Дети белых ночей Вересов Дмитрий
Кирилл сел и задумался.
– Извини меня, Димыч, я ничего не смогу тебе посоветовать. В таких делах любые советы глупы. Я, например, не верю в семейное счастье. Тут есть и хорошие стороны и плохие, как и в теперешней твоей жизни. Просто теперь будет другая жизнь, а лучше или хуже, этого никто не знает. Может быть, только с детьми я бы пока на твоем месте не спешил.
– Уже,– Дима один к одному повторил тот же печальный вздох.
– Так,– Кирилл посмотрел на друга, как строгий учитель на двоечника.– Мы тебе давали с Костиком книгу «Молодым супругам»? Ты ее внимательно изучал? Надо было у тебя, производитель, зачет принять по теме, а потом выпускать к живым людям... Слушай, Дима, ты все яблоки сожрал! Чем мы будем закусывать?
– А я сейчас что-нибудь приготовлю,– вскочил Дима с табуретки.– Мука у тебя есть, молоко? С кислинкой – это ерунда. Сейчас будут блинчики! Блинчики...
Иволгин убежал на кухню, а Кирилл остался размышлять.
А если этот ребенок не Иволгина? Обычное ведь дело. Провинциалка залетела от того же Симакова, а потом они нашли такого доброго, простодушного Диму. Чудака и добряка. Сказать ему об этом? Ведь он, пожалуй, скажет, что это неважно. Димка Иволгин! Конечно, Наташа ему не пара, а он ей. Лед и пламень... Блинчики! К тому же художественным гимнасткам выпечку нельзя...
В этот момент дверь медленно отворилась, и в комнату вошел согнувшийся Иволгин. Рукой он держался за глаз.
– Первый блин комом? – спросил Кирилл и тут сообразил, что дело нешуточное.– Что с тобой? Убери руку... Ничего себе!.. Кто это тебя так?.. Он на кухне?..
Кирилл промчался по длинному коридору мимо закрытых, приоткрытых и распахнутых дверей. На кухне на подоконнике сидел великовозрастный сын его хозяйки и курил «беломорину». Увидев Кирилла, он презрительно хмыкнул и хрипло выругался:
– Прибежал! Чего уставился, цуцык? Нечего ему тут шляться. Соли ему надо. Что уставился, цуцык? Могу и тебя отоварить. Хочешь?
Не выпуская изо рта папиросу, он встал и пошел на Кирилла.
Марков неожиданно для себя самого не испугался. В этот момент Кирилл ощутил упоительное чувство азарта. Теперь он боялся только одного, чтобы ему не помешали. Только бы враг не ушел. Пусть он подходит, замахивается, пусть бьет. Только бы не ушел.
Удар сынка был слишком размашистым и прилетел по непонятной траектории, поэтому Маркову потребовался уклон несколько больший, чем боксерский. Но Кирилл даже рук не подставлял, просто убрал голову и вернул ее на место. Перед ним открылось «окно». Совершенно свободный проход к омерзительной, ублюдочной роже. Мгновение перед ударом было посильнее мхатовской паузы. Пробил Кирилл стандартную «двойку» – левыйправый – и тут же понял, что попал вскользь. Из слюнявого рта вылетела папироска, кулак ощутил мягкость и влажность вместо ожидаемой жесткости. Кирилл ударил еще раз и почувствовал удовольствие от крепкого, звонкого удара.
Сынок ударился о стенку и стал сползать вниз, беспомощно шаря вокруг себя ручищами. Вот почему люди дерутся ногами! Потому что о такую мразь не хочется марать руки, и Кирилл ударил каблуком в торчащее под грязной тельняшкой брюшко...
Над поверженным врагом принято говорить что-то правильное и поучительное.
– Это тебе за Невского, за Иволгина и за меня,– сказал Марков и пошел в свою комнату через темный коридор, как через триумфальную арку.
Теперь у него все будет по-другому. Он будет драться и побеждать. А мразь и нечисть будет ползать в крови и молить о пощаде. Теперь так будет всегда.
Дима сидел на кровати и прикладывал к глазу бутылку «Бенедиктина».
– Женись, Димка,– проговорил Кирилл, чувствуя, что волнение настигает его только сейчас,– а глаз твой до свадьбы заживет...
Днем Кирилл гулял по городу долго, до полной усталости, по рецепту Александра Блока. Беременным женщинам тоже советуют больше ходить, а больных, как известно, выхаживают. Марков чувствовал, что должен выходить нечто, чтобы оно появилось на свет, или самому выздороветь.
Однажды он возвращался к себе домой по каналу Грибоедова после очередного похода. Солнце садилось, от домов пролегли длинные тени, в колоннаде Казанского собора уже сгустились сумерки, но вода в канале была светла от отраженного в ней голубого неба. Кирилл решил дойти по набережной до улицы Дзержинского, а там свернуть к себе направо.
У моста он увидел со спины стройную женскую фигурку в лиловом брючном костюме. Светлые прямые волосы до плеч. Она стояла у крайнего грифона, что-то рассматривала и забавно при этом приподнималась на носках. Иногда маленькие детишки, читая трудное слово на плакате, например «Интенсификация», привстают на цыпочки, словно это им поможет. Поэтому Кирилл решил, что у девушки должно быть очень трогательное детское личико. Оставалось только подойти и взглянуть.
Когда Марков подошел, девушка сделала шаг назад, чтобы пропустить пешехода, идущего вдоль ограды. Лица не было видно из-за волос, но Кириллу показалось, что девушка шепчет какие-то слова. Вдруг она повернулась к нему, взглянула удивленно и произнесла вслух то, что, видимо, шептала:
– Львиный мостик...
Глаза у нее были очень выразительные, или так казалось на фоне ее бледного лица. «Какая-то невыспавшаяся студентка. Судя по акценту, из Прибалтики»,– подумал Кирилл.
– Прошу прощения, но это не Львиный мостик. Хотя архитектор, по-моему, тот же.
– Как не Львиный? – удивилась девушка и стала хлопать себя по карманам, видимо, в поисках путеводителя.
– Очень просто. Где вы видели львов с золотыми крыльями? Это же грифоны.
– Так. Это – Грифонный мостик,– догадалась девушка.
– Это Банковский мостик. Вон в том доме когда-то располагался банк, а теперь там Институт экономики и финансов.
– Понимаю. А где тогда Львиный?
– Не так далеко. Хотите, я вас провожу? – спросил Кирилл.
– Если только вам по пути.
– Мне по пути,– заверил Кирилл.
Они пошли вдоль канала Грибоедова по узенькому тротуарчику. Вдвоем по нему можно было ходить только влюбленным. Кирилл, рассказывая о Петербурге Достоевского, который как раз обступал их с двух сторон, то отставал, то забегал вперед, то спрыгивал на мостовую.
– Вы когда-нибудь споткнетесь и упадете,– сказала девушка и взяла Кирилла под руку.– Я писала работу... курсовую работу по Достоевскому. Она называлась «Роман „Идиот“. Жертвы и палачи. Языческие и христианские мотивы».
Кирилл посмотрел на нее с недоверием.
– У вас в Прибалтике разрешают писать на такие темы? Хорошо живете.
– Хорошо живем,– засмеялась девушка.– Только не в Прибалтике.
– А где же?
– В Англии,– произнесла она просто, словно сказала: «В Купчино» или «на Гражданке».
Кирилл остановился от неожиданности.
– Бросьте трепаться. Рига, Таллин, Юрмала, Даугавпилс... Что там еще у вас?
– Лондон, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль, Бристоль...
– Не верю.
– Спорим,– сказала вдруг девушка, тряхнув светлыми волосами, и протянула ему руку.
– Теперь точно не верю. Еще и спорить умеете. Вы даже не прибалтка, а...
– «...черная крестьянка, столбовая дворянка». Еще один аргумент в вашу пользу? Испугались спорить?
– Нет, пожалуйста. Я готов.
– На что?
Они посмотрели друг другу в глаза. В эту минуту Кирилл понял, что с этой встречей он вступает совсем в другую жизнь, то есть произойдет то, о чем он предупреждал Иволгина. Он прочитал это в ее глазах. Если бы девушка не отвела взгляда, он, возможно, прочитал там гораздо большее и остановился, отступил бы.
– На поцелуй,– сказал Кирилл, и девушка согласно кивнула.
Странно, что они не условились, кто кого и в каком случае целует. Оба это поняли одновременно, но ничего не сказали друг другу и пошли себе дальше.
– А вот тот самый дом,– зловещим голосом проговорил Кирилл,– в котором Рогожин убил Настасью Филипповну.
– Правда? – Девушка прижалась к нему, изображая страх, и Марков приобнял ее за плечи.– Или опять спорим?
– Нет, правда, вот тот. Видите, за булочной?
– Какой зловещий дом.
– Вообще-то здесь все дома зловещие, а подъезды зловонные.
– Спорим еще на один поцелуй, что вы обманываете иностранную гражданку?
Он опять пожал ее маленькую ладошку.
– Сказать почему? – спросила девушка.– Убийство происходит на улице Горохова, а здесь написано Дзержинского. Железный Феликс...
– До революции эта улица называлась Гороховая. Понятно? Вы проиграли, сударыня! Один поцелуй уже мой.
– Ах, так! – Девушка залезла в сумочку, достала маленькую книжицу и помахала ею пред носом Кирилла.– Читайте! Завидуйте! Я гражданин Соединенного Королевства! Не надо так открывать рот – ворона пролетит внутрь. Один поцелуй я выиграла!
Девушка так искренне обрадовалась победе и изумлению Кирилла, что запрыгала и захлопала в ладоши.
На Львином мостике она обняла его и сказала:
– Твой поцелуй... А теперь мой поцелуй...
– Вообще-то Поцелуев мост вон в той стороне,– сказал Кирилл.
– А мы туда еще дойдем,– ответила девушка, закрывая ему рот своими губами.
Между долгими поцелуями они познакомились. Ее звали Джейн Болтон. Она стажировалась в аспирантуре Педагогического института, жила в общежитии на улице Плеханова, в одном квартале от Кирилловой коммуналки.
– Теперь я догадался, откуда у тебя такая тяга к львам,– улыбнулся Кирилл.– Английские львята...
– А ты, оказывается, думаешь, когда целуешься?
– Думаю. Но думаю только о тебе.
Потом они вышли на Театральную площадь. Улицу Декабристов Кирилл переходил, оседлав своего любимого конька,– рассказывал Джейн про Александра Блока. В тот момент, когда Кирилл, указывая в сторону Пряжки, говорил про последнюю квартиру поэта, мимо проехали серые «Жигули». Рядом с водителем сидела девушка. Она посмотрела на Кирилла и его спутницу. Ее серые глаза показались Маркову знакомыми. Конечно, он встречал их взгляд несколько раз на своем дне рождения.
- Ты в поля отошла без возврата.
- Да святится Имя Твое...
Он прочитал эти стихи вслух до конца, глядя вслед серым «Жигулям». Когда он повернулся, на него смотрели выразительные глаза Джейн.
– Как это? – спросила она.– Можно целовать путь? Как это? Неподвижно тонкая рука? Ты все это должен мне объяснять и показывать. Хочу еще в квартиру Блока. Мы на Пряжке побываем?
– Побываем...
Глава 11
Куда он денется? Живет себе на даче в свое удовольствие, стучит по клавишам в ресторане. Никаких забот. Не работает, не учится. Чем не жизнь? В армию бы Кирилла, да только придумали эти старые пескоструи Афганистан. Скольких уже ребят наших положили! У начальника Третьего отдела месяц назад сын там погиб. Михалыч теперь еле ходит. Предлагал ему в санаторий, так упирается, говорит, на работе ему полегче, среди своих. А какой из него теперь работник? Надо бы туда инженера толкового отправить, чтобы подстраховал старика. Где только такого найти? Вот если бы Кирилл взялся за ум, выучился. Пришел бы на его объединение. Он бы не стал сына двигать, наоборот, засунул на самый трудный участок. В тот же Третий отдел, например. Сын бы выдержал, попозже других, но двигался бы вверх. А там ушел бы Петрович на пенсию или в обком штаны протирать. Кирилл Алексеевич, глядишь, и принял бы от него эстафетную палочку. Ведь у нас любят такие вещи: «Сын заменяет у штурвала своего отца. Плывет корабль в светлое завтра с молодым капитаном на мостике». Или еще какая дребедень... Не эстафетная это палочка, а шапка Мономаха... Когда он последний раз выспался нормально? Одна работа, беготня, свалка, ругань, показуха, глупость... Что еще у него есть в жизни? А тут еще сын – разгильдяй...
В дверь позвонили. Жена пошла открывать. Кого это несет в одиннадцатом часу? Может, Кирилл? Так у него ключи.
– Леша, из военкомата принесли повестку,– жена вошла в комнату.– Написано «с вещами», за неявку – уголовная ответственность.
– А ты расписалась?
– Расписалась.
– Тьфу, дура! – скривился Алексей Петрович.– Надо было меня позвать. Зачем же ты за Кирилла расписалась? Ты что – Кирилл? Вот пойдешь теперь за него служить, узнаешь, что такое дедовщина... Ну, что ты уселась? Теперь будет кудахтать! Сказала бы: нет его, уехал на Сахалин по тургеневским следам.
– По чеховским, Леша.
– Нехай по чеховским. Всю жизнь живешь в брехливой стране, а брехать не научилась.
– Как ты можешь, Алексей? Ты же – коммунист, красный директор.
– Почему это я красный директор?! – возмутился Марков-старший.– Потому что рожа у меня красная от давления? Никакой я не красный. Самый обыкновенный директор, технарь, хозяйственник. А красное... Это пусть они там придумывают, что хотят.
Алексей Петрович бросил в сердцах газету на ковер.
– Придумывают! Вот Афганистан придумали! Дураки и маразматики, они всяких диверсантов и вредителей хуже!
– Как ты можешь, Алексей? Что ты последнее время столько ругаешься? Не стыдно? Ты же знаешь, как Леонид Ильич работает. Посмотри, он же совсем больной. А на нем такая огромная ответственность за страну.
Алексей Петрович вдруг вскочил и издал свирепый крик, каким берсерки-викинги обращали в бегство своих врагов.
– Теперь я понял, откуда в нашем сыне эта диссидентская прокладка! Мамочку родную один вечер послушаешь – таким антисоветчиком станешь, в Мавзолей пойдешь, Ильича за ногу укусишь! Вот он – эффект бумеранга! Правильно нас учили в университете марксизма-ленинизма по контрпропаганде. Эффект бумеранга! Да я сам теперь диссидент настоящий! Уйди отсюда! – рявкнул он на жену.– Жаль, что у меня бумеранга сейчас нет. Можно и без возврата!..
В воскресенье засветло, чтобы можно было застукать сына спящим, Алексей Петрович выехал в Солнечное. Но Кирилла на даче не оказалось. Даже никаких примет, намекавших на его недавнее присутствие, Марков-старший не обнаружил. Он обошел территорию, заглянул даже на крышу, где между скатами прятался в детстве Кирилл. Никого...
– Скажи, Толя,– спросил на обратном пути в город Алексей Петрович,– сколько у нас в Ленинграде ресторанов, кафе, баров?
– Не знаю. Наверное, много.
– А где музыканты играют вживую, наверное, меньше?
– Думаю, что меньше.
Где было искать Кирилла? Разве что попробовать через Диму Иволгина? Друзья должны знать, где он прячется...
В понедельник, во время селекторного совещания, ему позвонил куратор их объединения. У Алексея Петровича даже мелькнула мысль: «Неужели у нас квартира прослушивается?» Но не сплоховал, на приветливые слова отвечал сдержанно, когда же куратор перешел к делу, остановил его:
– Слушай, Максим Леонидыч. У меня на предприятии специальный отдел есть. Целый взвод их у меня. Номер его ты знаешь. Или забыл? Так и звони туда. А то пока ты тут свои сети плетешь, у меня совещание простаивает.
Директор хотел уже бросить трубку.
– Погодите, Алексей Петрович. Дело-то вас лично касается, а не вашего предприятия. Так что вы бы меня выслушали. Тем более что много времени я у вас не отниму. Запишите, пожалуйста, что завтра вам необходимо быть к одиннадцати часам на Литейном, четыре. Номер кабинета... Пропуск вам будет заказан. Не присылать же вам повестку, Алексей Петрович? Как-то несолидно...
Подслушивают, сукины дети! Нет, глупости. За ругань разве вызывают? Кто сейчас только не ругает пескоструев этих? Довели страну! Пьянство, воровство и тунеядство... Тяжело придется следующему поколению. Надо будет им разгребать эти... конюшни... как их?.. Авдиевы, что ли?..
В шестом классе Кирилла записали в знаменную группу школы. Очень хорошо он ходил строевым шагом. Дома всем демонстрировал, как надо поворачиваться. Один раз пионеров пригласили на слет пограничников, и Кирилла со знаменем тоже. Слет проходил в Большом доме. Для Кирилла это было большим событием.
– Что же ты видел? – спрашивал отец, который никогда не был на Литейном, четыре.
– Зал большой, пограничники сидят. Вдруг как забьет барабан! Настоящий, не то что наш, из пионерской комнаты. Вот бы постучать!
– Постучишь еще, постучишь...
Теперь и Алексею Петровичу представилась возможность побывать в известном месте, правда, без знамени. Как и сын, он ничего примечательного внутри не заметил, да и не смотрел особенно по сторонам. Не на экскурсию ведь пришел и не на слет пограничников. Проходная, лифт, коридор... Все обычное, без особых примет. Но както поганенько себя чувствуешь, сжимаешься как-то, усыхаешь, как бабочка, проколотая юным натуралистом для коллекции насекомых. В кабинет Алексей Петрович хотел войти свободно, то ли постучав, то ли не постучав, как и подобает «красному директору». Но не получилось, то ли двери у них такие, специальные, то ли давление у него подскочило. Не постучал, а поскребся, как Поскребышев к Сталину, и вошел как-то боком.
Следователь приветливо улыбнулся, вышел из-за стола, пожал руку, усадил не на стул, а в кресло возле журнального столика. Сам сел на такое же рядышком. Приятный парень на вид, а что у него внутри, никому не интересно. Что, Алексею Петровичу с ним чаи распивать, что ли?
– Может быть, чаю или кофе, Алексей Петрович?
«Мысли-то они точно умеют считывать,– подумал Марков.– Или не умеют? Ну-ка попробуй сейчас прочитай. Синхрофазотрон... Инсинуация...»
– Нет, спасибо. Особенно некогда рассиживаться,– заметил он.
– Жаль, жаль...
– Чего же вам жаль?
– Не всякий раз выпадает случай с самим Марковым чайку попить,– засмеялся гэбэшник.
«Рассказывай, рассказывай... В свое время первым лицам государства морду били. А теперь чайку ему не выпало попить...»
– Давайте перейдем к делу,– сказал за следователя Марков.
– Извините, Алексей Петрович. Понимаю, производственные дела, показатели, планов громадье... А я хотел поговорить о том о сем, о семье вашей, например.
«Нет, улыбочка у парня неприятная и голосок слащавый. Поговоришь с таким, потом год сладкого в рот не возьмешь. Противно...»
– А что вам моя семья?
– Из вежливости. Не про погоду же нам говорить? Как, вообще, жена, дети?
– Дети... У меня, слава богу, один.
– Вот именно, слава богу,– засмеялся следователь.– Как, между прочим, Кирилл Алексеевич поживает? Как его учеба в институте? По стопам отца, наверное, пойдет? Может быть, сменит у штурвала своего отца? Не собираетесь создавать династию?
«Значит, из-за Кирилла вызывали. Что же он там натворил? Неужели, действительно, в диссиденты подался? Этого еще не хватало!»
– Рано еще об этом думать. У парня сейчас ветер в голове.
– Вы уверены?
– В чем?
– В том, что у него в голове?
Да что это за разговор такой идиотский! Что он, на родительском собрании, что ли? Мальчишка, наверное, и не капитан еще, а валяет с ним дурака. А он по военному званию был бы не меньше... Жаль, отменили табели о рангах, а то он тут бы их живо построил!
– Вот что,– Алексей Петрович стукнул широкой ладонью по подлокотнику кресла,– давайте без этих ваших штучек-дрючек, не к барышне подлезаете. Кирилл ушел из института, дома не живет, где он, я не знаю. Думал, на даче, его там не оказалось. А теперь ответьте, пожалуйста, вы – что он там натворил? Прочитал что-нибудь антисоветское, анекдот рассказал какому-нибудь стукачу?
– Хуже, Алексей Петрович,– ответил следователь, при этом мило улыбаясь.– «Ромео и Джульетту» читали?
– В школе... Так что он сделал? Зарезал этого... принца Гамлета?
– Вы – остроумный человек,– рассмеялся следователь.– А насчет принца Гамлета вы в самую точку.
В этот момент дверь распахнулась. «Вот как мне надо было заходить в этот кабинет!» – восхитился Марков. В кабинет ворвался седой, плотный мужчина в сером костюме, но с красным лицом. Он быстро прошел через кабинет, сел за стол, но тут же вскочил и заорал, широко раскрывая рот и суживая глаза:
– Ты директор секретного предприятия или синюшный алкаш?! Ты руководишь стратегическими разработками или бутылки собираешь?! Ты хоть знаешь, что твой сынок спутался с англичанкой? Не с болгаркой, не с вьетнамкой, а с англичанкой! Гражданкой страны, которая является нашим военным противником! Из кресла своего мягкого полетишь к чертовой матери! Партийный билет на стол положишь! Я тебе устрою любовь между народами!..
«Вот это я понимаю! Наконец, нашелся нормальный человек, который все объяснил. Сразу виден и опыт, и чин. Такому и ответить приятно!»
Алексей Петрович попробовал встать с кресла, но оно было глубокое, видимо, со смещенным центром тяжести. Марков не стал повторять попытку подняться, просто сжал кулаки и заговорил:
– Партийный билет не ты мне давал, не тебе и забирать. Не за кресло свое держусь, а за производство родное. Что же касается сына моего... Когда он рос в семье под моим присмотром, то был и комсомольцем, и пионером. Со знаменем ходил под ваши барабаны. А как вышел в большую жизнь, которую вы курируете, поучился в ваших институтах, почитал ваши книги, сразу стал оболтусом и бездельником. Ваша это работа! Ваша работа возвращается бумерангом! Молодежь мы теряем из-за таких, как вы. А моя работа хорошо видна. По всем показателям мое производство впереди и по городу, и по стране! Пока мы бьемся на передовой, вы уже весь тыл разложили!..
Плотный мужчина в сером костюме побагровел, напрягся, но не стал вступать в полемику. Так же порывисто он выскочил из-за стола, прошел через кабинет и, хлопнув дверью, удалился.
– Из вас отличный военачальник бы получился, Алексей Петрович,– тихо проговорил следователь.
– Я и так партией мобилизованный и призванный. Да и звание у меня немаленькое, уж поболе вашего. У меня же, считай, в подчинении армия.
– Вот я и говорю. Смотрели фильм «Освобождение»? Мне, например, там один эпизод нравится. Когда Сталину предлагают обменять пленного сына на маршала Паулюса. Помните, что он отвечает? «Я солдата на маршала не меняю...»
– Правильно сказал.
– А вы бы поменяли своего сына на Паулюса?
– Давайте по делу,– раздраженно ответил Марков.– Теперь все уже ясно. Что тут пустой психологией заниматься?
– А ведь это по делу. Речь идет о вас и вашем сыне.
– На кого же я его должен менять?
– На себя, Алексей Петрович, ведь маршал – это вы. На свое директорское кресло, на свое производство, на работу, которую вы любите и делаете лучше многих других. На то, что было всей страной с таким трудом завоевано... Все стоит на карте, Алексей Петрович. Мне ли вам это объяснять? Я только что вас слушал и восторгался, как школьник. Правильно вы сказали и про молодежь, и про нашу работу, что уж тут греха таить. Все это вы верно заметили, Алексей Петрович. Потому решать судьбу своего сына должны вы... Меняете солдата на маршала, Алексей Петрович?
– Нэт,– твердо ответил Марков-старший, с легким кавказским акцентом.– Нэ мэняю...
– Очень хорошо! – Следователь сжал губы и так сосредоточенно уставился на неистертый ковер, будто и там наблюдались некие процессы, угрожавшие социалистическому строю.– Очень хорошо! Значит, договорились!
Марков кивнул, и следователь, хотя и смотрел по-прежнему в пол, кивок этот углядел. Мучить больше не стал. Но ни о чем они тогда еще не договорились...
Алексей Петрович провел два дня в какой-то наивной детской надежде, что все произошедшее было только проверкой его собственной лояльности, и комитету на самом деле нет никакого дела до его сына. Все из-за этой проклятой англичанки! Чертова мисс, которая и не подозревает поди, что знакомство с ней в этом государстве может быть приравнено к государственной измене! И чего их только сюда пускают, гражданок стран – вероятных противников?!
Шагов Командора за дверью не было слышно. И секретарша не успела предупредить о появлении незваного гостя. Стук в дверь, три ровных удара, и Марков уже знал, кто в следующий момент появится на пороге его кабинета.
Начальник первого отдела предприятия Григорий Лемехов был, как и положено,– гэбистом. Иногда по праздникам он щеголял в мундире полковника военно-воздушных сил, хотя ни для кого не было секретом, что к авиации Григорий Александрович никакого отношения не имеет.
Был он невысок, в самый раз для сотрудника невидимого фронта, и, казалось, мог легко поместиться в небольшом шкафчике. Иногда так и казалось Маркову, особенно после разговора на Литейном,– что Лемехов притаился гдето в его кабинете и внимательно за ним наблюдает. Вот ведь, прожил всю жизнь, избегая по возможности общения с этими слугами народа, а на старости лет готов превратиться в параноика. И за это Кирилла нужно благодарить, кого же еще! Алексей Петрович, несмотря на волевой характер, подыскивал оправдания своему предательству. Только плохо получалось. С момента его визита в дом на Литейном прошло два дня.
– Ммм,– промурлыкав по-женски тоненько и томно, Лемехов сел без приглашения. Теперь их с Марковым разделяла только полированная светлая столешница с двумя телефонами. Гэбист потер руки. Он был похож на шахматиста, окидывающего поле битвы на клетчатой доске.
– С чем пожаловали?! – сделал первый ход Марков и, нажав на воображаемую клавишу, переключил часы на соперника.
– А как вы думаете?! – спросил в ответ боец невидимого фронта.
– Кирилл! – Алексей Петрович кивнул головой, сам себе отвечая утвердительно.
И подумал, глядя в честные глаза Лемехова,– это такая, видимо, особая порода людей, выводят их из коконов в темных подвалах на Литейном и сразу как созреют – по объектам.
– Кирилл,– согласился Лемехов, нацепив на мгновение маску сочувствия.
– Мне кажется,– выдохнул Марков,– мы обо всем уже говорили...
– Нет, Алексей Петрович, здесь нам без вашей помощи никак не обойтись. Вы ведь не думаете, что мы просто возьмем и изымем из общества вашего сына, как больную собачку. Усыпим и зароем. Сейчас не тридцатые годы, Алексей Петрович...
– В самом деле?! – Марков нашел в себе силы криво усмехнуться.
Лемехов этого, впрочем, не заметил. Или, скорее, сделал вид, что не заметил. Все они замечают, все...
– Конечно, парень здорово заблудился. Все эти Дип Паплы, Пистолзы...
– Что?!
– Группы такие, модные в определенной среде. Но это не самое страшное, у самого, знаете, дети... А вот англичанка – это уже серьезно... Вообще, Алексей Петрович, попытались мы проследить тут биографию вашего отпрыска сызмальства, так сказать, и выудили еще несколько интересных фактов. Вот, например, Евгений Невский...
– Невский?! – Марков был несколько сбит с толку неожиданным переходом и не сразу смог вспомнить о ком речь.– А, да, этот бедный мальчик, который покончил с собой... Только при чем здесь-то Кирилл?!
– А почему вы говорите – «покончил с собой»?! Телато не нашли, Алексей Петрович, так что дело темное, очень темное... Может, он и в самом деле того...– Здесь Лемехов будто собирался провести себя пальцем по горлу, но, устыдившись бандитского жеста, вернул руку на стол.– А может быть, и нет! И сынок ваш был вроде бы с ним в близких отношениях...
– Ну, не в таких уж и близких.
– В достаточно близких, Алексей Петрович. Он, кстати, ничего не говорил вам об этом случае?..
Марков отрицательно покачал головой:
– Кирилл никогда не обсуждал случившееся в семье.
– Вот видите, как интересно получается. Друг покончил с собой, а ваш сын об этом ни словом не обмолвился! Или он у вас статуя бесчувственная?! А может, просто знал что-то, чего не знаем мы с вами? А может быть, и жив сейчас Невский?! Тоже ведь темная лошадка был – все молчком да молчком...
– У вас и по школам стукачи?! – неприязненно спросил Марков.
– Ну что вы, Алексей Петрович, есть ведь характеристики...
– Не понимаю, какое это имеет отношение к нынешней ситуации?!
– Да ведь все складывается вместе в одну неприглядную картину, Алексей Петрович. Это поведение, несовместимое с моральным обликом советского гражданина, связь с гражданкой капиталистической страны и, в нагрузочку,– весьма подозрительная история в прошлом. Целый ряд тревожных симптомов, Алексей Петрович, на которые вы должны были бы и сами обратить внимание. Тогда все было бы по-другому. Но, думаю, ничего трагического в создавшейся ситуации нет. Все излечимо, Алексей Петрович...
– Что вы хотите сказать?! – Марков устало посмотрел на собеседника. Вспомнился почему-то его мундирчик, такой же фальшивый, как и его сочувствие. Сучий сын.
– А я уже все сказал,– улыбнулся Лемехов.– Все излечимо. Советская медицина, как известно,– лучшая в мире, к тому же бесплатная... Так, может быть, полечим немного Кирилла. Пока не поздно?!
Глава 12
Отцовского звонка он ждал. Дело в том, что сначала приехал Иволгин. У него была самая банальная, глуповато-приторная физиономия жениха. О чем бы он ни говорил, дурацкая улыбка то и дело выплывала из-под его усов.
– Кира, я не мог отказать Алексею Петровичу. Он сказал, что тебя разыскивает военкомат. Надо принимать срочные меры. Он еще сказал, что может тебе в этом помочь. Я, конечно, дал ему твой телефон. Ведь это не предательство?
– Конечно, нет. Наоборот, спасибо тебе. Нельзя же до двадцати семи лет прятаться. Отец должен мне помочь.
– В общем-то, это все. Скоро подаем заявления. Ты не знаешь, со справкой о беременности сразу расписывают?
– Думаю, что сразу.
– И еще. Англичанка может быть на советской свадьбе свидетельницей?..
У каждого, наверное, наступают такие минуты в жизни, когда обязательно надо поговорить с отцом. Сесть на кухне, в трусах и майках. Сначала будет говорить сын, потом отец, затем они будут спорить, еще попозже соглашаться. В общем-то, тут советы никакие не нужны, опыт поколений – полная ерунда. Тут что-то замешано на крови, нечто такое растворено в человеческой душе. Время от времени оно садится на дно, выпадает в осадок. Вот тогда-то и нужно разговаривать, взбалтывать нечто, поднимать его со дна души.
Он сидел в своей комнате, прислонившись спиной к металлическим ребрам кровати, ждал и вспоминал. Воспоминаний было немного. Кирилл вспомнил, как лет десять назад они с отцом на Восьмое марта жарили курицу по какому-то новому рецепту. Тушку надо было завернуть в газету, и отец сказал, что для этого лучше всего подойдет «Правда». Поставив курицу с портретом Суслова на гузке в духовку, они уселись напротив и стали ждать.
– А не поиграть ли нам во что-нибудь? Скоротаем время,– неожиданно предложил отец, который никогда до этого с сыном не играл.
– Давай! – обрадовался Кирюша и стал предлагать ему на выбор.– Машинки, солдатики, кубики...
– В кубики, что ли? Пошли, попробуем.
Несколько наборов кубиков были перемешаны у мальчика в картонной коробке из-под обуви. Они уселись на полу и стали лениво перебирать различные по цвету и по форме деревяшки.
– А не построить ли нам авианосец? – спросил Кирюшу отец.– Это будет первый советский авианосец. Самолетики у тебя, надеюсь, имеются?
– Надеюсь, имеются,– повторил мальчик, вынимая отдельный пакет с авиацией.
– Да тут у тебя на двадцать авианосцев! – удивился отец.
Впервые Кирилл увидел вдохновенного отца. Авианосец получался огромный, потому что они решили использовать все имеющиеся кубики. Вот уже мишень для стрельбы присосками легла на посадочную палубу, а Кирюша прикрепил на корму военно-морской флаг. Работа была закончена. Начинались испытания. Когда первый истребитель поднялся с палубы, сделал два пробных круга и благополучно приземлился, в комнате запахло паленым.
– Резину сжег на шасси,– усмехнулся отец.– Чувствуешь? Где-то горит.
Читать бесплатно другие книги:
