Фанера над Парижем Милевская Людмила

Глава 8

Я сразу приступила к делу. Для начала мы спустились в нижний холл и сварили новую порцию кофе, только на этот раз мы добавили в него изрядную дозу коньяка. После этого я поудобней устроилась в кресле, поджала под себя ноги, прикрылась пледом и скомандовала Леле:

– Рассказывай.

– А что рассказывать? – удивилась она. – Ты в общем-то все уже знаешь. Сашенька исчез, его похитили позавчера утром.

– Когда выкуп потребовали?

– В одиннадцать утра уже и выкуп потребовали, так что долго мучиться неизвестностью нам не пришлось.

– Кому «нам»? – удивилась я.

– Ну, мне и сотрудникам банка.

Я ужаснулась:

– Они что, все, как один, в курсе?

– Нет-нет, – успокоила меня Леля, – исчезновение Сашеньки держится в строжайшей тайне, но это становится все сложней и сложней. Еще немного, и все узнают, что он ни в какой не в командировке. Тогда!..

Леля закатила глаза. Я попыталась представить, что будет, если все узнают, и ничего ужасного в этом не нашла, хотя минуту назад и сама ужасалась.

– А почему ты решила, что похищение надо держать в тайне? – поинтересовалась я.

– Перцев мне так порекомендовал.

– Перцев, Перцев, где-то я уже слышала эту фамилию… Кто он?

– Компаньон моего мужа. Когда-то, еще в советские времена, когда Сашенька в крупном чине работал в министерстве, этот Перцев был у него в подчинении. Говорят, был красавец писаный, что теперь уже совсем незаметно.

«Точно, – вспомнила я, – он же компаньон Турянского, Тамарка мне о нем говорила. Темная личность этот Перцев, подпись поставил, а денег не дает, на пропавшего банкира ссылается. А может, он и должен так поступать, я же в этих банковских делах совсем не разбираюсь. Эх, хоть бери и учись».

– А как аргументировал Перцев свой совет держать похищение Александра Эдуардовича в тайне? – поинтересовалась я.

– Сказал, что раз похитители приказали ничего никому не говорить, так лучше их не злить, – с горестным видом сообщила Леля.

– Ах, так это похитители захотели держать все в тайне, – прозрела я. – Слушай, а почему бы нам в милицию не обратиться?

Леля запаниковала.

– Ни в коем случае! – закричала она. – Бандиты меня предупредили, что если я обращусь в милицию, уже на следующий день труп Сашеньки будет лежать у дверей его банка.

«Да-ааа, – подумала я, – с милицией что-то не то у меня получилось. Разве можно так рисковать?»

– Хорошо, обойдемся без милиции. Можно подумать, там найдется хоть кто-то умней меня. Значит так, очерчиваем четкую линию. Кто мог похитить Александра Эдуардовича, как ты думаешь?

Леля лишь развела руками:

– Если бы я знала…

– Пойдем методом исключения. Очевидно, это не абсолютно посторонний человек. Во всяком случае, тот, кто знает о существовании Александра Эдуардовича. Кстати, как это произошло? Откуда его похитили?

– Трудно сказать. Вчера утром, когда Сашенька завтракал, кто-то позвонил ему на мобильный. Я не прислушивалась к разговору, но в общем-то поняла, что его просят о срочной встрече.

– Женщина или мужчина? – уточнила я.

– Конечно, мужчина, скорей всего молодой; Сашенька за что-то попенял ему и сказал: «Что же вы, молодой человек, так плохо свое дело знаете?»

– Имени он не называл?

Леля грустно покачала головой:

– Нет, имени я не слышала. После завтрака Сашенька собирался отправиться в банк, уже и охрана за ним приехала, но после разговора он почему-то решение переменил и отпустил охрану прямо во время завтрака. Мне сказал, что уезжает, что у него важная встреча и разговор должен состояться без лишних свидетелей.

Леля снова всхлипнула. Я поспешила ее отвлечь вопросом:

– Он что же, поехал совсем без охраны? На Александра Эдуардовича это не похоже. Я знаю его как предельно осторожного человека.

– Так и есть, Сашенька всегда был очень осмотрителен, – согласилась Леля, бережно, чтобы не повредить косметику, вытирая платочком слезы. – Я тоже удивилась, что он отпустил охрану, и выразила опасение, но Сашенька меня успокоил, сказал, мол, человек, который за ним заедет, так обложен «телками», что бояться нечего. К тому же и поговорить мы особо-то не успели, потому что Сашенька заспешил. Он даже кофе не пил, что само по себе удивительно.

– И ты его не проводила? И не выглянула в окно? И на балкон не вышла?

– Сама себя за это ругаю. Ах, если бы наперед знать, – Леля махнула рукой и опять, зарыдала в голос.

Сердце мое зашлось от жалости.

– Успокойся, дорогая, не стоит так убиваться, – пролепетала я. – Не все потеряно. Надежда есть. Мне уже ясно, что Александра Эдуардовича заманили в ловушку.

– Я сразу это поняла, – сквозь плач выдавила из себя Леля. – Кто-то, кого он близко знает и кому доверяет, его заманил, но кто? Кто?!

Я задумалась.

– Дорогая, – осененная мыслью, воскликнула я, – то, что в похищении участвовал близкий Александру Эдуардовичу человек, и плохо и хорошо. С одной стороны, нам придется держать в секрете каждый свой шаг, поскольку неизвестно, кто наш враг; зато распространяя информацию дозировано, всегда можно выяснить, кто ею воспользовался. Ясно?

Леля была так расстроена, что ясно было одно: ей не скоро станет что-либо ясно.

– У меня страшно разболелась голова, – сказала она, шмыгая носом, – пойду приму таблетку.

– Где у тебя аптечка? – поинтересовалась я.

– Наверху в спальне.

– Я с тобой. Не возражаешь, если зайду в кабинет и пороюсь в бумагах твоего мужа?

Леля испуганно уставилась на меня.

– В интересах следствия, – пояснила я. – Вдруг там что-нибудь в записях обнаружится.

– Конечно, посмотри, – устало согласилась Леля.

Однако в кабинете ничего интересного я не обнаружила. Точнее, интересного там было достаточно – один еженедельник чего стоил, каких только громких имен там не было, – а вот полезного я ничего не нашла. На день похищения пришлись кое-какие встречи, они подробно были отражены в еженедельнике, но никаких зацепок не давали, если, конечно, не предположить, что Турянского похитил министр по труду, с которым на одиннадцать утра была запланирована встреча.

Отчаявшись, я выдвинула центральный ящик стола – там было полно скомканных бумажек. Я взяла самую верхнюю, расправила ее… Цифры, похоже на номер машины. Бросив бумажку в стол, я задвинула ящик и отправилась разыскивать Лелю.

Она была в спальне, лежала на кровати и, уткнувшись в подушку, снова рыдала, горько-горько. Аптечка – приличных размеров ящичек – стояла на туалетном столике.

– Ты что, теперь постоянно плачешь? – содрогаясь от жалости, спросила я, заглядывая в аптечку и поражаясь обилию лекарств.

– Ничего не могу с собой поделать, – призналась Леля. – Если с Сашенькой что-нибудь случится – жизнь моя кончится.

– Так уж и кончится, – усомнилась я. – Ты молодая, красивая, здоровая. Нового мужа найдешь.

Леля оторвала лицо от подушки и обожгла меня злым взглядом.

– Нового мужа найду? А ты не забыла, как долго я этого искала?

– Тогда ты была не так богата, – возразила я. – Теперь же тебе не надо так высоко планку поднимать. Достаточно, чтобы муж был молод и хорош собой.

Леля перестала плакать, уселась на кровати, прижала к животу подушку и пытливо уставилась на меня.

– Ты что, серьезно думаешь, будто в случае смерти Сашеньки я буду богата?

– А почему бы и нет, – уже с некоторыми сомнениями ответила я.

Леля отбросила подушку и схватилась за голову. Глаза ее лихорадочно горели, нижнюю губку она прикусила и была так хороша, что я залюбовалась. Однако Леля страдала, ей было не до моих восторгов.

– Я только сейчас, когда начала собирать деньги для Сашеньки, поняла, что бедна, как церковная мышь, – воскликнула она. – К счетам я доступа не имею, даже не знаю, где они, эти счета. Из собственности тоже ничем не владею. Даже не могу продать ту дачу, которую Сашенька мне подарил, потому что она все еще на него оформлена. На продажу выставила, а как буду выкручиваться, когда найду покупателя, не знаю.

– Да, но это потому, что он жив, – успокоила я Лелю. – Если бы Александр Эдуардович, не дай бог, умер, то ты, как единственная его наследница, через полгода могла бы продать все, что тебе заблагорассудится.

– Что? Что например? Эту квартиру?

– Она стоит немало, – напомнила я.

– Да, немало, но я же где-то должна жить.

Пришлось согласиться, что Леля должна жить в этой роскошной квартире, раз больше негде. Однако Леля снова была недовольна. Более того, она пришла в отчаяние.

– Да, я буду жить одна в этой квартире! – закричала она. – Одна, без моего Сашеньки!

– Поверь, так будет недолго. Теперь появится очень много желающих жить рядом с тобой, – заверила ее я.

– Жить рядом со мной? А ты знаешь, сколько денег уходит на содержание этой квартиры? Консьержки, лифтеры, охрана, служащие стоянки, уборщицы, слесари, садовник.

– Садовник?!

– Да, этому дому понадобился садовник. Цветочки сажает, подстригает кусты и не бесплатно, потому что он ландшафтный, видите ли, дизайнер. И это все не входя в квартиру, а сколько дел в самой квартире! Здесь только одной уборки на трех человек. Где я возьму такие деньги?

– Неужели негде? – изумилась я. – Ведь все знают, что Александр Эдуардович почти владеет банком и не только им. У него есть какие-то фирмы. Ты же наследница. Даже если он не оставил завещания, других родственников у него нет. Его первая жена и сын давным-давно погибли в автокатастрофе. Родители умерли. Все. Ты осталась одна.

Леля, почему-то с жалостью глядя на меня, покачала головой.

– Одна, да не одна, – вздохнула она. – У него есть компаньон, этот Перцев. Я же в банковских делах полная профанка. Перцев так ловко все обставит, что мне и владеть будет нечем. Уж я навидалась этого на своем веку. Пузыренко помнишь?

Что тут говорить. Я помнила Пузыренко, жену нефтяного магната, после внезапной гибели которого она только что на паперть не пошла.

– А личной собственности у Сашеньки не так уж и много: дача, два гаража да вот эта квартира, – добила меня Леля.

– Говорили, будто у него сумасшедшей красоты особняк на Майорке и огромная вилла во Франции, – уже робко произнесла я.

Леля зло боднула головой пространство:

– И не зря говорили. Могу фотографии показать. Это все, что у меня от особняка и виллы останется.

– Почему же?

– Да потому, что приобретены они на фирму, фактически принадлежащую банку. Там все слишком сложно сплетено, и пока я войду в свои права, этот Перцев все как надо и обтяпает: и кого надо зарядит, и кого надо подмажет, даже судиться будет бесполезно. Знаешь, что за полгода можно сделать? А ведь в случае гибели моего Сашеньки Перцев практически один будет всеми делами рулить.

– Он уже рулит, – заверила я. – Моя подруга собралась у Александра Эдуардовича кредит получить, он и все бумаги ей по этому делу выправил, а Перцев ничего теперь не дает и на бумаги плюет, хоть там есть и его подпись. Подруга в полном пролете. Она уже успела под этот кредит чужие деньги потратить и влезть в контракт с такими штрафными санкциями, что только держись!

Леля, надо отдать ей должное, не зачерствела в своём горе и Тамарку мою пожалела.

– Какой ужас! – сказала она. – Бедная женщина!

– Бедная не то слово, нищей скоро будет. Так что думать о плохом нам нельзя. Будем искать твоего мужа. Завтра же отправлюсь к Перцеву и поговорю с ним. Может, обнаружатся какие-нибудь интересные детали. Перцев-то уж больше тебя знает о делах Александра Эдуардовича и наверняка помнит всех знакомых своего компаньона.

Леля испугалась.

– Ты собралась к Перцеву?! Не вздумай! – закричала она. – Представляешь, как ополчится на меня этот Перцев, если узнает, что я нарушила данное слово и рассказала тебе о похищении. Да он придет в ярость. Нет, поклянись, что с ним ты разговаривать не будешь.

– Клянусь, – не задумываясь, воскликнула я, правда тут же и возразила:

– Не вижу ничего страшного в том, что я узнала про похищение. Ну сказала ты мне, так я же вам человек не посторонний. К тому же умею держать язык за зубами.

– Перцев об этом не знает. Нет, Соня, все же лучше ты к нему не ходи, – попросила Леля и, морщась от боли, схватилась за голову.

– Не пойду. Я уже клялась, но, дорогая, что с тобой? – взволновалась я.

– Голова, снова болит голова. Как тисками в висках сдавило. Кажется, кровь хлынет из ушей. Поищи, пожалуйста, в аптечке таблетки. Дай что-нибудь посильней.

Я, как баран на новые ворота, уставилась на аптечку. Посильней. Да тут же одни сердечные лекарства. Боже! Сколько их! Кто их только глотает? Уж не Леля, конечно.

– Не знала, что Александр Эдуардович жаловался на сердце, – заметила я, отыскивая обезболивающее и извлекая из упаковки таблетку для Лели.

– Господи! – взвизгнула она. – Почему «жаловался»?! Ты что, его уже хоронишь?!

Я, кляня себя за свой длинный язык, бросилась оправдываться:

– Дорогая, нет, конечно, не хороню, просто случайно вырвалось, прости, прости.

Но Леля не слушала меня. Она снова пришла в отчаяние.

– Может, ты и права! – рыдая и заламывая руки, воскликнула она. – Сашенька и дня не мог прожить без лекарств. Каждый день он жаловался на сердце. Он был болен, очень болен – порок сердца. Это похищение губительно для него! Нет, я сойду с ума!

– Ты сказала об этом тому бандиту, который требует с тебя деньги? Я имею в виду про сердце, а не то, что ты сойдешь с ума, – пояснила я.

– Про все ему сказала, – заверила меня Леля, – и про таблетки, и про то, что сойду с ума, но ему-то какое до всего этого дело?

– Не скажи. Если с Александром Эдуардовичем случится приступ и он умрет, этот бандит не получит ничего. С какой стати ты будешь платить ему выкуп?

– Как с какой стати? А тело? Я должна получить тело. Как же я брошу Сашеньку неизвестно где? Не похороню по-христиански?

– Да-да, конечно, – пролепетала я, – но тело стоит гораздо дешевле.

– Господи! – взвыла Леля. – О чем мы говорим?! Какое тело?! Я должна получить живого мужа, иначе мне конец!

– Получишь, обязательно получишь. Раз ты сказала про таблетки, будем надеяться, что похититель для своего же блага разорится на лекарства.

Случайно глянув на часы, я испугалась, потому что вспомнила, что и у меня есть муж, которого еще не похитили и вряд ли когда похитят…

Более того, у меня есть и ребенок, которому пора читать сказку, пока баба Рая не начала рассказывать ему на ночь свои ужасные политические анекдоты.

– Ой! – закричала я. – Какой кошмар! Как уже поздно!

– Еще не так и поздно, – демонстративно держась за голову, забеспокоилась Леля.

Таким образом она давала мне понять, что бросать больного человека жестоко. Я сделала вид, что не понимаю намека, и взмолилась:

– Нет-нет, дорогая, очень поздно, прошу тебя, прости, но мне пора.

Леля отнеслась к моему заявлению без энтузиазма.

– А как же я? – эгоистично спросила она, снова собираясь плакать. – Эта ночь была сущим кошмаром!

– Ты чего-то боишься?

– Да нет, просто мне одиноко.

Ах, я, оказывается, должна ее развлекать. И своего мужа я должна развлекать, и сына… А кто же будет развлекать меня?

– Выпей снотворное и ложись спать, – строго посоветовала я, закрывая аптечку. – А завтра я тебе позвоню.

Глава 9

Всю ночь я ломала голову над похищением Турянского и, естественно, не выспалась. Рано утром, даже не выпив кофе, бросилась звонить Розе. Очень хотела застать ее дома.

– У меня к тебе важное дело, – взволнованно заявила я.

– Об этом не может быть и речи, – разочаровала меня Роза. – Сегодня тяжелый день. Я обещала Пупсику отнести его пиджак в химчистку – он давно хнычет, – потом много всяких других домашних хлопот, а к обеду надо успеть на работу, в клинике у меня четыре встречи, и все с подругами. Сама знаешь, сколько у гинеколога друзей. А вечером еще к Альфреду Коровину за город пилить. Давай перенесем на завтра.

– Речь пойдет о монтевизме! – воскликнула я, и Роза мгновенно согласилась:

– Приезжай!

Я не заставила ее долго ждать. Роза встретила меня, страшно волнуясь.

– Что случилось? – едва открыв дверь, закричала она.

– У меня открылись монтевистские способности, – с гордостью сообщила я. Роза опешила:

– Ты же в это не веришь. Даже когда я демонстрировала явные успехи, ты смеялась и безбожно меня критиковала, подвергала сомнению совершенно очевидные факты, кричала, что умрешь материалисткой, какие фокусы я тебе ни показывай.

– Это когда ты занималась монтевизмом – я критиковала, а когда такие способности открылись у меня, как можно не верить? Похоже, монтевизм и в самом деле существует. Во всяком случае другого вывода из этой истории я сделать не смогла.

Услышав про историю, Роза пришла в страшное волнение.

– Из какой, из какой истории? Рассказывай! Рассказывай скорей! – закричала она, усаживая меня на диван и пристраиваясь рядом.

Лицо ее выражало безграничное внимание. Зная потрясающую порядочность Розы, я решила, что уж ей-то можно открыть тайну. Это совсем не Маруся, у которой не держится вода в… Да что об этом.

– У Лели пропал муж, – сказала я.

– Какой ужас! – отшатнулась Роза.

– Турянского хитростью выманили из дома, похитили и теперь требуют за него фантастическую сумму. Причем, обрати внимание, похитили два дня назад, сегодня третий пошел, а вчера мне очень странный сон приснился.

– Какой сон? – насторожилась Роза.

– Будто я мужчина, и все у меня как у Турянского: бездна денег, молодая жена… Видимо, я уже кое-что начала воспринимать, чувствовать.

– Закон отражения, – поставила диагноз Роза. – Созерцание телепатически передаваемого предмета без включения сознания. Ты воспринимаешь его мысли, как несмышленое дитя.

Я чуть не задохнулась от изумления:

– А-ааа! Думаешь, он мне телепатирует?

– Телепатирует, – уточнила Роза. – Он в отчаянном положении и неосознанно посылает свои мысли всем, кого знает, но приняла их только ты.

– А ты? – изумилась я. – Почему ты не приняла? Ты же у нас опытный монтевист.

Роза задумалась. Было видно, что она расстроена. Действительно. Почему не она приняла? Почему я? Это же несправедливо.

– Думаю, ты приняла потому, что у тебя чрезвычайно развито воображение, – предположила Роза. – Ты с детства любила приврать; поэтому никто и не удивился, когда ты стала писательницей.

Я рассердилась:

– Ты о чем? Это к чему? Речь идет о Турянском. И о тебе. Почему я взяла твои обязанности на себя, почему приняла послание Турянского, вот о чем речь. Об этом и говори, а не о том, что я любила с детства.

– Так я же и говорю об этом, – заверила меня Роза. – Самое главное – твое необузданное воображение. К тому же, возможно, ты была настроена на нужную волну, была в нужном состоянии как раз перед сном.

– О чем ты? Ничего не пойму, – рассердилась я.

Роза, паинька, начала терпеливо объяснять:

– Соня, пойми, его похитили, он боится, очень боится, только что у него было все и теперь впереди ничего: полнейшая неизвестность.

– Точно! – воскликнула я, от восхищения хлопая себя по бедрам. – Именно с этим состоянием я и легла позавчера вечером в кровать! Я же позавчера днем сапоги купила! Надо же было хоть чем-то порадовать себя после того ужасного карниза. Вот я и купила себе подарок: сапоги за пятьсот долларов!

– Круто! – восхитилась Роза.

– Что «круто»? Вздумай я заплатить за них тысячу долларов, продавец и тогда не возражал бы. Пятьсот долларов! Они что, золотые эти сапоги?

– И в самом деле, почему так дорого? – заинтересовалась Роза. – Они наверное необычные?

– Сапоги как сапоги, из крокодила, конечно, но за пятьсот долларов я могла бы купить целую ферму крокодилов.

– Вряд ли, – усомнилась Роза.

– Значит, ты меня плохо знаешь, – отрезала я. – Но вернемся к моим дивным способностям. Легла я, значит, вечером в постель как раз в том ужасном состоянии, о котором ты говоришь: только что у меня было все – пятьсот долларов, – а теперь впереди ничего: одна неизвестность. Одни вопросы впереди. Как долго эти сапоги мне прослужат? Когда они выйдут из моды? Что сказать подругам? Назвать истинную цену или для крутости преувеличить?

– Куда уже преувеличивать? – ужаснулась Роза. – Это все же сапоги, а не автомобиль.

– Да, ты права, – согласилась я:

– Маруся – а она присутствовала, когда я меняла свои доллары на крокодиловые сапоги – даже позеленела от зависти и тут же сказала, что я сделала глупость, она, мол, видела точно такие, же, но за пятьсот рублей. Видимо, рядом с сапогами продавались спички, и Маруся сослепу посмотрела не на тот ценник. Но бог с ней, не будем о ее странностях, а лучше поговорим о моих исключительных способностях.

– Да-да, давай поговорим, – поспешно согласилась Роза, которой надоели мои сапоги. Уж из-за них-то она не бросила бы пиджак своего Пупсика, этот грязный мешок с воротником и карманами, этот бухгалтерский чехол, пожизненно и настоятельно требовавший химчистки.

– Так что ты выяснила во сне? – дрожа от нетерпения спросила Роза.

– Теперь выясняется, что во сне я увидела даже то, чего и в жизни не знала. Оказывается, Александр Эдуардович был тяжело и неизлечимо болен!

Роза пришла в восторг.

– Потрясающе! – вскакивая с дивана и хлопая в ладоши, запищала она своим тоненьким голоском. – Неужели ты во сне узнала, что Турянский болен клаустрофобией?

– Почему клаустрофобией? – растерялась я. – Речь идет о сердце. У Турянского порок сердца. Он и дня без лекарств прожить не мог.

Роза мгновенно огорчилась.

– Неужели я разболтала то, что держалось в строжайшей тайне? – глядя на меня с невыразимой печалью, спросила она.

– Информация попала в надежные руки, – заверила ее я. – Но ты-то про эту болезнь откуда знаешь, если Турянский держал в тайне свой психоз?

– Леля приходила ко мне на консультацию, ну, как к гинекологу, а по ходу расспрашивала про клаустрофобию. Я испугалась, не с ней ли приключилась эта беда, она успокоила меня, что не с ней, а с ее мужем. Просила порекомендовать опытного психиатра, но так, чтобы все осталось в тайне. Турянский скрывал свою болезнь, чтобы не обнаруживать ее, принимал всевозможные меры, даже в лифтах не ездил.

Я удивилась:

– Зачем он это делал? Клаустрофобия не сифилис, с какой стати ее скрывать?

Роза решительно со мной не согласилась и начала доказывать, что я рассуждаю так, потому что психически абсолютно здорова. Видимо, она намертво забыла про злополучный карниз. И я забыла, а напрасно.

– Ты лучше Тамарке и Марусе об этом скажи, – посоветовала я, – а то они регулярно сомневаются в моем психическом здоровье. Но слушай дальше про сон. Дальше вообще ужас. Кстати, именно в этом ужасе и заключается загадка. Для этого, собственно, я и приехала к тебе. В общем, во сне все у нас, в смысле у меня – старого облезлого козла – в порядке, жена меня обожает, жизнь бьет ключом, и вдруг ни с того ни с сего я начинаю задыхаться. Корчусь в невероятных судорогах, чего-то жутко боюсь, у меня спазмы, глаза на лоб лезут…

Роза, усевшаяся было на диван, снова с восторгом вскочила и, бурно аплодируя мне, запищала:

– Интеллектуальные волны происходят от мыслей человека и улавливаются монтевистом. Турянский испытывал все эти ощущения и бессознательно передавал их тебе. И еще ты будешь утверждать, что не узнала во сне о том, что он болен клаустрофобией! – победоносно заключила Роза.

– Что ты хочешь этим сказать? – с ужасом воскликнула я.