Выстрел, который снес крышу Колычев Владимир
– Охотно верю.
– И тем не менее вы общаетесь со мной, как с душевнобольным.
– Если бы я считала вас своим пациентом, я бы не позволила вам покинуть территорию больницы. Но я предоставила вам условия для работы, для сыскных… Или как это у вас там называется?
– Для оперативно-разыскных мероприятий.
– Мы создали вам условия для таких мероприятий, но, как выяснилось, сделали это зря, – с сожалением сказала врач. – Вам надо было отлежаться денек-другой…
– Да, но у меня работа, у меня начальство.
– Работа, начальство… – эхом отозвалась женщина.
– Тем более вы говорите, что я здесь уже третьи сутки.
– После второго клоуна.
– Да, после второго клоуна… Интересный у нас какой-то отсчет времени, первый клоун, второй, – нервно усмехнулся Павел.
Не нравилось ему, что в глубине души Эльвира Тимофеевна держит его за идиота. Как бы аминазиновую терапию ему не назначила.
– Это как у алкоголиков, допиваются до белой горячки, а потом теряются во времени, – продолжал Торопов. – Так и живут, от одной белки до другой… Но я не алкоголик!
– Никто и не говорит, что вы алкоголик.
– Я – майор милиции! Я – старший уполномоченный уголовного розыска! Я разыскиваю особо опасного преступника! – ожесточенно чеканил Торопов. – Я разыскиваю киллера, который скрылся на территории вашей больницы. Возможно, этот преступник находится среди ваших пациентов. А может, и среди медицинского персонала! И вы, Эльвира Тимофеевна, как главный врач медицинского учреждения, обязаны предоставить мне, как представителю закона… вы обязаны предоставить мне условия для плодотворной работы.
– Я с вами полностью согласна, Павел Евгеньевич, – кивнула врач. – Поэтому вы здесь, а не в городской больнице, куда мы могли бы вас отправить с диагнозом «сотрясение мозга». Учитывая вашу повышенную работоспособность и эмоциональную возбудимость, я взяла смелость прописать вам легкие транквилизаторы, стимулирующие здоровый сон. Ваше состояние не внушает мне опасений, но сегодня, пожалуйста, соблюдайте постельный режим. А завтра с утра можете приниматься за работу…
– Опять в сопровождении Котова?
– Геннадия я приставила к вам потому, что вы выразили желание обследовать территорию диспансера. Здоровье у вас еще слабое, и кто-то должен был наблюдать за вами. Кстати, если бы не Котов, как бы мы узнали, что вы упали, погнавшись за клоуном? Так бы и лежали без сознания.
– Так за клоуном я погнался или за галлюцинацией?
– Не знаю, вам виднее, – сдержанно улыбнулась врач.
– Не понял.
– Возможно, клоун-убийца, за которым вы гнались, покинул территорию нашего учреждения. Перепрыгнул обратно через забор, и все…
– Ваш забор обнесен по периметру колючей проволокой, и преодолеть его можно только в одном месте. И клоун знал это место. Значит, ваш диспансер для него не чужой. Он сюда проник, он здесь и остался…
– Вы сами в это верите? – вежливо спросила Эльвира Тимофеевна.
– Да, верю.
– Мне кажется, вам не хватает уверенности. Возможно, потому вам и привиделся смеющийся клоун. Он смеялся над вашей неуверенностью. Он убегал из вашего сознания. Убегал, но не убежал…
– Из моего сознания… Но не убежал…
– Хотел убежать, но не смог. Поэтому вы и продолжаете свои поиски. Что ж, препятствовать вам не имею права… Но и сегодня вы не должны работать. Это единственное мое условия. А завтра с утра вы получите свою одежду, удостоверение и сможете обойти территорию диспансера, опросить людей, которые вызывают у вас подозрения… У вас есть на примете такие люди? – как бы невзначай спросила врач.
– Я слышал, у вас тут и Гитлер есть, и Ленин.
– Ну, как же без визитной карточки?
– Может, и Олег Попов есть? Или Юрий Никулин?
– Ни того, ни другого…
– Может, кто-то просто клоуном рядится?
– Если бы я знала, я бы вам сказала…
– Да, и еще вопрос. У вас обычные пациенты или есть и подследственные, ну, которые проходят обследование на вменяемость?..
– Нет у нас таких. У нас обычная психиатрическая больница, так что нет ни подследственных, ни осужденных. И соответствующей охраны тоже нет. Несколько человек из ЧОПа и санитары – вот и вся наша сила, так сказать, – мягко, успокаивающе улыбнулась Эльвира Тимофеевна.
– И еще вопрос…
– Завтра. Все вопросы завтра, – шелестяще-завораживающим голосом тихонько сказала врач. – А сейчас вам нужно хорошенько выспаться…
Она мягко провела рукой по плечу Торопова, и ему стало так приятно, что слегка онемели пальцы.
– Но я только тем здесь и занимаюсь, что сплю, – прикрыв от удовольствия глаза, умиротворенно сказал Павел.
– Но вы должны спать. Сон – лучшее лекарство.
– А если я не хочу спать…
– Я сейчас. – Эльвира Тимофеевна вышла из палаты, но скоро вернулась. В руке она держала шприц, заполненный жидкостью.
– Это снотворное, обычное снотворное, – предупреждая вопрос Торопова, мило сказала врач.
Снотворным мог оказаться сильный транквилизатор или даже психотропное лекарство, но Павел даже не пытался возражать. При всей своей внешней строгости эта женщина не вызывала тревоги. Она умела быть мягкой и завораживающе-обходительной…
Эльвира Тимофеевна сделала укол и ушла, оставив после себя ощущение своего присутствия. Во всяком случае, Торопову почему-то казалось, что он засыпает в ее объятиях…
Павел не видел препятствий, чтобы увлечься этой удивительной женщиной. Не было у него ни перед кем деликатных обязательств, некому было хранить верность. И даже память о покойной Маше не казалась сдерживающим фактором. Ведь она предала его, изменила ему…
Засыпал он с мыслями об Эльвире Тимофеевне, а проснулся от пристального взгляда, который устремила на него погибшая жена.
Маша сидела перед ним с распущенными волосами, уперев руки в бока. Глаза не злые, но сердитые, досада в них и осуждение. И губа нижняя закушена…
– Маша?! – оторопело протянул Торопов, приподнимаясь в изголовье.
Он осмотрелся. Знакомая палата, вечерние сумерки в окне, тусклый свет под потолком. Ни врачей, ни санитаров, только он и Маша. Только он и привидение.
Разглядывая его, Маша не отвечала. Ну да, призраки не могут разговаривать. Сейчас в палату войдет Эльвира Тимофеевна и видение исчезнет… Видно, хорошо приложился киллер к его голове: то клоун смеющийся померещится, то покойная жена…
– Зачем ты пришла?
– А зачем ты глазки ей строишь? – вопросом на вопрос ответила она.
Павел вздрогнул, больше от страха перед сверхъестественным, чем от неожиданности. Призрак говорил с ним, причем до боли знакомым голосом.
– Кому, ей?
Он слышал и свой собственный голос, и от этого ему еще больше было не по себе.
– Эльвире Тимофеевне.
– Не строю я глазки… А если бы и строил, тебе какое дело? Ты мне изменила, между нами все кончено…
– Я тебе изменила, а ты в меня стрелял. По-моему, мы квиты… Между прочим, ты мог меня убить.
– Мог убить?! А разве ты…
– Ты видел меня мертвой? – завывающим, как сирены, голосом перебила его Маша.
– Ну как же не видел? Я выстрелил тебе в сердце!..
Он хорошо помнил тот день, когда вернулся домой из командировки. Сначала он услышал женский стон из спальни, а затем снял со стены в гостиной ружье. Маша восседала на своем любовнике спиной к нему и лицом к двери, поэтому сразу заметила вошедшего в комнату мужа. А Павел долго разбираться не стал. Она тянула к нему руки, взывая о пощаде, а он выстрелил ей в грудь. Он видел, как пуля пробила ее плоть, как из раны хлынула кровь, как Маша замертво скатилась с кровати на пол. Следующим на очереди был ее любовник…
– Ты выстрелил мне в сердце, – кивнула она. – Но сердце остановилось раньше. От страха. От стыда… Поверь, мне было очень стыдно. Очень-очень… И хорошо, что мое сердце остановилось. Хорошо потому, что оно снова забилось. Но уже в морге… Ты видел меня мертвой, но не видел, как меня хоронили…
– Не видел. Я в это время сидел в камере. Но ведь похороны были…
– Кто тебе сказал? Следователь?
– Да, следователь…
– Нашел, кому верить… Тебя же в убийстве обвиняли, и ему нужно было тебя посадить.
– Да, но меня не только в убийстве обвиняли. Меня за убийство посадили. За двойное убийство. И я видел на суде твою маму. Она была в черном платке, и она плакала…
– Когда тебя судили? Через год после убийства? В черном платке, плакала, – передразнила его Маша. – За год она бы все слезы выплакала. Мама просто притворялась, чтобы тебе, Паша, больше дали… А твои родители ничего не могли тебе сказать. Потому что у тебя нет родителей и никогда не было…
– Когда-то были, но я их не помню.
До двенадцати лет Павла воспитывала тетка, а после того, как она преставилась, его отправили в детский дом. Это был первый круг ада из тех, что ему предстояло пройти. Ничего, выдюжил и очень многому научился…
– Это демагогия, Паша. Были, не были, какая разница? Главное, что ты никому не нужен. Мне был нужен, а сейчас ты один как перст…
– И зачем ты это мне говоришь?
– А затем, что тебя обманули. И некому было раскрыть этот обман. Тебя посадили за убийство, которого не было.
– А как же твой… ну, этот?
– Юра? Юру ты правда убил… Может, потому тебе и дали всего семь лет, за убийство одного человека.
– Семь лет мне дали из-за того, что я убил в состоянии сильного душевного волнения. У судьи тоже была жена, и она тоже могла ему изменить. Он поставил себя на мое место и…
– А у Леонида Константиновича тоже была жена?
– Ты знаешь про Леонида Константиновича? – удивился Торопов.
Полгода Павел находился на обследовании в психиатрическом диспансере, где наблюдал за ним врач Леонид Константинович, немолодой уже мужчина с пронзительным и мудрым взглядом. От него ничего невозможно было скрыть, и вряд ли существовал симулянт, способный обвести его вокруг пальца. Но по Торопову он составил заключение, которое спасло его от пожизненного срока.
– Я все про тебя знаю, Паша. Я слежу за тобой.
– Оттуда? – Торопов поднял глаза к потолку.
– Я не ангел, чтобы следить оттуда. Я живой человек…
– Я семь лет провел в тюрьме. Но уже целый год на свободе. Почему же ты появилась только сейчас?
– О какой свободе ты говоришь, Паша? Нет никакой свободы. Потому что ты никогда не сможешь стать свободным, пока я не прощу тебя. А я тебя не прощу, потому что ты стрелял в меня! Потому что ты хотел меня убить. И еще ты убил Юру. А я любила его!.. И тебя любила, и его…
Старая обида волной вдруг поднялась из глубины души и захлестнула сознание. Маша любила кого-то другого… Ну как он может относиться к ней после этого?!
– Пошла ты к черту!
– Зачем ты так? – хлюпнув носом, с обидой посмотрела на него Маша. – Я же и тебя любила…
Она поднялась со стула, на котором сидела, и, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы, вышла из палаты. Только тогда Торопов пожалел о своем поступке и бросился за женой. Кровь пульсировала в висках, в ушах шумело, дверь в палату плыла в глазах, как отражение в кривом зеркале, пол качался под ногами, и все-таки Павел вышел в коридор. Но Маши там не было, зато нос к носу он столкнулся с Эльвирой Тимофеевной.
– Маша!
– Я не Маша, – обеспокоенно и вместе с тем строго посмотрела на Павла женщина и, мягко взяв за руку, завела обратно в палату.
– Нет, там была Маша! – кивком показывая за порог, возбужденно сказал Павел. – Моя жена!
– К вам приходила ваша жена?
– Да, покойная жена… То есть я думал, что она погибла…
– Покойная жена?! – с циничной иронией профессионального психиатра спросила женщина.
– Ну, я думал, что покойная. На самом деле она живая…
– Живая, живая, – увещевательно согласилась Эльвира Тимофеевна, легонько подталкивая Торопова к койке.
– Я должен ее догнать!
– Да, конечно… – она пальцем оттянула вниз нижнее правое веко пациента, осмотрела глазное яблоко. – Только не сейчас.
– Но я должен…
– И я должна. Должна предположить, что у вас наблюдается иллюзорно-бредовая дереализация. Негативные последствия приема лекарств. В этом, конечно, есть моя вина, но боюсь, что у вас еще и психика нарушена. Вы же не хотите пройти курс принудительного лечения?
– Ну, нет! – не на шутку встревожился Торопов.
– Тогда в постель и спать. А я посмотрю, насколько вы способны контролировать себя…
– Спать, спать, – закивал Павел, забираясь под одеяло.
Эльвира Тимофеевна и без того считает его как минимум не совсем нормальным, и он ни в коем случае не должен подтверждать ее предположение. Он должен взять себя в руки… Он успокаивается, закрывает глаза. Он в ясном сознании, он может контролировать себя. А Машу он найдет. Она где-то здесь, в этой больнице, иначе она просто не смогла бы найти его. А раз она здесь, он будет ее искать. И ее будет искать, и злобного клоуна…
4
Стекла были вымыты до состояния невидимости, и если бы не решетка, Торопов мог бы решить, что путь через окно свободен, а оно широкое, высокое, совсем не такое, как в тюрьме. Но какой смысл покидать палату через окно, если можно спокойно выйти в дверь? Ведь Эльвира Тимофеевна не препятствует его работе, и сейчас на дворе обещанное утро, когда он может взяться за дело. Правда, на нем сейчас больничный халат, а обычную одежду ему пока не принесли. А ведь завтрак уже был, и он с удовольствием съел пшенную кашу на молоке и кусочек вареной колбасы, не важно, что слегка зеленоватой. Сытость, помноженная на бодрость выздоровевшего человека, – отличная платформа для плодотворной работы. Сейчас появится Эльвира Тимофеевна, потом принесут одежду, и можно приступать… Только с кого начинать поиск? С клоуна или с Маши…
Но была ли Маша, вот в чем вопрос? Может, она действительно привиделась ему? Эльвира Тимофеевна накачала его психотропными лекарствами, чтобы обеспечить ему покой и сон, вот и придавила его иллюзорно-бредовая дереализация… Но ведь Маша была такой же осязаемо-реальной, как и появившаяся вслед за ней Эльвира Тимофеевна. А уж она-то не могла ему привидеться…
Он разговаривал с Машей, как с живой. Но ведь не могла она выжить после того выстрела восьмилетней давности. И как она узнала, что он здесь? И почему она появилась именно тогда, когда он попал под действие психотропного препарата? И почему она ни разу не коснулась его рукой, чтобы подтвердить свою материальность?..
Торопов подошел к окну, глянул вниз. Судя по высоте, палата находилась на третьем или четвертом этаже основного здания. Раскидистые клены под окном, листва молодая, клейкая. От нового больничного корпуса к старому, через маленький уютный парк, тянется аллея с круглыми клумбами. Больные в темно-серых халатах сидят на скамейках, прохаживаются по газонам. С виду совсем не буйные, они неторопливо наслаждаются по-летнему теплой погодой, так овцы неспешно и с удовольствием пощипывают травку. Но за овечьим стадом посматривают пастухи, а за этим – санитары. Их было всего двое – высокие, крепкие парни в белых халатах. Они смотрели за порядком, отгоняя от клумб особенно рьяных любителей природы и почитателей цветочных букетов. И еще они следили за тем, чтобы пациенты не приближались близко к забору, мало ли что у кого на уме. Тихо, спокойно все, и клоунов нигде не видно…
За спиной с легким скрипом открылась дверь, Торопов обернулся и увидел высокого парня с узким лбом и необыкновенно широкими скулами. Неприятный землистый цвет лица, болезненная желтизна в глазах, но во всем другом он производил впечатление пышущего здоровьем человека – взгляд бодрый, широкие плечи расправлены, походка легкая, пружинистая.
– Привет! – весело поздоровался он с Павлом.
И коротким броском передал ему висевший на плечиках летний костюм темно-серого цвета. Чистый, без единого пятнышка, напаренный.
– Вот, после химчистки, все как положено! – живо отрапортовал парень.
– А химчистка откуда?
– Как откуда? – удивился парень. И, кивком показав на дверь, пояснил: – У нас тут и химчистка, и прачечная, и швейная мастерская. Там, за складом все… Даже баня есть. Вернее, две. Одна для городских, другая – для своих…
– Как это для городских? – не понял Торопов.
– Раньше там лечебно-производственные мастерские были, ну, трудотерапию когда проповедовали, а сейчас – комбинат бытовых услуг для населения. Сами знаете, у нас здесь городская окраина…
Почувствовав к себе интерес, парень расцвел, как подсолнух в ясный летний день, сел на стул, облокотившись на стол, забросил руку за спину.
– Город, промзона, лес, потом мы…
Павел, соглашаясь, кивнул. Кому, как ни ему, знать, в каких далях находится психдиспансер. И через промзону ему пришлось бежать, преследуя киллера, и через лес. Хорошо, он в юности легкой атлетикой занимался, на длинных дистанциях призы и медали брал, в военном институте опять же бегать приходилось часто и много, в войсках марш-броски были… Но и злобный клоун обладал, как выяснилось, отличной физической подготовкой, потому и смог уйти от него, более того, нанести сокрушительный удар…
– Но все равно к нам ездят, от предприятий, от гостиниц. Цены не кусаются, качество хорошее, в общем, без работы не сидим. Вопрос, кто сливки со всего этого снимает? – санитар взбудораженно вскинул вверх указательный палец правой руки. – Кто?
Он сделал паузу в ожидании подстегивающего вопроса.
– Кто? – заинтригованно спросил Павел. Он закрепил плечики с костюмом на высокой спинке больничной койки, сел на табурет. На говорливого санитара смотрел внимательно, с интересом.
– Кто, кто? Кто всем этим заведует? – парень подбородком очертил окружность.
– Эльвира Тимофеевна?
– Ну а кто же! Она здесь и царь, и бог, и главный бухгалтер!.. Да, кстати, меня Роман Васильевич зовут, я здесь старший санитар… Но это всего лишь должность, а так я в банно-прачечном комбинате работаю… Я слышал, вы из милиции? – по-заговорщицки глянув на закрытую дверь, спросил он.
– Откуда ты это слышал? – удивленно повел бровью Торопов.
– Так у нас все об этом шепчутся. Думаю, что вас по нашу душу забросили. Ну, как там у нас на банно-прачечном комбинате дела, финансовые потоки и тому подобное.
– А ты что, Роман Васильевич, хочешь мне что-то рассказать? – воспрял духом Павел.
– Не рассказать, а покаяться, – понизив голос, елейным тоном сказал парень. – Я понимаю, вы не священник, но и я не монах. Все как на духу скажу, только бы в тюрьму не посадили…
– Что, все так далеко зашло?
– А дальше некуда! Если бы только финансовые потоки, а то здесь такое творится! – для пущей убедительности Роман поднял к небу глаза.
– Какое такое?
– Говорю же, две бани у нас. Одна для городских… А кто эти городские? Думаете, трудяги с заводов? Нет. Братва подъезжает! Ну, вы меня понимаете, бандиты там, воры. Бритые головы, золотые цепи… А на каких машинах подъезжают! А каких девочек привозят! Да что там девочки! Сам видел, как Эльвира Тимофеевна к ним ходила. В халате пришла, в шапочке, вся такая ровная и правильная, а вышла – простыня с плеч сваливается, сама вся кривая, шатается…
– И давно это было?
– Да почти каждый раз, когда эти приезжают!
– Кто эти?
– Бандиты!
– А кто конкретно? Может, имена запомнил, клички?
– Лукавый был, Шаман, Бес, в общем, всякая нечисть, – брезгливо скривился Роман.
– Сарацин, Мазут, Зубр… – осторожно, чтобы не спугнуть фортуну, подсказал Торопов.
– Сарацин?.. Вроде да… Мазут?.. Что-то было, – припоминая, кивал парень. – Да и Зубр вроде был.
– А Горухан?
– Горухан?.. Кажется, да…
– Высокий такой, как ты. Волосы черные, лицо широкое, черты лица грубые…
– Широкое лицо, грубые черты? – задумался санитар. И с видом прозревшего человека с улыбкой спросил: – Мордастый такой, да?
– Ну, можно сказать, что мордастый, – засмеялся Торопов.
– И крутой, да?
– Крутой. Очень крутой…
– Да, был такой. С Эльвирой в номерах закрывался…
– Может, у них роман был?
– Может, и был. Эльвира – баба красивая, хоть и не молодая…
– Это кому-то не нравилось?
– Кому не нравилось? – эхом отозвался Роман.
– Не знаю. Возможно, врачу какому-то или кому из персонала.
– Ну, врач есть. Косынцев Илья Макарович. Она ему очень нравится.
– А мог бы он человека из-за нее убить? Того же Горуханова?
– Я не знаю, – крепко задумался Роман. – Он, вообще-то, злой, людей ненавидит, над больными издевается. И еще развратом занимается.
– Развратом?
– Еще каким!.. Говорю же, у нас тут сауна для своих есть. Для городских вход с улицы, а для наших – со двора. Прямо за пищеблоком вход. Больных овсянкой на воде кормят, а для наших в сауне – пир горой. И еще повара водку гонят. Не самогон, а именно водку, сливовую, повышенной очистки. Вку-усная!.. И где они наркотики берут, тоже знаю. У них лаборатория в подвале, они там наркотики из лекарств делают. Нейролептики, антидепрессанты, анксиолитики всякие. Меня близко к этой кухне не подпускают, поэтому я точно не скажу, из чего там наркотики синтезируют. Но вставляет эта дрянь, я вам скажу… Девчонки потом такое вытворяют!
– Какие девчонки?
– Ну вы даете! – изумленно вытаращился на Торопова санитар. – У нас тут такие девочки лечатся, модельное агентство Дольче и Габбана отдыхает. Это которые на госпитализации. А есть еще дневной стационар, там пограничники лечатся…
– Какие пограничники? – не понял Павел.
– Мы их так называем, – бравурно подмигнул Роман. – Это больные в пограничном состоянии, ну, не совсем еще больные. Они лечатся, их кормят, а вечером они домой идут… А считается, что лечат. Красивых девочек сажают на наркотики, а потом в сауну. И для своих, и для чужих, ну, в смысле, для городских. Братва и девочек наших жалует, и наркотики…
– Ты же говорил, что они со своими девочками приезжают, – напомнил Торопов.
– Когда со своими, а когда наших им подавай. Там у Косынцева своя такса…
– Значит, Косынцев этими делами занимается?
– А вы что, не верите мне? – возмутился вдруг санитар.
– Почему же, верю.
– Нет, не верите! Я сам с психами работаю, я их души насквозь вижу! – взбудораженно вскочил со своего места парень. – Вы сами сейчас во всем убедитесь. Косынцев сейчас в бане с девочками. Сами увидите, какие там красавицы! И все под кайфом. Пошли!
Он попытался схватить Павла за руку, чтобы потянуть за собой к выходу, но Торопов уклонился и сам вышел из палаты.
В коридоре было чисто, светло, но пустынно – ни больных, ни медперсонала. Эхо шагов гулко отскакивало от истертой плитки на полу, от давно некрашенных, местами облупленных стен. Пахло лекарствами и карболкой. Но все-таки у Торопова возникло ощущение, что этаж необитаем.
Признаки жизни проявились на лестничной площадке. В отделение в сопровождении санитара заходили три пациента: молодой человек с инфантильным выражением лица, взбудораженный мужчина с лихорадочным блеском в глазах, седовласый морщинистый старик, который безмолвно смеялся, плотно сомкнув губы и рукой держась за живот. На Павла никто из них не обратил внимания. Зато санитар подозрительно посмотрел на своего коллегу.
– Ты чего здесь делаешь? – грубым, зычным голосом спросил он.
– Дела у меня, не видишь!
Ответил Роман с гонором ответственного лица, но шаг его участился, как будто его что-то напугало.
Из здания главного лечебного корпуса они вышли через запасной вход, по тротуару, мимо вещевого склада и трансформаторной подстанции направились к пищеблоку, возле которого разгружалась машина с хлебом.
За пищеблоком, примыкая к забору, тянулось здание, сложенное из серых бетонных блоков.
Роман еще больше ускорил шаг, проходя мимо длинного трехступенчатого крыльца под козырьком из темных шиферных листов. Железная, недавно покрашенная дверь была закрыта, но санитар нервно посматривал на нее в тревожном ожидании, видимо, боялся, что она сейчас откроется.
Зато за ручку другой двери в дальнем конце здания дернул без опаски.
– Сейчас вы во всем убедитесь! – пафосно проговорил он, распахивая следующую дверь.
Из маленькой раздевалки с железными шкафчиками для одежды Торопов шагнул в моечную. Он не хотел туда заходить, но Роман, одной рукой распахнув перед ним дверь, другой толкнул его в спину.
В душевых ячейках он увидел двух голых женщин, которых к числу девочек можно было отнести весьма условно. Одной было явно за пятьдесят, другой как минимум за шестьдесят… Правда, на появление мужчины они отреагировали так, будто были невинными девами невероятной красоты и совершенной телесной прелести; от их визга у Торопова заложило уши.
– Ну и где здесь Косынцев? – закрывая дверь со стороны предбанника, озлобленно спросил он.
– А что, его там нет? – Роман открыл дверь, перешагнул порог, но тут же выскочил обратно, отлепляя от лица намыленную мочалку. – Ой, мои глаза!
Он стремился поскорее покинуть раздевалку, чтобы промыть глаза от мыльной пены, но Павел его опередил, поскольку не хотел становиться жертвой разъяренных купальщиц.
Санитар бросился к первому крыльцу, которого так боялся, но Павел не торопился следовать за ним. Роман скрылся за дверью, но вскоре появился снова, правда, уже без халата. Двухметрового роста мужчина в джинсовом костюме крепко держал его за руку, подняв локоть на уровень головы.
– Как же ты уже достал, Дудник! – пробурчал он, сталкивая с крыльца парня, бледный вид которого навел Торопова на определенные и не очень приятные мысли.
И будто в подтверждение его догадки из-за пищеблока скорым шагом вышли двое – тот самый санитар, который встретился Павлу на лестничной площадке корпуса, и благообразного вида пожилой мужчина в белом халате и шапочке. Седые волосы, высокий открытый лоб, маленькие с ироничным прищуром глаза, тонкий с небольшим утолщением на кончике нос, ямочки на щеках и подбородке.
– Дудник, ты снова в санитара играешь? – добродушно спросил он.
Похоже, он представлял собой тот редкий тип людей, которые совершенно не умеют злиться.
– Илья Макарович! – опустив голову, страдальческим тоном и умоляюще протянул Роман.
– Мы же с тобой договаривались, дружок! – успокаиваясь, с благодушной улыбкой погрозил пальцем врач.
Санитар же молча, но красноречиво сунул под нос самозванцу кулак.
– Здравствуйте! А вы, видимо, и есть тот самый злой человеконенавистник Илья Макарович Косынцев? – Торопов иронично, но вместе с тем разочарованно смотрел на пожилого врача.
– Да, очень-очень злой Илья Макарович, – внимательно глядя на Павла, засмеялся врач. – Это вам наш Рома такого наговорил?
– Если точнее, то Роман Васильевич.
– Иди, Роман Васильевич, по парку погуляй, проветрись, – Косынцев легонько хлопнул Дудника по плечу, и тот, поджав плечи, в сопровождении санитара направился к больничному корпусу.
Читать бесплатно другие книги:
