Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера Кард Орсон Скотт

Глава 10

Дети разума

Правило 1. Все Дети, разделяющие Учение Христа, обязаны вступать в брак, иначе они будут вне закона; все Дети обязаны соблюдать обет целомудрия.

Вопрос 1: Почему необходим брак?

Глупый вопрос, зачем необходим брак? Любовь – единственные узы, связывающие меня с моим любимым. Брак – это не есть договор между мужчиной и женщиной, даже звери ищут себе пару и рождают потомство. Брак – это договор между мужчиной и женщиной с одной стороны, и обществом, в котором они живут, с другой. Сочетаться браком по законам общества, значит стать его полноправным гражданином, а отвергнуть брак означает стать отверженным обществом, изгнанником. Ребенок, родившийся вне закона, это раб, изменник.

Главная заповедь моего человеческого сообщества заключается в том, что подлинными взрослыми являются лишь те, кто свято соблюдает законы, табу и обычаи бракосочетания.

Вопрос 2: Почему тем, кто посвящается в духовный сан, а именно, монахам и монашкам, предписано безбрачие?

Для отделения их от общества. Монахи и монашки – это слуги, а не граждане. Они прислуживают Церкви, но не составляют саму Церковь.

Материнская Церковь – это невеста, а Христос – жених; монахи и монашки просто гости на свадьбе, они отвергают полноправное гражданство в обществе Христа, чтобы стать его слугами.

Вопрос 3: Тогда зачем Дети Разума Христа должны вступать в брак?

Разве они не призваны служить Церкви?

Мы не служим Церкви, иначе как через брак; так ей служит каждая женщина и каждый мужчина. Разница в том, что то, что брак передает через гены следующим поколениям, мы передаем через знания. Их юридическая законность заложена и существует в генных молекулах грядущих поколений, в то время как наша – живет и процветает в наших умах. Память – вот плод брака, именно память, воплотившаяся в великом чуде – детях.

Сан Анджело, Правила и Догматы Ордена.

Дети Разума Христа, 1511:11:11:1.

Настоятель собора внес с собой гробовое молчание темных часовен и кладбищенскую тишину. Его появление в аудитории парализовало студентов; тишина, поглотившая зал, заставила их даже затаить дыхание.

– Дон Кристиан, – зашептал настоятель. – Епископ требует вас к себе.

Студенты, чей возраст был от 13 до 19 лет, достаточно хорошо понимали напряженность отношений между церковной иерархией и свободомыслящими монахами, преподающими в большинстве Католических Школ Ста Миров. Дон Кристиан, помимо прекрасного преподавателя истории, геологии, археологии и антропологии, был также аббатом монастыря Филхос да Менте де Кристо Ордена «Дети Разума Христа». Взгляды Кристиана делали его основным противником епископа за верховенство в Луситании. В ряде случаев его авторитет превышал авторитет епископа; во многих мирах аббаты непосредственно подчинялись архиепископам, а любой епископ руководствовался законами школьного образования.

Но дон Кристиан, как и все аббаты Филхоса, старался придерживаться полной независимости от верховных властей церкви. По любому приглашению епископа он немедленно прерывал лекцию и покидал класс без всяких объяснений. Студенты не удивлялись этому, он поступал так при каждом появлении любого священника ордена. С одной стороны, это чрезвычайно льстило духовенству, показывая, каким авторитетом пользовались священнослужители в глазах Филхоса; с другой стороны, им было абсолютно ясно, что их визиты нарушают нормальный ход школьных занятий. Поэтому священники редко посещали школы и Филхос, что и обеспечивало им почти полную независимость.

Дон Кристиан прекрасно знал, чем он обязан приглашению епископа.

Доктор Найвио был человеком нескромным, поэтому молва об угрозах Говорящего от имени Мертвых витала над городом с самого утра. Дон Кристиан с трудом выносил беспочвенные страхи церковной верхушки, всегда впадающей в панику при столкновениях с еретиками и неверными. Епископ будет в ярости, будет требовать от него сделать что-либо, хотя как всегда, лучшая тактика – это терпение и сотрудничество. Кроме того, ходили слухи, что именно этот Говорящий говорил от имени смерти Сан Анджело. В этом случае, он вообще не мог быть врагом Церкви, он был другом. По крайней мере, другом Филхоса, что по мнению дона Кристиана было одним и тем же.

Следуя за безмолвным Настоятелем мимо школьных корпусов по саду собора, он старался очистить свое сердце от гнева и раздражения. Он снова и снова твердил свое имя: «Эмай а Тьюдомандо Пара Кью Деус вос Эйма Кристиан, ты должен любить каждого, так же как Бог любит тебя». Он с большой осторожностью избрал для себя это имя, когда он и его невеста вступили в орден. Он знал, что его главной слабостью является гнев и нетерпение, граничащее с глупостью. Как все в Филхосе, он назвал себя как заклинание против своего могущественного греха. Это было одним из способов духовного обнажения перед миром. Мы не должны прятать себя в одежды лицемерия и ханжества – учил Сан Анджело. Господь облекает нас добродетелью, как лилии на лугу, поэтому нам нет необходимости доказывать добродетельность друг друга. Дон Кристиан чувствовал, как прохудилась одежда добродетельности сегодня и холодный ветер нетерпения грозит заморозить его. Он безмолвно повторял свое имя, думая, что епископ Перегрино проклятый дурак, но Эмай а Тьюдомандо Пара Кью Деус вос Эйма Кристиан.

– Брат Эмай, – сказал епископ. Он никогда не пользовался почтительным «дон Кристиан», хотя даже кардиналы отдавали дань вежливости, – как хорошо, что ты пришел.

Найвио уже уселся в мягкое кресло, но дон Кристиан не позавидовал ему. Лень породила непомерную полноту Найвио, а теперь его полнота кормила лень. Это была циркулирующая зараза, паразитирующая на человеке, и дон Кристиан был даже рад, что неподвластен ей. Он выбрал высокий жесткий табурет без спинки. Он не позволит ему расслабиться, а значит его мозг будет настороже.

Найвио сразу же принялся пересказывать неприятные подробности встречи с Говорящим от имени Мертвых, подолгу смакуя угрозы Говорящего в случае продолжения бойкота его деятельности. «Инквизитор! Вы только представьте себе! Неверный дерзнул посягнуть на священные права Церкви!» О, лежебока был готов организовать крестовый поход в защиту Церкви, – но весь крестоносный пыл исчезнет в одну секунду, потребуй от него еженедельного посещения месс.

Слова Найвио сделали свое дело: епископ Перегрино впал в неистовство, сквозь коричневую кожу проступили красные пятна гнева. Лишь только кончились причитания Найвио, он повернулся к дону Кристиану. Его лицо пылало, он кипел от гнева.

– Ну что скажешь, брат Эмай!

Будь я менее осторожен, я бы сказал, что глупо препятствовать Говорящему, зная, что закон на его стороне, и он не хочет причинить нам вреда. Теперь его спровоцировали, и куда более опасно мириться с ним, чем не мешать ему с самого начала.

Дон Кристиан хитро ухмыльнулся и склонил голову.

– Я думаю, мы первыми должны нанести удар, чтобы не допустить обращения его полномочий во вред нам.

Воинственность слов удивила епископа.

– Совершенно верно, – сказал он, – вот уж не ожидал от тебя.

– Филхос так же пылок, как и любой послушник надеется быть при посвящении в сан, – произнес дон Кристиан, – но как только у нас исчезнет духовенство, мы будем вынуждены примириться с логикой и причинностью жалкими суррогатами верховной власти.

Время от времени епископ Перегрино подозревал, что он говорит с иронией, но его никогда не удавалось припереть к стенке юмором.

– Хорошо, хорошо, брат Эмай, как ты предлагаешь атаковать его?

– Хорошо, отец Перегрино, закон предельно точен. Он вправе применить силу, если мы будем препятствовать выполнению его министерских обязанностей. И если мы не хотим усиления его полномочий, то лучший путь это сотрудничество.

Епископ ударил кулаком по столу и прорычал:

– Я ожидал услышать от тебя подобную ересь, Эмай!

Дон Кристиан рассмеялся:

– Альтернативы тут нет – или мы чистосердечно отвечаем на его вопросы, или же ты садишься в звездолет и держишь ответ перед Ватиканом за религиозные гонения. Мы слишком любим тебя, епископ Перегрино, чтобы пережить твое смещение.

– О, да, знаю я вашу любовь.

– Говорящие от имени Мертвых, как правило, безвредны – они не принадлежат соперничающим организациям, не принимают на себя обетов, они даже не требуют, чтобы «Королева Пчел и Гегемон» вошла в разряд священных писаний. Вся их деятельность – это попытка раскрыть правду о жизни умершего, а затем попытка рассказать всем желающим услышать историю жизни умершего человека так, как бы он сам рассказал с того света.

– И ты считаешь это вполне безвредным?

– Напротив. Сан Анджело основал наш орден как раз потому, что открытие и объявление правды – само по себе очень мощный фактор. Но я думаю, что даже он более безвреден, чем нашествие протестантов. А аннулирование католической лицензии на землях религиозных гонений приведет к немедленному усилению не-католического крыла, и как следствие, иммиграции. Тогда католики составят едва ли треть населения колонии.

Епископ Перегрино нежно покручивал кольцо на пальце.

– Разве Конгресс Звездных Путей допустит это? Они установили фиксированный предел на колонию – а нашествие неверных сразу намного превысит его.

– Но они уже заготовили продовольствие для кампании расширения. Зачем иначе на нашей орбите постоянно находятся два космических корабля? Как только католическая лицензия перестанет страховать от избыточного роста населения, тогда они вынудят избыток населения принудительно иммигрировать. Они ожидали это сделать поколения два спустя – но что их может остановить начать принудительную иммиграцию прямо сейчас?

– Они не посмеют.

– Конгресс Звездных Путей был образован для пресечения крестовых походов и погромов, пылающих в полдюжине мест. Призыв к религиозному преследованию законов – это серьезный повод.

– Это выходит за всякие рамки. Какой-то Говорящий от имени Мертвых, вызванный полуспятившим еретиком, и мы тут же сталкиваемся с насильственным выселением.

– Любимый отец, в этом извечное столкновение мирской власти и религии. Мы должны быть терпеливыми, если нет других утешений, кроме одного: все оружие в их руках.

Найвио хихикнул.

– Они держат ружья, а мы – ключи от рая и ада, – произнес епископ.

– О, да, половина Конгресса уже терзается от предчувствий. Между тем, я, возможно, смогу снять остроту затруднительного момента. Вместо обнародования отречения от ваших ранних рекомендаций – (твоих глупых, вредных, фанатичных рекомендаций) – пусть будет известно, что вы давали инструкции Филхосу да Менте де Кристо терпеливо сносить обременительный груз бесед и бесконечных ответов на вопросы неверного.

– Но вы можете не знать, какие вопросы он захочет задать, – вмешался Найвио.

– Но мы ведь в состоянии отыскать ответы специально для него, разве нет? Возможно, при этом люди Милагра не смогут дать прямого чистосердечного ответа. Но вместо этого, они будут говорить не во вред братьям и сестрам по ордену.

– Другими словами, – сухо отозвался Перегрино, – монахи вашего ордена станут прислуживать сатане.

Дон Кристиан трижды воспел свое имя про себя.

С тех пор, как мальчиком он окунулся в войну, Эндер никогда еще с такой ясностью не ощущал враждебности территории. Путь от прассы вверх по холму был истерт множеством молящихся и поклоняющихся ног, а главный собор был настолько высок, что моментами от крутизны кружилась голова. Собор нависал над идущим на протяжении всего подъема. Начальная школа расположилась по левую руку, приютившись в террасах склона; справа тянулась Вилла дос Профессорос, предназначенная для преподавателей, но на деле населенная привратниками, сторожами, служащими, консультантами и прочими лакеями. Эндер заметил, что все учителя носили серые мантии Филхоса, они настороженно провожали его глазами.

Враждебность появилась, как только он достиг вершины холма, широкого, почти гладкого пространства лужаек и садов, поражающих своей красотой.

Здесь царит Церковь, думал Эндер, здесь ее мир, даже сорная трава здесь запрещена. Он понимал, что все наблюдают за ним, но теперь это были черные и оранжевые мантии священников и деканов, их глаза были полны злорадства, угрозы и собственной важности. Разве я что-нибудь украл у вас? – безмолвно вопрошал Эндер. Но он знал, что их ненависть шла изнутри. Он был сорняком, забравшимся в ухоженный сад; где бы он ни появился, везде воцарялся беспорядок, любимые, взлелеянные цветы умирали, если он пускал корни в их почву и питался ее живительной влагой.

Джейн щебетала всякие глупости, пытаясь завязать с ним беседу, но Эндер отверг ее игру. Священники вряд ли бы заметили шевеление его губ, причиной раздора могло стать другое – вживленные компьютеры-камушки рассматривались Церковью как святотатство, попытка посягнуть на целостность созданного Богом тела.

– Сколько священников может прокормить это сообщество? – удивленно спрашивала Джейн.

Эндеру хотелось заметить, что она знает точное число из своих файлов.

Это была одна из ее любезностей – надоедать, заранее зная, что он не сможет ответить, или даже обнаружить те знания, которые она любезно нашептала ему на ушко.

– Трутни, никогда не производящие потомство. Если они не спариваются, то почему эволюция не приведет к их вымиранию? Конечно, она знала, что священнослужители выполняют в обществе основную массу административной работы и общественных коммунальных услуг. Эндер адресовал ей свои ответы, как будто они разговаривали вслух. Если бы не было священников, то их бремя пришлось бы возложить на плечи правительства, предпринимательства, гильдии или других групп. Для этого пришлось бы расширить их состав.

Подобный вид жесткой иерархии всегда проявляется как консервативная сила общества, сохраняющая его индивидуальность и стабильность, несмотря на постоянные изменения и сдвиги, свойственные любому сообществу. Если бы не было подобных могущественных защитников ортодоксальности, общество неминуемо бы распалось. Могущественная ортодоксальность поражает и удивляет, но она необходима любому обществу. Разве Валентина не описала этот процесс в книге о Занзибаре? Она сравнила класс духовенства со скелетом позвоночных…

Демонстрируя, что она предвидела его возражения, хотя он и не произнес их вслух, Джейн продолжила цитату, дразня его и говоря голосом Валентины: «Кости сами по себе очень тяжелы и кажутся мертвыми и неподвижными, но вживляясь в скелет и составляя его основу, они дают опору и движение, а значит и жизнь всему организму».

Звук голоса Валентины больно ударил его, сильнее чем он ожидал, чем намеревалась сделать Джейн. Его шаг замедлился. Он осознал, что именно ее отсутствие сделало его таким чувствительным к враждебности священников. Он открыто критиковал корифеев кальвинизма в их логове, философски относился к больно жгучим пылающим углям ислама, не замечая фанатиков шинто, орущих смертные оды под его окнами. Но везде Валентина была рядом – в том же городе, дышала тем же воздухом, подхватывалась теми же ветрами и бурями.

Она придавала храбрости его словам, сглаживала горечь поражений и усиливала триумф побед. Я уехал только десять дней назад и уже болею расставанием с ней.

– Я думаю, налево, – сказала Джейн. Она смилостивилась и заговорила собственным голосом. – Монастырь в западной части холма, как раз над станцией зенадоров.

Он прошел мимо университетских корпусов, где двенадцатилетние студенты осваивали премудрости науки. И, наконец, увидел монастырь, растянувшийся на земле. Он улыбнулся над контрастом собора и монастыря.

Филхос был вызывающим в своем неприятии общего великолепия. Неудивительно, что церковное верховенство возмущалось, посещая его. Даже монастырский сад казался настоящим бунтарем – везде, где не было грядок, кустились сорняки и буйно растущие травы. Аббата звали дон Кристиан, если аббатом могла быть женщина, им бы стала, конечно, донна Криста. В таком местечке, где все в единственном числе: один монастырь, один университет, один настоятель все сплеталось с изысканной простотой. Муж возглавил монастырь, а жена школьное образование – и все проблемы разделения полномочий решились очень просто – через брак. Как-то очень давно, еще в самом начале, Эндер сказал Сан Анджело, что в высшей степени претенциозно и нескромно для глав монастыря и школ называться «Сэр Христиан» и «Леди Христиан», самонадеянно претендуя на титул, справедливо присваиваемый последователям Христа. Сан Анджело тогда посмеялся – он понял, что он хотел этим сказать.

Самонадеянная, нахальная кротость – в этом он весь, но именно поэтому я его люблю.

Дон Кристиан вышел встречать его во дворик, вместо должного ожидания в центральном приделе.

– Говорящий Эндрю! – воскликнул он.

– Дон Цейфейро! – обрадованно воскликнул Эндер в ответ. Цейфейро жнец – был титул аббата, принятый в ордене. Школьные наставники назывались – арадоры, пахари, а монахи, преподающие предметы, – семнадоры, сеятели.

Цейфейро улыбнулся на отказ Говорящего пользоваться его обычным именем, дон Кристиан. Он знал, как можно умело видоизменять его, когда требуется обратиться к кому-нибудь из Филхоса, и сколько прозвищ уже придумано. Как-то Сан Анджело говорил: «Когда люди называют тебя по званию, они признают, что ты христианин, последователь Христа. Когда же они зовут тебя по имени, с их губ слетает проповедь». Он обнял и встряхнул Эндера за плечи, потом рассмеялся и добавил. «О, да, я – Цейфейро, жнец. А кто ты такой – рассадник сорной травы?»

– Стараюсь паразитировать, где возможно.

– Остерегайся, иначе Покровитель Урожая сожжет тебя вместе с соломой.

– Я знаю – проклятье уже витает в воздухе, у меня нет ни малейшей надежды на раскаяние.

– Священники помолятся за тебя. Наш долг взывать к разуму. Хорошо, что вы пришли.

– Я благодарен вам за приглашение. Мне пришлось превратиться в дубинку, чтобы заставить людей пойти на контакт со мной.

Цейфейро безусловно понимал, что и Говорящему известно, что главная причина приглашения – это угроза инквизиторского статуса. Но брат Эмай всегда предпочитал дружелюбный тон любой беседы.

– Входи, это правда, что вы знали Сан Анджело? Это вы Говорили от имени его Смерти?

Эндер указал на пышные сорняки, сравнявшиеся с оградой монастырского двора.

– Он одобрял небрежность и садовые беспорядки. Он любил досаждать кардиналу Акьюлу, без сомнения, и ваш епископ Перегрино воротит нос от отвращения при виде подобного захламления культурных земель.

Дон Кристиан хмыкнул.

– Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем вам отыскать ответы на волнующие вас вопросы, сможем ли мы надеяться на ваш скорейший отъезд?

– Безусловно, надежда всегда остается. С тех пор, как я стал Говорящим, моя самая длительная остановка составила полтора года. Именно столько я пробыл в Рейкьявике, в Трондейме.

– Надеюсь, вы пообещаете нам подобную краткость. Я прошу не ради себя, а ради мира и спокойствия всех носящих сутаны, подобные моей.

Эндер дал чистосердечный ответ, надеясь хоть чуть-чуть охладить гнев Епископа.

– Я обещаю, что если найду подходящее пристанище и осяду, то сниму с себя обязанности и титул Говорящего и стану продуктивным гражданином.

– В местечке, подобном нашему, это означает еще и обращение к Католицизму.

– Давным-давно Сан Анджело взял с меня слово, что если я обращусь к религии и вере, это должна стать его религия.

– По крайней мере, это не звучит как чистосердечное отрицание всякой веры и вероисповедания.

– Потому что у меня ее нет.

Цейфейро рассмеялся и предложил осмотреть монастырь и школы в качестве разминки перед беседой. Эндер не ожидал от себя – он хотел увидеть, насколько крепко и глубоко пустили корни идеи Сан Анджело, спустя столетия после его смерти. Школы выглядели весьма славно и мило, и уровень преподавания был достаточно высок. Было довольно темно, когда наконец они вернулись в монастырь и прошли в маленькую келью, где он жил с женой, Арадорой.

Донна Криста была уже там, сидя за терминалом недалеко от кровати, она составляла серии грамматических упражнений. Аббат подождал, пока она закончит, и обратился к ней.

Цейфейро представил ей Эндера, как Говорящего Эндрю.

– Но ему кажется чрезвычайно трудным выговаривать имя дон Кристиан.

– Как и епископу, – сказала жена. – Мое настоящее имя Дитестай о Пекадо е Фейзи о Дирейто. – «Ненавидь и презирай Грехи и поступай по Справедливости», – перевел Эндер. – Имя моего мужа можно сократить до ласкательного – Эмай, любить. А мое? Представьте себе, вы кричите другу, О Дитестай, Ненавидь! – Они рассмеялись. – Любовь и Ненависть, вот такие мы, муж и жена. Так как вы будете меня называть, если считаете имя Кристиан слишком хорошим для меня?

Эндер посмотрел на нее. Ее лицо уже начало покрываться морщинками.

Возможно, кто-то придирчивый назвал бы его старым. Но ее глаза светились молодым задором, а улыбка излучала сияние. Это делало ее моложе, много моложе, чем сам Эндер.

– Я буду называть вас Белезе, если ваш муж не обвинит меня в заигрывании с вами.

– Нет, он будет звать меня Белладонной – от красоты к отраве, как в одной маленькой мрачной шутке. Правда, дон Кристиан?

– Моя задача – держать тебя в смирении.

– А моя – содержать тебя в строгости, – ответила она.

В этот момент Эндер не удержался и перевел взгляд с одной кровати на другую.

– А, еще один дивящийся на наше холостяцкое супружество, – поймал его Цейфейро.

– Нет, – произнес Эндер, – но я помню, что Сан Анджело призывал мужа и жену делить одну кровать.

– Это можно сделать единственным способом, – сказала Арадора, – если один из нас будет спать ночью, а другой днем.

– Правила следует приспособить к прочности и незыблемости Филхос да Менте, – воскликнул Цейфейро. – Без сомнения здесь есть те, кто могут делить супружеское ложе и оставаться целомудренными, но моя жена все еще очень красива, а моя плоть все еще кипит страстями.

– Это и подразумевал Сан Анджело. Он называл супружеское ложе главным мерилом любви к наукам, знаниям. Он надеялся, что каждый мужчина и женщина ордена, рано или поздно, изберут для себя продление рода во плоти так же, как и в разуме, в творчестве.

– Но как только мы решимся на это, – сказал Цейфейро, – нам придется покинуть Филхос.

– Это единственная вещь, которую Сан Анджело не удалось понять, ведь во времена его жизни еще не существовало настоящих монастырей и заповедей ордена, – сказала Арадора. – Монастырь стал нашей семьей, и расстаться с ним так же больно, как и развестись. Однажды корни глубоко уходят в землю, и растение не поднимется снова без великой боли и слез. Поэтому мы спим на разных кроватях, и у нас достаточно сил, чтобы остаться в любимом нами ордене.

Она говорила с таким воодушевлением, что у Эндрю против воли выступили слезы. Она увидела их, вспыхнула и отвернулась.

– Не жалейте нас, Говорящий Эндрю. У нас куда больше радости, чем страдания.

– Вы не поняли, – сказал Эндер, – это не слезы печали, это слезы умиления.

– Нет, – произнес Цейфейро. – Даже холостые священники считают наше целомудренное супружество, по крайней мере, эксцентричным.

– Я так не думаю, – произнес Эндер. Ему вдруг захотелось рассказать о своей давней дружбе с Валентиной, такой близкой и любимой, как жена, и невинной как сестра. Но горькое воспоминание сковало язык. Он сел на кровать Цейфейро и закрыл лицо руками.

– Что-нибудь случилось? – спросила Арадора. В этот момент рука Цейфейро нежно опустилась ему на голову.

Эндер поднял голову, стараясь стряхнуть внезапно нахлынувшую любовь и тоску по Валентине.

– Я боюсь, что этот вояж обойдется мне дороже всех остальных. Я оставил там свою сестру, многие годы мы путешествовали вместе. Она вышла замуж в Рейкьявике. Я покинул ее чуть больше недели, но мне кажется, что прошла вечность. Я не предполагал. Вы оба…

– Напомнили вам, что вы тоже холостяк-сирота? – спросил Цейфейро.

– К тому же внезапно овдовевший, – прошептала Арадора.

Эндеру не показалось нелепостью объяснение своей утраты в подобных терминах.

Джейн зашелестела в ушах:

– Если это часть мастерски спланированного спектакля, то я признаю, что это слишком тонко и профессионально.

Безусловно, это совсем не было частью спектакля. Эндер испугался, что потерял контроль над собой. Прошлой ночью в доме Рибейра он мастерски владел ситуацией, теперь он чувствовал себя полностью побежденным этими двумя женатыми монахами, он капитулировал так же безоговорочно и дико, как Грего и Квора.

– Я думаю, – сказал Цейфейро, – вы пришли сюда отыскать ответы на гораздо больше вопросов, чем знаете.

– Не думаю, – ответил Эндер, – боюсь, что я слишком тронут вашим гостеприимством. Неординарные монахи не ожидали услышать исповедь.

Арадора громко рассмеялась.

– О, каждый католик желает услышать исповедь неверного.

Цейфейро не смеялся.

– Говорящий Эндрю, вы явно оказали нам больше доверия, чем предполагали. Но я уверен, мы заслужили ваше доверие. В ходе нашего знакомства, мой друг, я удостоверился, что могу доверять вам. Епископ опасается вас, но я предпочитаю полагаться только на собственное мнение. Я помогу вам, если смогу. Я уверен, что ваше расследование не принесет вреда нашей маленькой деревушке.

– Ах, – прошептала Джейн, – теперь я вижу. Очень умная тактика с твоей стороны, Эндер. Ты хороший актер, я даже не предполагала.

Ее бормотание делало Эндера циничным, заставляло чувствовать себя примитивным, и он сделал то, что никогда не позволял себе раньше. Он дотронулся до камешков, нащупал головку включения, затем ногтями потянул ее на себя и повернул в сторону и вниз. Камешки умерли. Джейн не могла больше щебетать в его ушах, не могла больше видеть и слышать со своего стратегического пункта.

– Давайте выйдем, – предложил Эндер.

Они ясно поняли, что он сделал, так как функции подобных имплантов были хорошо известны; они увидели в этом доказательство его желания вести честный и откровенный разговор, поэтому с воодушевлением откликнулись на его предложение. Эндер рассматривал отключение камушков лишь как временную кару за чрезмерную назойливость Джейн, он рассчитывал включить компьютер через несколько минут. Но увидев, что Арадора и Цейфейро облегченно вздохнули и расслабились, передумал, он решил, что невозможно обмануть их, поэтому не стал включать его, по крайней мере, на время беседы.

Ночью на холме, разговаривая с Арадорой и Цейфейро, он забыл, что Джейн не слышит их. Они рассказали ему о детском затворничестве Новинхи, и как им удалось вернуть ее к жизни, поручив заботам Пайпо, о дружбе с Лайбо.

– Но с той самой ночи смерти Пайпо, она умерла для всех нас.

Новинха не знала о слухах, окружающих ее имя. Невзгоды и горести детей почти никогда не становились предметом внимания епископа, объектом споров учителей монастыря, наконец, обсуждения в офисе мэра. Хотя большинство детей не были отпрысками Ос Венерадос, и не избирали своей планидой зенобиологию.

– Она стала очень деловой и циничной. Она писала работы об адаптации местных растений для нужд населения, и культивации земных растений на землях Луситании. На все вопросы она всегда отвечала приветливо и легко.

Но она умерла для нас. У нее не было друзей. Мы часто спрашивали об этом Лайбо, Господи упокой его душу, и он всегда отвечал одно и то же, что он раньше считался ее другом, а теперь она не проявляет и толики того дружелюбия, с которым разговаривает с другими людьми. Вместо былой дружбы она злилась на него и запрещала задавать ей любые вопросы. – Цейфейро очистил побег дикорастущей травы и слизнул капельку нектара с внутренней пленки растения. – Попробуй, Говорящий Эндрю – очень интересный привкус, это абсолютно безвредно, твой организм не сможет включить это в свой обменный процесс.

– Супруг, тебе следовало предупредить его, что края листка могут порезать губы и язык как бритва.

– Я как раз хотел.

Эндер рассмеялся, очистил побег и попробовал. Кислота корицы, чуть-чуть цитруса, слабый привкус стали – вкус состоял из множества ароматов и привкусов, но он был крепок.

– К нему нужно привыкнуть.

– Мой муж любит аллегории, Говорящий Эндрю, так что берегись.

Цейфейро застенчиво улыбнулся.

– Разве Сан Анджело не говорил, что Христос учил познавать новое через сопоставление со старым?

– Вкус травы, – сказал Эндер, – какое отношение он имеет к Новинхе?

– Очень косвенное. Я думаю, Новинха имеет не слишком приятный вкус, но крепкий. Эта крепость захватила ее целиком и она боится и не хочет распространения своего привкуса.

– Привкуса чего?

– В терминах теологии? Гордость всеобщей виной. Это своеобразная форма тщеславия и эгомании. Она возложила на себя ответственность за вещи, не являющиеся ее огрехами. Как будто она властвует над чем-то, как-будто страдания других людей – это наказание за ее грехи!

– Она ненавидит себя за смерть Пайпо, – произнесла Арадора.

– Но она не глупая, – сказал Эндер. – Она знает, что убили свиноподобные, и что Пайпо пошел туда один. В чем же здесь ее вина?

Когда я впервые задумался над этим, я тоже удивился. Затем я просмотрел все сводки и отчеты, все записи по событиям последней ночи перед смертью Пайпо. Так был один намек – замечание, сделанное Лайбо, он просил Новинху показать, над чем они работали с Пайпо перед самой встречей со свиноподобными. Она сказала, сказала нет. И это все – кто-то перебил его, и он больше никогда не возвращался к этому замечанию ни на Станции Зенадоров, ни где-либо еще, – нигде, где бы это запротоколировалось в отчетах.

– Мы долго думали, что могло произойти перед гибелью Пайпо, – сказала Арадора. – Почему Пайпо бросился в лес так скоропалительно? Они поссорились? Был ли он зол и разгневан? Когда кто-нибудь умирает, близкий тебе, а в последний момент ты был груб и несправедлив к нему, как правило, в последствии, начинаешь ненавидеть себя. Если бы я не говорил того, если бы не говорил этого.

– Мы пытались воссоздать, что могло произойти в ту ночь. Мы запросили режим глобального протоколирования, тот, что автоматически фиксирует все рабочие заметки, ведет запись всего, что делал человек. Все, что касалось ее, было лишено доступа. Нет, не файлы ее непосредственной работы. Мы не смогли просмотреть даже то, что было наработано в ближайшее до гибели время. Мы даже не смогли обнаружить, что это были за файлы, которые она решила скрыть от нее. Мы просто не имели доступа к информации. Не помог даже сверхприоритет мэра.

Арадора кивнула. – Мы впервые столкнулись с подобным сокрытием информации от общества – сокрытие рабочих файлов, части труда всей колонии.

– Для нее это было равно нарушению закона. Конечно, мэр могла воспользоваться крайними полномочиями на непредвиденный случай, но что это означало? Мы были обязаны устроить публичное слушание и вряд ли бы получили юридическое разрешение. Что касается ее, у закона нет оправдания людям, посягающим на достояние других. Возможно, однажды мы увидим, что скрыто в этих файлах, если в них связь со смертью Пайпо. Она не сможет уничтожить их, так как это достояние общества.

Эндеру не пришло в голову, что Джейн не слышит их, он забыл, что отключил ее. Он надеялся, что как только она услышит это, она снимет защиту и ознакомиться с информацией.

– А ее замужество с Махросом, – добавила Арадора. – Все понимали, что это безрассудство. Лайбо хотел жениться на ней и не скрывал этого. Но она отказала, снова сказала нет.

– Как будто вынесла приговор: я не заслужила брака с человеком, способным осчастливить меня. Я выйду замуж за человека грубого и порочного, который станет мне заслуженным наказанием. – Цейфейро встрепенулся. – Ее стремление к самобичеванию навсегда разъединило их. Он потянул руку и взял жену за руку.

Эндер ожидал услышать саркастическое замечание Джейн, что шестеро детей – это лучшее доказательство их полной разделенности. Не услышав привычного юмора, он внезапно вспомнил, что отключил компьютеры-камушки.

Но теперь, когда Цейфейро и Арадора постоянно смотрели ему в глаза, он не мог включить их.

Так как он знал, что Новинха и Лайбо долгие годы были любовниками, он так же знал, что Цейфейро и Арадора не правы. Да, Новинха могла чувствовать вину – это объясняло, почему она выбрала Махроса и почему сторонилась людей. Но она не поэтому отвергла Лайбо; какую бы вину она не несла в себе, она не отказалась от удовольствий постели Лайбо.

Она отвергла брак с Лайбо, но не самого Лайбо. Не просто было решиться на подобный шаг в такой маленькой колонии, особенно католической.

Что же еще обеспечивает брак, кроме узаконивания близких отношений? Чего она боялась и избегала?

– Вы видите, для нас до сих пор все покрыто мраком тайны. И если вы намереваетесь говорить от имени Махроса Рибейры, вам поневоле придется ответить на вопрос – почему она вышла за него замуж? А ответив на него, вы, наверное, поймете почему погиб Пайпо. И десять тысяч блестящих умов Ста Миров перестанут наконец ломать головы над вопросом, мучившим всех двадцать два года.

– У меня есть преимущество перед этими блестящими умами.

– Какое? – спросил Цейфейро.

– Помощь людей, любящих Новинху.

– Мы не можем помочь самим себе, – сказала Арадора, – мы не можем помочь и ей.

– Может мы сможем помочь друг другу, – сказал Эндер.

Цейфейро посмотрел на него и положил руку на плечо. – Означает ли это, Эндрю, что вы будете так же честны с нами, как и мы с вами.

Поделитесь с нами вашими догадками.

Эндер задумался, потом важно кивнул. – Я не думаю, что Новинха отказалась вступить в брак с Лайбо из-за чувства вины. Я думаю ее отказ обусловлен стремлением окончательно лишить его доступа к спрятанной информации.

– Зачем? – спросил Цейфейро. – Она опасалась, что он узнает об их ссоре с Пайпо.

– Вряд ли она ссорилась с Пайпо. Я думаю, она и Пайпо обнаружили что-то важное, это знание и привело Пайпо к смерти. Поэтому она защитила и спрятала файлы. Они содержат какую-то смертоносную информацию.

Цейфейро покачал головой. – Нет, Говорящий Эндрю, ты не знаешь всей силы вины. Люди не гробят своей жизни ради крохотного байта информации. Но они хоронят себя заживо даже от меньшего количества ненависти к себе.

Понимаешь, она сама вышла за Махроса Рибейру. В этом и есть самонаказание.