А я люблю военных… Милевская Людмила
Спокойная беседа.
Молодые самураи, младшие сыновья прославленных родов согревались минеральными ваннами, освежались саке, охлажденным в ручье.
Бочонок лучшего вина, из провинции Хиого, припасли и открыли, соблюдая традиции.
Пили, как подобает истинным буси, квадратными кадушками, по началу лишь ощущая чудный смолистый вкус сосновой живицы, привнесенный посудой.
Увлекательное занятие! Веселое!
Девочка-дзёро не успевала наполнять кадушки. Даже не склонный к излишествам Сумитомо, под конец выкрикнул:
– Кампай!
Пей до дна!
Хейдзо Кадзивара, мечтательный и лиричный, воскликнул:
– Не хватает природы! Как украсила бы все природа! Чудно впитать в себя из воды горячих ключей живительную силу гор, полюбоваться величественными их силуэтами! Воплотить мечту: согретым водой ключей, созерцать в своем саке, упавший туда с божественной сакуры лепесток.
– О-о! – воскликнул реалистичный Кусоноки, – ушло время сакуры. Завтра праздник мальвы. Не забыл? Отсюда неудобства. К женщинам, вот, пришли в полном боевом снаряжении.
– Великая честь охранять божественного Микадо! Запомнится на всю жизнь! – воскликнул Хейдзо.
Энъя кивнул:
– Как забыть? Высокая честь. Великий день.
«Саке, горячая ванна – живительные процедуры. И впереди ночь любви. Целая ночь неторопливой беседы.
О, несравненная Итумэ!
Взгляды, прикосновения… А утром… Утром Аой Мацури предстанет божественно прекрасным. К тому же сам Микадо… И наследник… В свите, конечно, почетнее, но… Ерунда!» – думал Сумитомо, ощущая в душе необычайно радостный подъем, почти не чувствуя ослабевшего тела.
Лишь колола обида. Идти со стражей, так далеко от императорских колесниц, – не для Фудзивара, потомка славного рода. Но…
Тяжелое смертельное опьянение навалилось внезапно. Все опрокинулось, ухнуло куда-то, вращаясь во мгле вселенского хаоса. Время остановилось.
Сумитомо вынырнул на миг из сумрака, затмившего сознание. Повел бессмысленным взглядом.
Нет мыслей.
Нет воли.
Все нереально.
«Мускулистая спина… Воин… Ловко прилаживает на себя сложные ёрои… Что-то знакомое… Знакомая экипировка… Мечи в красном сафьяне… Пластины… Узор брони… Все так знакомо… Почему?»
Вдруг вспомнился мастер Кендо, сенсей Хосокава, его урок: «Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага – это „остановка“. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму „останавливаться“ на этом, не контактируешь с противником, не строишь планы, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого – это победа. Тогда его меч, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника. Никогда не думай о себе, думай о деле.»
«Я не должен думать о себе, – ясно решил Сумитомо, вспомнив этот урок, – я должен думать только о деле, и тогда в этом деле буду и я.» И мысли угасли.
Погас и взгляд. Смог еще заметить Сумитомо чьи-то доспехи, брошенные у бамбуковой ширмы, полураздетую дзёро, уснувшую на полу, метнувшийся к выходу силуэт воина в знакомых доспехах.
«Где же Итумэ? – мелькнуло последним уже где-то далеко, как бы не в нем самом. – Желанная Итумэ…»
Голые колени скользнули по доскам. Сумитомо обмяк, откинув голову на дубовый обод. Сковал, отключил его хмельной сон. Остыла минеральная вода, тихо волнуясь у груди в такт слабому дыханию. Поглотила Сумитомо вязкое, тягостное небытие. В трех ваннах, рядом, беспамятно замерли друзья, но ИХ доспехи, одежда, оружие аккуратно сложенные, лежали неподалеку. За тонкой стеной, на циновке, прислонившись спиной к стене сидела молодая гейся. Итумэ. Женщина. Слабое существо.
Хмельной мрак сковал ее глубже, чем могучих воинов. И так необычно было это, что прислуга, хозяин минка и девочки-дзёро разбежались, оставив молодых аристократов беспомощными лежать в воде.
Смертельная бледность выбелила лица спящих. Расслабленно обмякли члены. И лишь прекрасная Итумэ, сохраняла достойный вид. Оперлась гейся спиной о стену, аккуратно сложив руки, разметав широкие рукава. Будто задремала Итумэ. Ни пятнышка на пурпурном кимоно, свеж майский его узор цвета увядших листьев.
Задремала Итумэ.
Навеки…
Снова мне приснился странный сон. Очень неожиданный сон и, что интересно, ничто в моей жизни для этого сна почвы не давало. Перед этим я сидела в камере и размышляла. То, в чем меня обвиняли, казалось чепухой, ерундой, на которую не стоит обращать внимания.
«Но если это чепуха, почему я до сих пор в камере сижу? – подумала я. – Более того, полковник ясно дал понять, что ждет от меня признаний. Без признаний не выпустят меня на волю…
Черт! После тех признаний, которые ждет полковник, не видать мне воли, как без зеркала ушей. Добро бы я не знала, кто жахнул из гранатомета – может было бы легче. Но я же ясно видела, что в президента целилась не я, а тот в фуфайке. Видеть-то видела, но как это доказать?»
Доказательств действительно не было, кроме гранатомета. Но с другой стороны как раз этот гранатомет и был главной уликой против меня: я же его сжимала в руках, а не мужик в фуфайке. Вот если бы они нашли мужика…
Чем больше я размышляла, тем становилось ясней, что никакого мужика они не найдут. Раз сразу не нашли, то и надеяться не на что, тем более, что их слишком уже устраиваю я. Да и чем тут не устроить: из пистолета стрелять умею, в комнате, из которой жахнули, была, гранатомет в руках сжимала…
Правда в комнате был и Валерий. Удивительно куда Люба подевалась. Очень ей повезло. Кстати, почему Любу мою в соучастии не подозревают?
Впрочем, глупый вопрос. Люба, как мать-героиня, совсем не подходит на роль террористки, да и ее муж как отец-герой на эту роль не подходит. Соседи тоже не подходят, если верить полковнику, он же не врет, нет смысла. Он и сам был бы рад кого-нибудь посолидней подозревать, но некого. Короче, остаюсь одна я.
После мысли такой мне сделалось нехорошо.
Что же со мной будет?
Вот упрусь и, если не начнут пытать или бить, буду стоять на своем: не покушалась! Фиг дождутся от меня признаний!
И чего добьюсь? Осудят без моих признаний.
От этой мысли мне стало очень плохо. В таком состоянии я и заснула. Заснула с мыслью решительно свою вину отрицать, а тут этот сон. Как после него не задуматься?
И я задумалась.
«Если буду отрицать, ничего не выиграю. Полковник уже смотрит на меня как на врага народа, а дальше еще сильней ожесточится…
Смотрит как на врага? А кто я ему?
Враг!
И он мне враг в создавшейся ситуации: уж никак не желает мне добра.
А раз он враг, то почему бы мне не воспользоваться его оружием против него же самого? „Если, используя атаку противника, обращаешь ее против него самого – это победа. Тогда меч врага, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника.“ Очень верно сказано. Так и поступлю. А почему бы и нет?»
Мысль сначала показалась абсурдной. Это же авантюра! Авантюра чистой воды! Я конечно сочинять мастерица, но всему есть предел…
Господи, о каком пределе идет речь, когда никто не собирается меня на волю выпускать! Так и загнусь в четырех стенах от скуки, а тут хоть какое-то разнообразие.
Кстати, чем черт не шутит, может и выгорит. Во всяком случае должен же кто-то найти этого мужика.
Правильно: «Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага – это „остановка“. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму „останавливаться“ на этом, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого – это победа.»
С этой мыслью я забарабанила в дверь, громогласно сообщив: «Хочу сделать признание!»
Глава 6
Полковник встретил меня как родную, обрадовался, устремился навстречу, придвинул кресло.
– Присаживайтесь, Софья Адамовна, и давайте говорить начистоту. Рад, что вы одумались.
– Конечно одумалась, – ответила я. – Как тут не одуматься. На вашей баланде я, чего доброго, раздобрею.
– Ну что вы, – удивился полковник. – Здесь наоборот все худеют.
– Это они от переживаний, а пища, хоть и отвратительная, но для меня излишне калорийная. Я же долго переживать не умею, а пухну уже и на чистой воде, все от того, что мало в нашей жизни здорового движения. В нашей городской жизни вообще мало здорового.
Полковник насторожился, видимо испытывая сомнения не ограничусь ли я только этим признанием. Было заметно, что он не склонен ждать от меня хорошего, однако я тут же его обрадовала: сразу к делу перешла.
– Делаю официальное признание, – заявила я.
Полковник вооружился авторучкой и суетливо потянулся к стопке бумаг.
– Из гранатомета на президента покушалась я, как мне самой это ни противно!
Полковник, вместо того, чтобы писать, так и застыл с авторучкой. Рот он тоже не забыл открыть – в общем, были все атрибуты изумления. Вот и пойми после этого человека. Странные мы, люди, создания. Странные и непоследовательные. Не такого ли признания добивался он от меня, так почему же медлит? Почему не записывает?
– Софья Адамовна! – воскликнул полковник. – Что же толкнуло вас на это ужасное преступление?
Я сделала страшные глаза и изрекла:
– Не «что», а «кто»!
– Кто? – прошептал он, мобилизуясь на большие деяния, конечно же в связи с предстоящими моими признаниями.
– БАГ, – коротко ответила я, немало озадачив полковника.
– БАГ? – переспросил он.
– БАГ, – подтвердила я. – Аббревиатура тайного общества, которое вынудило меня пойти на это ужасное преступление.
Полковник растерялся, потому что никогда не слышал про это общество. Еще бы! Никто не слышал! Даже я!
– Что означает аббревиатура? – деловито поинтересовался он.
Я пожала плечами:
– Никто не объяснял. Спасибо, хоть это знаю.
– Кто же члены тайного общества?
– Все, кого особенно устраивал бардак, воцарившийся в нашей стране. Прошел слух, что президент решительно собрался с бардаком кончать. Правда, решительно он только собирается, а кончает вяло, не кончил и до сих пор: конца и края бардаку не видно, но члены БАГа очень боятся увидеть конец. В общем, не хотят рисковать, вот подальше от греха и затеяли убрать президента. Жребий пал на меня, – с немалой важностью сообщила я.
Полковник изумился:
– Софья Адамовна, а вам-то этот бардак зачем?
Вопрос, должна сказать, завел меня в тупик: зачем же и в самом-то деле этот бардак мне? И почему я так им дорожу? Я, и грамма добра народного не приватизировавшая, не имеющая даже скромного кусочка всем надоевшей «трубы» – ни нефти ни газа, ни одной акции, ни заводика, ни депутатского мандатика. Ничего от бардака не имею и вряд ли поимею, сохранись тот бардак. Я не бедная, лгать не стану, но состояние мое не мной нажито, а следовательно никак не относится к бардаку. До обидного не относится.
Пока я раздумывала, полковник подкинул мне новый вопрос:
– К тому же вы говорили, что любите президента. Или вы лгали?
– Никогда не лгу, – успокоила я его и из скромности добавила: – Без крайней нужды. Действительно к президенту испытываю самые теплые чувства. С этими чувствами за гранатомет и взялась. Уж пускай, думаю, мигом погибнет хороший человек от моей доброй руки, чем так мучаться ему, нашей страной управляя. В создавшихся условиях нет хуже пыток!
Полковник рассердился и закричал:
– Опять вы за свое? Прекратите ерничать!
– Если не ерничать, то завербовали меня. Приловили на грешках юности. Сами понимаете, возраст «молочный», гормоны играют, амбиций тьма, с виду роза розой – чистый бутон, а мозгов ноль. В общем, кто этим не грешил, потом сильно пожалеет. Я же грешила, но жалею все равно, так чрезвычайно мне в жизни не везет. Теперь я личность популярная, что будет, если народу станут известны мои грешки? Это же конец моей карьеры!
– Что за грешки? – оживился полковник.
Я посмотрела на него как на сумасшедшего и возмутилась:
– Чтобы утаить эти грешки, я пошла не просто на убийство, а можно сказать на убийство любимого человека, а вы хотите чтобы прямо сейчас вам в частной беседе между прочим и выложила все, что столько лет таила? Ага! Держите карман шире! Ха, узнать хочет мои грешки! Да за президента мне меньше дадут. Пока мы судиться-рядиться будем, может наши уже и к власти придут и меня из застенок выпустят. Кто знает, может стану еще и народным героем.
Полковник схватился за голову, я же, пользуясь его замешательством, выхватила авторучку и быстренько настрочила чистосердечное признание, много-много чистосердечных признаний, не забыв подробно расписать устав БАГа, попутно ругая его членов, втянувших меня в полное дерьмо, а так же их жен и детей, если таковые имеются. Короче, что-что, а писать я умею, грех жаловаться, хоть в этом мне повезло.
Полковник прочитал, горестно посмотрел на меня и спросил:
– Софья Адамовна, зачем это вам?
Я насторожилась:
– Что, не верите?
Он покачал головой:
– Не верю.
– Вы странный, – рассердилась я и с надеждой спросила: – Так может и не я покушалась на президента?
Полковник скроил кислую мину и страшно меня разочаровал.
– Покушались как раз вы, а вот сочинения ваши не выдерживают никакой критики, – со вздохом заключил он.
Я пожала плечами:
– Не знаю, читает меня народ и не жалуется.
Глава 7
В общем, после чистосердечного признания передали меня совсем другому полковнику. Тот был строг, и все, чтобы я ни говорила, воспринимал с отрешенной серьезностью. Впрочем, я уже много и не говорила, памятуя, что словоохотливому человеку всегда легче завраться, чем молчуну.
Играла роль молчуна, точнее молчуньи – передать не могу, как тяжела эта роль. Ведь на каждое слово полковника была готова у меня речь, удержаться от которой стоило немалых страданий. Вот где начались настоящие пытки – пусть теперь скажут, что ТАМ не пытают.
Пытки! Настоящие пытки!
Однако, выдержала и их. Тот полковник мои признания записал и передал меня очень хитрому человеку в скромном костюме. Мужчина в скромном костюме повел себя нескромно и напористо: тут же пожелал знать о моих грешках. Я в очень вежливой форме ему намекнула, что это невозможно. Он в такой же вежливой форме попробовал пригрозить. Мне стало смешно:
– Чем вы хотите меня напугать? Меня, покушавшуюся на самого президента!
Мужчина в скромном костюме хмыкнул и, похоже, согласился, что пугаться мне уже нечего.
– Софья Адамовна, – вкрадчиво спросил он, – а как пронесли вы тот гранатомет в квартиру подруги?
– В ее же шкафу, – не моргнув глазом, солгала я.
Он снова хмыкнул:
– И на что вы надеялись?
– В каком смысле?
– Ну как бы стали утром стрелять, если бы не напился народ?
Сложный вопрос, тем более, что отвечать на него пришлось без запинки – оказывается оговаривать себя еще сложнее, чем выгораживать. К моей гордости я и с этой задачей справилась.
– Заранее подготовилась, – ответила я. – Подсыпала гадости во все спиртное.
Мужчина в скромном костюме совсем другими глазами на меня взглянул и поинтересовался:
– Какой гадости?
Я развела руками:
– Этого сказать не могу. Какой дали порошок, тот и подсыпала.
По выражению его лица поняла я, что не вру: в спиртном действительно была найдена какая-то гадость.
«Так вот почему нашла себя утром в салате и под столом!» – тут же прозрела я, но скрыла прозрение.
Мужчина же захотел знать, как собиралась я после покушения выбираться из дома.
– Никак, – ответила я. – Зачем мне выбираться? Гостей много, пойди узнай кто стрелял. Гранатомет я должна была на лестничную площадку выбросить сразу же после того, ну, знаете после чего.
И я выразительно повела глазами.
Он снова хмыкнул и спросил:
– Что же не выбросили?
– Видимо не гожая я для такого серьезного дела, – вздыхая, поведала я. – Черт попутал, случайно из отравленного стакана глотнула…
– И что?
– Ну и… притравилась сама: очнулась в салате. Какой уж тут гранатомет, конечно же промахнулась.
Тут он усмехнулся и спросил:
– Не тяжеловат гранатомет-то для вас?
Мне стало обидно:
– Что-о? «Муха»? Он же легкий, да и я женщина крепкая. Кстати, мне обещали, что после всего, ну, знаете чего, с лестничной площадки унесут гранатомет и, наверное, спрячут.
Мужчина хитро посмотрел на меня:
– Кто обещал?
– Тот, кто давал инструкции.
– А кто вам давал инструкции?
– Вот этого сказать не могу: имени его не знаю. Кстати, вашего тоже.
– Владимиром Владимировичем можете звать меня, – нехотя сообщил мужчина.
Теперь уже хмыкнула я. Хмыкнула и сказала:
– Очень распространенное имя в нашей стране. Кстати, не подскажете, как зовут того обворожительного мужчину, который на первый допрос заходил и сказал, что я и мухи не обижу?
– Нет у нас здесь обворожительных мужчин, – отрезал Владимир Владимирович.
Я, дивясь такой откровенностью, начала было его убеждать, что дело совсем не так обстоит, что он, в таком случае, совсем не в курсе, Владимир Владимирович же меня не слушал, а трудолюбиво выкладывал на столе фотографии.
– Узнаете кого-нибудь? – спросил он.
Несколько человек я сразу узнала и ткнула в них пальцем:
– Этого и этого.
Владимир Владимирович как-то сразу вытянулся и строго спросил:
– При каких обстоятельствах с ними познакомились?
Здесь я могла позволить себе абсолютную искренность, а потому радостно сообщила:
– При самых неприятных: они колотили Валерку, мужа моей подруги, отца-героя, между прочим.
– Когда колотили?
– Да в тот же день, когда нашли меня с гранатометом. Точнее перед тем как нашли. Это же ребята из охраны.
– Правильно, – согласился он. – И до этого вы с ними не встречались?
– Боже упаси! – отшатнулась я. – Зачем мне это?
Он почему-то кивнул головой. Я на всякий случай тоже кивнула и уточнила:
– А того, который инструкции давал, на этих фотографиях нет.
– Ясно. Кого из членов тайной организации вы знаете? – спросил Владимир Владимирович, уже невообразимо скучая.
– Никого, – совсем не скучая, ответила я.
Приходилось контролировать буквально каждое свое слово. Если бы я так вела себя с мужем, он бы и по сей день не ушел от меня.
– А что там произошло у вас с мужем? – словно подслушав мои мысли, спросил Владимир Владимирович.
Внезапно я заинтересовалась потолком и, рискованно зевая, сообщила:
– Ничего. Надо же было избавляться от лишних членов семьи для их же пользы. Операция подразумевала и провал, зачем же портить жизнь близким?
Владимир Владимирович тоже несколько раз подряд зевнул, а потом небрежно бросил:
– Ясно. А кого вы знаете из членов тайной организации БАГ?
Я опешила:
– Вы же спрашивали только что.
– Но вы мне не ответили. Кто-то же вам инструкции выдавал.
– Выдавал, но это не значит, что я его знаю. Встречалась несколько раз. В той организации жесточайшая конспирация.
– Ясно, – продолжая изнывать от скуки, кивнул Владимир Владимирович. – Что вы должны были делать в случае успеха?
– Получить деньги, – солгала я, судорожно гадая сколько же мне могли посулить за президента.
К счастью такого вопроса не последовало, зато последовал другой.
– А что вы должны были делать в случае неудачи? – спросил Владимир Владимирович и умным, совсем нескучающим взглядом вдруг посмотрел на меня в упор.
Я сконцентрировалась и ответила:
– Выйти на связь.
Он тут же выстрелил вопросом:
– Когда?
– Через неделю после завершения операции в каждый четверг в одиннадцать утра меня должен ждать связной, – как прилежная ученица без запинки отрапортовала я.
– Как осуществляется связь? – строго спросил он, и вот тут-то я рассердилась, потому что (может это и удивительно) уже устала врать, да и фантазия мне изменила.
– Какая разница?! – закричала я. – Никто не сможет выйти на эту чертову связь вместо меня, а я никуда выходить не собираюсь, потому что хочу жить, пускай и в застенках. Хоть узницей, да жить. И не пытайте меня. Коль покушалась на президента, судите и баста. И хватит! Ловите преступников сами, здесь я вам не помощник! Все! Больше ничего не скажу!
– А больше ничего и не надо, – ответил Владимир Владимирович и хитро улыбнулся.
Я снова оказалась в камере и была очень огорчена. Складывалось впечатление, что мне не верят.
«И все же про мужа я неплохо ввернула, – приободрила себя я. – В любом случае не хочу, чтобы какой-то болван думал, будто меня можно бросить. Всю жизнь всех бросала сама… Эхе-хе… Как приятно иметь хорошую память.»
Глава 8
Несколько дней моей персоной не интересовались. Я сидела в одиночной камере, изводила себя дурными мыслями и окончательно приуныла.
«Неужели ничего не вышло? – гадала я. – Конечно не вышло. Было бы глупо надеяться, что мне поверят. Не идиоты же они.»
Однако я ошиблась, Владимир Владимирович все же пожелал меня видеть. Вдохновленная, я отправилась на допрос, настраиваясь на свободу.
Владимир Владимирович на этот раз был просто душка: мил и ласков. Начал сразу с реверансов.
– Софья Адамовна, все ли устраивает вас? Нет ли просьб или жалоб?
– Полноте, батенька, – в тон ему снисходительно ответила я, – уж не на курорте находимся. Конечно кое-что не устраивает, но потерпим, знали на что идем. Всегда мечтала прославить имя свое навеки, на книжки мои в этом смысле надежды нет, может хоть с этим делом загремлю.
– Загремите, обязательно загремите, – пообещал он, явно имея ввиду плохое.
Я уже собралась пригорюниться, но Владимир Владимирович не дал.
– Так значит не жалуетесь ни на что? – любезно повторил он свой вопрос, думаю лишь за тем, чтобы не дать мне высказаться.
– Нет, не жалуюсь, – подтвердила я. – Впрочем, если приспичило вам приятное мне сделать, так распорядитесь, чтобы порции поменьше приносили. Уж чего-чего, а баланды в тюряге вашей не жалеют – так недолго и разжиреть. Очень я, понимаете ли, за свою фигуру опасаюсь. Это единственное, что от меня осталось, а тут что ни порция, то экскаваторный ковш!
– Так не ешьте, зачем вы едите, раз лишнее? – удивился Владимир Владимирович.
– Сразу видно, что вы на диете никогда не сидели. Человек, доведенный до исступления диетами, перестает соображать, когда видит перед собой любую еду, будь это и тюремная баланда. Всякая женщина, если она здорова, без сомнений это подтвердит. Времена настали такие, что подтвердить это могут уже и девушки. Вот когда я была девушкой…
Жуть отразилась на лице Владимира Владимировича, и я, как натура великодушная, его пожалела:
Читать бесплатно другие книги:
