Секретные поручения. Том 1 Корецкий Данил
Валерия спустила ноги на пол, розовые теплые ноги под коротким фланелевым халатом, гладкие колени, я даже вспотел. Хотел завалить ее в очередной раз, но ей же в сортир надо…
— Ладно, иди, я в коридоре постою.
Она посидела немного, помотала головой и говорит:
— Нет, я не хочу, чтобы кто-то сидел рядом и прислушивался.
— Ладно. Небось не чужие. Если мы поженимся, ты тоже стесняться будешь?
— Дурак.
— Почему дурак? В жизни всякое бывает. Ходишь с парнем, он тебе цветы дарит, а потом раз! И посадил в каталажку! Или наоборот: ворвался человек, вот так, как я — и на всю жизнь счастливы. Я тебя, если хочешь знать, давно люблю.
— Мне в туалет надо!
Прежде чем пустить ее в уборную, я все осмотрел там, чтобы никаких колющих и режущих. Нашел отвертку на полке, спрятал в карман. Сливной бачок, кстати, был сломан, и я со злорадством подумал о Петровском: каков урод, трахнул девушку, а бачок не отладил. Пока я стоял и ухмылялся, Валерия неожиданно толкнула дверь и заперла на задвижку с той стороны.
— Сиди там, женишок! — говорит. — Оттуда тебя и в загс отведут. Под конвоем.
Ей бы лучше сразу схватить табуретку и бросить в окно, чтобы привлечь людей. Или поджечь занавески, а самой отвлечь меня, пока не разгорится как следует… Но вместо этого она, как воспитанная девочка, побежала в гостиную набирать «02».
Даже дверь уборной не подперла.
Я выбил замок с первого раза, при моих-то габаритах иначе и быть не могло. Она успела набрать "О" и смотрела во все глаза, как я приближаюсь. Огромные темно-серебристые глаза, откуда только они у нее такие? Я положил одну руку на рычаг телефона, другой схватил ее за плечо, тряхнул. Халат с нее слетел в два счета, а под ним ничего и не было, она даже руками закрываться не стала, смотрела обреченно, и все. Но я же не насильник!
— Одевайся. Если схитришь еще раз, я тебя на цепь посажу.
Потом сводил ее куда хотела, привел обратно в комнату.
— Ладно, — говорю. — Читай дальше.
…Погода вчера стояла мерзкая, даже не стояла, а скорее висела — холодной, мокрой, грязной занавеской. Я перед тем, как бомжа замолотить, сделал последнюю попытку уладить все по-хорошему: позвонил из автомата Родику Байдаку. Своему старинному корефану.
— Родь, — сказал я ему, — вот мы с тобой не первый год друг друга знаем, я видел, что сделали с Метлой, и знаю, что хотели сделать со мной вчера на вокзале… Только ты не говори, что не имеешь к этому ни малейшего отношения.
— Я и не говорю, — сказал Родик спокойно. — Ты откуда звонишь?
— Какая тебе разница… Я как друг тебе говорю: не надо за мной гоняться, Родь.
Всем будет плохо. Я ведь пока не собираюсь никого сдавать.
— Знаю. От тебя этого и не требуется. Ты когда ко мне подъедешь?
— Успокойся. Лучше скажи, только честно: ты можешь что-нибудь сделать, чтобы все это прекратилось? Чтобы я мог спокойно жить?
— Нет, — сказал Родик честно. — Ты жить не будешь, Серый. Вообще. Однозначно.
Это я как друг тебе говорю. Поэтому лучше сам приди. Деваться тебе некуда. От нас спрячешься — менты найдут. Мы на тебя Дрына повесили. И Метлу тоже.
Я аж задохнулся от ненависти.
— Спасибо, Родик, спасибо, корефан… Значит, ты рассудил, что мне не жить? — спокойно так говорю, я ему многое хотел высказать, но спокойствия не хватило.
— Да я тебе, папенькиному сучонку, башку крысиную оторву, я вас всех покрошу, я твоего папашу…
— Пока, Серый, — а у него спокойствия всегда хватало. Положил трубку, как будто мы об обеде у Ираклия договорились.
Может, именно это меня и взвинтило. Не повезло тому бомжу. И Валерии не повезло.
Ей бы на десять минут позже прийти. Или на пять раньше… Нет, угораздило! Даже дверь захлопнуть не догадалась…
Она стояла в своем долгополом белом плаще и джинсах, вытирала ноги о подстилку и зонтик стряхивала. Капли веером разлетались: фыр-р-р. Я когда на площадку вылетел, неожиданно прочувствовал что-то такое… Что, возможно, испытывают серийные убийцы и маньяки, когда видят вблизи намеченную жертву. Вот перед тобой существо, которому нет до тебя абсолютно никакого дела, оно как орех в скорлупе, как бриллиант в сейфе — но через несколько минут ты войдешь в его жизнь с бритвой или молотком в руке, и оно никогда уже тебя не забудет. Ты навсегда останешься самым ярким его воспоминанием. Или последним воспоминанием.
Я ни у кого не видел такой тонкой кожи и не дотрагивался ни разу. На что все эти Светки и Антонины были гладкие и ухоженные, — но они ни в какое сравнение не шли с тем, что я почувствовал, когда схватил Валерию за шею и накрыл ей рот ладонью.
Мне захотелось поцеловать ее. Дикое просто желание. В шею, в губы, в запястье.
Куда угодно. Как пелена накатила. И целовал ее всю и туда целовал, а ведь насильники так не делают, правда?
Потом мы выпили кофе, как друзья-любовники. Она себя неловко чувствовала, потому что вела-то не как жертва, а как полноправный партнер. Молчала, в пол смотрела.
Я пытался завести разговор о Петровском, узнать, насколько серьезно все у них, — но она в разговор не вступала. Через некоторое время спросила:
— Когда ты уйдешь? Ты же получил что хотел. Уходи. Я прошу.
— Мне некуда идти. Я люблю тебя. Я остаюсь навсегда.
— Не паясничай. Ты кто? Что тебе от меня надо?
— Я журналист, зовут Сергей. Меня ищут бандиты. А твой дружок Петровский шьет мне дело ни за что ни про что. Здесь меня никто искать не будет. Но я правда люблю тебя.
— Фигляр…
Я перенес телефонный аппарат в гостиную, наткнулся в книжной полке на корешок, где было написано «П. Зюскинд. Повести и пьесы», попросил почитать вслух. Она сказала:
— Я хочу спать.
— Ладно, тогда завтра.
За все это время, пока я был у нее, два раза звонил телефон; я не разрешил подходить к аппарату. Спросил: «Ты кого-нибудь ждешь?» Она покачала головой. Но я на всякий пожарный свет везде выключил, будто никого нет дома, Мы сидели в темноте, за окном где-то далеко гудели троллейбусы, наверху ругались соседи, плакал ребенок. Она с ногами забралась на диван, в самый угол забилась.
Я сидел на другом краю и соображал: ну вот, я вошел в жизнь этой девушки с серебристыми глазами, я уже здесь, сижу, клюю носом — а что будет дальше? Только я усну, она тут же позвонит куда надо или выберется из квартиры через балкон.
Разве не так? Что же делать? Но думать об этом не хотелось.
Я придвинулся к ней, обнял, ощутил тепло тела. И снова она не сопротивлялась.
Может, от безысходности — что она могла сделать? А может, ей понравилось…
Короче, несколько раз мы с ней сошлись и заснули, как утомленные голубки, но я ее все же за ногу к себе привязал, на всякий случай.
А утром снова к ней полез, уже по-хозяйски, уверенно, и вот тут она меня ударила. Вдруг, неожиданно. В самое слабое место. Своей маленькой розовой пяткой засандалила так, что я от боли чуть сознание не потерял, рефлекторно двинул ее ладонью по морде, наотмашь!
У нее такая тонкая мягкая кожа, я даже сейчас почувствовал, на ней пальцы красными пятнами отпечатались. А затылком она в стену въехала, закричала в голос. Я рукой закрыл ей рот, навалился сверху, соплю, чувствую ее тело под собой, оно упирается, выгибается, кожа тонкая, мне все равно куда целовать…
Даже про боль забыл и опять целовать везде начал, забылся, рычал, кусался, она притихла, я опять с ней что хотел делал, и она разошлась, отвечала мне на полную катушку. Вот чудеса!
Потом мы успокоились, но левое яйцо зверски ныло, совсем как во времена старых добрых юношеских поллюций.
— Никогда не делай так больше, — прохрипел я ей на ухо. — Я разворотил Дрыну череп водопроводной трубой, я в этом смысле уже не целка — ты поняла?
Моя рука вцепилась в ее лицо, она, даже если бы хотела, все равно кивнуть бы не смогла. Но мне ответ был не важен. Пусть знает…
Настало время завтрака. В холодильнике оказалась целая салатница оливье — я подумал, может, она гостей ждет сегодня? — но Валерия сказала, что салат позавчерашний, она для Петровского готовила, а тот не ел. Идиот Петровский.
Ладно… Выпили кофе. А потом я попросил ее поставить хорошую музыку и почитать мне вслух. Сибаритствовать, так до конца. Ты видишь меня, Метла?
Следственная группа уехала в 7.15, мама сразу принялась вытирать за ними пол.
Потом она решила еще почистить ковер, вытереть мебель и двери, и в конце концов принялась драить порошком фамильный хрусталь. Денис не стал мешать ей, оделся и вышел. Снетко откровенно сказал ему, что перспективы у дела практически нулевые, поскольку в лицо ночных визитеров никто не видел, трупов, к счастью, нет, а отпечатки на пистолете если и найдут, толку немного: большинство наемных убийц срок нигде не тянули и «пальчики» их нигде не зарегистрированы.
Денис и так это знал. Вызывать группу смысла не имело, но и обойтись без этого невозможно. Единственным реальным результатом следственных действий стало то, что у него изъяли его табельный пистолет. Полный идиотизм! Но таков порядок.
Вещественное доказательство — раз, до окончания проверки правомерности применения, оружия пистолет положено изымать — два! Теперь он чувствовал себя, как голый.
Надо было отвлечься, интенсивно загрузить себя работой да пора выжигать каленым железом разворошенное осиное гнездо, оттуда пойдут ниточки во все стороны, в том числе и к ночным визитерам… Он много раз звонил Агееву, но телефон не отвечал.
Тогда он поехал в концерн «Единство», допросил всех, кого застал в конторе, изъял две папки документов. Возвращаясь в прокуратуру, встретил неподалеку на улице Агеева. Денис подумал, что куратор искал его на работе.
— Вы у нас были? — поинтересовался он. — А как же конспирация?
— Нет, нет, с чего ты взял, — замотал головой майор. Денису показалось, что он не в своей тарелке.
— Знаете, что ночью было?
— Знаю. Вот гады! Совсем обнаглели! — Агеев смотрел на проходящие машины, бугристую кору старого тополя, только не на Холмса.
— А когда решение по моим материалам примут? Ждать-то нечего: один раз сорвалось, второй… Сколько может везти? На третий раз обязательно грохнут!
Агеев вздохнул.
— Не грохнут. Не лезь ты в это дело. Хватит. Работай спокойно, не заводи врагов…
Холмсу показалось, что он ослышался.
— Что?! А кто мне говорил ворошить муравейник?
— Обстановка изменилась. И там, — майор поднял палец вверх. — И здесь.
Программа, по которой ты работал, свернута. Свиньи возвращаются к своим корытам.
— Подождите… Какие свиньи? При чем здесь свиньи? Я рассорился с прокурором, милицией, коллегами, потому что они работали «спокойно», я завел кучу врагов, которые пытаются меня убить, все это я делал по вашему указанию! И вы давали мне гарантии безопасности и призывали к острым мерам! А сейчас советуете работать спокойно и не заводить врагов! А куда я дену тех, которых уже завел?! И с кем я буду спокойно работать?!
Денис перешел на крик. Напряжение, пережитое ночью, и неожиданное заявление Агеева поставили его на грань нервного срыва.
— Тише, на нас обращают внимание, — прошептал Агеев. — И вообще нам нельзя находиться вместе на людях. Созвонимся.
Не оглядываясь, майор быстро пошел к остановке троллейбуса.
Окончательно выбитый из колеи, Денис зашел в прокуратуру и поднялся на второй этаж. Как робот заварил себе кофе, отхлебнул. Кислая бурда. Но хоть горячая. Он почувствовал, что замерз. И снаружи, и изнутри. Душа замерзла.
За дверью, в курилке, слышны голоса Васи Кравченко и Панина, Вася пытается пересказать какой-то сюжет, связывая слова и предложения союзом «бля».
Надо согреть душу. Денис позвонил в школу Валерии, там сказали, что она больна.
Дома никто не поднимал трубку.
Может, в больнице?
Денис, морщась, допил кофе и набрал номер в сто первый раз. Трубка равнодушно гудела.
Денис зажал ее плечом и достал мятую пачку сигарет. Пустая.
Тууу.
Тууу.
Покопался в пепельнице, нашел подходящий окурок.
Тууу.
Тууу…
Когда прикуривал, трубка выскользнула и упала на стол, а затем на пол. Денис не торопился ее поднимать. Он держал кончик сигареты высоко над пламенем зажигалки, смотрел, скосив глаза, как желтоватая бумага начинает тлеть без всяких видимых причин, выстреливает дымком, из распотрошенного жерла вываливаются ярко-красные табачные крошки.
Прикурил. Поднял трубку. Положил ее на… Нет, прежде, чем положить, приложил на миг к уху. И-не услышал ничего. Подождал. Точно: тууу-тууу заткнулся.
— Алло, — сказал Денис.
— Да, — послышался голос Валерии. — Ты почему молчал?
— Трубка упала, извини… Привет.
— Привет.
— А ты где пряталась?
— Нигде. Я была дома. Просто спала.
— Я приеду к тебе сейчас.
Валерия замолчала. Странно замолчала — именно тогда, когда ответ, казалось, очевиден. Какие-то шорохи, щелчки в эфире — тоже странные.
— Алло, — сказал Денис.
— Не надо приезжать, — отозвалась Валерия. — Я не хочу.
— Почему? — тупо переспросил Денис. Надо же, как навалилось — одно к одному. Он устал адекватно реагировать.
Шорохи и щелчки.
— Потому что между нами все кончено. У меня другой мужчина. Я надеюсь, ты забудешь номера моего телефона и моей… квартиры.
«Квартиры», — подумал Денис.
— Я приду к тебе, — сказал он.
— Я все равно не открою. Прощай.
Денис аккуратно положил трубку, отставил в сторону аппарат. Потушил о батарею догоревший до последнего предела окурок. Ему хотелось застрелиться. Хорошо, что отобрали пистолет.
И тут в дверь постучали. Вася Кравченко просунул стриженую грушевидную голову и, глядя в пол, сказал:
— Неизвестный позвонил в Центральный РОВД и сообщил, что в четырнадцатом доме по Розы Люксембург лежит труп Заметалина. И его, и Есипенко якобы убил Курлов. Опер с участковым выехали на место, там действительно труп. Хулио сказал, чтоб ты ехал разбирался.
— А машина есть? — по инерции спросил Денис. И тут же подумал, что дом Валерии находится на той же улице.
— Как обычно, — ответил Вася. Обычно машин не бывало, и ездили на троллейбусах.
Глава вторая
ХОЛМС И КИРПИЧ
Квартира была залита дерьмом выше плинтусов, так что опергруппе пришлось расположиться на лестничной площадке и выставить посты выше и ниже этажом. Труп Бориса Заметалина лежал здесь же, обсыхал. Метла распух неимоверно, стянутая узлом удавка скрылась под складками кожи, свитер и рубашка лопнули, обнажив огромный синий живот.
Капитан, в респираторе и толстых резиновых чунях, какими пользуются шлифовальщики мозаичных полов, ходил по квартире, осматривал комнаты, шкафы и столы. Заметив Дениса, он оживился:
— А я уже думал, мне одному здесь плавать… Давай, прокуратура, обувайся в скафандр.
Денис взял у сержантов чуни и маску, вошел в квартиру. Респиратор помогал мало, сразу потянуло на рвоту.
— Жвачки хочешь? — голос капитана глухо звучал из-под маски. — У меня мятная.
Позыв усилился.
Денис покачал головой: спасибо, не надо. Он прошел в гостиную, где окно по диагонали перечеркивал сорванный карниз; здесь же, в коричневатой склизкой луже, валялись подушка и одеяло из спальни. Стекло в серванте разбито, на обоях под выключателем темные потеки — возможно, кровь. На кухне также царил разгром, кое-какая посуда переколочена, холодильник завалился набок и упирается в обеденный стол. Следы борьбы налицо: значит, убийство. Денис обратил внимание и на то, что раковина доверху наполнена грязными, местами заплесневевшими тарелками, плита залита горелым маслом, на ней стоит кастрюля с присохшей картофелиной, сваренной в мундире. Типичный холостяцкий натюрморт. Значит, это и есть то место, где Метла скрывался последние дни?
Денис подошел к окну. Там, через двор, огороженный жидкой стеной тополей и верб, стоял дом Валерии. Можно даже увидеть окно ее гостиной, плотно зашторенное занавесками. Совсем рядом, подумал Денис. Так близко. И Метла тоже мог видеть ее окно и встречать Валерию на улице. И если встречал, то просто не мог не обратить на нее внимания — Денис был в этом уверен.
Тууу. Тууу.
«Забудь номер моего телефона и квартиры». Именно так она сказала. Почему же так долго не поднимала трубку?
«У меня другой мужчина». Какая-то совсем не свойственная ей фраза. Идиотская фраза. Другой мужчина. Денис — тот, а этот — другой. Наверное, с бородой и фиксами. Тот, другой, третий… Так говорят девицы в «Интуристе», Валерия не похожа на них.
И окна плотно зашторены.
Может, ее просто нет дома? Они разговаривали полчаса назад, Валерия могла уйти.
Куда? Она ведь больна. По крайней мере, так она сказала в школе. Соврала? Зачем?
Потому что у нее — другой мужчина? «Забудь номер моей квартиры»…
— Так что делать будем, прокуратура? — громко поинтересовался капитан. — Вот тут труба в пакете. С одной стороны кровь, с другой пальцы. Эксперты сказали, что пальцы Курлова. Похоже, подтверждается про Есипенко: его как раз трубой и разворотили. Если кровь совпадет, то других доказательств и не надо…
— Понятые есть? — спросил Денис, отворачиваясь от окна.
— Ждут на площадке, свежим воздухом дышат.
— Тогда давайте начинать.
В конце концов даже мне стало ясно, кто это звонит. Пидор клетчатый трубил по телефону каждые десять минут — соскучился, наверное. Исстрадался. Усох.
Валерия сидела на полу в полосатой тенниске и голубых «рэнглерах», смотрела телевизор, на голове — тюрбан из полотенца. Она недавно приняла душ, вначале вроде стеснялась, а потом поняла, что это глупо. Я ей еще и спинку помыл…
Потом смотрел, как она одевается. Она тоже любит закрытый фасон, черные трусы и лифчики, как и Светка Бернадская — странноватый такой полудетский фасон. Ничего, думаю, ей идет, наверное, да и что ей может не идти, спрашивается?
И вот она сидела в тюрбане, смотрела какой-то забавный мультик и делала вид, что ничего не слышит. Я видел, как она старается. А он трубил и трубил, гнус этот.
Каждые десять минут. Я давно бы отключил телефон, сам не знаю, почему до сих пор не сделал этого. А может, и знаю. Просто никогда раньше не думал, что такие дела могут доставить мне удовольствие.
Он трубит, а она делает вид, что не слышит. Почему, спрашивается? Потому что я вошел в ее жизнь и сижу рядом. Если захочу, она вообще пошлет его подальше.
«Петровский, ты гнус, пошел ты на…» Я не собираюсь бросать ее после того, что было. Ясный перец! Но мне надо раскрутиться, выскочить из того беличьего колеса, в которое меня загнали обстоятельства. Да нет, не обстоятельства… Агеев и Петровский — вот как зовут эти «обстоятельства»!
Из-за Агеева я замочил Дрына. И этого бомжа. И к «дури» пристрастился из-за него. А сижу здесь из-за Петровского, потому что он крутит мое дело и в любой момент может спустить на меня ментов. Скажет: «Фас!» — и сотни их, в форме и в штатском, бросятся по моим следам. Где можно от них спрятаться? Только здесь.
Потому я здесь и сижу. И мне сейчас хорошо, честно. Хорошо оттого, что два или три дня назад, когда я смотрел в чердачное окно и мечтал, чтобы Валерия вышла из подъезда, только чтобы увидеть ее, ничего больше — в это время они с Петровским, возможно, вместе мылись под душем, целовались там, и он дотрагивался до нее, этот скот; а сейчас я сижу рядом с ней в гостиной, вижу тюрбан из полотенца на ее голове, вижу розовые пятки и маленькие пальцы на ее ногах — а Петровский ни хрена не видит, он трубит и не может дотрубиться, потому что я не разрешаю ей поднимать трубку.
Теперь она моя. Она уже изменила ему со мной. Изменила телом и не один раз, изменяет душой при каждом его трубном зове, на который она не откликается. Это совсем немного, но я за многим и не гонюсь.
— Наверное, замкнуло у парня, — говорю.
— У кого?
Даже голову не повернула от телевизора.
— У Петровского. Эти сексоты, они все такие: если им чего-то захочется, так не успокоятся, пока провода на станции не перегорят.
Сидит, смотрит. Долго молчала, но потом не выдержала.
— Кто такие сексоты? — спрашивает. — На что ты все время намекаешь?
— Ну, дорогая… Я не намекаю. Я прямо говорю: твой Петровский — подлый стукач.
Не смотри, что он худой и скромный, он еще четыре года назад пас девчонок в «Интуристе», этих жаб, которые с турками и пакистанцами крутятся. Он улыбался им, угощал токайским, затем снимал, раскладывал, скальпировал, выворачивал наизнанку, проверял на верность Отчизне. А потом сдавал в Комитет. Он мою однокурсницу, Цигулеву, тоже сдал — хоть она и стерва была порядочная. Дрянь, одним словом, каких мало. Но Петровский к ней домой приходил с цветами, скромно переминался с ноги на ногу, пузыри носом пускал. Он такой.
Чувствую, глубоко ей наплевать стало на этот мультик, может, она вообще с закрытыми глазами перед телевизором сидит, плачет, — но ко мне не поворачивается.
— Врешь ты все. Врешь. Ты меня долго будешь мучить?
Я улыбнулся во весь рот, чтобы она даже спиной почувствовала, до какой степени мне на все плевать, и сказал:
— Вру. Конечно, вру. Я с самого детства всем вру.
— Ну вот и заткнись.
Тут опять телефон. Она встала, выключила телек, нервно прошлась по комнате туда-сюда.
— Можно ответить?
— Нет.
— Я ничего не скажу. Ты всегда сможешь выдернуть шнур или нажать на рычаг. Не буду же я с тобой драться…
Она машинально потерла щеку.
Я сделал вид, что задумался. Конечно, смогу и, конечно, успею, и, разумеется, драться со мной она не станет. Но дело не в этом. Я посмотрел на часы: без пятнадцати четыре. Сколько трубить можно? Скоро рабочий день кончается, а этот гнус вместо того чтобы работать, преступников ловить — трубит и трубит.
Телефонный аппарат у Валерии старый, с ярко-красным кожухом и подчеркнуто «незализанными» гранями, знак качества спереди нашлепнут. Звонок гадкий, пронзительный, я сам себе удивляюсь, почему еще не раздолбал его. Подумал: ну вот, скоро раздолбаю. Только перед этим она скажет ему «отвало на полкило», еще раз изменит ему, деваться ей некуда.
— Ладно, — говорю. — Сейчас ты возьмешь трубку — но с одним условием. Скажешь Петровскому, что он гнусное насекомое и что он тебе больше неинтересен. Скажи:
«отвало тебе на полкило». Поняла? Болтнешь лишнее, я утоплю тебя в ванне.
Поняла?
Она посмотрела на меня. Глаза огромные, откуда у нее такие? В кого? Наверное, мама тоже была красивая, здесь наверняка где-то есть семейные фотографии, надо будет сказать ей, пусть покажет. Потом.
— Нет. Я лучше вообще не подойду к телефону.
— Как хочешь. Но лучше подойти. А то он сам заявится сюда. И тогда мне ничего больше не останется, как прикончить его обрезком какой-нибудь трубы. Или арматуриной. Она еще валяется в прихожей…
Валерия покачала головой.
— Ты мерзкий тип, — тихо сказала она. И отправилась к телефону. И сделала все так, как я велел. Только насчет «отвало на полкило» не повторила. Но мне и так было хорошо. Не то чтобы прямо-таки расплывался от счастья, но какое-то грубое животное удовлетворение имело место, это правда.
Только когда она сказала: «Я все равно тебе не открою, прощай», — что-то вдруг случилось со мной.
Какое-то узнавание всплыло в мозгу, странная такая аналогия: будто все это сон, я сплю до сих пор, и не телефон все утро звонил у меня над ухом, а будильник, он тормошил меня, не давал покоя: вставай, дурило! — но я так и не смог проснуться, злился, шарил рукой у кровати, чтобы сбросить будильник на пол. А встать-то мне ох как надо было, до зарезу надо, я уже опоздал на зачет, или на работу, или еще куда-то, и вся моя дальнейшая жизнь теперь пойдет насмарку.
Меня будто молнией пронзило. Я вдруг все понял. Понял, что я последний идиот тупорылый, даун, дебил, недоносок. Что из-за идиотской своей ревности я сжег все мосты между собой и остальным миром. Петровский, Петровский, да хрен с ним, с Петровским! Пусть это будет он, тысячу раз он — потому что никто, кроме Петровского, гнуса этого, помочь мне не сможет!
Я открыл рот, чтобы сказать: «Не клади трубку!» — но Валерия ее уже положила и, глядя мимо меня, направилась обратно в гостиную.
— Стой, — сказал я. — Набери его номер. Быстро.
— Чей номер? — произнесла она равнодушно.
— Его. У меня поменялись планы.
…Но телефон Петровского молчал.
Еще звонок. Тишина.
Денис Петровский убрал руку, спрятал в карман. Он не знал, что ему делать.
Вообще-то знал: уходить. Не надо было сюда появляться, ему же ясно сказали.
Но тишина была относительной, Денис слышал приглушенные голоса из-за двери.
Женский и мужской. Из-за этой двери или другой, неясно. Кто говорит, о чем — непонятно. Это если не хотеть никакой ясности и не желать ничего понимать. И вдобавок не знать про «другого мужчину». Неужели она такая же блядь, как все остальные?!
Позвонить еще раз? Клавиша звонка с вертикальными бороздками похожа на аккуратный мазок белкового крема. Дотронуться, просто дотронуться. Денис сам себе казался занудой. Третьи лишние всегда стоят под дверью, они все такие зануды… В квартире никого нет — или ему просто не хотят открывать, какое его дело, в конце концов?
Всего несколько минут назад, когда Денис работал в доме напротив, рядом с вздувшимся трупом Заметалина, — он был уверен, что в случае чего просто возьмет и взломает эту дверь. В мозгу пульсировало: НЕ БЫВАЕТ НИКАКИХ «ДРУГИХ МУЖЧИН», СЛУЧИЛАСЬ НАСТОЯЩАЯ БЕДА!
Сейчас он не был в этом уверен. Он будто покинул зону активного излучения и оказался один на один со старой, как мир, нелепой, дурацкой проблемой: что делать, когда твоя девушка уходит от тебя? Орать благим матом? Ломать дверь и выбрасывать соперника из окна?
— Блядь, — сказал наконец Денис.
Он развернулся и пошел вниз по лестнице, скользя взглядом вдоль грязных перил.
За спиной раздался щелчок и тихий шорох дерматина.
— Денис…
Валерия стояла на пороге в какой-то неловкой позе, лицо белее мела, пушистые золотистые волосы рассыпаны по плечам. Сзади, выше нее на целую голову, темнела шкафоподобная фигура. Огромная рука крепко обхватила Валерию под грудью, холодные спокойные глаза смотрели на Дениса.
— Поднимись сюда. Петровский, — раздался негромкий голос. — Дело есть.
— Ты… — только и вымолвил пораженный Денис.
— Да. Заходи быстро. Только руки из карманов… И тихо.
Денис все понял. Он достал руки из карманов, повернул ладонями наружу и без лишних слов поднялся в квартиру.
— Захлопни дверь, — сказал Сергей.
Читать бесплатно другие книги:
