А Роза упала... Дом, в котором живет месть Апрелева Наташа
Этот памятник на самом-самом краю я замечаю не сразу, может быть, к концу первого года погостовских прогулок или чуть раньше, и удивляюсь этому — настолько он бросок, необычен, необработанный камень, целая скала черного мрамора, нету ни имени, ни даты рождения, ни даты смерти, а только пожелтевший от времени, но все равно прекрасный портрет грустной девушки и выбитые рядками бронзовые буквы, много, это стихи, со сладким ужасом понимаю я: «Скажите же червям, когда начнут, целуя, Вас пожирать во тьме сырой, что тленной красоты — навеки сберегу я и форму, и бессмертный строй»[26].
Пустота во мне знает автора этих строк, но мне не скажет, зачем? Пустота во мне умеет быть сдержанной. Я — нет.
Через мгновение я тоже становлюсь автором — автором и запретной немного тайны, глубоко зарытой — ах, какой дешевый опять каламбур, и скалы черного мрамора, и овального портрета красавицы в печали на керамике. Никто из нас — о, вот и получается объединить меня и их, а всего-то два с лишним десятка лет прошло — не умеет еще говорить о поэтизации смерти, но красота должна умереть, такие идеи, такие мысли, такие дела.
Мой статус в компании сестер меняется, моя номинальная стоимость растет, мои акции растут, вот он, тот самый кончик, на котором я продержусь сколь угодно долго.
Пустота во мне это знает, она наполняет мой рот своею речью, нужными словами.
Сестры слушают меня, затаив дыхание, я придумываю историю девушке в овале, нарекаю ее Виолеттой — просто это самое изысканное имя, известное мне на тот момент. Виолетта постепенно обретает новое для себя прошлое, интересно, одобрила бы его она?
Пустота во мне знает это. Я — нет.
По моей версии Виолетта, прекрасная дочь зажиточного помещика, великолепно образованная и тонкого воспитания, оскорблена своим женихом, благородным разбойником типа «пройденного» недавно по литературе Дубровского. Жених, после провала одного из намеченных «мероприятий»: засада, погоня, перестрелка и все такое — считает Виолетту виновной в утечке информации, о чем и сообщает ей в грубой форме. Виолетта решает для себя невозможным ни оправдываться, ни продолжать жить после такого предательства и немедленно глотает яд.
В эту канву я ежедневно вплетаю новые нити, украшаю повествование шелковыми лентами любви, блестящей мишурой великосветских развлечений, кожаными ремешками ревности, бахромой удивительных приключений, скрепляю шершавыми волокнами обид.
Пустота во мне знает множество замечательных историй, диковинных случаев, сенсационных казусов, дивных драм, поразительных авантюр.
Пустота во мне умеет быть интересной. Я — нет.
Лилька умеет быть заботливой, она выкапывает несчитано кустиков «анютиных глазок» из Сада, оранжевых маргариток, высаживает на могиле моей Виолетты. Да, немного подумав, я делаю Виолетту своей родственницей, по линии матери, которая уже не сможет этого опровергнуть. Так что теперь мы любуемся трогательным цветением у подножия необработанной глыбы черного мрамора, так, пожалуй, лучше — снисходительно соглашаюсь я.
Марго умеет быть последовательной, она требует от меня все новых и новых порций «Виолетты», она их получает.
Розка умеет быть благодарной, замечая некоторые пробуксовки в сюжете, она подключается и парой-тройкой уместных фраз подталкивает вперед рассказ. Она помнит наизусть кучу стихов, и целиком, и строчками, часто иллюстрирует ими нарисованные мною картины Виолеттиной жизни, получается неплохо.
Пожалуй, я впервые нахожусь так близко от рая.
Изгонит меня оттуда Старая сука, естественно. Нет, ни слова о змеях и яблоках. Просто в один из дней она запретит дочерям ходить на кладбище.
Удар тяжел, и я даже немного поплачу.
Пустота обнимет меня. Она умеет быть ласковой.
Сегодня в Персиковой комнате я долго буду стоять около. Нет, в моем воспаленном мозгу и не подумают проноситься грузными летучими мышами тени прошлых унижений, и моя мертворожденная другая жизнь не запульсирует в кончиках пальцев — там, где ее еще немного осталось, нет, ничего такого.
Передо мной костлявая женщина на высокой кровати, ее цыплячья грудь поднимается и опускается более-менее равномерно, ее голова лишена волос, ее глаза лишены света, в ее теле привольно расположилась безжалостная опухоль, на ее пальцах больше нет колец, в ее сердце никогда не было любви.
Скоро, очень скоро она пойдет по дороге предков, закончив свое земное существование не совсем так, как планировала.
Сквозь высокое окно я смотрю на ее Сад, деревья неподвижны в душном безветрии, обрывками паутины доносится крик ночной птицы, может быть, Asio otus — ушастой совы. А может быть, и нет.
Сквозь высокое окно я смотрю на темное небо, такой уж у нас климат, очень часто бывает облачно, и ни луны не видно, ни звезд.
Я просто стою, прислушиваясь к пустоте, ожидая ее команды. Пустота во мне знает, что и когда делать. Она аккуратно вынимает из-под локтя Старой суки мягкую подушку, она продуманным жестом опускает мягкую подушку ей на лицо, она давит на мягкую подушку всем своим весом, а это немало.
Пустота во мне с точностью до секунды знает, когда можно перестать давить на мягкую подушку.
Пустота во мне умеет улыбаться и шутить через пять минут после этого. Я — нет. Я все еще сижу на корточках в Персиковой комнате, съежившись, обняв руками колени, опустив голову и зажмурив глаза.
добавить комментарий:
Umbra 2009-06-20 05.06 am
Поговорим, пожалуйста. Сегодня. Обязательно! Я буду свободна после часа дня.
You are viewing RumpelstilZchens journal
20-Июнь-2009 05:45 am
«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)
Спокойно, девочка моя, нет никаких причин для паники, еще далеко не все сделано, ты же знаешь!..
Юля прошлепала босыми ногами к двери, содрогающейся от ритмичных ударов. Пожалуй, она догадывалась, кто пожаловал в ее «горчичную» комнату без пятнадцати семь утра.
— Ю-у-у-уль, — сказала ей дверь настырным Розкиным голосом, — ты справку выписала уже?
— Роза, иди на фиг, — предложила Юля. — Я сплю.
— Ага, — покладисто согласилась Розка, — кто ж спорит. Спишшшь…
— Роз, ты чего? — насторожилась Юля.
— А того! — заорала грубая Розка. — Как трахаться с поляком, так это да! А как помочь в какой-то малости, так это нет! Едрить мой лисапед налево!
— Малости! — не согласилась Юля с оценкой ситуации. — Хорошенькая малость, служебное преступление… Так, ерунда…
Лукаш Казимирович пошевелился на «горчичной» кровати. Юля испуганно оглянулась. Продолжила шепотом:
— Роза, я сейчас приду. Иди себе, а?
— Жду пять минут, — заявила наглая Розка, — потом врываюсь в комнату… С криками.
— С какими? — вздохнула Юля.
— Не знаю еще, — честно ответила Розка, — но что-нибудь на тему польско-российской дружбы. Может, про Сусанина, Ивана. Может — спою чего. Прощание славянки.
— Там слов нету, — не одобрила Юля, заканчивая разговор.
Розка затопала по коридору. Похоже, уже что-то напевала.
Юля начала одеваться, стараясь проделывать это беззвучно, — если честно, она боялась минуты, когда красавец математик, так волшебно составлявший ей компанию этой ночью, откроет глаза. Юля не очень хорошо представляла, что она скажет, и вообще. Поэтому идея тайно выбраться на просторы Северной веранды ей показалось весьма и весьма удачной. А Лукаша Казимировича она бы с удовольствием закрыла на ключ, на два оборота.
Юля сдавленно хихикнула. Или вот поместила бы в шкаф, пусть бы себе жил в шкафу, на полочке, а Юля бы его навещала, своего личного шкафного графа, красивого и в запонках.
— Милая, — проговорил граф с кровати, у него прозвучало «мивая», — милая моя, солнышко лесное, а куда ты так оперативно собираешься за сорок пять секунд? Марго сумела убедить тебя быстренько произвести вскрытие старухи, выкрасть ее печень и попытаться удачно продать левую долю?
— Почти, — согласилась Юля с бешено колотящимся сердцем, — мы еще и про почки подумывали…
— А вот я знаю, — промурлыкал Лукаш Казимирович, подтягивая Юлю вместе с ненадетыми шортами к себе, — что и роговицу можно как-то упромыслить… Есть варианты, в общем…
— Если я не появлюсь на веранде через несколько минут, — немного задыхаясь, прошептала Юля, — здесь появится Розка, распевающая «Гей, славяне!».
— Нет, я совершенно не против, — подумав, отреагировал Лукаш Казимирович, — если вы, девочки, как-то договоритесь…
В общем, через пятнадцать минут Юля присела за стол и выписала вожделенную справку. Как-то идеи всеобщей справедливости немного перестали стучаться в ее сердце. Как правило, полноценный секс этому очень, очень способствует.
На веранде было оживленно. Овальный стол наряду с армией чашек и тарелок приютил, по всей видимости, дары для именинницы Марго — разномастные коробочки, оберточную бумагу, золотистые плетеные шнурки и открытки россыпью.
— Откуда ты все это взяла? — подозрительно спросила Юля. — Что, какие-то гости уже приехали? Разве ты не отменила торжество?
— Отменила, — ледяным голосом ответила Марго и выпрямилась на стуле. — Это подарки семьи…
Марго в несколько упругих шагов достигла холодильника, откуда выудила за блестящее фольговое горлышко три бутылки чешского пива «Золотой фазан».
Прикоснувшись к холодному стеклу, Марго закрывает глаза. У нее сложные отношения с алкоголем, и это абсолютно не бездумная тяга искательницы приключений и не физическая зависимость хронического алкоголика, скорее, это удивление, восторг и испуг раба, получившего в свое пользование набор плеток и кандалов, защелкивающего тугие наручники на сведенных за спину запястьях хозяина. Маленький раб, его спина расчерчена прямоугольниками, подобно карте Нью-Йорка, нарезана шестьюдесятью четырьмя квадратами шахматной доски, разлинована ученическими клетками на двенадцати, нет, на двадцати четырех листах. Он пугается своего счастья изломать неломающийся гибкий стек о боготворимое высшее тело.
Марго открывает глаза.
В честь праздника, но, учитывая некоторый траур, она выбрала платье, название которого успело опротиветь всем, читающим по-русски…
Разумеется, и тебе, дорогой читатель, тебе. Доволен ли ты явной криминальной направленностью сюжета или немного сожалеешь, что старушку простецки задушили подушкою?
А в виду я имела маленькое черное платье для коктейля.
Кроме означенного платья на Марго были чулки в сетку и со швом, давешние стилетообразные туфли и платочек на шее, ах, французский шик. Неплохо для семи часов утра.
— Ритуля, — неожиданно ласково обратился к ней Юраня, с волнением следящий за траекторией движения склянки темного стекла, — замерзла, зззо-лотце мое…
— Что ты мелешь! — с неудовольствием отвечала Марго.
— Шарфом-то, мля, чего ж обмоталась? — в беспамятстве почти бормотал Юраня, не отводя безумных глаз от пива. — Поди замерзла… зззолотце…
— Болван ты, — огрызнулась Марго. — Это не шарф, а аксессуар. Знаешь, что это такое?
Она звучно открыла пивную бутылку, Юраня несколько раз шумно икнул.
— Фантазировать не буду, — сбивчиво и оживленно заговорил он, — не знаю…
Марго величаво протянула «Фазана» Юране, он с благоговением лизнул сначала одну этикетку на его теле, потом другую — меньшую, и только после этого с неистовой жаждой припал к горлышку.
Второй бутылкой завладела грубая Розка, третьей — по-французски шикарная Марго. Лохматая Лилька в тренировочных штанах и какой-то войлочной толстовке с обидой произнесла:
— И всегда-то я в этой семье как чужая, — и полезла в холодильник. За «Золотым фазаном», сварливо продолжила: — Хоть ешь, хоть сохни, хоть так исдохни…
— Немножко пивка-то всегда можно, девка, — довольным голосом высказался Юраня, двигая лицом в Юлину сторону, — немножко пивка — это самое то, мля…
Юля не спорила. Закурила. Достала из кармана джинсов бланк справки. Подвинула к прихлебывающей из горлышка Розке.
— Только давай не будем про электрогитары? — предложила она, отмахивая дым.
Грубая Розка прижала некрупные кулаки к груди, возможно, собираясь произнести несколько теплых, благодарственных слов, выразить общую признательность семьи, но тут Юраня повел себя несколько странно, не сказать — слабоумно.
Полностью опустошив бутылку, он, сделав пару пробных взмахов над головой, со свистом запустил ею в открытое для гигиенического проветривания окно. Дамы буквально насторожились. Однако ни звона разбивающегося о мощеную дорожку стекла, ни каскадов ожидаемого отвратительного грохота не последовало. Последовало нечто непонятное: глухой удар, а потом негромкие, пугающие звуки: низкие и хриплые, отдаленно напоминающие лай и даже вой.
— Иопт, мля, — ошарашенно догадался Юраня, растирая крепкую грудь, — это я ж волка завалил… мля буду, волка…
— Что ты болтаешь! — сверкнула глазами Марго. — Какого волка? Ты, по-твоему, где? На Аляске? Или в сказке про Красную Шапку?
— Le chapeau rouge, — вставила образованная Лилька, кандидат филологических наук, укоризненно посмотрев на Юраню. — Дали вина, так и стал без ума….
— Хер тебе шапо руж, — перевозбудился Юраня. — Пиво это, а не вино! А я волка, мля, уработал, вот сейчас, я его еще угощу… горррряченьким…
Он быстро разжал руку Марго, вынул из нее бутылку и ловко метнул в притихшего было «волка».
Опять послышался глухой удар, мгновением позже «волк» громко разрыдался и тоненько провизжал: «Мамочкиии-и-и, больно-о!..»
Ополоумевшая от страха Лилька втащила на веранду родную дочь-ромашку, лихорадочно растирающую заджинсованное бедро и заливающуюся слезами.
— Подслушивала опять, — укоризненно сказала Розка.
— Охотник за оленями, — издевательски сказала Марго.
— Офигеть! — честно сказала Юля.
— Ребенок, — недовольно сказал Юраня. — Ну почему все лучшее в жизни тускнеет при их детском появлении?
Все женщины занялись уходом за младенцем Камиллой, завывающей на разные голоса, что Юраню премного устроило.
Как бы небрежно прогуливаясь близ холодильника, он как бы невзначай приоткрыл белоснежную дверцу, как бы случайно подцепил парочку холодных «Золотых Фазанов» и как бы устало опустился на табурет, очень довольный проведенной операцией.
— Слушай, я тут вспомнила… У меня ром где-то должен болтаться. И мята есть сушеная. Как бы предполагается — для чая. Давай я нам по МОХИТО смешаю? Ты как?
— То есть твой личный рецепт МОХИТО — это ром с травяным мусором из сушеной мяты?
— Отчего же. Я еще водички добавлю. Сырой. Лимон мне тоже встретился в холодильнике, кстати.
— Давай тогда я смешаю. Я же супербармен, ты не знала?
— Догадывалась.
На Южной веранде
— Котище, — задумчиво спросила Кукла, рассматривая в пудреничное зеркальце свое лицо, — нам, наверное, стоит тоже принять участие?
Она уже успокоилась немного. И хотелось поговорить. Этакий послестрессовый синдром.
— Угу, — согласился Кот, не отрываясь от свежего номера GEO, — конечно…
— Соболезнования как-то выразить, — развивала тему Кукла, — траурную открытку подписать…
— Угум, — поддержал Кот, — обязательно, пупс… Кукла почуяла неладное.
— Канкан пойти станцевать, — продолжила она, — стриптиз там… Поминальный… Конкурс организовать… На лучший эскиз надгробного памятника и эпитафию.
— Разумеется, дорогая, — одобрил стриптиз, конкурс и эпитафию Кот.
Кукла вскочила и выхватила у него журнал.
— А вот фиг тебе, а не Гео! — заныла она обиженно. — Я с ним, как с родным, тут разговариваю…
— Я все слышал, — отмел подозрения Кот, — все-все слышал, верни, пожалуйста, журнальчик. Статья интересная. Про одно африканское племя и их обряд инициации мальчиков. После того как их официально объявляют мужчинами, они имеют право носить глиняную шапочку с белым пером и жениться. Верни, а?
— А в чем заключается обряд посвящения? — подозрительно спросила Кукла.
Кот не ответил, Кукла загородилась глянцевыми страницами и перевела дыхание. Она устала, очень устала. Провела рукой по лбу. Поправила толстую косу, сегодня просто перекинутую на грудь. Она хочет домой и чтобы все уже закончилось. Надо действовать, действовать. Чтобы быстрее.
— Давай обсудим наши планы, — серьезно сказала она.
Рыжий Кот поцеловал ее в нос:
— Отлично! Значит, я предлагаю конкретно вот что. Во-первых, вносим изменения — с учетом последних событий, и ты мне скажи, пупс, что думаешь по поводу фотографий?
— Если честно, — Кукла скривила губы капризно, — то мне не очень… Но возражать принципиально не буду, потому что…
Раздался деликатный стук.
— Войдите, открыто! — хором сказали Кукла и Кот. В дверях неторопливо — в соответствии с печальным моментом — появилась Лилька, во всем черном. Правда, это был спортивный костюм с тремя известными миру белыми полосами по лампасам. Лилька оглядела Травяную комнату, бывший кабинет отца, и громко вздохнула. Когда отцу поручали укладывать маленькую Лилю спать днем, он превосходно справлялся с поставленной задачей: молниеносно засыпал сам, а девочка уползала от раскатистого храпа подальше и спокойно играла, сначала в пирамидки и кубики, затем в плюшевых медвежат и глазастых кукол, потом начала читать его любимую книгу «Момент истины» автора Богомолова. Книга скорее ей нравилась, чем не нравилась, пусть и было непонятно многое. Еще отец был очень хорош тем, что доедал за Лилькой рыбу.
Лиля закрывает глаза. Она ненавидит рыбу. Она не может смотреть на розовую непристойность расслаивающейся под ножом лососины, на пошлейший желтоватый перламутр осетра, на влажную глянцевитую сельдь, на развратно разъятые рты свежеотловленных судаков, на глубокие хищные расщелины скумбрий горячего копчения. Кроме стыдной первобытной мякоти, рыба содержит отвратительные на вид кости, целый карикатурный скелет, его так легко нарисовать несколькими штрихами ученического мела на доске, темно-красной помадой на собственном податливом животе, указательным пальцем на чьей-то теплой руке… Эти предательские рыбьи кости, тупыми и ржавыми шипами лениво втыкающиеся невдалеке от сжавшихся от ужаса миндалин в нежное розовое горло, чтобы отделаться от них, необходимо съесть горбушку черного хлеба и запить водичкой, так Лилю учат в детском саду, так она и поступает, мучительно откашливаясь, пытаясь улыбнуться. Этот рыбий запах, запах скользких водорослей, прихотливо извитых раковин, гладких черных камней, общей йодистой и фосфорной безысходности, секса — рыба невероятно сильно пахнет сексом. Лиля ненавидит секс.
— Может, водой ее побрызгать? — задумчиво предложила Кукла, глядя на Лилю. Лиля стояла с закрытыми глазами, прислонившись к косяку, и уже довольно давно.
— Не надо, не надо, — отверг предложение Кот, — у людей большое несчастье, они хотят немного постоять у нас в комнате.
Лиля моргнула и пару раз кашлянула, собираясь заговорить.
Она хотела бы сказать о своей уединенности в большой семье, разобщенном клане, диком племени, о том, как плохо быть одной, а быть с кем-то она совсем не умеет. О том, что она охотно бы этому поучилась, и попробовала бы полюбить рыбу, но нет толкового учителя, да и бестолкового тоже нет.
Но излагать такое незнакомым людям невозможно, и Лиля, виновато улыбнувшись, бодро произнесла:
— Вам нет никакой необходимости прерывать ваш отпуск и съезжать. Траурные мероприятия вас не коснутся, не переживайте… Если только сами не пожелаете посетить поминальный обед, завтра, после двух… Нам будет приятно вас видеть.
Кот согласился, что, если возможно, они предпочли бы не съезжать а поквартировать до начала августа.
Кукла согласилась, что поминальный обед они посетят.
Про Дом. 1955–1957 гг
Лялина любовь набирала скорость, неслась уже с курьерской, грохоча без остановок мимо полустанков, дырявых полушанков, не обращая внимания на семафоры и прочие предупреждающие знаки. Виделись они с военным строителем почти ежедневно, причем прежняя осторожность в выборе места встречи была отброшена, как выеденная до зелени арбузная корка или использованный билет на тот же курьерский поезд.
Теперь Ляля могла назначать свидания в городе, в театре одном — оперном, в театре другом — драматическом, в модном ресторане, появляясь там с продуманным опозданием на десять минут и в облаке польских духов «Черная кошка». Генерал Старосельцев выполнял свой воинский долг где-то на Западе, где — Ляля точно не знала — в Чехословакии? в Демократической Республики Германии? — да особо и не интересовалась, вовсе нет. Она была рада вовремя обретенной свободе, знала, что с ней делать: каждое утро пробуждалась, мечтая о страстном rendez-vous, каждый день посещала парикмахера и портниху, каждый вечер из были превращался в сказку, вопреки всем коммунистическим принципам, да и ладно.
К тому же теперь у Ляли появилась замечательная подруга, доверенная компаньонка, с которой любую восхитительную подробность страстного rendez-vous можно было обсудить, замирая дыханьем и переживая заново, а это приятно.
Подруга звалась Виктория Альбертовна, «для друзей — просто Вика», и была она со всех сторон удивительная дама.
Анфас она десять лет просидела с мужем, советским дипломатом, в Лондоне, пережила там военные годы, как-то спасаясь от воздушных налетов в холодных каменных подвалах посольства, участвовала в прогрессивном движении английских феминисток насчет рисовать чулок прямо на голой ноге, включая аккуратную штопку, отказалась от шляпок, заваривала кофе из цикория, пекла снулые кексы из яичного порошка, в общем — бедовала. Зато послевоенная эйфория и бурное британское цветение доставили «просто Вике» немало радости, ее стройные ножки в фильдеперсовых настоящих чулках и лаковых туфельках-лодочках без устали вытанцовывали на навощенном паркете в прелестном особняке Kensington Palace Gardens 15А, что на закрытой улице, называемой лондонцами «посольской». Шестьдесят лет спустя прелестный особняк приобретет бывший россиянин Леонид Блаватник за семьдесят пять миллионов долларов, но просто Вика этого не узнает, что и к лучшему.
В профиль Виктория Альбертовна с мужем, советским дипломатом, была недавно распоряжением руководства переселена back in USSR, она надеялась — ненадолго. Муж, советский дипломат, молчал. Молчание с разнообразными выражениями лица входило в его служебные обязанности.
Дамы были представлены друг другу на первом в сезоне показе мод местного Дома Моделей, «просто Вика» была в невообразимом брючном костюме из мягчайшей кожи бирюзового цвета, носила элегантную стрижку pixy cut, утонченно дымила папироской через янтарный мундштук и вообще сильно подражала Одри Хепберн в фильме «Римские каникулы», неизвестном, впрочем, в русской провинции.
Ляля пришла в восхищение от нового знакомства. Устроившись в первом ряду, они дружно зарисовали несколько новейших платьев — Ляля в ученическую бледно-голубую тетрадку, Вика — в изящный миниатюрный блокнот. Потом, наклонившись к высокой Лялиной прическе, она доверительно прошептала ей в кудри, что готова сопроводить новую знакомицу в одно место, где можно купить себе нормальные зарубежные тряпки. Ляля, в силу своего влюбленного статуса, тряпок хотела очень, а также новую прическу pixy cut и папироску в длинном мундштуке. Вика снисходительно позволяла себе подражать. Вскоре дамы сделались очень близки.
Кроме советов по красоте Вика готова была снабжать Лялю рекомендациями по здоровью, точнее, по сексу. Естественно, никто из них не произносил этого неприличного слова «секс», обходились эвфемизмами, чаще всего частицей «это».
Годом раньше Ляля бы с негодованием отвергла любые попытки подобных вольных и непристойных разговоров, но сейчас она, краснея и пряча блестящие глаза, внимала каждому слову, а слов было достаточно.
Например, подруга посоветовала ей нетрадиционно использовать ноги в начале любовного свидания, Вика роскошно называла это «аперетив» и предлагала, хорошенько намазав ступни кремом, ласкать пальцами мужские атрибуты военного строителя, пропуская их между большим и вторым. Он будет обожать тебя всю жизнь, обещала искушенная Вика в неизменном тандеме с папиросой.
Ляля серьезно занялась благоустройством ступней, умащивая их всеми мало-мальски пригодными для этого средствами, включая гусиный жир, дурно пахнущий маргарин и касторовое масло. Часто вечерами можно было видеть ее, неловко ковыляющую на пятках по Дому, с зажатыми между пальцами ватными шариками. При этом она ритмичными ударами ладоней дополнительно вбивала питательный крем в начинающую увядать кожу лица и шеи, разговаривая из-за этого немного дребезжащим голосом: «Ро-з-за, еж-же-ли придешь позже д-де-вя-т-ти в-ве-че-ра, п-получ-чиш-шь…»
Военный строитель был несказанно поражен Лялиными революционными нововведениями, он и не представлял, что такое возможно вообще, особенно заинтересовали его упражнения перед зеркалом. По совету образованной подруги, Ляля ставила Военного строителя напротив зеркала, сама становилась сзади и мягкими длительными прикосновениями снимала с него одежду, попутно оглаживая его постепенно обнажающееся тело. В связи с длительным генеральским отсутствием стали возможными свидания в Доме, в Фиалковой спальне, такое вот циничное вероломство позволяла себе Ляля, а в Фиалковой спальне зеркал было много.
Так все и катилось, в движении, in motion, а в один из жарких июльских дней генеральша с сильным испугом обнаружила себя беременной. Низкое закатное солнце приветливо заглядывало в высокие окна, приглашая прогуляться и насладиться относительной вечерней прохладой, а Ляля монотонно раскачивалась вперед-назад на кухонном стуле с высокой спинкой. Ляля боялась мужа. Муж мог появиться в любой момент и пристрелить неверную и опозорившую его жену из табельного пистолета Токарева, или просто задушить умелыми чистыми руками.
Тамара Мироновна, с некоторых пор исполняющая обязанности домработницы, зашла в кухню с оцинкованным ведром и набором тряпок. Раскачивающаяся на стуле генеральша привлекла ее, рассеянное по очищенным от пыли горизонтальным поверхностям, внимание.
«Ай случилось чего?» — проницательно спросила Тамара Мироновна, с неприятным звяканьем поставив ведро, побросав в него тряпки и участливо наклонивши большую голову к пухлому плечу. И генеральша, наконец, зарыдала.
Родившийся через полгода светленький мальчик получил имя Павлик, фамилию Пасечник, большую семью из нескольких братьев, нескольких сестер, шумной, но незлой мамы Тамары, самогонного аппарата и дворняжистого кобеля по кличке Кобель, отбитого родственной детворой у местных хулиганов.
Лялину беременность удалось скрыть, генерал в городе не появлялся, один раз телефонировал из Москвы, чуть не вызвав у супруги преждевременные роды и коллапс. Находившаяся поблизости Вика перехватила трубку, сказав, что генеральша в легком обмороке от волнения, и ловко, дипломатически выспросила о генеральских планах и намерениях относительно возвращения. Закончив разговор, она взбодрила бледную и дышащую с легкими стонами Лялю: «Не скоро, не скоро — после Нового года, да и то…»
Розочка за оттенками материного самочувствия и внешности не следила, была занята разными делами.
Военный строитель из жизни был изгнан, в сущности, именно в исторический момент раскачивания Ляли на кухонном стуле с высокой спинкой. От встреч с ним она отказалась решительно и без объяснений, Военный строитель погоревал, да и уехал в Дальневосточный округ возглавлять какое-то крупное строительство, писем не писал, да их и не ждали.
А Ляля потоки любви и обожания перенаправила на крошку сына, пойдя, в общем-то, нормальным и даже верным женским путем, просто немного не в том направлении. Ни один человек на свете, включая триумфально возвратившегося к весне генерала, не видел ничего плохого в том, что она часами возится с очаровательным малышом, помогая тем самым многодетной соседке.
— За что выпьем?
— Просто выпьем, душа моя. Мне хорошо.
— Хочу спросить. Интимный вопрос. Можно?
— Давай.
— Что это за странный шрам, вот этот, да. Какой-то как от пули.
— Они есть от пули. Резиновой.
— Что ты хочешь сказать, в тебя стреляли? Резиновыми пулями? Не серебряными, нет? Ерунда какая-то. Ты тайный мафиози? Глава клана? Преступной группировки? Бандит по прозвищу Челюсть?
— Почему Челюсть?
— Просто Челюсть.
— Значит, Челюсть.
— Рассказывай, Челюсть.
— Просто глупая история, душа моя. Глупейшая из глупейших историй.
— Рассказывай.
— Давай лучше выпьем.
— Выпьем, ага, а ты рассказывай.
— Девушка одна на меня рассердилась и выстрелила из травматического пистолета. Вот, в ногу попала.
— Ты думаешь, что рассказал историю, но с этим не согласятся даже глухонемые эскимосы из арктических вечномерзлых степей.
— В Арктике нет степей. Там тундра.
— Это ты тундра! Рассказывай про пулю.
— Расписать пулю — это стандартное выражение, которое зачастую можно услышать от любителей преферанса… а-а-а-а, больно! Отдай ухо.
— Не отдам. Еще сейчас укушу. Вот думаю: возможно ли человека укусить за лоб? Сейчас проверю. Сейчас…
— Зачем? Зачем тебе эта дряхлая историйка?
— Я задумала узнать про тебя ВСЕ. Мне важно. Что молчишь?
— Задумался. Очень давно никто не задумывал узнавать про меня ВСЕ. Про пулю, значит, желаете. Пуля как пуля. Девушка как девушка. Познакомились в аэропорту. Я провожал московского коллегу. Девушка прилетала откуда-то, никто ее не встретил, какие-то накладки, что ли, вызывали такси, оно не приехало, в общем, проблемы. Стоит, рыдает меж чемоданов. Вещей у нее полным-полно. Помог девушке. Доставил до дому. Она у черта на куличках жила, в негритянском поселке. Улица Конноармейская. Знаешь такую?
— Как не знать. Это моя любимая улица города.
И что у нас далее?
— Заглянул на чашечку…
— Кофе.
— Кофе мы не пили.
— Ну ясное дело. Какой уж тут кофе. Когда кругом прелестные обнаженные девушки с травматическими пистолетами.
— Пистолет потом появился.
— Потом… ага…
— Она была чертовски ревнива. Выслеживала меня, кралась даже как-то, пласталась по стеночке.
— Кралась? Как мило.
— Да, мне тоже очень-очень нравилось.
— И что? Застукала на месте преступления?
С новейшей любовью?
— Какого еще преступления! У нас с ней и отношений-то никаких не было, только секс. И то нечастый.
— Это ты про пистолет? Или про новейшую любовь?
— Про пистолет — в твоей терминологии.
— Ага. Так она, очевидно, так не считала.
И много у тебя таких было девушек, в формате «только секс без отношений»? Это, что ли, прикольно? Когда только секс. Без отношений. Опять ты молчишь.
— Да я вот думаю, душа моя. Может, их и не было совсем?
— Кого?
— Девушек.
— Ха.
— Ха.
— Как твои дела? — с интересом спросил Лукаш Казимирович, удобно устроившись на каменном парапете чаши фонтана. В пальцах он вертел какую-то мохнатую травинку.
— Дела? — Юля задумалась. Если она последние пару дней и расставалась с Лукашем Казимировичем, то очень ненадолго, никаких дел не имела, кроме него. Но вряд ли нормально будет сказать сейчас: «Когда я влюблена, то больше ничем заниматься не умею…» — поэтому Юля нейтрально ответила:
— Да все хорошо, спасибо.
— За что? — удивился математик. — Милая, за что?
У него получилось «мивая», и Юля уже привычно наполнилась нежностью. «Мивая…» Хорошо-то как!
— Болтаете, суки, — поприветствовал их вывернувший из-за угла Дома Юраня. Он переоделся к ужину, и вместо камуфляжной майки его неширокие плечи уютно укутывала полноценная тельняшка, полосатая, естественно.
Читать бесплатно другие книги:
