красноярске, и она всякий раз мне отказывала.

После ее возвращения сюда мы много времени проводили вместе. О чем только не говорили! Как-то Лиза рассказала, что отец ее матери был известным московским архитектором. Фамилия – Бережной, а вот имени не припомню. Хотя постой… Лизину мать звали Агриппиной Михайловной, значит – Михаил Бережной. Точно… Он был намного старше своей жены, женился на ней, будучи вдовцом. От первого брака у него оставался взрослый сын, который трагически погиб. Это таинственная история, о которой в доме никогда не говорили. Однако я помню случай, когда вечером в саду тетя Груша читала вслух какие-то письма. Кажется, адресованные погибшему. Его звали Николай. Говорили, он был талантливым художником. Мне на всю жизнь запомнилась одна фраза из того письма:

«Душа моя плачет и рвется туда, где Вы. Мне невыносимо думать, что Вы уехали не простившись».

Красивые слова, их могла написать только любящая женщина…

– Станислав Казимирыч, – Дайнека замялась, – сегодня я услышала странную фразу. Какая-то женщина сказала, что папе должны сообщить нечто важное, связанное со смертью бабушки.

Старик досадливо крякнул.

– Не обращай внимания. Все это досужие домыслы и сплетни. По принципу «одна баба сказала». Соседка из дома напротив видела, как в день смерти к твоей бабушке приходил какой-то мужчина. На этом основании «сарафанное радио» объявило, что Лизу убили, хотя медицинское заключение говорит о том, что произошла остановка сердца.

– Но у нее было такое синее лицо… и нижняя губа насквозь прокушена… – Дайнека страдальчески сморщилась, стараясь больше не плакать.

– К сожалению, именно так заканчиваются сердечные приступы. Я спрашивал соседку, но не услышал от нее ничего вразумительного. Она даже не помнит, как выглядел тот мужчина. Есть только один факт, который действительно встревожил меня. Та же соседка утверждает, что ночью в доме включали электрический фонарик. Это произошло тогда, когда, по заключению медэкспертизы, Лиза уже была мертва.

Уставившись в одну точку, Станислав Казимирович покачал головой.

– Что ж, ничего не поделаешь… – Он перевел глаза на девушку. – Прости меня, девочка, задержал я тебя. Завтра утром езжай домой. Тебе, верно, на занятия нужно…

– Сейчас в университете каникулы.

Пан Станислав опустил веки.

– Поздно уже… иди… постелишь себе в комнате внука… спокойной ночи.

Дайнека продолжала сидеть, прислушиваясь к дыханию старика, пока не поняла, что он спит.

Часы в гостиной показывали начало первого. За окном царила беспросветная тьма. В соседних дворах, как в деревне, на разные голоса перебрехивались собаки.

Дайнека прошла в комнату, где ей предстояло провести ночь. На стене в деревянной рамке висела большая фотография хозяина комнаты – Костика. Внешность его была более чем прозаической и лишенной какого бы то ни было романтизма: курносый, расплывшийся нос, одутловатые щеки и белокурые волнистые волосы. К сожалению, Константин Мачульский не унаследовал от своего деда ни подтянутой фигуры, ни благородного горбоносого профиля польских шляхтичей.

Дайнека никогда не видела Костика. Но знала, что он учится на юридическом факультете в Москве, а на каникулах подрабатывает в нотариальной конторе своего деда.

Она уселась за письменный стол и, положив перед собой пакет, вскрыла его. Внутри было много разных бумаг. Свидетельства о рождении, старинные фотографии в причудливых паспарту, пожелтевшие аттестаты с выведенными перьевой ручкой оценками, почетные грамоты и прочие семейные раритеты.

Увидев старинный сертификат на рояль «Блютнер», Дайнека вспомнила бабушкин рассказ о том, что во время войны рояль остался в их брошенном доме. Что с ним сталось? Возможно, теперь он украшает гостиную немецкого дома, а может быть, догнивает в деревенском сарае.

Наконец в ее руки попал затертый розовый конверт, подписанный по-русски и по-итальянски. Отправительницей значилась баронесса фон Эйнауди Екатерина Алексеевна из Венеции. Письмо было адресовано Николаю Михайловичу Бережному. Именно так, по словам пана Станислава, звали бабушкиного дядю по матернской линии.

Дайнека достала из конверта листок, он почти распадался на месте сгиба. Строки на пожелтевшей бумаге были написаны уверенной рукой.

Спасибо, милый друг, Николай Михайлович, что нашли время написать мне. Вчера получила Ваше хорошее письмо.

Вы желаете услышать от меня несколько венецианских новостей, но что Вы прикажете сказать о городе, где, что ни день, все одно и то же. Звон с колоколен и громкие окрики гондольеров – вот и все наши новости. На днях появилась здесь Наталья Петровна Мещерская.

«…как ангел прекрасна, как демон коварна и зла…»

От нее я узнала, что Вы все еще в Москве и здоровы.

Еще Вы желаете знать, как состоялось мое путешествие из Петербурга в Венецию. Благополучно, но монотонно. Вот и все, что я могу Вам сообщить любопытного.

Памятуя о Вашем давнем желании приехать в Венецию пансионером Академии художеств, могу дать наставление, которое, надеюсь, поможет Вам избежать в дороге многих бед.

Никогда не путешествуйте с круговым билетом, ежели не хотите, чтобы вас непрестанно поторапливали и тем досаждали.

Избегайте доверяться поездной прислуге, особливо если она знает, что вы русский. Очень гадко и грустно наблюдать за тем, как жадны и без нужды лживы. Против ласковых и веселых итальянцев все прочие европейские люди скучны и на одно лицо.

Искусство здесь – увы! От иных полотен веет холодом и смертью хотя бы потому, что все здесь заняты сооружением и украшением могильных склепов. Но возможно, Вы найдете в Венеции для себя большую перемену.

Я пишу в кабинете, и передо мною рисунок, что Вы подарили. Голубчик, не пишите больше о чувствах. Во мне уже нет прежнего женского тщеславия, когда речь идет о Вас. Вы совсем особенный человек, и любить Вам должно особенную женщину. Я настаиваю на этом, и ежели даже это не умно, делаю так, потому что должно. Внушите себе, чтобы смотреть на меня как на друга или родню.

О многом писать не стану, не все же разом. В следующем письме я Вам еще о чем-нибудь расскажу.

Вы мне дороги и милы, и моя дружба к Вам неизменна.

Ваша Екатерина фон Эйнауди

Глава 3

Ночной гость

Дайнека выключила свет и подошла к окну. За стеклом беспокойно колыхались голые ветви деревьев. Февральский ветер набирал силу, старый дом вздрагивал, отзываясь на его злые порывы.

Отчего-то сделалось грустно.

Она думала о Николае Бережном и баронессе Эйнауди. Ей казалось, что на пути этих двоих возникли непреодолимые препятствия. Женщина наверняка была замужем и, как указывал на то ее титул – за итальянским аристократом.

«Интересно, побывал Николай Бережной в Венеции или нет?»

Дайнека прижалась лбом к оконному стеклу, увидела отражение своего лица и вздохнула. Запотевшее стекло скрыло ее черты.

«Как это похоже на смерть…»

Она закрыла глаза: «Он жив, я знаю. Он жив».

Дайнека никогда не переставала думать о Джамиле. Она помнила его светлые волосы и сильные плечи. Помнила, как он двигался, как засыпал, как любил. Помнила каждое прикосновение, то, как он смотрел на нее, и какие у него глаза – серые и немного больные. Она и теперь чувствовала на себе взгляд Джамиля.

Он был для нее как пришелец с другой планеты, так был ни на кого не похож. Это он сложил ее как мозаику, заставил себя понять и полюбить со всей страстью души.

Дайнека не забыла ни одной подробности из того, что с ними случилось. В том августе, год назад, она прожила долгую жизнь, полную любви и страха, счастья и невыносимой боли. Встретив любовь, она тут же ее потеряла без всякой надежды обрести вновь.

– Ты жив, я верю, что ты жив. У моей любви есть только одно имя… Джамиль, – прошептала она и, не раздеваясь, легла на кровать.

Дайнека долго лежала в темноте. Смотрела на то, как двигались на потолке тени от ветвей деревьев. Они походили на копошащийся клубок змей. А когда «змеи» стали расползаться по стенам, в ее груди учащенно забилось сердце: она услышала осторожные шаги, доносившиеся из другой половины дома, где еще недавно жила ее бабушка Елизавета Петровна.

Сначала они исходили откуда-то из глубины ее спальни, потом раздались совсем рядом, за стеной. Было слышно, как передвигают мебель, с тихим стуком открывают и закрывают невидимые створки шкафа.

Ее охватил мистический ужас, припомнились детские рассказы о воскресших мертвецах. Казалось, она узнает шаркающий звук бабушкиных тапочек.

Выйдя из оцепенения, Дайнека тихо прокралась на кухню, а потом в сени. Оттуда наверх вела деревянная лестница, по которой она поднялась на чердак.

Оставив открытым откидной люк, она осторожно перешла на другую половину дома. Студеный ветер с неистребимым упорством проникал сквозь многочисленные щели обветшалой кровли. Отовсюду слышался тревожный шум деревьев и скрип рассохшихся стропил. От страха сжималось сердце, и ей не верилось, что она решилась на этот отчаянный шаг.

Когда Дайнека приблизилась к дощатому люку, ведущему на бабушкину половину дома, то скорее угадала, чем услышала, как часы пробили один раз. Приоткрыв люк, она заглянула в образовавшуюся щель, потом, откинув его, начала бесшумно спускаться вниз.

Входная дверь была притворена. Та, что вела на кухню, – распахнута настежь.

Дайнека отступила к стене, откуда в прямоугольник дверного проема просматривались кухня и гостиная. Освещение было до крайности тусклым, казалось, в комнате горит свеча. Спустя минуту Дайнека поняла, что это карманный фонарик.

Освещенный проем перекрыла темная человеческая фигура. Помедлив, незнакомец вышел на кухню. В колеблющемся свете можно было разглядеть только отблеск очков да трикотажную шапочку на его голове. Он приблизился к резному буфету и распахнул одну из его створок.

Мужчина что-то искал, в этом не было ни малейшего сомнения.

Дайнека отступила под лестницу и вдруг почувствовала, как кто-то вцепился в ее плечо. Чтобы не закричать, ей пришлось до крови закусить губу. Застыв в неудобной позе, она обреченно повернула голову и увидела горящие кошачьи глаза.

– Мя-я-я-я…

Это был кот старика Мачульского. По-видимому, он пробрался следом и, когда она приблизилась к лестнице, использовал ее плечо в качестве временной опоры.

– Прошу тебя, тише, – одними губами прошептала Дайнека.

– Мя-я-я-я… – чуть слышно отозвался кот и спрыгнул на пол.

В другое время, когда с улицы доносится гул моторов и людских голосов, этот мягкий звук кошачьих лап растворился бы в пространстве, как будто его и не было. Теперь же он показался ей оглушительным грохотом, который испуганно заметался в притихших от ужаса стенах.

Луч фонарика пробежал по стене и остановился рядом с Дайнекиной рукой. Ее спас дверной косяк, срезавший разоблачительный поток света ровно наполовину. Она наблюдала за тем, как желтоватый полукруг сполз на пол, сдвинулся правее и, превратившись в расплывчатый эллипс, наткнулся на мирно сидевшего кота. Пятно света мгновенно исчезло, ночной гость продолжил свои поиски.

Не решившись искушать судьбу дальше, Дайнека медленно поползла вверх по лестнице. Оказавшись на чердаке, она тихо опустила люк и облегченно выдохнула. Но спустя мгновение поняла, что успокоилась преждевременно. Снизу раздался скрип ступеней. Это скрипела лестница, ведущая на чердак…

Мгновенно мобилизовавшись, Дайнека всем телом налегла на крышку люка и сразу же почувствовала, как ее пытаются приподнять. Последовала минута абсолютной тишины. Убедившись, что чердак заперт, мужчина спустился вниз, и она услышала, как захлопнулась входная дверь.

Сквозь запыленное стекло чердачного окна Дайнека увидела включенные фары. Послышался звук отъезжающего автомобиля, и скоро все стихло.

Она спустилась вниз, заглянула в комнату пана Станислава. Прислушалась к его дыханию: старик мирно спал. На кухне включила электрический чайник и села на табуретку.

Теперь Дайнека была убеждена в том, что соседка говорила правду. Таинственнй незнакомец побывал в доме, по крайней мере трижды: впервые – когда бабушка была в больнице, еще раз в день ее смерти и, наконец, сегодня.

Зачем он приходил? И почему все визиты пришлись на несколько последних дней?

Вряд ли это обыкновенный грабитель, да и чем можно поживиться в доме скромной пенсионерки?

«А может быть, он искал то, о чем не знала даже бабушка?..»

В этот момент Дайнека осознала, что рядом с ней существует другой, неведомый мир, откуда исходит реальная угроза.

Глава 4

Считай, разговора не было

Под утро старику Мачульскому стало хуже. Дайнека еще не ложилась спать. «Скорая» подоспела вовремя.

Собираясь в больницу, пан Станислав тщетно пытался продеть онемевшую руку в ускользающий рукав пальто.

– Хочу тебя попросить… – чуть слышно сказал он.

– Еще минута – и вы поедете на такси! – Молоденькая фельдшерица распахнула входную дверь, на ее лице застыло недовольное выражение.

– Мы готовы… – Дайнека помогла старику надеть пальто. – О чем вы хотели меня просить?

– Сегодня вечером ты будешь в Москве… – Он перевел дух. – Пожалуйста… выбери время… зайди к внуку… он давно не звонил… волнуюсь.

– Обещаю.

– И непременно сообщи мне… думаю, недолго останусь в больнице… людей моего возраста…

– Вы что, совсем обнаглели?! У меня дежурство кончается! – прервала старика фельдшерица.

– Уже идем. – Дайнека едва сдержалась, чтоб не взорваться.

– Адрес найдешь на конверте, что лежит на подоконнике в моей комнате… Прошу тебя, найди Костика… Если с ним что-то случится – мне этого не пережить… – прошептал Мачульский перед тем, как за ним захлопнулась дверца автомобиля.

– Я все сделаю, обещаю. Выздоравливайте…

В левом крыле дома было такое же, как у бабушки, крыльцо. Именно с него Дайнека наблюдала за тем, как, не проехав и ста метров, автомобиль остановился и медленно подался назад.

Она сорвалась с крыльца.

– Что?! – закричала в лицо появившейся фельдшерице.

– Я забыла свой чемодан.

Дайнека побежала в дом. Отыскав чемоданчик, вернулась. Присев на перила, фельдшерица прикуривала сигарету.

– Совсем замоталась, передохнуть некогда… – Она выдохнула голубой дым. – Вот ведь как бывает, за три дня дважды в одном доме побывала.

Дайнека смотрела в окна «Скорой помощи», ее интересовало только самочувствие пана Станислава.

Фельдшерица снова затянулась сигаретой.

– Позавчера приезжала на вызов в другую половину дома. Туда, где старуху задушили…

– Задушили?

– Я это сразу поняла: лицо синее, а на подушке кровь из прокушенной губы. Подушкой и задушили.

– Но в заключении сказано – сердечная недостаточность. – Дайнека еще на что-то надеялась.

– Старухе сто лет в обед. Кому нужно связываться? Умерла – и умерла.

– Ей всего семьдесят шесть… Это моя бабушка.

– Считай, разговора не было.