Я, ангел Аврилов Константин

Толик не очень любил чужие откровения, вернее – на дух не переносил соплей и жалоб, но ангелу, видимо, положено сносить терпеливо. Все-таки одноклассник, надо быть в контакте. И потому рассыпался в уверениях искреннего интереса.

Пилот мрачно сообщил:

– Я в полной растерянности.

– Это ты на самолете в гору заехал? – вдруг ляпнул Тиль.

897-й резко обернулся:

– Знаешь почему? – спросил он с таким надрывом, что стало ясно: исповеди не избежать. – Ее звали Доллорес. Ведьма с черными волосами и бешеным взглядом. Около нее увивались все богатенькие, на разные лады перья распускали. А у меня ничего не было. Я стоял в стороне и только смотрел. И это ей понравилось, она решила выбрать меня назло всем: достанусь тому, кто меньше всего достоин. Я дал слово, что она ни в чем не будет нуждаться. Я хотел стать истребителем, но ради нее пошел в гражданскую авиацию, учился и работал за троих. Чтобы у нее было все. Когда окончил летную школу, мы поженились. Я стал летать на дальних пассажирских. Возвращался, Доллорес встречала, говорила, что любит. Только ей все время было мало денег. Тогда я устроился в частную компанию возить туристов. Денег хватало, но дома перестал бывать. Виделся с ней раз в неделю, не чаще. Я очень хотел детей, но Доллорес сказала, что спешить не стоит, сначала кредит на дом, машину и что-то там еще. Я все терпел. Потому что любил ее, потому что верил, что она меня любит. И вот как-то раз возвращаюсь раньше обычного – рейс отменили – и вижу: она собирает чемоданы. Я спрашиваю: что случилось, любимая. Доллорес говорит: у нас все кончено. Оказывается, пока я летал, она бурно крутила роман с каким-то продюсером. И сегодня они уезжают в Лос-Анджелес. Ей ничего не надо, оставляет все, просит развод и чтобы ее простил и нашел свое счастье. Я не стал ее убивать, ушел в гостиницу. И сразу попросился на рейс, была не моя очередь. Село пять американок, раскрепощенные, богатые, свободные дамы, пили и орали, как ненавидят мужчин, и какие те подонки, и как их надо проучить, вытянув все деньги и соки. У меня в голове что-то замкнуло. Заложил вираж и пошел на ближайшую гору. Чтобы их всмятку. Чтобы не принесли горя таким же простым парням, как я. Чтобы очистить от них землю. Вот как.

Надо бы выразить сочувствие или подставить дружеское плечо, но опыт Толика был на стороне лихого продюсера. Такие, как этот летчик, рождены, чтобы носить украшение оленя. Толик много постарался для победы животной справедливости. Одни работают, другие – имеют. С этим ничего не поделать. Малыш попал под раздачу, и его совсем не жалко. Чтобы не казаться равнодушной свиньей, Тиль выжал:

– Отомстил, значит, герой? Так о чем печаль?

– Я был у Доллорес, – мрачно сообщил ангел-кадет.

– Уже покорила Голливуд?

– У нее есть ангел. Скажу по секрету: он позволил увидеть досье.

– Понятно...

– Нет, Тиль не понятно, – неудавшийся истребитель разошелся. – Все пять лет, что Доллорес была со мной, она наказывала себя за глупость, которую сделала. Понимаешь? Я был ее наказанием. Она заставлял любить меня. Я отдавал ей все сердце, все мысли, все силы, верил, что наша любовь – это самое светлое, что может быть. А на самом деле был машиной зарабатывания комфорта. И больше ничего. Доллорес симулировала любовь. Даже в постели. Знаешь, как она кричала подо мной? Я был не просто дураком, я был слепым щенком, которого водили на поводке. Я не нашел даже искры любви. Одно желание. Это так больно. Я презираю их всех.

Похожие мыслишки бередили Тиля, но в этом он не признался бывшему рогоносцу, а лишь похлопал по плечу:

– Ничего, брат-ангел, всякое бывает. Нам же сказали, что молодому ангелу в досье любимых заглядывать не стоит.

Про рубиновый камешек и спрашивать нечего – все и так ясно.

Неторопливой походкой подплыл капитан. 898-й насвистывал песенку, пребывая в отличном настроении. Выбрав скрижаль, удобно приземлился и потянулся:

– Как дела, коллеги?

– Отлично, – ответил Тиль за двоих. – Проветрился?

– Великолепно! Фантастика! Неподражаемо!

– Досье видел?

898-й приложил палец к губам:

– Это большой секрет. Не вздумайте болтать герру Сведенборгу.

Как по команде послышался стук трости, из-за пригорка показался парик в буклях, а под ним и весь господин учитель. Сведенборг раскачивался так, словно хромал на обе ноги. Лицом мрачен, брови скошены, барометр настроения показывает бурю.

Ангелы-кадеты подскочили и встали в стойку «смирно», Тиль замешкался, но вытянулся, как остальные.

– Мег’завцы! Бездельники! Тг’утни! – рявкнул учитель, еще одолевая пригорок. – Как стоите, олухи! Смиг’но! Г’уки по швам, глазами есть! Я вам покажу бездельничать!

Палка с мордой льва описала круг в опасной близости носов. Тиль невольно отшатнулся. Заметив, Сведенборг взъярился:

– Ангел-кадет... тьфу,... Тиль! Как ангел должен поступать со своей овечкой?

– В каком смысле?

– Штг’афной! За что ангел получает штг’афные?

– Я не знаю, герр...

– Штг’афной!... Ангел-кадет 897-й! Отвечать!

– Ангел получает штрафные, если овечка не следует должному! – браво отрапортовал летчик, недавно печальный.

– Ангел-кадет 898-й! Как ангел опг’еделяет лучший выбог’ для овечки?

– По своему усмотрению, герр учитель! – горел усердием капитан.

Сведенборг погрозил палкой и гаркнул:

– Мег’завцы! Слюнтяи! Недоучки!.. Сесть!

Буря стихла внезапно. Озверевший учитель принялся мирно теребить подбородок, борясь с размышлениями. Никто не смел шелохнуться.

Сведенборг вдруг улыбнулся беззащитно и растерянно:

– Потрачена жизнь на то, чтобы написать тома про небеса и ангелов. Казалось, мне являлась сама истина. А ведь я, мальчики, был слеп, как старый крот. Ну, откуда мог знать, как попадают в ангелы. Откуда мог знать, что ангелами становятся отниматели жизни: солдаты, бандиты, хирурги, акушеры абортов, охотники, киллеры, грабители, полицейские, мясники, террористы, спецназовцы, генералы, банкиры, надзиратели, палачи, самоубийцы, ковбои, снайперы, водители, адвокаты и прочая шваль. Как можно было догадаться, что им суждено отбывать не в месте, которое Там называют «ад», а здесь, у нас. Кто мог знать, что расплата за отнятие чужой жизни будет так чудовищно велика. Ведь это пикантно, не находите, господа?

Ангелы-кадеты переглянулись, но поддакнуть не смели.

– Ведь в этом есть особая прелесть. Вот, например, ангел 17-89, называвшийся овечкой Наполеоном. Знаете, где он? Нынче присматривает за продавщицей лапши в Гонконге. А овечка Чингисхан? Опекает украинскую проститутку в Мюнхене. А овечка Гитлер? Как паинька – ангелом у еврейской домохозяйки с пятью детьми. Да и вы, маленькие подонки, разве не заслужили гореть в смоле или хоть жарить ваши подлые задницы на сковородках? Так ведь нет – будете ангелами. Почему, я спрашиваю?

Тиль сделал то, чего никак не ожидал: поднял руку.

– Лично я, герр учитель, убивал только мух и комаров.

Сведенборг отмахнулся, как от приставучей осы:

– Кого это интересует? Наверняка – не меня. Разве не великая трагедия, что человек, проживший серенькую жизнь, ничего не сделавший, кроме как отслужил мельчайшей пылинкой, получает покой. А дерзновенные и сильные, которые не боялись ничего и вели за собой, обречены быть ангелами. Где разгадка этой несправедливости?

Ему не ответили.

Палка, описав круг, приземлилась на плечо учителя. Внезапно повеселев, он сказал:

– Не будем предаваться унынию. Вас обучили, как пользоваться досье овечки и видеть ее варианты. Очень мило, что коллеги избавили меня от этой рутины. Первым делом вы сунули носы в жизнь тех женщин, что имели к вам отношение. И нашли много неожиданного. Это будет уроком. Когда станете опекать овечек, помните, кто они на самом деле. И не питайте иллюзий.

Сведенборг исследовал ангелов-кадетов, но троица осталась невозмутимой.

Отважился Тиль:

– А Хрустальное небо?

Учитель подправил съехавший парик и настороженно спросил:

– О чем это вы, ангел-кадет?

– Мы сможем попасть на Хрустальное небо?

– Ах, вот что... Разумеется. Для того и служат ангелом, чтобы попасть на Хрустальное небо. Именно для этого, конечно, – Сведенборг оперся на палку. – Запомнить урок. Второй закон ангела. Ангел не имеет права договариваться с другим ангелом о поступках и судьбе овечки. Это значит, вам придется все делать самостоятельно. Помощи нет, и ждать неоткуда. Советов никто не даст. Ангел один на один с овечкой. У ангела друзей нет. Разбирайтесь как хотите. Обучение окончено. Курс выпущен.

Ангелы-кадеты послушно вскочили.

Мастер заковылял по склону, шаркая туфлями пыль и сбивая камешки тростью. Как только спина его исчезла за холмом, 898-й натужно заржал:

– Отлично разыграли! «Большая тайна», «никому не говори, а то штрафные выпишут». Умереть от смеха, если бы уже не сдохли.

– Нас уже обучили? – Тиль не мог поверить в такую удачу. Или наоборот.

898-й взобрался на камень и принялся рассматривать даль:

– Все, что нужно, я знаю... А не видать что-то Хрустального неба.

Зато летчик опять сник и, закрыв ладонями физиономию, пробормотал:

– Дерьмо! Что я наделал!

Сблизившись с 898-м, Тиль спросил тихонько:

– Ты видел свою девушку?

– Нет, – беззаботно ответил он.

– Неужели не нашел?

– Незачем искать. Маргарет я утопил вместе с муженьком. Запер их в каюте и открыл кингстоны. Красивая смерть. Кричали сильно, пока не захлебнулись. Яхта крепкая, надежная. Долго тонула.

– А сам?

– Пил коньяк, пока не ушел под воду. Как положено капитану. Хо-хей!

– Не жалко?

– Так ведь сука.

– Доллорес! Будь ты проклята! – затянул 897-й.

Слушать душещипательную мелодраму не было никакого желания. Надо срочно, любой ценой, за любые штрафные разыскать Витьку. Хоть мозги пудрить не будет.

Оседлав Мусика, чтобы рвануть куда угодно, Тиль, непонятно для чего, оглянулся.

Кривой пальчик Савонаролы подзывал. Неприятно, но ослушаться нельзя.

Подрулив к монаху, будто делая жест вежливости, Тиль лихо соскочил с мотоцикла, хоть и мертвого.

– Рад вас... – начал он, но израненная ладошка приказала заткнуться.

– Ангел-кадет Тиль, тебе оказана высокая честь.

Монах улыбнулся. Любой грешник согласился бы провести недельку в аду, лишь бы избавили от этого зрелища. Казалось, улыбается не человек, а василиск, мечтающий порвать живьем на запчасти.

– Спасибо, донн Джироламо, – кое-как выдавил Тиль. – Что надо делать?

– Тебе назначается овечка. Торжествуй.

В глазу Савонаролы мелькнул хищный огонек, но Тиль списал на блики мраморного пола.

– Благодарю, дон Джироламо, но...

– Меня – не за что.

– ...но ведь я только ангел-кадет. Девушка, то есть овечка, молода, и вообще... – продолжая лепетать, необъяснимым образом он уже знал, кто выпал ему.

– Не печаль. Ты знаешь достаточно. Многие ангелы довольствовались куда меньшим. А у тебя такие способности общения с грешни... с овечками.

– Когда прикажите приступать?

– Денька два-три, отдохни, оглядитесь, соберись с мыслями.

В противной роже крылся подвох. Почуяв неладное, Тиль переспросил:

– Когда, простите?

– Немедленно, ангел-кадет! Как можно скорее! Срочно!

Удержавшись, чтобы не отдать честь неприятному субъекту, Тиль запрыгну в седло:

– Сделаю, что смогу.

– Да уж, постарайтесь ангел-кадет. И помните: у вас в запасе одна вечность. Получите назначение! – Рука в капюшоне щелкнула над головой Тиля.

Чуть выше взгляда, так, чтобы не мешать, но всегда находиться в поле зрения, вспыхнуло и замерло перышко, каким писали при свечах.

– По итогу прошлой жизни у тебя скопилось...

Перышко вздрогнуло, ожило и начирикало цифру с пятью нулями.

– ...не так уж много штрафных. За уроки тебе выписали...

Подлая самописка добавила три сотни.

– … тоже мелочь. Поэтому за первую овечку тебе, как любому ангелу, нельзя скопить больше миллиона штрафных. Это не много, поверь.

Легко прикинуть: если девчоночка протянет лет восемьдесят, запаса может не хватить. Шустрые они – женщины, то есть теперь для него – овечки, так разойдутся годам к тридцати, что штрафных не хватит.

– А если переберу?

Савонарола нехорошо осклабился:

– Не советую.

– Как мне узнать, что овечке делать правильно, а что нет?

– Ты ангел, ты и решай. Выбирай варианты... По-моему, тебе пора.

– Подождите, но как я буду ангелом без крыльев...

– Крылья надо заслужить. Пользуйся мотоциклом. Это все, ангел-кадет?

– Еще мгновение, дон Джироламо. Если спишут все штрафные, я попаду на Хрустальное небо?

Монах стремительно удалился, сверкая пятками в мраморной плитке.

В призрачной надежде заметить Витьку Тиль огляделся, но, кроме ленившегося зверья и скучающих деревьев, не обнаружил ничего дельного. Он уже взялся за ручку газа, когда выросла объемная тень, выступившая багряно-красным платьем. Субъект воровато огляделся и подмигнул:

– Как дела, ангел-кадет?

Тиль демонстративно скрестил руки:

– Спасибо, сеньор Торквемада, благодаря вашим стараниям – хуже некуда.

– Какие могут быть обиды, – кардинал сокрушенно вздохнул. – Понимаешь, такой матч, пропустить не хватило сил. Каюсь, но страсть сильнее. Уж такую гадость придумали проклятые еретики с мерзкого острова, так бы и послал на костер. Не могу оторваться. Футбол любишь?

Ангел-кадет неопределенно пожал плечами. На самом деле к спорту был глубоко равнодушен. Ну, если только гольф...

– Молодец, – похвали толстяк. – Скоро наш «Реал» будет с «канонирами» драться, хочешь со мной?

– Можно.

Близкое знакомство с членом Трибунала, хоть и милосердного, не бывает лишним. Даже на Срединном небе.

– Беллиссимо! Благодарю! – Кардинал умыл лапки и заговорщицки спросил: – Может, помочь чем? Подсказать...

– Как понять, что для овечки правильно?

Кажется, вопрос поставил сеньора Томаса в тупик. Засопел, живот заходил волнами, толстые ряшки нервно дернулись. Овладев нервишками, подманил на близость и сдавленным шепотом выжал:

– Дело в том, что это никому не известно.

– Но как же... – удивился Тиль.

– Вот потому ангелам несладко. Держись, кадет, еврокубок скоро!

Кардинал хлопнул по плечу дружески и подло смылся. И Витька где-то шляется, ангел-вояка. Смутная тревога заворочались где-то там, где предполагалось наличие души, которой ангелу не полагалось. Недомолвки и намеки как будто заманивали в западню, из которой не выбраться.

Что поделать, такова, видно, доля ангела.

IX

Часы, отмеренные до главного события в ее жизни, намного более важного, чем у любой среднестатистической роженицы, Вика пребывала в необычайном настроении, в котором перемежались желания выброситься с третьего этажа или тайком наесться таблеток. Она сидела на кровати, тупо уставившись в матовую стену экстракомфортабельной палаты, не обращая внимания на телевизор, цветы и обильный выбор деликатесов на любой вкус. Мыслей не было. Вика перестала думать и только слушала незатихающий гул, доносившийся непонятно откуда. Попытки разговаривать с ангелом закончились нехорошим молчанием с его стороны, а молиться кому-нибудь ее не учили.

Если бы роды продлились хоть на день больше, трудно сказать, что осталось бы от ее личности. Но все сложилось благополучно. Схватки начались внезапно, но вовремя. Она еще надеялась рожать в палате в одиночестве, чтобы навредить под видом несчастного случая. Но инстинкт матери или животный страх, кто знает, заставили нажать кнопку экстренного вызова.

Роды она не запомнила.

Вернее, помнила, как будто все было обернуто в мутную вату, двигались тени, пятна, силуэты, свет жесткий голубой бил, кажется, кто-то кричал. Потом послышался чей-то совсем чужой плач. Больше ничего не осталось. Но по вытянутым лицам сестричек, отводившим глаза, поняла, что наговорила больше, чем надо.

Ивана Дмитриевича почему-то не было.

И ребенка не было.

Вика уже обрадовалась, что природа забрала дань, но в палату вошел главный врач, успокоительно похлопал по ладони, сказав, что при родах всякое бывает, и не такое кричат, не стоит об этом переживать. А Вика и не переживала. Потому что ничего не помнила. Но вежливо согласилась. Врач же принес добрую, как он думал, весть: ребенок родился здоровенький, три сто, девочка, сейчас ее дадут матери. Внесли сверточек и бережно положили на грудь. Первое соприкосновение матери с дочерью решает их совместную судьбу: как глянули, как посмотрели, как задышали вместе, внутреннее чувство двух женщин, одной уходящей, а другой идущей ей на смену, будут держаться невидимой ниточкой с этого мгновения. Зажмурившись, Вика заглянула в лицо своему ребенку.

Сморщенное яблочко смотрело не мигая, словно спрашивая, кто ты и что со мной сделала, для чего вырвала из теплой и уютной утробы, зачем выкинула в чужой, непонятный и страшный мир. В детском личике не было любви. Или Вике так показалось. Не так важно. Потому что она испытала невиданный страх и глубочайшее отвращение к кусочку красноватого мяса. И ради этого комочка подвергла свою дорогую, чудесную, замечательную жизнь страшному испытанию. Ради него может погибнуть внезапно и случайно. Ну, почему не родился мальчик, так бы все было просто.

Сверток шевельнулся и издал утробный звук.

Кажется, есть хочет.

Представить невозможно дать свою грудь, чтобы это высасывало из нее молоко и жизненную силу. Более мерзкого существа она представить не могла. Ужас безысходности плотно стянул голову, Вика закричала, истошно, жалобно и пронзительно, как вопит тигрица в капкане. Вбежал персонал, забрал ребенка, занялись ею. Вкололи, напоили, она уснула. Но у Вики пропало молоко.

Иван Дмитриевич собирался появиться на следующий день. Он не спешил, потому что был уверен в благополучном исходе, а дела требовали его присутствия. Позвонил, спросил, как ребенок, поздравил жену и успокоился. Даже не уточнив, кто родился. Так был уверен.

В бессоннице у Вики созрел план. Завтра попросит покормить ребенка и сделает так, чтобы он перестал дышать. Крепко придавит личико, чтобы наступила асфиксия, никаких следов не останется. А потом передаст тельце сестричке, скажет, что наелась и спит. А когда утром обнаружат, будет поздно. И все спишут на внезапную смерть. И она не виновата, и проблемы нет.

Утром приехал сам. Главный врач лично поздравил с рождением замечательной дочки. Иван Дмитриевич поблагодарил и не подал вида, что получил чувствительную оплеуху. Прошел в палату, посмотрел на жену так, что Вика сжалась. На пощаду рассчитывать бесполезно. Не стала оправдываться, врать, только слезы потекли от жалости к себе.

Внесли ребенка, чтобы отец подержал на руках первенца. Ивану Дмитриевичу стало неловко отказаться и, сдержав брезгливость, принял кулек. На него посмотрели огромные, ясные, чистые глазенки, в которых можно было утонуть без оглядки. В каждой черточке, в каждой румяной складочке, как в зеркале, Иван Дмитриевич узнавал свои черты. Детеныш улыбнулся, подмигнул и издал утробный звук «бу!», как будто отдал команду.

Что случилось, Иван Дмитриевич не понял. Словно пронзил столб теплоты и умиления такой силы, какой не испытывал никогда. В холодном и тупом механизме его души ржавые шестеренки дрогнули, издав движение, Ивана Дмитриевича вывернули наизнанку, шмякнули об пол, повозили по потолку, собрали обратно и наподдали хорошего пинка. Не иначе. Таким обалдевшим выглядел.

Случилось немыслимое. Иван Дмитриевич безнадежно влюбился первый раз в своей прочерченной жизни. Застоявшаяся животная сила, скопленная за годы равнодушия, со всей бешеной необходимостью ударила в голову, сердце, печенки. Иван Дмитриевич безгранично полюбил свою дочь. Так, что даже забыл, что она – дочь. Потому что это была его дочь. А значит, самая лучшая, замечательная и великолепная. О такой мелочи, как передать дело в надежные руки, он позаботится. Дочь сможет не хуже какого-нибудь обалдуя-сына, наверняка сможет. В следующий миг Иван Дмитриевич уже составил план, как будет воспитана и образована его кроха, чтобы стать законной, полновластной и достойной наследницей. И никакого другого ребенка ему уже не надо. Как он мог хотеть сына, болван. Все, с этим кончено. Только любимая дочка. Нет ничего сильнее искренней любви беспощадного человека.

Происшедшему чуду Вика не могла поверить: тот, кому уничтожить любого было проще, чем выпить глоток воды, тот, кто и слышать не хотел ни о ком, кроме сына, вдруг нежно и бережно покачал сверток, а потом вытворил невероятное – осторожно прикоснулся губами к краешку конверта. Происшедшее не имело объяснения, кроме как ангел шандарахнул Ивана Дмитриевича по затылку.

Ребенка унесли. Муж, несколько минут назад собиравшийся стереть обманщицу в порошок, подошел к кровати, поцеловал руку и сказала невозможное: «Спасибо». После чего сообщил, что в качестве подарка она может выбрать между роскошным джипом и брильянтовым колье. Вика обещала подумать и попросила дать отдохнуть. Иван Дмитриевич деликатно удалился.

Все слова благодарности Вика излила на ангела и заснула таким глубоким сном, что проспала больше суток. Проснувшись в прекрасном настроении, полная сил, четко осознала, что в лучшем случае равнодушна к дочери, но ведь это уже не грозило ее жизни. Перспективы казались более чем радужными.

Любовь Ивана Дмитриевича сразу приобрела безграничные формы. Имя он выбрал не просто редкое, а особенное, порывшись в словарях. Ее назвали Фавстина, от латинского «fausta», то есть «счастливая». В домашнем обиходе девочку полагалась называть: Фася, Стина или даже Ина. Но как-то само собой закрепилось Тина.

Для Фавстины Ивановны были созданы условия, которые выпадаю на долю не каждого арабского принца, а уж детям королевского дома Британии и подавно. Тина не просто не знала ни в чем отказа. Для нее был построен волшебный, чудесный и радостный мир, который был перенесен Иваном Дмитриевичем прямо и конкретно из сказок. В нем было все, о чем ребенок в состоянии помечтать. За маленьким исключением. В этом мире-сказке почти не было заметно матери.

Иван Дмитриевич не то чтобы отдалил Вику, но как-то получилось, что занимался все больше сам. Вика не пробивала стену отчуждения, а была довольна тем, что имеет. Дочку видела регулярно два раза в день, говорила ей «доброе утро» и «спокойной ночи», а что происходило с ребенком в остальное время, ее не беспокоило. Да и зачем. Об этом заботился штат прислуги, врачей, горничных плюс трепетная тетка.

Что удивительно, Тина, сделав несколько робких попыток поиграть или приласкаться к матери, получила холодную вежливость, обиделась и быстро отвыкла, а уже скоро смотрела на нее как на чужую или особый вид домашней челяди. Иван Дмитриевич не мешал, а быть может, тайно радовался. С женой он прервал исполнение супружеского долга окончательно.

Тина росла быстро. Как-то в пять лет Вика вдруг обратила внимание, что дочь невольно повторяет мелкие ужимки Ивана Дмитриевича, которые, по идее, должны передаваться только с кровью, генетическим кодом и прочей чушью. Ну, не мог же давно покойный П.С. Перепонов иметь с Иваном Дмитриевичем зеркальных привычек. Мало того: Тина внешне очень походила на отца, оставалась при этом удивительно милым и симпатичным ребенком, так что бери и снимай в рекламе.

Не веря ни во что, кроме своей стальной воли, Иван Дмитриевич стал ангелом-хранителем для дочери. Он знал, что после смерти не будет ничего, все надо брать здесь и сейчас, не откладывая и не ожидая воздаяния, а потому старался передать ребенку это четкое и простое отношение к жизни, своей и чужой. Нравоучения Тина слушала внимательно, но обычно заканчивала папины тирады у него на шее.

Когда Тина немного подросла, Иван Дмитриевич стал брать ее в офис, чтобы ребенок привыкал управлять людьми с раннего возраста. Тина не очень понимала, зачем должна сидеть смирно, когда скучные дяди занимаются скучными разговорами, а потому развлекалась в папином кабинете, как только может безотказный ребенок. Члены совета директоров, а к этому времени дело Ивана Дмитриевича уже требовало многоголового участия, терпеливо сносили игрища юной принцессы.

Поступление Тины в школу, и так особенную и закрытую, сопроводилось взрывом родительской паники Ивана Дмитриевича. Ребенка сопровождала группа охранников, один из которых перекрывал класс, другой – лестницу, третий – вход в школу, а четвертый сидел за рулем с включенным двигателем. Верхом паранойи стала бригада «Скорой помощи», дежурившая вблизи забора. Иван Дмитриевичи изводил себя, требуя ежечасного отчета на мобильный. Словно ему возвращались муки, причиненные другим.

В классе Тина считалась талантливым ребенком, училась, когда хотела, а когда было лень – бессовестно отлынивала, выдумывая изобретательные небылицы. Иван Дмитриевич прощал двойки, потому что был не в состоянии строго поговорить с обожаемой дочерью, а тем более пригрозить. Но как-то раз, когда Тина бездельничала в пятом классе, он внезапно понял: чадо может остаться неучем. Самому не одолеть кандалы любви, придется передать дело в руки британского образования. Со взаимными слезами и к тихой радости матери Тина была отправлена в частный колледж под Лондоном. Рядом с нею неусыпно находился десант трех охранников, бывших спецназовцев, так что суровая безопасность ребенку была гарантирована.

Попав в ежовые рукавицы закрытого колледжа, Тина попыталась показать характер и напомнить, кто ее папа. Но английским языком ей объяснили: здесь ее папа никого не волнует. Обязана подчиняться общим правилам и постигать науки. Иначе пойдет вон со всеми деньгами своего папы. Пусть ему будет стыдно, что, заработав капитал, не сумел воспитать дочь. Тина опешила, затихла и вдруг стала учиться с жаром прилежания.

Вполне возможно, в положенный срок она бы вернулась нормальным человеком, но случилось непредвиденная осечка: одним весенним утром Иван Дмитриевич не проснулся. Один из самых богатых людей Москвы умер, как и все, кого обрекал на несчастный случай.

Дочь была шатким, но мостиком, соединявшим Вику с Иваном Дмитриевичем. Как только ребенок перенесся вдаль, супруги стали тем, кем и были: посторонними сожителями. Вика получала на карточку ежемесячную сумму, была приветлива и мила с хозяином, но жила, как ей удобно, впрочем, не зарываясь в измены или интрижки.

Увидев окоченевшего супруга, Вика испытала прилив радости игрока на ипподроме, выигравшего на темной лошадке. Теперь начнет новую, свободную и по-настоящему счастливую жизнь и еще успеет наверстать, еще оторвется за все годы каторги в золотой клетке.

Счастье было так велико, что Вика не огорчилась возвращению дочери. Посмотрев друг на дружку, они молча согласилась быть рядом. Вика сочла, что дальнейшая судьба почти чужого ребенка обеспечена достаточно и потому не должна ее волновать.

Похоронив Ивана Дмитриевича, в положенный день Вика с Тиной приехали к нотариусу узнать последнюю волю.

Завещание было вскрыто и зачитано.

Вникнув в подробности, Вика поняла, что сильно недооценила благоверного: и после конца он придумал умный, хитрый и беспощадный ход, в своем стиле.

Пытка только начиналась.

X

Апельсин солнца плыл в мареве бескрайнего городского неба. Потоки машин забрызгали тротуары утренней серостью. Но этот дом возвышался над туманом. Прочно царил над Остоженкой чистым фасадом, отгородившись от прохожей суеты кованым забором в игривых завитушках. Пять этажей разделили редкие квартиры, каждая из которых стоила особняка в Лондоне или пентхауса в Нью-Йорке.

Толик обожал этот дом. За вальяжный надменный стиль, за строгую роскошь, за то, что был крепостью другого мира, в который так хотелось попасть. Проезжая или гуляя, всегда разглядывал непрозрачные стекла и мечтал купить здесь жилье когда-нибудь, и тогда наступит абсолютное счастье. Потому что жить в этом доме – одно нескончаемое, безграничное счастье. Как же иначе.

Знакомое строение Тиль встретил без эмоций, напряженно обдумывая первую встречу с овечкой, как ни одно свидание. В старом доме не нашлось прежнего очарования: каменная клетка, да и только. Отовсюду пялились ленивые ангелы, подмигивали и строили удивленные гримасы. Сжав неодолимую робость в кулак и взнуздав Мусика, ангел-новичок ринулся к неизбежному.

До потолка равномерными стеллажами громоздились коробки. Маленькие, крупные, продолговатые, с рисунками и чистыми боками картонок. В каждой хранилась пара. Туфли, сапожки, ботиночки, балетки, босоножки и какая-то невообразимая чушь на веревочках, шнурочках, с пряжками и стразами, из кожи и денима, без задников и выше колена скопились в наглом изобилии. Кажется, карьера ангела началась с оплошности: залетел на склад обуви. Но перышко мирно дремало. Видать, по адресу.

Оставив Мусика в углу, Тиль обнаружил, что находится в гардеробной комнате всего лишь. За ней следовала другая, отданная шеренгам вешалок с блузками, юбками, платьями и всем, во что может облачить себя только женщина. Та, что требовалась, находилась сразу за дверью-купе. Всего-то сделать шаг. Но это оказалось не так-то просто.

Покуда долг ангела казался ясным: знай досье овечки с вариантами и управляй, как вздумается. Но, оказавшись в шаге от подопечной, споткнулся о гадкое чувство: оказывается, ангелы могут робеть и трусить. Паника вспыхнула оттого, что Тиль не представлял, куда и зачем вести овечку. До отвращения не хотелось брать на себя заботу о чужом существе. Послать бы службу куда подальше, вскочить на Мусика и вернуться. Не надо Хрустальных небес, не готов и не обучен. Все равно наберет штрафных и влепят нагоняй. Так, может, сразу, без мучений? Не получилось из него ангела.

Тиль попробовал выдохнуть страх, как живой, но из него ничего не вышло.

И тогда, назло себе, прошел через дверь.

Кремовые шторы не задернуты. Комната наполнилась утром. Эту спальню и слепой не принял бы за обитель женщины. Пустота, серые обои, как в офисе, зеркало узкое, баночки крема не завалялось. Из всей мебели – столик с фоторамкой, телевизор на стене, широкая кровать, тумбочка, стакан с разводами молока, одежда свалена где попало.

Завернувшись в кокон одеяла, спала она. Его первая овечка.

Ангел приблизился, хотя и так было видно: внутри тела клубился черный дым. Ей плохо, и сон не спасал. Наволочку украсила тонкая струйка багровой жижи. Ближняя карточка досье открыла вчерашний вечер: грохот музыки, вспышки лазеров, коктейль разноцветных жидкостей, пара белых полосок в туалете. Достаточно для крепкого мужика.

Бил озноб, овечка вздрогнула и закуталась плотнее.

Должен ангел помогать в таком случае или нет? А если должен, то как именно? Перышко не шевелилось, Тиль занялся досье.

У овечки оказалась, в общем, удачная жизнь. Выросла среди безграничной любви отца, имея все, что только может желать девочка, настоящей принцессой, избалованной, но добродушной. Ангел видел в карточках много отца, доброго и любящего, чуткого и заботливого мужчину, хоть и строгого порой. На редкость мало встречалась мать, у которой с ребенком сложились странные отношения. Еще недавно овечка была счастлива беззаботно, но все изменилось, как только умер отец. Его снимок сиротливо жался под телевизором.

Досье кончилось. Про овечку он знал все. И это мало радовало. Девочка хоть не злая, но самоуверенная, наглая, а порой безжалостная. Привыкла делать что захочет, не считаясь ни с чем. Желания не ограничивались. Если что-то не по ее – шла напролом. Тот еще подарок: в бочке дегтя – ложка меда. Придется хлебнуть штрафных, мало не покажется. И лимита до старости не хватит, разлетится со свистом до тридцатника, одна надежда, что с такими дозами долго не протянет. Поискав рубиновый камешек, скорее для утешения, ангел смирился: овечка не отличалась от других.

В дверь робко постучали, пожилой голос ласково позвал:

– Полдень! Все проспишь, соня...

Овечка не шелохнулась.

– Вставай, деточка, сколько можно лениться...

Не разжимая глаз, она перевалилась на спину.

– Лапушка, вставай. Пора уже, Тиночка...

Нащупав под одеялом что-то твердое, по форме сумочку, овечка размахнулась и швырнула в дверь.

– Пошла на хер, старая сука!

Что думает об этом перышко? Ангелу аккуратно впаяли сотню штрафных.

Женщина за дверью, не разобрав, наверно, куда ей предложили отправиться, с настойчивой лаской повторила:

– Тиночка, все уже собрались, тебя ждут.

– Катись отсюда! – заорала Тиночка, закашлявшись.

– Так мы тебя в холле ждем... – ответили терпеливо. Шаги удалились.

Мутило, голова тяжестью прилипла к подушке. Организм пытался справиться, работая на пределе, черная муть клубилась густо. Тиль видел, как пыхтят печень и почки, но помочь не мог. Да и не хотел. Женщина утром – зрелище чудовищное, с отходняка – вдвойне.

Сражаясь с приливами тошноты, Тина приподнялась на локтях, сползла по одеялу и, пошатываясь, выпрямилась. Толику она достала ростом не выше плеча. Повстречайся ему при жизни, маэстро женщин не стал бы ее окучивать. Худенькое тельце без сдобных женских форм, бедер нет, живот впалый, груди торчат неспелыми сливами, ножки кривоваты, да и мордашка без изысков. Остренький носик, глаза узкие, как будто сняты с отца, угловатая и колючая, как битое стекло. Девочки с такими данными и папиными деньгами обычно – не вариант. Сил угрохать много, а потом, даже если выгорит, ходишь как собачка на поводке, выполняя капризы. Нет, такой клиент был не для Толика, тот слишком себя ценил. А Тилю выбирать не приходилось.

Путаясь в длинной футболке, дрожа и матерясь, овечка добралась до душа, включила на полную мощность кипяток и уселась под водопад. Смотреть на худое зрелище, поджавшее коленки к подбородку, было противно. Тиль отвернулся, но все равно каким-то необъяснимым образом следил за ней. Вот ведь ярмо ангела, никуда не деться.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В учебнике впервые в мировой и отечественной практике рассматривается главная теоретическая проблема...
Ведущий специалист Центрального зоопарка получает посылку из Афганистана с существом, которое считал...
Ирина – идеальная домохозяйка, у мужа успешно продвигается бизнес, сын заканчивает школу. Однако так...
Каждый владелец автомобиля время от времени сталкивается с так называемыми «сезонными» проблемами: т...
В книге на примере петровских реформ рассматривается извечная проблема русской жизни: нужны ли Росси...
Вы не найдете в этой книге сухих фактов и безликих исторических персонажей. И неудивительно – ведь о...