Всемогущий Кулаков Сергей
Горин не знал, что ему делать. Обращение к профессору Никитину ничего не дало. Тот советовал поменьше обращать внимания на окружающих и побольше уделять времени их занятиям. По его словам, Егору еще следовало немного подучиться, после чего он укажет, как именно тому следует применить свои способности. Но каких-либо конкретных сроков он не называл, и Егор начинал подозревать, что Никитин всего лишь желает длить эксперимент как можно дольше, оставаясь прежде всего ученым, замкнутым в своей квартире-лаборатории и мало интересующимся внешним миром.
Но жизнь Егора уже превратилась в сплошную муку! Он чувствовал постоянный страх при виде людей. Его до такой степени угнетало, с одной стороны, видение смерти ближнего, а с другой – невозможность ему помочь, что в голову ему снова начали приходить сакраментальные мысли. В самом деле, надо ли ему существовать, раз он обречен на эту бесконечную пытку? Есть ли какой-нибудь смысл в его даре, если он способен делать его носителя лишь несчастным существом, вынужденным молча наблюдать, как одно за другим, как сцены в фильме ужасов, сбываются его самые мрачные предсказания?..
Тут Егор замолчал, понурившись, и отец Кирилл не сразу нарушил его молчание. Они как будто думали каждый о своем, хотя не было сомнений, что старый священник уже начал перерабатывать в своем уме и сердце рассказ Егора.
– И что ты намерен делать? – спросил негромко отец Кирилл.
Егор поднял на него глаза.
– То есть… вы верите мне?
Отец Кирилл пожал плечами:
– А почему я не должен тебе верить?
– И вы не считаете меня сумасшедшим? – недоверчиво спросил Егор.
Отец Кирилл улыбнулся.
– Я видел много сумасшедших, – сказал он. – И знаю, что это такое. И поверь, к тебе это не имеет никакого отношения.
– Спасибо! – с чувством сказал Егор.
– Да вроде бы еще не за что, – ответил отец Кирилл.
Егор порывисто сдвинулся на край кресла.
– Но тогда вы понимаете, что со мной происходит? – спросил он.
– А что с тобой происходит? – спросил отец Кирилл.
– Как! – воскликнул пораженный Егор. – Но я же вам только что…
– Да, я все слышал. И что с того?
– Как что с того? – растерялся Егор.
– Что с того? – спросил отец Кирилл. – Да, ты наделен особым даром. Но ведь много кто наделен особым даром. Пусть не таким, как у тебя, пусть другим. И что дальше?
– Я даже не знаю, что вам сказать, – пробормотал сбитый с толку Егор.
– И прекрасно, – кивнул отец Кирилл. – И не говори. Ты и так много сказал. Ты лучше подумай.
– О чем?
– О своей слабости.
– Слабости?
– Именно. Господь послал тебе испытание, а ты, еще не пройдя его и наполовину, уже готов сломаться и пасть на колени. Разве это не слабость?
– Но ведь я говорил вам, как мне трудно…
– Всем трудно. Бабушке с клюкой трудно, инвалиду-колясочнику трудно, человеку с обостренной совестью трудно; а ведь таких, слава богу, немало. Если я начну перечислять тебе всех, кому трудно, у нас с тобой пальцев на обеих руках не хватит. И что? Все живут, ибо надо жить. И надо терпеть. А как же иначе?
– И все?
– Ну почему – все? Терпи, но дело свое делай. Так я разумею. И раньше именно это тебе и говорил. Ты разве не помнишь? Ведь благодаря этому ты стал тем, кем хотел стать. Разве не так?
Егор почувствовал, что краснеет.
– В общем, да…
– Что же ты сейчас вопиешь о своем якобы несчастье? – строго спросил отец Кирилл. – Ты получил от Господа бесценный дар и полагаешь себя самым несчастным человеком на земле. Не понимаю.
