Я, ангел Аврилов Константин
– Ничего, потерпишь. Тем более я всегда подскажу. Только постарайся меня слышать... Опять матери напакостить захотела?
– Да ну ее... Понимаешь, ангел, мне совсем незачем жить. У меня был человек, которого я любила, но его теперь нет. Ты должен знать. Всем от меня что-то надо, только мне надо другое. Но его нет. И я одна.
– Ты не одна, я с тобой.
– Правда? И тебе от меня ничего не надо?
– Просто живи. Я подстрахую. И всегда буду рядом.
Она еще что-то хотела спросить, но дверь вышибли. Вбежали охранники.
Овечку вынули из воды, стянули запястья, укутали, били по щекам, не давая засыпать, вливали коньяк сквозь сжатые зубы, и когда примчалась бригада врачей, Тина крепко держалась в теле, которое обмотали проводами и трубочками, накачивая свежей кровью с коктейлем лекарств. Только тогда Виктория Владимировна отошла в сторонку и позволила разрыдаться. Ее ангел все пропадал где-то.
Восседая на Мусике, Тиль радостно наблюдал, как один за другим оживают экранчики вариантов. Покосился на перышко, и хотя не помнил точной цифры штрафных, но, кажется, чуть-чуть уменьшилась. А может, и нет, теперь – наплевать. Ему впервые понравилось быть ангелом.
Поиграв мышцами и ничего не ощутив, Тиль подошел к зеркалу, надеясь выяснить, что разглядела овечка. Отражения не было. Он повертелся так и эдак, но не нашел даже тени себя. Ангелы невидимы в зеркалах, какая досада. Тогда заглянул через плечо, но там обнаружились кожаные накладки комбинезона. Даже контур исчез.
Из любопытства Тиль сунулся в зеркало. На той стороне начинался темный свод, выложенный серыми плитами, такой древний, что паутина свешивалась лоскутами. Дул промозглый ветер, издалека скрежетал ржавый металл, чья-то смутная тень метнулась и исчезла. Ангел ощутил, как тоска и печаль шевелящимися лапками ползут по коленям. Он испугался и выпрыгнул в комнату.
Здесь было куда лучше, суетились врачи, бледная овечка мирно лежала в кровати, принесли Мотьку, которого Виктория Владимировна обняла, как ребенка, и нацеловывала пушистую морду. Здесь было понятно. А что находилось там, знать не хотелось.
Для надежности уточнив варианты, Тиль оседлал Мусика, чтобы проветриться на Том свете, как вдруг понял, что совершил непростительную ошибку: не успел договориться с овечкой. Она ведь так и не знает, как понимать команды. То есть советы. Вот обида, такой шанс упущен.
Но перышко считало иначе, не заметив ляп ангела.
XVII
После пятой клиентки Толик проникся безграничной уверенностью, что разбирается в женщинах, как механик в моторе, научившись включать, разгонять, тормозить, где надо смазать, а когда и выпустить пар. При всем многообразии причесок и брильянтовых украшений дамы рулились до удивления одинаково. Как будто внутри у них несложный механизм, к которому нужен правильный ключик.
Мастерство управления приносило, кроме дохода, глубокое удовлетворение, сродни тому, что переживали открыватели новых земель или законов квантовой физики. Но чем дольше Толик имел дело с человеческим материалом, тем слабее пылал. Управлять женщинами становилось скучно. Выбрав жертву, он точно знал, какие слова скажет, что она ответит, как пошутит и что будет потом. Отклонения случались, но лишь подтверждали правило, и после несложного виража, зажигавшего азарт побеждать, общение сворачивало на проторенную колею. Вскоре рутина соблазнений погребла окончательно.
Профессионал болеет особой хворобой, которую трудно понять стороннему: привычное узнается ему по-иному. Так, стоматолог видит не улыбку, но качество зубов, режиссер – не фильм, но монтаж кадров, а повар в прекрасном олене намечает бифштекс. Толик страдал не меньше, пытаясь познакомиться с симпатичным объектом как простой парень, которому глянулась девица. Но стоило завести контакт, получив поощрительную улыбку, что-то щелкало, и вместо симпатичной мордашки проступал женский механизм, овладеть которым было парой пустяков и двух коктейлей.
Когда Толик понял, что подхватил опасный вирус, было уже поздно, процесс зашел слишком далеко, приговор огласили: он не сможет влюбиться искренно. И что совсем худо – не поверит, что в него кто-то влюбится на самом деле. Чтобы справиться с печальной участью, пробовал заставить себя быть влюбленным. Получалось неказисто. Кое-какие девицы клялись в чистой и светлой, но он знал: дурман профессиональных навыков.
Последний шанс был с Аленкой. Пытаясь стать мужчиной, мечтающим об уютном гнездышке и крепкой семье, так заигрался, что на какой-то миг поверил и перед отлетом в Испанию обещал вернуться, чтобы построить жизнь с ней. Но как только засучил рукава для большой работы, начисто забыл все. Оказалось – не зря. Девочка сама пыталась юлить и рулить.
А если бы Тина?
Тиль попробовал осторожно примерить овечку на жизнь, стараясь разобраться, как бы вел себя Толик, если бы повстречал богатую наследницу, да хоть в том же кафе, но его призвали.
– Ангел Тиль!
Витражные окна красили разноцветьем мозаичный пол, отражаясь в зеркалах противоположной стены, потолок узкого коридора насквозь покрывала роспись с множеством фигур среди облаков. Под ней прохлаждалась парочка в смокингах.
Лихо завернув Мусика, так что из живого мотоцикла полетел бы дым паленых покрышек, Тиль поздоровался:
– Я здесь, чего кричишь.
Лица ангелов не знакомы. Ему приветливо улыбнулись и даже изобразили нечто вроде церемонного поклона придворных.
– Счастливы приветствовать такую известную личность! – возвестил ангел с роскошными усами под грозным изгибом носа. – Это большая честь для нас! Исключительно! Волшебно!
– Зачем призвали?
– О, месье Тиль! Приносим глубочайшие извинения! – другой ангел, отличавшийся почти женственными чертами, извивался в дворцовом поклоне. – Мы вынуждены были оторвать вас от многотрудных дел по причине исключительно деликатного свойства. Поверьте, мы искренно сожалеем, что вынуждены были поступить так. Но обстоятельства сильнее нас, так сказать.
– Для начала позвольте представиться! – Усатый изобразил, что срывает шляпу и обмахивает ею сапоги. – Ангел Полвторого.
– А я имею часть представить вам ангела Полтретьего, – другой изящно повторил номер с воображаемой шляпой. – К вашим услугам, месье. Располагайте мной, как вам будет угодно.
Тилю было угодно невежливо огрызнуться:
– Зачем призвали?
– О, месье! Крайняя необходимость, поверьте, ничто иное! Мы с Полтретьего задумали устроить поединок, жестокую и беспощадную дуэль, так сказать. Для поединка ангелов, как известно, нужен арбитр, который рассудит. Арбитры, разумеется, не должны знать, ни в коей мере, ни одного из сражающихся ангелов, чтобы быть объективным. Таковы правила. Согласны принять на себя сколь почетную, столь и трудную миссию?
Пистолетов или шпаг не обнаружилось. Любопытно, как ангелы собираются накостылять друг другу. Такой опыт пригодится, мало ли что. Ему уже хотели разукрасить ангельский лик. Бедный Ж-ангел, как он понимает ее теперь, жаль, извиниться нельзя. В общем, Тиль был не против посудить.
Ангелы рассыпались в затейливых комплиментах, какие могли родиться в куртуазном веке блестящего короля-солнца, пока Тилю не надоело, и он потребовал приступать, раз уж им жизнь не дорога, или чем они там собираются рискнуть. Дуэлянты отмерили шаги, развернулись, уперев руки в боки, и обменялись решительными взглядами.
– Огонь! – крикнул Тиль первое, что пришло на ум, не заботясь о дуэльных традициях. Познав мировую литературу, ничего хорошего в поединках чести он не видел.
Ангел Полтретьего изящно приподнял руку:
– Выпад: моя овечка – самое омерзительное существо. Врет матери, что работает допоздна, на самом деле – ходит на вечерние сеансы в кино!
Ответил Полвторого яростно:
– Туше: моя овечка – самое отвратительное создание. Врет подругам про многочисленные романы, на самом деле у нее не было мужчины более двух лет!
Удар был сильным, но Полтретьего устоял и перешел в контратаку:
– Моя овечка посещает сайты знакомств и уже назначила встречу втайне от матери!
– Хо-хо! – нагло воскликнул Полвторого. – Моя овечка собирается на отдых в Турцию и там подцепить, кого придется!
– Моя овечка готова бросить мать ради первого встречного!
– Моя овечка готова лечь в постель даже с уродом!
– Моя втайне копит деньги, чтобы сделать операцию по увеличению груди!
– Моя овечка покупает секс-игрушки!
– Моя занимается мастурбацией в ванне!
– А моя – пьет, когда мать уезжает из дома на выходные!
Бой выдался трудным, поединщики изображали тяжелое дыхание, но вмиг успокоились, обратив взоры надежд к рефери.
– Ну, как? – спросил Полтретьего с верой в беспристрастность.
– Кто победил? – добавил Полвторого.
Ангелы искренно ждали веского слова.
– Победа – это что? – уточнил Тиль.
– Ну, разумеется, чья овечка хуже! У того и победа.
– Так чья более ужасная, месье?
– Моя или Полвторого?
Нагло ухмыльнувшись, Тиль крикнул:
– Моя! – и сгинул.
Ярко-красное пятно обнаружилось среди рощицы слишком поздно. Настойчиво и беспрекословно подзывал начальственный пальчик. Подогнав Мусика на почтительное расстояние, молодой ангел неумело скрючился, изображая поклон члену Милосердного трибунала. Торквемада расплылся в сочной улыбке:
– Как успехи, коллега? Не забыл про футбол? Овечка жива-здорова?
А ведь сеньор Томас наверняка знает, не может не знать, и все равно делает вид, что рад-радешенек. Хитрый как змей. А еще ангел. Или кто он там.
– Овечка пока жива, а вот штрафных – полная куча. Одной вечности не хватит разгрести. Радуйтесь. Как дело провалю, куда сошлете?
Торквемада загрустил:
– Я тут ни при чем.
– А кто? Дон Савонарола или уважаемый герр классик постарались?
– Не печалься, Тиль, таковы правила, – он сочувственно вздохнул. – Может, утрясется.
– Хрен вам, а не утрясется! – остатки почтения развеялись в дым, желание лезть на рожон снова закипело. – Сидел бы спокойно в аду, жарился помаленьку и горя не знал бы. Так нет, кое-кто пренебрег служебными обязанностями, а расхлебывать – мне. Потом овечку подсунули, которая норовит на себя руки наложить, так что древо судьбы еле держится...
Кардинал выпучил глаза:
– Ты видел... то есть уже научился видеть древо судьбы? Не ожидал, вот это талант. Может, и овечку спас?
– Не один раз, между прочим. Только благодарности никакой – штрафные набавляются. Пока еще ни одного не списали. Это как понимать? Даже не знаю, сколько выдержу. Просто бешеная телка, то есть овечка. То норовит вены вскрыть, то на шоссе играет в камикадзе.
– Ты удивительный ангел, – кажется, на самом деле восхитился Торквемада и вдруг присмотрелся к темечку молодого ангела, где пребывало перышко. – Ничего не хочешь сказать?
– Про штрафные? Да, их много...
– Не то. Овечка... Она видела у тебя крылья?
Тиль начал объяснить, что девица пребывала не в лучшем состоянии, практически на грани жизни и смерти, ей что-то померещилось, он потом проверял – за плечами ничего не выросло. Торквемада остановил властным жестом:
– Отвечай прямо: видела или нет?
– Видела.
Толстяк схватил его руку, стал трясти, как колокольчик, и приговаривать:
– Ах, мальчик, какой молодец! Великолепно! Какой умница! Белиссимо!
Освободив колыхаемую часть тела, хоть и мертвого, Тиль строго спросил, что это значит, неужели пару-другую вечностей добавят.
– На своем опыте ты познал, что овечки слепы и глухи, не умеют видеть и слышать поводыря. Ангелы мечтают о крыльях, но проводят много вечностей, пока улыбнется удача и овечка узрит их. Удача достается редким. Тебе не просто повезло, это фантастическое, небывалое везение. Чтоб молодой ангел, почти кадет, смог так...
Восхищение сеньора Торквемады выразилось краткими аплодисментами.
Тиль смутился, но вида не подал:
– А что это дает?
– Почет и уважение.
– Можно поменять на пару тысяч штрафных или пропуск на Хрустальное небо?
– С этим не шутят, ангел! – прикрикнул Торквемада, но смягчился. – Это большая честь. Носи их достойно, юноша.
За плечами по-прежнему было пусто, Тиль решил воспользоваться моментом:
– Сеньор Томас, раз я такой исключительный, могу просить вас об услуге?
– Все, что в моих силах!
– Как сделать, чтобы овечка меня слышала? Или хоть как-то понимала, что от нее хочу. То есть советую. А то жать на прямую кишку не всегда получается.
– И этому научился? Сам? – От удивления, казалось, лопнет красный кафтан. – Прав был Гессе, наверно, не зря ты здесь...
– Так что делать?
Приблизившись, Торквемада хитро подмигнул:
– Как насчет футбола?
– Заметано.
– За сердечко... – выдохнул кардинал и отпрянул, словно могли подслушать враги.
– Что-что?
Упитанные пальчики изобразили пинцет, который жмет.
– Аккуратно! При этом шепни, что желаешь. В самое сердечко шепни. Только об этом – никому, особенно сокурсникам. Тайна между нами. Проболтаешься – сразу влеплю И.Н. Понял?
Как же сам не догадался. Вот они – и кнопка, и рычаг в одном. Ведь так просто и очевидно. Хватался за все, что ни попадя, в дерьме измазался, ну, теоретически измазался, а про сердце забыл. Не ангел – растяпа, одним словом.
– Что ж, проверим, – заявил Тиль, слегка обнаглев. – А крылья когда получу?
Торквемада отмахнулся, как от мухи. И пропал.
Стеклянный глаз линзы уставился не мигая, почти упираясь в кончик носа. Тиль отшатнулся и дал Мусику задний ход. Открылась широкая труба, сужавшаяся до маленького окуляра. Телескоп, нацеленный на молодого ангела, был старинной работы, на прихотливой подставке с изящным основанием. Технический раритет располагался на столике с такими истонченными ножками, что следовало ожидать неминуемый хруст. Однако мебель была сложена прочно, что позволяло сносить массивную шкатулку, обитую стальными уголками, и локти невысокого господина в шелковой курточке.
Астроном повернул телескоп дулом вверх и мрачно произнес:
– Вот, значит, какой вы, сэр.
Лица, более подходящего ангелу, трудно вообразить. Вьющиеся локоны, спадающие до плеч волнами, отточенные, чуть суховатые черты и поразительный взгляд. Тилю показалось, что его выпотрошили, как лягушку, до самых винтиков души, и собрали обратно. Такой удивительной силой обладал незнакомец. Впрочем, не совсем незнакомец. Его портрет был в школьном учебнике. Тиль не мог вспомнить в каком.
– Не вздумайте спрашивать про яблоки, сэр, а то быстро разочарую.
– Про какие яблоки? – не понял Тиль, думая, что испытают на знание райских реалий.
– Отлично, сэр! – Астроном снисходительно улыбнулся. – Наконец найдено полезное свойство безграмотности. Надеюсь, не в обиде, сэр.
Не то чтобы Тиль совсем не обиделся, но приятный образ как-то сразу потух. Подумаешь, сидит с телескопом и важничает, да кому интересны занюханные астрономы. Неужели на самого Коперника нарвался? Впрочем, других Тиль все равно не знал.
– Не долго, но нам предстоит общаться, – заметил кудрявый. – Вас, сэр, насколько известно, зовут Тиль? Отлично. Можете называть меня Ньютоном, сэр, просто Ньютоном, без чинов, сэр.
Ну, конечно! Его портрет висел в кабинете физики, в самом углу. Когда Толик шел к доске на очередную казнь, это суровый взгляд настраивал на неизбежную двойку. Что делать, физика не попала в список любимых предметов. Впрочем, как и все остальные. Зато теперь жажду знаний можно насытить одним глотком.
– Сэр Тиль, кажется, за крыльями? – Ньютон отстукивал пальцем по столику, отчего телескоп мелко подпрыгивал.
– Кажется, да.
– Какие предпочитаете?
Толик попросил модели Сикорского.
Ньютон звонко хлопнул по ляжке, обтянутой белой лосиной:
– Нет, господа, реклама – хуже безграмотности. Ну, скажите, дорогой сэр, зачем вам крылья Сикорского? Вы знаете, чем они отличаются от крыльев Да Винчи или от крыльев Сухого? Или от крыльев Райт? А может, от Фокке Вульфа? Что же молчите?
Стыдно, как на уроке, когда учитель приводил его в пример образцового незнания физики, приговаривая: «Темнота – залог здоровья». Тиль окончательно смутился:
– Мне все равно, любые подойдут.
– Конечно, любые, сэр! – Ньютон приблизился, чтобы осмотреть Мусика. – А с таким великолепным механизмом они вовсе не нужны. Может, откажетесь?
– Ни за что.
– Откуда такая решительность, сэр? Что это? Страсть полета? Желание славы и признания? Знаете, что с ними делать? Я заинтригован.
По школьному опыту Толика ангел знал: если приперли к стенке – дави на жалость.
– Да, я не знаю, что с ними делать. Я вообще ничего не знаю, что полагается ангелу. Как котенок слепой тыркаюсь. Оказался здесь случайно, ничему не обучили, кинули, как в прорубь, и сказали: «Плыви, мальчик». Вот и барахтаюсь, как могу. Потому что у меня всего одна вечность. И больше не будет. Вот так, сэр, можете смеяться. А то, что вы открыли три каких-то закона и еще всемирное тяготение, до сих пор помню. Давайте крылья, уже хоть какие, меня овечка ждет. А если нет, прощайте...
Тиль развернул Мусика на изготовку. Однако Ньютон предложил стул, взявшийся из ниоткуда, и миролюбиво заметил:
– Не стоит обижаться на одинокого старика, сэр Тиль. Знаете, как скучно познать все законы мироздания и движения небесных тел, а обсудить не с кем. Как назло – ни одного академика к нам не попадает. Позвольте всего-то парочку вопросов?
Усевшись на хлипкое сооружение, Тиль не смог отказать.
– Что вы хотите, молодой ангел?
– Овечку вытянуть, то есть спасти.
– Зачем?
– Чтобы попасть на Хрустальное небо.
– А что вам там делать?
– Это уже третий вопрос, сэр Ньютон.
– Ну что вам, жалко, юноша, такая любопытная беседа завязалась. Будьте милосердны к основателю современной физики, которая замучила вас в школе.
– Говорят, там хорошо, все ангелы мечтают попасть.
– А лично вам, сэр, для чего Хрустальное небо?
– Вечный кайф на вечном торче, – повторил Тиль слышанное от Витьки. – А если честно – не знаю.
Ньютон смахнул телескоп со стола и довольно потер руки:
– Отлично, сэр Тиль. Позвольте кое-что рассказать. Вы, конечно, помните, что физикой я занимался скорее как хобби, в основном посвящал усилия алхимии и неким тайным наукам, за что и расплачиваюсь. В одной древней рукописи я нашел удивительную легенду. Желаете узнать?
Тиль проверил перышко: все было спокойно.
– Легенда столь редкая... – начал Ньютон, откинув роскошный локон, – ...что более мне не встречалась. Называется «Легенда о великом алхимике».
«В одном княжестве, славном на все Средние века наукой и университетами, жил знаменитый алхимик, которого звали Великий. В те времена не было иного алхимика, чье слово имело столь значительный вес. Его мнение считалось беспрекословным авторитетом, внимать которому полагалось с трепетом почтения. Слава его разрослась до пределов, когда не так важно, что на самом деле совершил он в науке алхимии, которая, как известно, досталась нам от халдейских мудрецов.
Однажды ночью к нему постучался начальник стражи, прося срочно явиться в княжеские казематы. За бродяжничество арестован некий голодранец, он отказывается отвечать на вопросы, пока не поговорит с Великим алхимиком, дескать, специально явился в город для встречи со знаменитостью. Ученому мужу было лень, и он попросил отложить до утра – мало ли поклонников хотят его видеть, это не причина срываться от теплого очага. Но капитан настаивал: завтра поутру бродягу казнят по закону княжества, а он желал сообщить нечто важное.
Великий алхимик нехотя отправился в тюрьму. Его провели в одиночную камеру, где на куче гнилой соломы сидело человеческое существо в лохмотьях, разукрашенных следами грязи и запекшейся крови, худое, как обглоданная кость. Странно, что жалкий оборванец получил отдельную камеру и сумел уговорить главного стражника быть гонцом. В каземате царил жуткий смрад. Желая поскорее отделаться, Великий алхимик заткнул нос и сердито спросил, ради чего понадобился бродяге.
«Значит, ты Великий алхимик, брат?» – спросил нищий.
«Как смеешь обращаться ко мне подобным образом, несчастный!» – рассердился знаменитый ученый.
«Но ведь мы служим одной науке, значит – братья».
«Ты алхимик?» – презрительно вымолвила знаменитость.
«Не такой великий, как ты, но кое-что умею».
«И что же? Варить навоз?»
«Расскажу тебе, брат, но позволь спросить: за что обрел столь громкий титул?»
Великий алхимик увидел чистое и открытое лицо, со следами побоев. Сомневаться в наивности пленника было невозможно. Он ответил:
«Я прощаю дерзость, потому что ты чужестранец. Итак, знай: я издал более ста трудов по алхимии, защитил три докторских диссертации, избран действительным членом пяти академий, и еще десять мечтают заполучить меня!»
«Это все?» – с удивлением спросил нищий.
«Что же еще нужно?!» – закричал Великий алхимик.
«Ты получил философский камень?»
Вопрос не застал Великого алхимика врасплох:
«Мы делаем большие успехи в постижении тайн философского камня и уже значительно продвинулись. Впереди годы трудов, эксперименты, поиски, ошибки и свершения».
«А что сделал ты, чтоб получить ребис?»
«Читал лекции, проводил семинары, ставил эксперименты».
«И это все?»
«О, глупый нищий, называющий себя алхимиком. Неужели не знаешь, что никакого камня нет и быть не может. Это иллюзия. Она нужна, чтобы мы могли заниматься любимым делом. Князь знает, что его ученые заняты делом, народ знает, что мы ищем, даже инквизиция знает, что мы не занимаемся недозволенной магией. И все счастливы потому, что мы его не нашли. Если бы в одно несчастное утро я вышел из лаборатории с философским камнем, это обернулось бы страшной бедой!»
«Почему же?»
«Золота стало бы вволю, люди перестали бы болеть и ходить в церковь, потому что им больше нечего просить: у них было бы здоровье и деньги. Какой князь захочет иметь подданного, обладающего такой силой? Если бы мы получили философский камень, его бы следовало немедленно уничтожить. Нельзя воплощать мечту. Люди станут несчастными и убьют того, кто отнял у них мечту, воплотив ее. Что ты хотел мне сказать?»
Нищий разжал ладонь: в отсветах тлеющего факела зажглась рубиновым огнем прозрачная капля не больше слезинки. Пленник тронул ею стальные кандалы – появилась золотая полоска. Бросил каплю в миску, взболтал и капнул на засохшее полено. Деревяшка покрылась молодой листвой.
«Но как?» – в ужасе прошептал Великий алхимик.
«Это совсем не трудно».
«Ты всемогущ! Почему бродишь в лохмотьях, а не живешь в роскошном дворце?» – поразился Великий алхимик.
«Что в нем делать?»
«А наслаждения! Ты можешь позволить себе все, что в силах вообразить человек!»
«Что в них толку?»
«Но ведь ты можешь обрести бессмертие!»
«Какой от него прок?»
«Получить могущество и не пользоваться для себя?!»
«Дело в том, брат, что камень требует неумеренной платы за свое обретение».
«Расскажи! Открой секрет, и обещаю освободить тебя. Что за плата? Надо принести человеческую жертву? Я прав?»
«Камень забирает любовь. Ты будешь любить только его».
«Всего-то?! – Великий алхимик расхохотался. – Если бы у меня был философский камень, я бы сто раз отказался от такой ерунды!»
«Возьми». – Нищий протянул рубиновую слезинку.
«Ты отдаешь философский камень? Что хочешь взамен?»
«Скажи, что любить его будешь ты».
Великий алхимик проговорил клятву, схватил камень и выбежал из темницы. Рано утром нищего повесили на городской площади. Он смеялся, пока на него надевали петлю. А когда вздернули, на лице его осталось маска полного счастья».
– Что стало с Великим алхимиком? – спросил Тиль.
– Не может умереть, но и не может расстаться с камнем. Так и бродит оборванцем.
Ньютон следил за притихшим ангелом и вдруг открыл шкатулку, извлек хрустальное перышко и приложил к вороту комбинезона.
– Поздравляю с обретением крыльев, сэр Тиль.
Ничего не случилось, ничего не почувствовал, даже легкой тяжести за плечами. Но каким-то необъясним образом понял: у него крылья. И увидел себя как бы со стороны.
Крылья на загляденье: белые, сверкающие, без единого перышка, наполненные светом, струящиеся, как шарфы летчиков-асов Первой мировой. Незабываемое зрелище. Он стал неотразим. И похвалиться некому.
– Простите, сэр, это какая модель?
Телескоп нацелился в белую сферу, на которой не светилось ни единой звезды:
– Хотели модель Сикорского, сэр Тиль? Носите достойно. Других нет.
Надо же, и совсем не похожи на золотые игрушки из рекламы. Хорошо, что они такие, так намного лучше. Эти Тине могут понравиться, а те было бы стыдно вытаскивать из-за спины. Иногда приятно, что реклама врет.
Разглядывая со всех сторон, Тиль так понравился себе, что захотел немедленно предстать перед овечкой в новой красе. Мотоцикл под ним и крылья за плечами – что может быть проще.
XVIII
Худенькое тельце затерялось в белом пространстве одеяла. Запястья перехватывали толстые обручи бинтов, словно у боксера с ринга, провалившиеся щеки покрыли желтые разводы, заостренный нос разукрасился мертвенной бледностью. Вернувшись издалека, Тина пребывала в глубокой апатии и покорности всему, что над ней сделают.
Виктория Владимировна отказалась перевозить дочь в клинику, в спальне был устроен передвижной госпиталь. Установилась стойка приборов, контролирующих биение жизни в десятках параметров, возвышалась капельница с набором разноцветных баночек, рядом дежурила медсестра.
Наслаждаясь ролью спасителя, на кровати развалился Мотька, с любопытством рассматривал мигающие лампочки, световые червячки бегающих данных и капающие растворы. Внезапно кот насторожился, шерсть стала дыбом, зашипел и стремительно сгинул.