Маня, Манечка, не плачь! Чекасина Татьяна

Дошла до чего: устроилась проводницей. Добрая начальница разрешила брать с собой Вовку. В поезде он быстро освоился, покладисто принял новую жизнь. Состав трогался в путь, отстукивая колёсами метры, минуты, километры, месяцы… Жизнь казалась, в общем, не трудной, всегда новой. В Симферополе они смотрели фонтаны, в Сталинграде ходили к Вечному огню, Москву всю объездили. Жизнь была интересной. Между поездками были целые отпуска, и Зинаида уж думала: как она будет жить без такой хорошей работы, ведь ребёнку скоро в школу? В каждый «отпуск» они обязательно ездили к Васе.

Недаром она доказывала Римке, что ребёнок этот красивый. Теперь красота была явной. Среди сверстников мальчик был особенным. В четыре года он выглядел, как в шесть, и в его лице была всегда такая тихая тоска, что от неё сжималось сердце Зинаиды. Этому детскому существу была свойственна, будто посланная из далёкой взрослой жизни, осознанная верность. То, как он их ждал, было страшным ожиданием… Конечно, Зинаида интересовалась, хуже или нет оттого, что они приезжают. Ведь мальчик после их приезда ждёт их, а то бы и не ждал… Директор детдома, немолодая дама, сказала: «А вы думаете, что другие не ждут? Они все тут ждут. Родителей своих они ждут постоянно, даже те, у кого родителей нет в живых. И разница между Васей Сиваковым и другим мальчиком только в том, что Вася иногда дожидается…» Она сказала это с горькой усмешкой. Зинаида ей не позавидовала: как она работает здесь, эта несчастная, всё понимающая женщина? Душа не может вместить всё горе, которым полон детский дом… Впрочем, как и все детдома, как все детские приюты во всём мире, пусть даже и усыпанные богатством игрушек и хорошей еды… Нет там того, что есть у неё, бедной матери-одиночки, живущей в подвале… Нет и не будет.

Надо сказать, что Зинаида заработала денег своей кочевой жизнью, и, конечно, ушла обратно в уборщицы, чтобы быть на свободном графике, чтобы к возвращению из школы ученика-Вовки на плите стоял горячий обед. Довольная собой мать, нетерпеливо поглядывала в половинчатое окошко, среди идущих мимо чужих ног сразу узнавая Вовкины новые, купленные во время стоянки поезда в столице ботинки. Зинаида радовалась, как он одет, обогрет, и не сидела с сыном в первые школьные дни, выводя палочки и крючочки. Вовка понял, что помощи не будет. В классе он был многих детей старше, так как пошёл в школу почти с восьми лет. К новому занятию относился покладисто: раз надо, так надо. И позже, когда взрослел, становясь всё самостоятельней, твёрже, эта его почти с младенчества проявившаяся покладистость, росла и укреплялась. Вовка сделался отличником и был полон гордости. Он очень хотел показаться Васе одетым в школьную форму, в фуражке.

В первое воскресенье сентября они поехали в детдом мимо горящих ягодами шиповников, мимо спелых садов с подвешенными возле уютных домиков бочками для поливки. Вовкин школьный вид произвёл на Васю сильное впечатление. Он тянул школьника за пряжку на ремне и, наконец, расплакался. Никакие игрушки и варенья не помогли. Только когда сели рядом на диван, Зинаида обняла ребёнка, он прижался к ней и замолчал. Уходя, они зашли к директрисе.

– А, если мне взять его отсюда? – спросила Зинаида. Она не ждала от себя такого вопроса, будто все её мысли о ребёнке сами внезапно, помимо воли отлились в эту фразу.

Вовка радостно вытаращил глаза.

Последний раз, собираясь в детдом, они накупили подарков, представляя заранее, чему и как Вася обрадуется. Но, складывая их, Зинаида разволновалась, села на край тахты и нервно заплакала.

– Станем уходить, а он будет уговаривать: ещё маленько… Знаешь, как это он говорит?

– Знаю, – по-взрослому вздохнул Вовка. – Давай-ка заберём Васю к нам!

Видя Вовкино решительное с продольной морщинкой между глаз личико, обняла его, крепко прижав к себе:

– Заберём. Обязательно.

– Я тоже так думаю! – он вытирал её мокрое лицо своими квадратными ладонями, сохраняя взрослое выражение.

…Ёлку она притащила на себе, под дверью изображая голосом Деда Мороза, от чего ребята пришли в полный восторг, топали ногами и кричали «ура!»

Снова три «халтуры» в сутки. Проводницей ей больше не быть. А хорошая была работа. Как-то вспомнила: поезд остановился на тихой станции летней ранью. Зинаида лежит в купе после смены, на соседней полке спит сынишка. Надо отоспаться, а она думает: правильно живёт или нет? Бутылки после пассажиров сдаёт, чаевые принимает, а то и провезёт кого в вагоне без билета. Лежит, смотрит в голубизну утра. Стук, стук, стук, – прошёл обходчик. И опять тишина. Думала, думала и решила: бутылки соберёт, сдаст на станции, чаевые будет дальше брать и брать, и без билета тайком от начальника поезда будет постоянно кого-нибудь провозить! Так она будет жить дальше… Да, хорошая была работа…

Но скоро уже два школьника дома… Оба полюбили большие, румяные пироги с картошкой, горячие, хорошо пахнут… Вася учился куда хуже Вовки, но зато обнаружился у него музыкальный слух, и записала его Зинаида в музыкальную школу, ей посоветовали на духовые инструменты. Совет был верным. Старшему сыну было уже четырнадцать, когда Зинаиде подвернулась прекрасная работа на кухне в суворовском училище. Её взяли судомойкой, но вскоре перевели в повара, пришлось даже сдать экзамен. Пироги, пельмени… Но не это было главным. Главным была возможность устроить детей. Так устроить, чтоб была у них жизнь крепкой, как советская армия. Она понимала, что с двумя юными этими мужчинами ей потом никак не совладать, не будет же она сама их строить, муштровать, оберегать от хулиганья. В общем, они все трое оказались в одном здании. Красивое здание, вокруг парк, стадион… Вася – в музыкальной роте, Вовка – в обычной.

Не надо было в эту очень снежную зиму брать ещё и дворницкую работу! Хватило бы на кухне в суворовском… Но думала: подкопит денег, поедет с ребятами на каникулах за границу, в Югославию, например. Они уже ездили втроём в Крым, и так понравилось… Но жадность к деньгам, как скажет Вася, её сгубила. Вася худенький, но выше ростом Вовки, а лицо необыкновенной красоты. Вовке скоро восемнадцать, у него широкая грудь, как у его папаши – знаменитого певца. Но Вася… Ей богу, ей иногда казалось, что Васю она любит даже больше сильного крепкого Вовки.

– …а ты, Зин, так и лежишь? Давно не встаёшь? – спросила с надеждой на такой капитальный постельный режим своей бывшей квартирной хозяйки Римка.

– Да, помирать собралась, – угадала «доброе» пожелание гостьи Зинаида. Ногами пошевелила под одеялом: ноги двигались. Не то, что вчера, боль была невероятная.

– Я что тебе хочу сказать, я ведь теперь обеспеченная женщина, у меня муж есть, жильё, ну, и, наверное, мальчику лучше будет со мной…

– «Мальчику» этому уже скоро пятнадцать, ты у него сама спроси.

– Да, Зина, я спрошу обязательно, – самоуверенно, будто о решённом в её пользу сказала Римка. – Когда мне можно зайти, чтоб его застать?

– Сейчас. Скоро придут. Они поехали за врачом для меня. У нас есть врач на моей работе… Она не сказала, где эта работа, Римка, наверное, подумала в НИИ, в котором они когда-то работали вместе. Там был врачебный кабинет.