– Но ведь я говорил вам! – воскликнул Егор. – Дар я получил, но что толку? Никто не слышит меня, сколько бы я ни кричал…
– А ты не кричи, – перебил его отец Кирилл. – Кричать – это гордыня непомерная. Не надо пытаться возвыситься над себе подобными.
– Но ведь я… – снова растерялся Егор. – Я только хотел помочь.
– Изменять промысел Божий не значит помогать, – возразил отец Кирилл.
– Промысел Божий?..
– Именно. А ты как думал? Все, чему суждено сбыться, – сбудется. И нечего мучить себя, пытаясь разрешить эту задачу. Не по плечу она тебе, Егор. И никому не по плечу.
– Но если ребенок… – тихо начал Егор.
– Ребенка жалко, не спорю, – кивнул отец Кирилл. – И всякого другого жалко. Но тебя одного на всех не хватит. Вот что ты должен понять. Поэтому и не рвись напрасно, а лучше слушай свое сердце.
– Сердце?
– Да. Оно подскажет. Будет и твой час, не сомневайся. И дар твой поможет там, где должен помочь. Но только так, а не иначе. Поэтому не сетуй на судьбу, а смирись и неси свой крест, как несет его всякий другой.
– Это ваш совет?
– А ты чего ждал? Чтобы я посоветовал тебе сигануть с моста? Нет уж, милый. Люди и не с таким справлялись, поверь мне. Попей-ка лучше еще чаю и выкинь свою дурь из головы.
Егор машинально взял кружку, сделал глоток, ощутил терпкий приятный вкус. Ему вдруг словно стало дышать полегче, и глаза будто шире открылись.
– А может, – поднял он голову, – мне на время куда-нибудь спрятаться? Подальше от людей.
– Куда, например? – поинтересовался отец Кирилл.
– Ну, не знаю… В монастырь какой-нибудь.
– По-твоему, монахи не люди?
Отец Кирилл улыбнулся, улыбкой сглаживая грубость вопроса.
– Нет, – осекся Егор. – Я не то хотел сказать. Я думал, может, в лес, как жили отшельники, чтобы совсем никого. Может, мне там станет легче?
Отец Кирилл покачал головой, как качают головой взрослые люди, слушая речи ребенка, рассуждающего о том, о чем он имеет самое далекое представление.
– Кажется, Аристотель сказал: «Чтобы жить в одиночестве, надо либо во многом походить на Бога, либо во всем – на скота». На последнего ты, безусловно, не похож, но и схима не для тебя. Не думаю, что ты смог бы жить в изоляции. Да и зачем? У тебя свой путь, Егор, и не стоит его менять ни на чей другой. И пото€м – ни себя, ни Бога не обманешь. Поэтому смири сердце и живи среди людей. Авось тут и найдешь свое счастье. Один раз ведь уже нашел. Будет и второй.
Лицо старого священника осветилось улыбкой, в которой одинаково присутствовали доброта и лукавство. Он взял свою кружку и принялся допивать чай с видом человека, сделавшего свою работу и заслужившего право на маленькое удовольствие.
– Как у вас все легко, – сказал Егор. – Я думал, вы станете призывать меня к покаянию.
– Каяться тебе пока не в чем. Разве что в небольшой забывчивости.
Егор снова покраснел:
– Простите, отец Кирилл.
Священник поднял руку:
– Не винись. Лучше приходи еще. Ты знаешь, двери мои всегда для тебя открыты.
– Да, знаю, – пробормотал Егор. – Спасибо.
– А книги твои последние я читал. Сору много, но писано сильно. Молодец. – Отец Кирилл одобрительно кивнул.
Только Егор собрался ответить, как дверь открылась и в келью заглянула не старая еще женщина, туго повязанная платком вокруг худого, большеглазого лица.
– Я там убралась, батюшка, – сказала она, коротко и ласково поклонившись Егору. – Пойду домой.
Егор вздрогнул, и отец Кирилл быстро глянул на него.
– Хорошо, Настасья, ступай.
Женщина еще раз поклонилась и затворила за собой дверь.
– Что? – повернулся отец Кирилл к Егору.
