Чертобой. Свои среди Чужих Шкенёв Сергей
— Что? — Показалось, будто в голосе мелькнуло низкое горловое рычание, а сам он стал выше ростом. — Я мужчина.
— Говорил уже.
— И повторю. Не смог защитить — хотя бы отомщу.
— Кому?
— Найдем. Вместе найдем.
Васька вслушивался в разговор, потом вмешался:
«Право на месть — священно. Помочь в этом — обязанность».
— Как? Как ты нам поможешь?
Они втроем наблюдали за деревней, спрятавшись в высокой траве почти у самой стены. Когда-то картофельное поле заросло чернобыльником и лебедой выше человеческого роста, а выкосить этот бурьян просто не успели, ограничившись для страховки от тваренышей проволочными ловушками. Впрочем, Ваське они нисколько не мешали, он отодвигал петли лапой, вытаптывая полянку и сектор обзора. А Дуброво притихло, только изредка доносилась неразборчивая ругань, пьяные выкрики, да еще поднимался дымок в том месте, где совсем недавно виднелась крыша родного дома. Сейчас ее не было, и при взгляде туда сами сжимались кулаки и во рту появлялся солоноватый привкус крови от прокушенной губы.
Санек отворачивался. Мужчины не плачут, а то, что стекает по щекам, это не слезы — это уходит детство. Уходит, забирая с собой и несостоявшуюся юность, оставляя в душе пустоту, заполняемую горечью. И он откуда-то знает, что смыть ту горечь можно только чужой кровью. Первобытное чувство? Нет, сладкое и восхитительное предвкушение справедливой мести. Она должна, обязана совершиться, иначе… иначе душа просто выгорит изнутри. И умрешь сам, задохнувшись под толстым слоем горячего пепла. Выбора нет, как и вариантов.
Лена с тревогой наблюдала за изменениями, происходившими с младшим братом. Будто внутренним ветром с него сдувало маску ребенка, десятилетнего мальчишки, открывая спрятанное под осыпающейся оболочкой истинное лицо. Лицо зверя?
— Вася, ты это видишь?
Тот виновато уставился в землю:
«Все слишком быстро произошло. Не успел поставить защиту. Соединение сознания получилось без ограничений. Совсем без ограничений».
Санек встрепенулся:
— Я зверь?
«Нет, ты больше».
— Это как?
«Крутой мен с медными яйцами», — пояснил Василий и прижал уши, ожидая справедливого подзатыльника.
Репрессий не последовало — Лена прижала палец к губам, призывая к тишине, и показала в сторону ворот деревни. Оттуда, ощетинившись из приоткрытых окошек стволами ружей, неторопливо выкатился «уазик». Потом, заскрежетав коробкой передач, бойко рванул вперед, чуть притормозил на перекрестке и поехал по дороге на Солонское. Санек подскочил.
— Стой, придурок! — Девушка еле успела ухватить брата за шиворот. — Куда?
— Там… там… — Голос парнишки звучал глухо и прерывисто. — Там наши…
— В машине?
— Угу. — Сашка зло сплюнул в сторону и сел в траву, сжимая в руках оказавшееся бесполезным ружье. — Только у Сереги голова разбита. Чувствуешь запах крови?
Лена болезненно поморщилась:
— Она здесь везде.
«В погоню, командир?» — Васька облизнулся и щелкнул зубами.
— Пешком?
«Я отдал команду на задержание. Там в ложбинке две здоровые березы, так что дорогу перекроют намертво. Пойдем?»
— Так они же и мальчишек сожрут! — охнула Лена. — Останови!
— Не тронут, — заверил Санек, лицо которого приобрело сосредоточенное выражение. — Иначе я им глаз на… хм… глаз куда надо натяну. Часа на два задержат, больше никак — там всего сотни полторы соберется.
— Ты откуда знаешь?
— Вижу их, — мальчишка постучал указательным пальцем себе по лбу. — Там, внутри вижу.
— Зверь.
— Почти, — вымученно улыбнулся Сашка и зябко дернул плечами. — Так идем?
— Подожди, — остановила его старшая сестра. — Если у нас есть два часа, то нужно узнать про маму.
— Дом сгорел. — Голос предательски дрогнул.
— Ну и что? Могут в кладовке отсидеться.
— В какой еще кладовке?
— Есть там одна…
Лена хорошо помнила, как при строительстве нового дома отец с Андреем копали траншею от фундамента до старого погреба, находившегося метрах в десяти, а потом все это прятали под толстым слоем земли. Зачем нужна была потайная комната, неизвестно, но нагрянувшая однажды милиция вместе с охотинспекцией целый день безуспешно пыталась отыскать трех подстреленных без лицензии кабанов. И очень вкусных, между прочим, кабанов.
— Надо в деревню пробираться.
— Или пленного взять, — рассудительно заметил Саня. — И одно другому не помешает.
Васька изобразил ухмылку и сообщил:
«Я покажу, как пробраться».
— Ты откуда знаешь?
«Разведка. Следующим этапом программы тренировок должен был стать штурм укрепленных поселений. Помнишь?»
Овраг с каскадом заплывших илом старых прудов, заросших по берегам черемухой, делил поселение на две части. Сама деревня походила на большую букву П, повернутую правой стойкой на север, и он как раз проходил посредине, начинаясь почти у самой верхней планки. Когда-то в прудах была рыба, рядом стояли бани, но по странному стечению обстоятельств жизнь здесь оказалась намертво связана с существованием Советского Союза. Не стало его, и почти сразу же умерло Дуброво. Агония продолжалась еще лет пять, а наезжающие дачники лишь продлевали ее, поддерживая видимость существования. Потом перестали появляться и они. А овраг остался. Да что с ним может случиться, с оврагом-то? Был до Нашествия, будет и после него. Нечто местное вечное, за неимением пирамид.
Забор проходил по дамбе, загораживающей самый последний, нижний пруд, оставляя лишь узенькую тропинку на самом краю крутого склона. Тишина. Кузнечики в траве стрекочут, ветерок лениво перебирает склонившиеся до земли ветки громадной ветлы, да журчит вода, вытекающая из трубы.
— Ты вот это имел в виду? — Санек с удивлением посмотрел на зверя. — Застрянем же на фиг. Здесь сколько? Полметра будет?
«Больше. Нормальный проход». — Васька заглянул в водослив. — «И грязи мало. Ужей кто-нибудь боится?»
— Змеи? — Лена отпрыгнула, еле сдерживая визг, и вытащила шашку из ножен. — Я туда не полезу.
«Нужно», — коротко ответил зверь и первым занырнул в отверстие.
Послышалось влажное чавканье — даже с его ростом пришлось пробираться, задевая брюхом жидкое, пахнущее болотом месиво. Вскоре из-за забора донесся еле различимый свист — Васька на месте, теперь их очередь.
Санек почесал затылок — лезть не хотелось сразу по нескольким причинам. И первая из них — страшно. Он еще немного подумал и принял правильное решение:
— Лен, полезай следующая.
— А ты?
— А я, как мужчина, буду прикрывать. Да не бойся, не съедят тебя в этой трубе. Ужи не съедят, пиявки всякие, мерзкие червяки тоже не съедят. Вот только жабы… скользкие пупырчатые жабы… они, может быть… нет, они тоже не тронут.
— Свинья малолетняя, — Лена поблагодарила братика за заботу и полезла в трубу, молясь про себя, чтобы не встретить никого из перечисленной живности. Шашка так и осталась в вытянутой вперед руке. Просто на всякий случай.
А на выходе провалилась в воду с головой, когда неожиданно закончилась пусть и вязкая, но все-таки опора. Вывернулась, встала на илистое дно и замерла, завороженная немигающими зрачками двустволки, направленной прямо в лицо.
— Стерва! — Незнакомый бородатый мужчина будто выплевывал слова. — Это из-за таких, как ты, Великая Жива послала напасти на матушку-Землицу. Род Ясный отвернулся, не в силах смотреть на грехи ваши. Изыди в ад! Покараю судом праведным похоть грязную!
— Дяденька, ты дурак? — Лена зачерпнула ладонью воды и плеснула себе в лицо, смывая грязь, испуг, удивление от неожиданной встречи.
— Молчи! — Бородач топнул ногой. — Матерь Сва насквозь видит вас. Нечестивые души — от духа нечистого, есть вы никто, и звать вас никак. Надо звать вас падалью и брезговать смрадом вашим, не касаться вас и не знать! И даже не вкушать пищу вашу, не слушать речей, не пускать в свой дом и не читать книг ваших…
Девушка осторожно огляделась — нет, это все про нее. Неужели перепачкалась так, что похожа на кикимору болотную? Немудрено перепутать.
— Мужик, ты чего? Какие книги? Это папа когда-то писал про…
Два шага, и стволы почти уперлись в лоб.
— Молчи! Не боюсь тебя и не внимаю, яко бреху псов зловонных и мерзких. Хоть тело твое как у человека, но коряво и смешно, и в плоти твоей грязь похоти и нет места духу Анасты. Отвергну вид твой, как у тленного мертвеца!
Чуть сбоку еле слышно хрустнула сухая ветка — Васька. Нарочно наступил, привлекая внимание.
«Шекспир, мля! О женщины, порожденье крокодилов!»
«Вася, ты читал Шекспира?»
«Не я, Санек. Этого — убить?»
«Сама».
— Дяденька, а тебя сейчас с левой стороны зверь кушать начнет.
Бородач повернулся, а она рванулась вперед и вверх, вкладывая в один-единственный удар вес тонкого, почти детского тела. Шашка не свистнула, зашелестела разрезаемым воздухом и отдалась болью в растянутых связках. Противник с непониманием смотрел на обрубок, вот только что заканчивавшийся кистью. Пусть с корявыми пальцами и обкусанными ногтями с каймой под ними, но такой привычной. Долгая секунда… другая… В глазах появились одновременно осознание и боль. И тут же Васькин бросок задавил зарождающийся крик. Вместо него — невнятное мычание.
— Лен, а Лен… — Из трубы показалось перепачканное лицо младшего брата. — А это они чего, целуются?
— Угу, любовь у них такая. Впрочем, тебе еще рано об этом.
— Па-а-а-думаешь! — протянул Санек презрительно. — Тоже мне, нашла несмышленыша. Я даже знаю, как это называется. Вася, а ну прекрати заниматься зоофилией!
ГЛАВА 12
Станислав Вениаминович Дербенев с самого раннего детства ощущал себя несчастливым человеком. Не с пеленок, конечно, но, едва научившись ходить, он твердо знал — во всем виноваты женщины. И мать, два раза в течение пяти лет поставившая в угол и даже шлепнувшая однажды по заднице мокрым полотенцем, в первую очередь. Но не о ней и не о ее вине речь. Женщины, а тогда еще маленькие девочки, преследовали юного Стасика подобно злому року — били горшком по голове в детском садике, обзывали глистом в школе. Позднее, из-за того, что удалось удачно откосить от армии, величали кастратом. Дикие времена, дикие нравы, дикие люди.
Позднее стало легче — сменилась эпоха, мораль стала гибче, местами совсем истончаясь до полной невидимости, и не служивший человек перестал вызывать у прекрасной половины человечества брезгливую жалость. В возрасте тридцати двух лет Станислав Вениаминович наконец-то расстался с девственностью. Или с целомудрием, он сам не совсем понимал разницу между этими понятиями. Добрая соседка понимала, но объяснить не смогла, в силу давности сего состояния. Но десять долларов, подаренных мамой на день рождения любимому сыну, взяла охотно. Попутно взяла обещание жениться на ней, клятвенно заверяя, что последующий секс будет намного регулярнее и, главное, гораздо дешевле.
Но родная мама выкинула неожиданный фортель — умерла от сердечного приступа в день, когда узнала о предстоящей свадьбе. Стасик стойко перенес удар коварной судьбы, тем более расходы и хлопоты по организации похорон взяли на себя дальние родственники и никогда ранее не виденный отец. Папа потом исчез так же внезапно, как и появился, но перед этим имел продолжительный двухчасовой разговор с сыном. Вот только почему-то вместо денег блудный родитель предложил отпрыску хорошую, по его мнению, работу. Странный человек, не правда ли? Или ему не понравилась будущая сноха?
Смутные сомнения терзали Дербенева ровно месяц, а потом приутихли, сменившись эйфорией от рождения наследника. Впрочем, радость продолжалась недолго, и супруга показала свое истинное, звериное, женское нутро — потребовала денег. Именно потребовала, потому что просить начала гораздо раньше. Утроба ненасытная…
Переезд из маминой двухкомнатной квартиры в коммуналку вблизи вокзала лишь на год ослабил семейные проблемы, а потом все вернулось на круги своя. Ребенка, при виде которого чуть ли не каждый торговец мандаринами шептал «сынок», нужно было кормить и одевать. Кормежка обходилась дороже — тоже утроба ненасытная…
Как ни странно, выход из создавшегося неприятного положения подсказали книги. Тонкие книги в мягких обложках, в изобилии имеющиеся почти на каждом лотке в подземном переходе у Московского вокзала. В них открывали великие истины, рассказывали о прошлом и будущем, о предназначении и предначертании, о духовности, очищении кармы подручными средствами в домашних условиях и прочее, возвышенное и таинственное. Станислав Вениаминович пристрастился к чтению, с одинаковым удовольствием проглатывая «Кощуны Финиста», «Славяноарийские веды», Климова, Трехлебова и Резуна, «Велесовы книги». Перед глазами проплывали космические вайманы[2] предков, потрясающих галактиками, ходили по земле древние боги с гуслями под мышкой, и сама праматерь Сва ласково гладила во сне по голове, благословляя на постижение тайн мироздания.
Но истинным открытием стали произведения писателя со звучной фамилией французского комиссара, рассказывающие не только о духовных выгодах, но и материальном благополучии, приобретаемом на удивление простым и надежным способом. Все элементарно — вы получаете гектар земли… можно и купить, но это как-то по-лоховски. Так, о чем мы? Ага, о земле. Получаете гектар, а дальше уже сама матушка природа начинает заботиться о вас и о вашем пропитании. Ну посудите… сколько стоит пучок щавеля? А если вырастает триста килограммов? Да еще целебные травы. Которые даже сеять не нужно. И сено, продаваемое тоннами всем желающим. Потом подрастет лес, строевой лес, между прочим: мачтовая сосна, лиственница да благородный кедр. Знаете стоимость пиломатериала? А на вагонку его распустить? Каждый владеющий гектаром земли — потенциальный долларовый миллионер. Из-за границы будут приезжать люди и платить деньги только за возможность сделать глоток свежего воздуха. И с завистью смотреть на духовно возвышенных землевладельцев.[3]
Окрыленный открывшимися перспективами, Станислав Вениаминович продал комнату в коммуналке все тем же торговцам мандаринами и, прихватив семью, отправился в Павловский район. Там активистам удалось выбить из местной администрации полторы сотни гектаров заброшенных полей вблизи деревни Дуброво. Дербенев взял себе три. Взял и удивленно огляделся — а где строевой лес? Где луговое лекарственное разнотравье? Где щавель, в конце-то концов? Жизнь в палатке не понравилась с первого дня. И больше всего — жене. Уже через неделю она исчезла, прихватив с собой сына и две трети вырученных за комнату денег. Порождение крокодилов, да…
Да и соседи вели себя несколько странно — что-то сажали, копали, косили траву вокруг участков и заставляли делать то же самое Станислава Вениаминовича. Появившаяся на ладони мозоль окончательно переполнила чашу терпения… Он высказал окружающим все, что думает о них, и уехал в районный центр. Где устроился на первую в жизни работу. Место сторожа на пристани давало крышу над головой — каюту на дебаркадере, а небольшая зарплата и остатки сбережений позволяли покупать книги в мягких обложках и читать, читать, читать… Ведь только в них правда. Люди же, в силу своей ограниченности и невысокой духовности, обязательно все извратят и опошлят, превратив прекрасную идею в ежедневный каторжный труд. Особенно женщины — сосуд и средоточие греха, это они во всем виноваты.
Нет, прекрасного полу господин Дербенев отнюдь не чуждался, и таинственные незнакомки порой посещали его скромную обитель, нанося немалый ущерб финансовому положению. Две даже кое-что оставили на память — лобковых вшей и гонорею. С тех пор — как отрезало. Деньги целее будут, решил Станислав Вениаминович. Да и руки пока не отсохли.
Со временем копились мысли, древние знания, духовная чистота. Именно они, по его мнению, и помогли достаточно безболезненно пережить Нашествие. Ведь твари посланы Великой Живой в наказание за грехи женщин и их подкаблучников, поэтому безопасны для достойного человека. А если кого и сожрали — значит, недостойный. И поделом им, грешникам. С такими убеждениями и вступил в организующуюся дружину князя Павловского Михаила Сергеевича Негодина. Ходил себе по городу с ружьем, наводя порядок среди необразованного быдла, а по ночам все читал, читал и читал… Назначение в рейд на деревню Дуброво воспринял как прямое указание свыше — покарать. Именно в этом поселении выжили нечестивцы, извратившие истинное учение Великого Учителя Владимира с фамилией французского полицейского комиссара.
Пришел карать и наказывать, а тут… Вот ведь незадача-то!
— Он еще живой у нас? — Санек заботливо пнул под ребра пленника, предусмотрительно затащенного в густые черемуховые заросли. — Вон как глазки-то закатил.
Дербенев вжал голову в плечи и инстинктивно прикрыл лицо замотанной в тряпку культей. Левая, здоровая, была привязана к ноге шнурками его же собственных берцев. Замычал, пытаясь выплюнуть изо рта кляп, закачался, держа равновесие на коленях в неудобной позе.
— Сашенька, не бей дяденьку. Вдруг он хороший и сам нам все расскажет? — Лена прижала клинок шашки к шее Станислава Вениаминовича плашмя и ласково заглянула в глаза.
Только она сама знала, чего стоило это видимое спокойствие. Сегодня в первый раз рубила человека, пусть не насмерть, но… До сих пор тошнота подкатывает к горлу и появляется предательская дрожь в коленках. Сашка не видит и не замечает. Для него старшая сестра — воплощение уверенности и целеустремленности. Пример для подражания. Что же, пусть будет так…
Выдернула кляп и нетерпеливо притопнула:
— Ну?
Дербенев молчал, раздавленный случившимся несчастьем — его взяла в плен женщина. Даже еще девочка — он вполне успел разглядеть окончательно не сформировавшуюся фигуру. И длинную косу с заплетенной жемчужной нитью. Жемчуг… плевелы диавольские…
Кровоточащие губы выдохнули:
— Не заключай с демонами союза — полонен будешь, и не твори им добро. Они добро не приемлют, почитая сие за слабость твою, ибо сами добра не ищут. И не должен перед ними клонить чело, унижаться и оправдываться — они суть волцы хищные.
Чеканные слова из книги, всплывшие в памяти, оказались не поняты Саньком — парнишке вдруг показалось донельзя обидным, что какой-то мужик обзывается демонами и волками. Ну и что, что гораздо старше? Отец с Андреем тоже взрослые, а таких обидных слов себе не позволяют. Затыльник приклада влетел в выплевывающий проклятья рот, опрокинул Дербенева на спину, заставил подавиться кровью пополам с обломками зубов.
— Злой ты, Саня. — Старшая сестра покачала головой. — Утром таким еще не был.
— Утром меня не убивали. И был дом, в котором мама…
Лена молча отвернулась — возразить нечего. И не хочется возражать. Сегодня жизнь перевернулась второй раз, но все так же с ног на голову. Ладно, не привыкать… Лишь бы осталась жива мама. Да с мальчишками ничего не случилось.
— Санек, время! У нас нет времени.
Парнишка сосредоточился, несолидно шмыгнул носом и улыбнулся:
— Еще часа полтора продержат. Я дополнительно два десятка туда послал.
— Ты что, ими управляешь?
— Да. А что такого? Ты разве нет?
— С какой стати? Я же не зверь.
— Ну-у-у… — протянул Саня и покосился на отрубленную руку пленника. — Все мы в какой-то степени…
— А без философии?
— Звери мы, кровожадные и хищные звери. Вот только в отличие от них можем и о друзьях позаботиться. — Парнишка пинками перевернул Дербенева на живот и, достав нож, распорол ему сзади штаны. — Вася, поразвлечься не желаешь?
«В каком смысле?»
— Трахни дяденьку.
«А-а-а… — И без того большие глаза Василия стали еще больше и круглее. — Это обязательно?»
«Не ломай игру, — мысленно попросила Лена. — Изображай возбуждение и сладострастие. А тебе, Сашка, должно быть стыдно».
«За что?»
«Я в твоем возрасте и слов-то таких не знала».
«На войне быстро взрослеют».
И уже вслух:
— Ну как, Вася, нравится?
Дербенев, не слышавший мысленного разговора, извивался, как лягушка на столе студента-медика, пытаясь перевернуться и прижать уязвимое место к земле. А когда туда уперлись холодные стволы ружья, открыл рот, чтобы заорать.
— Молчи! — Санек наступил пленнику ногой на затылок. — Или говори, но тихо и разборчиво. Понял? Если да, то кивни.
В ответ — энергичное мотание головой. Скорее даже — крупная дрожь. Соглашается?
— Ну, рассказывай.
Станислав Вениаминович говорил долго, минут пятнадцать. Мог бы и больше, но попытки жаловаться на несчастную жизнь безжалостно пресекались болезненными тычками в ребра. Да еще Васька, старательно изображающий сексуальную озабоченность, очень способствовал красноречию, почти что словесному поносу. Какое дело до сохранения чужих тайн, когда вопрос стоит о целостности собственной задницы?!
Павловское княжество решило расширяться. Не территориально (пустующих земель и так было в избытке), а численно. Разведчики давно положили глаз на бесхозное население в Грудцино, Дуброво и еще двух деревнях на другой стороне Оки. Столько народу, не окруженного отеческой заботой, прозябающего и погибающего без мудрого и чуткого руководства — непорядок. А желание или мнение будущих подданных — дело третье. Кто же его спрашивать-то будет, это мнение? И у кого? Народ, как известно, обязан безмолвствовать.
Нападение провели одновременно на все четыре деревни. И в каждой был свой человек, в нужный момент встретивший, открывший ворота, указавший людей, способных оказать и организовать сопротивление. В Дуброво таким оказался пацифист Малов-старший и примкнувшая к нему пара убежденных последователей учения о гектаре земли, недовольных слишком жестким руководством Чертобоев. То, что они не лезли во внутреннюю политику и жизнь поселения, не принималось во внимание. Все равно виноваты — самим фактом своего существования.
Как прошла атака на Грудцино, Станислав Вениаминович не знал, ему не сообщали. Но здесь, в Дуброво, из-за удачного отсутствия двух самых серьезных противников потери получились даже меньше запланированного. Из княжеских дружинников четверо были убиты автоматным огнем при попытке захватить дом Чертобоев, да троих насмерть посекло осколками гранаты. Рассчитывали на большее. Малов-старший, которому Валера Сотский успел выпустить кишки в короткой стычке у ворот, да предатель, напоровшийся на картечь в лоб от него же, не считаются — расходный материал. О том, что стрелок с озера тоже больше не вернется, павловцы были еще не в курсе.
— Всего сколько было? — уточнила Лена, поигрывая шашкой в опасной близости от дербеневской промежности. Она не смущалась и не стеснялась видом почти голого мужика — покойников не стесняются.
— Двадцать человек нас приехало.
— Значит, минус десять. Осталось одиннадцать. Да еще местного урода приплюсовать… Итого — двенадцать.
— Шестеро уехали в «уазике», повезли мальчишек.
— Их зачем взяли?
— Чтобы старый черт сговорчивей был… Ай! — Дербенев дернулся, пытаясь зажать длинный порез на внутренней стороне бедра. — За что?
— Выбирай слова, гнида, когда про моего папу говоришь!
Пленник побледнел и, кажется, даже перестал дышать. В его глазах читалось все, что он думает об исчадии ада, к тому же дочери не меньшего исчадия. Демонское семейство, одним словом. И демон в услужении. Вот он, ходит, сладострастно повизгивает и посматривает с вожделением содомским масляным взглядом. Сгинь, провались, нечисть!
Васька нечистью себя не считал, проваливаться не собирался и с увлечением играл забавную роль сексуального маньяка. А то, что маньячить пока нечем, так это не беда. Всему свое время, молод еще. Вот лет через пять, когда каждый уважающий себя зверь становится взрослым… Нет, и тогда бы на этого человека не позарился.
К концу допроса Санек становился все мрачнее и мрачнее.
«Ты чего такой?» — спросила Лена, уже привычно не произнося слова вслух.
«Кончать его надо».
«Ясное дело».
«Я не смогу».
«А я?»
Младший брат пожал плечами, вздохнул и без всякой паузы воткнул Дербеневу нож под подбородок:
— Извини, дядя… никакой работы, исключительно личное.
Пока Санек долго и мучительно блевал в кустах, вытирая дрожащие губы рукавом, заляпанным чужой кровью, Васька убежал вперед. И почти сразу же послышалось его предупреждение:
«Внимание, противник!»
Тут же громкий незнакомый голос:
— Дербень, козлиная морда, тебя долго ждать? Ты там чего, веревку проглотил?
На дороге, плавно спускающейся к пруду, показался такой же бородач, чуть ли не близнец первого. Он появился из-за поворота, огибающего заброшенный сад, и не подозревал ничего дурного. Во всяком случае, лицо изображало полную безмятежность, разве что искаженную легким недовольством по поводу вынужденной прогулки на поиски Станислава Вениаминовича.
— Стаc, придурок ляховский,[4] вылезай!
Бородач так и умер в предвкушении потехи над незадачливым соратником — шашка ударила в шею и остановилась, не в силах перерубить позвонки. Лена отшатнулась от брызнувшей алой струи, выпустила оружие и упала на колени, закрыв лицо руками. По плечам пробежали судороги. Тут же в ухо ткнулся мокрый нос, и горячий язык скользнул по щеке, собирая слезы:
«Не плачь. Это было нужно. Врагов стало меньше».
«Понимаю. Но так не должно быть, мы не должны убивать».
«Людей — да. Враги — не люди».
«Думаешь?»
«Знаю. Вы защищаетесь — это свято».
«Вася, у вас есть понятие святости?»
«Есть у тебя. Родина, папа, мама, братья… Я видел».
«Ты философ».
«Нет, я Василий, который ждет команды».
«Какой?»
«Защитить… освободить…»
«И убить?»
«Нет, уничтожить. Это разное».
«Тогда?..»
«Командуй».
— Тогда вперед! Санек, ты как, оклемался?
Сашка выполз из кустов на четвереньках и сразу же наткнулся взглядом на почти обезглавленный труп, лежащий поперек дороги. Мальчишку тут же скрутило новыми приступами рвоты. Лена подошла и успокаивающе погладила по голове:
— Не переживай. Видишь, мухи уже садятся? Они не ошибаются. Это не люди, это дерьмо. Будешь расстраиваться из-за каждой раздавленной коровьей лепешки?
— Не могу.
— Я тоже. Но что делать? Нужно.
— Расстраиваться нужно?
— Идти вперед. Ну?
Саня решительно встал и поднял двустволку, которую до этого волочил за ремень по траве. Прикушенная губа, сузившиеся глаза…
— Если не мы, то кто?
«Правильно говоришь», — одобрил Васька.
— Это не я первый сказал.
«Все равно правильно».
— Да мы и сами правильные.
— Точно, больше уже и некуда, — подтвердила Лена и направилась обратно к трубе, уходящей под дамбу. — Пошли, что ли, товарищи идеальные воины?
— А почему туда? — не понял Санек.
— Куда еще?
— Погоди, в деревню разве не пойдем?
— Смысл? Если мама успела уйти в схрон, то мы только привлечем к нему внимание чужаков. Если нет… А люди… люди никуда не денутся. Семьдесят с лишним рыл не смогли себя защитить — кто теперь им нянька? Подождут, все равно их собираются в Павлово вести, а не расстреливать. Младшим помощь нужнее, так что они в первую очередь. Как, кстати, твои подопечные?
— Их уже половину перестреляли, — поморщился Санек. — Дебилы какие-то — прут напролом, будто там медом намазано.
«Происходит естественный отбор, — пояснил Васька. — Погибают самые глупые».
— А трусливые выживают?
«Трусость? Это как? Приказ есть — трусости нет. По-другому не бывает. Остаются жить умные и удачливые. Удачливость — тоже критерий отбора».
— Жестоко там у вас.
«У них. Я больше не они, я Василий».
Дальше шли молча, каждый по-своему переживая случившееся. На разговоры времени не было — Лена вела маленький отряд кратчайшим путем, прорубая дорогу в зарослях крапивы на месте бывшей фермы. Коров здесь лет тридцать как не держали, а вот мухи остались. Где уж тут рот разевать — чуть приоткрыл, а они залететь норовят. И прочая летающая сволочь не давала покоя — вечно голодные слепни, оводы, строки, мелкие кровососущие и летающие мошки…
Девушка прихлопнула на потной щеке очередное надоедливое насекомое и хихикнула мысленно, вспомнив прочитанную в раннем детстве книжку автора по фамилии то ли Кирпичев, то ли Кузьмичев. Там злые летающие гниды жалили в усы петровских солдат, на царских мануфактурах ковались топорища, сабли вынимались из разукрашенных каменьями поножей, а из ран мощными струями хлестала сукровица.[5] Потом папа отобрал книгу и бросил в печку, настрого запретив читать подобную ерунду, но вот запомнилось же…
— Чего ржешь?
— Я же не вслух.
— Ну и что?
— Да так, глупость одну вспомнила.
Саня с недоверием посмотрел на старшую сестру — глупостью в ее понимании могло быть все что угодно, вплоть до его реакции на… хм… уничтожение Дербенева. Но вроде бы нет, над ним не смеется. Хотя и это может.
— Самой большой глупостью, Лен, было переться тут по буеракам.
Читать бесплатно другие книги:
