Она назначает жертву Майоров Сергей
– Нам что, каждого обыскивать? – затараторил, понимая свою правоту, младший сержант. – На нас же заявления писать будут!
– Ты – в этот угол, – велел Лисин, с визгом расстегивая свою папку. – Ты – в противоположный конец коридора. Два листа бумаги. Мне нужно подробное описание лица, устроившего здесь маленькую Боснию. Граждане!
От этого хриплого простуженного призыва люди, сидящие в коридоре словно в плену, вздрогнули и вогнали головы в плечи.
– Сейчас эти полицейские разойдутся по разным сторонам коридора. Если за время моего отсутствия они вдруг перебросятся хотя бы словом, то я должен буду об этом знать.
Горбунов стоял неподалеку от эпицентра событий и разговаривал по мобильному телефону. Он бросил в сторону московского важняка пустой взгляд и почесал пальцем ямочку на подбородке. Ему, как и многим в этом здании, не были до конца понятны поступки этого москвича. Однако, увидев в дверях молодого человека с перевязанной правой рукой, он оживился и развернулся в сторону Лисина.
– Иван Дмитриевич! – Горбунов дал при крике петушка, чем немного расслабил «арестованных» посетителей, прокашлялся и уже деловитым голосом проговорил: – Это Артем Андреевич Гасилов, которого вы искали.
– Не искал, а просил его сюда доставить. Как рука, прокурор?
Не зная, как отвечать человеку, который шутя ставил его начальника в неудобные позы в родном ведомстве, Гасилов вяло пожал руку следователю и обернулся к Горбунову.
– Да вы не обращайте на него внимания, – совсем уж дерзко посоветовал Гасилову огромный незнакомый мужчина. – Ему сейчас не до нас. Я – Лисин. Пойдемте, наверху заварился отличный чай… Сидельников! – заметив в конце коридора знакомое лицо, прокричал он. – Взять книгу регистрации материалов и лично вывернуть архив во второй раз!
– Вы кто? – очень медленно и членораздельно поинтересовался Гасилов.
– Мне кажется, я самая большая неприятность города Старооскольска за всю историю его существования. Так я не услышал – как рука?
– Ноет.
– Это хорошо.
– Что же в этом хорошего? – Гасилов фыркнул и недружелюбно посмотрел на человека, статус которого до сих пор не уяснил.
– Хорошо в том смысле, что вот, к примеру, у Журова с Хотынцевым уже ничего не ноет. – Следователь подтолкнул Гасилова к лестнице и после этого стал нравиться ему еще меньше.
Вкуса чая, предложенного московским следователем, раненый прокурор не ощущал. Больничные анестетики и бета-блокаторы, коими молодой человек был напичкан, как апельсин водкой, стояли в горле и на языке неприятной горечью, мешали адекватно воспринимать даже запах табака. Тем не менее чай он пил старательно, уже знал должность и полномочия собеседника, поэтому старался понимать его и быть при этом понятным ему.
– Два месяца до пенсии,
– Два месяца до пенсии, и тут это дело, – говорил Лисин. – Вы понимаете, что это значит?
– Нет.
– Это значит, что имя мое пронесется сквозь века или я с позором отвалю в Балашиху удить карасей. Так вы видели лицо убегающего мужчины?
– Я видел его со спины. – Гасилов утвердительно качал головой, однако его ответ только частично совпадал с этими движениями. – Когда он бежал на меня, я какое-то мгновение держал взгляд на его лице. Но этого недостаточно, чтобы я смог сейчас нарисовать словесный портрет. Когда я увидел пистолет…
– Ты испугался.
– Нет, не успел. Скорее я растерялся. В противном случае мне удалось бы заскочить в кабинет – время для этого было.
– Но ты продолжал стоять и видел не лицо мужчины, а лишь его абрис и пистолет?
– Вы умеете правильно отвечать на свои собственные вопросы, – начал ерничать Гасилов.
После расслабляющих препаратов он ощущал душевную раскрепощенность и верил в то, что неуязвим ни для пули, ни для сабли.
– При этом сохраняю надежду на то, что ты тоже примешь участие в нашем разговоре.
– Я разглядел его позже, но опять-таки со спины. Он навел на меня «ТТ», вхолостую сработал пальцем, и я понял, что пистолет разряжен. Убийца к тому времени уже почти выбил оконную раму. Все, что ему оставалось, это бросить в меня ствол.
– Почему убийца? – помолчав, спросил Лисин. – Ты видел, как он убивал Журова, Хотынцева и Голощекину?
– Нет, – ответил прокурор, чуть подумав.
– То-то. – Следователь распустил под кадыком узел галстука, развалился в кресле и вдруг спросил: – Давно в прокуратуре?
– В этой или вообще?
– Вообще, – уточнил следователь после очередной паузы.
С первой минуты разговора с Гасиловым Лисин вдруг предался мыслям, препятствующим скоропалительным командам и поступкам, привычным для многих здешних работников.
– Шестой год. После армии заочно закончил юрфак в Томске и подался на службу в «око государево».
– А через шесть лет едва не оказался в его заднице, – подытожил Лисин. – На этот раз уже очно.
Гасилову разговор не нравился. Этот важняк из Москвы совершенно не вписывался в светлый образ следователя, вдалбливаемый в голову Гасилова на протяжении пяти лет учебы и шести – службы. От большого во всех отношениях московского гостя всерьез пахло неприятностями, несло пошловатым душком и неуважением к традициям. Быть может, если бы речь шла об убийстве кого-то другого, но не коллег, тела которых до сих пор оставались в кабинетах, испачканных застывшей кровью, Гасилов был бы более сдержан в эмоциях и выводах. Но когда на этаже, где лежат убитые товарищи, сидит московский следователь, хохмит, богохульствует, пьет чай да еще заставляет хлебать его и самого Гасилова!..
Прокурор отодвинул от себя чашку так резко, что в ней звякнула ложка, и спрятал взгляд, чтобы не выдавать его стального блеска. Но тут же выяснилось, что Лисину не было никакого дела не только до этого, но и до всего прочего, что не имело отношения к интересующему его вопросу. Важняка не волновали ни щебетанье за окном воробьев, отогревшихся на солнце, ни бередящий душу запах смерти на третьем этаже, ни прокурор города Мартынов, то входящий в собственный кабинет, то из него выходящий.
Гасилову такое положение вещей не нравилось. Чем дольше в кабинетах лежали трупы его коллег, тем сильнее становилось это навязчивое чувство неприятия.
– Нервничаете, Гасилов?
Прокурор присмотрелся и увидел в глазах следователя по особо важным делам злые желтые огоньки.
– Не нравится моя манера хозяйничать в чужой усадьбе, хлопать по плечу и шее руководство при подчиненных, пленять граждан и мучить полицейских?
– Не нравится, – робко произнес прокурор.
– Я так и знал. – Лисин довольно откинулся в кресле, поднес к губам чашку с остывшим чаем и сделал шумный глоток, показавшийся прокурору похожим на работу помпы, втягивающей в себя воду вместе с воздухом.
Важняк оставил в покое пустую чашку, по-хозяйски развалился за столом и стал играть огоньками. Над колесиком «Зиппо» поднимался огонек и отражался в его глазах. Крышка зажигалки щелкала, огонек затухал, но зрачки московского гостя продолжали отсвечивать преисподней.
Гасилову не нравилось все, чего он не понимал. Он боялся подобных вещей и вдруг понял, что ему страшно сидеть рядом с Лисиным.
Сегодняшнее утро началось необычно, не так, как всегда. Сначала в него стреляли. Потом хотели добить. Он уже побывал в больнице, а теперь следователь пытался склонить его к казуистическим рассуждениям. Вопрос, прозвучавший последним, лишний раз убедил Гасилова в собственной правоте.
– Вам сколько лет? – руководствуясь одному ему известными соображениями, Лисин обращался к молодому сотруднику то на «вы», то просто и фамильярно.
– Двадцать семь. Полных.
– Вы уже не в больнице. Что значит «полных»? Итак, двадцать семь. Из них в прокуратуре вы трудитесь, выражаясь вашим же языком, полных пять лет. – Лисин покачал головой и со стуком сбросил с ладони никелированную зажигалку. – А мне сорок семь. Из них я двадцать пять работаю следователем.
Для Гасилова это было сроком, не поддающимся восприятию. Он плохо представлял себя за два месяца до пенсии и никак не мог увидеть собственную персону в роли важняка из Следственного комитета.
– Прежде чем сказать главное, я поставлю тебя в известность об одном факте, о котором ты еще не догадываешься.
– У меня в Шотландии померла бабушка и оставила мне замок и тридцать три коровы?
– Круче, – не моргнув глазом, пообещал Лисин.
– Тридцать… четыре коровы?
– Я прав, – ухмыльнувшись, подытожил Лисин. – Ты мне подойдешь. С этой минуты ты член моей группы.
– Но…
– Почему ты не открывал рта таким вот манером, когда речь шла о замке в Шотландии? – Следователь подобрал зажигалку и стал осторожно постукивать ею по столешнице, выделяя ударения в произносимых словах: – Распоряжение о введении тебя в группу я подготовлю. Следственный комитет согласует это с Генпрокуратурой. Приказ придет Мартынову по факсу завтра утром, но это уже ничего не значит. Ты в моем подчинении.
– А как же тогда выглядит главное? – Прокурор облизнул губы, пахнущие новокаином, поправил руку, лежащую на перевязи.
Действие лекарств стало отходить, уступая место боли. Кажется, именно в этот момент Гасилов начал понимать, что все происходящее – всего лишь реальность.
– С учетом того, что я никогда раньше не был членом следственной бригады?
– Это касается твоего неприятия моего отношения ко всему тому, что тебе привычно. Запомни, Гасилов, одно правило и пронеси его, если сможешь, до конца своей карьеры как кредо. – Перед лицом молодого человека появился крепкий палец, покрытый светлыми волосками. – Если кто-то вошел в твой дом и убил близких тебе людей, значит, он бросил вызов, сделал это публично, дерзко, надсмехаясь над тобой и погибшими. Теперь уже нет разницы, как именно ты найдешь мерзавца и придушишь его. – Следователь отстранился от прокурора, убрал в карман зажигалку, пачку сигарет и похлопал ладонью по столу, привлекая внимание Гасилова. – Тебя коробит от моей очевидной грубости и развязности. На самом деле это нечто другое. Наша психика устроена таким образом, что недружелюбное отношение к человеку легко исправить на симпатию. Обратная же трансформация невероятно сложна. У меня, как и у тебя, тоже был учитель. Так он говорил мне и куда более страшные вещи.
– Например? – Эта беседа без темы стала увлекать Гасилова.
– Он советовал мне беседовать с незнакомыми людьми так, словно они уже поступили со мной нечестно. Чтобы по окончании этих первых разговоров меня немного мучила скабрезная мысль о том, что они не заслуживают того, чтобы я общался с ними так грубо, развязно, неуважительно. По правилу, подтвержденному незыблемым законом природы, вскоре выяснится, что восемь из десяти людей, с коими ты столкнулся в новом уголовном деле, этого заслуживают. У остальных двух, Гасилов, не так уж трудно попросить прощения. Лучшее же извинение следователя перед порядочными людьми – это уголовное дело, профессионально и справедливо расследованное им. Так что каяться в той манере, в которой это привыкли видеть люди, не нужно вовсе.
Молодой прокурор вынул из кармана пачку и стал выковыривать здоровой рукой сигарету. Это никак у него не выходило. Следователь выждал, когда сигарета сорвется с пальцев Гасилова в третий раз, потом забрал у него пачку и помог.
– Только никогда не произноси вслух того, что сейчас услышал.
– Почему же вы это сказали? – искренне полюбопытствовал Гасилов.
– Мою репутацию испортить уже невозможно. Если я в приступе сумасшествия решу принять взятку и буду на этом застукан, то все сочтут, что меня подставили. – Лисин поднял большой палец и потыкал им через плечо в сторону двери. – На расследование одного из самых страшных преступлений начавшегося года я привез бригаду, состоящую из меня и двух оперативников. Они лучшие в МУРе, но согласись, что это не очень многочисленная группа для того дела, свидетелем которого ты стал.
– Да уж.
– Между тем для меня это оптимальный состав. Если следователь, располагающий такой вот бригадой, не в состоянии найти убийцу, то ему не сделать этого и с тысячей помощников.
Логика, не похожая на постулаты, что были в ходу в Старооскольске, но беспощадная и справедливая, заставила Гасилова промолчать. Оправдаться ему было чем. Он не курил с момента ранения и теперь жадно втягивал в себя табачный дым.
– Я уверен, что крови ты увидишь еще столько, что не будешь знать, куда ее сливать. Многое… – Лисин помолчал, прищурился и ощупал Гасилова взглядом, словно обыскал. – Да, многое покажется тебе еще более неприятным. Та антипатия, которую ты ко мне испытываешь сейчас, может статься, будет направлена уже не в мою сторону. Она коснется тех лиц, которым ты безоговорочно веришь.
– Я не испытываю к вам неприязни
– Я не испытываю к вам неприязни.
– Под стягом моей бригады лжецы не ходят.
– Ладно, испытываю, – сдался Гасилов. – Но небольшую.
– Ты хорошо запомнил этот разговор?
Гасилову не оставалось ничего другого, как признать и это.
– Так вот это наша последняя спокойная беседа. – Такое обещание было похоже уже на угрозу. – Не исключено, что события будут развиваться так, что нам некогда станет выяснять отношения. Предвидя это, я хочу, чтобы между нами все было предельно ясно. Позови сюда Мартынова. Я доведу до него свое решение. С Москвой я согласую прямо сейчас. – Последнее он бормотал уже не для прокурора, а для себя.
Когда в столице подняли трубку, Лисин опустил формальности и начал с главного:
– Егор Викторович, мне в бригаде нужен человек из местной прокуратуры, разбирающийся в криминальной обстановке Старооскольска.
– Так найди его и возьми, – удивился Смагин, заместитель начальника Следственного комитета.
– Я уже нашел и взял. Рапорт пришлю факсом.
– Как там? – помедлив, поинтересовался Смагин.
– Приятный на вид зеленый городок. В таких населенных пунктах у людей весною расцветает душа. Много церквей и совсем мало нетрезвых людей на улицах. За те двадцать минут, пока ехал от окраины до центра, я насчитал четыре храма и двоих пьяных.
– А в прокуратуре?
– Здесь пьяных нет. Но и храм божий это заведение тоже не напоминает. Скорее преисподнюю.
– Тульский еще не прибыл?
– Обещал приехать через час. Уже звонил из самолета. Правда, не мне, а в собственную приемную. Хотя я на его месте в первую очередь связался бы с человеком, прибывшим для расследования.
Смагин знал, что три часа для Лисина на месте преступления – это уже немалый срок, поэтому спросил прямо, не боясь наткнуться на формулировки, уводящие прочь от истины:
– Что на первый взгляд?
– Говоря коротко, ситуация двояка. Это если не считать предположения о невменяемости стрелка.
– Да, давай эту версию забудем, – предложил Смагин.
– А я бы не забывал.
– Иван Дмитриевич, под любым сумасшествием кроется светлый разум!
– Ладно, – согласился Лисин. – Итак, версия первая – месть. Убийца двигался по коридору и заходил в конкретные, интересующие его кабинеты. Он стрелял в определенных людей, обходя других. Это при всех открытых дверях.
– А вторая?
По голосу начальника Лисин понял, что данная версия будет для него главной, пока не доказано иное.
– Акт устрашения. Стрельба шла на третьем этаже прокуратуры, где расположен отдел по надзору за соблюдением федерального законодательства. Убийца миновал и первый этаж, и второй, следственный. Я прошел его дорогой и обратил внимание на один интересный факт. В прокуратуре Старооскольска решетки установлены только на окнах первых двух этажей.
– Так…
– Можно предположить, что убийца ориентировался на это, знал и глубину сугроба под окном. Стрелять он начал не из глубины коридора, что выглядело бы логично, а от лестницы. Преступник продвигался к окну. Предположение о том, что он знал об отсутствии решеток на третьем этаже, поднялся именно туда, учинил расстрел и выпрыгнул, зная точно, что не разобьется, имеет право на жизнь.
– Имеет, – согласился Смагин.
– Но я посмотрел эти оконные рамы. Они, как и двери, изготовлены из карельской березы. Чтобы такие сломать, нужно иметь силу циклопа или отчаяние человека, цепляющегося за жизнь. Оконная рама не была подпилена, сломана заранее или приоткрыта. Человек, поднявшийся на третий этаж и начавший стрельбу, загнал себя в мышеловку. Он не продумал план своего отхода из прокуратуры.
– И что?.. – эхом пронеслось в ухе Лисина.
– У вас люди в кабинете, или вам просто думать не хочется?
– Меня пять минут назад шеф вызывал, – с ноткой вины объяснил Смагин.
– Тогда объясню проще, – с сипотцой в простуженном голосе сказал следователь. – Человек, загоняющий себя в мышеловку, знает, чем это должно закончиться. Последнюю пулю он всегда выпустит себе в рот. Этот же тип начал проявлять признаки любви к жизни. Он отстреливался как двойной агент в момент разоблачения, разворотил ногами деревянную раму окна, спрыгнул с третьего этажа и убежал. Не укладывается в рамки отчаянного террора, верно?
– Верно. Похоже на психа.
– А я что говорю? А вы – светлый разум!..
Прекратив разговор, Лисин недовольно поморщился. Раньше это дело не казалось ему таким уж сложным. Главным было сделать правильный выбор из имеющихся вариантов. Но теперь, после разговора со Смагиным, все опять представилось ему в запутанном виде.
Лисин спустился вниз и встретил по дороге Гасилова с Мартыновым. На лице первого он увидел розовые полоски, второй излучал непонимание и недовольство. Андрей Сергеевич догадывался, что Лисин обязательно припашет кого-нибудь из его сотрудников. Он даже благословил на это дело Горбунова, но непредсказуемый московский следователь сам сделал выбор, причем совсем не в том свете, в котором это представлялось прокурору Старооскольска.
– Он же ранен, черт возьми.
– Не в голову, слава богу.
– Ему бы отлежаться.
– Все мы отлежимся, когда придет срок. – Лисин пропустил Гасилова вперед и дружелюбно улыбнулся городскому прокурору.
Тому же померещился хищный оскал. Говорят, будто в состоянии психологического шока некоторые люди способны видеть кошмары не только во сне, но и наяву.
– Мы идем читать эссе, – поставил его в известность следователь.
– Какое?
– Полицейское.
Рассматривая удаляющиеся спины следователя по особо важным делам и своего сотрудника, Мартынов понял, что отныне ситуация будет рассматриваться следующим образом: он и его прокуратура – отдельно, Лисин и его бригада – с другой стороны. Это снова было не то, на что в сумятице рассчитывал прокурор. Такое противопоставление ему не нравилось. Московский следователь находился здесь уже несколько часов и за все это время ни разу не спросил Мартынова о чем бы то ни было. Чудовищно, но факт! Лисин не поинтересовался у прокурора города, что могло послужить причиной такого жуткого происшествия.
Глава 3
Приверженность окружного прокурора к графомании вызывала раздражение у многих не только в Старооскольске, но и в Москве. Генеральный уже давно приметил в нем страсть к литературе. Первое время он объяснял это желанием Тульского изложить на бумаге то, что тот часто был не в состоянии просто сказать. Некоторым, чтобы их поняли правильно, для выражения собственных мыслей необходимо время. Говорить при большом скоплении коллег и писать в тишине, сидя за столом, – разные вещи.
Каждый рано или поздно сталкивался с ситуацией, когда после разговора проходит некоторое время, и в голову начинают лезть мысли, которые были бы кстати как раз тогда, час или два назад. Именно они, озвученные и усугубленные доброй миной, могли не только сразить собеседника наповал, но и сформировать мнение о себе как о грамотном, духовно богатом человеке. Но время упущено, битва проиграна. Теперь остается только сожалеть о случившемся и как наваждение крутить в голове яркие, но так и не прозвучавшие реплики.
Речь государственного советника на совещаниях, проводимых Генпрокурором, часто была сбивчива. Слова, вылетавшие из его уст, выглядели на слух так, словно их переломили о колено. Иногда в его разговоре сквозил юмор, но когда шутка заканчивалась, всем становилось ясно, что без нее было бы лучше.
Провалы, допускаемые при вербальном общении, прокурор самого близкого к Москве округа решил компенсировать изданием собственных трудов. Но на бумаге государственный советник первого класса излагал свои мысли приблизительно так же, как и вслух. Поэтому к работе над литературными детищами прокурора был привлечен журналист из здания, стоявшего неподалеку. Долго уговаривать будущего соавтора не пришлось. К моменту вызова в окружную прокуратуру за этим щелкопером накопилось уже столько грехов, что впору было возбуждать против него хотя и хилое, но вполне реальное уголовное дело.
Первый труд журналиста Семенигина, изданный под литературным псевдонимом «Николай Петрович Тульский», возбудил в мире специальной литературы живой интерес. Четырехсотстраничный фолиант из бумаги превосходнейшего качества с двумя десятками фотографий из личной и общественной жизни окружного прокурора назывался «Звериный лик терроризма», весил около килограмма и стоил шесть евро. Сгоряча его выпустили в России тиражом в сто тысяч экземпляров, что подвигло пять или шесть зарубежных издательств купить права на выпуск фундаментального труда окружного прокурора в своих странах.
Сам Николай Петрович Тульский, окружной прокурор, не имел ничего против как этого фурора, так и пятидесяти тысяч евро, полученных им в качестве гонорара за работу журналиста Семенигина.
Государственный советник еще не догадывался о том, какую проблему нажил себе не только отечественный его издатель, но и пять или шесть зарубежных. На волне первого успеха Николай Петрович в течение трех последующих месяцев написал новый труд. То есть писал, конечно, не он, но об этом никто не догадывался, если не считать, конечно, самого окружного прокурора и непосредственного автора.
Речь в произведении шла о все том же терроризме и его лице, продолжающем звереть. Поэтому не выпустить книгу издатель, уже не раз проклявший себя за связь с прокуратурой, никак не мог. Он не имел на то гражданского права, но договорился о тираже лишь в пять тысяч экземпляров и обещал вывезти книгу в Берлин для ее позиционирования и презентации. Николаю Петровичу это, конечно, понравилось, он облачился в белый парадный мундир с генеральскими звездами и вылетел в столицу объединенной Германии.
Известие о кровавых событиях в прокуратуре Старооскольска застало перспективного автора уже в самолете, где он обдумывал синопсис следующей книги, завершающей триптих. Остаток полета Тульский провел в непрерывных переговорах по телефону, выясняя, какие меры предприняты, кто убит и кому поручено начать работу на месте происшествия. Он звонил преимущественно в приемную Мартынова, ему самому, избегая при этом непосредственного контакта со следователем Лисиным, уже находящимся в Старооскольске. Николай Петрович знал, что таких приезжих нужно сразу ставить на место, не позволять им совать нос в сферу корпоративных интересов местных структур.
Вместе с двумя советниками юстиции из окружной прокуратуры, сопровождавшими его в берлинском турне, он вбежал на крыльцо серого дома с белыми колоннами, распахнул дверь и тут же наткнулся на высокого мужчину. Тот стоял напротив пары полицейских и вникал в суть того, что было написано на двух листах бумаги.
– Кто вы? – громыхнул Тульский, останавливаясь в шаге от Лисина и обдавая его волной смеси хорошего одеколона с табачным ароматом.
Ответ выглядел более чем странно:
– А вы кто?
Задать такой вопрос Николаю Петровичу в помещении прокуратуры, ему подчиненной, значило оскорбить его прямо и весьма грубо.
Наверное, именно это заставило Тульского сыграть бровью, дрогнуть щекой и залить весь холл здания с белыми колоннами громоподобным криком:
– Ты с кем разговариваешь!.. – Он хотел добавить сакраментальное «твою мать», но вовремя увидел мирных граждан, сидящих на стульях, как воробьи на жердочке. – Кто такой?!
Лисин поморщился, отдал листы Гасилову и посмотрел на Сидельникова, спустившегося со второго этажа на крик.
– Поступим так, – сказал он, стараясь не повышать своего голоса ни на йоту. – Кто вы, я не знаю. Вполне возможно, что прокурор федерального округа и заместитель Генерального прокурора России Тульский. Однако ваше поведение не соответствует моему пониманию этой должности. Поэтому я прошу вас показать ваши документы. Если я в своих предположениях ошибся, вы будете немедленно задержаны. Если нет – я не извинюсь.
Тульский поджал губы, сунул руку под отворот пиджака, вынул удостоверение, затянутое в кожаную обложку, распахнул его и пихнул под нос Лисину. Тот сделал полшага назад, не спеша достал из кармана очки для чтения, встряхнул их, распрямляя, и приложил к удостоверению как к объявлению, приклеенному на фонарном столбе: «Одинокая блондинка двадцати неполных лет…»
Очки снова исчезли в кармане пиджака, не менее дорогого и стильного, чем у Тульского. Теперь пришел черед Лисина доставать и предъявлять документы.
– Что здесь произошло? – уже более спокойным тоном, но все-таки рявкнул окружной прокурор, поднимаясь по лестнице, ведущей на третий этаж.
– Здесь произошло убийство,
– Здесь произошло убийство, – сообщил Лисин, за спиной которого слышались шаги двух оперов МУРа и прокурора отдела Гасилова.
– А подробнее?
– Я знаю столько же, сколько Мартынов, с коим вы неоднократно разговаривали по телефону.
Тульский промолчал. Последний раз с ним так общались, когда он являлся прокурором Старооскольска. В город для проверки приезжала бригада важняков из Москвы. Дело было шесть лет назад, следователи прилетели как грачи и сразу стали искать желанных червей. Они заходили в какие угодно кабинеты, показывали пальцами на столы и говорили: «Все дела сюда. Сам – свободен».
Николаю Петровичу потом пришлось лететь в Москву, решать вопросы на уровне Генпрокурора, давать обратный ход, уступать позиции и каяться. Когда Тульский опустился с небес и снова занял то место, на которое был посажен, то бишь кресло городского прокурора, дела пошли на лад, и бригада грачей улетела. Стоит сказать, что нарыто ими было немало. Материалов хватало не только для отправки Тульского в отставку, но и для вполне резонных вопросов неприятного характера. Однако Николай Петрович тему понял правильно, больше инициатив не проявлял, а потому и принял через несколько лет пост окружного прокурора.
Сейчас Лисин напоминал ему тех важняков, которые ходили по его прокуратуре с резиновыми лицами и отказывались пить чай вместе со старооскольскими прокурорами, которые старательно предлагали его гостям.
Тульский направился в кабинет Мартынова, еще не зная, что его там нет и быть не может. Лисин остался на своем месте и вновь занялся листами, заполненными двумя полицейскими.
– Позовите сюда оператора аналитического отдела, – попросил Лисин Горбунова.
Он читал тексты до тех пор, пока испуганная, до сих пор не пришедшая в себя женщина не вышла из своего кабинета и не приблизилась к нему.
– Вам известно такое понятие: «сравнительный анализ свидетельских показаний»? – буркнул следователь, запоминая написанное.
Она сказала, что такой метод составления словесного портрета ей известен.
Не удовлетворившись услышанным, Лисин сложил листы и передал ей так, словно вручал документы к правительственной награде. При этом он разве что не пожал даме руку.
– Вы сравниваете два текста и фиксируете совпадения. Они должны лечь в основу показаний. Несущественные расхождения, например, серый и зеленый цвет глаз, выделяете в отдельную графу. Это может иметь значение, так как нынешние медицинские комиссии, проверяющие здоровье сотрудников правоохранительных органов, работают спустя рукава. Не исключено, что один из этих двоих может оказаться дальтоником, а второй просто имеет слабую память. Первому карие очи сошли за зеленые, а у второго серый цвет глаз по какой-то причине вызывает неприятные ассоциации с самого детства. Поэтому старшина заявляет о зеленых глазах убийцы, а младший сержант – о серых. – Лисин внимательно посмотрел на сотрудницу прокуратуры и понял, что такой метод сравнительного анализа для нее оказался самым настоящим откровением.
Но в глазах этой женщины светился ум. В отличие от многих других, она смогла выйти из шокового состояния.
Поэтому следователь продолжил:
– Полярные же показания свидетелей вы заносите в третью графу. Например, в своем документе старшина указывает на то, что подозреваемый был обут в коричневые туфли, а на руках его были черные кожаные перчатки. Сержант же уверяет, что видел черные зимние сапоги и темно-синие вязаные варежки. Такое вот – в третью графу! – Он наклонился и внимательно посмотрел женщине в лицо. – Вам все понятно? Я хочу видеть отчет через час. Нет!.. Через сорок минут.
Когда процессия проходила мимо входа на второй этаж, Сидельников потрогал следователя за рукав и ядовито посмотрел в глубину коридора. Там, у самого окна, стоял сотрудник прокуратуры, что было ясно по его форме, и разговаривал с человеком, одеяние которого даже с большой натяжкой нельзя было отнести к надзирающему органу. Рассмотреть лучше мешала длина коридора, доходящая до восьмидесяти метров, но следователь уже видел, что на мужике средних лет были надеты порядком помятые джинсы, рубашка из той же ткани и короткий матерчатый жилет с множеством карманов.
Оценив внимание капитана МУРа, Лисин хмыкнул и направился к месту переговоров. Мужика он видел впервые и готов был поклясться, что среди лиц, присутствовавших в здании на момент выстрелов и задержанных до выяснения, его не было. Теперь получалось, что таинственный незнакомец проник в прокуратуру, хотя для этого нужно было как минимум пройти через двойное полицейское оцепление.
Сотрудник прокуратуры заметил приближение московского следователя, быстро оторвался от собеседника и зашел в кабинет, то ли свой, то ли первый попавшийся, который просто был рядом. Владелец жилета цвета хаки как ни в чем не бывало уткнулся в окно, расположенное ниже того, в которое сиганул убийца.
– Документы! – коротко потребовал Лисин.
– А в чем дело, товарищ? – запротестовал джинсовый тип. – Я представитель прессы. Вы не можете скрывать информацию и душить свободу слова.
Приняв корочки и проведя по ним взглядом, Лисин поинтересовался:
– Как вы сюда попали?
– Я просто зашел.
– Он просто зашел, – повторил Лисин, словно ему сказали это на чужом языке, и посмотрел на капитана МУРа. – Через два кольца оцепления и скопление сотрудников полиции на первом этаже. Им, кстати, тоже была поставлена задача никого не допускать внутрь.
Поймав взгляд следователя, Сидельников развернул ловкого представителя прессы лицом к спине и начал квалифицированный досмотр.
– Вы не имеете права! – завопил репортер, барахтаясь в его руках.
Под эту мажорную ноту Лисин и вошел в кабинет, ставший убежищем для здешнего следователя.
– Кажется, я предупреждал о последствиях, могущих возыметь свое действие после общения с прессой! – Он говорил, и его распирала злоба при виде того, как старательно стучал следователь по клавиатуре компьютера. – Но для вас, видимо, этого предупреждения оказалось недостаточно.
В дверях появился Сидельников. Оставив репортера Юштину, он вошел в кабинет и вывалил на стол две катушки фотопленки, блокнот, видеокассету формата Hi8 и скомканный листок бумаги. Лисин развернул его и дернул веком. На клочке бумаги значились три фамилии убитых сотрудников прокуратуры и еще одна, того человека, который сейчас стоял за спиной следователя Генеральной прокуратуры.
– Смотрите, Гасилов, – растянув рот в ироничной улыбке, бросил Лисин. – Ваша фамилия стоит отдельно. Вы родились под счастливой звездой! По-видимому, ваше имя прозвучит в выпуске новостей, а это огромная честь.
Лисин приблизился к стопке дел, лежащих перед порядком напуганным следователем, приложил листок и сравнил.
– Обратите внимание, Гасилов, почерк одинаковый. Вот так просто иногда бывает найти информатора среди своих. Уверен, обыщи я сейчас его карманы, там найдется одна или несколько купюр, находящихся во владении этого юриста второго класса совершенно необоснованно. Недавно деньги лежали в жилете репортера. У них, у журналистов, это называется представительскими расходами. У нас – взяткой. Налицо продажа информации, имеющей значение для следствия. – Москвича с утра давил ринит, он прокашлялся, сплюнул в платочек и придавил тяжелой рукой стопку дел. – Удостоверение на стол.
– Вы не имеете права, – прошептал побледневший следователь.
– Удостоверение на стол! – взревел Лисин и врезал по стопке так, что она рухнула на пол.
Юрист второго класса понимал, что если он затянет исполнение приказа, то этот важняк вырвет у него удостоверение вместе с грудной клеткой. Он выложил перед собой корочки и дернул шеей.
Как только этот сумасшедший выйдет из кабинета, надо будет сразу же идти к Мартынову. Но через мгновение бедолага понял, что сделать это ему придется, даже того не желая.
– Ваш документ будет передан прокурору города с моими пояснениями, журналист допрошен, лист с вашим почерком изъят и приобщен к материалам расследования. Если я сочту нужным удалить материал из дела, то так и поступлю. Сейчас вы идете к Мартынову и рассказываете о случившемся.
В холле к Лисину подошел офицер, командир взвода вневедомственной охраны, несущего службу в здании прокуратуры.
– Товарищ следователь, там одного красавца привели. Уверяет, что видел убийцу.
– А откуда он знает, что видел именно убийцу? – удивился следователь, но тут же поморщился, поняв, что вступает в излишние дебаты. – Ведите сюда.
Красавцем оказался дедок лет шестидесяти с бездонным голубым взглядом, который присутствует только у законченных алкоголиков. На нем висело шторой широкое коричневое пальто с хлястиком, под которым красовался аляповатый турецкий свитер, бывший в моде в начале девяностых. Ширинка на мятых драповых брюках была наполовину расстегнута. Никаких других особых примет, за исключением, пожалуй, красно-синего носа и лица, слегка выбритого в отдельных местах, Лисин выделить не смог. Обычно таких свидетелей, от скуки решивших хлебнуть лиха, всегда бывает достаточно в тех местах, где совершено преступление.
Дедок уже издали безошибочно признал в нем главного и воскликнул:
– Я сейчас все скажу!
Он понесся по холлу, заставляя двух полицейских в форме бежать за ним и хватать его за развевающееся пальто-штору.
– Значит, так!.. – Достигнув следователя, дедок выставил перед собой ребро ладони, словно пытался проткнуть Лисина насквозь, и отставил назад левую ножку. – Начинаем с самого начала…
– Значит, так, – вторил ему важняк. – Вы кто такой?
Дедок развернулся к запыхавшимся полицейским, показал пальцем на Лисина, довольно бесцеремонно рассмеялся и объяснил им:
– Он спросил, кто я такой. – Получив удовлетворение от затянувшейся паузы, он вальяжно поглядел на следователя и проговорил: – Сынок, когда первый губернатор Старооскольска, выбранный всенародным голосованием, ходил рядом с папой в коротких штанишках, сосал леденец и махал панамкой самолетам, летящим в далекие края, Виктор Пряхин уже давал две нормы на станкостроительном заводе.
– Тот самый Виктор Пряхин? Не может быть! – подыграл ему Лисин. – И что вы хотите рассказать?
– Он говорит, я хочу кое-что рассказать. – Старик снова повернулся к полицейским, уже начавшим нервничать.
– Может, мне с ним поговорить? – предложил Сидельников, аккуратно сплевывая жвачку в урну, стоящую рядом.
– Вы ведь кого-то ищете? – таинственно прищурившись, спросил старик.
– Предположим. – Лисин невольно посмотрел на потолок. Где-то там, над ним, продолжали лежать в кабинетах тела убитых сотрудников. – Я ставлю вас в известность, что в вашем распоряжении осталось что-то около минуты.
– Успею. Я видел его.
– Кого именно?
– Давайте я с ним побеседую! – настойчиво повторил Сидельников.
Читать бесплатно другие книги:
