Его величество случай Володарская Ольга
Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, шагнул к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил:
– Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.
Майор резко обернулся, хмуро посмотрел на Эдуарда, но тот Стаса будто не замечал, продолжая разговаривать с парнем:
– Сколько бы своими корками красными он ни тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?
Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без него, кинулся следом за ним.
Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу – со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он ни одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем Новицких – недаром всю жизнь совала свой нос в их тайны…
Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, поскольку то, что она растрепала ментам, являлось не просто его тайной, это было его болью…
Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог – картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он, пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, свежую, прекрасную… Вот он идет в первый класс, в одной руке у него огромный букет гладиолусов, в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуля. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…
Как же он боготворил свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, поэтому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, не стал бы так ее ревновать к многочисленным мужчинам, к приемной дочери, не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…
Первый раз Эдика забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим одногруппником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе из-за того, что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием – девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!» Он вляпался через полгода, а сам выпутаться не смог – ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что мать вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз – и ты мне больше не сын!» Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило и больше он за решетку не хочет…
Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодков Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартирой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер, стукнувшись виском о чугунную урну.
Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, но ранее судимому Новицкому впаяли по полной – восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось – ведь она никогда не меняла своих решений!
Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и от вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек…
Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вздохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но не позвонил, а громко крикнул:
– Эй, кто там есть!
В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха.
– Проводил? – спросил Эдуард Петрович.
– Ага. И ребятам все передал.
– Хорошо. Теперь вот что… – Он повертел на пальце перстень, подумал, потом решительно сказал: – Наведайся с ребятами к Шацу.
– К антиквару?
– К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь держал язык за зубами…
– Проучить? – переспросил Андрюха.
– Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь – он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть раз пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься – доложишь.
Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, положил его на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал изумрудным огнем.
День второй
Анна
Аня влетела в квартиру, быстро закрыла дверь на все четыре запора, бросила на пол сумки и только потом облегченно выдохнула. Она жива! Какое счастье! К тому же богата! Чертовски богата! А еще у нее теперь есть сотовый телефон! И новый гардероб! И новая помада! Помада за триста рублей! Обалдеть!
Трясущимися руками Аня достала из кармана вожделенный тюбик. Открыла колпачок, выкрутила стержень, понюхала… Вот она, ее первая трехсотрублевая помада, ранее она покупала только тридцатирублевые и считала себя транжирой, ведь можно было найти и за двадцать… Аня убрала тюбик обратно в карман, так и не рискнув подкрасить губы (дорого!), собрала с пола сумки и, не раздеваясь, прошла в комнату.
Какое счастье, что она вчера бросилась следом за Стасом. Промедлила бы минуту, и пакет с утварью уже заграбастали бы вездесущие бомжи – Аня, когда подбегала к бачкам, видела, как они хищно подбирались к нему. Но она успела! Ухватила сумку перед самым носом одного из бродяг, принесла домой, вытряхнула содержимое, отмыла, оттерла, поставила в шкаф. Потом наступила бессонная ночь, на протяжении которой Аня решала для себя: что лучше – сделать и раскаиваться или не сделать и тоже раскаиваться… Обычно она выбирала последнее – риск был ей чужд, перемен она боялась, самостоятельно принимать решения не привыкла, в итоге всю жизнь плыла по течению (или, как говорила мать, болталась, как дерьмо в проруби), причем очень от своей инертности страдала. Но этой ночью в ней нежданно-негаданно проснулась авантюристка. Ближе к утру Аня приняла решение: к антиквару сходить, подстаканник оценить, если получится – продать, а деньги потратить… Одного Аня не учла – денег оказалось так много, что она просто не знала, куда их деть…
Да, кухонная утварь, которая чуть не стала собственностью бомжей, оказалась не просто старинной, а очень редкой и очень-очень ценной. Фаберже, правда, оказался поддельным, но и за него Ане прилично заплатили, потому вещица все равно была антикварной! Да еще и платиновой. Подстаканники оказались действительно серебряными, но с позолотой. Когда же антиквар глянул на вазочку, то сначала чуть не хлопнулся в обморок, но потом вскочил и забегал по комнате, повторяя одно и то же: «период Тан, период Тан» и еще непонятное слово «патина». Набегавшись, спросил, где Аня ее взяла, она честно ответила – в шкафу, в ней конфеты лежали. После этого антиквар чуть не хлопнулся в обморок вторично, но деньги ей все же выдал.
Когда она вышла из лавки с пакетом долларов, то чуть не умерла от страха. Ей казалось, что у нее на лбу высветилась надпись: «Внимание грабителей! Несу бешеные бабки! Налетай, отбирай!» Поэтому она разгуливать по улицам побоялась (о метро уж и говорить нечего!), а зашла в первый попавшийся магазин, чтобы спустить в нем все деньги. На ее счастье, первым на пути оказался не «Рыболов» или «Охотник» и не «Секс-шоп» (куда бы она потом купленные пушки-фаллосы дела?), а салон спортивной одежды, где услужливые продавцы экипировали ее с ног до головы. Пуховик, джинсы, свитер, пара футболок, рубашка, ботинки, шапка, шарф, даже носки и белье – все это она купила, не потратив при этом и пятой доли своих денежных средств (в магазине, к счастью, был обменный пункт валюты).
Тут Аня вспомнила про свою давнюю мечту – новый сотовый телефон – и решила, что если ее осуществлять, то прямо сейчас. Так что следующий магазин, который она посетила, был салоном мобильной связи. Боже! Что за изобилие аппаратов предстало перед ней! Коммуникаторы, смартфоны, айфоны всех цветов и форм! Когда же к ней подскочил один из продавцов и начал засыпать ее совершенно непонятными словами типа «карта памяти», «пиксели», «мегапиксели» и «три джи», Аня совсем потерялась. Она-то думала, что покупка сотового окажется самым приятным и простым делом…
В итоге она приобрела хорошенький телефончик серебристого цвета с какими-то невероятными возможностями и огромной внутренней памятью, но знала наверняка, что будет пользоваться только цифровыми клавишами, чтобы набрать номер, и клавишами с красной и зеленой трубками, дабы разговор начать и закончить. Да, еще камера пригодится, чтоб, к примеру, расписание пригородных автобусов сфотографировать.
Когда взмыленная Аня покинула салон, оказалось, что денег еще полно – пришлось бежать в следующий магазин. Там она набрала шампуней, гелей, пены для ванн. Была мысль приобрести набор косметики, но Аня ее отмела: в фирмах она не разбиралась (знала только «Голди роуз», чьей помадой пользовалась, но в магазине были «Л’Ореаль», «Мейбеллин», «Пупа» и никакого намека на привычные «золотые розы»), чем отличается компактная пудра от прессованной не знала, к какому типу ее кожа относится, не подозревала, в чем признаваться хорошеньким, модным продавщицам было стыдно. Аня решила сначала подковаться по этому вопросу, а уж потом идти выбирать себе косметику. Единственное, что она приобрела в парфюмерном отделе, так это духи – «Шанель № 5», про них она не раз слышала, читала, что их любила Мэрилин Монро, к тому же название было короткое и легко произносимое, не то что «Лаура Биаджотти»!
Из парфюмерного отдела она переместилась в хозяйственный, из хозяйственного в кожгалантерейный, а деньги все не кончались… Тогда она пошла на крайние меры: отправилась в магазин «Бытовая техника», где чуть было не смела с прилавков половину ассортимента, но вовремя одумалась, представив, как она будет выглядеть в глазах соседей, знакомых, а главное, в глазах Петра и Эдуарда Петровича, когда они увидят, что в ее убогом жилище появились чудеса современной техники. Скажут, притворялась бедной сироткой, а сама в чулке бешеные тысячи прятала… Или того хуже – обвинят в краже мифических фамильных драгоценностей, ведь никто не знает, что у бабули в неказистом кухонном ящичке хранились такие богатства, как вазочки каких-то Танов и яйцо Фаберже.
Так что из этого магазина Аня вышла налегке – купила только две чудные сковородки, которые, как говорилось в рекламе, всегда думают о нас, и чайник, обязанный изменить нашу жизнь к лучшему. Тут ей на глаза попался ларек с косметикой. Зайдя внутрь, Аня порадовалась широте ассортимента (тюбики с «Голди роуз» батареей выстроились вдоль прилавка) и неказистости продавщицы – у такой можно, не стесняясь, попросить показать дешевую помаду. Только Аня не стала мелочиться, выбрала самую дорогую и с гордостью выложила за нее триста рублей.
На этом она решила закончить шопинг и отправиться домой, а на оставшиеся деньги заказать Элеоноре Георгиевне мраморный памятник.
И вот, наконец, она дома! Живая и здоровая – грабители, как видно, разучились читать надписи на лбах! Руки, правда, болели, ноги ныли, а голова гудела. Руки болели потому, что Аня перла все сама, боясь доверить драгоценную ношу (три сумки с одеждой, парфюмерией, бытовой химией, коробка с чайником, один спортивный рюкзак со сковородками) постороннему человеку. Ноги – из-за того, что от метро бежала бегом: на такси не поехала, побоялась сесть в машину к незнакомцу, маршруткой не воспользовалась, так как в них полно ворья, троллейбус проигнорировала из-за близости остановки к забегаловке «Армэн», где тусовались весьма подозрительные личности. А тут еще на выходе из подземки к ней подлетел жутко нахальный парень и стал тянуть руки к сумкам. Когда Аня уже собралась заорать «Караул, грабят!», оказалось, что нахал вовсе не грабитель, а обычный студентик, подрабатывающий раздачей рекламных листовок – как раз одну такую он ей пытался вручить, но, видя, что руки у девушки заняты, сунул прямо в пакет. Вот этот «инцидент» и довел Аню до головной боли. Зато заставил припустить бегом – весь путь до дома она неслась аллюром, позвякивая на скаку сковородками, как лошадь подковами…
Доскакала, слава тебе господи! Теперь можно перевести дух и спокойно себя рассмотреть – а то в магазине, стесняясь продавцов и покупателей, перед зеркалами она не задерживалась, брала все, почти не глядя.
Аня не стала разуваться и снимать куртку, прошла в комнату одетой. Поправ шапочку, встала перед зеркалом… Х-м-м… Красиво… Ботиночки замшевые на «манной» подошве, джинсы в обтяжку, куртка легкая, невесомая (продавец сказал, «не перьевая – пуховая»), яркая и модная, ей в тон шапочка и шарфик… Вещи отличные и так хорошо сидят! Да что там хорошо – роскошно сидят! Теперь она выглядит не хуже этой злючки Фроси…
От зеркала Аня оторвалась с сожалением – уж очень она себе в новых тряпках нравилась, но, так как планы у нее на день были грандиозные, процесс самолюбования пришлось завершить досрочно. А планы были таковы: сначала попить чаю, вскипятив воду в новом «Филипсе», потом пожарить котлет на «Тефале», затем разобрать (понюхать, пощупать, примерить) новые вещи и, наконец, позвонить с нового телефона кому-нибудь… Кому звонить, Аня еще не решила, но выбор у нее был: как-никак две визитки имеются…
Но грандиозным планам не суждено было реализоваться: в тот момент, когда Аня начала распаковывать чайник, в ее дверь кто-то позвонил.
Испустив стон отчаяния, Анюта поплелась открывать.
– Кто там? – настороженно прислушавшись к звукам за дверью, спросила она.
– Анечка, деточка, открой, это я, Лизавета Петровна…
«Этого еще не хватало!» – сердито подумала Аня, а вслух произнесла:
– Сейчас, только форточки закрою, я знаю, что вы боитесь сквозняков…
Последнее слово она прокричала уже из комнаты – надо было спешно запрятать обновки в шкаф. От греха подальше!
Затолкав сумки под кровать (в шкафу места оказалось недостаточно), Аня вернулась в прихожую. Открыла дверь.
Старуха Голицына, разряженная в свою лучшую шубу – траченную молью норку, вплыла в прихожую, на ее сухих губах блуждала приторно-ласковая улыбка.
– Мне Петр Алексеевич сказал, что ты переехала… Вот я и решила нанести визит вежливости…
– Проходите, – так же фальшиво улыбнулась Аня. – В кухню. Я вас чаем напою.
Старуха царственно кивнула и, приостановившись у зеркала, дабы поправить кокетливо сдвинутую на одно ухо шляпку, прошла в кухню. Аня, понурив голову, поплелась следом.
– Не испить ли нам чаю? – церемонно спросила Лизавета, угнездившись на любимом Анином табурете (том самом, у холодильника). – Я вот шоколадку привезла, чтобы, так сказать, не с пустыми руками…
Аня удивленно воззрилась на вынутую из кармана плитку – она ни разу не видела, чтобы Голицына приезжала сюда с гостинцем. Должно быть, хитрющая старушенция что-то замыслила… Но раздумывать об этом Ане было некогда – следовало спешно вскипятить воду (раньше начнут чаепитие, раньше закончат). Когда она ставила на плитку помятый по бокам эмалированный чайник, в голове мелькнула мысль, – эх, как бы сейчас «Филипс» пригодился! – которая тут же была изгнана прочь.
Когда чайник был водружен на плитку, Аня села за стол. Но тут вспомнила, что чай пить не из чего – стаканы она по Стасову совету выкинула, а только что купленные керамические кружки еще лежат в сумке. Пришлось извиняться перед старухой, возвращаться в комнату, выуживать из-под кровати котомки, искать в них завернутую в мягкую бумагу посуду, спешно ее протирать и снова возвращаться на кухню.
– Какие миленькие кружки, – промурлыкала Вета, придвигая к себе красную в белый горох посудину. – Конечно, это не то, из чего мы, аристократы, привыкли пить чай… В нашей семье, знаете ли, всегда было принято пользоваться фарфором, даже если мы просто перекусывали… Но сейчас все по-другому…
Аня про себя фыркнула, типа, знаем мы, какие вы аристократы, но ничем не выдала своего веселого удивления, напротив, вежливо улыбнулась и кивнула.
– Это Линочкины кружки? – не отставала от Ани Лизавета.
– Нет, мои.
– Я так и думала. У Линочки никогда не было такой кричащей… то есть, я хотела сказать, яркой посуды… И вообще она любила пить чай из обычных стаканов… Я ее еще за это ругала. Что ты, говорю, как в поезде? Гремишь стекляшками о подстаканники, вульгарно очень… – После этой фразы старуха как-то подобралась, сосредоточилась, посерьезнела и вкрадчиво спросила: – У нее алюминиевые подстаканники были, ты их не видела?
– Видела, – осторожно сказала Аня, – а что?
– Хотела попросить у тебя… – На ее лицо вернулась приторная улыбка. – В память о дорогой подружке… Подари их мне, а? Все равно они бросовые, копейки стоят, тебе ни к чему, а мне память…
Аня чуть не задохнулась от возмущения. Вот старая нахалка! Судя по алчному блеску глаз, она прекрасно знает, что «бросовые» подстаканники сделаны из чистого серебра, знает и мудрит, так как решила обдурить глупую девчонку. И обдурила бы, если бы Аня не взялась вчера подстаканники чистить…
– Ну так как, Анечка? – нетерпеливо вопрошала Вета. – Подаришь бабушке сувенирчик? Линочка была бы рада, мы с ней как сестры были, честное слово, как сестры…
– Боюсь, что не получится, – развела руками Аня.
– Тебе что, жалко алюминиевых безделушек? – окрысилась старуха.
– Не жалко, просто…
– Ты все равно их выкинешь! Я знаю, как вы, молодые, презираете все, что было нам дорого…
– Уже.
– Что «уже»?
– Уже выкинула.
– Как? – ошалела Вета.
– Просто. Сложила в полиэтиленовый мешок и бросила в мусорный бак. Вместе с прочей дребеденью… – с тайным злорадством врала Аня. – А что?
– Да как ты… Как? – старуха не находила слов. – Разве можно… Выбрасывать-то… Как же это…
– Так копеечные же, не жалко! – невинно улыбнулась Аня. – Но вы не расстраивайтесь, я могу в память об Элеоноре Георгиевне вам подарить что-нибудь другое… Например, вот эту сахарницу. – И она достала из ящика ту самую плошку, на дне которой красовалась цена «3-50». – Она самая красивая, я ее оставила… Берите…
– Нет, спасибо, – пролепетала Лизавета Петровна, вяло отмахиваясь от презента.
– Тогда чайку.
– Да, чайку…
– Или кофе.
– Или кофе…
– А вам можно?
– Не знаю… – совсем сникла старуха, вероятно, утрата «бросовых» подстаканников ранила ее в самое сердце.
– Лизавета Петровна, вам нехорошо? – всерьез обеспокоилась Аня.
– Нет, все в порядке… Просто устала… – Она медленно поднялась с табурета. – Я, пожалуй, пойду…
– Вас проводить?
– Не надо, деточка… Я сама… Ты, кстати, когда подстаканнички выкинула? Недавно?
– Вчера.
– Вчера, – с тоской повторила Голицына и, горестно вздохнув, вышла в прихожую.
Спустя каких-то пару минут Аня осталась в квартире одна. Наконец-то! Теперь можно спокойно разобрать вещи… Померить, понюхать, пощупать и что там дальше? А, позвонить!
Аня выволокла сумки из-под кровати, плюхнулась на пол рядом с ними. Взяла самую большую, с шампунями и гелями, поставила ее между широко расставленными ногами, раскрыла… В нос тут же ударил необыкновенно приятный запах: свежий, чистый, ненавязчивый…
Духи, что ли, пролились, испугалась Аня. Но оказалось, что источает головокружительный аромат всего лишь коробка порошка. Аккуратно вытащив ее, Аня сунула нос в сумку, любуясь своими сокровищами. Пузыречки, все как на подбор, яркие, фигурные, с золотистыми и серебристыми надписями, радовали ее взор больше, чем патина на бронзовой сахарнице…
Аня выудила из сумки банку морской соли, потрясла. Перламутровые горошины весело заскакали, сверкая боками. Аня счастливо рассмеялась – никогда у нее не было такой роскоши. Иногда мать мыла ее в ванне (темной от времени, облезлой, с пятнами чернил, невесть когда пролитых), но в воду пускала не перламутровые горошины морской соли, а гранулы марганцовки – как она говорила, для дезинфекции…
Соль Аня поставила рядом с коробкой порошка и полезла за очередным «сокровищем», но тут пальцы наткнулись на плотный глянцевый лист. Рекламный буклет, сунутый у метро наглым пареньком! Аня вытащила его, хотела сразу скомкать и выбросить, но из любопытства взглянула… «Благотворительный фонд Елены Бергман» – было написано на нем крупными буквами. Дальше шел шрифт помельче, его Аня читать не стала, только посмотрела на фотографию госпожи Бергман, расположенную в правом верхнем углу буклета… Посмотрела и ахнула! Короткие серебристые волосы, высокие скулы, четкий, ненакрашенный рот… Это была та женщина с кладбища! Седовласая дама в шляпе и черном пальто, из кармана которого вылетел бабулин платок…
Елена Бергман! Это была Елена Бергман, депутат Государственной думы, а также дочь Элеоноры, сестра Эдуарда Петровича, племянница Сергея Отрадова, тетя Ефросиньи и Дениса… Та самая депутатша, которая «бросила старуху-мать… не помогала, не навещала…».
Стоп! Если не навещала, как в ее кармане очутился тот платок? Французский, батистовый, пахнущий китайским бальзамом?
Аня вскочила, отпихнула ногой пакет и кинулась в прихожую, где на гвозде висела ее задрипанная сумка. С этими наследствами, переездами она совсем забыла о платке, так и оставленном в кармашке… А ведь постирать его хотела и погладить!
Сорвав сумку с гвоздя, Аня распахнула ее, перевернула, вытрясла содержимое. На пол первым выпал тряпочный кошель, затем ручка, три разномастные пуговицы, лимонная карамелька, пакет с хлебными крошками, куча надорванных билетов, и только после этого из кармашка, как бабочка, вылетел платок… Аня подхватила его, не дав упасть, развернула. Тот самый, определенно тот самый! Значит, Елена с матерью все-таки виделась… И виделась накануне ее гибели – Аня помнила, что незадолго до смерти Элеонора постирала платок (в дорогущем шампуне, как всегда) и вывесила на веревку, натянутую в кухне…
Аня вновь уставилась на клочок розового шелка. Тупо поморгала, соображая.
А! Ясно! Баба Лина подарила платок дочери… Передала, так сказать, по наследству, чтобы та хранила его, как раритет и память, промокая им лишь слезы и стирая в дорогом шампуне… Только не думала она, что госпожа Бергман так наплевательски отнесется к ее подарку – скомкает, сунет в карман, а потом и вовсе потеряет…
Эй, а он еще и грязный! Аня ковырнула маленькое засохшее пятнышко в самом уголке (ранее она его не заметила, оно почти сливалось с загогулиной), не отодрала… Значит, не варенье, как показалось на первый взгляд, а краска! Грязные руки она, что ли, им вытирала? Разве можно так с раритетами поступать? Теперь пятно растворителем придется выводить, и еще неизвестно, как шелк (или батист?) перенесет контакт с современным химикатом…
Тут Аня вспомнила о порошке, который, если верить рекламе, отстирывает буквально все, и взбодрилась. Можно им постирать. Порошок, конечно, грубее шампуня, но все же лучше растворителя… Потом платок необходимо прополоскать в кондиционере для белья, погладить приличным утюгом (приличные утюги не жгут даже шелк, они катаются по нему, как по льду, оставляя после себя безупречно ровный след), опрыскать «Шанелью» и положить в карман новеньких джинсов, чтобы вытирать слезы им, а не рукавом, как обычно у нее получается…
Когда Аня направилась в комнату за порошком, в дверь опять позвонили.
«Голицына вернулась, – тоскливо подумала Аня. – Решила допечь меня с этими подстаканниками…»
– Секунду! – крикнула она, вновь кидаясь к сумкам. Быстро-быстро запихнула в пакет порошок и банку с солью, сам пакет задвинула под диван. Только взялась за коробку с чайником, как звонок повторился…
Требовательный, настойчивый, будто раздраженный тем, что его игнорируют!
Аня пнула коробку, но та не двинулась с места, зато из рюкзака вывалились сковородки, сопроводив свое падение оглушительным грохотом… Засовывать их обратно времени не было, звонок уже не орал, а ревел сиреной, пришлось плюнуть на конспирацию и бежать открывать.
Ева
Ева надавила на звонок еще раз. Что за черт! Почему не открывают? Она не намерена стоять здесь до скончания века, тем более что воняет тут так, будто скончание уже свершилось, причем не века, а пары бездомных кошек.
Наконец дверь открыли. Как и ожидалось, на пороге нарисовалась бабкина приживалка, Анька Железнова. На сей раз выглядела она получше: в джинсах, футболке, спортивной кофте нараспашку девчонка уже не производила впечатления рано состарившейся колхозницы. Скорее приодевшейся бюджетницы, поскольку вещички на ней были новенькие, дешевенькие и совершенно безликие.
– Ой, – испуганно ойкнула девчонка, увидев, кто к ней пришел в гости. – Здрасьте.
– Здорово, – проговорила Ева и, не дожидаясь приглашения, вошла в тесную прихожую. – Давно переехала?
– Вчера.
– Вчера, значит… – Она заглянула в комнату и, увидев на полу гору сумок, хохотнула. – Это все, что ты привезла с собой? Чайник да кучу тряпья?
– А вам какое дело? – неожиданно смело огрызнулась Аня.
Ева удивленно приподняла тонко выщипанную бровку.
– У щеночка прорезались зубки?
– Что вам нужно? – спросила Аня, резко закрыв дверь в комнату.
– Хотела предупредить, – лениво протянула Ева, – чтобы ты не обживалась тут… Все равно квартира тебе не достанется…
– Это еще почему?
– Потому что ее намереваюсь заполучить я. А меня еще никому не удавалось переиграть! Даже бабке. Уж какая была ведьма, а все же я ее перехитрила…
– Вы думаете? А по-моему, в конечном итоге перехитрили именно вас. Ведь вам в наследство досталась лишь коллекция фантиков.
Ева нарочито беспечно рассмеялась, хотя ее немного заело замечание девчонки. Как ни крути, а она права – бабка перед смертью здорово ей насолила.
– Не обольщайся, – отсмеявшись, сказала Ева. – В любом случае, я своего добьюсь. А знаешь почему? Потому что ни перед чем не остановлюсь!
– В этом я нисколько не сомневаюсь, – упавшим голосом произнесла Аня.
– Вот и славно! Тогда у меня к тебе предложение. – Евины глаза сверкнули. – Выгодное!
– Если вы о подстаканниках, то их нет…
– Какие, на фиг, подстаканники? Ты чего, девочка, с катушек слетела? Я тебе о серьезных вещах толкую… – Она зло махнула холеной пятерней. – Короче, вот что я предлагаю. Ты пока из квартиры выметаешься… На недельку-другую, а когда я тут все осмотрю, можешь вселяться обратно. Я даже обещаю, что не буду оспаривать завещание…
– Зачем вам это?
– А ты не понимаешь? – Ева досадливо поморщилась. – Мне не нужна эта халупа. И будки с сараями не нужны! Меня интересуют только фамильные драгоценности…
– А при чем тут…
– При том, что они спрятаны где-то в квартире. Но спрятаны так, что хрен найдешь… Может, придется линолеум поднимать, стены простукивать, но это уже не твоя беда – если что найду, ремонт тебе оплачу.
– А если не найдете?
– Найду, должна найти! – Ева носком сапога подцепила хлипкий деревянный плинтус, рванула на себя, и когда он оторвался, заглянула в образовавшуюся щель. – Одна пылища… Черт!
– Почему вы решили…
– Цацки тут, больше им деться некуда! Когда бабка от меня съехала, я все квартиру перерыла. Там ничего нет! Значит, она забрала их с собой… – Ева шмыгнула в кладовку, но тут же выскочила оттуда, отряхиваясь и чихая. – Блин, авгиевы конюшни, а не квартира! Работы не меньше чем на неделю, так что собирай манатки и выметайся…
– Мне некуда ехать, – растерянно сказала Аня.
– Где-то ты раньше жила, вот и дуй туда!
И так Аню разозлил этот повелительный тон, что она грубо (оказывается, она и так может!) крикнула:
– Никуда я отсюда не уеду!
– Не хочешь – не надо, – неожиданно быстро согласилась Ева. – Тогда просто дай мне ключи, я буду сюда приходить днем, а ты можешь тут ночевать.
– Не получите вы никаких ключей, – тихо, но твердо сказала Аня. – И квартиру крушить я вам не дам. Элеонора Георгиевна не хотела, чтобы вы тут хозяйничали, поэтому она свой дом мне и завещала…
– Дура, – выплюнула Ева, сощурив огромные синие глаза так, что они превратились в щелки. – Ты еще ничего не поняла… Старуха завещала все тебе, чтобы отомстить нам, своим родственникам! Ты всего лишь средство для достижения ее цели. А цель у нее была одна – после смерти показать нам кукиш!
– Баба Лина меня любила, – еле сдерживая слезы, прошептала Аня.
– Любила, как же! Да ей было плевать на тебя! Как и на всех… Она никого в жизни не любила! Для нее все мы были статистами!
– Уходите, – сипло сказала Аня, – уходите отсюда, слышите?
– Значит, по-хорошему договориться ты не хочешь?
– Уходите, уходите, уходите… – как заведенная, твердила Аня.
Ева в сердцах выругалась и вылетела из квартиры.
Из-за закрывшейся двери донеслись громкие надрывные рыдания, пролившиеся бальзамом на Евину душу – она обожала, когда из-за нее плакали и страдали. Она приблизила ухо к двери, прислушалась. Плач поутих, но не прекратился, выходит, допекла она девчонку! Отличненько, пусть знает свое место…
Запахнув шубу, Ева стала спускаться по замусоренной лестнице. Дом, где ее бабушка прожила несколько последних лет, она посетила впервые. Она вообще никогда раньше в подобных халупах не бывала и не подозревала, что есть подъезды без домофона, консьержа, освещения, в конце концов… Как тут Элеонора жила? После Арбата сия окраина казалась занюханным провинциальным селом, скопищем рванья и пьяни! Ни красоты, ни комфорта: ни тебе скверов, детских площадок, охраняемых стоянок… Путных магазинов и тех нет, не говоря о ресторанах, одни забегаловки с обманчивыми типа «Французское бистро «Армэн» вывесками! Чем, интересно, бабка питалась? Чебуреками, самсой, пирожками с котятами? Раньше она жить не могла без изысканных церемонных трапез. Без деликатесов: красной икры на завтрак, ухи из осетра на обед, легкого грейпфрутового желе на ужин – все это приносилось из ресторана, расположенного напротив дома, выкладывалось в фарфоровые тарелки и неспешно поедалось при помощи дикого количества столовых приборов из серебра… Когда не на что было купить икру и осетрину, бабка обходилась бутербродами: ломтик «Бородинского», кусочек буженинки, листик салата, колечко помидора. И никаких дешевых картофельных супов, макарон по-флотски и гречневых каш! Элеонора и не знала, как все это состряпать! Всю жизнь питалась тем, что приготовят повара, то ресторанные, то нанятые специально… Нет, все же интересно, что она в последние годы ела? Уж точно не икру. Разве что заморскую баклажанную…
Представив бабку, поедающую из грошовой тарелки похожую на дерьмо массу, Ева перестала улыбаться. На мгновение она почувствовала стыд, но лишь на мгновение… Потом к ней вернулись ее всегдашняя жесткость и уверенность в правильности своих поступков.
«За что боролась, на то и напоролась, – зло подумала Ева. – Как она с людьми поступала, так я поступила с ней. Все по справедливости!»
Успокоив таким образом свою совесть, Ева восстановила душевное равновесие и резво побежала по ступенькам к подъездной двери.
Оказавшись на улице, она подошла к своему джипу, отключила сигнализацию, собралась забраться в салон, но тут в блестящем тонированном стекле, отражающем почти как зеркало, увидела странную фигуру… Человек (неясно какого пола) в длинном темном пальто, в шляпе, змееподобном шарфе, в черных очках от солнца стоял метрах в десяти от дома и, задрав голову, смотрел вверх. Лица его видно не было – половину его закрывал шарф, половину большие, непроницаемые очки…
«Чудик какой-то, – пронеслось у Евы в голове. – Одет странно и в небеса пялится… Астролог, что ли… Или уфолог… А то и экстрасенс, пытающийся взглядом разогнать свинцовые облака…»
Ева развернулась, чтобы получше рассмотреть чудика, но он как почувствовал ее взгляд: дернулся, опустил голову, втянул ее в плечи, поднял воротник и быстро-быстро посеменил за сараи. Спустя секунду его и след простыл…
Когда он исчез, Ева забралась в салон. Посидела, устремив взгляд на то место, где недавно стоял «астролог», затем встряхнулась и завела мотор…
Выруливая на дорогу, она глянула в зеркало заднего вида и ойкнула – чудик опять материализовался на том же месте и застыл в той же позе – руки в карманы, голова задрана. Только теперь Ева поняла, что он смотрит не в небо, а на окна бабкиной квартиры…
День третий
Елена
Проснулась Лена в шесть утра. Проснулась сама, не дождавшись звонка будильника, хотя раньше ее не могла добудиться даже любимая собака Дуля, которой иногда приспичивало в неурочный час.
Лена тихонько вылезла из кровати, стараясь не разбудить Алекса, прошлепала в кухню. Спящая у плиты Дульцинея тихонько гавкнула, завидев хозяйку, но тут же уткнула морду в лапы и засопела.
«Что ж, раз даже собака не хочет составить мне компанию, значит, буду коротать время в одиночестве», – подумала Лена, включая чайник. Пока он закипал, она вяло размышляла о том, что не страдала бессонницей без малого двадцать лет, с тех пор как вышла замуж за Алекса. До этого ее часто мучили страшные воспоминания, угрызения совести, приступы сумасшедшей любви, и она не могла спать, а только лежала с закрытыми глазами, орошая подушку слезами, но все изменилось, когда в ее постели обосновался Александр Бергман – он прогнал все тревоги и подарил Лене покой…
И вот снова все изменилось! Спокойной, размеренной жизни пришел конец! Ее опять стали мучить воспоминания, угрызения совести и приступы сумасшедшей любви…
– Леночка, – раздался за спиной сонный голос мужа. – Ты чего так рано?
Елена помрачнела – она не хотела разговаривать с Алексом, а тем более не хотела объяснять «чего она так рано»: правду не скажешь, а врать мужу она не привыкла.
– Иди ложись, – как можно мягче проговорила Лена, – я попью чаю и приду. – Она обернулась к мужу, стараясь улыбаться искренне, и добавила: – Честно-пречестно!
– Что-то случилось? – встревоженно спросил Алекс, подойдя вплотную и заглянув ей в глаза.
– Все нормально, просто мне захотелось пить.
– Ленка, хватит темнить, я тебя сто лет знаю…
– Всего двадцать, не надо меня старить…
– Что слу-чи-лось? – по слогам произнес он, все больше хмурясь.
– Послушай, у меня умерла мать, я могу погрустить или нет? – довольно грубо воскликнула она.
– Ты из-за этого грустишь?
– Допустим.
– Так из-за нее или нет?
– Да, из-за нее.
– Точно?
– Это допрос? – нахмурилась Лена.
– Нет, вопрос. Я спросил «точно»?
– Точно.
– Хорошо, – хмуро кивнул он. – А то я подумал…
– Что ты подумал?
– Неважно…
– Нет, ты скажи! – все больше кипятилась она, сама себе удивляясь – за двадцать лет брака они ни разу серьезно не ссорились, и вот нате вам…
Алекс сдвинул брови, должно быть, его тоже удивила Ленина вспышка, но он не стал заострять на этом внимание, а выдержав томительную паузу, сказал:
– Я слышал, в столице объявился Серж Отрадов.
Лена внутренне содрогнулась, но внешне никак свого волнения не выдала – думская закалка позволила выдержать удар.
– И что из того? – спокойно спросила она.
– Я решил, что ты… – Он как-то затравленно на нее посмотрел и смешался.
– Что я с ним виделась?
Он сжал губы и кивнул.
– Где я могла с ним встретиться? На похороны я не ходила, на оглашение завещания тоже! Где, Алекс?
– Мало ли…
– Господи, какая глупость! – выдохнула Лена.
– Нет, это не глупость… Это дурное предчувствие… – Алекс схватил жену за плечи и ощутимо встряхнул. – Обещай мне, что ты не будешь с ним встречаться, даже если он захочет! Обещай! Не ради меня, ради себя…
– Хватит, Алекс, мне больно…
– Это мне больно, – хрипло прошептал он, еще крепче сжимая ее. – Мне! Двадцать лет я сражаюсь с призраком! Двадцать лет пытаюсь отстоять право на свою любовь… Я из кожи вон лезу, чтобы моя девочка больше не страдала! И что же? Только я начал верить в то, что нашему браку больше ничто не угрожает, как этот… этот…
– Нашему браку ничто не угрожает! – горячо прошептала Лена, причем непонятно, кого она хотела своей горячностью обмануть: Алекса или себя. – Та моя любовь в прошлом! Я давным-давно перестрадала… Теперь у меня есть только ты…
Читать бесплатно другие книги:
