Секретные поручения. Том 1 Корецкий Данил
— Начинаем, товарищи! — официальным тоном сказал Мамонт. Он сел рядом с унылым незнакомцем, рядом примостился Зубов, остальные теснились на диване и нескольких стульях. Кабинет явно не был рассчитан на такое количество людей.
— Представляю вам моего коллегу, капитана Агеева из идеологического отдела.
Унылый оторвался от газеты.
— По решению руководства, — он многозначительно покосился на безразлично застывшего Мамонта. — Для усиления борьбы с идеологическими диверсиями мы должны теснее опираться на широкую общественность…
Дальше капитан рассказал об опасности проникновения чуждой идеологии в советское общество, коварных планах ЦРУ использовать для разложения социалистического строя молодое, неопытное поколение, призвал к бдительности и мобилизации студенчества, как передовой части молодежи, вокруг партийно-комсомольского ядра.
При этом Агеев что-то черкал в своем блокноте, как будто конспектировал собственное выступление.
— С учетом важности идеологической линии я уполномочен предложить вам перейти на сотрудничество с нашим отделом… — завершил он свое выступление и нервно поставил в блокноте последний штрих.
— Дело это сугубо добровольное, — добавил Мамонт. — Кто пожелает — тот может принять предложение Валентина Петровича.
— А что мы должны будем делать в вашем отделе? — спросила Рыжкова и лукаво стрельнула глазками в Мамонта. Тот остался невозмутимым.
Агеев задумчиво осмотрел членов отряда, ухитрившись не встретиться ни с кем глазами, на мгновение задумался, будто решая: можно ли раскрывать им суть предстоящей работы. Но кота в мешке не покупают, и он решился.
— Сообщать о настроениях в студенческой среде. Выявлять нездоровые тенденции в некоторой части молодежи. Освещать организации и группировки экстремистского толка… Ну и так далее.
По тесно заполненному кабинету пробежала волна насмешливого оживления — ребята толкались, подмигивали, подзадоривали друг друга:
— Давай записывайся!
— Вначале ты…
— Вот, Лешка хочет!
— Нет, пусть сперва Воронец!
Агеев решил, будто своей яркой и убедительной речью так заинтересовал студентов, что сейчас к нему перейдет весь отряд. Просто каждый стесняется сделать шаг первым.
— Не робейте, это Константину Ивановичу не в обиду: дело-то у нас общее!
Мамонт и Зубов с сожалением переглянулись. То, что с удручающей прямолинейностью предложил молодым людям Агеев, на молодежном сленге называлось однозначно:
«стучать». Занятие это считалось позорным, и каждый кандидат в отряд перво-наперво спрашивал: не придется ли ему стучать на товарищей? И только получив отрицательный ответ, вел дальнейший разговор. Сейчас они работали с чужаками: иностранными туристами, моряками, делегациями и тем самым защищали страну от происков капиталистических разведок.
Изображать простых советских людей на вечере американо-советской дружбы, сопровождать западных немцев в трехдневном путешествии по Дону, наблюдать — не будут ли финны фотографировать военный аэродром или номерной завод, подставляться французам в качестве возможных объектов вербовки или поручений, связанных с нарушением правил пребывания иностранцев на территории СССР, — это одно.
А делать то, к чему их призывает Агеев, — совсем другое. На это тоже можно найти желающих, но среди другого контингента: обозленных, закомплексованных неудачников или наоборот — стремящихся пробиться в жизни с помощью Конторы карьеристов или пойманных на «компру» людей… Наверное, и среди членов отряда найдется подходящий для сотрудничества с «идеологами» кандидат, если действовать тонко, кропотливо, тщательно подслащивая пилюлю и вуалируя характер будущей деятельности. Но подход тут нужен индивидуальный, и общение — один на один, вдали от посторонних глаз. А вот так напрямую бухнуть принародно: давайте, ребятки, записывайтесь в стукачи, — мог только Агеев. И сейчас он единственный, кто не понял, что его миссия с треском провалилась.
— Валентин Петрович прав, — подтвердил Мамонт. — Я ни на кого не буду в обиде.
Дело у нас действительно общее…
Агеев согласно кивал.
— Для экономии времени поступим так, — продолжил Мамонт. — Кто желает перейти к Валентину Петровичу — прошу поднять руки.
Оживление спало, лица ребят стали серьезны, наступила тишина. Ни одна рука не поднялась.
«Идеолог» с непониманием разглядывал бестолковых молодых людей. Неужели они не понимают, что от них требуется?
— Кто желает остаться со мной?
Шестнадцать рук взлетело в воздух, на одну больше, чем членов отряда, потому что Валя Рыжкова подняла две руки. Она приподняла и ногу в модной «шпильке», но невысоко, так что заметил только Мамонт и чуть-чуть улыбнулся.
— Как видите, Валентин Петрович, желающих переходить к вам нет, — с притворным сочувствием сказал Мамонт.
Агеев захлопнул блокнот, сунул в карман, взял газету и направился к двери. Зубов проводил его до двери, а вернувшись, шепнул Мамонту на ухо:
— Знаешь, что он мне сказал? Что ты все нарочно подстроил. А когда поднимали руки, ты им подмигивал…
Мамонт усмехнулся. В этом был весь Агеев.
Почему-то больше всего работы весной, до наступления настоящей жары. И на исходе лета. Периоды активности, как у членистоногих. Май и август, черт бы их побрал.
Капитан Агеев работал достаточно давно, чтобы это знать, и видел достаточно много, чтобы суметь выделить и зачеркнуть общие знаменатели.
Сегодня двадцатое августа, столбик градусника подбирается к тридцати пяти, до оцепенения еще далеко. Тиходонск вовсю шебуршит, словно большой муравейник, — и день капитана Агеева расписан по минутам. Он встал в шесть, в восемь уже сидел за рабочим столом, разбирал папки с делами. На прошедшей неделе папок заметно прибавилось, Агеев до поры до времени старался не обращать на них внимания.
Сейчас эта пора настала, никуда не денешься, на все установлены свои сроки.
Бойко орудуя блестящей капиллярной ручкой, он привычно составлял планы работы по каждому новому делу, разбивая намечаемые мероприятия на пункты 1,2,3,4, подпункты 1"а", 3"б", 6"в", 18"г", в которых имелись свои маленькие подпунктики 1"а — бис, 3"б — бис и так далее. Цель всей этой канители — разложить сложное и кажущееся невыполнимым целое на множество элементарных частиц дошкольного уровня сложности. После чего каждая такая частица, каждый подпунктик запускается в работу, мозгом которой является капитан Агеев. А его руками, ногами и другими органами служат агенты, эксперты, сотрудники первых — «режимных» отделов в учреждениях и предприятиях, либо парторги тех организаций, в которых таких отделов нет, милиционеры, а также обычные, ничем не выдающиеся люди, которые используются «втемную» и порой даже не подозревают, что выполняют чьи-то задания.
Много писанины. Очень много. В фильмах и книгах про чекистов ее не показывают и о ней не пишут.
Разобрав тонкие папки со свежими делами, капитан Агеев взялся за другие — распухшие, с потемневшими от пыли и потных рук корешками. На часах 10.15. Опять писанина, от которой большой палец правой руки начинает ломить. Странное дело: когда Агеев делает зарисовки в своем блокноте, никакой ломоты, никакой боли не чувствует. Наверное, потому, что тогда он расслабляется и отдыхает, а сейчас напряженно разбирается с идеологическими диверсиями.
Рабочий агрегатного завода Тряпкин, напившись пьяным, громко декламировал стишок: «Спасибо партии родной, что отменила выходной»… При этом присутствовал мастер участка Бобриков, который деятельности Тряпкина не пресек. В результате прибывшие на практику из ПТУ несовершеннолетние Ивченко и Венчик принялись повторять стишок и громко смеяться. Дополнительные сведения: Бобриков тоже находился в нетрезвом виде, причем пил вместе с Тряпкиным. Еще дополнительные сведения: Ивченко пребывал в состоянии наркотического опьянения после употребления анаши. Материалы, характеризующие инцидент, собраны достаточно полно, остается принять решение.
Агеев задумался. Бобриков — член КПСС, заочно учится в машиностроительном институте, ему выделена льготная путевка на поездку в Индию. Здесь все просто: за пьянку с подчиненными и непринятие мер к пресечению антипартийных высказываний — строгач с занесением, запрет на выезд за границу, как идеологически невыдержанному, сообщение в институт — пусть присмотрятся, достоин ли он высшего образования…
У Ивченко — неполная семья, мать — пьяница, сам он состоит на учете в милиции за употребление наркотиков и кражи велосипедов. Вот пусть милиция и дальше им занимается…
Венчик — ранее ни в чем не замешан, учится хорошо, собирается поступать в институт, отец — главный инженер хлебозавода. Здесь есть поле для профилактики — сообщить в комитет комсомола и папашке на работу, пусть отчитается на парткоме, как воспитывает сына…
С Тряпкиным сложней всего: самый низкий разряд, не учится и не собирается, за границы ездить не помышляет… Что ему сделаешь? Разве что соли на хвост насыпать… Правда, есть начальник смены, есть парторг участка — вот пусть и отвечают за низкий уровень идеологии. Парторгу — выговор без занесения, начальнику смены — строго указать… В следующий раз только этот Тряпкин рот раскроет, как они его самолично задушат!
Уф! Отложив ручку, Агеев перевел дух, пошевелил пальцами, подул на них. Звякнул внутренний телефон.
— Звонит директор шестьдесят третьей школы, — сообщил дежурный. — Хочет проконсультироваться. Соединять?
Черт бы их всех побрал! Он же не по правилам грамматики консультироваться хочет, опять запудрит мозги, а тут и так работы невпроворот! Но шестьдесят третья школа в его оперативном обслуживании, а раз сам директор на проводе — значит, дело серьезное, он может и в райком позвонить, а может, уже звонил: с партией в первую голову «советуются».
— Давай…
Директора звали Николай Петрович. Взволнованным баритоном он сообщил, что два ученика девятого класса разрисовали портреты в учебнике обществоведения, исказив облик руководителей партии и правительства.
— Чей облик? — попытался уточнить Агеев.
— Руководителей, — конспирировался Николай Петрович. — По телефону не могу. Если надо, я сейчас привезу этот учебник…
Агеев с тоской посмотрел на гору картонных папок.
— А скажите, Николай Петрович, — задушевно спросил он, — как вы считаете: это озорство или антисоветская акция?
— Не могу знать, — отозвался озадаченный баритон. — В таких делах вы разбираться поставлены…
— Но своих же учеников вы знаете? — капитан подталкивал неподатливого директора на тот путь, который в данный момент считал правильным. — Они что — обычные школьники или наймиты империализма?
— Нет, нет, что вы! Обычные школьники, комсомольцы, — директор понял, что означает обнаружение в доверенной ему школе «наймитов империализма». — И семьи хорошие… Скорей всего это обычная шалость…
— Тогда вызовите родителей, и пусть они их выдерут за такие шалости! — посоветовал Агеев.
— Это мы сделаем! — обрадованно зачастил Николай Петрович. — Не сомневайтесь!
Спасибо за консультацию!
Агеев облегченно вздохнул и вновь набросился на текущие дела.
Фашистская организация, возглавляемая Родионом Байдаком (кличка Фюрер). Сроки разработки истекли. Надо или получать взыскание, или… Капиллярная ручка бойко забегала по бумаге:
"С помощью целевой вербовки близкой связи Р. Байдака (псевдоним Кирпич) удалось установить, что Р. Байдак и его знакомые Скорченко, Елисеев, Гостицын, Левчиков действительно называют себя фашистами и присвоили Р. Байдаку прозвище Фюрер.
Однако никакой идеологической основы перечисленные лица не имеют, основ теории фашизма не знают и ею не интересуются, литературы по данному вопросу не изучали.
В силу низкого образовательного и культурного уровня Байдак и его знакомые не способны усвоить, а тем более распространять фашистские теории. Название «фашисты» используется ими для устрашения других молодежных группировок и запугивания владельцев коммерческих киосков, с которых они пытаются получать денежную дань. Политическая мотивация в их действиях отсутствует. Таким образом, в данном случае следует считать перечисленных лиц не экстремистской организацией фашистского толка, а хулиганской группой криминальной направленности.
С учетом изложенного полагаю:
1. Дальнейшую разработку группы Р. Байдака и др, прекратить.
2. Информировать о данной группе УВД г. Тиходонска.
3. Источник Кирпич использовать для дальнейшего проникновения в негативно-ориентированную и политически неустойчивую молодежную среду.
Оперуполномоченный 5-го отдела капитан Агеев".
В половине двенадцатого — шквал звонков. По крайней мере два из них подразумевали какие-то активные действия со стороны Агеева. Два часа хождений по кабинетам, ожидания перед запертыми дверями, лихорадочных поисков нужных фраз и убедительных формулировок. Иногда он вдруг словно просыпался, обнаружив, что непринужденно болтает с машинисткой Раечкой, поглаживая глазами ее округлые горячие бедра под летними брюками — а в голове щелкают клавиши и рычажки: пункт такой-то, подпункт такой-то.
В 14.00 обед. Киоскерша с розовым напальчником, упругость свежих газет на никем еще не смятых перегибах, шестнадцать магазинных пельменей, салат из свежих помидоров, раздатчица Вика и тонкие синие жилки на ее бледных ногах. Под халатом скрываются висячие треугольные груди, похожие на клапаны почтовых конвертов.
Все сегодняшние встречи перенесены в явочную квартиру на Кавказской улице. Людей слишком много. Лоточник, почтальон, студент, гример из драматического театра…
От большинства из них (за малым исключением) толку никакого. Это мусор, который остается на чайном ситечке, все лучшее проходит сквозь и занимается своим делом.
Так по крайней мере кажется самому Агееву. Тем же, кто наверху, кто пристально следит, чтобы капитан активнее работал с людьми, кто поощряет инициативу, время от времени запуская вожжу ему между ног, — им, возможно, виднее. С высоты.
Возможно, из этих тысяч «ничего» и складывается какое-то «нечто».
…Агеевская явка — это самая обычная жилплощадь. «Сдается однокомнатная изолированная квартира в центре, все удобства, телефон, после ремонта, чисто, недорого». Служебных квартир у Управления не хватает — так Агееву и сказали.
«Сейчас не те времена», — туманно выразился Заишный, хлопая после каждого слова ладонью по столу. То ли он надеялся, что скоро вернутся «те» времена, то ли считал, что настоящую конспиративную квартиру такому кретину, как Агеев, доверять нельзя.
Эту «хату» капитан выбрал, изучив большое число объявлений. Удобное место: неподалеку рынок, постоянная людская толчея, сквозной подъезд с выходом в проходной двор, хозяйка с нормальной биографией и без порочащих связей, нелюбопытные соседи… Из выделенных финчастью денег Агеев заплатил сразу за год вперед и без спросу врезал свой — маленький, но функциональный гердовский замок.
На всякий случай пригласил сюда компетентного человека, которого коллеги прозвали Нюхало. Обследовав каждый квадратный сантиметр жилплощади, специалист подтвердил: чисто.
Так Агеев стал работать на Кавказской, 22. Иногда он слышал здесь какой-то кислый стервозный запах и начинал подозревать, что хитрая хозяйка каким-то образом умудряется водить сюда блядей и ухажеров. Но потом успокаивался. В подъезде тоже воняло. И во дворе воняло не меньше. Воняло везде.
Живот у Вики тоже был бледным, с белесыми полосками растяжек и красноватыми рубцами от белья. Глубокий пупок напоминал давний пулевой шрам. Под ним неряшливо чернела начавшая отрастать щетина наголо обритого лобка. А вот груди оказались такими, как на том первом рисунке: висячие, треугольные, с маленькими, почти незаметными сосками. Когда Агеев водил по ним языком, она вздрагивала и начинала тяжело дышать.
— Зачем побрилась? Болела?
Она прикрыла щетину ладонями.
— Не… Аборт делала. Знала бы, поправила, чтоб гладко… А то некрасиво…
Некрасиво в ней было практически все: и кривоватые ноги с нестрижеными ногтями, и жирно блестевшая спина, и отвисающий животик, и невыразительное лицо. Но эта некрасивость странно возбуждала Агеева, так же, как розовый напальчник киоскерши. Сегодня он поставил личный рекорд, сойдясь с Викой три раза. Если бы на ее месте оказалась красивая и фигуристая Раечка, скорей всего он бы с позором провалился…
Капитан посмотрел на часы. Сегодня график оперативных встреч был изменен: гримера он передвинул на вечер, а лоточника вообще перенес на завтра. Но «окно» заканчивалось.
— Одевайся, — скомандовал он. Виктория послушно села на незастеленном диване и принялась натягивать растянутые трикотажные трусы.
— Когда про заведующего написать? — деловито поинтересовалась она. — И грузчики… Они пьют всю дорогу и пельменями закусывают. А платить кто будет?
Дядя?
Она очень серьезно относилась к своим новым обязанностям.
— Сегодня вечером напиши, — умиротворенно сказал Агеев. — Завтра придешь сюда в три часа — и принесешь.
— Простыню захватить? — уточнила Виктория. — А то кусается…
Действительно, ягодицы и спина покрылись красными пятнами.
— Ну… — Агеев даже растерялся от такой непосредственности. Женщина была убеждена, что секс — непременный атрибут ее секретной работы. — Захвати…
Как осведомитель Вика не представляла ни малейшего интереса. Если бы не маниакальное желание облизать клапаны почтовых конвертов, Агеев бы никогда не привлек ее к сотрудничеству. То, что он делал, являлось злоупотреблением служебным положением в чистом виде. А может, и чем-нибудь похуже. Какую бы харю скорчил Заишный, если бы увидел, что происходит на конспиративной явке!
Представив это, Агеев злорадно хмыкнул.
— А квартиру мне дадут? — Вика уже оделась и благоговейно смотрела на своего куратора.
— Что? Какую квартиру?
— Я на очереди уже давно стою… Но без блата ведь ничего не получишь…
Агеев хмыкнул еще раз, но с другим оттенком. До тех пор, пока люди так верят во всемогущество его ведомства, недостатка в осведомителях у него не будет.
— Ну… Не сразу, конечно…
— Конечно, конечно, — закивала обнадеженная Вика.
— Сейчас выходи во двор, оттуда на Малый.
— Почему? Мне удобней на Кавказский, к остановке.
— Так надо!
— Ладно…
Она не полезла целоваться на прощание, и Агееву это понравилось: слюнявые сантименты ему ни к чему, и очень хорошо, что Вика рассматривает все происходящее в этой комнате как чисто рабочие моменты.
Капитан снова посмотрел на часы. Сегодня он недопустимо сузил интервал между приемами негласных сотрудников. Это может привести к нежелательным встречам и расшифровкам…
В дверь условленным образом позвонили. Это оказался Кирпич.
— Ты прибыл раньше на три минуты, — строго сказал Агеев. — Надо соблюдать время более скрупулезно.
Курлов скривился и ничего не ответил. Куратор изменил тон.
— Последняя информация оказалась неплохой, — капитан изобразил улыбку и попытался дружески потрепать Кирпича по плечу, но тот отстранился и, не вынимая рук из карманов джинсов, опустился на стул.
Агеев знал, что сидеть так ему неудобно, но, видно, парню позарез нужно хоть как-то обозначить свою независимость.
— И что дальше? — спросил Курлов.
— Как обычно. Уточнишь кое-что. Тебя не подозревают?
Агеев пристроился на еще теплом диване, положил на колено блокнот, машинально нацелился ручкой в чистый лист.
— Нет, — мрачно ответил Кирпич.
— Наиболее прямо ты засветился с этим… своим однокурсником… Лукашко! После того раза никаких разговоров не было?
— Нет, — Кирпич помрачнел еще больше. Разговор был ему явно неприятен.
— Ничего не обсуждали? Не пытались узнать, кто мог навести? Какая такая сука?
А Агееву как раз и нравилось говорить людям неприятные вещи.
Румянец на щеках студента заметно разжижился. Курлов напрягся, подобрался, словно перед прыжком.
— Думаешь, я почему спрашиваю? — примирительно вздохнул Агеев. — Я о тебе беспокоюсь. Украинский канал мы перекрыли, двух местных поставщиков сдали милиции. Заинтересованные люди всегда начинают искать причину. Я хочу, чтобы ты остался вне всяких подозрений.
— Я знаю, вы хотите для меня только хорошего…
— Только не надо сарказма. Он совершенно лишний. Я действительно хочу тебе добра. Ты просил оставить Байдака в покое — я это сделал. Его фашистские делишки забыты.
— Иногда мне хочется придушить вас…
— Ерунда, — Агеев покачал головой. — Ведь я твой друг. Твое подсознание, которое не позволяет вцепиться мне в горло, — оно знает это. Оно гораздо мудрее тебя. Ты верь ему.
Сергей смолчал. На листке блокнота удобно устроилась нимфетка, пытающаяся рассмотреть свою промежность.
— Хорошо. Тогда к делу. Ты не должен ничем выделяться, ничем отличаться от остальных, не должен изменять привычек и образа жизни. В этом залог твоей безопасности. Ты по-прежнему ходишь в общежитие, ты разговариваешь, пьешь, рассказываешь анекдоты… По нашим данным, сирийцы ждут крупную партию опия, как только она поступит, твои друзья сразу об этом узнают… И ты тоже… Повторяю: главное — не выделяться!
— Чтобы не выделяться, я должен каждый день курить «дурь», — мрачно сказал Курлов. — А то и ширяться. Иначе никакого доверия мне не будет. А если и будет, то уж про опий мне никто не расскажет. Зачем рассказывать, если интереса нет?
— Верно, — согласился Агеев. — Поэтому тут нужно маскироваться. Ты свой парень, Серега Курлов, немного распиздяй, бабник, мочило — или кто ты там еще? Серый, как тебя обычно зовут. И наркотой ты интересуешься. А уж сколько ты выкуришь: полсигареты, четверть, одну затяжку — это зависит от тебя. Можешь даже не курить каждый раз. Ты ведь раньше не часто этим баловался? Правильно. Ты свободный человек — сегодня курю, послезавтра отдыхаю, какое ваше дело?
— Говорить легко! И потом… Если я не хочу курить вообще?
Агеев устало улыбнулся.
— Тогда не кури. Вообще. И плюнь ты на все… Я же не стану советовать тебе что-то плохое, Сергей. Ты понимаешь меня?
Нимфетка добралась туда пальцем и утопила его до самого основания. Сергей смотрел на листок и чувствовал, как у него гулко бьется сердце.
— Повторяю: я хочу тебе только добра!
— Хорошо, — сказал Сергей, сложив на коленях огромные кулаки. — Я хожу, курю.
Что дальше?
— Дальше ты приходишь ко мне, позвонив предварительно по телефону. Теперь ты человек проверенный, и я дам тебе свой прямой телефон. Запиши его, потом выучи и сожги.
Агеев вырвал из блокнота листок, протянул Курлову вместе с ручкой.
— Запиши своей рукой. Так надо.
Он четко, по одной, продиктовал шесть цифр. Кирпич записал номер и сунул в задний карман джинсов.
— Ну?
— Приходишь тогда, когда у тебя имеются серьезные и конкретные сведения, чтобы попусту не гонять волну. «Где» и «сколько» — вот что меня интересует. И фамилии, конечно. Если ты вдруг пропадешь надолго или заявишь, что вся общага ушла в завязку — я просто подумаю, что ты врешь. И уж наверное, не ошибусь…
Агеев забрал ручку обратно и продолжил рисование.
— Или если этот подонок Байдак в твоих сообщениях станет святым. Он ведь твой друг? Но дружба дружбой, а я расскажу тебе одну историю…
Теперь вместо пальца нимфетка сжимала в руке обувную ложку. А ведь вместо ложки могло оказаться и сапожное шило — разве нет?..
— Один наш помощник, молодой вроде тебя, решил сыграть двойную игру, — не отрываясь от блокнота, пробубнил Агеев. — Его близкий друг был связан с торговцами оружием. Очень серьезная группа: кражи с военных складов, коррупция армейских начальников, контакты с бандитами… Мы надеялись на своего человека, а он, предупредив дружка, сам стал подсовывать нам липу. Думал, мы ничего не узнаем. Глупо, правда? Мы всегда перепроверяем, и не один раз. И когда убедились в предательстве, он получил шмеля…
— Что такое «шмель»? — спросил Курлов. Он слушал очень внимательно.
— В данном случае шмелем был патрон. Его случайно нашли в кармане двурушника.
Только один патрон. Но этого хватило. Незаконное хранение боеприпасов… Сейчас он отдыхает на самых дальних от окна нарах в Бородянской колонии усиленного режима.
Агеев поднял голову и пристально посмотрел в глаза собеседнику.
— В другом случае шмелем может стать ампула морфина. Важно, чтобы предатель понимал, за что он несет кару. Ты понял мою мысль, Курлов?
— Понял, — сказал Курлов, поднимаясь. — Лучше принимать морфин самому. Это будет гораздо безопаснее. Верно?
Агеев улыбнулся.
— Во всяком случае, гарантирую одно: от отдела по борьбе с наркобизнесом я тебя в любом случае отмажу. Однозначно.
— Спасибо, — сказал Курлов и пошел к двери.
Дома он вытащил из кармана листок с цифрами и заучил телефон, потом достал спички и невесело усмехнулся. Кафкианская машина засосала его окончательно. Как заправский стукач он выполняет инструкции даже у себя в комнате, когда его никто не видит. История про шмеля оказалась очень убедительной. И поучительной.
Он повертел листок. На обороте, просунув голову между растопыренных ног, лизала сама себя несовершеннолетняя девчонка. Сергей поднес рисунок к глазам. Закурил.
Это скорее Бердсли, чем Пикассо. На обзорных лекциях о писателях и художниках рубежа веков Лидия Николаевна посвятила Бердсли в лучшем случае десять минут: у подонка здорово получалось рисовать вульвы и фаллосы, а перед смертью он заклинал своего душеприказчика сжечь все свои работы… Придет ли в голову товарищу Агееву просить когда-нибудь о чем-либо подобном?
Но справедливости ради следует отметить, что рисует этот мудак хорошо. Особенно для непрофессионала. Сергей бросил листок с нимфеткой в ящик стола. Здорово рисует, подонок.
Потом в комнату откуда ни возьмись хлынул народ, здесь же оказались черные — соседи Лукашко и Чумы. Соломон лез к Светке, та молча отбивалась ногой и попала Соломону между ног. Коля Лукашко спал на своей кровати лицом вниз, мокрые губы выглядывали из-под щеки, словно он придавил червя. Неугомонный Родик лежал на спине и, что-то крича, катал на себе Зотову с четвертого курса; на Зотовой красивая блузка с косым воротом, больше ничего. Бедра влажные, блестят, и когда она плюхается молочнобелой задницей на Родика, слышен отчетливый мокрый звук: плюх. Небо за окном окрасилось оранжевым и фиолетовым. Оранжевый — это свет фонарей на улицах, их включают около одиннадцати. «Сколько же я здесь торчу?» — подумал Сергей.
— Я хочу уйти, — позвала его Светка Бернадская. — Я больше не могу, Сережа.
Пожалуйста…
Ее голубые прожекторы потускнели, губы дрожат. Соломон, который с минуту танцевал перед ней, зажав руками промежность, медленно разгибается. На морде Соломона переливается всеми красками радуги лютое африканское бешенство.
Сергей погрозил ему пальцем. Соломон зашипел и заперся в туалете.
— Какого лешего ты сюда вообще поперлась, дура, мамина дочь?! — крикнул Сергей.
Если честно, он сам ее сюда приволок, но уже забыл об этом.
— Разреши мне уйти, — повторила Бернадская, и Курлову нравилась такая покорность.
Светка изменилась с того дня, когда они встречали «пургенов». Точнее, со следующего. Он безуспешно искал ее по всему городу, заехал в «Вечерку», там сказали, что Светка должна дежурить в типографии. Приехал в типографию: древние фотонаборные аппараты, за ними — бабы в белых халатах, они стучали, как пулеметы, и переругивались между собой; в корректорских газетчики пили пиво и вычитывали полосы на «синьках». Всем жарко, все злые, никто не знает, кто такая Светка Бернадская и почему вообще на вахте пропускают кого ни попадя.
Сергей спустился в столовку, за стаканом компота познакомился с парнишкой из «Вечерки», тот сказал, что Светка скорее всего в «Кавказе», у нее там дело.
Какое еще дело? Ну, это… Интервью какое-то… Парнишка извинился, пошел за добавкой компота и не вернулся. Сергей поехал в гостиницу и застал там нервозное оживление. Много милиции, наверх никого не пускают, в вестибюле роится народ, со всех сторон доносятся отрывочные фразы: "Террористы напали, хотели музыкантов захватить… ", "никакие не террористы, это просто учения… ", "да нет, обворовали номер на четвертом этаже… ".
У пустой стойки с табличкой «Поселение» переминался с ноги на ногу клетчатый Денис, когда появилась администратор, он отдал ей ключ и пошел на улицу. Жил он здесь, что ли? Дурдом какой-то…
Потолкавшись в вестибюле, Сергей вышел на улицу и уже собрался уезжать, когда появилась Светка, веселая, оживленная.
— Привет, Сережа! Ты что здесь делаешь?
— А ты?
— Я интервью брала у Винса…
— Хорошо, почитаем!
Он посадил ее в машину, но повез не домой, а на Лысую гору — пустынное дикое место, а совсем рядом с центром, очень удобно. Откинул Светку на сиденье, стянул майку, лифчик и сразу напоролся взглядом на засос помидорного цвета.
— А это что?!
— Это? Ерунда… Обожглась немного…
Сергей ударил ее, вначале несильно. Тут она и разоралась:
— Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь! Трахнулись раз, так я тебе уже что-то должна?
Выставила ногти, хотела разодрать лицо, но не смогла, хотя руку и расцарапала.
Светка сказала еще, что от Балтимора до Тиходонска двенадцать тысяч километров, и если даже его конец когда-нибудь размотается до таких размеров, то она специально заведет там у себя, в Балтиморе, специальную собачку, чтобы она отхватила кусок побольше. Сергей спросил:
— Ты что, серьезно думаешь, будто кто-то из этих отмороженных возьмет тебя с собой? Ты — отверстие, каких в Балтиморе хоть завались!
Светка посмотрела на него как на идиота. И рассмеялась. Смеялась очень долго.
Сергей подумал: неужели я сказал не правду? — и в конце концов ударил ее в живот.
Давно надо было так сделать. Светку вырвало в бардачок, всю дорогу она сидела, уперев голову в панель, и смотрела на свою блевотину. Больше она не смеялась и не царапалась.
— …Пожалуйста, — снова повторила Светка под аккомпанемент скрипящей рядом кровати. — Я хочу уйти.
— Иди, — разрешил Сергей.
Светкины ладони мокрые — будто усыпаны мелкой стеклянной пылью. Голубые прожекторы превратились в два озера, она вскочила, каблучки ее кожаных туфель зацокали по направлению к двери.
— Катись, давай-давай.
В предбаннике стук. Грохот. Светка влетает обратно спиной вперед, чуть не падает. На пороге вырастают два хлопца-крепыша с картофельными носами, похожие друг на друга как братья Знаменские.
— Все сидят на своих местах, — объявил один.
Он остается у дверей, говорит тихо второму: только не дури, понял? Второй направляется к кровати, где спит Коля Лукашко. Зотова по инерции продолжает прихлопывать Родика к кровати ягодицами, она смотрит на гостя пустыми, как автомобильные фары, глазами. Брат Знаменский бормочет ей одобрительно: оп-оп, девонька… Потом подходит к Лукашко и бьет ногой по почкам. Лукашко орет, вскакивает на кровати.
— А? Что?..
— Ясак, — говорит брат, внимательно рассматривая заусенец у себя на ногте. — Ты задолжал за сорок понюшек, Лукаш. Не расплатишься — будут платить твои друзья. И подруги тож.
Читать бесплатно другие книги:
