Ласковый голос смерти Хейнс Элизабет

Elizabeth Haynes

HUMAN REMAINS

Copyright © 2013 by Elizabeth Haynes

All rights reserved

© К. Плешков, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Аннабель

Вернувшись домой, я ощутила в прохладном воздухе еле заметный запах, доносящийся от мусорных баков, и поневоле поморщилась.

Я открыла заднюю дверь и погремела коробкой сухого корма, надеясь, что Люси бросится ко мне со всех лап. Ночь была ясной, и кошка вполне могла объявиться уже после того, как я удалюсь в ванную, а потом завыла бы, заскреблась, требуя, чтобы ее впустили. Как я ни пыталась научить Люси пользоваться кошачьей заслонкой — уговорами, подкупом, даже силой, — кошка не обращала на приспособление никакого внимания, входя и выходя лишь тогда, когда я была дома и могла ей открыть сама. Я даже убирала лоток, но кошка лишь мочилась на линолеум в кухне, а потом драла его когтями, пытаясь скрыть следы преступления. И в конце концов я сдалась.

Несколько минут я стояла в дверях.

— Люси? — звала я. — Люси!

Без толку. Проклятая кошка может всю ночь болтаться на улице, зная, что через пару часов найдет хозяйку на том же месте, мокрую и замерзшую, кутающуюся в банное полотенце и гремящую кошачьим кормом, а сама сядет на лужайке и с упреком на меня вытаращится: мол, ну что ты так долго?

Приготовив себе чашку мятного чая и тост с сыром, я села за кухонный стол. Я поглядывала на открытую дверь, на случай если кошка войдет в дом и можно будет закрыть дверь, отрезав Люси путь к отступлению. Доев, я смахнула крошки в мусорное ведро и принюхалась. Чем-то пахло, и запах был явно не из приятных. Последний раз я ощущала подобный запах, когда кошка притащила в дом лягушку, о чем я не догадывалась, пока не обнаружила под буфетом в столовой, у самой стены, наполовину высохший трупик; чтобы его вытащить, пришлось опуститься на четвереньки, вооружившись кухонным полотенцем и резиновыми перчатками.

Вернувшись к двери, я подумала: может, на этот раз Люси прикончила голубя и милостиво бросила его у мусорных баков, полагая, что сама хозяйка не сумеет от него избавиться? Я взяла из ящика стола фонарик и осторожно шагнула с крыльца в темноту, прислушиваясь к шуму дороги за деревьями. Остановившись между моим домом и соседним, я по очереди открыла оба контейнера — черный и зеленый для пищевых отходов. От обоих воняло, но не тем. Я посветила фонариком на землю. Ни голубя, ни крысы — никакой дохлятины.

Соседний дом уже довольно давно пустовал, но я вдруг поняла, что изнутри исходит тускло-золотистый свет, словно в дальней комнате горит одинокая лампочка.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз выходила сюда. В воскресенье? Но тогда ярко светило солнце, и лампочку я бы просто не заметила. Может, агент по недвижимости или застройщик забыл выключить свет?

Когда я въехала, по соседству жила супружеская пара. Я напрягла память — как же звали ту женщину? Да, Шелли — она сама так представилась жарким летним днем. Я возвращалась домой, а она работала в саду и остановила меня на пару слов, хотя я не испытывала никакого желания с ней общаться. Я очень устала, и больше всего мне хотелось войти в дом, сбросить туфли с ноющих ног и напиться холодной воды. Из разговора я запомнила лишь ее имя, а также, что ее «партнера» — слово, всегда казавшееся мне странным, в отличие от «бойфренда», «мужа» или «жениха», — звали Грэхем. Его я так ни разу и не встретила. Думаю, той же осенью он уехал, и, хотя его партнерша несколько раз попадалась мне на глаза вплоть до зимы, полагаю, вскоре после Пасхи уехала и она — с тех пор я ее не видела, а сад, за которым она прежде ухаживала, зарос сорняками.

Медленной волной накатил страх, а следом со стороны пустого дома послышался некий звук. Что-то явно было не так. Пока я вглядывалась в темноту, кошка протиснулась через калитку, подошла и обвилась вокруг моих ног. Она вся перемазалась какой-то липкой вонючей дрянью, следы которой оставались на моей юбке. Я прикрыла нос и рот ладонью, спасаясь от запаха.

Я подумала, что стоило бы вернуться в кухню и позвонить в полицию. Теперь понимаю, именно так и следовало поступить. Но я сама работала в полицейском управлении и знала, что поздним вечером в пятницу все патрули наверняка заняты — либо очищают центральные улицы Брайарстоуна от крови и рвоты, либо распределяют народ по камерам. Я работала в полиции уже много лет, и мне ни разу не приходилось звонить туда самой — я даже не знала, что сказать. Что по соседству дурно пахнет? Скорее всего, мне просто предложили бы обратиться утром в понедельник в городской совет.

Низкая железная калитка заднего двора болталась на петлях, а за ней простирался некогда ухоженный участок, превратившийся в нетронутые заросли. Трава и сорняки местами доходили до пояса и клонились под собственной тяжестью, заваливаясь друг на друга, словно воины в затянувшейся битве. Я прошла по траве к кирпичной дорожке, которая вела к задней двери. Подоконник кухонного окна скрывался под густым слоем дохлых мух. Я посветила фонариком в пустую комнату. Несколько мух все еще ползали по стеклу, а некоторые кружили по комнате. Дверь в столовую была распахнута, и оттуда сочился тусклый золотистый свет.

Я взглянула на заднюю дверь. Нижняя панель отсутствовала, зато виднелись темные пятна и клочья шерсти, словно туда-сюда прошло множество котов и кошек всевозможных расцветок и пород. Я попробовала открыть дверь, но без особой надежды, затем постучала, и стекло задребезжало в раме. Я слегка толкнула его, потом чуть сильнее, и, прежде чем поняла, что произошло, стекло провалилось внутрь и разбилось вдребезги о плиточный кухонный пол.

— Вот черт! — воскликнула я.

Теперь точно хлопот не оберешься.

Следовало повернуться и уйти, запереться дома и больше об этом не думать. В конце концов, разве это мои проблемы? Но я уже практически вломилась в дом и подумала, что, наверное, все-таки стоит закончить начатое и проверить, нет ли кого внутри.

Просунув руку в пустую раму, я пошарила за дверью. Ключ оказался в замке. Я попыталась его повернуть, но замок, который давно не отпирали, не поддавался; промелькнула мысль, что снизу и сверху могут быть засовы. Наконец ключ поддался, и дверь довольно легко открылась. В нос внезапно ударила страшная вонь, но тут же рассеялась, будто улетучившись в ночи.

— Эй! — позвала я, не ожидая ответа и не зная, что бы я, черт побери, сделала, если бы вдруг его услышала. — Есть кто-нибудь?

В этом доме было теплее, чем в моем, — или мне просто показалось, ведь я вошла из холодного сада. Хруст битого стекла под ногами эхом отдавался в пустой кухне, и я опять прижала ладонь ко рту и носу, пытаясь заглушить усилившийся запах. Луч фонарика осветил шкафы, полки и плиту — грязные и покрытые липким слоем пыли.

Возможно, просто испортились продукты, подумала я. Возможно, прежние жильцы в спешке покинули дом, бросив еду. Но дверь холодильника, явно отключенного от сети, была распахнута настежь, и в его темном нутре виднелась лишь черная плесень.

Я слегка толкнула дверь кухни — за ней оказалось достаточно светло, чтобы выключить фонарик. Стол и стулья в столовой стояли на своих местах, на столе лежали скатерть и две подкладки под тарелки. На буфете горела небольшая лампа современного дизайна, но, как и все прочее, покрытая тонкой пленкой пыли.

Слышался какой-то звук — негромкие голоса с едва заметным металлическим оттенком, похожие на радио. Радио работает, значит кто-то все-таки здесь есть? Вдруг показалось, что за мной наблюдает некто притаившийся вне моего поля зрения.

Убедив себя в том, что паранойя неуместна, я прошла в коридор. Дом выглядел вполне обжитым — ковер на полу, фотографии на стенах. Единственным источником света была лампа в столовой.

— Эй?

Голос мой здесь казался тише, ковер заглушал шаги. Запах уже не бил в нос — или я просто приспособилась, стараясь дышать ртом?

Радио слышалось громче — беседа между мужчиной и женщиной, женщина о чем-то спорила, а мужчина ее успокаивал. На фоне их разговора возник другой звук — или мне показалось?

Я подпрыгнула, когда что-то коснулось ноги, и испуганно вскрикнула. Но это всего лишь кошка потерлась о мои лодыжки и метнулась через дверь столовой в следующую комнату.

— Люси!

Мне нисколько не хотелось ползать, выманивая ее из-под чужого дивана, и я толкнула дверь в гостиную, которая располагалась в передней части дома. Там было темно — свет из столовой столь далеко не проникал. Сквозь щель между задернутыми занавесками едва сочился свет с улицы. Я вновь включила фонарик, и тотчас же в его луче мелькнуло что-то белое — Люси каталась по ковру посреди комнаты. На фоне моего отчаянного сердцебиения слышалось ее громкое мурлыканье.

Мебели в комнате было немного — диван, перед ним низкий кофейный столик с вазой без воды, в которой засох и побурел букет гвоздик.

Луч фонаря прошелся над креслом. Хоть я и чувствовала, что здесь кто-то есть, все равно задохнулась от ужаса, увидев жуткую бесформенную человеческую фигуру. Почерневшая кожа на лице натянулась и местами полопалась, веки в пустых глазницах глубоко ввалились, живот раздулся, словно воздушный шар, растянув одежду — юбку, ибо это была женщина. К черепу липли длинные прямые волосы, местами все еще светлые, несмотря на покрывавшее их подобие жира. Хуже всего, что живот вздымался, будто она дышала, хотя вряд ли это было возможно. Присмотревшись, я поняла, что это шевелится масса личинок… В ужасном оцепенении, я не могла отвести взгляда, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание. Одна ее рука покоилась на подлокотнике, а вторая, от локтя до кисти, лежала на полу рядом с креслом, — казалось, женщина уронила ее, будто пульт от телевизора.

А потом я снова услышала мурлыканье — проклятое животное! — и увидела, как Люси катается по ковру рядом с темной лужей, словно гнилостная вонь от жидкости, сочащейся из трупа, казалась ей ароматом кошачьей мяты.

Колин

Я ел кукурузные хлопья и читал вслух анекдоты с задней обложки «Бино» за 1982 год, когда мой отец схватился за грудь и рухнул замертво на кухонный пол.

Теперь это может показаться чуть ли не смешным, но, полагаю, именно в то мгновение изменилась моя жизнь. Отцу нравилось, когда я читал ему анекдоты. По воскресеньям он ремонтировал машины, а я помогал, постепенно узнавая расположение и предназначение каждой детали. Он много смеялся, и мы вместе потешались над матерью — худой, серьезной и печальной.

После его смерти я не мог заставить себя читать «Бино». Да и желания смеяться как-то больше не возникало.

Утро понедельника выдалось мрачным. Другие в моем возрасте обычно страдают от похмелья, или путешествуют все выходные в трейлере, или трахают подружек — кто своих, кто чужих. Я все выходные писал эссе, засиживался допоздна с виски и порнухой, и в итоге оказалось, что не могу сосредоточиться на финансовой смете.

Проблема в том, что я не уверен, нужна ли мне вообще подружка. Мне нравится моя жизнь как есть — спокойная и упорядоченная. И мой дом тоже мне нравится, как он есть. Не скажу, что отличаюсь болезненной аккуратностью, — ни один психолог не усомнился бы в моем здравом рассудке, — но вряд ли мне понравилось бы, появись вдруг в доме чужие вещи: одежда в шкафу, книги на полке, еда в холодильнике. Нет, не хочется мне такого. У меня в доме нет лишнего места. Да и в голове, полагаю, тоже.

И все-таки от секса я бы не отказался.

Гарт опять забыл помыться в выходные. Он сидит в дальнем конце офиса, но до меня то и дело доносится его запах. Как ни пытаюсь сосредоточиться на чем-то более приятном, раз за разом невольно принюхиваюсь, не в силах понять, как такая вонь может исходить от нормального взрослого человека с приличной работой. Он выковыривает из зубов еду, с шумом втягивает воздух, и, несмотря на тошноту, я украдкой наблюдаю, как он орудует во рту пальцем, пытаясь понять, что же такое он приставучее ел. Руки его измазаны чернилами, словно у школьника, и, хотя я ненавижу его всей душой, хотя каждая секунда его существования становится пыткой для моих органов чувств, в нем есть нечто до жути притягательное. Только и думаешь, как столь отвратительное создание может существовать в современном мире?

Вплывает опоздавшая Марта. Я замечаю, что у нее новые туфли, — насколько я помню, третьи за месяц.

— Привет, Колин. Как провел выходные?

Естественно, на самом деле ей вовсе не интересно. До меня не сразу дошло, что вопрос чисто риторический, ритуал, которым знаменуется утро понедельника. Сперва я долго рассказывал, чем занимался, тщательно опуская детали, которыми, даже по моему мнению, не стоило делиться с коллегой. Несколько минут спустя взгляд ее становился отсутствующим. Потом она перестала интересоваться и лишь недавно — видимо, случайно услышав, как меня спросил о том же кто-то другой и получил краткий ответ, — возобновила понедельничный ритуал.

— Отлично, спасибо. А ты?

Выходные определенно выдались богатыми на события, особенно вечер пятницы, но, само собой, я не собирался посвящать ее в подробности. Иногда я слышал, как она рассказывает о своих выходных другим — она запускала воздушного змея, пекла булочки, гуляла, ходила на праздник, смотрела футбол, гостила у двоюродной сестры или благоустраивала сад, — но мне она всегда отвечала одно и то же: «Спасибо, хорошо».

Приходит электронное письмо от Вона — он спрашивает, не хочу ли я сходить в обеденный перерыв в «Красного льва». Меня так и подмывает поинтересоваться, а не хочет ли он пойти прямо сейчас, — сомневаюсь, что в ближайшие три часа произойдет что-либо существенное. Неужели меня так радует перспектива провести полчаса в темном заплесневелом пабе, соседствующем с газовым заводом, в обществе Вона Брэдстока? Грустно.

Я добираюсь до «Красного льва» за двадцать минут до назначенного срока, еще до полудня, а Вон уже сидит за нашим столиком в углу, где меня ждет пинта «Джона Смита». Раньше он был подрядчиком компьютерного отдела городского совета, и отчего-то между нами возникла дружба, которая продолжилась, даже когда он ушел на другие проекты. В конце концов он отказался от подрядов, предпочтя более стабильную работу, и теперь трудится в софтверной компании в центре города, совсем рядом с «Красным львом».

— Привет, Колин, — невыразительно бросает он.

— Привет, Вон, — отвечаю.

Наверняка ему снова хочется поговорить о своей подружке. Или о филателии.

Я заряжаюсь двумя хорошими глотками горького пива, думая, не слишком ли рано для порции виски. Вон тем временем спрашивает себе под нос, нет ли у его подружки романа на стороне. Мне хочется заметить, что подобное маловероятно, так как она наверняка не первой молодости. Но он убежден, что она ему в чем-то врет. Он сидит, склонив голову над кружкой и размышляя, не взять ли ее с собой на трейлере в Уэстон-сьюпер-Мэр[1].

Мать взяла меня с собой в Уэстон-сьюпер-Мэр на выходные летом того года, когда умер отец. Мы остановились в маленькой гостинице в трех улицах от моря — достаточно близко, чтобы слышать крики чаек, но слишком далеко, чтобы слышать шум моря. Мне не исполнилось и тринадцати, но я уже был умен не по годам — читал Элиота и Кафку, смотрел документальные фильмы по Би-би-си, засиживался допоздна и вставал рано, чтобы увидеть программы Открытого университета еще в те времена, когда его преподаватели носили бороды и брюки клеш. Мать хотела, чтобы я строил песочные замки и, смеясь, бросался в воду, — но вряд ли я хоть раз рассмеялся за все время, что провел там. Я сидел в тени и читал, пока она не отобрала книги, после чего я по-прежнему сидел в тени, пытаясь не смотреть на девочек на пляже.

— Вряд ли Уэстон-сьюпер-Мэр — удачная идея, — говорю я.

В конце концов мне становится жаль старину Вона, и я рассказываю ему о кортико-лимбических реакциях и невербальных сигналах.

— Что это еще за лимбическая реакция, черт побери? — спрашивает он и, прежде чем я успеваю ответить, добавляет: — Ладно, не рассказывай. Это тот чертов курс, что ты изучал?

Бедняга Вон считает себя интеллектуалом, поскольку покупает «Гардиан» и пьет по выходным кофе бленди «Ява».

— Он помогает определить, что кто-то тебе лжет, — объясняю я. — Следишь за языком тела, визуальными сигналами, подсознательными реакциями и все такое прочее. Можешь смеяться, но курс и впрямь захватывающий.

Он тупо смотрит на меня.

— Ладно, — говорю, — проведем небольшой эксперимент. Я задам тебе три вопроса, а ты преднамеренно солжешь в одном из ответов. Посмотрим, смогу ли я понять, когда ты лжешь. Если окажусь прав, купишь мне еще пинту. Если ошибусь — покупаю тебе выпивку весь следующий месяц. Согласен?

— Ладно, давай.

Мне кажется, Вон слегка повеселел — улыбается, но с ним не всегда стоит доверять своему чутью. Кто знает, может, он готов покончить с собой? Мне доводилось ошибаться. Элеанор тоже улыбалась мне в ту ночь — и чем все закончилось?

— Что ж, — говорю, — посмотрим. Представь свою спальню юношеских времен. Опиши ее так, будто стоишь в дверях и заглядываешь внутрь. Что ты видишь?

— Ну, ради бога. Полагаю, это комната в общежитии в школе Святого Стефана, где я жил вместе с Роджером Хотчкисом. Две кровати у стен — моя аккуратно заправлена, Хотчкис свою, естественно, не заправлял. По шкафу в изножье каждой кровати, ближе к двери… Дальше, прямо передо мной, — окно, выходящее на крышу кухни. Под окном большой стол. Над кроватями книжные полки. Вешать плакаты нам не разрешали.

Какое-то время он молчит, задумчиво теребя подбородок, глядя куда-то вверх и влево. Похоже, это слишком просто.

— Все?

— Ничего больше не могу вспомнить.

— Ладно, тогда следующий вопрос. Как звучит мелодия твоего мобильника?

— Боюсь, это стандартный звонок. Никогда не задумывался о чем-то другом.

На этот раз он отвечает чуть быстрее, но я все равно замечаю по его реакции, что он говорит правду. На самом деле я и так знаю, что это правда: слышал раньше в пабе, как звонил его телефон. Может, я подсознательно пытаюсь жульничать? В любом случае следующий вопрос — тот самый.

— Хорошо, последний вопрос. Расскажи, как возвращался вчера вечером домой. Ты сразу пошел домой? Во сколько добрался?

Он лишь мгновение колеблется, бросив взгляд вверх и вправо, но этого достаточно. Даже голос его слегка срывается — слишком уж легко все получилось.

— Нет, сразу домой я не пошел. Я зашел в супермаркет «Ко-оп» и купил на ужин сосисок и картошки. Пришел домой… где-то в четверть седьмого.

Я откидываюсь на спинку стула и допиваю пиво. Прижав пальцы к вискам и закрыв глаза, я глубоко и шумно втягиваю воздух через нос, словно в моем мозгу происходят некие тайные процессы.

— Последний ответ не вполне правдив, — наконец говорю я. — Хотя, полагаю, ложь не так уж плохо спрятана. Ты действительно пришел домой в четверть седьмого, так что, вероятно, в самом деле куда-то заходил. Ты действительно зашел в «Ко-оп», но покупал вовсе не сосиски с картошкой. Я прав?

Он качает головой, и на миг возникает мысль, не ошибся ли я, или не пытается ли он меня надуть.

— Бутылку красного зинфанделя и карамельный йогурт, — тихо отвечает он.

— Еще пинту «Джона Смита»! — кричу я бармену.

Вернувшись домой, не сплю допоздна, в очередной раз накачиваюсь виски и смотрю бессмысленную порнуху, что в итоге завершается тупым дрочиловом. Да, с виски я и впрямь перебрал. А ведь началось все с полезного для ума чтения — на сей раз то была книга по судебной медицине, всегда крайне меня занимавшей. Потом я переключился на нечто развивающее, но, вероятно, не в том смысле, как предполагали авторы, а то, к чему я перешел под конец, вряд ли могло принести пользу кому бы то ни было, кроме какого-нибудь убогого производителя порнухи из Восточной Европы. Само собой, я ничего за нее не платил и не собираюсь.

Я вполне доволен собой. Вона настолько впечатлила демонстрация моих способностей, что он потребовал рассказать, как я это делаю. Я поведал о невербальных сигналах — как улавливать признаки беспокойства, наблюдая за взглядом собеседника, и как из мелких намеков сложить неоспоримую общую картину. Я отметил, что, когда он размышлял над последним вопросом, взгляд его метнулся вверх и вправо — явный признак создания визуального образа, — а потом он перевел взгляд влево, что означало наличие в словах некоторых воспоминаний. Из этого я сделал вывод, что он собирается обернуть свою ложь обрывками правды. К тому же перед последним вопросом я заметил, как беспокойно напряглись его плечи, как он поерзал на стуле, слегка отодвигаясь от меня, и стало ясно, что на первые два вопроса он ответил правду, но в ответе на третий будет содержаться ложь. Когда он рассказывал о своих покупках — сосисках и что там еще?.. картошке?.. ну да, сосиски с картофельным пюре, самое то, — он быстро облизнул губы и провел по ним пальцами. Вполне естественный жест, который в иных обстоятельствах ничего бы не значил — просто почесал под носом или смахнул крошку, — но сейчас лишь подтвердил ложь.

Я рассказал обо всем этом Вону, намекнув, на что следует обратить внимание, когда у них с Одри в следующий раз зайдет разговор на неделикатные темы. И теперь я изо всех сил пытаюсь не думать об Одри, поскольку каждый раз воображаю ее голой, потом вижу голого Вона, а следом — как они радостно трахаются в миссионерской позе. Несмотря на все усилия, я не в силах избавиться от предстающей перед моим мысленным взором картины до того момента, когда Вон внезапно напрягается и кричит, — подобного крика я никогда не слышал от него ни в офисе, ни в пабе.

Чувствуя себя потным и грязным, выбираюсь из постели без четверти три ночи, чтобы еще раз принять душ.

Марта как-то раз спросила о родителях. То ли я в тот момент жаждал общения, то ли счел, что отказ может показаться грубым, но, так или иначе, рассказал ей, как умер мой отец, когда мне было одиннадцать.

— Бедный мальчик.

Я едва не обиделся за такие слова, но потом сообразил, что она имеет в виду меня маленького.

— Наверное, страшная травма — лишиться отца в столь трудном возрасте.

Я не понял, что она подразумевала под трудным возрастом, да и под травмой, на самом деле, тоже.

— Жизнь продолжается, — пожал я плечами.

— Да, но все же как жаль.

— Живые существа лишь разновидность мертвых, причем крайне редкая.

— Похоже на цитату, Колин. Кто это сказал?

— Я сам. Хотя, если честно, это парафраз Ницше. Я подумал, ты бы предпочла услышать фразу по-английски, а не в оригинале, по-немецки.

Марта считает меня странным, как и все они. Когда я только начал работать в совете, мои коллеги были весьма словоохотливы, но теперь сторонятся меня и избегают разговоров без крайней необходимости, лишь изредка осторожно на меня поглядывая. Марта, похоже, считает, будто я самим своим существованием бросаю ей вызов.

Похороны отца назначили на субботу, чтобы смогли прийти его коллеги по работе. Возник немалый спор, стоит ли мне присутствовать. Помню, за несколько дней до похорон я подслушал разговор между матерью и ее подругой.

— Ты же знаешь его, — говорила мать. — Он слишком впечатлителен.

— Но он уже почти взрослый, Делия. Возможно, это поможет ему понять, что в жизни бывает всякое.

В конце концов мать сдалась — хотя, возможно, в том числе и из-за того, что меня не с кем было оставить. И я до сих пор рад, что получил шанс присутствовать при столь драматическом событии.

Подходящего костюма для меня не нашлось, и я надел школьную форму, даже блейзер и кепи. День стоял жаркий, в небе сияло безжалостное солнце, и все собравшиеся, естественно, были в черном. Мать даже надела черное пальто с норковым воротником, которое отец купил ей в Нью-Йорке. По дороге в церковь все обливались потом, дальше с некоторым облегчением прослушали поминальную службу, а затем вновь изнемогали от жары на улице, ожидая погребения. Я жарился и потел, страдая от скуки; рубашка под блейзером промокла насквозь. Стоя рядом с матерью, я вспоминал эпизод из прочитанной недавно книги — о том, как тело короля Генриха Восьмого настолько раздулось от гнилостных газов, пока его перевозили из Уайтхолла в Виндзор, что гроб ночью раскололся, а на следующее утро рядом с ним обнаружили собак, пожиравших останки короля. И это было зимой! Как же выглядит мой отец в летний зной? Мне подумалось, что его тело, пролежавшее в холодильнике почти три недели, пока проводилось вскрытие и следствие, теперь медленно оттаивает в гробу, словно шоколадное мороженое. Мне захотелось дотронуться до дерева — проверить, холодное ли оно. Пока викарий монотонно читал молитву, я шагнул к гробу, стоявшему на подложке из пластиковой зеленой травы вроде той, которой покрывают столы в зеленной лавке. Похоже, мое неожиданное движение испугало мать; она наклонилась вперед, попыталась схватить меня за плечо и, споткнувшись на неровной земле, сбила меня с ног. Мы оба упали в нескольких дюймах от открытой могилы. То ли от потрясения, то ли от невыносимой жары, которую лишь усугубляло пальто, а может, из-за выпитого незадолго до похорон джина ее стошнило на глазах у тех, кто бросился к ней, чтобы поднять на ноги. Я невольно рассмеялся, глядя, как их обдает рвотой. Некоторых людей тоже начало тошнить. Никогда не забуду лицо викария…

На последовавших поминках все только об этом и говорили. Обсуждались все мыслимые варианты — у матери случился обморок, и я пытался ее подхватить; ей внезапно стало плохо, и она упала на меня; мы оба настолько были вне себя от горя, что пытались броситься в могилу. Мать, бледная и плачущая, укрепила силы новой порцией джина и, обмахиваясь программой церемонии, не спускала с меня глаз. Больше о случившемся никогда не вспоминали.

«Брайарстоун кроникл»

Март

Полиция сообщает: мертвая женщина пролежала в доме около года

Вчера в одном из домов по Лорел-кресент, Брайарстоун, было обнаружено тело женщины. Представитель полиции сообщил, что найденное в спальне в задней части отдельно стоящего дома тело сильно разложилось.

Дом в числе нескольких других на Лорел-кресент предназначался под снос, и полицию вызвали строительные рабочие, заметившие, что в здании до сих пор кто-то есть.

Найденные по данному адресу письма указывают на то, что умершая могла пролежать в доме вплоть до года. Имя покойной не сообщается. Полиция и коронерская служба пытаются разыскать родственников или тех, кто мог ее знать.

Джудит

Меня зовут Джудит Мэй Бингэм, я умерла в возрасте девяноста одного года.

До самого конца я многого боялась — хотя, конечно, теперь это выглядит крайне глупо, ведь на самом деле в конце уже ничто не имеет значения. Я боялась соседей, мальчишек-подростков, которые приходили и уходили, когда им вздумается, и стучали в дверь или сидели возле дома на тротуаре и даже на моем заборе, пока не сломали его. Они постоянно гоняли по улице на мотоциклах, курили и пили пиво из жестянок, орали и швырялись друг в друга мусором.

Я боялась, что кончатся деньги и я не смогу купить еды или платить за отопление.

Я боялась выходить на улицу.

Я боялась женщины из службы соцобеспечения, которая однажды пришла узнать, как у меня дела. Она сказала, что слышала, будто мне нужна помощь. Я ответила, что в помощи не нуждаюсь, но она все говорила и говорила, пока я не попросила ее уйти. Собственно, я послала ее к такой-то матери. Подобного она не ожидала и попыталась меня отчитать: мол, у нее такое же право на нормальные условия труда, как и у любого другого, и моя грубость совершенно неуместна. Я ответила, что ей вовсе незачем разговаривать со мной в моем собственном доме будто со слабоумной и что я сначала вежливо попросила ее уйти, но она, похоже, не расслышала.

В то время я еще была смелой, и, когда заперла за ней дверь, меня разобрал смех. Я давно не ругалась и теперь словно вернулась в молодость.

Сорок лет назад я держала паб возле доков. Место, надо сказать, было довольно дикое. Случалось, за вечер почти никто не приходил, а иной раз, когда приставал к берегу корабль или два, заведение заполнялось под завязку и многие толпились на улице. Девицы легкого поведения у нас, конечно, тоже бывали. Мой муж Стэн, пока был жив, пытался отправить их восвояси, но по мне, так их деньги ничем не отличались от любых других, и кто чем зарабатывает на кусок хлеба, меня совершенно не интересовало.

У нас постоянно устраивали драки. Для сходивших на берег они составляли часть плана — напиться, снять девушку, подраться, протрезветь и к приливу вернуться на корабль. Если повезет, разборки происходили на улице; а если нет, могли пострадать пара стульев и десяток стаканов. Однажды пырнули ножом молодого парня. То был настоящий кошмар, впрочем парень остался жив, отделавшись несколькими швами.

В ту пору я ничего не боялась. Я жила день за днем, зная, что может случиться всякое и дурные дни пройдут, так же как и хорошие. Время не остановишь.

Я уже говорила, что постоянно вставляла в речь крепкие словечки, но с тех пор, как ушла на пенсию, не представлялось повода их употребить — пока не явилась мисс Прим со своими брошюрами и не попыталась учить меня жизни.

Однако несколько часов спустя после ее визита мне стало страшно. Я испугалась, что она вернется с каким-нибудь официальным документом, где говорится, что я должна покинуть свое жилище и переехать в дом престарелых. Я бы скорее умерла, чем отправилась туда. Я подумала, что стоило бы завершить свои дела, сделать все возможное, чтобы меня не забрали силой, — но для этого требовалась смелость, а у меня ее не осталось.

Я перестала выбираться из дому, только выходила дважды в неделю за покупками в супермаркет в конце улицы и к врачу за рецептами. Появились мысли покончить с собой, но мне казалось недостойным так просто сдаться, к тому же я боялась сделать что-нибудь не так, отчего в итоге вышло бы только хуже. Всю свою жизнь я сама делала выбор, теперь впервые за меня стали выбирать другие, против чего я восставала всей душой. В конце концов, я была взрослой женщиной и шарики за ролики у меня еще не зашли, мне не хотелось терять возможность самовольно уйти из ставшей столь утомительной и пустой жизни. Но ведь сейчас-то еще не все кончено, по крайней мере пока я не заболею или не впаду в депрессию. Если бы только рядом был кто-то, кто мог бы помочь насладиться жизнью по-новому… Хорошо молодым — они ничего еще толком не знают.

Мне нужен был тот, кому я могла бы довериться, зная, что, если со мной что-то случится, меня не бросят полумертвой… И что в последний момент я не передумаю.

Аннабель

Нет ничего противнее понедельника, начавшегося с темноты и с замерзших мокрых ног.

К тому времени как я добралась до работы, подол юбки и замшевые туфли промокли насквозь. В такие дни в перехватывающих парковках нет ничего веселого. Приезжаешь спозаранку, когда стоянка еще даже не освещена как следует, ждешь автобуса в машине с запотевшими стеклами, потом покачиваешься на сиденье в полусне всю дорогу до города. Я до сих пор не выяснила, какая остановка ближе к полицейскому управлению, и решила на этот раз выйти у военного мемориала, но забыла о перекрытой из-за ямы Юнити-стрит. Обойти ее было никак невозможно, если, конечно, не переходить улицу, но и это оказалось непростым делом. В конце концов я все же дождалась разрыва в потоке машин и перебежала на другую сторону к огромной луже, в которую тут же въехал очередной фургон, обрызгав меня с ног до головы.

Похоже, хорошего бегуна из меня никогда не получится.

Я вошла через заднюю калитку, которая с тяжелым лязгом захлопнулась у меня за спиной. Дождь почти сразу же поутих — обычное дело. Пришлось пять раз провести карточкой по считывателю — задняя калитка, ворота парковки, задняя дверь, вход в отдел информации и, наконец, дверь в офис общественной безопасности. Я повесила мокрые пальто и шарф, пощупала радиатор — холодный, конечно, все-таки сегодня понедельник — и налила в чайник воды из двухлитровой бутылки. Ее приходится таскать туда-сюда с кухни, до которой почти полмили.

Холодильник, надо сказать, ограбили. В пятницу оставалась по крайней мере пинта молока, но пластиковую бутылку кто-то опорожнил и аккуратно поставил на полку как ни в чем не бывало. Недоеденный сэндвич с тунцом, однако, остался на месте. Запах внезапно вызвал мрачные воспоминания о доме, где я побывала вечером в пятницу, и обо всем происшедшем после.

Задержав дыхание, я достала бутерброд, вынесла его в коридор к комнате патрульных и бросила в мусорную корзину. Наверняка это они сперли молоко, так пусть получат и сэндвич.

Я заварила чай и включила компьютер, который начал неторопливо загружаться. Слышались объявления из громкоговорителей в коридоре; через несколько часов я перестану обращать на них внимание, сосредоточившись на других делах, но пока что они настойчиво лезли в уши.

«Детектив-констебль Холлис, если вы в участке, свяжитесь с КПЗ. Детектив Холлис слушает, связаться с КПЗ, спасибо…

Пенни Батлер, Пенни Батлер, пожалуйста, позвоните по номеру 9151. Пенни Батлер слушает, 9151, спасибо…

Водитель синего „фольксвагена-гольф“, припаркованного на задней стоянке, пожалуйста, немедленно уберите машину».

Я отказалась от поездок на машине через месяц после того, как начала работать в Брайарстоуне. Отделу информации выделили всего три места, к тому же днем мне машина была не нужна в отличие от других сотрудников. Недельный абонемент на парковку с пересадкой на автобус стоил двенадцать фунтов, но, по крайней мере, мне не приходилось каждые пять минут переставлять машину из-за того, что я мешаю кому-то проехать.

Я всегда приезжала не меньше чем за час до остальных, чтобы подготовиться к работе и быстро сделать все необходимое. Следовало собраться с духом перед новой неделей.

Никто не мог сказать, в каком порядке появятся мои коллеги, — все зависит от дорожной обстановки, от того, как они провели выходные, от погоды и, если говорить о полицейских в форме, от того, кого и куда срочно вызвали. Но в одном можно было не сомневаться: Кейт всегда явится последней и поздоровается со всеми, кроме меня.

— Доброе утро, Триггер. Чайник включен? Доброе утро, Кэрол, — как выходные? Доброе утро, Джо, Сара. Куда вы подевались в пятницу? Я вас потеряла после паба! Вы поехали в «Джакс»? Ну и как там?

В конце концов через добрых двадцать минут после того, как снимет пальто и повесит его на дверь, она включит компьютер и начнет жаловаться на медлительность проклятой системы. А еще минут через двадцать ее позовет Джо, Эми, Сара или кто-нибудь из соседнего офиса, и они все отправятся наверх в кафетерий завтракать.

Сегодня это оказалась Кэрол.

— Идешь? — спросила она.

Кейт уже стояла с сумочкой в руке:

— Однозначно. Умираю от голода.

— Доброе утро, Аннабель, — мило улыбнулась мне Кэрол. — Тебе что-нибудь принести?

Конечно, они никогда не спрашивали, не хочу ли я пойти с ними, поскольку боялись, что я скажу «да» и придется как-то поддерживать пустую беседу.

— Нет, спасибо.

Они направились к двери, и в офисе вновь наступила благословенная тишина. Если бы кто-то удосужился спросить, как я провела выходные, я бы все рассказала о том, как нашла в соседнем доме труп. Я представила себе их сосредоточенные лица над тарелками с сэндвичами с беконом, тостами и сырными лепешками. Хоть раз они слушали бы меня не перебивая, и хоть раз мои новости заняли бы первое место в офисном рейтинге.

Но они не поинтересовались, и я промолчала.

Я забыла попросить Кейт взять мне пинту молока, а сама она никак бы не додумалась, так что, посидев минут десять в блаженном покое, я встала, нашла в сумочке кошелек и поднялась на лифте на верхний этаж.

Коллеги собрались вокруг столика возле кассы, склонившись друг к другу. Пока я искала в холодильнике обезжиренное молоко и проверяла срок годности, до моих ушей долетали обрывки беседы.

— Ну, я же тебе говорила?

— Он просто ушел, Кейт, еще даже не забрал свои шмотки…

Значит, Кэрол все-таки вышвырнула из квартиры беднягу Рика. Я стояла позади двоих патрульных в полном снаряжении — в бронежилетах и с пищащими рациями. За прилавком Линн щедро плеснула уксуса из громадной пластиковой бутыли на сковородку с яичницей. На поверхности уже плавала отвратительная коричневатая пена, смешанная с яичным белком. Я отвела взгляд.

— И что, теперь ты разговариваешь со стенами? — спрашивала Сара у Кэрол.

— Не смейся. Когда не слышишь каждую секунду, как орет телевизор на спортивном канале, кажется, будто в доме жутко тихо.

— В следующий раз заведешь кошку…

— А что, и правда, — подхватила Кейт. — Возьми ту же Аннабель — не будь у нее кошки, она совсем бы спятила.

— Ну зачем ты так, — упрекнула ее Эми. — И вовсе она не сумасшедшая.

— А по-моему, все к тому идет.

Я уставилась на них — неужели и впрямь никто не замечает, что я стою рядом? Или они хотят меня оскорбить?

— Больше ничего не надо, Аннабель? — спросила Линн, разбивая яйца на сковороду и поливая их коричневой жидкостью, чтобы ускорить процесс приготовления.

Я повернулась к кассе, открывая кошелек.

— Нет, — ответила я, чувствуя, как горят щеки.

— О черт, — послышалось за спиной.

Все замолчали. Протянув монету в один фунт, я взяла молоко и поспешно вышла, не глядя на столик и не глядя на Линн, хотя та крикнула мне вслед:

— Погоди, возьми сдачу!

Сводка от шефа пришла по электронной почте в половине десятого, как только в офис вернулась Кейт. За двадцать минут, прошедшие после сцены в кафетерии, я немного поплакала, умыла лицо в туалете и решила обо всем забыть. В конце концов, я и так знала, что все обо мне говорят. Впрочем, сплетничали обо всех, так что я не особо выделялась.

Кейт поставила позади меня чайник и откашлялась:

— Хочешь чая?

— Да, пожалуй.

Она явно надеялась, что я откажусь, но возможность отнять у нее немного времени доставила мне извращенное удовольствие. Чашка со стуком опустилась на мой стол. В чае оказалось слишком много молока, но хотелось пить, так что мне было все равно. Все-таки Кейт постаралась.

— Спасибо, Кейт. Превосходный чай, как раз на мой вкус.

В сводке обычно содержалось пунктов пять-шесть, на которые следовало обратить внимание, — случившиеся накануне преступления и серьезные происшествия: вооруженные ограбления, внезапные и подозрительные смерти, самоубийства. Особенно меня интересовали изнасилования и убийства — не пересек ли опасную черту кто-то из правонарушителей, которых мне полагалось контролировать? Я и так могла найти в системе все ночные преступления, но сводка экономила время, поскольку всегда включала самые серьезные случаи.

И — вот оно.

Подозрительная смерть

Примерно в 20.32 в пятницу патруль посетил один из домов по Ньюмаркет-стрит в Брайарстоуне. Соседка почувствовала сильный запах из дома и, войдя в жилище, обнаружила в гостиной разложившиеся останки. Предполагается, что умершая — 43-летняя женщина, жившая по данному адресу. Родственникам сообщили. На месте побывали представители отдела тяжких преступлений и, несмотря на продолжающееся следствие, пришли к мнению, что подозрительные обстоятельства смерти отсутствуют.

И все. Не знаю, чего я ждала — грома фанфар? — но передо мной было лишь безликое описание случившегося, составленное так, чтобы дать информацию одним и скрыть ее от других.

Большую часть субботы в соседнем дворе толпился народ. Перед моим домом припарковался микроавтобус экспертов, и, хоть я поговорила с первым появившимся патрулем, пришлось ждать весь день, чтобы меня надлежащим образом допросили.

Тошнота и шок от увиденного сменились раздражением — чего они так долго тянут? Я уже жалела, что не позвонила им сразу, а вломилась в дом, словно какая-нибудь Джессика Флетчер[2].

Обнаружив труп, я вернулась домой и захлопнула за собой дверь. Потом снова открыла, чтобы вышвырнуть кошку, и захлопнула дверь за ней. Подсунув ладонь под ее брюхо, я ощутила вместо мягкой шерсти что-то мокрое, холодное, склизкое.

Запах этой дряни пропита мои руки, мои колготки, мою юбку. Черно-зелено-коричневая слизь походила на смесь красок на палитре, от нее несло тленом. Сбросив одежду прямо в кухне, я сунула ее в стиральную машину. Поставив температуру на шестьдесят градусов, я уже собиралась повернуть ручку включения, когда вдруг поняла, что, возможно, делать этого не стоит. Вдруг это улика, след?

Вот только чего?

Я вымыла душистым антибактериальным мылом и вытерла руки, но от них все еще воняло. Намочив бумажное полотенце, я выдавила на него немного голубого мыла и потерла ноги на случай, если эта дрянь добралась сквозь колготки до кожи.

Все это время я едва сдерживала тошноту, ощущая запах где-то в глубине глотки и то и дело кашляя.

Почувствовав наконец себя достаточно чистой, я позвонила в полицию.

— Полиция Кента, чем могу помочь?

— Я только что обнаружила в соседнем доме труп. Сильно разложившийся.

— Понятно, — ответил женский голос; я услышала, как она стучит по клавиатуре, вводя код 240В — «подозрительный труп». — Могу я узнать ваше имя?

— Аннабель Хейер.

Я отвечала на вопросы — адрес, номер телефона, подробности о том, что я видела (включенный свет), слышала (ничего), обоняла (вонь разложения) и обнаружила (тело в кресле), — пока не начало казаться, будто все это мне померещилось.

— Сегодня вечером мы очень заняты, — сказала женщина, — но к вам приедет первый освободившийся патруль.

Поднявшись наверх, я приняла душ, вымыла волосы и переоделась в чистое, но запах по-прежнему ощущался — намного слабее, но все же. Я выглянула в окно, но патруль так и не появился.

Заорала кошка, требуя, чтобы ее впустили, и, закрыв дверь кухни, я устроила Люси импровизированную ванну тут же в мойке. Мне уже доводилось купать кошек, и испытания, которые пришлось пережить, мало чем отличались от прежних. Люси в кровь разодрала мне руки, пока я терла ей спину и живот лучшим своим натуральным шампунем без добавок. Большую его часть мне удалось смыть. Я представила себе, как кошка вылизывает торчащую во все стороны шерсть, и этого хватило, чтобы к горлу вновь подкатил комок: запах все еще чувствовался, несмотря на то что Люси вымыли и вытерли вафельным полотенцем. Едва высвободившись, она стала в панике носиться по кухне, натыкаясь на мебель. Опасаясь за сохранность посуды, я открыла заднюю дверь, и кошка стрелой вылетела на улицу.

Потом приехал патруль. Сходив в соседний дом, они сообщили, что там действительно труп, они постараются справиться собственными силами, а я могу идти спать.

В холодном свете субботнего утра все выглядело совсем иначе. Кошка сидела на заднем крыльце, и вид у нее был крайне недовольный. Когда я открыла дверь, она вошла и сразу же повернулась ко мне спиной, усевшись в углу кухни и сдвинувшись с места, лишь когда я наполнила ее миску сухим кормом. Шерсть на спине и животе стояла торчком, но хотя бы исчез запах.

Я не была знакома с детективом из отдела тяжких преступлений, допрашивавшим меня, и, хотя, прежде чем войти, он показал удостоверение, тотчас же забыла его имя. Он сказал, что последний год работал в полицейском управлении Брайарстоуна, и тогда я вспомнила, что видела его в кафетерии.