Кромешник. Книга 2 О`Санчес

Глава 16

Мне все открылось.

Я догоню Окоем,

Смахну суету.

– …Плохие новости, Дэнни. Но может быть, для тебя они не плохие… И не новости?

– Опять плохие? Давай, Эли, и поменьше загадочности, если можно.

Муртез вместо ответа подал Дофферу чёрный пакет с фотографиями.

– Так, посмотрим… Тело полковника Бонса. Я тут ни при чем, Эли, можешь не намекать. Рассказывай: кто, когда, как и так далее.

Бонс не отзывался на телефонные звонки и сам не звонил. Муртез послал за ним на дом людей, которые и обнаружили труп в квартире. Проникновение произошло с балкона, Бонса, видимо, взяли спящим. Судя по тому, что он был наполовину одет, а потом пытался оказать сопротивление, реально сделать вывод, что его не собирались убивать сразу, он нужен был живым, чтобы, предположительно, ответить на вопросы. Убийц было двое, может быть трое. Стреляли из двух скорострельных стволов с глушителями: по три пули в сердце и печень соответственно с близкого расстояния и с хорошей кучностью. Последующий обыск проводился наскоро и бессистемно. Из лаптопа изъят жёсткий диск. Деньги и оружие на месте. Почерк не профессиональный, точнее – не кадровый, по мнению Муртеза и оперативников. Предполагается, что поработали людишки Ларея.

– На основании чего эти предположения?

– Дворник показал, что за несколько дней до того видел неизвестных лиц, по виду из мелких уголовников, беседующих с местной шпаной. Он считает, что они что-то искали или уточняли. Вот эти сопляки, фото прилагается, показали, что неизвестные молодые люди (20-22 года, латиносы на вид) интересовались чердаками, подвалами, проходами на крышу, чёрными лестницами и упор делали на ту парадную, где жил Бонс.

– А почему дворник сразу не сообщил?

– Не наша епархия, хотя при военном положении формально обязан. В Контору он сигнализировал, но там не подозревали о Бонсе, поэтому профилактировать собирались иное. Они думали, что готовится тайник для наркоты.

– А жёсткий диск?

– Все стремятся идти в ногу с прогрессом. И у них бывают продвинутые граждане, или работают на них.

– Какого рода информация там была?

– Не знаем. Но Бонс – профессионал, ничего серьёзного держать не станет… Не стал бы. Остальное покрыл бы паролями. Наши люди, если прикажут, практически любой пароль взломают, но не уголовники же с этим управятся, у них совсем другие хобби.

– Это смотря насколько они продвинуты. Вероятность близка к нулевой, но для очистки совести и её стоит иметь в виду. Но, Эли… Запустил Сабборг эту гангрену. Длинноватые ручонки у подонков отросли, рубить с корнем надо. Расписку изъяли?

– Да. И обе копии. Вот они.

– Это твои расписки, сразу и уничтожь. Брось в камин. Однако, Эли, нервы у тебя как у слона: с такими текстами ходить по городу.

– Я на служебной машине ездил.

– Жаль Уилла. Своё главное предназначение в жизни он выполнил, но отличный был мужик, умница и профессионал. Дальше рассказывай.

– Ларей валяется уже второй месяц у военных. Помимо официальных сводок – почти ноль информации, беспрецедентно плотная опека. Задета печень, в двух местах пробито лёгкое, потерял много крови. В последние дни появились проблески сознания.

– Ты сказал – почти?

– За ним идёт круглосуточное наблюдение на предмет бреда или иных выявляющих слов и действий. Вроде как ничего связного или проливающего свет он не сказал.

– Пусть и дальше молчит. Эли, думай и действуй, дорогой. Думаешь, почему его не казнят, согласно всенародным чаяниям? Английский след или какой другой они найдут, но как бы не выяснилось что-нибудь вроде алиби для Ларея. Ему это не поможет, но… Наш новый Президент не оценит своих благодетелей, он меня давно ненавидит и ждёт лишь предлога, чтобы заняться укреплением кадров в министерствах. Как же мы сумели обмишуриться? На совете обороны ни я, ни Сабборг просто не успели предложить. Несправедливо устроен мир, если в нем тупой и подлый подхалим запросто смог уделать в грязь таких людей, как я и Сабборг.

– Не все так просто, Дэнни… Ему не нужно было думать о судьбах страны и мира. Он жил на готовеньком и получил готовое. Так уж бывает. Но и он смертен.

– Да, как и мы с тобой. Что Сабборг?

– Под ним кресло ещё сильнее шатается. Он с нами.

– Я так и думал, что он побесится, поматерится, но сообразит, по какую руку становиться. На вот тебе – тоже фотографии. Вот эта красотка развлекается с матёрым господином. Он её тесть. Тьфу… свёкор. Она – врач-терапевт, старший лейтенант медицинской службы, кадровый сотрудник отдела армейской контрразведки. В данное время посменно работает сиделкой при одном тяжелораненом уголовнике.

– Прекрасно. А муж?

– В той же системе, но в другом секторе. Свёкор – водитель автобуса. Муж изрядно ревнив и считает, что супруга всецело должна принадлежать только ему, с гландами и всем прочим. И она не захочет портить с ним отношения.

– О`кей, Дэнни, ты гений, как обычно. Для долгих подходцев у нас нет ни сил, ни времени. Шантажнем её по-простому, по-мужицки. Ей, видимо, нравится не только изысканность, но и простота. Карьеру себе и мужу разрушить или семью – по отдельности она, может, и набралась бы духу, но в комплексе – вряд ли. Ну, я пошёл.

– Успехов. К 21:00 я жду с отчётом, как всегда. По нашим данным, у генерала Мастертона диабет в запущенной форме? Это опасная болезнь. Выясни все по ней…

Сабборгу до пенсии оставалось ещё ой-ей-ей! Адмирал-покойник был, конечно, мудак и под конец впал в опасный маразм, но, как говорится, променяли кукушку на ястреба. Ребятишек из Службы, во главе с Доффером, следовало бы четвертовать для начала, да куда денешься – надо работать с ними в связке, время такое.

Сабборг практически переселился жить в свой рабочий кабинет: ел там, и спал, и даже виски пил на сон грядущий, совсем как дома. Жена только кастрюльки привозит и увозит да про внуков рассказывает. А работы – невпроворот.

В первые дни после введения военного положения казалось, что действительно преступности перешибли хребет: на порядок сократилось хулиганство, в пух разнесли кокаиновых баронов, похлеще, чем в Колумбии, перестреляли в одном только Бабилоне почти три сотни отъявленных бандитов, разрушили золотые и валютные «тропы» за рубеж… Ан глядишь через месяц – все помаленьку возвращается на круги своя: и гангстеры новоявленные подрастают, и военные чиновники учатся яйца в золото макать. И если в крупных городах все же хорошая статистика пошла, то в провинции и в зонах мало что переменилось. Сабборг попросил чрезвычайных полномочий, чтобы и зоны очистить от уркового дерьма, – дали жалкие крохи. Спускаешь вниз чёткий приказ, подробный, конкретный, ясный, а доходит до мест – все как в песок уходит. Такое ощущение, что местные органы парализованы или куплены неизвестно кем, или подцепили адмиральский маразм… Нет уж мальчики, кокнули Адмирала – завершите дело, а с нынешним – это не работа. И Ларея надо срочно убирать. Козе понятно, что если он запоёт, то песни у него будут те, что нравятся слушателям. Что это за Контора такая, когда прохлопала Ванов у себя под носом? Которые не могли бы существовать без поддержки коррумпированных чинов на верхних этажах Конторы. И Доффер должен был бы такое понимать, потому что Ваны – не просто уголовники, а террористическая антигосударственная организация, состоящая под контролем иностранных спецслужб, что впрямую касается отечественной Службы. Подсыпать бы ему какой-нибудь отравы… Или подменить одну-другую баночку-консервант с иной группой крови… Это реально. Кровь туда возят из наших запасников, не из армейских почему-то… Клиент – один-единственный на весь госпиталь, ошибки не будет. Вояки – тупой народ: сертификаты качества именные, так они и экспресс-тесты не делают. А зачем? Подпись есть, значит, подписавший и ответственность несёт. Ух, удобно… Уши донесли, что переливания ещё будут. У него третья группа, а мы ему четвёртую, по ошибке, подпихнём. С маркировкой проблем не будет, тут отработано хорошо, не проследят. И пара человек ответят за халатность – всего делов… На том и порешим. Проще дела надо делать, без вывертов. А уж с этой гнидой, которая теперь наш новый Президент, разберёмся без хлопот и без Службы, точнее без дофферовских выкормышей, потому что Служба и Доффер – это не синонимы. Презус, Аксельбант Паркетный, как поговаривают, любит лично водить мотор на специальных кортах и с ветерком… Время есть, и люди есть.

Фридрих Мастертон, новый Президент, пребывал в страхе за свою жизнь со второго же дня своего президентства, когда кончился хмельной угар от ощущения исполненной мечты, но был настроен решительно и по-боевому…

Он бы мигом поубирал любимчиков подлеца Кутона, зарвавшихся вельмож Доффера и Сабборга. Их и некоторых других, из гвардии, МИДа… Но не время: в армии ропот, старые враги плетут интриги, и не обойтись без поддержки их естественных недругов – Службы и Конторы. Генералы требуют войны за Фолкленды, завещанной им Адмиралом, но нельзя воевать, когда в руководстве такая каша. В любой момент уязвлённое самолюбие может толкнуть очередного Бонапарта на попытку путча… В убийстве Кутона есть нечто странное. Откуда вылез этот Ларей и чей заказ он реально выполнял? Он должен выжить и дать показания, прежде чем отправится на виселицу. Именно на виселицу, с показом по национальному телевидению. Не нужно быть Сенекой, чтобы понимать: есть круги, заинтересованные в молчании Ларея. Никому в этом вопросе нет веры, ни своим, ни забугорным. Только гвардия и военная контрразведка гарантированно смогут до поры обеспечить его сохранность. Именно с этой целью Мастертон распорядился очистить и переоборудовать по мировым стандартам небольшой армейский госпиталь на правом берегу Тикса, вплотную примыкающем к центральной части города, досконально проверить и заменить персонал, закрыть туда доступ всем, кроме лиц, занесённых в список им лично, дабы ничто не мешало поставить на ноги одного, но крайне важного пациента. Обеспечить максимальную секретность и надёжную охрану. Этот Ларей – мелкая сошка, но с его помощью он стал Президентом и с его же помощью сумеет вывести на чистую воду или дискредитировать очень многих замаскированных негодяев. Пятьдесят лет – это зрелость, но отнюдь не старость, многое можно сделать для истории и державы, Фридрих! Сегодня ты опасаешься своих врагов, завтра они будут трепетать перед тобою. И никакой хунты: военный-президент – старая добрая традиция нашей страны. А если отчизне привить порядок и чёткость, свойственные армии, то республика Бабилон, её граждане – только выиграют от этого. В Британии свои традиции, у нас свои. Фолкленды не Гонконг, подождут годик-другой, далеко не уплывут за это время…

…На берегу реки Океан, омывающей Землю, развлекаются с удочками сестры-двойняшки. Они хотя и сестры, но мало в них сходства: старшая вечно прекрасна во всесильной юности своей, она благоухает весенним лесом, звёздами, радостью. Младшая курноса, одета в саван, измождена вечным гладом, от неё исходят волны тлена и сырого холода. Но нет в ней дряхлости, и силы её безмерны. Обе они длиннокосы, обе они девы, ибо никому ещё не удавалось овладеть ими сполна: только дерзнёт герой-любовник, коснётся десницы десницей – а пыл и разум его уже распались на атомы или угасли…

На крючке у каждой добыча: бьётся, трепыхается, исходит раздирающей болью сердечко, наколотое на оба крючка.

– Он мой, – говорит одна. – Он всегда меня любил и не скупился на преданность и подарки. Я приголублю его, успокою. Он заслужил меня. Он и зачат был вопреки тебе.

– И вопреки тебе тоже. Я старшая, значит, твоя очередь ещё не пришла. Меня он любит больше. Стоит мне подмигнуть, намекнуть на улыбку – и он безогляден.

– Твой крючок всегда пуст. Я же люблю – без лукавства и наживку не забываю. И старшинство твоё ничтожно – одно жалкое перводеление первохромосомы…

Звонкий, серебристый смех старшей сестры столь свеж и ласков, что младшая не выдерживает и оскаливается в ответной улыбке.

– Ну, что ты ещё придумала, уж говори…

– Сестрица, решим спор случаем: давай тянуть, каждая в свою сторону, у кого крючок сорвётся, та и проиграла?

– Все бы тебе играться, щебетать да машкарадиться… Будь по-твоему, хотя и с обманом твой крючок. Тянем…

В каменном гнезде нахохлилась над добычей царственная птица Анзуд, потомства не ведающая. Вознесён клюв над спящим то ли зерном, то ли яйцом, но в раздумьях свирепая птица Анзуд: клюнуть или погодить, дождаться, ибо жертва, ужасом объятая, вдвое вкуснее бесчувственной… И не ведает могучая птица Анзуд, что серый в янтарную крапинку камень из стенки гнёзда не камень вовсе, а одна из голов ядовитой гидры, которая притаилась в одном выдохе от неё и вожделенного плода. Точный бросок, и если гидра не погибнет в когтях осторожной птицы Анзуд, то яда хватит, чтобы упокоить навеки её вместе с диковинной добычей. Но и гидре неведомо, что земляные черви, чуя близкую обильную поживу, изгрызли, источили весь отвесный склон, на котором стоит гнездо, так что может оно рухнуть в любую минуту, раздавив всех, в том числе и червей, истекающих алчной слизью…

…Но очнулась, забеспокоилась всегда равнодушная Гея, почуяв боль и зов хтонической крови, пришедшей к ней из чужого мира. Последнее и случайное дитя, затерянное исчадие поздней любви Урана и Геи, нашлось и теперь взывало о помощи.

И злобные посланницы её, страшные старухи Эринии, побрели на поиски, сквозь колючую проволоку, через горы, вечную мерзлоту, жаркие пустыни, каменные клоаки, именуемые городами. Чёрные факелы в когтистых, татуированных морщинами лапах освещают им путь, волосы-змеи струятся по плечам и соскальзывают вниз, расползаются по тысячам тысяч нор и тропинок. Где, где, где ты, – пахан, отзовись!!!…

Гек долго плутал в бреду. Но однажды кошмары уступили своё место сознанию, а сами, гогоча, перелетели на другой конец планеты, где и трансформировались в дичайший и немотивированный обвал фондового рынка. Кто-то, как это всегда бывает, погрел на этом руки, но подавляющее большинство ушло в штопор. Некий Сорос, фармазон и барыга номер один мирового фондового рынка, попал на пару миллиардов, компьютерный выскочка Гейтс пострадал ещё больше. И даже сам великий У. Баффит только кряхтел, пытаясь объяснить себе непонятное; впрочем, мировые рынки серебра в другом секторе, и финансовая судьба безумных братьев Хантов, некогда угоревших именно на серебре, ему покамест не грозит…

Потолок, две стены по бокам, третья, с дверью посередине, замурованные и небрежно зашторенные окна сзади, простыня на груди – все белое. В белом и сиделки и врачи. Многочисленные медицинские приборы тоже светлые, но на фоне стерильной белизны всего остального кажутся серыми. Ежедневные перевязки, утка, зонд с пищей – немного разнообразия в такой жизни. На вопросы Гек отвечать отказался, но то и дело, когда приходил в сознание, старался перекинуться парой слов с персоналом. Ему в этом не препятствовали: скрытые в кровати микрофоны автоматически включались при любых звуках его голоса или иных, исходящих от его ложа; вся обслуга, включая врачей, – проверенные кадры армейской контрразведки, подчинённой не Службе, а военному министру. И не ему даже, Господину Президенту, неторопливо кующему новые механизмы своей государственной машины. Но Геку было необходимо общение, без него – скука и кошмары. Обеим сторонам были выгодны попытки такого рода, ибо каждой из них давали надежду на получение полезной информации от другой. Гек все ещё не мог вставать, но уже не выплёвывал с кашлем кровяные сгустки и в один прекрасный день отказался от зонда, попросил дать ему пищу обычным способом. Не сразу, но через сутки его просьбу удовлетворили, и он стал разговорчивее. Иногда он жаловался на свои сновидения сиделке, иногда пытался шутить с врачами во время болезненных осмотров и перевязок, а однажды, против обыкновения, согласился поговорить с человеком, который через день приходил задавать ему одни и те же вопросы.

«Передайте им, что не я убивал Кутона!» Гек повторял и повторял эти слова, пока не провалился в беспамятство. Прибежали дежурящие врачи, майора немедленно удалили, а Геку стали вкалывать бесчисленные уколы, чтобы сбить температуру, взлетевшую до сорока одного, делать массаж сердца, в котором возникли чудовищные перебои… Гек двое суток не узнавал окружающих, на третьи взгляд его вновь стал осмысленным и он попросил пить, а потом есть. На самом верхнем уровне был отдан приказ: допросами не беспокоить, проявлять чуткость: пошёл контакт.

…В своё время Варлак рассказывал Геку о том, как ему довелось около года оттянуть в японской тюрьме города Осака. Поначалу жизнь на японской крытке казалась невыносимой даже урке, прошедшему ад отечественных зон и трюмов: разговаривать можно только в строго отведённое для этого время, спать только в предписанных позах, даже глаза держать открытыми – только по команде местных пауков… За каждое ослушание – лютые побои и шизо, не уступающее «лучшим» бабилонским образцам. Через месячишко Варлак решил вскрыться, чтобы отвалить наглухо из этого мира, и стал готовиться к своему последнему отрицанию. Но Аллах не зря даровал человеку разум: Варлака осенило, и он остался жить дальше. Дело в том, что японцы – люди традиций и ритуалов, они все делают по предписанным канонам и приказам своих семейных или служебных сюзеренов. «Я иногда думаю, что любой из них, мужик или баба, даже кончить может в любую секунду, если такая команда поступит от ихнего дайме…» Поэтому, если присмотреться и посчитать, то при хитром, но точном соблюдении этих дурацких ужимок ты приобретаешь нечто вроде шапки-невидимки: тебя вертухаи просто перестают замечать. По словам Варлака, не было случая, чтобы их надзирала придрался по своему собственному хотению – только инструкция, только приказ, как автоматы для газированной воды… И довольно скоро совсем другая жизнь в камере пошла, коль ты понял их и научился пользоваться ими…

Бабилон – не Япония, но у военных привычка к приказам, инструкциям и бережно хранимым ритуалам, давно утратившим первоначальный смысл, тоже весьма велика. За чёткость, решительность и слаженность в поступках они платят гибкостью мышления, в нестандартных ситуациях и действуют неповоротливо, проигрывая порою даже непрофессионалам. Не каждый военный, естественно, но система в целом.

У Гека развилась мания преследования. Однажды он попросил колы, и врачи дали на это добро. Из наугад выбранного магазина привезли ему пластмассовую бутыль с пепси-колой, вскрыли, провели анализ пробы… Гек сделал глоток, выкатил глаза и выплюнул на простыню.

– Что вы мне дали?

– Пепси-колу, как вы просили.

– Я просил коку. А это – отравлено, проверьте.

Проверили – нормальный лимонад, без отравы. Мерзавцу скоро намыленный галстук примерять, а тут приходится его ублажать и терпеть капризы. Привезли кока-колу, провели через тщательный анализ. Ларей все равно потребовал, чтобы кто-нибудь попробовал напиток перед тем, как выпьет он. Через день вся подаваемая пища проверялась таким же способом у него на глазах, даже апельсин – Ларей произвольно указывал на дольку, которую должен был (или должна) съесть кто-либо из персонала.

Раны постепенно затягивались, печень почти полностью восстановила работоспособность, но Гек все ещё был слишком слаб. Однажды он попросил карандаш и бумагу, с тем чтобы написать письмо Господину Президенту. Ему выдали просимое, твёрдую подкладку под бумагу. Майор контрразведки сидел рядом и фиксировал каждое его движение. Гек промучался минут десять, выводя неровные каракули, покрылся весь испариной и опять вошёл в сердечный приступ. Испуганно завизжал электрокардиограф, из соседней палаты выскочили врачи… Далеко не сразу удалось купировать приступ, Гек пришёл в ясное сознание почти через сутки, а на бумаге было нацарапано вкривь и вкось начало первого слова: «Госп…». Временный начальник госпиталя получил жесточайший нагоняй за «спешку», к которой он ровным счётом не имел никакого отношения. Команда «не беспокоить и не провоцировать» была продлена ещё на две недели. Если не считать внезапных сердечных приступов и развившейся маниакальной подозрительности Ларея, служба в госпитале была не тяжела. За пределами госпиталя приходилось соблюдать режим максимальной секретности ото всех, дальних и близких, а внутри – лечить Ларея, чутко ловить любые высказанные вслух мысли, соблюдать его гигиену и выполнять незапрещенные просьбы. Ничего существенного Ларей пока не сказал, а просьб с его стороны было совсем немного. Так, он захотел ромштекс, с картофелем фри и чёрными оливками без косточек, но врачи убоялись нагрузки на печень и отказали ему. В знак протеста Гек отказался принимать пищу, попытка принудительного кормления привела к судорогам, сверхвысокой температуре и почти полной остановке сердца…

Рапорты и взаимодоносы презрели законы физики и покатились вверх по служебному склону, слипаясь по пути в один зловонный ком, который в итоге сам Господин Президент похлопал ладонью, брезгливо покопался одним пальцем и изрёк:

– Какая хреновня! Пусть жрёт, что просит, испорченная печень не надолго его обеспокоит, я обещаю. Новый год он встретит, но одиннадцатое февраля отпразднуем уже без него. Здоровье преступника нам необходимо лишь в той степени, в которой он способен будет ответить на наши вопросы, добровольно или против своей воли. Все понятно?…

Блондин нетерпеливо давил на пипку звонка, раз, второй, третий – один длиннее другого. Спереди и сбоку целились на него домашние камеры слежения. Наконец щёлкнул запор, и Тони Сторож в одних трусах вышел на порог… Он был все ещё сонный и злой – такой сон порушил Блонди черномазый! Но неспроста же…

– Чего трезвонишь, дубина! Охрана снизу мне уже отсигналила, подождать не мог?

– Я зайду?

– Ботинки не снимай, иди на кухню, а то у меня…

Блондин согласно кивнул и прошёл в маленькую, метра четыре на четыре, кухню. Уж кому-кому, а ему не надо было объяснять, почему это Тони командировки в Иневию всегда проводит здесь и как зовут молодую владелицу этой квартиры, оплаченную тем же Сторожем.

– Что сияешь медным тазом? Выкладывай.

– Следок объявился, тьфу-тьфу не сглазить…

– Его???

– Угу. Помнишь, ему всегда из «Анаконды» ромштексы таскали?

– Тише ты… Помню. Это где он ещё пожелал, чтобы там к его персональному гарниру всегда оливки добавляли?

– В цвет. Позавчера заказали с собой, с оливками.

– А вы что, и там пасли?

– Ха, обижаешь. Мы по всему Баблу нитки натянули, даже в банках и борделях. Да ещё урки помогают. Ты их «Всебабилонский» прогон читал?

– Я тебе его дал, между прочим… Ну не тяни кота за хвост, дальше что? Кто заказывал?

– Баба средних лет, в пиджаке, юбке. Они больше не запомнили. Не сразу сообразили.

– В тыкву дай, чтобы лучше помнили. Фанту сказал?

– Он уже как наскипидаренный, аппаратуру прилаживает вокруг «Конды» и внутри.

– Правильно. Надо ждать второго визита.

– Фант говорит, что шефу обратную связь надо обозначить.

– Сдурел он, что ли? Кр… Он за самым главным числится, там секи невпроворот. Ну а что, идеи есть?

– Может, у Эла соберёмся, мозговой штурм устроим?

– Чего устроим?

– Да так… от Фанта заразился… Вместе обдумаем?

– Можно. Он в курсе?

– Фант ему докладает в эту минуту. (Арбуза оторвали от утреннего повтора любимого телесериала, костюмированной сказки с Чилли Чейном в главной роли…)

– Толково. Обеги основных, не забудь и эту Пару Кляч, а то обидятся. О, Эл звонит, его линия… Сейчас стрелки собьём, и отчаливай с богом. Молодцы, парни!

Идея с ромштексами пришла к Геку не вдруг.

Когда два десятка человек неусыпно бдят за беспомощным полутрупом с помощью техники и непосредственно, и делают это не час, не сутки, не неделю, а месяцами – может ли у них не ослабнуть контроль и внимание? Если реально, то не может. К тому же и приказ был: подталкивать к контакту, проявлять участие, вовлекать в разговоры. Никто не проболтался, тайны не выдал. Но они посменно работают и получают за это деньги. И есть у них у всех другая жизнь, свои интересы и проблемы, никак не связанные с больным узником. А Гек телевизор не смотрит, газет лишён, радио лишён. Другой жизни у него нет, и в прямом, и в переносном смысле. Вот и думалось ему все свободное от сна и приступов время. Если собрать воедино все редкие обрывки, обмолвки, высказывания, намёки, услышанные им за полтора месяца, да систематизировать их по разным параметрам, вдруг и вылущишь жемчужное зерно из навозной корки. «На левый берег одна остановка, а стоит дешевле». «Я своему возле дома не покупаю, лучше здесь, прямо с базы». «Что ни весна – подтапливает, хоть плачь. Зато близко». «…Ждёт не то слово. Мама, а когда снеговик прилетит? Вот бы скорее…» «Здесь и встретим. По десятке с носа – за глаза. И на ёлку хватит, и на закуску…»

Гек примерно определился на местности, по времени (сам – потерял счёт дням во время коматозного состояния) – уже кое-что. Стал думать дальше. И перебрал же он вариантов!… Иной раз и в самом деле до температуры допыхтишься, обдумывая… Одна из медсестёр – приятельница с кастеляншей (а может, завхозом, главное что – по хозяйству), а та живёт, надо понимать, в тех краях, где Фант и Сторож… Вот и принялся Гек целенаправленно стеречь в словах и медсестру, и кастеляншу… И однажды – пых, кастелянша покупает тесто к праздникам в «Анаконде»! Идея родилась! Гек начал тогда издалека и попросил колы…

Был большой шанс, что ромштексы окажутся другого происхождения, что «кадровая» обстановка поменялась, что знак не будет замечен или понят… Но и идея не последняя, каждую следует испробовать. Ромштекс с оливками и картофелем фри доставили. Не разобрать – может, и от «Анаконды», ни прямо, ни косвенно спрашивать нельзя – не дети слушают… Гек попробовал маленький кусочек и отверг остальное: «вкусно и даже очень, но я хочу видеть, как режут мясо и как при мне пробуют любой из нарезанных…»

Через двое суток он опять попросил ромштекс. Перед тем как подавать его, опять отрезали краешек на анализ, проверке подвергли выборочно и оливки, и картофель. Картофель, как представляющий опасность наличием множества отдельных фракций, заменили. Заменили и оливки, потом проверили тотально и то и другое – все нормально. Само мясо проверили на запах, из трех мест специальными иглами достали микростолбики, – все чисто (углеводов избыток, радиация фоновая…), просветили ультразвуком и, чего уж там, рентгеном… Мало этого, когда разогрели порцию и внесли в палату, Ларей не отрываясь следил, как режут мясо, сам выбрал пробные оливки, кусочки картофеля, краешек ромштекса. Фельдшер все это разжевал и проглотил. И только через минуты три стал есть Ларей. Подумаешь – остыло, зато подстраховано… Гек ел с видимым удовольствием, и ничто не могло помешать его аппетиту, даже изрядная порция сахарной пудры, пропитавшей серединный кусочек ромштекса. Сигнал дан, сигнал принят. Дальше-то что?…

«…Слово ко всем Бродягам, Фратам и прочим честным Людям! Добро и привет вам от всех, кто подтверждён.

Бродяги, Фраты и Городские, кто не особачился, слушайте наш прогон и дайте ему ход дальше, ко всякой вольной и арестантской душе, лишь бы она чистая была.

Один человек по праву свершил старинный завет, святое дело, до него не слыханное. За всех нас он принимает пеньковый венец, за наш Дом, за Благо арестантское. Он жив ещё, но спрятанный за псами пребывает. Доведётся, мы верим, – и умрёт он как и жил – Заповедным Уркой. Но лучше, чтобы жил. И все, кто уважает в себе человека, а не пса, – оглянись, прислушайся, протяни руку помощи. И воздастся тебе во всем Доме всеобщим уважением.

При нынешнем великом палеве и произволе, и в силу большого количества – погонял не ставим, так Большая Сходка очно и малявами авторитетно порешила. Удачи вам в благородном деле, здоровья и Свободы.

Подтверждённые».

– …Видал, что пишут?

Муртез равнодушно кивнул головой.

– Это трепотня, что они могут…

– Ты, Эли, видать, крепко устал… «Старинный завет» исполнился! И судьба общака для них тоже свята, засуетились… Они даже не сомневаются, что такие фортели им по зубам. Бонса они убили, как курёнка, следующий кто? Уж не мы ли с тобой? Эли?

– Нет, не мы. Мастертон.

– Черно шутишь. Да что с тобою сегодня? На тебе лица нет. Супруга опять?…

– Гораздо хуже. У этого дурака, секретаря президентского, ноутбук-компьютер, в который он заносит всякое важное для Большого Дурака. В том числе и данные по Ларею. На нашу удачу, а по большому счёту – на беду, интересуется этот Адам Липски Интернетом. Ну, мы дождались удобной минуты, когда компьютер включён, а Липски на докладе, и через его браузер, но без его ведома, качнули того-сего из «суперсверхсекретной» президентской цитадели.

– Да ты же все это докладывал…

– Почти все… Извини, Дэнни… По Ларею я как раз и не докладывал, проверял оперативно ещё и ещё, уж очень…

– Слушаю, слушаю…

– Не сердись, Дэнни, не гневайся, и без того муторно. Лучшие медицинские и розыскные светила прощупывали этого Ларея, проглядывали, пронюхивали все, что могли вообразить. Ну и залезли под зубные коронки. Зубки у него свои стёрлись да выпали от жизни неправедной… В числе всего прочего – взяли дентиновую ткань на анализ, что, кстати, я и подсказал осторожненько. Говорят, что лучший способ определить возраст – проверить эту ткань. Мол, по степени омертвления капилляров, нервных окончаний, обнажённости дёсен и прочей муры можно определить возраст с точностью до пяти лет.

– Хо-хо! Интересно. Сколько же ему натикало, волку старому?

– По зубам – лет двадцать – двадцать пять.

– Как?…

Муртез подвигал носом, языком и губами и повторил:

– Лет двадцать тире двадцать пять.

– Отпечатки пальцев?…

– Те же. Это он, не двойник под него. Шрамы, татуировки, отпечатки пальцев, зубные оттиски, группа крови, образцы волосяного покрова (и они в архиве оказались!) – все совпало, Дэнни. Мы его видели двадцать лет назад, именно его, которому по зубам сейчас – двадцать пять лет.

– Двадцать ещё скажи.

– Или двадцать.

– Этот способ исключает ошибки?

– Нет, хотя они и маловероятны. Наша подопечная владелица семейного мужского гарема собрала для меня образцы его тканей: от ногтей и кожи до выхарканной крови и соплей. Я отдал биологам. Не простым, и не в одни руки. На уровне хромосом и ниже выявлены некие аномалии в темпе и характере обмена веществ, по типу мутаций. Причина – осторожно-предположительная – воздействие радиации. А он, сорок с небольшим назад, попал в эпицентр, ну, помнишь обстоятельства…

– Эли, возможно, я меньше твоего понимаю в биологии и радиации, но я всегда считал и читал, что генотип может измениться лишь в потомстве, а не у половозрелой особи, непосредственно подвергшейся воздействиям, провоцирующим мутации.

– Я и не спорю, но факт перед нами: свидетель взрыва, дентиновый младенец, мутант.

– Это лишь интерпретация факта. Выглядит он гораздо старше.

– Выглядит, уже лет сорок подряд. Он не омолаживал себя пластической операцией, он себя старил.

– На зоне, сорок лет назад? Или в косметическом кабинете предвоенной эпохи?

– Ну тогда, черт меня забери, я ни хера не понимаю.

– Не плачь, Эли, я такой же. Так он что, вечно молод, так получается?

– Ну нет. Сердце у него изношено до физического предела, держится на лекарствах… Любое волнение – он брык и лапы набок. А ему опять кислородную подушку под нос, уколы, массаж – выходили…

– Ну так, значит, и мутация у него фиговая. Смотри, утаивай, проверяй и не забывай докладывать.

– Докладываю свежачок. Мы, раз проникнув в информационный курятник, взяли его отныне в плотный прицел, в интересах, так сказать, разведки и контрразведки, извини за кощунство.

– Извиняю.

– И вчера мы оказались бессильными свидетелями набега чужой орды на «наш» курятник. Да, некий хакер целенаправленно тяпнул около мегабайта текстовой информации грифа «Абсолютно секретно».

– Что за хакер, и почему бессильными?

– Профессионал высокого полёта, не проследить кто. А бессильными – мы не можем проявить осведомлённость и перекрыть канал утечки.

– Что за бред. Неужто Старый Дурак и его помощник настолько сильны в этой науке и не поверят нашим словам о неких способах?

– Поверят, но проверят – с помощью армейских структур. Там знающие звери, расколют наши хитрости, поймут, что мы к ним в загашник лазили.

– Ну тем более тогда пора дубль сделать. Но сначала – убрать Ларея. Немедленно.

– Почему?

– Потому что нами, с Сабборгом в тандеме, был засечён внезапный интерес уголовного элемента к искомой точке. Вооружены они новейшими и мощнейшими агрегатами слежки и прослушки. Опыта у них меньше, а знаний ничуть. Это их работа, с секретарём. Это я Бонсу на него материал давал, сразу же после узурпации. Это оттуда они узнали, как, у кого, и когда брать. Они вскрыли пароли Бонса, а уж с этой задачей по браузеру – пингвин справится после недельного обучения. Убрать срочно, Эли. Пусть сестра кольнёт ему для сердца. Очень уж глубоко трясти не станут, сердцем он слаб, все знают. В крайнем случае поверхностный анализ ничего не возьмёт. Срочно, Эли, не заставляй меня повторять.

– …Ваше Высокопревосходительство! Автодром подготовлен и автомобили проверены. Разрешите сообщить в гараж?

– Нет, Адам, на всю неделю – отменить, радикулит позванивает. Да и некогда…

Повторный визит за ромштексом люди Блондина и Фанта зафиксировали и проследили только до окончания моста, соединяющего левый и правый берег, дальше было очень горячо. Но Фанту удалось засечь место, где прячут шефа, «на кончике пера». Он докладывал суть своих рассуждений на узком сходняке: Арбуз, оклемавшийся от ранения Кисель, Сторож, Пер Гнедой (младший отправлял с побережья неотложный по договору золотой груз), Гиппопо и Ушастый. И Блондин присутствовал, но все ещё как младший. Фант распечатал для наглядности крупномасштабную карту с куском города, на котором были выведены все здания и подземные коммуникации.

– Только здесь он может быть. Я отвечаю.

– И ответишь, но в локшевом раскладе это никого не утешит, – вздохнул Арбуз.

Но тут Фанта поддержал Ушастый.

– Урки меня постоянно теребят по старой памяти. Вчера ночью нарисовался гонец, он рассказал, что тем удалось нашарить. Ларей в Бабле спрятан, они подтвердили. Из Фиб пригнали десяток сапогов от местного спецподразделения для выполнения особо секретного задания. Один из них левым образом послал язычок невесте, где похвастался, что выполняет важнейшее в своей жизни задание, данное ему лично Президентом. Звание – унтер, образование среднее, основная специализация – конвой. Дал адрес до востребования соседнего отделения почты. Описал, какая часть столицы видна из окна. У невесты брат откинулся прошлым месяцем и то письмо прочитал.

– А что это за линии прочерчены?

– Это подземные коммуникации, по которым можно двигаться.

– А почему одни синие, другие жёлтые?

– Синие – это поправки, которые шеф лично вносил и пояснил, что лучше знает.

– А почему у нужного квадрата нет синего?

– Ну, Нестор, видимо, он не знал заранее, что здесь очутится… Вот эти – глубинные, под Тиксом проходят… Я приготовил файл с записью голоса, почистил, скомпоновал, чтобы мусор не мешал. Готовы слушать?

– А есть что?

– На мой вкус – три лимона не зря потрачены. Если что – претензии к Элу, он покупал…

«…Снился мне сон, что стою, а на руках у меня больной малыш, хотя я бездетен. И даже во сне я так слаб, что ста метров с ним до больницы не дойти, задыхаюсь… Сестрица, поправь подушку…» «Ты – молодая, а куришь… Я не курю, а у меня уже не лёгкие, а решето. У меня только и жизни, что вечерние полчаса в сутки, с пяти до полшестого, когда кислородом дышу… Утром проснусь и весь день только и жду… Бросай, милая, ведь такие муки без здоровых лёгких…» «Дайте мне хоть попробовать встать, я сумею наверное, утка осточертела…» «Фант мне такой выпал – нежданно-негаданно под землю уходить… Что ж, видимо, там спокойнее будет…» «Память у меня такая, что помню все плохое и хорошее». «Я верю людям и верю в них, для меня и любой сторож – как брат, но надеюсь и на самого себя…»

– Ну, бля, Кромешник! – захохотал Пер Гнедой. – Да я сам буду землю грызть, но надо вызволять шефа! Да и общака жалко. Во отчебучивает: и Малыша покойного, и Фанта со Сторожем приплёл. Ведь это он нам маяки ставит, ребята!…

(«Идиот, что на уме, то и на языке, но общак – не последнее дело, это да». – В чьей голове прозвучал мысленный комментарий, какая разница, в соседних примерно то же ворочалось.)

– Кто бы мог подумать?… – Нестор всем корпусом повернулся к Арбузу, такому же толстому и потному от полуденной жары.

– Эл, он ведь про подушку и лёгкие тоже не зря молотил. И Фант этот кусок не зря оставил. Правильно я понимаю, Джеф? Газовую атаку в обозначенное время предлагаешь?

– Похоже, что не я – шеф предлагает… Он, гм… в нас верит.

– Да, ты его правильно понимаешь. Джеф, вот тебе планец вентиляционных труб по всему зданию. Дальше излагай…

– Приход и уход предполагается подземный, но попытка может быть только одна. И наверняка на территории они все люки перекрыли либо пасут. Отсюда проблемы…

Гек тосковал. Он уже третью неделю скрупулёзно «гонял волны», качал и готовил тело, мышцу за мышцей. Он старался отрабатывать мелкие группы мышц, чтобы через датчики на экранах активные всплески не привлекали особого внимания медперсонала. По-прежнему отмечал он и запоминал моменты, способные ему пригодиться в ближайшие дни… Но все это он проделывал без души, полуавтоматически.

Зачем все это? Ну, вывернусь вдруг, отвалю от них… А дальше? Опять Чёрный Ход, стрельба, третейские разборки… Опостылело влачить своё ярмо. С кем бы судьбой поменяться?… И опять же бесполезно: любая биологическая особь – суть мелкое копошение открытой системы в диапазоне пищеварительного тракта и половых инстинктов. Не хочу быть рабом пищеварительного тракта. Не хочу ежесекундно заботиться о вентиляции лёгких и получать удовольствие, пережёвывая будущее дерьмо. Не желаю по нескольку раз в неделю за деньги и в резине тереться о лучшую половину человечества. И познавать через любые произведения искусства то, как все это проделывают другие особи, – тоже не желаю. Отчего же в таком случае я не хочу умирать? Или хочу? Нет, потому как если бы захотел – ушёл бы. Что меня держит в этом мире? Надо подумать и понять, может – важное что?… На ребят надежда есть, но ждать, пока они справятся, – роскошь. Успеют в ближайшие двое суток – хорошо, нет – самому надо когти рвать. Придётся всех заделать, кто в здании. Потом, если все образуется, и Президента убьём, а то неудобно получается: вроде как чужие лавры себе присвоил… Но спихнём на спецслужбы.

Гек почувствовал прохладу на сгибе локтя и открыл глаза. Медсестра с глазами больной коровы ваткой в спирту протирала место для очередного укола. Геку внезапно не понравилось это, и он попробовал протестовать: де, мол, ему гораздо лучше и он хочет поговорить с допросчиком… Но инструкция – это шлагбаум, через который никто здесь своевольно перескакивать не будет. Ладно, как раз врачей сегодня не будет до глубокого вечера, сделаем вам приступ, чтобы прислушивались впредь…

Гек привычно расслабился, дал команду сердечной мышце и стал считать удары… На этот раз выход в «пограничное состояние», как он это называл, пошёл поразительно легко: буквально секунды – и он в лёгком звенящем тумане, где разум кувыркается лениво среди немятежных эмоций и только краешком следит, чтобы не потеряться…

«Что-то неправильное происходит, – сонно отметил „сторожевой пост“, – все должно выглядеть по-другому, о-о-ох…»

Гек с нечеловеческим усилием разлепил веки и ощутил себя парящим посреди пространства. Большого или маленького – трудно было сказать: стены, если они вообще были, терялись в блеклом полупрозрачном тумане, освещаемом размазанным светом.

Невесомость была не полная, Гек ощущал примерно, где пол, где потолок, но под ложечкой разливался ледяной страх, словно бы при падении с большой высоты, и этот страх непостижимо соседствовал с одуряющим безразличием ко всему.

Не было ни одной чёткой детали вокруг, ни звука, ни дуновения, и все же Гек ощущал, что он движется… Движется в сторону овального входа в некую пещеру, истекающую пронзительно белым светом… Где-то я уже видел такой свет… Странно, что я не боюсь его… Когда-то я был им напуган… Гек впустил в себя умиротворение, и это было славно, потому что все страхи, сомнения, мысли и боли исчезли, растворились в белом всепокоряющем потоке.

Интересно… А вот и нет, мне неинтересно, мне просто хорошо… Нет, это неверное слово… Мне спокойно… Кажется, что прошли часы, десятки часов, армии часов, а он все плывёт и плывёт, нет, он летит… В сторону входа, откуда становится светло… Гек понял, что он так и будет плыть или лететь всегда. Приближаясь к белому гроту, но без надежды достигнуть его… Я и не надеюсь… Надежда мне больше не нужна… И меньше не нужна… И опять мимо промаршировали, чётко печатая шаг, отряды часов, а вход… пройден. Теперь свет мощными струями сыпался на Гека со всех сторон, за исключением одного тёмного пятна, которое отныне стало входом… или выходом… Который пульсировал, но с каждым разом становился все меньше…

Я устал… Что же вы молчите, скажите мне слово… Часы… Если вы собьётесь в большую стаю, а из неё в ком, из вас получится… Варлак… И как я раньше не додумался… Это Варлак, рассредоточенный на отряды часов, что шагают мимо меня. Я их не вижу… и не слышу… Отчего же я знаю, что они идут? Варлак, а до него Суббота прошёл… И Патрик…

Эй, Патрик, поговори со мною, ведь я так долго тебя искал и ничему не верил… пока… Да, пока, Патрик… Но я тебя так и не слышал… Пока… Я не понимаю смысла этого слова… Не понимаю… Свет осыпается… Волновая природа света… А он дискретен, вот же он… Квант… Я слышал его… квант связан со светом… Свет мне знаком… Мы знакомы… Мысли как кванты… распадаются… Свет… Я видел его… На то он и свет, чтобы его видеть… А часы слышать… А часы – это время… Да, время… Вот откуда свет… Там время сидит… Оно истекает… как свет… Я его искал… и… Вот оно рядом… Я погляжу сей… час… час… Я увижу… где и как… оно… сидит…