Кризисы в истории цивилизации. Вчера, сегодня и всегда Никонов Александр

Глава 6

Песо, мучачо, эста пердидо

Да, я встречался с Гайдаром. И не раз. Но та наша встреча запомнилась мне особо, поскольку была посвящена судьбе Аргентины. Не то чтобы я любил Аргентину, просто интересно мне стало. Дело в том, что в начале XXI века случился в Аргентине неприятный кризис. Такой, каким у нас в России любят пугать население красно-коричневые патриоты.

В Аргентине случился дефолт. Безработица подскочила до 24 %. По городам и весям прокатилась волна зверств и беспорядков. Погромщики крушили магазины, витрины, банки, ломали и грабили банкоматы, убивали, поджигали…

Руководил экономикой страны в тот момент монетарист и либерал Доминго Кавальо. Которого по простоте душевной простонародье и назначило ответственным за катастрофу. Этого самого Кавальо в конце 1990-х годов приглашали в Россию и хотели слушать его советов. Потому что ранее, в начале 1990-х он буквально сотворил в Аргентине экономическое чудо. А теперь вы без труда найдете в старых газетах и в Интернете тонны помоев, вылитых на его голову. Вот некоторые цитаты:

«В Аргентине потерпела сокрушительный крах та самая экономическая концепция, тот самый вариант экономических реформ в виде шоковой терапии, который власти России навязывали стране с января 1992 года».

«Чили и Аргентина не раз и не два ставились нам в пример нашими либеральными реформаторами как страны, в которых дала эффект шоковая терапия. Дело дошло до того, что совсем недавно в Москву официально пригласили министра экономики Аргентины. Его принимали как победоносного «шоковика». Общались с ним на высшем уровне. Ждали от него советов и рекомендаций… Дождались — событий в Аргентине! А могли бы «дождаться» и событий в России, если бы решились «довести до конца» шоковые реформы…»

«Последние события в Аргентине звучат похоронным маршем для адептов монетаристского курса… Уличные беспорядки, 28 погибших, чрезвычайное положение, отставка президента, провожаемого улюлюканьем толпы, отставка правительства и, как неизбежное следствие, — объявление дефолта… Слишком громко министр экономики Доминго Кавальо назывался автором «аргентинского экономического чуда», а его план вывода страны из политического и экономического кризиса, включавший привязку песо к доллару в соотношении 1:1, был провозглашен МВФ образцовым».

«Сегодня Кавальо предан анафеме, ему запрещен выезд из страны. А россияне крестятся, вспоминая, как в 1998 году аргентинского ученого прочили в экономические советники российского президента, а его модель «currency board» пиа-рили на самом высоком уровне».

«В 2001 году реформы министра Кавальо и президента Менема привели страну к техническому дефолту. Основные причины: беспрецедентное открытие экономики, слишком резкая либерализация режима иностранных инвестиций, дерегулирование рынков».

«Либеральный эксперимент в Аргентине провалился!..»

И так далее. Целую книгу этой газетно-обывательской чушью можно исписать. После того как в Аргентине случился кризис, газеты быстро все поняли: вот он, ваш монетаризм поганый, до чего доводит, господа либералы! Слава богу, у нас теперь Гайдара нет в руководстве, вовремя раскусили вредителя, а то бы и с Россией такая оказия могла приключиться! А Кавальо-то каков! Ведь и нам хотел советы давать после кризиса 1998 года, хорошо вовремя отказались, дотумкали. Гайдар — это русский Кавальо. Кавальо — это аргентинский Гайдар. Тьфу на них…

И никто почему-то не дал слово самому Гайдару. Ну разве не интересно его мнение? А я вот ему слово дам. Но предупрежу сразу: Гайдар — товарищ сложный. Человек, знающий слово «отнюдь», и не может быть простым. Если устную речь других интервьюируемых нужно приближать к параметрам письменной, то с Гайдаром все наоборот — говорит, как пишет. И для удобства читательского восприятия это «письмо» приходится стилизовать под устную речь. Иначе читатель уснет и не проснется до самой конечной остановки.

Короче, я пришел к Гайдару за другой картиной мира, потому что шариковская картина мира, нарисованная погромщиками и им сочувствующими, меня не устраивала по эстетическим соображениям. И я получил иную картину — по полной программе…

— Понял вопрос, — улыбнулся Гайдар. — Есть, конечно, некие параллели в развитии ситуации в Аргентине и России за последние 10 лет. Но лишь некоторые…

В 1989–90 годах аргентинская экономика столкнулась с проблемой инфляции. Она и раньше была высокой, а тут совсем вышла из-под контроля. Инфляция была 20 ООО %! Тогда ситуация ничем принципиально не отличалась от того, что вы могли видеть на экранах телевизоров в 2001 году — разъяренные толпы и полный паралич власти. И то, что начал делать в Аргентине Кавальо в начале девяностых, было очень горьким и достаточно опасным лекарствомон жестко привязал песо к доллару.

Но когда сетуешь на горечь лекарства, всегда нужно учитывать опасность болезни. И аргентинская экономика начала девяностых, и российская того же периода были в таком состоянии, что массаж, притирки и гомеопатия помочь уже не могли, могли помочь только радикальные меры.

Такие же меры принимало правительство Болгарии — после того как социалисты полностью развалили болгарскую Денежную систему в 1995–96 годах и страна столкнулась с гиперинфляцией. Меры эти называются «режим валютного управления». Страна полностью отказывается от возможности проводить самостоятельную денежную политику. Зато взамен получает денежную систему. Которой раньше практически не было, потому что была гиперинфляция, и народ национальным деньгам уже не доверял и бежал от них.

Страну «поймали» в самый последний момент, за которым распад, — вот что такое режим валютного управления. Это реанимация. Знаете, в медицинской практике в критических ситуациях врачам приходится иногда запускать сердце сильным ударом кулака по грудине. При этом часто ломаются ребра, что, впрочем, уже никого не интересует — нужно спасать весь организм. Вот что случилось в Болгарии, в Аргентине и в России.

Короче говоря, Кавальо привязал песо к доллару в соотношении 1:1 и ввел полную конвертируемость. Решение в краткосрочном плане оказалось крайне эффективным. Вообще, валютное регулирование — один из самых быстрых из известных экономистам способов остановки гиперинфляции и повышения спроса населения на деньги.

После того как в стране появились деньги вместо бумаги и возник спрос на них, все стали стараться эти деньги как-то получить, заработать. Начался бурный рост экономики. Причем темпы его были совершенно рекордными за весь век развития Аргентины.

— Это было в начале 90-х. И в России тогда была схожая ситуация, — перебил я Гайдара. И он ответил…

— В России проблемы носили неизмеримо более сложный характер… Аргентина, по крайней мере, никогда не была социалистической страной. Там была какая-то экономика, которая сразу завелась после вливания в ее жилы свежей денежной крови. У нас же не было ничего. Некуда было вливать. Вместо экономики были Госплан, Госснаб, отраслевые министерства, были наряды-заказы с красной полосой, плановые заказы по номенклатуре… все это замещало рынки. И все это управлялось райкомами, обкомами — жесткой системой авторитарной власти. Председатель колхоза знал, что если не отвезет зерно, куда партия велела, будет сидеть.

Машина эта была в состоянии глубокого кризиса уже к концу 1980-х годов. К 1989 году она стала разваливаться на куски, а в 1991 году развалилась совсем. Поэтому для нас главной проблемой тогда была не проблема остановки высокой инфляции, а крах системы, которая работала из рук вон плохо, но при которой хотя бы хлеб был в магазинах… и отсутствие какой-либо другой системы, при которой хотя бы хлеб мог появиться в магазинах.

— Костлявая рука голода…

— Вы шутите, а на самом деле…

— Я не шучу, Егор Тимурыч. Я помню это время — время пустых полок. Голяк! И я помню, когда с Нового года отпустили цены, мы все шутили, что вот 2 января начнется изобилие. Второго января в магазинах ничего не появилось, и третьего тоже, и пятого… Мы ходили, смеялись, и я как-то даже не задумывался, что системы-то больше нет, нет уже социалистических машин, которые привезут крупу, и некому давать им приказание привезти крупу, потому что нет больше обкомов и райкомов, да и просто неоткуда ее взять, крупу-то.

— В этой ситуации мы, размораживая цены, сознательно пошли на перевод подавленной инфляции в режим инфляции открытой, пытаясь при этом не довести страну до гиперинфляции, при которой цены формально свободны, но товара нет, потому что за деньги все равно никто ничего не покупает. И вся борьба моего правительства шла вокруг этого — структурных реформ, связанных с созданием частного сектора, создания рыночных институтов, которые бы наполнили прилавки…

Поэтому то, что мы тогда делали, принципиально отличалось от того, что делал Кавальо. Мы не вводили никакого валютного регулирования, да и не могли вводить: у Аргентины были маленькие валютные резервы, а у нас не было никаких, поэтому вводить валютное регулирование «не было оснований». И валютный курс у нас был плавающим весь 1992 год, регулировать его мы не могли, просто потому что нечем было. Не было для этого никаких инструментов. Тогда еще ничего не было…

Кавальо удалось быстро остановить инфляцию, либерализовать до определенной степени внешнюю торговлю. Но режим валютного регулирования — режим достаточно рисковый. Его прописывают только тяжелобольным. После него должны быть строжайшие диета и режим. Валютное регулирование предъявляет очень высокие требования к качеству экономической политики. Если государство отказывается от такого инструмента гибкости, как возможность девальвации собственной валюты, оно начинает зависеть от той валюты, к которой привязаны ее деньги. А вдруг эта валюта начнет резко расти? Тогда возникнут проблемы с конкурентоспособностью твоих товаров. Поэтому если ты уж вынужденно пошел на такой риск, у тебя всегда должен быть сбалансированный бюджет, финансовые резервы, очень осторожные заимствования на финансовых рынках, ясная ситуация в региональных финансах, гибкий рынок труда…

Трудовое законодательство Аргентины — оно же на самом деле муссолинневское, социалистическое. Потому что когда-то Аргентина была тесно связана с державами «оси». В Аргентине практически невозможно уволить работника при ухудшении конъюнктуры. Это делает предприятие менее адаптивным, создает дополнительные нагрузки на экономику, банковскую систему. Рынок труда нужно было либерализовать, а это непопулярное решение…

Развилка в Аргентине случилась как раз в середине 1990-х годов, когда Кавальо сказал: именно потому, что мы были вынуждены привязать песо к доллару, нам надо продолжать радикальные реформы — либерализовать трудовое законодательство, чтобы рынок труда стал гибким, мы не можем позволить себе бюджетные дефициты, большие социальные расходы и масштабные заимствования на внешнем рынке…

Иначе будет очень плохо. Но поскольку правящий класс в Аргентине весьма «дирижистский», то есть склонный к избыточным государственным интервенциям в экономике, ему отвечали: ой, не надо паниковать, все же нормально, все идет чудесно, экономика растет, давайте не будем повышать напряжение в обществе, зачем нам лишние конфликты?.. Тем более что радикальные реформы не дают эффекта сразу, они дают эффект в течение лет, а не месяцев. Поэтому в 1996 году Кавальо ушел в отставку. А дальше случилось то, что случилось. Дефицит бюджета в Аргентине составил 4 % и оказался критическим…

— Но 4 % — это же немного!

— Немного. Если бы не было валютного регулирования. Если бы был более мощный экспортный сектор. Если бы… Но выздоравливающей стране, сидящей на валютном регулировании, прописаны строгие диеты… У нас тоже в 1997–98 годах бюджетные дефициты были вроде бы отнюдь не запредельные! Совсем не запредельные… для страны с устойчивой рыночной экономикой, гибким курсом и длинной историей денежной стабильности. Но для России с Аргентиной эти дефициты оказались роковыми.

Дефицит очень быстро нарастал и приводил к такому же быстрому нарастанию задолженности, которая была вроде бы и не очень велика по отношению к ВВП, но слишком велика по отношению к объему экспорта. В условиях благоприятной конъюнктуры все это еще как-то проходило, а потом пришли те самые «плохие времена»: ухудшилась мировая конъюнктура, доллар резко укрепился, потоки капиталов на развивающиеся рынки резко сократились, и сразу же всплыло все то дерьмо, о котором предупреждал Кавальо — неупорядоченные финансовые отношения между федеральным бюджетом и бюджетами штатов, плохая налоговая система, бюджетный дефицит…

Обращу внимание: Кавальо ушел в отставку в 1996 году, а проблемы у аргентинской экономики начались в 1998 году. Об этом, правда, никто уже не помнит, как не помнят о предупреждениях Кавальо. Поймите, лечение страны методом валютного регулирования — это лечение запойного алкоголизма с помощью вшитой ампулы. Пока ты находишь в себе силы держаться — живешь. Сорвался — труп. И никакие уговоры «ну по чуть-чуть, ну по маленькой-то можно…» — не проходят. Так вот, Аргентина после ухода Кавальо стала «выпивать». Если бы не «ампула Кавальо», кризис разрешился бы опять высокой инфляцией, может быть, гиперинфляцией, и это было бы неприятно, но привычно. Теперь такого простого решения не было. Экономика привязана к доллару, песо не девальвируется! Займы в долларах, депозиты в долларах… Банковская система, привязанная к доллару, имеет огромные риски и может рухнуть. Так и произошло — когда доллар укрепился, все встроенные мины сработали.

В марте 2001 года всем разумным экономистам было уже ясно, что «больной неоперабелен» и что без той катастрофы, которую мы видели на телеэкранах, ничего сделать нельзя… Нельзя, потому что произошла политико-экономическая блокировка: не было уже решений политически возможных и при этом экономически спасающих. И пока не вспыхнет и не пройдет этап хаоса, битья витрин, после которого выйдет пар, пока не прольется кровь, не возникнет усталость от насилия, не появится и элемент национального согласия: ладно, давайте уже начинать строить жизнь заново…

Но, понимая все это, Кавальо тем не менее согласился в марте 2001 года возглавить экономику. Он пришел, пытаясь спасти то, что начал в 1991 году. Это был мужественный, но абсолютно самоубийственный поступок. Если бы он не согласился, если бы он сказал: друзья, это вовсе не та политика, которую я проводил, я из-за этого и ушел в отставку, а теперь, когда случился кризис, о котором я предупреждал, вы опять ко мне прибежали, чтобы я снова спасал… Нет, расхлебывайте сами… Это было бы политически правильно, и сейчас на Кавальо никто бы не валил вину за погромы на улицах. Но он пришел. Пришел доигрывать абсолютно проигрышную партию. И, естественно, оказался главным виноватым в глазах публики.

— А что он пытался сделать за эти несколько месяцев до катастрофы?

— Он пытался выправить положение в аргентинском бюджете — устранить потребность Аргентины во внешних займах, которая росла как снежный ком. Но это упиралось в огромные политические проблемы на федеральном уровне. Упиралось в проблемы, связанные с провинцией, потому что нужно было резко сократить расходы штатов. Упиралось в аргентинскую Конституцию…

Он пытался урезать высокие зарплаты и социальные привилегии бюджетного сектора, который в Аргентине очень коррумпирован и завязан на политическое лоббирование. В бюджетной сфере Аргентины очень много синекур — хорошо оплачиваемых, но малообязываюших должностей…

Он пытался найти выход из положения с формальной привязкой песо к доллару, не разрушая саму эту привязку. Вводя режим разных курсов для разных типов операций, пытаясь отвязать песо от доллара и привязать его к евро… Решения с экономической точки зрения спорные и показывающие, что он просто находился в безвыходном положении и хватался за любую соломинку.

Когда выяснилось, что все эти меры не приводят к результату, что капитал не верит в будущее аргентинской экономики и продолжает уходить, что это все скоро кончится полным коллапсом банковской системы, он пошел на замораживание вкладов и введение верхних пределов снятия. Это уже было жестом отчаяния и подписанием собственной капитуляции.

— Вы описываете Аргентину, а мне это отчасти напоминает Россию.

— В России все было по-другому, но параллели прослеживаются. Как в Аргентине в 1996 году, так и у нас в конце 1993 — начале 1994 года случилась политическая развилка. После трагических событий 3–4 октября, принятия новой Конституции, резкого усиления президентской власти внутри российской политической элиты обсуждался ключевой вопрос: а что теперь со всем этим делать? Ну да, мы создали рынки, ввели конвертируемую валюту, начали приватизацию. Дальше маячит колоссальный блок реформ, которые надо проводить, — сокращать бюджетные расходы и обязательства, начинать военную реформу, налоговую. Я считал, что все это надо делать немедленно, чтобы через несколько лет проявился эффект. А мне отвечали: ну и так уже общество устало, ну сколько можно всяких реформ, ну давайте отдохнем, дадим обществу успокоиться… Тогда Виктор Степанович сказал свои знаменитые слова о преодолении рыночного романтизма. И после того как стало ясно, что у политической элиты нет готовности к реформам, ваш покорный слуга в начале 1994 года ушел в отставку.

А к 1998 году с некоторым набором отличий российская ситуация оказалась близкой к аргентинской в 2001 году. У нас тоже была проведена денежная стабилизация. Правда, без введения фиксированного курса, но был валютный коридор. Россия прекратила финансировать бюджет путем допечатки денег, но при этом сохраняла довольно мягкую бюджетную политику — у нас был высокий дефицит бюджета и в 1996, и в 1997, и в 1998 годах.

— Я помню, коммунисты не пропускали тогда через Думу реалистичные бюджеты. Они же большие гуманисты за чужой счет. Хотели заработать на рубль, а потратить на два. Накормить пятью хлебами всех сирых и голодных. А чрезмерный гуманизм всегда рано или поздно оборачивается своей противоположностью…

— И тогда для финансирования этого «коммунистического» бюджетного дефицита стали использовать короткие долговые инструменты — ГКО. А для того, чтобы продавать ГКО, нужно привлекать иностранных резидентов. А иностранцам нужна уверенность в стабильности курса. Ведь валютный коридор возник не из каких-то там идеологических соображений, а как раз для того, чтобы вселить в иностранцев уверенность в том, что они получат свою прибыль на рынке ГКО, что государство гарантирует: проценты по ГКО будут выше роста курса доллара, вот смотрите — допустимый валютный коридор. А снежный ком процентов нарастал, нарастал…

— Надо было еще раньше, как предлагал Кириенко, девальвировать рубль, а не поддерживать его искусственно.

— Поддержка валютного коридора, валютные интервенции Центробанка на бирже — это не вопрос чьей-то доброй воли, а просто уже нет выбора. Если начинать потихоньку девальвировать рубль, иностранные инвесторы побегут с рынка. И не будут покупать ГКО. А если не будут покупать ГКО, из каких денег платить проценты по ранее купленным ГКО? Пирамида рухнет еще раньше. Нет, девальвировать нельзя, нужно гнать дальше. Тебя уже несет. Пока мчишься, ты жив. Пока все хорошо, проносит. А как только ухудшается ситуация в мире, происходит что-то, что спускает лавину.

У нас спусковым крючком были азиатский кризис, который привел к общему оттоку капитала с развивающихся рынков, и падение цен на нефть. В Аргентине спусковым крючком стало укрепление реального курса доллара и бразильская девальвация. И как в Аргентине к 2001 году выяснилось, что нет некатастрофического выхода из этого набора проблем, так и в России это стало ясно к 1997 году.

Вот на последнюю фразу о некатастрофичности я прошу вас обратить самое пристальное внимание. «Произошла политико-экономическая блокировка: не было уже решений политически возможных и при этом экономически спасающих», — сказал ранее Гайдар. И это совершенно типичный, я бы даже сказал, стандартный тип развития событий в кризисной социальной системе. Она ведет себя, как металлический образец в разрывной установке. Сопротивляется, сопротивляется, а потом — дынц! — лопнул. А был бы он резиновым, еще долго мог бы тянуться.

Если бы царизм мог внутренним решением и серией социальных мероприятий ослабить нарастающие внутренние напряжения в системе, глядишь, не было бы революции 1917 года. Если бы французский король мог серией реформаторских ударов «стравить» внутренние напряжения во Франции, не было бы Великой Французской революции. И это касается всех революций.

Почему же они случились? В верхах не было понимания нарастающей катастрофы? Было. Среди миллионов людей некоторая толика умных экспертов всегда найдется. И они могут понять происходящее и даже предложить главе государства серию решений. Беда только в том, что выполнить эти решения в старой системе не удается. Она — как инструмент — предназначена совсем для других операций. Это словно газовым ключом шуруп выкручивать. Для того чтобы провести серию реформ, нужно ущемить интересы того правящего класса, той группы людей, которая находится возле трона. Их может быть относительно немного. Но они близки к трону и их голос слышен, а влияние на управляющую персону огромно. Собственно говоря, сидящий на троне и есть часть этой системы, ее верхушка. И ломать систему для него — значит ломать основание трона.

А вокруг трона и этой относительно небольшой группки прежних руководителей давно уже бушует огромный океан иной общественной силы, которой старая система только мешает. Поэтому, как правило, старая система, до последнего цепляясь за рычаги управления, доводит котел до взрыва.

Горбачев был одним из немногих руководителей в истории, который начал демонтаж той системы, которая его вознесла и была под ним. Система партноменклатуры, сидящая на финансовых потоках, яростно сопротивлялась — вплоть до государственного переворота. Который бы, конечно, удался, если бы вокруг не бушевал ювенальный океан общественного недовольства, в котором уже зарождались новые элиты. Эти новые силы спасли генсека — но спасли только от пожирания старой партноменклатурой, старой системой. Однако, сломав эту старую систему, Горбачев повис в воздухе и рухнул вниз. А начни СССР реформы лет на тридцать раньше, начинателей просто сожрала бы система управления.

Поэтому обычно коренные социальные реформы проводятся только после бури, только после того как обломки старой конструкции оказываются окончательно сметенными взрывом. Но ликвидация какой ни на есть, а все ж таки системы управления повергает общество в хаос. Как правило, кровавый. В СССР кровавого хаоса не случилось только благодаря горбачевскому демонтажу, его политическое самоубийство позволило «спарашютировать» систему. И распад страны не привел к большой крови. А вот Югославия, например, сорвалась в серию гражданских войн…

Еще одно исключение, которое я вижу, — Китай. Там, в отличие от СССР, удалось демонтировать социализм не только без большой крови, но и без распада страны, хотя буря уже подымалась. Помните Тяньаньмэнь? Долго колебались, но потом ввели в Пекин армию, ввели танки. И предотвратили хаос…

В Аргентине и в других странах не было политической воли для проведения жестких реформ. Но политическая воля всегда появляется после периода хаоса, когда люди устают от пролитой крови и слез и внутренне соглашаются на авторитарную власть. Впрочем, о социальных распадах мы еще поговорим, а сейчас необходимо продолжить то, с чего мы начали, — разговор о деньгах.

Глава 7

Золотой нестандарт психического действия

Почему случилась катастрофа «Никсон-шока»? Первое, что приходит на ум: американцы всех обманули! Сказали, что каждому бумажному доллару соответствует определенное количество золота, лежащего в запасниках, а сами взяли и напечатали слишком много лишних денег. Мы эту типическую историю уже наблюдали на других примерах — во Франции с Джоном Ло, в России… Власти говорят, что деньги обеспечены, а потом оказывается, что не обеспечены! Нашлепывают столько денег, что золота не хватает. Люди эту фишку в какой-то момент просекают и кидаются бумагу на золото обменивать, а им — шиш!

Это понятно. Но вот мне интересно, зачем люди «кидаются обменивать»? Для чего им золото? Ведь мы видели, что золото обладает лишь относительной ценностью — если его становится слишком много, как это случилось в Испании, оно само начинает действовать так же, как допечатка лишних денег, — разрушает экономику. Перестает быть ценностью — во всяком случае, такой ценностью, какой было раньше.

Ясно, почему это происходит. Как уже говорилось ранее, золото само по себе — всего лишь металл. И условная ценность. Именно вековая привычка, пиастры капитана Флинта, мешочки с золотыми кругляшами на поясах купцов, золотые пещеры Аладдина и прочий культурный груз заставили де Голля и Хазина обратить свое внимание на золото. Сам по себе металл не нужен. Просто ощущение того, что одна шкала измерения (бумажный доллар) перестала быть надежной, заставило людей схватиться за другую шкалу. Надеж ность которой от людей практически не зависит — в силу природной редкости золота.

Условная ценность денег из драгметалла понятна на следующем примере. Когда в России, например, народ бежал от бумажных ассигнаций к серебру, люди ведь тоже не взвешивали монетки, пытаясь по их весу, исходя из курсовой стоимости металла, определить стоимость монет. Нет, стоимость монет была написана прямо на них. И являлась масштабом и для стоимости металла, из которого монеты были сделаны, и для прочих товаров — бумажных ассигнаций, хлеба, зрелищ… Стоимость металла не была отделена от стоимости денег, поскольку серебро и было деньгами. Сейчас она отделена. Возможно ли осуществить идею обратной привязки денег к золоту?

Некоторые граждане говорят, что золото нельзя в современном мире сделать основой валют просто потому, что золота на планете мало. Иными словами, разных товаров в мире теперь циркулирует столько, что совокупная стоимость этих товаров на порядки превышает стоимость всего мирового золотого запаса. Это наивные рассуждения. Дело в том, что сейчас золото на рынке оценивается только как металл, наряду с другими металлами — железом, платиной, кобальтом, кальцием… Но как только золото вновь будет назначено Универсальным Эквивалентом Ценности, его цена автоматически возрастет, и все совокупное золото станет равным по стоимости всей совокупной массе товаров.

Мир получит уверенность. Это хорошо, ведь мы помним, что экономика — это психология. Уверенность позволяет прогнозировать и планировать свои действия. Нам нужна уверенность, и мы ее получим, если, конечно, все согласятся считать Золото — Деньгами.

Но кто-то может не согласиться. И тогда в этой гордой стране не будут менять валюту на золото по первому требованию. И курс валюты этой страны будет плавающим. И тогда эта хитрая страна просто сможет печатать деньги. И по своему плавающему курсу покупать реальные, обеспеченные золотом деньги других стран. И менять их на золото. То есть, по сути, менять на золото бумагу. Как вам такой вариант?

Да, у таких стран валюта будет слабой. В отличие от твердых золотых валют. Но плохо ли иметь слабую валюту? Нет, слабую валюту иметь хорошо! Американцы давно и безуспешно выкручивают руки китайскому руководству, чтобы оно усилило свой юань, чтобы он окреп в сравнении с долларом. А китайцы не хотят: им выгоднее слабый юань. Слабая валюта позволяет развивать собственное производство. Помните, как в России после кризиса 1998 года резко выросли собственная промышленность и экономика? Когда рубль резко упал по отношению к доллару, стало выгоднее производить и экспортировать товары за рубеж. А экономика страны с сильной валютой начинает стагнировать — как это было в той же Испании, когда ее завалило твердой валютой из Южной Америки.

Это понятно? Ну, допустим, рубль завтра сильно упал. Допустим, за доллар дают не 30 рублей, а 100 рублей. У нас за сотню можно немного прокатиться на такси, купить несколько батонов хлеба, два-три пакета молока, раза четыре проехать на метро, приобрести кучу разных мелких предметов… А что вы купите на доллар в Америке? Да почти ничего.

Стодолларовый пустяк, привезенный из США, будет стоить у нас 10 ООО рублей. Дорого! Зато американцу на сотку в России можно будет славно погулять. Приятель из Израиля рассказывал, как к начале 1990-х приехал в Ленинград, разменял там на рубли сотню баксов и все никак не мог эту пачку потратить — деньги все не кончались и не кончались. Вот что такое твердая валюта! Ее хорошо иметь потребителю, приехавшему из богатой страны в бедную. Но производителю из богатой страны живется очень плохо. В его же собственном государстве его товары никто не купит — предпочтут дешевку, произведенную в стране бедной. Именно поэтому из богатых стран с крепкой валютой все производство и сбежало в страны недоразвитые. Дурно ли сие? Об этом разговор впереди.

Конечно, когда ситуация безвыходная, когда экономику разъедает инфляция, когда люди бегут от денег, вместо того чтобы бежать за деньгами, вот тогда укрепление валюты играет мощную стабилизирующую роль. Это как ситуация в Аргентине, которую Кавальо вытащил из пропасти. Он искусственно привязал песо к доллару. То есть «примасштабировал» ее к «внешнему фактору», не зависящему от его воли. Это то же самое, что хочет сделать в ситуации мировой гиперинфляции Хазин — принайтовить валюты к золоту, потому что золото не зависит от нас и его нельзя «допечатать». Весьма либеральное решение для патриота! Это называется «стопами Кавальо»…

Но мы помним из поучительной лекции Гайдара, что такая принайтовка — лекарство сильное, но опасное. Представьте себе, что валюта в какой-то стране с галопирующей инфляцией вдруг преобразилась и оказалась привязанной к золоту. Это резко оздоровит экономику. Гиперинфляционная смазка исчезнет, деньги перестанут проскальзывать мимо товара, произойдет резкое сцепление денег и экономики, и валюта потащит экономику, словно цепная передача. Страна получит мощный толчок к развитию. Люди поверят в новые деньги и побегут к ним. Но что будет дальше? Ведь рост экономики предполагает увеличение количества товаров и услуг! Под это дело надо допечатать денег, иначе начнется девальвация, что будет подтормаживать экономику. Это мы уже разбирали. Но ведь количество золота увеличить нельзя! Ведь мы специально выбрали в качестве масштабной величины такую, которая от нас не зависит. И что тогда? Опять отказываться от золотого стандарта или снижать содержание золота в одной купюре? И снова выслушивать вопли о том, что правительства «всегда обманывают население»?

На тот момент, когда я пишу эту книгу, мировая гиперинфляция еще не началась, хотя, борясь с кризисом, американцы напечатали столько долларов, что — мама не горюй! Специалисты спорят — начнется мировая инфляция или нет. С одной стороны, поскольку денег выпущено слишком много, она не может не начаться. С другой, многие вывели свои деньги из акций и прочих активов и положили их на депозиты, а тьма мелких игроков так просто сунули их в сейфовые ячейки. И сидят, выжидают. Основная масса населения тоже затаилась, ограничив потребление. Это естественное поведение в условиях неясности: «поэкономим лучше, непонятно, что будет завтра, годок-другой можно еще на старой машине поездить». Продажи упали.

А что это значит? А это значит, что замедлилась скорость денежных потоков в обществе. Вопрос, на сколько? Неизвестно. Но зато известно, что количество денег в экономике определяется не только товарной массой, которую эти деньги должны покрыть, но и скоростью денежных потоков, то есть «скоростью покрывания». Если деньги-вагончики, перевозящие товары, бегают быстро, их нужно меньше. А если они едут медленно, их нужно больше.

— Вот и пришлось американцам резко допечатывать деньги, потому что из-за замедления скорости денежного оборота нужда в деньгах резко возросла, — после некоторого размышления сказал мне один человек в высоком кабинете. — Допечатали, чтобы реальная экономика не схлопнулась до масштабов усохшего деньгопотока. Точнее, до тех масштабов, которые этот заторможенный поток денег может обеспечить.

Поймите правильно. Что означает фраза о замедлении скорости обращения денег? Почему люди стали меньше тратить? Ну, некоторые просто потеряли деньги. Их деньги были в ценных бумагах, которые обесценились. Человек думал, у него полно денег, а бумаги оказались неликвидными. Человек понял: денег-то (ликвидности) у него нет! Финансовый кризис — это прежде всего кризис ликвидности: недостаток денег, которых вдруг оказывается не столько, сколько все думали. То, что раньше людям представлялось деньгами — акции, недвижимость и проч., -вдруг таковым быть перестало. Акции упали в цене, недвижимость тоже… То есть допечатка новых долларов просто скомпенсировала общие потери. Да и то частично.

С другой стороны, в докризисном мире было слишком много денег, и гиперинфляции не было, поскольку лишние деньги затягивались в финансовые пузыри. Пузыри полопались. Это хорошо. Лишние деньги исчезли. Но банки потеряли активы, в которые вкладывались. Это плохо, поскольку именно банки и кредитуют производство. Вот американцы и напечатали денег, чтобы подбросить топлива в топку. Куда пойдут эти деньги — в пузыри или в реальный сектор? Если в пузыри, инфляции не будет. Но поверят ли люди в новые бумажные пузыри или потянутся к «вечным» ценностям? Кто-то поверит, кто-то потянется…

Однако деньги потеряли не все. Некоторые сидят буквально на живых деньгах и мучительно размышляют, во что их вложить, чтобы инфляция не поела, как моль шубу… Тот же человек из высокого кабинета, упомянутый мною двумя абзацами выше, рассказал, что один крупнейший банк страны практически умоляет его взять кредит:

— И я ребят понимаю, у них скопились огромные суммы, которые просто некуда вкладывать, чтобы платить проценты своим вкладчикам. Но в кризисное время я кредит брать не могу — некуда вкладывать: спрос сузился.

А ну как неприкаянные мировые деньги выплеснутся на рынок в поисках «вечных ценностей» — рудников, золота, работающих предприятий, товарных запасов… Начнется инфляция. Удастся ли эти деньги санировать, связав в каких-либо других обещаниях — например, в обещаниях американских «долгоиграющих» облигаций или новых пузырях?.. Сложно сказать. Но ясно одно: если когда-нибудь мировая инфляция приключится, ее рано или поздно нужно будет как-то тормозить. Способы мы теперь знаем — ограничение денежной массы и замена старых денег на новые.

Процесс этот порой происходит как бы сам собой, зарождаясь почти стихийно, буквально на местах. Так, например, в той же Аргентине в эпоху инфляции в некоторых частях страны местные власти стали выпускать местные деньги. Как утопающие хватаются за соломинку, так люди хватаются за все, что может напоминать прочную валюту, — даже за деньги, напечатанные местными предводителями. А что означают местные деньги? Фактически начало распада страны. Давно замечено, что во времена кризисов распадные тенденции усиливаются. И это сопровождается беспорядками.

Слишком «жидкая» валюта — нехорошо. Слишком твердая тоже. Инфляционные, «жидкие» деньги не стимулируют людей и не позволяют осуществлять долгосрочные проекты — только быстрые спекуляции. Инфляционная экономика начинает лихорадочно дрожать в предсмертных судорогах… Гиперинфляция — это бедность. Это оборванные люди, которые ходят с тачками денег, это бартер, откат к натуральному обмену и хозяйству.

Но и излишнее богатство, как нам показал пример Испании, тоже не есть хорошо. Кстати, России удалось избежать испанского варианта, причем совсем недавно. Когда в конце 1990-х нефть начала расти в цене, на страну пролился денежный дождь. Как на Испанию. Страна почти ничего не делала, только подставляла корыто под рог изобилия. Хлынувшие в страну деньги нужно было связать, чтобы не погубить экономику. И это было сделано — деньги связали в Стабфонде и вывели за границу.

Это было совершенно правильное решение. За которое правительству проедали плешь со всех сторон. Социалистические вопли раздавались из каждой вонючей подворотни: а давайте раздадим эти богатства пенсионерам! А давайте их еще как-нибудь потратим!.. К счастью, ума и смелости, чтобы противостоять этим шариковским воплям, у российского правительства хватило. И это была смелость того же рода, что была проявлена правительством при расстреле красного парламента в 1993 году.

У Кремля хватило ума и духа не загасить костер экономики, завалив его горой угля (денег). Ясно, что вброс ничем не обеспеченных денег просто раскрутил бы в стране инфляцию. А так их разместили под небольшой, но надежный процент. Ничего более надежного на тот момент в мире не было.

— А почему тогда эти деньги были выведены за пределы страны, а не вложены в экономику России? — и такие вопли порой раздавались. Придется попутно ответить и на них.

Смотрите. Наши предприятия действительно брали на Западе кредиты под больший процент, чем наше правительство разместило наш Стабфонд. И действительно, отчего бы Кремлю не давать нашим компаниям деньги Стабфонда в кредит? Зачем кредитовать чужие экономики? Но это лишь поверхностная точка зрения. Люди умные понимают глубже. А если предприятие кредит вернуть не сможет? А если вдруг в стране случится кризис, как это было в России не раз, и целая куча предприятий долги вернуть не смогут? Долг — это ведь проблема не того, кто должен, а проблема того, кто в долг дал. И если вдруг ударит кризис и окажется, что наши предприятия долги вернуть не могут, проблему получат не они, а Россия, которая из своего Стабфонда их профинансировала. Так лучше пусть проблемы возникнут у западных банков.

Все это понятно и из самых общих соображений: если вывод Стабфонда за рубеж в надежные активы есть способ спасения от ненадежности, то как же можно размещать свои резервы в том месте, удара в которое как раз и опасаешься? Если вы хотите спасти деньги от пожара, вряд ли станете хранить их дома, не правда ли?..

И еще один момент, вытекающий из всего сказанного. Когда говорят, что американцы обманывали всех, печатая «необеспеченные» доллары, как-то забывают, что доллары стали мировой валютой, то есть по факту их обеспечивало не только американское золото и вообще все американское достояние, но и достояние всего мира — всех тех стран, которые жадно тянулись к доллару. Американцы просто не могли не обеспечить мировую экономику зеленой кровью. Что первично — желание американцев доминировать с помощью своих долларов или потребность мировой экономики в Универсальном Эквиваленте?.. Желать чего-то можно сколько угодно. Но желания осуществляются только тогда, когда появляется практическая возможность их осуществить. Чем больше людей верило, что доллар чего-то да стоит, что это Настоящие Деньги, тем больше доллары и становились такими деньгами, поскольку к их обеспечению подключались туземные товары — нигерийская нефть, чилийская медь, южноамериканский кофе, египетские туристические услуги… Только потому американцам удавалось сбрасывать свою инфляцию в мир, что в других странах верили: доллар воистину крут. И пока верят, он реально крут. Таково влияние наблюдателя на реальный мир (о чем я, пожалуй, напишу когда-нибудь отдельную книгу). Экономика, как мы знаем, — это психология. Сегодня мировая психология сигналит, что «доллар — это зеленая пирамида» и она «скоро рухнет». Но таковы лишь сегодняшние настроения. Вчера они были иными.

Если люди поверят в ценность еловых шишек, они будут расплачиваться еловыми шишками. Нужно только внушить массам эту мысль. Нужно, чтобы мысль о ценности шишек, бумаги или золота одновременно возникла сразу во всех головах. Пока я один верю, что еловая шишка или вещество из таблицы Менделеева за № 79 — это Универсальная Ценность, они таковыми ценностями не станут. Но если вера в то, что шишки, зеленые бумажки или золотые кружочки есть самоценность, то есть ценны «сами по себе», озаряет всех, возникают условия для перетекания этих ценностей из рук в руки, словно электронов в металле, который вдруг оказался накрыт одеялом электромагнитного поля. Ведь еловые шишки всем нужны — все в это верят! И на механизме общей веры запускается механизм экономики. Люди, словно жонглеры, начинают перекидывать друг другу деньги, охотно их ловят. Доверие — ключевой момент экономики. А экономический кризис — это в первую очередь кризис доверия. Или, если хотите, кризис неверия.

Волшебную силу денег хорошо иллюстрирует следующий пример. Один дядя производит молоко. А другой дядя производит мясо или гвозди. Они друг с другом не знакомы и вообще живут в разных городах или даже странах. Но зато в их головах живет Вера. Вера в то, что зеленая бумажка с надписью «один доллар» есть Абсолютная Ценность и Мерило Всех Вещей. Иметь такую веру комфортно. Поскольку обменивать мясо на молоко, а гвозди на услугу парикмахера не совсем удобно: плохо понятно, сколько граммов мяса стоит стрижка полубокс и сколько дюймовых гвоздей нужно отдать за литр простокваши. Деньги облегчают обмен, приводя все к общему знаменателю.

Итак, между нашим производителем молока и производителем мяса электроном бегает тот самый «один доллар». Сначала доллар прибежал в лавку молочника, обеспечив производство и продажу одного литра молока. Через час от молочника он перелетел к производителю гвоздей, потому что молочнику нужно починить сарай. Так доллар обеспечил производство кило гвоздиков. Еще через некоторое время доллар перелетел к продавцу мяса, потому что гвоздильщик захотел кушать. Затем доллар попал к торговцу зеленью. Потом к продавцу электричества. А от него — к торговцу услугами (продавец электричества пошел в парикмахерскую и сделал себе, простите за выражение, педикюр). А потом настал вечер, и все легли спать — сытые, довольные и отпедикюренные.

Что произошло?

Всего один какой-то доллар — обычная бумажка, сама по себе никому не нужная, но с условной стоимостью в один доллар — за один день обеспечила производство реальных товаров и услуг на сумму в 7 долларов! Волшебство, да и только! Вот к чему приводит Вера. Вера людей в доллар. Она заставляет работать. Не глупое желание осчастливить человечество или хотя бы обеспечить сограждан товарами… Не стремление получить треугольный вымпел ударника капиталистического труда… Не кнут надсмотрщика… А простой шкурный интерес. И святая Вера.

Доллар же здесь — просто передатчик взаимодействия (помните, мы проводили ранее эту физическую аналогию)?

Вера в деньги в этом смысле чем-то напоминает веру в бога. Она предполагает наличие Абсолютной Ценности, а простой факт общественной договоренности в повседневной суете как-то ускользает от внимания отдельного человека. И реальность эту Веру вроде бы поддерживает: сегодня деньги принимают к оплате все, и завтра будут принимать. И только внезапно ударивший кризис может поколебать святую внутреннюю убежденность в самостоятельную ценность денег.

…Вера в доллары начала шататься не вчера. Помните де Голля, который предпочел металл бумаге? Его вера в доллар пошатнулась, он оказался в вере нетверд. Такое бывает. Жизненные реалии могут поколебать любую веру, если, конечно, мы говорим о разумных людях, которые внимательно отслеживают тенденции. Какие же тенденции можно отследить в современном мире?

«Доллар стал нестабильным». «Зеленая пирамида рухнет». При этом, что любопытно, совершенно неважно, стоят ли за этими мнениями «фундаментальные экономические реалии», как любят говорить экономисты, или это «голая идея» по типу тех психических эпидемий, которые охватывали людские массы в Средние века, — результат будет один.

Пара слов об этих эпидемиях, потому что вера в деньги или во что-то еще, если она касается всех, действительно напоминает психическую эпидемию.

Самой известной широкой публике психической эпидемией такого рода является «пляска святого Витта». В современной медицине так называется хорея (она же болезнь Гентингтона) — наследственное нервное расстройство, при котором у человека наблюдаются неконтролируемые судорожные движения конечностями, головой и туловищем, напоминающие какой-то дикий, страшный танец. А раньше пляской святого Витта называли массовые истерические помешательства. Подобные судорожные танцы отплясывали паломники перед статуей святого Витта в южной Германии XIV века. Считалось, что человек, поплясавший перед святым Виттом, излечивается от болезней и получает заряд бодрости на целый год. Помимо пляски святого Витта была еще пляска святого Иоанна.

Перед статуями святых дергались в диких танцах и пускали пену изо рта тысячи людей. Психическая индукция и вера в чудодейственность экстатической пляски были так сильны, что еще на подходе к статуе, возле которой дергались христианские фанатики, у паломников начинались непроизвольные судорожные движения конечностей. Которые усиливались по мере приближения к статуе.

Подобного рода психопатические эпидемии довольно часто охватывали средневековую Европу. Они накатывались волнами и были похожи в этом смысле на кризисы. В основе эпидемий лежало внушение и самовнушение. Именно психические эпидемии способствовали распространению тарантеллы в Италии. Эпидемия «тарантеллизма», как отмечает основоположник патопсихологии и рефлексологии невропатолог В. Бехтерев, «сделалась в полном смысле слова социальной язвой Италии».

Но, помимо танцевальных, были еще и эпидемии самобичевания. Историк XIV века рассказывает: «Беспримерный Дух самообвинения внезапно овладел умами народа. Страх перед Христом напал на всех; благородные и простые, старые и молодые, даже дети лет пяти бродили по улицам без одежд с одним только поясом вокруг талии. У каждого была плеть из кожаных ремней, которой они бичевали со слезами и вздохами свои члены так жестоко, что кровь лила из их ран». (Обратите внимание и запомните, в каком веке это происходит, позже мы увидим, что в этом веке вообще было много разных чудес…)

Порой людей охватывала эпидемия конвульсий. Французский профессор Луи Фигье так описывал одну из этих эпидемий: «Со всех частей города сбегались на Сен-Медар-ское кладбище, чтобы принять участие в кривляниях и подергиваниях… Вся площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц была занята массой девушек, женщин, больных всех возрастов, конвульсионирующих как бы вперегонку друг с другом. Здесь мужчины бьются об землю, как настоящие эпилептики, в то время как другие немного дальше глотают камешки, кусочки стекла и даже горящие угли… В другом месте женщины, растянувшись во весь рост, приглашают зрителей ударять их по животу и бывают довольны только тогда, когда 10 или 12 мужчин обрушиваются на них зараз всей своей тяжестью.

Люди корчатся, кривляются и двигаются на тысячу различных ладов. Есть, впрочем, и более заученные конвульсии, напоминающие пантомимы и позы, в которых изображаются какие-нибудь религиозные мистерии, особенно же часто сцены из страданий Спасителя… Среди всего этого нестройного шабаша слышатся только стон, пение, рев, свист, декламация, пророчество и мяуканье.

Король, получая ежедневно от духовенства самые дурные отзывы о происходившем в Сен-Медаре, приказал полицейскому лейтенанту Геро закрыть кладбище. Однако эта мера не прекратила безумных неистовств со стороны конвульсио-неров. Так как было запрещено конвульсионировать публично, то припадки стали происходить в частных домах и зло от того еще более усилилось. Сент-Медарское кладбище концентрировало в себе заразу; закрытие же его послужило для распространения ее.

Всюду на дворах, под воротами можно было слышать или видеть, как терзается какой-нибудь несчастный; его вид действовал заразительно на присутствующих и побуждал их к подражанию. Зло приняло такие значительные размеры, что королем был издан указ, по которому всякий конвульси-онирующий предавался суду, специально учрежденному при арсенале, и приговаривался к тюремному заключению. После этого конвульсионеры стали только искуснее скрываться, но не вывелись».

Вот еще одна цитата: «Они катаются по полу, терзают и бьют себя; их голова вращается с крайней быстротой, их глаза то закатываются, то закрываются, их язык то выходит наружу, то втягивается внутрь, заполняя глотку. Желудок и нижняя часть живота вздуваются, они лают, как собаки, или поют, как петухи; страдая от удушья, эти несчастные стонут, кричат и свистят; по всем членам у них пробегают судороги; они вдруг устремляются в одну сторону, затем бросаются в другую; начинают кувыркаться и производят движения, оскорбляющие скромность, принимают циничные позы, растягиваются, деревенеют и остаются в таком положении по часам и даже целыми днями; они на время становятся слепыми, немыми, параличными и ничего не чувствуют».

Тот же Бехтерев ставит диагноз: «Кто из лиц, знакомых с нервными болезнями, станет сомневаться в том, что здесь дело идет о припадках большой истерии, нередко развивающейся эпидемически?.. Подобного же рода эпидемии, хотя и в меньших размерах, наблюдались в разное время также и в других странах света. Об одной интересной эпидемии конвульсий, развившейся у индейцев… Особенности этой эпидемии состояли в том, что она развилась благодаря внушению одного волшебника, который наобещал торжественно встречавшему его населению, что отныне не будет надобности в труде, так как хлеб и все необходимое само придет к ним и будет вообще во всем полное довольство (социалист, не иначе! — А. //.). Эти обещания так повлияли на слушателей, что когда волшебник закончил, то оказалось, что все слушавшие его, особенно женщины, начали подвергаться дрожанию и сильным сотрясениям тела, после чего они бросились на землю и у них выделялась изо рта обильная пена».

И в России тоже были подобные эпидемии. Отсюда и возникло в русском языке слово «кликуша». Эпидемия кликушества (истерической одержимости) поражала порой целые губернии. Иногда проявления этой эпидемии были удивительными — она могла выражаться, например, в виде бесконечной и изнурительной икоты, которая поражала целые деревни. Но чаще выглядела так: «В хуторе Букреевском Екатеринославской губернии весною 1861 года на людях появилась болезнь, от которой заболевающие падают без чувств на землю и одни из них хохочут, другие плачут, некоторые лают по-собачьи и кукукают по-птичьи и в припадке болезни рассказывают, как они попорчены и кто еще через несколько суток будет поражен такою болезнью, причем некоторые из предсказаний скоро сбывались… Одна из недавних эпидемий кликушества развилась с чрезвычайной быстротой во время свадебного пиршества в селе Б. Петровском Подольского уезда Московской губернии. Начавшись с невесты, болезнь перешла затем к жениху и охватила 15 лиц, участвовавших в пире».

После революции, когда с православным мракобесием было как бы покончено, этот феномен принял другие формы. Те, кто читал мою книгу «Верхом на бомбе», возможно, вспомнят эпизод со сталинской демонстрацией, рассказывающий об аналогичной трансляции психической истерии в массах советских трудящихся, которые, увидев Вождя Нации, вдруг впадали в неконтролируемый и постыдный щенячий восторг.

Продолжим, однако, чтение Бехтерева: «Не подлежит никакому сомнению, что… почти во всех массовых церемониях, сопровождающихся воодушевлением участников, доходящим до степени религиозного экстаза, есть и другой фактор, приводящий к общественной заразе. Этот фактор есть внушение. Оно действует решительно везде, где дело идет об объединении группы лиц одними и теми же чувствами и мыслями и представляет собою не что иное, как непроизвольное прививание известных настроений, идей или действий».

Как видите, заразными могут быть не только конвульсивные припадки и общие настроения, но и общие мысли. Знаменитый «Крестовый поход детей» был вызван как раз подобной психической эпидемией, захватившей (и погубившей) тысячи европейских детей. Им всем вдруг приспичило идти в Палестину освобождать Гроб Господень. И они пошли. Это была даже не эпидемия, а целая пандемия, которая охватила 30 тысяч детей из разных стран!

Если люди массово верят в порчу, они кликушествуют. Если они массово верят в ценность зеленых бумажек или желтых кружочков, они с готовностью ими обмениваются. Если не верят — в панике бегут. На первый взгляд это совершенно разные вещи, но основаны они на одном — внутренней убежденности и транслируемости. Кликуша беснуется и кричит разными голосами, перегибается через спину и встает на макушку без помощи рук, потому что верит: в него вселились бесы, а бесы, как известно, заставляют человека вести себя именно так. В полном соответствии с верой он себя и ведет. Человек, верящий в ценность желтых кружочков, ведет себя не в пример спокойнее. Но только потому, что желтые кружочки — не бесы и не требуют беснований.

Однако нас больше интересуют не чисто истероидные, а именно экономические массовые помешательства. Многим известна, например, «тюльпановая лихорадка», которая охватила сотни тысяч людей в XVII веке в Голландии. Ну, а тем, кто запамятовал, напомню…

Тюльпан — цветок не голландский, его завезли в Нидерланды из Малой Азии примерно за сто лет до описываемых событий. И букет с тюльпанами, стоящий в вазе, был долгое время предметом статусным, элементом престижного потребления. Но по мере разведения цена на тюльпаны постепенно падала. И вскоре их уже могли позволить себе представители среднего класса.

Селекционеры вывели новые, необычные сорта тюльпанов, чем еще более подогрели к ним интерес. Мода на тюльпаны, словно пожар, охватила страну. Цена на редкие сорта начала расти. Луковица редкого сорта в 1623 году могла стоить как 10 коров или 35 свиней, а в разгар тюльпанового бума (1636 год), когда вся страна была охвачена тюльпановой истерией, стоимость одной луковицы достигала цены 46 коров.

Когда цены на тюльпаны начали расти, всех вдруг охватила самоподдерживающаяся мания — уверенность в том, что так будет продолжаться вечно. Это была настоящая психическая эпидемия! Люди знали, что луковицы тюльпанов всем нужны и что цена их растет. Она, и правда, росла год от года. Потому что все в это истерически верили.

Ну а раз цена растет, на этом грех не заработать! И если раньше продавались живые луковицы тюльпанов, что было не очень удобно, поскольку товар портящийся, то с 1635 года начали торговать «бумажными тюльпанами», то есть контрактами на поставку. Позже такого рода бумаги получили наименование фьючерсов. Иными словами, некто по контракту выкупал у фермера, выращивающего тюльпаны, весь его будущий урожай. И потом на бирже уже продавалась-перепродавалась-спекулировалась именно эта бумажка, которая ближе к урожаю росла в цене.

По сути, это был аналог денег. Впрочем, почему «аналог»? Это были самые настоящие деньги — до тех пор, пока все верили, что это — ценность. На контракт нельзя было ничего купить, как нельзя ничего купить на доллары у нас в стране, но в любой момент контракт (доллары) можно обменять на деньги и что-нибудь себе приобрести.

Иными словами, количество денег начало в Голландии нарастать лавинообразно. Но, по счастью, это не отразилось на товарах повседневного спроса: вся инфляция крутилась только в финансовом пузыре — в секторе продажи тюльпанов. Точнее, даже не тюльпанов, а тюльпанных фьючерсов.

В эти фьючерсы играли все — как у нас когда-то в МММ. Тележник покупал бумаги у крестьянина, тот продавал их дворянину, а последний — угольщику или трубочисту. Все уже давно забыли о самом предмете торга — тюльпанах, поскольку «бумажные тюльпаны» заменили собой тюльпаны реальные, как во времена Ло бумажные деньги заменили собой золото. Бумага оказалась удобнее реального золота и реальных луковиц.

В конце концов количество контрактов в стране на поставку луковиц в 20 раз превысило количество тюльпанов, которые страна физически могла вырастить. Но люди верили, что бумаги обеспечены реальными ценностями (тюльпанными луковицами) и что они будут только дорожать.

Многие, охваченные этим безумием, закладывали все свое имущество в надежде разбогатеть — дома, скотину, лодки… Конец был таким, каким и должен был быть, — крах. Когда «бумажные тюльпаны» аккумулировали в себе все свободные деньги в стране, затормозив производство и торговлю, биржу залихорадило, цены затряслись и рухнули. Десятки тысяч людей были разорены.

Результаты? Можно встретить утверждения, что тюльпановое безумие настолько подкосило экономику Голландии, что Англия в промышленной и торговой гонке вырвалась вперед…

Надо сказать, внезапные массовые помешательства и верования, охватывающие целые регионы планеты, не остались без внимания исследователей. И одним из первых начал изучать это явление человек с фамилией на букву «Ч». Если вы подумали про Чибрикина, то ошиблись. Чижевский — вот кто начал исследовать влияние солнечных циклов на случаи массового помешательства, эпидемии и кризисы еще в 20-е годы прошлого века. Впрочем, и Чижевский здесь не был первым. Как он сам писал, «многими врачами XVIII века также была замечена связь, существовавшая между явлениями природы и развитием тех или иных болезней. В начале века замечена связь относительно землетрясений, вулканических извержений, северных сияний и других явлений… Еще Д. Араго (кстати, наполеоновский любимчик — А. Н.) была предложена теория влияния химических агентов воздушной среды на появление холерных эпидемий. Затем М. Фарадей защищал мысль о влиянии на холерные заболевания известного состояния атмосферного электричества…»

Советская власть не оставила исследования Чижевского без внимания: лучшие годы своей жизни Чижевский провел в Карлаге. И в самом деле, разве можно было простить Чижевскому такие, например, слова: «Хотя подъемы и падения кривой возвратного тифа хорошо совпадают с соответствующими моментами в деятельности Солнца, некоторые из них также совпадают и с известными явлениями социальной и экономической жизни государства…» Или такие: «Вероятнее всего, все социальные и природные факторы объединены в один комплекс, влияние которого и выражается в прихотливом ходе кривой (солнечной активности)…» Это же никакой не марксизм!..

Вообще, я всем советую почитать книгу Чижевского «Земное эхо солнечных бурь». И именно потому, что это никакой не марксизм, а добротная наука — живой памятник человеческому интеллекту.

Основная заслуга Чижевского состоит в доказательстве того простого и ныне почти не оспариваемого факта, что солнечная активность коррелирует с психической, а через нее с экономической активностью людей — военной, революционной, финансовой и даже преступной. Скажем, в 1692 году по Англии вдруг пробежала аномальная «эпидемия» разбоев и грабежей со взломами. Франция времен Людовика XIV оказалась охваченной эпидемией отравле ний. А во времена его предшественника за № 13 произошла странная вспышка дуэлей. По Франции 1848 года прокатилась не менее странная эпидемия сексуальной разнузданности. Алогичные вспышки повышенной сексуальности случались и в иные времена. И всегда это совпадало с повышенной солнечной активностью.

Вот любопытные наблюдения историка Т. Бобровниковой касательно римских нравов во время революции I века до нашей эры: «Всех охватила какая-то легкомысленная бездумная радость, какая-то безумная жажда наслаждений. Были забыты стыд, честь, верность. Все веками копимые ценности были отброшены как ненужный хлам. Тот считался большим героем, кто больше развратничал. Словно угар какой-то нашел на всех. Такие явления обычно наступают после великой крови. Так было во Франции после революции 1798 года; так было в Англии опять-таки после революции в эпоху Реставрации; так было у нас во времена НЭПа. Так было и в Риме».

Чижевский объяснял это повышенной энергетикой, которую Солнце сообщает людям, вызывая подобные статистические эффекты. Что же касаемо физического механизма передачи воздействия, то его мы уже касались, будучи в Малаховке — в гостях у другого человека на букву «Ч»…

Почему мы вдруг вернулись к влиянию Солнца и массовым эпидемиям верований? Напомню, мы говорили о том, что совершенно неважно, есть ли «фундаментальные экономические основания» под изменившейся верой людей в доллар или это лишь «голая паника», — результат будет один. Потому что экономика — это психология. Ее топливо — доверие. Нет бензина — машина не едет. Если человек приложит палец к раскаленной сковороде, вздуется пузырь ожога. Но если человеку под гипнозом внушить, что холодный прут, которым коснулись его кожи, раскален, пузырь вздуется также. Потому что человек поверил в его раскаленность.

Несколько лет назад, в той самой желтой малаховской осени, тот самый Чибрикин делился со мной следующими соображениями… А надо сказать, о ту пору в Европе вовсю шли приготовления к введению евро, и люди уже мысленно прощались с гульденами и кронами, франками и марками, лирами и прикольными испанскими песетами с дырочкой посередине.

— Что будет с введением евро в одиннадцати европейских странах?.. — вслух размышлял мой собеседник. — Во все времена и у всех народов инфляцию раскручивала имеющая доступ к печатному станку руководящая группа для решения своих политических задач. У одиннадцати европейских стран общего правительства нет. Следовательно, нет и мотивов инфляции евро. Евро, по идее, будет самой крепкой валютой. Собственно, она и призвана занять вакансию золота. А люди так устроены, что всегда хранят трудовые сбережения в той денежной форме, которая наиболее стабильна. И стремительно избавляются от нестабильной. Как только за евро утвердится репутация стабильной валюты, от доллара США станут бежать. Причем бежать панически. Образуется положительная обратная связь: чем больше паника — тем больше бегство от доллара и его обесценивание и, соответственно, еще большая паника. Доллар — не жилец! Мир ждет второе издание «Никсон-шока», но уже в других, поистине циклопических масштабах: сегодня на земном шаре в наличном обращении находится 460 миллиардов долларов США, а в самих Штатах -150 миллиардов. В России по чулкам и банкам рассована третья часть беспризорных баксов. То есть у нас на душу населения приходится 768 долларов ввезенной валюты. (Эта цифра была действительна на момент нашей беседы. Перед кризисом — в середине 2008 года — на каждого россиянина приходилось уже 3500 долларов, ввезенных в страну. — А. Н.) У США будет тогда два варианта. Первый — погибнуть, утонув в инфляционной волне. Второй — отречься от зарубежных долларов. То есть «кинуть» весь мир. Это можно сделать, например, организовав быстрый обмен денег у себя в стране. И объявить все остальные бродящие по миру доллары сувенирами или пообещать когда-нибудь в будущем расплатиться по ним.

…Ну что сказать? Идея отказа от доллара и замена его на какое-нибудь «амеро», не нова. Про это нынче много говорят. Но дело в том, что отказ от доллара для Америки означает отказ от мирового доминирования, которое на долларе и базируется. Доллары — это щупальца американского влияния. А захотят ли другие страны после такого финта США утереться и использовать в качестве мировой валюты их новые деньги — амеро — это еще вопрос.

А что касается предсказаний Чибрикина о том, что введение евро вызовет массовое бегство от доллара, то они не сбылись. Доллары не потекли обратно в Америку и не затопили ее, а остались главным средством международных платежей и накоплений. Вообще, делать экономические предсказания — штука неблагодарная. Все упомянутые мною в этой книге глашатаи экономического Апокалипсиса — и мудрова-тый Хазин, и придумавший теорию максимального расширения капитализма Григорьев делали в разное время разные предсказания, раз за разом блистательно проваливавшиеся (я слежу за жизнью своих героев). Поэтому я в этой книге мелких предсказаний делать не буду. Моя книга не о том, что случится. А о том, чего не может быть никогда. Следите за мыслью…

Мир принципиально непредсказуем (вероятностен) по природе своей. И нефатальность эта имеет двоякую природу. В ее основе лежит квантовость, то есть та самая заложенная в фундамент мироздания Мировая Случайность, знакомая вам по моей книге «Апгрейд обезьяны». Это подкладка мироздания. А что у нас «с лица»? А с лица у нас наблюдатель. Тот самый, который влияет на мир самим фактом своего наблюдения.

Чтобы понять влияние наблюдателя на экономику, достаточно провести следующий мысленный эксперимент. Представьте себе биржу. На ней продаются и покупаются акции. Вас могут заманивать разные бизнес-школы, обещая научить тонкостям технического анализа и игре на бирже, но вы должны понимать, что все эти заманухи сродни обещаниям научить беспроигрышной игре в рулетку. Если бы кто-то умел предсказывать курс акций, зачем бы ему было собирать с вас деньги за обучение? Он бы собирал во сто крат больше, играя на бирже.

Но, допустим, у вас в голове родилась гениальная методика, как угадывать будущий курс акций. Что будет дальше? Вы начали выигрывать. Потом от широты душевной поделились этой методикой с самым лучшим другом. А он — со своей девушкой или начальником. А те, в свою очередь, с женами и тещами… Что будет с биржей по мере распространения методики? Ясно, что чем больший круг людей сможет предсказывать результат торгов, тем… хуже будет работать методика. В пределе — если все станут ясновидцами — биржу можно будет закрывать: никто не сможет на ней выиграть, потому что выигрыш одних обеспечивается проигрышем других, а проигрывать никто не будет.

Ну хорошо, а если вы не будете ни с кем делиться сокровенной способностью угадывать, а начнете играть сами, делая все большие и большие ставки? Будет то же самое. Вы начнете играть на бирже и зарабатывать все больше и больше. И когда количество ваших денег станет сравнимым с количеством денег, обращающихся на бирже, они своей массой начнут вносить помеху в ваши предсказания и в результаты игры. Иными словами, произойдет то же самое, что и в первом случае: только в первом варианте помеха начнет нарастать из-за роста денег за счет увеличения числа верно угадывающих игроков (с которыми вы поделились методикой), а во втором случае — за счет роста количества денег у одного угадывающего игрока.

А как же технический анализ? Как же все эти умные аналитики — хазины и Григорьевы, которые могут предсказать кризис, но не могут указать даже тенденцию изменения валютного курса на ближайшие полгода? Кризис — это падение монеты. Само падение предсказать нетрудно, понимая самые общие вещи о гравитации. Это «макрособытие». А вот падение монеты на орла или решку — это прогноз валютного курса, «микрособытие», практически квантовое. Его можно угадать, но нельзя предсказать со стопроцентной вероятностью. Таков мир, в котором мы живем, никто не виноват. Играющие на бирже предсказатели и пророки разного рода борются между собой в своих пророчествах и самими своими предсказаниями (видениями ситуации, взглядами на экономику) влияют на рынок. Своей психикой влияют.

Экономика в этом смысле — как квантовая механика. И даже хуже: в квантовой физике можно хотя бы математически точно предсказать вероятность наступления того или иного события. В экономике мы не умеем пока и этого. Экономика еще ждет своих Боров и Планков. Но, думаю, не дождется…

Глава 8

Волны и рябь

Ну что, продолжим плавание по залитым солнцем волнам экономических кризисов? Держитесь крепче, чтоб не укачало…

В XIX веке французский ученый Клемент Жюгляр открыл среднесрочные циклы в экономике, и они по какому-то странному совпадению оказались в точности равными самым известным солнечным циклам: их периодичность составила 11 лет. Эти циклы теперь так и называются — циклами Жюгляра.

Дальше — больше. Я уже упоминал мельком советского экономиста начала XX века Николая Кондратьева, который открыл длинные (полувековые) циклы экономической активности, которые, конечно же, совершенно случайно совпали с известными астрономам циклами солнечной активности.

Так же, как и Чижевского, социалистическая советская власть щедро наградила Кондратьева за его труды: в 1938 году он был расстрелян в Суздальском политизоляторе… А ведь мог бы жить! В 1924 году Кондратьев был в служебной командировке в США, и там старый друг — выходец из России — призывал Кондратьева остаться в США и читать лекции студентам. Кондратьев отказался — все ему, как маленькому, хотелось в патриотизм поиграть, пользу Родине принести…

На сегодняшний день экономической науке известны, помимо кондратьевских и жюгляровских, 15–20-летние циклы Кузнеца, 3–4-летние циклы Китчина и проч. Вообще, влияние космической ритмики на земную жизнь во всех ее проявлениях (в том числе экономических) — чертовски интересная область, которая всегда привлекала внимание исследователей.

Как вам научная работа с таким, например, названием: «Динамика основания монастырей в Европе и России и солнечные циклы». Звучит? Автор, С. Петухов, пишет: «Сравнение показывает, что ряд пиков основания монастырей совпадает с пиками солнечной активности». Сравнивая частотные спектры индексов основания российских православных монастырей, он обнаруживает целую группу циклов: 80, 58, 43, 31, а также 26,7 и 22,8-летние. После чего меланхолично отмечает: «Они почти копируют частотный спектр солнечной активности, содержащий периоды 85, 57, 43, 29, 24,5 и 21,5 года… Важными являются 80–90-летние периоды, проявляющиеся в климатических циклах, а также период около 60 лет, обнаруживающийся для ряда экономических и социальных ритмов, а также 22-летний цикл, встречающийся в экономике».

Любопытно, что не только возникновение монастырей подчиняется Солнцу, но и основание городов — как средневековых европейских, так и древнегреческих. Правда, пики возникновения последних приходятся не на максимумы, а на минимумы солнечной активности, но механизм этого явления автору ясен: «Это могло бы объясняться контрастным влиянием потеплений/похолоданий на сельское хозяйство Средиземноморья и лежащих к северу от него районов Европы».

А вот, например, что пишут другие авторы — В. Кузьмин и Н. Галуша в работе «Взгляд на закономерности смены научных парадигм»:

«Динамика момента импульса Солнца как интегратив-ной характеристики общего состояния Солнечной системы является представительным индикатором наиболее существенных преобразований в фундаментальных знаниях, технологиях, социально-экономическом и политическом развитии мирового сообщества. Последний минимум момента импульса Солнца был пройден в 1990 г. и характеризует начало очередного этапа развития цивилизации. (События этого периода истории, думаю, читателям напоминать не надо. — А.Н.)

Момент импульса минимален, когда центр Солнца проходит близко к центру масс Солнечной системы. При аномальных прохождениях момент импульса Солнца отрицателен, так как скорость меняет знак. Нормальное прохождение центра Солнца относительно центра масс Солнечной системы бывает каждый раз, когда Юпитер и Сатурн оказываются по разные стороны от Солнца на одной прямой. Прохождение бывает аномальным, когда к Сатурну присоединяются Уран и Нептун. Центр при этом отклоняется к Юпитеру, что и приводит к аномальному прохождению. Момент импульса Солнца существенно меняется во времени, что должно влиять как на само Солнце, так и на планеты Солнечной системы…

Насколько значимо такое влияние, видно из данных, где рассчитанная динамика момента импульса Солнца сопоставлена с изменениями русла р. Хуанхэ в Китае. Река имеет два русла и периодически меняет одно русло на другое, устья которых отстоят друг от друга на 1100 км. (При смене русла происходит затопление территории, находящейся между руслами.) Из приведенных данных видно, что смена русла происходит во вполне определенных фазах динамики момента импульса Солнца (очередная смена, как следует из расчетов, произойдет через 1500 лет).

…Если рассматривать достаточно длительные интервалы времени (типа астрономических) и время формирования жизни и человечества на Земле, то единые системы ритмов внешней среды и сложных систем становятся очевидными. Примером таких эффектов служит корреляция положений планет-гигантов и солнечной активности. Механизмы влияния солнечной активности на земные процессы в настоящее время представлены бурно развивающимися научными направлениями.

Степень синхронизации планет при их движении относительно Солнца задает иерархию длительностей временных ритмов. Например, 25 539 лет (синхронизация планет-гигантов) соответствует периоду прецессии земной оси и определяет наступление ледниковых периодов; 140–179 лет соответствует периоду типа «парада планет» (проявлен в солнечной активности и в ритмах исторических процессов); 60 лет — синхронизация планет до Сатурна включительно (представлена климатологическими ритмами и циклами конъюнктуры Кондратьева в экономике); 11-летние циклы солнечной активности соответствуют периоду обращения относительно Солнца наибольшей из планет Солнечной системы — Юпитера и находят отражение в многочисленных процессах на Земле. Известны как более длинные, так и более короткие ритмы…

Анализ результатов расчетов, проведенных в связи с историей климата Земли в голоцене, то есть начиная с десятого тысячелетия до н. э., показывает, что эпохи аномальных прохождений соответствуют теплым и влажным периодам и тем самым благоприятны для развития биосферы. Максимальный геофизический катастрофизм идет в противофазе с аномальными прохождениями и сопровождается мини-ледни-ковыми периодами. Благоприятность эпох аномального прохождения находит отражение и в развитии человечества. Наиболее ярко выраженное аномальное прохождение за последние 20 тысяч лет (10 тысяч лет до н. э.) приходится на важнейший геологический рубеж — начало голоцена. Именно тогда завершился большой ледниковый период. В это время фиксируются первые следы производящего хозяйства, земледелия и скотоводства — началась эпоха мезолита (среднего каменного века). Эта эпоха завершилась переходом к неолиту, который начался в седьмом тысячелетии до н. э., то есть в эпоху следующей серии аномальных прохождений.

В пятом тысячелетии до н. э., во время очередной серии аномальных прохождений, достижения неолита распространяются в географические районы с менее благоприятными условиями, в частности, в Европу. Следующий период аномальных прохождений связан с возникновением первых великих цивилизаций Египта, Шумера, Индии, Китая. Отсюда историками датируется начало Древнего мира. Далее следует цикл, в котором аномальные прохождения не сформировались. Он приходится на эпоху античности. В 303 году н. э. центр Солнца практически совместился с центром масс Солнечной системы. В периодизации истории именно здесь начинаются Средние века. Начало Новой истории — 1640 год — хронологически совпадает с первым аномальным прохождением в последующей серии.

Динамика импульса Солнца относительно центра масс Солнечной системы выявляет значимые периоды типа «парада планет» длительностью 179 лет. Так, с периодом в 179 лет в последней серии аномальных прохождений зафиксированы 1632, 1811, 1990 годы. Последняя серия аномальных прохождений продлится до 2500 года. Крупные геофизические катастрофы следует ожидать на рубеже XXXII и XXXIII веков».

Прошу прощения за длинный отрывок… О том, что мир сегодня стоит на пороге больших перемен, сейчас говорят многие, не только процитированные авторы. И Фукуяма об этом писал, предрекая конец истории, и знаменитый футуролог Тоффлер. Так что Хазин в своих прогнозах о коренном переустройстве мира не одинок. Вопрос только в том, в какую сторону повернет мир — в сторону свободы личности или туда, куда зовут нас кликуши Апокалипсиса, удержаться от цитирования которых я просто не могу. Иначе будет нечестно:

«Я убежден, что после Кризиса мир ждут трудовые армии и социальная справедливость, ибо только так мы сможем выкарабкаться из того ужаса, в который нас вверг капитализм».

«В ближайшие 2–3 года страна перейдет в режим военного положения и мобилизационной экономики».

«Трудовые армии, трудолюбие, отказ от философии эгоизма, всяческих гламуров и Домов-2, военная дисциплина — вот что нужно стране…»

Об идиотских прогнозах социалистов и прочих интеллектуально недостаточных особей, коих в эпохи осложнений появляются мириады, поговорим позже. Отмечу только, что в кризисные времена количество крыс, саранчи и прочих паразитов тоже растет. Ну, а про эпидемии и эпизоотии вы и сами помните, не зря же я вам про Чижевского говорил.

Возможно, кому-то рассказ о природных катастрофах в книге о кризисе покажется неуместным, а смешение в одной пробирке экономических кризисов и природных колебаний — эклектичным и притянутым за уши. Мол, мухи отдельно, а котлеты отдельно. Начали говорить об экономическом кризисе, так и говорите о нем. А зачем приплетать сюда реку Хуанхэ с ее переменчивым течением и проч. А затем, друзья мои, что на этой планете все так интересно устроено, что природные циклы порой совпадают с экономическими. Совпадение ли это чистой воды? Или же человечество — всего лишь часть более колоссальной природной системы?

Тот же Кондратьев отмечал рост изобретательской активности в отдельные периоды своих длинных экономических волн: «В течение примерно двух десятилетий перед началом повышательной волны большого цикла наблюдается оживление в сфере технических изобретений. Перед началом и в самом начале повышательной волны наблюдается широкое применение этих изобретений в сфере промышленной практики, связанное с реорганизацией производственных отношений».

И добавлял: «Мы абсолютно не склонны думать, что здесь дано какое-либо объяснение причин больших циклов». Это мужественная оговорка. Дело в том, что экономисты любят объяснять циклы, в том числе и длинные кондратьевские, чисто человеческими, точнее, технологическими причинами, поскольку они никогда не поднимаются над рамками своей науки, не взлетают к солнцу, подобно Икару Чибрикину. И немудрено: они ж не физики. И не климатологи. Поэтому в глазах экономистов все просто: исчерпывается запал инноваций, человечество за полвека вырабатывает потенциал заводов и прочей инфраструктуры (почему именно за полвека, кстати?.. — на этот вопрос узкие экономисты не отвечают), и экономика начинает буксовать, требуя новых крупных заводов и прочего такого, сделанного уже на ином технологическом уровне, — жаждет воплощения в металле новых изобретений. Вот они и появляются, как по заказу.

Поясню чуть подробнее. Изучая динамику крупнейших и наиболее развитых экономик своего времени (Франция, Англия, США, Германия), Кондратьев обратил внимание на то, что цены, процент на капитал, объемы внешней торговли, объемы производства базовых товаров (уголь, сталь) колеблются с периодом примерно в 50 лет (иногда в литературе дают диапазон 40–60 лет). О ту пору капитализму была всего пара сотен лет от роду, поэтому длинные циклы успели совершить ко времени исследования всего несколько махов. Но пытливому глазу хватило и этого. Справедливости ради отметим, что Кондратьев не один был такой внимательный. Английский экономист Вильям Беверидж независимо от Кондратьева тоже обнаружил странные колебания приведенных цен на пшеницу с периодом в 54 года. А за полвека до Кондратьева и Бевериджа английский же экономист Хайд Кларк высказал догадку о существовании полувековых циклов мировой экономической конъюнктуры.

Ученые спорили с существованием подобных циклов. Они говорили, что короткий срок жизни капитализма не дает необходимой точности. (Кондратьев пользовался статистикой всего за 150 лет.) Разве можно по трем-четырем волнам делать какие-то выводы? Может, это всего лишь случайность? Тем более что экономика — не математический маятник и ее колебания носят более размытый и расплывчатый характер — провалы и пики могут гулять на несколько лет в обе стороны, быть выше или ниже.

Сомнения отпали, когда уже в наше время появились работы, в которых прослеживаются большие циклы доинду-стриальной эпохи. Так, например, Томпсон и Модельски насчитали как минимум 20 больших экономических циклов за последние 11 веков. Причем, как отмечают другие авторы, «инновационные волны в технике и организации производства могут быть прослежены и раньше, в неолите и даже в палеолите…» Иными словами, речь идет о колебаниях творческой, изобретательской активности людей, которая, как любая психическая активность (мы уже хорошо знаем об этом), зависит от солнечных циклов и отражается на экономике.

Помимо перечисленных ученых, длинными циклами занимались также ван Гелдерен, де Вольфом, А. Гельфанд, М. Туган-Барановский, А. Афталион, В. Парето, М. Ленуар, Ж. Лескюр… Толпа народу, короче. И все они пытались эти циклы как-то объяснить. Правда, не поднимаясь над экономикой, а находясь внутри нее, то есть внутри самих циклов. А это — как описывать корабль из машинного отделения… Тем не менее такая «машинная» точка зрения закрепилась среди экономистов.

Немец Йозеф Шумпетер в середине XX века связал существование долговременных экономических колебаний с внедрением разных технологических инноваций. Этот взгляд вкратце выглядит так.

Экономика развивается циклами, которые иначе еще называют технологическими укладами. Уклад есть некий общий образ жизни. Имеется в виду, в первую очередь, технологический образ жизни цивилизации, который, изменяясь сам, тянет за собой постепенное изменение и культурного образа жизни — обычаев, отношений между людьми, политических надстроек… Уклад рождается, развивается, достигает пика и потом отмирает.

На сегодняшний день выделяют четыре уклада. Первый, который длился примерно с 1785 до 1835 год, — текстильный уклад. Ткацкий станок определял тогда политику и развязывал войны. Человечество овладело ткацким станком, приводимым в движение энергией падающей воды, начало строить текстильные фабрики, и это было величайшей технологической революцией, изменившей облик экономики. Массовое производство — основа потребительского общества!

Отвлекаясь, скажу пару слов об этом столь ненавидимом коммунистами, патриотами и прочими традиционалистами «потреблятском обществе». Они хотят сделать общество непотребительским. Чтобы люди думали не о том, как потребить побольше разных разностей, а кинулись писать стихи и думать о высоком, космос осваивать… Правда, зачем его осваивать, не имея в прицеле потребление, не очень понятно, но бог с ним. Короче, духовные потребности, по мысли этих «технологических христиан», должны преобладать над нормальными. Увы, все их попытки построить «непотребительское общество» всегда проваливались и будут проваливаться, ибо противоречат физике нашего мира. Человек — существо имманентно потребляющее. Не потреблять и не выделять он не может. Человек, который ничего не потребляет, уже через минуту-другую теряет сознание, а через четыре минуты его мозг умирает от гипоксии.

Такова, повторюсь, физика всех живых систем, которые находятся в устойчивом неравновесии с окружающей средой. На поддержание этого самого термодинамического неравновесия, которое иначе называется жизнью, расходуется энергия. Она потребляется и тратится — как отдельным человеком, так и обществом в целом. Поэтому непотребительского общества, о котором грезят социалисты и прочие зеленые и красные, построить в принципе нельзя: это противоречит законам природы. Общество всегда будет потребительским, вопрос только в количестве и качестве потребляемого.

Потребление — основа жизни. Соответственно, сама жизнь есть перманентное потребление, и качество потребления определяет качество жизни. Можно ли обойтись без еды? А без лекарств? А без мобильных телефонов? А без мобильных телефонов с Интернетом? А без мобильных телефонов со спутниковой навигацией? А без мобильных телефонов с цветным экраном? Можно. Но зачем? Без кислорода, как мы видели, тоже можно обойтись. На пару минут. Но зачем себя ограничивать в том, что жизненно необходимо или облегчает жизнь, делая ее более комфортной, приятной и радостной, повышая тем самым качество жизни.

Я уж не говорю о системной ошибочности такого подхода, которую вполне доступно расписал в других книгах, например, в «Судьбе цивилизатора». Перечтите на досуге… Ладно, едем дальше.

Второй технологический уклад, который длился с 1830 по 1890 год, — транспортный. Он был основан на массовом строительстве железных дорог и появлении пароходов. Быстро перемешаться на огромные расстояния получили возможность миллионы людей, и это ударило по традиционному крестьянскому образу жизни и мировоззрению сильнее, чем что бы то ни было ранее в истории цивилизации. Старый мир был взломан, как река ледоходом!

Третья волна, улегшаяся в период с 1880 по 1940 год, основывалась на электрификации. Роль электричества переоценить трудно. Оно не только позволило с помощью электромоторов, которые являются базовым элементом всей современной индустрии, развить тяжелую промышленность, но и явилось основой для создания принципиально новых систем связи — мгновенных: проводных и беспроводных. То, чему положил начало быстрый транспорт, на качественно ином уровне продолжили телеграф и телефон. Теперь во многих случаях просто не было нужды перемещать живых людей на большие расстояния с целью передачи сведений, достаточно было пересылать голую информацию. Информационное смешение и взаимопроникновение культур ускорилось на порядки. Льдины старой деревенской культуры, взломанные железными дорогами, теперь мощно крошились информационными потоками.

Четвертая волна (1930–1990 годы) — нефтяная. Нефть — удобная в доставке, накоплении и порционировании разливная энергия. Плюс «вытекающий» из нефти принципиально новый класс материалов — пластмассы. Трактора и комбайны, революционизировавшие сельское хозяйство. Автомобили, полностью изменившие облик мира и повысившие независимость человека от общества, индивидуализирующие его.

…И все это, между прочим, сопровождалось кризисами! Теми самыми кризисами, которыми нас теперь всех пугают, обещая падение в бездны первобытности и полускотского существования. Кризисы, конечно, болезненны, спору нет, и в этом мы еще не раз убедимся. Но есть такое выражение в медицине — «кризис миновал». Без кризиса нет выздоровления.