– Хорошо, я подожду, а пока про Смакотина хочу рассказать… Мы с ним приехали на этот Дальний Восток, и даже месяц проработали на рыбном заводе. Но там я встретила своего нынешнего мужа, начальника на морозильных установках. И Смакотин укатил обратно ни с чем. Денег он, конечно, не заработал ни копейки, я лично дала ему на билет. Когда мы с мужем моим приехали сюда, то я решила узнать что-нибудь про него, про Геру-то… И сказали мне в университете, что он умер…

Видимо, лицо Зинаиды отразило нечто, отчего Римма смолкла. Но продолжила:

– Ты не знала? Да и мне его очень жалко. Мне рассказала секретарша с кафедры, что он, вернувшись с востока, снова стал работать преподавателем, а умер прошлой весной. И, представляешь, огромная охапка мимоз была на гробе. Я вспомнила: он ведь нам мимозы тогда принёс…

– Да, зря он уехал на восток, лучше бы уехал на запад со своими этими гермафродитами, и был бы, наверное, до сих пор и жив, и богат, – сказала Зинаида о том, о чём и раньше думала.

Римка удивилась, не поняла, но кивнула. Обе помолчали. Римка снова завела тему, ради которой пришла:

– Я понимаю, не та мать, которая родила, но теперь-то у меня всё есть, а ты всё в подвале…

– Мне тоже предлагают переезжать в отдельную квартиру. На окраине. Но я из центра не спешу.

– Ну, да, Зина, так оно. Детей у меня больше не будет. А муж говорит, мол, давай, парнишку-то заберём у этой Зины, и добавил: женщина она, видать, добрая.

Зинаида подумала: ещё не хватает, чтоб явился, например, Олег Соколов, знаменитый бас, поёт в Большом театре, и потребовал бы Вовку… Стукнула коридорная дверь, шаги затопали так, будто шла рота солдат. Стали входить, разговаривая довольно басовито военные люди, один, второй, третий…

– Мам, ну, вот товарищ капитан, он согласился, – сказал Вовка.

– Мам, мы будем у себя в комнате, – сказал Вася.

С Римкой они поздоровались мельком, так, будто зашла какая-то соседка (может, так и подумали). Римка вскочила прытко и побежала за ними. Зинаида подумала: побежала она в свою бывшую спаленку, дверь в которую теперь вела напрямую из коридора, а межкомнатная была теперь закрыта, но не заперта. Зинаида осталась наедине с врачом. Он, кругленький, совсем не военного типа человек, но в форме и при погонах, осмотрев, сказал с упрёком:

– Ну, откуда вы такое взяли: ноги отнялись! У вас обычный радикулит, не надо ничего поднимать тяжёлого, и мести тротуары не надо… Мне ваши сыновья по дороге всё про вас рассказали. Непослушная у них мать, – он улыбнулся.

Прописал змеиный яд какой-то или пчелиный? Ребята снова зашли. Врач распрощался.

– А где тётка, которая тут была? – спросила Зинаида.

– Она за нами зашла в нашу комнату, – сказал Вовка, сурово сдвинув брови, обозначив продольную морщинку.

– Она к Вовке стала приставать: «Ты же мой сын», – пояснил Вася.

– А ты что? – спросила Вовку Зинаида.

– Ну, я вообще-то принял её за сумасшедшую. Я тебе предлагал дверь на ключ закрыть, но ты сказала, что незачем. Не удивительно, что все, какие есть в центре города психи, будут приходить и называть твоих детей своими сыновьями.

– А, правда, кто она? – спросил Вася.

– Моя бывшая квартирантка, – ответила Зинаида.

Сыновья переглянулись. Они вообще-то всё знали про Римку. И про то, конечно, что она была Васиной матерью.

– Мам, ты лучше скажи, что тебе товарищ капитан сказал, – Вася смотрел прямо ей в глаза, договаривая ими то, что он мог бы сказать вслух: вспомнил, как «мишку», подаренного ими, слезами обливал в большой детдомовской спальне. В общем, жёсткий был этот взгляд.

– Врач сказал, чтоб пока горбатиться перестала и натиралась змеиным или пчелиным ядом, вон на столе рецепт… Да, нет, ноги не отнялись, я вас зря напугала.

– Я так и знал, что ты больше выдумала! – Вася сел на край тахты и, как в детстве, прислонился к её выпростанной из-под одеяла большой изработанной руке.

– Эта квартирантка, она что, ещё припрётся? – спросил Вовка.

– Не знаю, – вздохнула Зинаида.

– Если придёт, надо сказать ей, чтоб больше не приходила, – сказал Вася. – Хотя, Вов, тебе решать, это ты ж её сын!

Дальше они только смеялись…

Маня, Манечка, не плачь! Риэлтерская история

Глава первая. Знакомство

Ах, как грустно мне, мамаша,

что я жулика люблю…

(из частушки)

Только заикнулась Манечка о том, что квартиру продаст, а другую (поменьше и похуже) купит, получит «сдачу» в пятнадцать тысяч долларов и станет жить припеваючи на эти деньги как на прибавку к своей минимальной зарплате, – заорали, заблеяли, завыли!

– Тебя убьют, – сказал брат Сёма.

Двоюродные сёстры Ирина и Наташка подхватили:

– Обманут! Деньги отберут!

Ладно, орите, сама виновата: сколько раз зарекалась избегать спорных тем. Родственники – такие, в сущности, отсталые и непонимающие перемен в стране.

– Это, правда, так опасно? – спросила тётя Люда (напугали старого больного человека: «ни денег не будет, ни квартиры»).

– Да, хоть бы сама осталась жива, – круче всех держал свою версию Сёма.

– Убить не убьют, а покалечить могут, – сказала его юридически подкованная жена.

Манечка поднялась из-за стола, оглядев данную публику с высоты. Ладно эти, старики, но вот относительно молодые… И что? Тоже брюзжат, клянут власть. Еще в прошлое застолье на дне рождения Наташки, Маня разъяснила, какие преимущества дала человеку приватизация: «У нас не было ровным счётом ничего! А теперь у каждого есть!» И доказала, что у всех что-то теперь, да есть, даже у бедных кузин. Они имеют долю в этой панельной трёхкомнатной квартире с проходной комнатой и кухней три на четыре! Надо же мыслить, сравнивать, считать, наконец, и думать, думать головой! Сегодня на дне рождения Ирины заявила им, что у неё вообще-то всё решено, в советах не нуждается. Но советы так и посыпались! «Ты бы лучше на квартиру пустила какую-нибудь студентку», – порекомендовала тётя Люда. «…или студента», – подсказала Наташка (есть поговорка: у кого что болит…) В общем, Манечка с ними разругалась и, возвращаясь к себе, вспоминала в метро бурную реакцию на свой смелый житейский шаг. Конечно, квартира и есть у неё «единственное в жизни», как выразилась тётка…

Пришла домой, – на определителе два номера – оба телефона потенциальных мужей. Ей – всё. Наташке – ничего. Ирина и вообще засиделась. До старости им никто не звонит. А Маня – современная феминистическая женщина (с душой «тургеневской» девушки), ей не нужен брак! Она – самостоятельный член общества, будет строить свою жизнь согласно своим понятиям, ясным и чётким.

Утром ссора вспомнилась. Думала о ней и сидя в тесном уголке, где она, обносившаяся и жалкая, правила компьютерный набор Емели Дондуратова (с детства в Англии, русский язык побоку). Если б не папаша Дондуратов, совладелец фирмы, давно бы мальчика выгнали.

– Манечка, вот тебе «кирпич»! – положила на стол компьютерный диск редактор Зоя, тоже паршиво одетая, зубы вставить не на что.

«Художественные шедевры», бывшее государственное издательство, где они работают, купила с потрохами, то есть с ними, с редакторами, лишь разбавив штат безграмотными мажорами, фирма «Полиграфыч и компания». Теперь они выпускают далеко не шедевры. Несметной лавиной, бурным потоком идут «серии»: «Кровавые разборки», «Убийцы, звери и оборотни», «Бабские истерики», «Извращенцы двадцатого века», популярная литература из цикла «Профессии»: киллер, дилер, проститутка, депутат, маклер, крупье…» Или ещё – риэлтер. Можно перевести как имущественник…

– Из какой серии? – спросила Маня.

– Из этой, из «зверей», кажется, – устало ответила Зоя, в прошлом – переводчица Рабле, ныне – старший «правило» «Полиграфыча»…

Среди них, «правил», – всё кандидатки филологических наук. Манечка – тоже. Она защитила диссертацию на тему: «Говоры и наречия как составные элементы панславянского языка».

Василий Иванович Чапайский понял, что его хотят замочить. Он это как распетрил, братки? Выглянул, как бы, во двор, а там, типа, тусуется тихий «мэрс». Пасут – врубился Чапайский. Хотел ментам стукнуть, как бы, да, типа, не успел. Дверь его хлипкая, типа, соскочила с петель и, как бы, перо пощекотало подбородок: «Подмахни-ка договор купли-продажи, дед, а то тебе – хана.

Манечка взяла слово «перо» в кавычки, так как знала, что здесь оно означает «нож». Частично позачёркивала «как бы» и «типа». Эти, столь модные вводные слова, от бандитской косноязычности прокрались в великий-могучий. Манечка не страдает консерватизмом, что касается русского языка, считая, что язык сильный, его не сгубить: ни английским, ни блатным, ни матерным нашествием. Она, оптимистка, лишь засмеялась над убожеством бандитского слога, но смех её вдруг оборвался. А дело в том, что тема очередного «сырья» совпала с её главной темой жизни…

До обеда провозилась с «Чапайским», а потом, согласовав с Зоей, отправилась на фирму, рекомендованную владельцем издательства Павликом Морозцевым, бывшим членом ЦК ВЛКСМ. «Наш главный Полиграфыч», – за глаза прозвали «правилы» Павла Павловича, ясноглазого младенца. Надев обветшалое пальто, взяв клеёнчатую сумочку, с какими ходят побирушки, кандидат наук, верная ученица академика Переладова, поехала в агентство «Гусь плюс Русь интернетед». Встретили Маню на высочайшем уровне, и она застыдилась своей жалкой экипировки. Впрочем, «уровень» местоположения данной конторы, был, как раз, андеграундный.

Глубокий, имеющий, может быть, ещё чёрный ход или лаз, подвал-бункер. Он казался каменным прочным мешком. Сам дом – капитальный, подвал – соответственно – глухой. Если бы тут какой-нибудь предприниматель устроил камеру пыток, то даже жильцы первого этажа никогда бы о ней не прослышали. Со двора виднелась бронированная дверца, над ней невнятная по смыслу вывеска:

АО ГРИ сильно замкнутого типа

с очень ограниченной ответственностью

Но я-то не чужая, я по протекции Полиграфыча, – Маня храбро нажала звоночек, звук от которого на улицу не проник. Сработал ли? Открыл дядька, лишь взглянув на которого, новая клиентка «Гуся» усомнилась: вместо риэлтерской фирмы попала в народный театр? На мужике, точно ряженом, высилась шапка из светлого каракуля с красной ленточкой наискосок. Весь костюм его был сплошной экзотикой, похожей на униформу какого-то войска, даже шашка вдоль ноги на боку.

– Извините, мне «Гусь…»

– Здесь. Фамилия! – странный этот военный заглянул в список на своём столе и доложил в динамик:

– Пётр Валентинович! К вам!

Вообще-то она имела лишь устную рекомендацию от главного «Полиграфыча» к главному менеджеру «Гуся» Гусеву. С ним лично и по телефону ей не удалось поговорить. Сказали лишь, что ею «займётся» Простофильев. Вниз вела крутая лестница, освещённая, выкрашенная, но сохраняющая черты жуткой подвальной, которую обычно запирают водопроводчики на замок. Именно в таких глубоких подвалах находят трупы, о чём пишут в детективах, которые Маня теперь редактирует. Но, не успев начать нерешительный спуск, заметила она в рассеянном свете подземелья господина, напоминающего бывшего комсомольца, одетого в чёрный офисный костюм и при галстуке. Также одевался и их «Полиграфыч», но во внешности «гусевца» имелось противоречие. Он был практически лысым, то есть стриженым до самой низкой поросли, а в движениях угадывалось нечто, к официальной одежде не подходящее. Если он всё-таки бывший комсомолец, то, скорей всего, спортивный. Может быть, в «Госкомспорте» раньше работал? – подумала удивленно. Лицо его сияло свежестью, как и положено лицу спортсмена, много проводящего времени на воздухе, но ещё сияло оно необычайной открытостью. Маня поняла: лестница не столь крута и страшна. «Открытое лицо, большие глаза», – эти черты успокаивают, им доверяешь больше, чем лицу с крошечными глазками, спрятанными подо лбом. И она поспешила за Простофильевым вглубь каменного мешка, точно в кладовую, где, разумеется, поджидали её будущие пятнадцать тысяч долларов.

Много надежд возлагала Манюня (так её звал бывший муж Костя, женившийся на мулатке и уехавший в Денвер, штат Колорадо) на эти пятнадцать тысяч долларов! Во-первых, купит себе одежду, во-вторых, будет тратить на жизнь, но так расчётливо, так скупо, что денег этих хватит ей до семидесяти лет! Доживёт ли до семидесяти эта средних лет дама с ослабленным организмом из-за тотальной нужды последних лет?

В подвале была серия комнат. Даже создалось впечатление, что комнаты эти, словно рябят в глазах. Будто кочуют они от одной стороны подвала к другой, то сдваивались, то страивались. Это явление могло быть просто результатом волнения клиентки Мани. Столы были из чёрного полупрозрачного пластика, кресла тоже чёрные. Пол – чёрный и блестящий, а вот стены и потолки (нависающие) белые. Вкрадчивое освещение шло отовсюду, но источник его был спрятан. В этом подвале основательно поработали дизайнеры, а также маляры и плотники, превратив его в некий европейский, непонятный своим назначением вертеп. Вместо окон торчали экраны мониторов, и в каждом отражался двор, парковка, подход к двери. На одном экране Маня узнала входную дверь и знакомого военного с шашкой. Потолки давили, снижая волю клиентки, так что к моменту, когда она оказалась сидящей за столом, почувствовала себя на всё согласной. «Чай, кофе?», – спросили её вежливо, и она чуть не ответила, как Винни Пух: «И то и другое».

В подвале было людно. Молодой слаженный энергичный двуполый коллектив одинаково жадно курил, бегая с телефонами, произнося всего три-четыре слова каждый: «однушка», «двушка», «трёшка». Куда я попала, – грустно подумала Маня, но увидела на белой стене акварель – «Покрова на Нерли» и успокоилась. А тут и кофе подоспел: чёрные чашки на белых блюдцах. Сразу бумага оказалась на столе, где чёрным по белому значилось: «Договор о предоставлении посреднических услуг по купле-продаже жилой площади». Улыбка не сходила с лица Простофильева, и Маня подписала этот их договор об оказании услуг…

Выбралась она из подземелья и пошла задумчиво. Солнце растопило снег в скверике, через который пошла, не зная броду в неизвестном ей районе Хорошёвки, где практически никогда и не бывала за всю свою жизнь. Ботиночки, доживающие свой век, промокли. Ледяная вода сковала ноги. Кое-как отогрелась в поезде. На пролетающей за окнами метро темноте то и дело видела глаза Простофильева.

…У Мани имелась подруга по имени Татьяна, а по отчеству Петровна. Татьян, как водится, многовато, эту для удобства звала по отчеству. Так вот, Петровна, также филологическая женщина, пристроенная из милости бывшим одноклассником на жалкую зарплату в офис фирмы, торгующей клеем, оконной замазкой и мылом для котят, продолжала совершенствовать свою «духовную сущность» с помощью продающейся у метро и в переходах литературы. В одной из таких книжек Петровна вычитала, что по внешнему виду и поведению можно узнать о человеке буквально всё! Например, тот, кто при разговоре не смотрит в глаза собеседнику, а всё норовит нырнуть взглядом по диагонали вниз, жулик и лжец. Именно так «диагонально» мелькали глаза сотрудника фирмы «Гусь-Русь-интернетед» Петра Простофильева. Кстати, для сравнения вспомнилась бывшая подружка Надежда, которая, взяв у Мани сравнительно большую с трудом накопленную сумму денег, пообещала взамен прекрасную шубу из самой Беловежской пущи, но, не оставив никакой надежды получить деньги обратно, с ними в оной и скрылась. Так вот, у неё глаза также мелькали, как у риэлтера по имени Пётр (так представился).

Фамилия Простофильев тоже навела на размышления: он сам – простофиля или специалист по оным? Глаза у него большие. Отсюда открытость взора, возможно, обманчивая. Глаза охрового цвета, но цвет этот изменчив. Глаза вспыхивают и гаснут, словно в них запрятаны лампочки. При выключении этих невидимых «лампочек» глаза темнеют, приобретая цвет болота, трясины… Игра этих глаз завораживала. Ехала Маня с промокшими ногами и перед собой везла эту удивительную иллюминацию загадочных глаз.

Глава вторая. Ключик

Раньше этот день назывался «творческим», так как некоторые редакторы издательства «Художественные шедевры» и сами были писателями, не бог весть, но культурными, способными творить. Маня, например, стихи творила. Издали её книжечку, не шедевров, конечно, но «милую и добрую», как назвал критик в литературном обзоре «Литературной газеты». Теперь этот день назывался свободным. Порой он был свободен ото всего: от работы, от денег, иногда – от еды. Но главное – от творчества. Маня удивлялась: почему не идут стихи, не сочиняются, почему стихи кончились? Ведь писались раньше… И тоскливо становилось ей, приветливо относящейся к современной жизни. Она не хотела в этот свободный день жить без денег, без еды и без стихов… Сегодня что-то такое затрепетало:

Верить, не верить, не знаю,

странным охровым глазам…

Но не суждено было превратить свободный день в творческий. Да и свободным сей день не стал. Первой (по телефону) объявилась тётя Люда: «…в общем, она к тебе едет!»

– Как это – «едет»? А меня кто-нибудь спросил?

«Я боялась, что ты откажешься, – с робкой хитростью человека, изворотливо делающего добро ближнему, который сам об этом не просит, призналась тётка. – А ты что… уже…побывала там? Ну – как?» – добавила ещё осторожней, словно вернулась её племянница из партизанской вылазки в тыл врага.

– Расскажу, но потом! – и сама Маня ещё не поняла, что произошло с ней на фирме подвальной, спасающейся в бомбоубежище, точно от авианалётов, – от налоговой полиции.

Об этом прозрачно намекнул Простофильев. И, стало быть, ей, расчётливой, светят её пятнадцать тысяч долларов… Но не только это хотелось обдумать. Похоже, не из-за этой противозаконной сделки поднялась буря в душе. Да, и ничего противозаконного, честно говоря, не видела она в том, чтобы обойти жульнический налог государства-бандита, обирающего своих граждан до последней нитки, до последнего цента и до последнего рубля. Некое завихрение случилось в голове по другой причине. По какой?

– Звонят в дверь, – сказала бодрым голосом завзятой вруньи, поняв, что на том конце провода не поверили.

Положив трубку, она по инерции пошла к дверям тёмным, похожим на большой чулан, коридором. Остановилась, прислушалась, и услышала к своему удивлению, что кто-то есть и в самом деле на лестничной площадке. Через секунду раздался звонок. Бывшая тёти Людина студентка, не желающая возвращаться к себе в провинцию и живущая в Москве без жилья Стелла Урюпинцева, вынув ноги из сапог, в самовязаных деревенских носочках готова была переть напролом «глядеть свою комнатку», так как «Людмила Олеговна ей всё распрояснила…»

– Я ничего не сдаю! Никакой «комнатки»!

– Сто долларов в месяц, – улыбнулась всеми золотыми коронками Стелла. – У нас в городе – это такие деньги!

– А у нас это – не деньги! – взвизгнула Маня и в молчаливом удивлении уставилась на макияж а-ля Урюпинск. Стеллины глаза вкруговую чернели и зеленели какими-то «кольцами Сатурна».

Уходить гостья не спешила. Из довольно габаритного чемоданчика, который, видимо, сопровождал её, лёгкую на подъём, в скитаниях по огромному чужому ей городу, достала длинную кожаную книжку, поразив. Визиток! Вся Москва схвачена Урюпинцевой-бизнесменкой! Подала свою из отдельного кармашка: «…менеджер по трубам и котлам…» Маня не взяла, и Стелле пришлось положить визитку на подзеркальник.

– Тётя Люда напутала, – опозорила тётушку Маня.

Кое-как расстались.

– Алё, алё, привезли котёл? – уже на лестничной клетке говорила по мобильнику несостоявшаяся Манина квартирантка. Пришёл лифт, Стелла исчезла.

Манечка подошла к окну, глянула в Кулаков переулок. У судьбы, как у переулка, две стороны: одна – подвал «Гусь-Русь-интернетед», охраняемый, как пояснил Простофильев, целым войском казаков, другая сторона – эта деловая специалистка по котлам без прописки… Есть третий вариант: ничего не делать, жить так… Но сапоги лопнули, ботиночки нынче развалились, шуба прохудилась, на еду не хватает. Конечно, в войну, по рассказам старшего поколения, питались одной картошкой, запасаемой в подмосковном колхозе «Заветы Ильича». Сейчас ни колхозов, ни «заветов». Только покончила с «добротой» тёти Люды, звонит брат Сёма (проверяет – не убили?) Проверил и разговор закончился. Потом – Володя… Ему рассказала про подвал. «Надо было нам вместе пойти!» – с укоризненной отвагой ответил он. «Володя Бородин живёт один» – так в бывшем издательстве «Художественные шедевры» шутили над ним, долго красивым. Он и жил один. Не женился. А тут решил. И на ком? На Мане. В бытность своего и её расцвета он на эту скромную редакторицу не смотрел. Только на иллюстрации к Шекспиру смотрели вдвоём, на шикарные иллюстрации Фаворского. Новое издание выйдет лишь с виньетками, нарисованными Володей Бородиным. Он и большие работы пишет: луг, поле, грозу, дачу… Нынче Володя Бородин – слишком свободный художник. Живут они с матерью ветеранкой-тиранкой на одну её пенсию с гордо поднятыми головами. А в самое последнее время стали ждать они, когда Маня получит «сдачу», и они втроём заживут на неё счастливо. Володя предлагал переехать ей к ним, а её квартиру сдать и опять жить втроём счастливо. На масло, конечно, не хватит, на акварель останется. И что вообразил этот Володя Бородин! Когда-то с бородой, с натурщицами, с мастерской на чердаке у Никитских, прихватизированной в девяностых годах фондом какого-то Мордачёва… Он что думает, Маня всё та же Манечка из отдела «Лучшей поэзии»?! Она уж давно в прозе, да в какой…

«Василия Ивановича Чапайского засёк, типа, один из братков нашей Разгильдяйской группировки, ну и, как бы, распетрил: надыбать можно кусков пятнадцать грина».

– Н-да… «кусков пятнадцать грина», – вздрогнула Маня, за последние годы научившаяся бегло «ботать по фене», а иногда и обходиться двумя новыми вводными словами: «типа» и «как бы». – Мне, как бы, убивать никого не надо, и то решиться не могу. Скорей, наоборот, типа, меня и пришьют… Затащат, как бы, в своём подвале в одну из каморок евроремонтных и «замочат», «завалят», «возьмут под красный галстук», да и «уроют». У них там, наверное, есть ещё типа лестницы под землю, вот и сровняют, как бы, с землёй, «укатают нафиг».

Не давали ей обдумать, обмозговать свою предстоящую чреватую аферу – позвонил Лёша-пройдоша. Этот жил раньше тихой жизнью презираемого последним двоечником учителя русского языка и литературы, а тут раскрылся… Стал продавать романы нынешних «авторов», выправляемых «правилами», стоя в Олимпийском. Иного пути нет, ибо парочка детей-подростков требуют от папеньки денег на одежду, на музыкальную аппаратуру, на мобильники, на компьютеры и так далее. Бывший Леонид Германович с олимпийским спокойствием предложил Мане переселиться к себе. Чтоб она с утра до ночи впахивала на кухне для активно стоящих на головах детишек. Манину квартиру в Кулаковом он предложил определить под офис и под склад для книг, отколовшись, таким образом, от хозяина и открыв свою торговлю. И жить счастливо… До возвращения жены Эмки с магометанских широт из турецкого кабаре. Все их московские вечеринки заканчивались «стаканом на голове», с которым она могла танцевать твист и шейк, до брейка, вроде, не дошла, так и уехала продолжать, но уже в Истанбуле, свой замечательный талант.

«Дед живёт один, – понял браток… Пас он, пас эту хату…»

«Марья Андреевна, здравствуйте, это – Пётр!» Когда услышишь голос человека по телефону впервые, то иногда к образу, сложившемуся при встрече, могут добавиться новые черты. Здесь добавилась распахнутая вежливость (так определила). Потускнели, и без того тусклые, голоса Володи Бородина и Лёши-пройдоши. Будто цветной, ярко-синий (почему-то) голос Петра повеял ветром высоты. Нет, она не собиралась влюбляться в агента по недвижимости, с которым предстоит провернуть важное дело. Ей, ставшей, как того требовала современная жизнь, утилитарной, этот ветер высоты мог петь только об одном: о грядущих пятнадцати тысячах долларов. А о чём могли петь Володя с Лёшей? О безденежье? О нехватках? И, в результате, – о ранних болезнях? В лучшем случае, о тихой старости вдвоём… Нет, у Мани свой план!

«Чапайский жил, как пахан, в одиночке. И зачем этому пеньку такая хаза? Подумали братки и решили, что они, «разгильдяйцы», пожалуй, объединятся с «лихоборцами». Те их и вывели на фирму «Чёрный ход недвижимости», притащили на хату ихнего риэлтера по кличке Косой, мол, давай, в натуре, на бздюм работать… И сработали…»

Встретились у метро. Но не там, где киоски, толпа, и все бегут к подземному переходу через проспект Мира, а с тылу, где ступеньки вниз в Алексеевские улицы. Петя был в рыжей куртке, неброской, но прочной, в кепке, которая не скрывала его открытого лица. Когда он отцеплял ключ от общей связки, она опять увидела этот его пальчик. Он искренне поведал, что в армии, где служил, перевозя на грузовике боевые орудия, отморозил палец, пришлось ампутировать целую фалангу, но ничего, привык. Так, откровенно разговаривая, дождались они, когда из киоска «Изготовление ключей и заточка ножей» выдадут горяченький ключик.

– Надо проверить ключ, заодно и квартиру вашу посмотрю.

В быстром темпе двинули в Кулаков. Маня еле поспевала за риэлтером Петей (удивительно, до чего подвижен, ведь он, этот Пётр Валентинович был крепкого телосложения). Ключ подошёл. Квартиру осмотрел он бегло как человек в этих делах слишком опытный, чтобы разглядывать назойливо. Это понравилось хозяйке, застыдившейся беспорядка давно не ремонтированного жилья, словно увиденного чужими глазами, но – не Петиными. Его было трудно удивить в имущественной области жизни. Не отказался он и от кофе с бубликами, которые все съел. Рассказал, что сам живёт в Медведково, мечтая о скорейшем сносе панельного дома, где в «хрущёвке», кроме сына, сумасшедшей тёщи и ротвейлера по кличке Рудик, обитает бывшая жена Ангидридовна, внучка донецкого химика. Маня видела её на фирме, скромно одетую и с познаниями в недвижимости. Проверив документы, она улыбнулась офисной улыбочкой и растаяла в зазеркалье подвала, но и за это краткое общение Мане стало понятно, что Пётр Простофильев побаивается свою начальницу и экс-супругу Аллу.

– Женился на приезжей, дурак, теперь она меня из родной квартиры выживает.

Маня подумала, что всегда вызывала в людях желание поделиться сокровенным. От неё всегда ждут сочувствия и понимания. Получив и то, и другое, Пётр ушёл и унёс дубликат ключика, «чтобы показывать квартиру и в ваше отсутствие. Для скорости». «Скорость» – не последнее качество этого человека.

Тут позвонила Петровна. Она прочла книжку про гипноз. И там, в частности, говорилось о том, как можно «поэтапно завладеть волей потенциального гипнотика». Для начала надо точно определить «фронт доверия» «разрабатываемого объекта». Этот «фронт» неодинаков у лиц, принадлежащих к разным социальным слоям и возрастным группам. Например, одинокие и немолодые женщины легко предаются жалости к мужчинам, младшим их по возрасту. Пётр Валентинович был явно моложе Мани на несколько лет. Но к нему эта чушь не относится, – отмахнулась от новых знаний Манечка, – он и не стремился вызвать жалость. Он просто перечислил свои беды, начиная с ампутированной фаланги указательного пальца и кончая сумасшедшей тёщей. Единственное, о чём сказал именно жалобно: любимого ротвейлера по кличке Рудик был вынужден отдать в охрану гаражного кооператива, так как нельзя собаку оставлять с сумасшедшей старухой, неожиданно привезённой Ангидридовной из Донецка.

Маня решила, что Петровна со своими познаниями её раздражает не меньше, чем «добрый друг тётя Люда», почти всё выспросившая в долгом телефонном разговоре.

Глава третья. Квартирочка

«Ну что, жива ещё? – спросил по телефону Сёма. – Ты, вроде бы, редактируешь детективные романы, а не знаешь, что за пятнадцать тысяч долларов могут убить. На эти подозрительные фирмы надо идти через прочное знакомство: своих они не убивают, – разъяснял Сёма. – А ты как пошла? Твой «Полиграфыч» сам бандюга».

– Павел Морозцев – приличный человек, издатель.

«Ладно, – не унимался Сёма, – попомни моё слово, когда станут убивать. Но вначале к батарее наручниками прицепят».

Родственники ругают Маню за то, что отказалась от квартирантки Стеллы Урюпинцевой. Подумали бы, как она будет жить в одной квартире с какой-то неизвестной лимитчицей. Это ж всё равно, что переехать в коммуналку.

Маня оглядела одну свою запущенную комнатёнку, заваленную книгами и папками вечно здравствующих графоманов, перешла в другую, где было не лучше. Теснота, темень, мрак. Кто купит такую квартиру, навевающую на душу тоску последних супружеских дней? Развод, как похороны: после остаётся гора не разобранного хлама, который жаль выбросить, будто с уехавшим человеком распроститься навсегда. Но лучше распроститься. Манечка устремилась душой в светлое завтра.

Фирма «Чёрный ход недвижимости» через своих братков навела верно: дед живёт один, как сыч, заступиться за него некому.

Притащилась Галюха. У этой разговоры о мужиках. Раньше Маня терпела эту даму ради дефицита. Но дефицит прекратился, Галюху из внешторга уволили, и теперь у неё нет ничего, кроме женской тоски, о чём и поведала, всхлипывая. Никогда не плачущая Манечка выслушала о данной тоске с брезгливостью существа, высоко стоящего на интеллектуальной лестнице. Под руководством Петровны давно она освоила методику преодоления страстей и небрежно посоветовала Галюхе делать зарядку, обливаться утром и вечером ледяной водой и бегать вокруг фонтана…

– У нас в Бибирево фонтана нет, – вздохнула подруга.

Неподалёку от Маниного двора фонтан был, и она бегала вокруг него трусцой в компании двух дедушек (бодрых) и двух спортсменов (бывших), которые с похмелья уступали дедушкам, но упорно занимались своим здоровьем, уничтожаемым при помощи алкоголя.

– Но скверик или бульвар у вас есть?

– Да, скверик есть, – согласилась Галюха.

После неё пришлось основательно проветрить от дыма.

Маня ходила по квартире, прикидывая: это выбросит во время переезда, это тоже вышвырнет, а это подарит будущим жильцам, если они, конечно, возьмут. Становилось радостно, светло и легко на душе, будто собралась в полёт, оставляя ненужную тяжесть на поднадоевшей земле.

Вечером позвонил Простофильев:

«Марья Андреевна, Рудик вернулся! Его привязали на территории гаража, но он сорвался и прибежал домой! Воет под дверью! Весь покусан, в собачьих драках побывал на пути к дому! Сейчас буду лечить… – Каждое слово этого абсолютно искреннего риэлтера сопровождалось громким, натуральным собачьим лаем! – Рудик, подожди, Рудик… Марья Андреевна, ну что, идём смотреть квартиры?»

Выдался морозный денёк, и на Петре была шапочка, натянутая на уши, которые он, оказывается, не раз обмораживал, как и руки, но, к счастью, уши остались целы, и ампутировать более ничего не пришлось. Так как Маня фактически переезжала из довольно центрального района в Медведково, то и квартиры смотрела здесь. Две из них Пётр открыл имевшимися у него ключами, а две другие показывали риэлтеры других фирм. Они вдвоём с Петром Валентиновичем носились по этому району. Бежали по льду, по заснеженным тропинкам, передвигались на автобусах, подъезжали на трамваях… Даже увлекательно… Самое главное уже сделал Простофильев (и на какой скорости!) – он нашёл покупателя. Когда показывал Манину квартиру, её дома не было, но на другой вечер покупатели пришли вдвоём – немолодые жена и муж, внешность последнего показалась знакомой. После Пётр пояснил, что данный господин заграничного вида, откормленный (сразу видно) сёмгой и красной икрой, – ведущий телеканала «Наш друг – Америка». Она вспомнила, что видела на телеэкране это необыкновенно сытое лицо.

Квартира приглянулась покупателям своими «возможностями», раскрытыми риэлтером Петей. Он объяснил, как можно сделать перестройку в этой отдельно взятой квартире, какие она таит неиссякаемые возможности, и какой в ней широкий фронт работ для евроремонтников. Квартира оказалась немаленькой, и, если бы у Мани, кроме этой квартиры, имелись ещё и пятнадцать тысяч долларов, то она бы и сама сообразила, как «увеличить комнаты за счёт кладовки» и как «увеличить холл за счёт кухни», а самою кухню «за счёт ванной», куда и при уменьшенной площади «войдёт джакузи».

Теперь, бегая по непривычному для себя Медведкову, она выбирала жильё для себя. И выбрала! Квартирочка… Так она подумала ласково: комната, через которую проходишь в кухню, маленькая ванная (смежная), а из окон девятого этажа вся «Медведевка» (шутит Пётр) далеко видна с высоты. Этот ветер высоты поднял Маню высоко над землей в квартирочку на последнем в доме этаже… (пусто, чисто, желтый пол). Давно она не видела такого желтого чистого пола… И – церковь из окна…

Они с Петром стояли возле окна, глядя на церковь. Оказалось, – он верующий. Бывший спортсмен, конькобежец, вся жизнь – соревнования (вначале – детские, потом – юношеские, потом – мировые). Он бы и теперь бегал не хуже главного конькобежца страны Льва Непромерзаева, но – армия, обмороженные ступни, сепсис. Нет-нет, на ногах ничего ампутировать не пришлось… Он уверовал не так давно. В церковь ходит. Молится, молится, но Ангидридовна не съезжает. Извёлся совершенно. Лукавое свеженькое лицо Петра выражало скорбь, а глаза, как всегда, бегали по диагонали, то темнея, то вспыхивая жёлтым огнём. Но после, вечером, когда она вспомнила об этом, религиозность Пети и его физическая мощь вызвали в цельной Мане дуализм чувств и мыслей: точно ли такой он верующий, этот спортсмен?

Решила, что в квартирочке всё будет чётко (давно хотела чёткости), чтоб всё по местам, всё под рукой. А чистый воздух, а церковь… Церковь оказалась очень красивой. Так как до этой пробежки по Медведково и не имелось надобности посещать именно этот отдалённый район, то и позабыла об этой церкви, о её замечательной роли в литературе. Эта церковь была прототипом церкви в «Войне и мире». Именно в этот храм «всходила» по каменным ступеням Наташа Ростова. Какая удача: предстоит жить рядом с таким толстовским местом Москвы! Конечно, Москва полна и других уникальных мест… Но у каждого своя Москва…

Возвратилась Манечка с прогулки, прошедшей в конькобежном темпе, бодрой и молодой, свободной от мелочей суеты. «Как будешь деньги увозить, идиотичная?» – ненужно проговорил в висках голос брата Сёмы.

Глава четвёртая. Сдача

На юбилей свадьбы тёти Люды и дяди Коли идти не хотелось, но пришлось. И вот в родных Черёмушках за семейным столом заметила Маня, что её кузины обращаются с ней, как с родной. С чего бы это? Застолье проходило, как обычно, в той же, знакомой с детства панельной «трёшке», как называют кратко такие квартиры на фирме «Гусь-Русь-интернетед». И обе двоюродные сестрёнки (Ирина и Наташка) сегодня чувствовали себя тут, на этом отведённом им жизнью пространстве, где больная мать и больной отец, вполне комфортно, будто это они жили в Кулаковом переулке, имея избыточную площадь в сталинском доме.

Вначале Маня ничего не заподозрила, только удивилась, отчего эти «мачехины дочки» слишком вежливо передают ей салаты. Одна «мимозу» подсовывает: «Маня, как? Желаешь?». Другая – «оливье»: «Ты ещё сегодня не пробовала…» Где это видано, чтоб они обращались с человеком по-человечески! В детстве последнюю игрушку отбирали, как что – вопли: «Мама, нам с Иркой суфле!» «Мама, нам с Наткой глазурованные сырки!» Ничего не было в свободной торговле в тогда несвободной советской стране: конфеты суфле, например, в кремлёвском буфете на съезде передовиков, сырки, которых сейчас на каждом углу и всё разные, с Кутузовского привозили из «дипломатического» магазина…

Тётя Люда никогда не была похожа на мачеху из сказки, и Сёму любила, как сына, и Манечку называла «Золушкой» исключительно из любви к ней и к своей рано умершей сестре. Отец, не принимавший участия в воспитании детей-сирот, теперь с удовольствием жил практически на иждивении Сёмы в их старой хрущёбе на Профсоюзке. Было у них, как в сказке: Маня донашивала платья сестёр, их шубки и шапки. Единственное, что донашивать не могла – обувь. Тут уж, извините: у этих, можно сказать, с детства сорок два и две десятых, а у неё – тридцать пять и пять. И принц появился, и увёз Маню в такой видный дом! А эти так и остались тут сохнуть.

Подоплёка опёки прояснилась сразу, как только прошли торжественную часть, выпив за юбиляров…

– Сдаётся мне, Манечка, что у вас с этим агентом по недвижимости, ри-эл… ри-эл… – Не сразу выговорила тётя Люда…

– …риэлтером, – подсказала Маня удивлённо.

– …какая-то… любовь…

– Чего-чего? – посмотрела свысока Маня.

– Втрескалась, – нагло перевела Ирка.

– Влюбилась! – хихикнула Наташка.

Это было столь неожиданно, что Маня растерялась, нервно переведя взгляд с «мимозы» на «сациви» и обратно.

– Как можно нести такую чушь!

Тётя Люда опешила:

– Но ты мне сама так расписала этого Петю и даже назвала его… Петюшей.

Маня поняла, что краснеет, что с ней случилась какая-то позорнейшая невидаль.

– Он нарочно тебя охмурил, чтоб потом убить, – высказал общую концепцию Сёма.

– Убить – вряд ли, – уточнила его, в основном, молчаливая юридически подкованная жена Сашка и с удовольствием повторила то, что и раньше говорила: – Убить не убьют, а покалечить могут.

Что тут началось!

– Да прекратите про убийства, ведь среди нас есть мнительные люди с больным сердцем! – защищал свою жену дядя Коля.

– Да кому надо убивать, – сказала Ирка с важностью какого-то просто специалиста, – квартиру, это понятно, отнимут, а деньги отберут.

– Заткнись, Ирка! – одёрнула её «вежливая» сестра Наташка, – квартиру тоже оставят. Ту, что в Медведково. А вот «сдачу» припрячут в своём подвале!

Хоть бы постыдились пользоваться деталями, которыми их снабдила Маня сама! (И про Петра, и про подвал…) Стало ясно: общаются они с ней, словно с будущей скорой покойницей… И как они могут говорить такое про Петра! Да, знаете, как он сам живёт, как ему тяжело, какой он несчастный! Его эта Ангидридовна окрутила, у него тёща сумасшедшая на тридцати и трех десятых квадратах (привезённая из Донецка), ему собаку любимую пришлось на охрану какого-то гаража отдать, а вы говорите! Разнервничалась Маня, да так, что (никогда не плачущая!), вдруг, при всех – в слёзы… Этого, кажется, уж никто не ожидал!

– Маня, Манечка, не плачь! – выкрикнула тётя Люда.

С необыкновенным ощущением полнейшей опозоренности уезжала она в этот раз от родных. Даже Сёма это понял и, пожалев родную сестрёнку, не стал на прощание про убийство, а только попросил: «Будешь деньги увозить, скажи».

Главный враг человека – это, конечно, его язык. Тётке привыкла всё рассказывать. Та слушает, восторгается: «До чего образно…» Видно, слишком образно был обрисован Пётр Валентинович Простофильев, и вывод последовал сногсшибательный. Какая же «неадекватная» я, – подумала Маня любимым словом Петровны, начитавшейся ширпотребной психологии. Стало быть, по их мнению Простофильев врёт, чтоб разжалобилась она и потеряла трезвость оценок. Ирка подогрела скандал: «Сам, наверное, в хоромах живёт, и никакой тёщи сумасшедшей в помине нет» «…и собака, скажешь, не прибежала, Рудик, покусанный другими собаками? – запальчиво выкрикнула, в этот момент уже готовая зарыдать Маня. – Я сама слышала собачий лай!» «На плёнку записал и нарочно включил, когда с тобой по телефону разговаривал». Ирка у них, чем знаменита: считает себя умнее всех. И, говоря какую-нибудь чушь, напускает апломб некоего профессионала. Раньше она говорила: «Что поделаешь, ум у меня мужской». Теперь, когда гомиков раскрыли и проблему обозначили, замолчала из страха, что её, никакую не лесбиянку, ещё за таковую примут.

Под конец их семейного торжества Манечка отыгралась, рассказав о предложениях Лёши и Володи, чем немного успокоила родню. «Лёша неплохой!» – сказала тётя Люда. «Нет, Вовка всё же художник, талант, – заявил дядя Коля. – С ним Мане будет интересней». И вывод: Манечка не засидится после развода с мужем Костей. И про «риэлтера» забыли. Но не забыла она, поняв, что родственники посеяли в ней зерно тревоги, а потому во время рабочего дня в «Полиграфыче» зашла к Полиграфычу главному, то бишь, к Пашке Морозцеву, под предлогом «взять два дня для личных нужд». Ну, и вопросик: как давно он знает главного менеджера фирмы «Гусь…» Гусева?

– Мы вместе в ЦК комсомола служили…

Вот так-то! Разве могут бывшие комсомольские вожаки быть бандитами? В этом она, также бывшая комсомолка, сомневалась.

Стали Чапайского Василия Иваныча пасти на бздюм: мы, братки из «Разгильдяйской», и агентство «Чёрный ход недвижимости». Риэлтер ихний по кличке Косой предупредил нас, типа, всё должно быть в ажуре: подписи, печати, никаких лип. Как подмахнёт ксиву, рот – пластырем и в ковёр укатать, вколов снотворного, вынести из квартиры, а там уж дело десятое…

Лёша встретил у издательства с букетом, предлагал прямиком на метро и двух автобусах с пересадками отчалить к нему в Южное Бутово. Его трудные подростки уж заждались Манечку, свою добрую мачеху. Сам Лёша-пройдоша не имеет для воспитания «оглоедов», как он назвал их с отцовской любовью, ни минуты: надо мчаться дальше торговать. «Ваши “Звери и оборотни” идут прямо в лёт». Отказавшись от почётной миссии воспитания Лёшиных детей и выразив надежду, что вернётся вскоре из турецких гастролей их родная мама, Манечка приехала в Кулаков. В почтовом ящике обнаружила небольшой листок ватмана, на нём – гравюру, выполненную французским карандашом с намёком: два дерева – дуб и рябина, прислонившаяся к дубу своей кудрявой листвой. Ну, уж нет! Но, между тем, все эти знаки внимания, и все предшествующие разговоры, настроили Маню критически, а потому, когда позвонил Простофильев, решила быть с ним настороже, стараясь быстро снимать ту лапшу, которую он, возможно, и в самом деле, вешает ей на уши.

«Марья Андреевна, у меня для вас сообщение, но не по телефону. Давайте встретимся. Предлагаю любой из трёх вариантов: первый – я приезжаю к вам. Второй – мы встречаемся где-нибудь. Третий – вы приезжаете ко мне».

Конечно, она любознательная остановилась на последнем. Добралась до улицы Полярной, отыскала панельную пятиэтажку согласно адресу, ну, и убедилась в том, что её старшая кузина, считающая себя умной, дура. Как тяжело жилось Петюше! Как он, бедный, ещё мог оставаться таким открытым, добрым, энергичным и душевным при такой жизни! Его квартира, полученная Петиными родителями ещё до его рождения, превзошла ожидания теснотой. Петя сразу стал говорить о том, до чего он верит «мэру нашему в кепке», его обещанию о реактивном сносе хрущёвок:

– В другом конце Полярки уже снесли!

«В хоромах живёт»! Посмотрела бы ты на эти «хоромы»… Ни единого слова не соврал Петюша! Он был чист, как стекло, промытое в тёплый майский день! И вот после этого верь «психологической литературе», видимо, издаваемой исключительно для таких застойных тёток, как Петровна. Сынишка прибежал, тоже конькобежец. Петюша смотрел на сынишку с отеческой радостью. Кажется, и строгим не мог быть, лишь открытым, распахнутым, как его глаза – зеркало его души. Пришла Ангидридовна.

– Марья Андреевна, угощайтесь, – выложила на блюдо замороженную, но уже начавшую таять клубнику. – Мы с Петром Валентиновичем в разводе, но жить негде, – сказала просто. – Пойду маму покормлю.

Старушка имелась! Она тоже не была мифической. Когда Алла (внучка химика) ушла, а сынишка Валера убежал на тренировку, они с Петей обговорили всё, о чём он никак не мог сказать по телефону: о дне сделки, о «сдаче». Опасался прослушки, вряд ли возможной на его кухне, которую он расширил своими руками, даже пришлось стесать небольшую часть бетонной конструкции, чем он оправданно гордился. Пока пили кофе и ели клубнику, из комнат донеслось шуршание, затем голосок:

– Алечка, доченька, Алечка хорошая, доченька Алечка…

Глаза у Пети вмиг потемнели:

– …вот так всеми днями…

Старушка вышла в коридор, улыбаясь зеркалу на стене, и, точно молясь, повторяла одни и те же слова.

– Ольга Ивановна, хотите клубники? Уже не холодная, оттаяла, – сказал Петя.

Старушка, услышав его голос, приблизилась. Чуть приподняв длинную полу халата, показала забинтованную свежим жгутом ногу.

– Бо-оль-но! – пожаловалась, точно ребёнок.

Маня ехала домой ошеломлённая, вспоминая Петю, вспоминая его лицо, полное жалости, когда он говорил со старухой этой, в сущности, отравившей ему жизнь. Готовая разрыдаться снова, жалела Петюшу с его тяжёлой жизнью, с его нескладной судьбой. Рудика не было. «Опять отвёл в охрану гаражного кооператива». «Сегодня, Марья Андреевна, я машину откопал. Вернее, гараж. Снега было много, да со льдом, работал часа полтора, наконец, дверь открылась…» Дверь открылась в Маниной душе! И через эту дверь потекла её энергия к малоизвестному риэлтеру Пете Простофильеву.

А «сдача»… Процедура, которой пугал Сёма, вышла, по мнению Мани, необычной, но абсолютно не страшной. В «бункере», то есть в подвале фирмы «Гусь-Русь-интернетед», они закрылись в одной из комнат, выставив у дверей охрану и включив монитор, показывающий то, что происходит и в коридоре, и возле самой двери. Расположились за длинным столом: главный менеджер Гусев (друг Полиграфыча-главного), длинный, лысый и совершенно неподозрительный своим постным обличием; телевизионщик, наетый сёмгой, покупатель Маниной квартиры с хозяйственной сумкой и добрым молодцем рядом, одинаково с ним сытым, а потому сразу стало понятно, – сыном; Петя торжественный, при галстуке, а рядом с Манечкой – брат Сёма во всеоружии, то есть безо всякого оружия, конечно, но ощерившийся с видом: «меня голыми руками не возьмёшь».

Покупатель Маниной квартиры стал небрежно доставать из хозяйственной сумки зелёные пачки, и все принялись по кругу пересчитывать. И ей пришлось. Петюша при своём неполнофаланговом пальчике на правой руке удивительно ловко считал деньги, не хуже счётной машинки. Маня загляделась на этот, ранее не виданный ею процесс: стодолларовки мелькали зелёным веером в ловких Петиных руках. Сёма пыхтел рядом, следя за каждым движением, войдя в роль охранника, хотя всю жизнь инженерит на «АЗЛК», не заработав и на фирменный «москвич». Маня решила им подкинуть деньжат. Но Сёма накануне этого подсчёта злобно отказался. Теперь он, может быть, согласится, всё-таки страх висел в воздухе от особенной значимости и силы момента.

Наконец, Манины пятнадцать тысяч на виду у всех запер главный менеджер в сейф, возле которого уселся Сёма, точно собака на сундуке с сокровищем. Приехала нотариус, похожая на учительницу начальных классов, явно тут свой человек. Потом все дружно попили кофе, потом ездили в департамент жилья… Под вечер все бумаги были оформлены, деньги из сейфа перекочевали в прочную матерчатую сумку, которую Сёма привязал к себе под курткой, протянув в ручки брючный ремень…

Тут Маня что-то даже забыла про Петю. Они вышли с Сёмой из подвала и сели в «москвич», за рулём которого поджидал друг детства Алька Севастьянов, то есть Альберт теперь, тоже инженер, которому удалось в отличие от Сёмы, приобрести автомобиль родного предприятия. А сзади сидел их общий друг Серёжка (вместе во дворе играли детьми), которого Маня давно не видела. Довезли её до Кулакова, брат проводил в квартиру, спросил, когда переезд, отвязал пакет с деньгами… Когда он пошёл на выход, ей что-то не хотелось его отпускать, и было чуть-чуть, но страшно.

Глава пятая. Кошелёчек

В детективных романах, редактированием которых занималась Марья Андреевна (и не зря занималась, в чём, однако, сомневался её брат), она почерпнула немало рецептов. Например: как и где нужно хранить большие суммы денег. Не в банке. «Храните деньги в сберегательной кассе!» – под этим плакатом выросло её поколение, которому, как правило, хранить там было нечего…

Из отечественной бурно выпускаемой макулатуры, создаваемой выходцами из двух противоположных лагерей, ментами и бандитами, возомнившими себя писателями, у писателей укравшими их логотип «писатель», более ничего от оных не переняв, узнала редактор Маня главную мудрость нашего времени: кругом мафия. И банк – мафия. А потому сдавать туда деньги, значило сдавать их бандитам, причем, тебе неизвестным, и на вечное «хранение». Но, если ты связался с фирмой «Гусь-Русь-интернетед» или «Чёрный ход недвижимости», то и ты вступил на правах рядового братка в «Разгильдяйскую», «Лихоборскую» или любую другую бандитскую группировку, и после этого вступления – держись! Всё уже зависит от твоей хитрости, изворотливости и выживаемости.

Пока Маня жила в квартире, оставленной ей мужем, была некриминальным гражданином, а как только получила «сдачу» – всё, теперь она в рядах тех, через кого и заимела эти деньги, не заплатив с них ни цента в государственную казну. Это её преступление было известно членам мафии, владельцу издательства «Полиграфыч» и главному менеджеру фирмы «Гусь…» Именно эти граждане могли теперь отнять у неё эти деньги. Что касается Пети Простофильева – рядовой исполнитель. Собственно, от него и следовало ожидать практических ходов в направлении, определённом ему мафией. Из этой же макулатуры она знала, что на «мокрое» идут не всегда, вначале пробуют жульнический или воровской варианты. «Пришить», конечно, могут, но воспрепятствовать этому имеется шанс. Во-первых, жертвами, как правило, становятся одинокие люди, у которых ни родных, ни друзей, которых никто долго не хватится. Да, знала Маня, на что идёт. Была у неё безденежная, но спокойная жизнь, стала денежной, но неспокойной, превратилась она в игрока, поставившего по-крупному. Но противник известен, стало быть, уже легче…

Переезд на новую квартирочку прошёл бурно. Родственники и знакомые принимали деятельное участие. Кандидаты в женихи сновали, соперничая, узнав впервые каждый о своей неодинокости на Манином горизонте. Это было время большой безопасности. Но всё кончается, и однажды она осталась в квартирочке одна с телефоном.

В ближайшем универмаге приобрела она новую скромную незаметную одежду, ведь ей предстояло вести тайную жизнь, точно шпионке из шпионских историй, которые она с удовольствием смотрела по телевизору. Закрывшись железной дверью, недавно бедная, она раскладывала на диване деньги, иногда радостно их пересчитывая и снова укладывая тоненькими пачками в некий патронташ, который стала носить на талии, плотно застёгивая.

Об этом переносном кошелёчке не знала ни одна душа. Сшит он был ею лично из прочной материи защитного цвета с кармашками. Похож на «кассу» первоклассника для картонок с нарисованными на них картинками. У Мани картинка была одна – портрет Бенджамина Франклина на светло-зелёном фоне.

Нет, она не всю жизнь собирается носить на себе эту «кассу», а лишь несколько опасных лет, пока всех бандитов не переловят (или пока они все не превратятся в «писателёв»), пока не распадутся мафии, в том числе и «Гусь-Русь… – Полиграфыч», знающая о том, что у неё есть деньги. Она считала, что ношение на себе столь огромного кошелька, лишь немного уплотнившего с виду её похудевшую в лишениях последних лет фигуру, стоит того, что она в итоге получила взамен. Первое время было обременительно, но вскоре ходила, как в бронежилете, решив изготовить именно жилет, в подкладке которого можно носить и носить доллары до самой сильной жары. А в жару… Придумает что-нибудь… Ещё не наступила весна…

Главное, пережить первые месяцы, потом может оказаться, что в её истории никакой охоты на деньги не будет, ведь не у каждого клиента фирма по недвижимости, даже какая-нибудь «Чёрный ход», отбирает полученную «сдачу». Тем более, что Маня, словно опытная шпионка, распустила дезинформацию. О том, как пользоваться «дезой», как уходить от «наружки» (прочие тонкости шпионского труда) почерпнула не только из телевизора, но также из подаренной Петровной книги с поэтическим названием: «Наша служба и опасна, и трудна».