Тот замялся.
– Увидел что? – спросил священник.
– Да…
– Что?
– Может, не надо? Все равно без толку.
– Говори, – спокойно потребовал отец Кирилл.
– Эта женщина, Настасья… Ее муж ночью будет курить пьяный в постели, уснет, подожжет матрас, и начнется пожар. Их дом сгорит, и они оба погибнут.
– Когда это произойдет? – спросил отец Кирилл.
– В следующую ночь.
– Хорошо, я скажу ей.
– И все?
– А что еще?
– И вы не спросите подробности? Откуда я это знаю, как я это увидел? Может, я все просто сочинил, а вы взяли и поверили.
– Ты и так сказал все подробности, – возразил отец Кирилл.
– Какие?
Отец Кирилл покачал головой.
– Во-первых, – загнул он палец, – Настасья живет вдвоем с мужем, их дети разъехались кто куда. А ведь про погибших детей ты ничего не сказал, верно?
Егор кивнул, чувствуя, как долгожданное облегчение входит в его душу.
– Во-вторых, – продолжал священник, загибая пальцы, – муж у нее и вправду пьет горькую, частенько без меры. В-третьих, у них дом в подмосковной деревне, и они иногда туда приезжают. Ничего этого ты знать не мог, но увидел все в точности. Как же я могу тебе не поверить?
– Да, действительно, – вынужден был согласиться Егор.
– Говорю тебе: не мучайся напрасно. Там, где твоему дару суждено примениться, он применится. Ибо и на это есть воля Божья.
– Возможно, – пробормотал Егор.
Он посмотрел на отца Кирилла с каким-то новым чувством, в котором явственно забрезжил лучик надежды.
– А вам она поверит? – спросил он, сделав ударение на слове «вам».
– А как же, – удивился отец Кирилл наивности его вопроса. – Кому же ей еще верить, как не мне?
И столько в его словах было уверенности, прежде всего не в себе, а в своей прихожанке, что Егор не нашелся, что ответить. Да и что он мог сказать? Отец Кирилл владел одним из величайших даров – даром убеждения. Без видимых усилий, казалось, одной только добротой души, он менял ход мыслей человека и давал им совершенно иное направление. Егор вспомнил, каким раньше он приходил к отцу Кириллу: встрепанным, больным, загнанным, а уходил спустя час или того меньше с полной уверенностью в том, что все идет как надо, и он сумеет добиться своего. Как это удавалось отцу Кириллу, он не пытался понять. Ему достаточно было того, что тот выслушивал его и возвращал ему утраченную надежду. И, похоже, сейчас происходило то же самое. Егор еще не покинул стен храма, а уже чувствовал, что выйдет на улицу без былого страха и, возможно, сумеет противопоставить своим сомнениям некую иную суть, основанную прежде всего на новом понимании хода вещей. И на знании той отрадной истины, что где-то на земле живет скромный священник, который всегда примет его, обогреет и поймет.
– Что будешь делать, Егор? – спросил отец Кирилл, видя, что посетитель задумался.
– Терпеть, – улыбнулся тот. – Как вы велели.
– И дело велел, – отозвался отец Кирилл. – Смирение есть самое лучшая защита от всех бед. А то ведь и так можно посмотреть, что беда – и не беда вовсе, а радость великая. Надо только себя меньше жалеть и обращать внимание на частное, сиюминутное. А там, глядишь, и откроются глаза-то, и повернутся в нужную сторону. Ты только верь, Егор, и слабости не поддавайся.
– Это легче на словах бывает… – заметил Егор.
– А ты о молитве не забывай. «Отче наш» читаешь на сон грядущий?
– Редко, – признался Егор.
– А ты читай, читай. Слово Божье силу имеет, когда ты с ним к Господу обращаешься. Не забывай, Егор, что всё – от Бога. И земля, и люди, и звезды на небе, и твой дар, и дар Эйнштейна с Бетховеном, и сон разума, который рождает чудовищ, и болезни, и рождение, и смерть – все! Поэтому ничему не противься и принимай случившееся как должное, ибо это и есть воля Божья. Поймешь сие – получишь успокоение и подлинную силу. Так-то.
Священник говорил, и Егору становилось все покойнее и покойнее на душе. Как будто самые ее дальние углы осветились яркими лучами, и от них бежали скопившиеся там страхи и сомнения, подлинные и надуманные. Она, его душа, как будто становилась легче и чище, и каждое слово отца Кирилла падало на освобожденную в ней почву полновесным зерном.
– Ну, – спросил отец Кирилл с прямотой, когда-то удивившей и обезоружившей Егора, – полегчало тебе?
– Кажется, да, – кивнул Егор.
– Вот и хорошо. Зайдешь еще… чайку попить?
– Обязательно.
– Я тебя другим угощу, с душицей и горечавкой. Это, я тебе скажу, нечто. У меня прихожанки есть травницы, так они все меня балуют. А чего? Я не против. Иной раз выпьешь чашечку – и никакие лекарствия не нужны. Все болезни как рукой снимает.
– А молитва как же? – улыбнулся Егор.
– А молитва для души, – улыбнулся и отец Кирилл, видимо, радуясь оживлению своего гостя. – Тут ведь одно второму не мешает.
Он поднялся, тяжело опершись на подлокотники кресла, и Егору только сейчас бросилось в глаза, как постарел и одряхлел его духовник. «Не зря про болезни заговорил, – подумал он с жалостью, – должно быть, одолевают».
– Может, помочь вам надо чем-нибудь, отец Кирилл? – спросил Горин.
– О чем это ты? – наморщил лоб священник.
Егор смутился:
– Ну, деньгами, например. На лекарства…
– Имеешь лишнее – пожертвуй храму, – серьезно сказал отец Кирилл. – А мне достаточно того, что есть. Авось Господь не оставит своей милостью.
Он широко перекрестился на распятие, и Егора умилила искренность этого жеста.
Он тоже поднялся.
– Пойду я.
– Как знаешь, – не стал задерживать отец Кирилл.
Он молча проводил его до дверей, выпустил на улицу.
– А славный сегодня вечер, – сказал священник, нюхая воздух, в котором угадывались запахи цветов и размякших от солнца тополей. – Совсем как в моей молодости.
– Да, хорошо… – отозвался Егор.
Он с жадностью осмотрел улицу, стволы деревьев, пробегающие автомобили, силуэты прохожих. Все это внезапно показалось ему родным и понятным, и он искренне удивился, что мог находить пугающее в таких простых вещах, как шагающие по улице люди.
– До свидания, отец Кирилл, – сказал Горин, стараясь голосом выразить всю глубину своей благодарности.
– До свидания, Егор, – ответил, ласково кивая, старый священник. – Иди с миром.
Он перекрестил Горина, повернувшегося к нему спиной, и постоял в дверях, глядя ему вслед.
И только когда батюшка закрыл дверь, с лавочки неподалеку поднялся плотный лысый мужчина, бросил в урну обертку от мороженого и неспешно двинулся вдогонку за Егором.
Ультиматум
Егор между тем шел по улице и осторожно приглядывался к людям.
Солнце уже закатилось, но было еще достаточно светло, чтобы он мог ясно видеть лица встречных пешеходов. Нескольких человек он встретил и проводил спокойным взглядом, но вот молодой мужчина, мускулистый, рослый, заставил его вздрогнуть и отвести взгляд. На лице Егора возникло замешательство, шаг его замедлился, и руки беспокойно задвигались, теребя пуговицы на рубашке. Но вслед за тем он вспомнил недавний разговор – и внутри точно что-то разжалось. Не оборачиваясь, он прибавил шагу, и когда впереди возникла парочка средних лет, идущая ему навстречу, он не стал отводить взгляд, как делал это раньше, а твердо посмотрел в глаза сначала мужчине, потом женщине. И легко прошел мимо них, и даже ответил на мимолетную улыбку женщины, польщенной его вниманием.
Разминувшись с ними, Егор улыбнулся шире и пошел свободнее. Его руки расслабились и легче заходили вдоль тела, плечи распрямились и подняли голову. Он начинал понемногу понимать, о чем говорил отец Кирилл, и подумал, что до самых простых вещей человек иногда не в состоянии дойти, хотя и может прочесть сотни умных книг, написать пару десятков романов и прослыть записным интеллектуалом, чьи выражения подхватываются и цитируются направо и налево.
Еще несколько встреч прошли с разной степенью напряжения, но все закончилось благополучно. Один раз, правда, Егор едва не задержал девушку-подростка лет четырнадцати, раскрашенную всеми цветами радуги и одетую весьма вызывающе. Но он заставил себя пройти мимо, хотя сначала побледнел и снова начал выписывать восьмерки на асфальте.
Впрочем, на этот раз Горин справился с волнением довольно быстро. Он просто заставил себя подумать о том, что все это ему снится, – а ведь нет ничего более бессмысленного, чем реагировать на сон какими-либо действиями. Да, что-то привиделось, пускай даже сверхотчетливое, поражающее ясностью последовательно меняющихся событий. Ну и что? Как это можно изменить? Оно уже есть, и надо примириться с тем, что ничего с этим поделать нельзя. И чувства здесь – самый плохой советчик, ибо, поддавшись им, единственное, чего добиваешься, это очередного болезненного разочарования и, как следствие, душевной смуты и целого букета разнообразных страхов. Другими словами, ты не только не помогаешь людям, бросаясь к ним со своими советами, а лишь действуешь во вред себе.
Повеселев, хотя девушку-подростка и нелегко было забыть, Егор подошел к станции метро.
В последнее время он избегал общественного транспорта, особенно метро. В ярком освещении подземки лица обреченных людей особенно ярко бросались ему в глаза, и он чувствовал себя среди них и палачом, и жертвой, не зная, как рассказать им всем о том, что их ждет, и не попасть при этом под волну их гнева, вполне объяснимого.
Но сейчас он решил, что надо себя испытать. Прогулка по улице показала ему, что с единичными явлениями он может справляться. Стоило ему лишь направить мысли в другое русло и несколько раз пересилить себя – и через четверть часа он начал глядеть на людей гораздо свободнее, а главное, без того чудовищного напряжения, с которым смотрел на них до сих пор.
Но то – на улице, где встречи проходят одна за другой, с перерывами, и дают возможность перевести дух. Другое дело – метро, где скопище людей и десятки направленных на тебя глаз. Там даже спрятать взгляд некуда, разве что сидеть, зажмурившись, или делать вид, что читаешь газету. Тогда не лучше ли не начинать эти мучения и сесть в такси, где единственный взгляд, который он встретит, это взгляд таксиста, который можно легко и безболезненно игнорировать?
И все-таки Егор решился. Он чувствовал, что сейчас ему все удается. Разговор с отцом Кириллом окрылил его и если не изменил кардинально (такое все же невозможно проделать за один раз со взрослым человеком), то дал ему оружие, способное, как он уже убедился, защищать его от самого себя.
Егор вошел в вестибюль станции, купил разовый билет, прошел вертящиеся рога турникета и встал на ступеньки эскалатора. Пассажиров было еще довольно много, хотя час пик уже прошел. На каждой ступеньке стояло по человеку, а мимо него, прижимая к себе сумки и портфели, непрерывной цепочкой бежали вниз молодые люди и крепенькие мужчины без возраста. Их затылки ничем ему не угрожали, и Егор принялся всматриваться в лица подымающихся пассажиров.
Это оказалось нелегким испытанием. Уже на первых двух десятках разнообразных физиономий на Егора навалились такие вереницы видений, что он резко повернул голову и начал разглядывать рекламные щиты, чувствуя, что задыхается и что его страх растет по мере того, как он спускается все ниже.
«А что будет в вагоне? – подумал он с ужасом. – Я этого не выдержу. Надо доезжать до конца эскалатора – и сразу же ехать обратно. Может, в другой раз, в другой раз… Но только не сейчас».
Испытав некоторое облегчение от этого решения, Егор почувствовал вслед за тем стыд. Что же, он так и будет шарахаться от своих страхов дальше? Стоит ему раз оказаться в плену своих сомнений, и он опять не найдет дорогу к выходу. И что, снова бежать к отцу Кириллу, получать новую порцию успокоения, растрачивать ее в один присест, оказавшись на улице, возвращаться в церковь – и так без конца? Но отец Кирилл сказал ему все, что хотел сказать, и вряд ли ему есть что добавить. И теперь дело за ним, Егором. Хочешь стать сильным – стань им, а не прячься за умение находить оправдания своим слабостям.
Егор коротко прочел слова молитвы, положил на себя крест где-то в области живота и покосился на встречный поток пассажиров. Одно лицо, второе, третье… И снова в глазах вспыхнул калейдоскоп видений.
Вот тот крупный, с животом, вытянулся на больничной койке – синий, хрипящий, на последнем издыхании, и врачи бессильно опустили руки…
А тот, что ехал через четыре человека за ним, приземистый, черный, с беспокойным взглядом вечного скитальца, – ломая доски, полетел со стропил вниз, и череп его раскололся о бетонный выступ, как сырое яйцо…
Егор вздохнул, задерживая эти видения, замедляя их и как бы отстраняя от себя.
Это будет, или было, или, по воле Божьей, этого никогда не произойдет – все равно он знать всего не может. А значит, зачем все это брать на себя? Не проще ли, не разумнее, как советовал отец Кирилл, положиться на то, что стоит выше всех нас, и снять с себя ненужную ответственность, раз и навсегда избавившись от пустых, бесконечных, как жизнь человека на земле, страданий? Он ведь и в самом деле не Господь Бог, а всего лишь его слуга, как и каждый живущий. И не значит ли это, что надо всего лишь ждать Его повелений, а не заскакивать наперед со своей инициативой и воображать себя тем, кем себя воображать вообще не позволено?
Обуреваемый новым потоком мыслей, в котором он как-то перестал обращать внимание на выплывающие снизу лица, Егор достиг конца эскалатора.
Постояв немного возле будки диспетчера и глядя, как сквозь пелену тумана, на огибающий его и нетерпеливо толкающий поток пассажиров, он сориентировался по указателю и направился к посадочной платформе.
Желание подняться наверх, убежать, скрыться – снова в первую очередь от самого себя – ослабело, как слабеет боль от сильнодействующего лекарства. Он понял, что, приложив еще какое-то количество усилий, сумеет побороть в себе эту зависимость от последствий его дара и, возможно, взглянет на него с другой стороны. Конечно, на это потребуется время и переосмысление прежних воззрений, в том числе и тех, которые казались до сего дня незыблемыми. Что ж, он готов к переменам. Он видел, что стоит на верном пути, и был счастлив, что не свернул с него минуту назад.
С гулом подлетел поезд, распахнул двери, выпуская порции пассажиров и заглатывая новых.
Егор вошел в вагон, встал у противоположных дверей. Вагон был полон, пассажиры стояли в проходе и плотной группой толпились у выхода. Тут же началась обычная перекидка взглядами, от пещерных времен позволяющая людям идентифицировать друг друга.
Егор не без внутреннего трепета вступил в эту перекидку, для многих, занятых своим мыслями, почти не обременяющую их сознание и проходящую на подсознательном уровне. Но его сознание работало с неистовой силой.
Точно вспышки молнии, то тут, то там начали возникать знакомые картинки.
Вон та женщина…
А тот юноша…
А тот пожилой мужчина…
Но Егор уже начал понимать, как с этим можно бороться.
Первое: не думать, что все это ложится мертвым грузом на его совесть. На это есть другая инстанция, и с ней в первую очередь надо считаться и соотноситься.
Второе: начиная воспринимать все чуть спокойнее, Егор вдруг осознал, что не так уж много обреченных он видит вокруг себя. Да, были в вагоне те, кому судьба уготовила страшный сюрприз. Но таких несчастных на вагон было всего несколько человек. И несчастными, они, естественно, себя не чувствовали, что еще раз убедило Егора в том, что не подобает ему, ничтоже сумняшеся, вмешиваться в постороннюю жизнь, привнося в нее только тревогу, но отнюдь не избавление от того, чему суждено свершиться.
Третье: он вдруг подумал о том, что виденные им смерти во многих случаях стали лишь закономерным исходом не совсем праведной жизни, и, значит, снова не ему решать, кому жить, а кому умереть.
Думая об этом, он почти окончательно успокоился. Глаза его перестали лихорадочно метаться по лицам пассажиров, и он наконец смог ощутить, что является одним из многих, но не единственным и особенным.
Да, он знает то, чего не знает никто. Но и он не знает того, что ему не позволено знать. А значит, они все здесь равны, и это, в свою очередь, дает ему право освободиться от взваленной на себя ответственности – если не целиком, то хотя бы в отношении своего стремления непременно навязывать ничего не подозревающему ближнему свое желание спасти его любой ценой. Он мог наконец среди себе подобных дышать полной грудью и не переживать по поводу того, что он чем-то этого не заслуживает. И он мог наконец спокойно подумать о собственном будущем.
Тут он не мог не улыбнуться. Да, он без труда видел будущее любого человека и мог предвидеть самые невероятные события. Но знать наперед то, что произойдет с ним самим, ему было, увы, не дано. Он мог коррелировать свое будущее лишь в связи с появлением в своей жизни того или иного человека, судьбу и действия которого он мог предугадать, или с событиями, которые он смог предвидеть и в которых мог принять участие. Но только исключительно таким образом ему было позволено управлять своей жизнью, не иначе. И в этом тоже он ясно увидел ограниченность своего дара, отнюдь не уравнивавшего его с высшими силами, но ставившего на одну доску с обычными смертными.
«Впрочем, – подумал Егор, – может, Всевышнему тоже не дано знать, что через квинтильоны лет произойдет с ним самим? И в этом как раз мы с ним равны».
Мысль его позабавила, хотя она явно отдавала святотатством и вряд ли понравилась бы отцу Кириллу. Но она уже тем была хороша, что Егор получил возможность рассуждать отвлеченно и оригинально, то есть в своей привычной, ставшей уже знаменитой манере, и это лучше всего иного подтверждало его возвращение к себе прежнему.
Задумавшись, Горин отдался ритмичному покачиванию вагона и перестал обращать внимание на окружающих. Люди выходили, входили, но паника не одолевала его, как прежде, и если перед ним чередой ярких вспышек возникало очередное видение, он лишь покорно опускал веки – и через минуту снова мог спокойно глядеть вокруг себя.
Устроившись на уголке сиденья в самом конце вагона, за ним внимательно наблюдал мужчина в кремовом костюме. Для этого ему не надо было прятаться за газету, или за чье-то плечо, или прибегать к иным уловкам. Он просто выбрал идеальную позицию, как тигр выбирает место для засады, и спокойно разглядывал то, что его интересовало. А когда Егор направился к выходу, доехав до станции «Красные Ворота», он также спокойно встал и вышел вслед за ним.
Через пять минут Егор подошел к жилому дому на улице Чаплыгина. Открыл своим ключом кодовый замок подъезда и по высокой мраморной лестнице поднялся на второй этаж.
Здесь было тихо и сумрачно, невзирая на исправно работающие светильники; казалось, в этом старинном доме никто не живет. Но дом был населен, а тишина объяснялась циклопической толщиной кирпичных стен, сквозь которые не проникал ни один звук.
Егор отпер дверь квартиры слева и вошел в прихожую. Включил свет, мельком огляделся.
Как и подъезд, эта квартира казалась необитаемой. Высокие потолки, того и гляди, готовы были ответить эхом на самый тихий звук. Из мебели здесь были только настенная вешалка и шкафчик для обуви, оставшиеся от эпохи брежневского социализма. Но паркет был натерт до зеркального блеска, и из коридора тянуло запахом недавно сваренного кофе и табака.
– Егор? – послышался сильный, глуховатый голос.
– Да, – отозвался тот.
Дверь одной из комнат открылась, и из нее вышел высокий, очень худой – кожа да кости – человек. Он был сед и иссечен морщинами, но от его желтых глаз исходила мощная магнетическая волна, а движения были хотя и несколько замедленны, но уверенны и точны.
– Почему так поздно и без предупреждения? – строго спросил он, закрывая за собой дверь комнаты.
– Извините, профессор, – сказал Егор, – надо было поговорить.
– До завтра это не могло подождать?
– Нет.
Некоторое время профессор Никитин – а это именно к нему пришел Егор – с сомнением, к которому примешивалось недовольство человека, вынужденного оторваться от более важных дел, смотрел на гостя. Затем он улыбнулся, обнажив желтые крепкие зубы, и толкнул дверь соседней комнаты.
– Ну что ж, проходи.
Егор вошел в комнату, оказавшуюся гостиной. Обои в полоску, диван-книжка с деревянными спинками, низкие неудобные креслица на деревянных же ножках, столик между ними с бронзовой пепельницей в виде лаптя и старыми журналами, стенка красного дерева, телевизор «Рубин», ковры на полу и на стене, громадная люстра на шесть плафонов, из которых сейчас горели только два.
Профессор уселся в одно из кресел, достал из кармана сигареты «Космос», прикурил от спички, загасив ее резким выдохом.
– Чего стоишь? – обратился он с нотками раздражения к Егору. – Садись.
Егор сел в жесткое кресло, затрещавшее пружинами, и вдруг подумал о том, что не знает, как начать разговор. До этого он бывал здесь только на правах ученика, и новая роль – равноправного партнера – была ему непривычна.
«Что ж, – подумал он, – сегодня день перемен. И вообще, сегодня мой день. Так что – смелее».
– Ну, что за срочность? – проворчал Никитин, выпуская струю дыма.
– Скажите, – начал Егор, – зачем вы сказали мне три месяца назад, что находитесь при смерти? Насколько я знаю – а я знаю – в ближайшие годы вам ничего серьезного не грозит.
Он покосился на сигарету профессора.
Тот, словно не услышал его слов, стряхнул пепел в пепельницу и вытянул свои худые ноги.
– Это хорошо, что не грозит, – сказал он.
– Лгать было зачем? – напрямую спросил Егор.
Никитин покосился на него. В его взгляде – орлином, немигающем – просквозила мимолетная растерянность, и это почему-то встревожило Егора. Вообще он ожидал подобной реакции. Но профессор был растерян сильнее, чем думал Горин, а его молчание служило тому лишним подтверждением. И чем он мог ответить, будучи прижат лопатками к полу, Егору оставалось только догадываться.
– Я знал, что ты рано или поздно об этом спросишь, – сказал спокойным тоном Никитин.
Он сделал паузу, хорошенько затянувшись раз, другой. И оба раза неторопливо и длинно выпустил струю дыма.
Егор молча ждал продолжения.
– Суть не в том, Егор, лгал я или нет, – произнес так же спокойно профессор, и Егору даже почудились нотки облегчения в его голосе. – Суть в том, что ты решился продолжить эксперимент. Мой эксперимент! А ради этого, поверь, я готов был на все.
– Верю, – усмехнулся Егор.
Никитин испытующе посмотрел на него. Казалось, он хочет проникнуть в его мысли, и Егор с веселой злостью подумал, что как раз это-то у профессора не выйдет. Может, он и сумел настроить его мозг на волну приема информации самого непостижимого свойства, но заглянуть ему в мозг профессор не сможет, как бы он того ни желал.
Читать бесплатно другие книги:
