Алтын-Толобас Акунин Борис

– Ишь, каланча-то.

Не озираться по сторонам. Глупый англичанин ни о чем не подозревает, он уверен, что чемоданчик ему вернуло Божье провидение.

Направо подворотня. Свернуть. Шагов сзади не слышно.

На пыльной, залитой солнцем улице Фандорин позволил себе оглянуться. Никого. Для верности прошел по тротуару минут пять, ничего подозрительного не заметил.

Может быть, он драматизирует? Что если господин Икс, прочитав письмо Корнелиуса, и в самом деле утратил интерес к поискам Либереи?

Тем лучше!

Тогда так. Остановить машину. В путеводителе сказано, что в Москве мало такси, но зато развит частный извоз. За небольшие деньги, долларов за пять, можно на попутной машине доехать с окраины до центра. А там взять настоящее такси, и в Шереметьево.

Оглянувшись (по-прежнему никаких признаков слежки), Николас стал поджидать попутку. Как назло, мимо ехали одни грузовики. Ну, естественно, скоро конец рабочего дня.

Наконец из-за угла вылетел ярко-алый спортивный автомобиль. Николас вскинул было руку и тут же опустил. Зачем владельцу такого шикарного экипажа пять долларов?

Но «ягуар» бесшумно затормозил у тротуара. С деликатным жужжанием сползло вниз тонированное стекло.

За рулем сидел викинг с золотистыми волосами до плеч и коротко стриженной бородкой. Васильковые глаза взирали на магистра с веселым недоумением.

– Ёлки-моталки, живой бритиш. Только котелка с зонтиком не хватает. В Бескудниках! What are you doing here, dear sir?[13] – Я, собственно, хотел добраться до Шереметьева, – пробормотал Фандорин, встревоженный тем, что в нем с первого взгляда виден британец.

– Не бритиш, но крутой укос под бритиша, – констатировал нордический красавец. – Ценю мастерство. Садитесь, сэр, подкину до Хаммера. А там вас до Шере-мать-его любой водила за полтинник доставит.

Машина кошачьей породы вкрадчиво взяла с места, Николаса мягко вжало в пружинистую спинку кресла.

Викинг с любопытством обернулся к нему и хотел что-то сказать, но тут заиграл марш Мендельсона (Николас читал в газете, что русские обожают устанавливать музыкальные сигналы на мобильных телефонах), и начало беседы было отложено.

– Я, – сказал блондин.

Потом, после паузы, резко произнес:

– Мало ли что Черномор сказал. Вы, Леонид Робертович, лицензию обещали? Обещали. Бабки скушали? Скушали. Отвечайте за базар, или же, выражаясь интеллигентно, исполняйте взятые на себя обязательства… Вот это другой разговор… Значит, завтра коллегия министерства? Ну, буду ждать. И учтите, это ваша заморочка, не моя. Ауф видерхёрен.

Николас знал, что «Черномором» в чиновничьих и деловых кругах России называют самого премьер-министра, и взглянул на хозяина машины с особенным интересом. Кто он такой, если ему и глава правительства не указ? Какой-нибудь крупный промышленник или лоббист?

– Ну, что молчите, сэр? – спросил деловой человек, закончив телефонный разговор. – Плата за проезд – искрометное ля-ля. Расскажите что-нибудь. Вы кто такой?

Снова заиграл свадебный марш.

– Я, – снова произнес в трубку новорусский мачо. – …Ты чё, Толян, с клубники упал, как Мичурин?… Ага, щас. Нашел терпилу… Какие, блин, реутовские? Чё ты мне гонишь?… Рамсы развести проблем нет, только не плачь потом… Ладно, Толян, забили.

Этот разговор велся совсем в иной манере, чем предыдущий. Теперь Николас и вовсе ничего не понял. Правда, выражение «развести рамсы» в блокноте имелось. На криминальном арго оно означало «уладить конфликт». Выходит, этот человек не политик и не бизнесмен, а уголовник?

На сей раз викинг швырнул трубку на приборную доску довольно сердито и процедил: «Козлина дешевый». Но тут же вспомнил о попутчике, белозубо улыбнулся ему и сказал:

– Пардон. Познакомиться не дают. Блейзер из «Харродса»? Рукав порван, видели?

– Да, благодарю. Я вчера неудачно упал… – тоже улыбнулся Николас. Наверное, теперь придется выки…

Вдруг водитель поправил зеркало заднего вида, коротко обернулся назад и перебил:

– Э, сэр, да у нас с вами хвост. Ваш или мой? Меня сейчас вроде бы пасти некому.

Фандорин тоже оглянулся и увидел близко, в каких-нибудь двадцати ярдах, светло-зеленый джип «нива». За рулем сидел человек в очках, с соломенным чубом. Шурик!

– Это мой, – быстро сказал магистр, и сердце у него заколотилось быстро-быстро. – Послушайте, я не хочу подвергать вас опасности. Высадите меня. Или… – Он взглянул на викинга, тихо закончил. – Или просто прибавьте газу. С вашим двигателем мы от него легко оторвемся.

Сказал – и покраснел, потому что просить о такой опасной услуге совершенно незнакомого человека было недостойно, стыдно. Но ужас, всколыхнувшийся откуда-то из темных подземелий души, был сильнее всех прочих чувств. Должно быть, то же произошло и с цивилизованными пассажирами парома «Христиания», когда палубы стали крениться навстречу свинцовому холоду волн… Эта мысль помогла Фандорину совладать с приступом слабости.

– Нет, не нужно прибавлять газу, – сказал он.

– Высадите меня. Это моя… заморочка, не ваша.

Викинг включил сигнал поворота и вырулил направо, в переулок.

– На газ жать не буду, – сказал он, поглядывая в зеркало. «Нива» держалась на той же дистанции.

– Нарушать ограничение скорости некрасиво. Это во-первых. Высаживать вас я тоже не буду, потому что моя тачка – все равно что мой дом. Значит, вы у меня в гостях, а своих гостей я не сдаю. Это во-вторых. Ну, и в-третьих… – Он повернул еще раз, под знак «тупик». – Я кошмарно самолюбивый. Какого хрена этот урод на мне повис?

Машину качнуло – это водитель нажал на тормоза. «Нива» тоже остановилась, сократив дистанцию до десятка ярдов. Вокруг был пустырь, гаражи, пыльные кусты.

Видя, что отчаянный блондин собирается открыть дверцу, Николас в панике схватил его за рукав:

– Что вы делаете! Вы не знаете, что это за человек!

– А вы не знаете, что за человек Влад Соловьев, – невозмутимо ответил самоубийца. – Ладно, не психуйте, сэр. Выйдем, поговорим, как люди.

Он вылез наружу, хлопнув дверью, и не спеша двинулся по направлению к зеленому джипу.

Фандорин тоже открыл дверцу, чтобы крикнуть: «Осторожно, он вооружен!» Не крикнул. Чтобы не выглядеть еще большим идиотом, чем он был на самом деле.

Магистру вдруг стало совершенно ясно, что он угодил в ловушку. Эти двое – странный бизнесмен и Шурик – заодно. «Ягуар» остановился возле долговязого британца неслучайно.

Николас взглянул на замок зажигания. Ну разумеется – ключи этот самый Влад забрал с собой.

Выскочить из машины, побежать через пустырь?

А, собственно, зачем? Убивать его, кажется, не собираются. Пока. Что ж, по крайней мере, объяснят, что им от него нужно.

Смирившись с неизбежным, он повернулся и стал смотреть, как встретятся сообщники.

Шурик из машины не вылез. Сидел, высунув локоть в открытое окно и с невинной улыбкой смотрел на медленно приближавшегося франта в кремовом итальянском костюме, со связкой ключей в небрежно опущенной руке. Поздороваются? Обменяются рукопожатием?

– Салям алейкум, – приветливо произнес Влад Соловьев и внезапно швырнул ключи прямо в лицо Шурику – молниеносно быстрым, точным движением.

Связка угодила сидящему точно в очки, так что хрустнули стекла. В ту же самую секунду Влад одним скачком преодолел последние метры, еще отделявшие его от «нивы», схватил Шурика рукой за светлый чуб и два раза сильно приложил лбом о ребро дверцы.

От неожиданности Николас просто окаменел.

Ловкий викинг распахнул дверцу, и Шурик рухнул лицом в асфальт, причем оказалось, что в правой руке, которую он до сего момента не показывал, у него зажат уже знакомый магистру пистолет с черной матовой трубкой.

Влад Соловьев взял пистолет, рассмотрел его и, не оборачиваясь, помахал Фандорину: идите, мол, сюда. Тот приблизился на плохо сгибающихся ногах, встал чуть поодаль от неподвижного тела.

– 93-я «беретка», – уважительно сообщил Соловьев. – Серьезная волына. Сажает тройными очередями. Похоже, я вляпался в какашечную историю. Кто этот геноссе?

Он пнул носком ковбойского сапога безжизненно вывернутую руку лежащего.

Ответить Николас не успел, потому что рука вдруг ожила: схватила Влада за сапог. Шурик, не вставая, весь изогнулся, и сдвоенным ударом обеих ног подсек противника под другую щиколотку.

Соловьев грохнулся навзничь, а киллер резко поджал колени к подбородку и прыжком вскочил на ноги. Не дав викингу опомниться, с размаху ударил ботинком (сегодня поклонник шестидесятых был не в кедах, а в тяжелых туристических вездеходах) по пистолету – оружие отлетело в сторону и запрыгало по асфальту. Завершив разворот на каблуке, Шурик нанес удар в обратном направлении – целил врагу в подбородок, однако Влад увернулся, сделал кувырок через голову и выпрямился. Вся спина замечательного кремового пиджака теперь была в черных разводах.

Выставив руки перед собой чуть выше пояса, Шурик ринулся вперед. Замелькали руки, ноги, сливаясь в единый круговорот, словно лопасти вентилятора. Раньше Николас видел такую рубку только в гонконгских фильмах и считал, что это чистой воды трюкачество. Короткие хриплые выкрики перемежались сочными звуками ударов. Видно было, что схватились два мастера рукопашного боя, но это не давало Фандорину права оставаться в стороне от схватки. Он тоже закричал во все горло и бросился на киллера. Не для того, чтобы сбить его с ног – куда там, а чтобы отвлечь на себя и хоть этим помочь обороняющемуся Соловьеву.

Помощь оказалась невеликой. Даже не обернувшись, Шурик выбросил ногу назад, попав Николасу точнехонько в пах, и магистр присел на корточки. Бескрайняя вселенная вмиг сжалась до размеров ушибленного места.

Утиным шагом Фандорин отковылял в сторону. Господи, как же ему было больно!

И тут пострадавший увидел пистолет: он лежал себе возле бровки, безучастно поблескивал под солнцем. Забыв о боли, Николас кинулся к оружию, схватил его и развернулся – в самый раз, чтобы увидеть финал впечатляющего единоборства.

Влад Соловьев, пятившийся назад под натиском вертлявого Шурика, зацепился высоким каблуком за крышку канализационного люка. Покачнулся, взмахнул руками, и немедленно получил мощнейший удар подошвой ботинка прямо в незащищенную грудь. Упал, раскинув руки, и остался лежать без движения.

– Ни с места! Руки вверх! – крикнул киллеру Фандорин, выставив вперед руку с пистолетом.

Никогда еще ему не приходилось держать боевого оружия, однако Николас знал, что где-то на рукоятке должен быть предохранитель. Если его не снять (или если с него не снять?), выстрела не будет.

Левой рукой магистр пошарил по гладкой поверхности справа, слева, сдвинул какой-то рычажок. Оставалось надеяться, что это и есть предохранитель. Теперь требовалась крайняя осторожность – чуть двинешь указательным пальцем, и может выстрелить.

– Руки вверх! – еще раз крикнул он Шурику, который стоял над поверженным противником и глядел на магистра со снисходительной улыбкой. Покачал головой, двинулся к Николасу.

– Стоять! – повысил голос Фандорин. – Я выстрелю! Честное слово!

Шурик честному слову явно не поверил и шага не замедлил.

Николас столько раз видел эту сцену в кино, что у него возникло явственное ощущение дежа вю: дилетант с пистолетом в дрожащей руке, и злодей, который твердо знает, что нормальный, цивилизованный человек не сможет выстрелить в упор.

– Не надо! – предупредил Николас, сам чувствуя, что в его голосе предательски звучат просительные нотки. – Остановитесь! Не надо! Не вынуждайте…

– Надо, Федя, надо, – с напускной строгостью перебил его Шурик, почему-то назвав Фандорина чужим именем, и протянул руку к ходящему ходуном стволу.

В этот миг Николас со всей определенностью понял, что никогда и ни за что не сможет пустить пулю в человека, который смотрит тебе прямо в глаза и улыбается. От ужаса и беспомощности пальцы магистра непроизвольно сжались, а пистолет вдруг взял и сам по себе глухо чмокнул три раза подряд. Очень быстро: чмок-чмок-чмок.

Шурика словно переломило надвое. Он сложился пополам, продолжая смотреть на остолбеневшего Фандорина. Губы киллера еще были растянуты в глумливой улыбке, но глаза удивленно расширились, и стало видно, что один из них, как прежде, голубой, а другой почему-то карий.

Это у него во время драки выскочила цветная линза, сказал себе Николас и попятился назад. Шурик же немного постоял в нелепой скрюченной позе и повалился боком на асфальт. Он лежал согнутый, зажимал обеими руками живот и все растягивал, растягивал губы в улыбке.

Николасу стало невыносимо страшно. И он сам не знал, чего боится больше: того, что этот человек сейчас умрет, или что он поднимется и снова пойдет на него с этой своей жуткой улыбкой.

Однако Шурик и не вставал, и не умирал – он дергал ногой в тяжелом ботинке и через ровные промежутки негромко повторял:

– А…А…А…А Изо рта у него стекала кровь, и уже набежала небольшая темная лужица.

Очнулся Влад. Сел, помотал головой, словно прогоняя хмель. Посмотрел на Николаса, на лежащего Шурика. Легко поднялся, подобрал связку ключей. Вытер рукавом безнадежно испорченного пиджака разбитый рот.

– Завалил гниду? – спросил Соловьев, переходя на «ты». – Круто. Слушай, Майкл Джордан, ну у тебя и дружбаны. Ты видел, как он меня метелил?

– У него пятый дан по карате, – объяснил Николас, не сводя глаз с раненого киллера. – Нужно «скорую помощь».

– Это точно. – Влад подошел, встал рядом. – Пятый дан? Тогда понятно. У меня-то четвертый. Ну, чего любуешься? Видишь, человеку нехорошо. «Скорая помощь» у тебя, ты и домачивай.

Он кивнул на пистолет, все еще зажатый в руке Фандорина. Николас оторопело уставился на Соловьева. Неужели он предлагает добить раненого?

– Ты чего, в первый раз, что ли? – Влад покачал золотистой головой. Тогда тем более круто. Такого волка уделал. Не менжуйся, братишка, довинчивай. Все равно отходит. Он бы нас с тобой расчикал – не моргнул… Ну! А, ладно, дай я.

Вынул оружие из вялых пальцев магистра, прицелился Шурику в голову.

– Не гляди, если такой нежный.

Надо было воспрепятствовать убийству, но Фандорина охватила странная апатия, сил хватило только на то, чтобы отвернуться.

Еще одна чмокающая очередь, и аканье прекратилось.

Соловьев обхватил Николаса за плечи и быстро повел к «ягуару».

– Всё, земеля, всё. Ходу.

Наскоро обтер «беретту» платком, вытащил из рукоятки не до конца отстрелянный магазин, пустой пистолет кинул на асфальт. Пояснил:

– А то пацанята местные подберут, еще дел наделают. Обойму после выкину. Лезь в тачку, чудесный незнакомец. Ну, я с тобой и запопал.

На первом же светофоре Соловьев протянул руку:

– Начнем церемонию официального представления. Влад Соловьев.

Фандорин, запнувшись, назвался так:

– Нико… Николай Фандорин.

– Интересный ты человек, Коля. Просто лом у меня на интересных людей, нет мне от них никакого житья. Ты не пузырься, претензия не к тебе, а к Господу Богу. Извини, конечно, за праздное любопытство, но кого мы с тобой урыли? – Он искоса взглянул на мучнисто-белое лицо магистра истории. – По виду и прикиду ты не из деловых. Выражаясь языком дворов и мусоров, чистый ботаник. Скажи мне, ботаник Коля, как ты до жизни такой дошел, что за тобой матерые волчары с девяносто третьими «береттами» гоняются?

Очень захотелось всё рассказать этому смелому, бесшабашному парню, да и долг признательности вроде бы не позволял скрытничать. Но, с другой стороны, впутывать в свои невеселые дела постороннего было бы безответственно. Влад и без того уже изрядно запопал. Страшный Шурик мертв, но Алтын говорила, что у него должен быть хозяин…

Соловьев выждал с полминуты, пожал плечами:

– Не хочешь – не говори. Имеешь право. Ты мне, Коля, жизнь спас. Если б ты не грохнул этого кошмарика, он бы мне точно кирдык сделал.

– Понимаете… – волнуясь, начал Фандорин.

– Понимаешь, Влад, я не уверен, что имею права втягивать тебя в эту историю… Она такая мутная, запутанная. Я бы даже сказал, таинственная. И очень опасная.

– Опасная – хрен бы с ним, не привыкать, а вот чужих тайн не люблю, поморщился Влад.

– Свои девать некуда. Ты скажи, тебе зачем в Шереметьево надо? Хочешь дернуть из ЭрЭф в солнечную Анталию или гостеприимную Чехию? Устал от своих корешей, хочешь от них отдохнуть? Понимаю тебя, Коля – особенно если все они вроде этого сеньора. Может, есть проблемы? Я помогу. Как теперь говорят, долг платежом зелен. Он коротко хохотнул и перешел на серьезный тон. – Ксива, виза проблем нет. За сутки сделаю. Учесывай хоть в Новую Зеландию.

– Спасибо, не нужно. Документы у меня есть. Николас достал из кармана свой паспорт, показал.

Влад открыл красно-золотую книжечку, заглянул в нее, присвистнул.

– Так ты в натуре бритиш. Ну, дела. Всё равно, Коля, с Шереметьевым лучше обождать. Ты уверен, что никто не видел, как мы с тобой совершали противоправное действие? Какой-нибудь дядя из гаража в щелку любопытствовал, бабуля бутылочки собирала, алкаш в кустиках писал? Больно у тебя фигура приметная с твоим баскетбольным ростом. Наша ментура, конечно, не Скотленд-Ярд, но если поступит ориентировка на дядю Степу иностранного вида, с зелеными полосами на щеках и дебильным выражением на мордалитете, тебя в два счета сцапают. Посиди тихо денек-другой, а я выясню, в розыске ты или нет. Если тебе заховаться негде – проси политического убежища у Владика. Выручу. Давай, Коля, заказывай музыку Влад Соловьев исполнит. Для нашего друга из солнечного Альбиона прозвучит патриотическая песня «Не нужен мне берег турецкий».

И правда запел – красивым, звучным баритоном:

А я остаюся с тобою, родная моя сторона, не нужно мне солнце чужое, и Англия мне не нужна!

Фандорин молчал, растроганный и впечатленный. Ход его мыслей был примерно таков.

Все-таки в словах Достоевского о всемирной отзывчивости русской души есть великая и неоспоримая правда. Взять хоть этого Владика – казалось бы, маргинальный тип, по западным меркам просто разбойник, а сколько отзывчивости и душевной широты в этом новорусском флибустьере! Как тут не вспомнить взаимоотношения Петруши Гринева с кровавым и великолепным Пугачевым. Тот тоже за заячий тулупчик отблагодарил без меры и счета, безудержный в добре так же, как в зле. Вот каких типажей рождает русская земля! Тут и красота, и мощь, и бесшабашность, и душевное благородство – при абсолютном пренебрежении к закону и нормам общественной морали. Ведь только что всадил человеку в голову три пули, а ни малейших признаков рефлексии – сидит, поет.

– Ну чего, надумал? – весело спросил новоявленный Пугачев, обгоняя справа милицейскую машину. Фандорин посмотрел назад, уверенный, что блюстители порядка немедленно остановят нарушителя. Но водитель в фуражке взглянул на номера «ягуара» и лишь покачал головой.

– Мы с тобой, Влад, человека убили, – тихо сказал Николас. – И ни о чем другом я сейчас думать не могу.

Лицо викинга-флибустьера посуровело, глаза чуть прищурились, словно от встречного ветра.

– Это у тебя, Коля, от нежного английского воспитания. Ты, наверно, в детстве короткие штанишки носил, и в школе у вас дрались только до первой крови.

– А у вас разве нет? – удивился магистр.

– Я, Коля, вырос в Черногорске. У нас начиная с младшей группы детсада молотились до полной отключки. Слыхал про город Черногорск?

– Нет.

– Про него мало кто слыхал. Параша, а не город: тринадцать шахт, двадцать винных лабазов, две туберкулезных больницы, четыре кладбища и сорок тысяч уродов, быдла, которому больше деваться некуда. И если я сейчас шарашу на ягуаре, если у меня офис во дворце графов Добринских, двадцать шесть скважин на Ямале, вилла в Сен-Тропезе и еще много кой-чего, так это не потому что я в школе хорошо учился. А потому, Коля, что я рано понял одну простую хреновину. – Он яростно ударил ладонью по рулю. – Если я, быдло, хочу прорваться из скотского загона типа Шахта-Магазин-Чахотка-Могила, мне придется своей башкой много заборов протаранить. Я, Коля, заборов вообще не признаю. Куда мне надо, туда и пру. Влад Соловьев отступать не умеет. Если я что-то делаю, то до упора, засаживаю по самую рукоятку. Поставил себе задачу – сдохну, но своего добьюсь. Только раньше те сдохнут, кто мне поперек дороги встанет. А вставали мне поперек дороги многие. И сдохли многие, только виноват в этом не я – они. И твой кореш сегодняшний тоже сам нарвался. У нас тут не Англия, но живем мы, Коля, по английскому закону. Твой земеля придумал, Чарльз Дарвин. Закон такой: или они тебя, или ты их. А не хочешь жить по Дарвину – сиди в Черногорске, кушай сивуху и харкай черной пылью.

Страстная речь черногорского эволюциониста произвела на магистра должное впечатление – Николасу стало стыдно, что он вырос в прилизанном Кенсингтоне, в детстве играл на флейте, а в одиннадцать лет хотел повеситься из-за того, что сэр Александер не купил ему пони.

Впереди и справа показался комплекс серых – прямоугольных зданий, блестевших полированными окнами. Перед комплексом застыл бронзовый Гермес в балетной позе.

Соловьев развернулся через сплошную разделительную полосу и остановился перед двухэтажным домом с вывеской «Кабакъ».

– Что это? – спросил Фандорин.

– Что написано – кабак. У меня, Коля, голова болит, потому что усопший пару раз здорово по ней вмазал. Грудь ноет. Во рту солоно, зуб шатается. Надо полечиться.

Николас удивился:

– Но ведь это не госпиталь?

– Это заведение, Коля, принадлежит мне, и тут есть всё: ресторан, бар, номера, а понадобится – будет и госпиталь. К тому же «полечиться» по-русски означает – выпить немножко водки.

– Я не пью спиртного. Совсем.

– А кто пьет? – обиделся Влад, вылезая из машины. – Я же сказал: немножко. Посидим, познакомимся поближе. Помянем дорогого покойника.

Самого ресторана Николас так толком и не увидел. На лестнице, что вела из гардероба на второй этаж, их встретила очень красивая блондинка в строгом и элегантном костюме – очевидно, кельнерша или распорядительница.

– Здравствуй, Владик, – сказала она грудным голосом и мило порозовела.

– Привет, Зинок. – Соловьев посмотрел на распорядительницу с явным удовольствием. – Посади-ка нас в одиночку. Сделай там всё, как надо, и чтоб не мешали. Лады?

– Хорошо, Владик, – проворковала красавица. – Я сама обслужу. Кушать будете или так, закусить?

– Ты неси, чего не жалко. Мы там решим. Судя по столу, накрытому в отдельном кабинете, Зинку для Владика было ничего не жалко. В какие-нибудь пять минут длинный стол, накрытый на два куверта, был сплошь заставлен графинами и закусками, из которых Николаса особенно впечатлил заливной осетр с шипастой мезозойской спиной. А три монументальных бадьи с белужьей, севрюжьей и осетровой икрой в магазине «Кавиар-хаус», что на улице Пикадилли, должно быть, обошлись бы в несколько тысяч фунтов. Николас вспомнил, что последний раз по-настоящему ел вчера утром, в гостиничном ресторане (апельсиновый сок, омлет с сыром, тост), и желудок затрепетал короткими сладострастными спазмами, а во рту открылась неостановимая течь.

Зинок выстроила перед Соловьевым диковинную шеренгу из хрустальных рюмок, каждая из которых была до краев наполнена прозрачной влагой.

– Не пью два раза из одной стопки, – пояснил Влад. – Понт у меня такой. Типа наследие трудного детства. Пацаном столько водяры в круговую из горла выжрал, что теперь стал фанатом индивидуализма… Ну, чего сидишь? По первой – за то, что сидим, а не лежим, хотя могли бы.

Как было за такое не выпить? Тем более что «лежать» Фандорину, по всему, полагалось еще со вчерашнего дня – упасть с крыши архива и больше уже никогда не подняться.

– Не сомневайся, ботаник, пей, – поторопил его Соловьев. – Оно и для нервов необходимо.

Коротким, хищным броском он отправил содержимое рюмки в глотку, и Николасу оставалось только последовать примеру хозяина.

Ничего страшного не произошло. Совсем наоборот – тепло стало, легко дышать. А после того как магистр съел соленых грибков, холодца и кусочек фуа-гра, травмированные нервы и в самом деле оттаяли.

– За встречу двух интересных людей, которые нашли друг друга, как пуля дырку, – сказал Влад. – Давай-давай, не устраивай затор на дороге. Регулировать движение буду я. Вот так, и огурчик вдогонку… Сейчас еще по одной, закусить – и стоп. Пока Зинуля организует горячее, я тебя определю на постой.

Оказалось, что здесь же, за поворотом коридора, имеется роскошно обставленный номер – не хуже, чем в пятизвездочном отеле.

– Ты не думай, – говорил Соловьев, – я не девок сюда вожу. Видишь, письменный стол, компьютер навороченный. Иногда лень домой в Жуковку пилить. Живу здесь день, бывает и два. И ты поживи. Завтра будет ясно, ищут тебя пожарные и милиция или нет. Ты кейс-то тут оставь, никто его не возьмет.

– А пожарные почему? – спросил Фандорин, сделав вид, что не расслышал про кейс. После двукратной пропажи заветного чемоданчика не хотелось расставаться с ним ни на минуту.

– Забыл, что ты несоветский человек, – махнул рукой Влад. – Больно лихо по-русски чешешь. Стишок был такой, в детском саду. Короче, ищут все – и пожарные, и милиция – какого-то отморозка. Не помню, что он там отмочил. Наверно, подпалил что-нибудь. Да хрен с ним. Хату ты видел, дорогу запомнил. Теперь пойдем назад. Пора знакомиться ближе.

С Николасом происходили удивительные, но не лишенные приятности события. Он сидел, подперев голову, за столом, слушал, как снизу, из ресторана, доносятся звуки аккордеона и славный, хрипловатый голос поет хорошую песню про дороги, пыль, туман и холода-тревоги. Блейзер висел на спинке стула, душитель галстук был перемещен с шеи магистра на горлышко бутылки. Пространство вокруг слегка покачивалось и подплывало, но это не нисколько не расстраивало Фандорина – пусть подплывает. Николас знал, что он не вполне трезв, а столь правильная самооценка свидетельствовала о том, что он не так уж и пьян. Секрет был прост: благоразумие и предусмотрительность. Не пить всякий раз, когда закаленный Влад опрокидывает рюмку, а прорежать – дважды пропустил, потом выпил; дважды пропустил – выпил. Правда, Зинок выставила перед флибустьером уже третью шеренгу…

Познакомиться ближе вполне удалось. Фандорин теперь знал про нового друга всё: Влад Соловьев – генеральный управляющий холдинга «Черная гора», в который входят нефтегазовый концерн «Блэк маунтин», парфюмерные магазины «Мон-нуар», пивной завод «Шварцберг», завод по сборке компьютеров «Курояма» и сеть увеселительных заведений «Монтенегро» (к которой, в частности, относится и замечательный кабак «Кабакъ»).

Раскрылась во всей своей славянской беспредельности и душа генерального управляющего.

– Жить, Коля, надо с хрустом, как яблоко грызешь, – говорил Влад, размахивая румяным крымским яблочком. – Чтоб сок во все стороны летел. Иначе не хрена и кислород переводить. Ты что, думаешь, офис на Волхонке это предел мечтаний Влада Соловьева? Шишкебаб! Унд морген ди ганце вельт[14], понял? Конечная цель ничто, движение – всё, понял?

– Понял, – кивнул Николас, с интересом наблюдая, как стол слегка приподнимается над полом и опускается обратно, приподнимается и опускается – прямо спиритизм какой-то. – Я, Владик, понял одно. Ты – цельная натура, ты человек Возрождения. И я тебе завидую. – Магистр горько махнул рукой. У тебя размах, у тебя ветер в ушах, у тебя фейерверк. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Владик, конечно, отлично всё понимал – даже лучше, чем сам Николас. Человек Возрождения положил другу руку на плечо, с треском съел яблочко и предостерегающе покачал пальцем:

– Вот тут, Коля, ты не прав. Завидовать никому нельзя, гиблое это дело. Завидует тот, кто не своей жизнью живет. Если ты живешь своей жизнью, если делаешь то, для чего тебя Бог создал, – он ткнул куда-то в потолок, – ты никому завидовать не будешь. Я с тобой сейчас без лажи говорю, без папанства, а по чистоте. Вот ты кто, историк?

– Историк, – кивнул Николас и отпил из рюмки.

– Так и будь историком. Чего тебе завидовать Владу Соловьеву? Я ведь, Коля, лихой человек. Разбойник. Я себе рано или поздно шею сверну. С хрустом, как и жил. А ты давай, книги пиши. Открытия там делай. – Он, неопределенно покачал вилкой в воздухе. – У вас в ис… исторической науке бывают открытия? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку. Иначе какой ты на хрен историк?

Как это верно! Фандорин даже головой замотал. В этот самый миг он принял решение, которое показалось ему простым и естественным. Да, он был нетрезв, но от этого решение не становилось менее верным. Ведь правильность выбора сознаешь не мозгом, а сердцем. Разум может ошибиться, сердце же – никогда.

Нельзя оставлять Корнелиуса одного, безгласно тянущего из мрака руку потомку. Нужно не трусить и не отступать, как не трусит и не отступает Влад. Как Николасу жить дальше, как чувствовать себя полноценным человеком и относиться к себе с уважением, если он отступится от этой тайны, откажется от первого настоящего дела, которое подарила ему судьба?

Задохнувшись от полноты чувств, Фандорин тихо сказал:

– Да, Влад, у нас бывают открытия. Еще какие. Я тебе сейчас такое расскажу…

Он наклонился вперед, чтобы поведать другу про завещание Корнелиуса фон Дорна, про Либерею и про боярина Матфеева, но тут в кабинет заглянула Зина, она же Зинуля и Зинок: подняла с пола упавшую салфетку, осторожно сняла с Владова плеча невесть как туда попавшее перышко зеленого лука и бесшумно удалилась.

– Владик, а ведь она в тебя влюблена, – громким шепотом сообщил Николас, когда красавица вышла. – Ей-богу. Ты видел, как она на тебя смотрит? О-о, дело тут не в том, что у тебя много денег. Поверь мне, она от тебя без ума.

Соловьев заинтересованно оглянулся на дверь.

– Кто, Зиночка? Нет, ты серьезно? Понимаешь, Коль, у меня принцип: никаких фиглей-миглей с персоналом, а то не работа – бардак получается. Зина тут в «Кабаке» администратором. Толковая, я хотел ее на казино кинуть. Золото баба. Слушай, ты в самом деле думаешь, что она…?

Николас приложил руку к груди и для вящей убедительности закрыл глаза.

– Сто пудов. Счастливый ты человек, Владик. И денег у тебя без счета, и красивые женщины тебя любят.

– Это правда, – не стал спорить генеральный управляющий «Черной горы». – А знаешь, почему? Потому что я к ним легко отношусь – и к деньгам, и к телкам. Пардон – к женщинам. Тут, Коль, целая философия, я про это много думал. Деньги – они на самом деле живые. И им в нас, мужиках, нравится то же, что лялькам… Пардон – женщинам. И к бабам, и к бабкам нужно относиться легко, весело, но бе-ережно. Невнимания и небрежности они не прощают, понял? Часто говорят: мистика денег, тайна женской души. Не верь. Нет никакой тайны, там всё просто и понятно. Ты главное веди себя с ними, как к добрыми корешами. Не хами, но и не делай из них фетиша. Ферштеест ду одер нихт?[15] Любить их можно, и очень даже можно, но не слишком доставай их своей любовью, придерживай. И они сами к тебе потянутся.

– Кто – деньги или женщины? – уточнил Фандорин, слушавший с чрезвычайным вниманием.

– Оба. То есть обе. – Соловьев задумался над грамматикой, но так ничего и не придумал. – Извини, Коль. На философию повело. ТЫ мне хотел что-то рассказать.

Па-па-па-пам! Па-па-па-пам! – запищал свадебный марш, в десятый если не в пятнадцатый раз за вечер. Николаса не уставало поражать, как по-разному разговаривает Соловьев со своими невидимыми собеседниками: то на малопонятном, но интригующем блатном жаргоне, то с изысканными речевыми оборотами (вроде «не сочтите за труд» и «буду вам бесконечно признателен»), то по-английски, то по-немецки, то вовсе на каком-то тюркском наречии.

Ренессансный тип, Бенвенуто Челлини, думал Николас, любуясь тем, как артистично Влад опрокидывает стопку и одновременно слушает телефон. Обычно разговор продолжался не более минуты, но на сей раз беседа что-то затягивалась. Соловьев нахмурился, забарабанил пальцами по столу.

– …Это точно? – сыпал он короткими вопросами – …И имя, и фамилия?… А тормознуть нельзя…? Кто-кто?… Тот самый?… Египетская сила! Ну, тогда всё, капут. Понесет отстой по трубам… У кого на контроле?… У самого?… – И дальше в том же духе.

Фандорин нетерпеливо ждал. Сейчас он расскажет Владику такое, что тот поймет: занятия историей могут быть приключением не менее авантюрным, чем удалой российский бизнес.

– Вот что, Коля, – сказал Влад, закончив разговор. Его глаза смотрели на Николаса серьезно и трезво, будто трех рюмочных шеренг не было и в помине. – Дело пахнет крематорием. Мой человечек звонил, из ментуры. Я ему, как мы сюда приехали, звякнул, велел проверить, нет ли геморроя. Ну, в смысле, засветились ли мы с тобой, не попали ли в розыск.

– Что, попали? – похолодел Фандорин. Соловьев мрачно ответил:

– Я – нет, а ты – да. Никто нас там не видал. Во всяком случае, свидетели пока не объявились. Но мы с тобой, Коля, облажались, как последние бакланы. Не обшмонали покойничка. А у него, суки аккуратной, в блокнотике твоя фотокарточка, и на обороте написано: «Николас Фандорин», плюс название гостиницы и еще какой-то адрес на Пироговке. Так что извиняйте, мистер Фандорин, российская граница для вас теперь на запоре. Влад вздохнул. – Ты в розыске, Коля, и в ломовом – по высшему разряду.

– Почему по высшему? – слабым голосом спросил Николас. Потянулся за рюмкой, но отдернул руку – мозги и так едва слушались, а между тем дело обретало уж совсем скверный оборот.

– Дело на контроле у министра. Ты хоть знаешь, кого мы с тобой кончили? – нервно улыбнулся Влад. – Нет? Ну, тогда считай вышеизложенное хорошей новостью, потому что сейчас будет плохая. Этот чудила с «береттой» – сам Шурик, король мокрушного заказа. На дядю Васю из Конотопа он быковать не стал бы. Думаю, за Шурика на тебя сейчас такие люди обидятся, что рядом с ними МВД и МУР покажутся мамой и папой…

Фандорин яростно потер ладонью лоб, чтобы окружающий мир перестал легкомысленно покачиваться.

– Я должен сдаться властям. Объясню, как всё произошло. Это была самооборона.

– Ну да, – кивнул Соловьев. – Самооборона: три контрольных в черепок. Или ты скажешь ментам, что это твой друг Владик его домачивал?

– Что ты! – в ужасе вскричал Николас. – Я про тебя вообще ничего говорить не буду! Скажу, что остановил первую попавшуюся машину, что номера не запомнил, водителя не разглядел, что…

– В МУРе не фраера сидят. Ты пообъясняй им, откуда у английского историка знакомые вроде Шурика и в каких кембриджах тебя научили суперкиллера из его же собственной волыны компостировать.

Фандорин повесил голову. Ситуация представлялась совершенно безвыходной. Сдаться милиции – значит, подвести человека, который пришел на помощь в трудную минуту. Не сдаться – превратиться в беглого преступника.

– Короче, так. – Влад стукнул кулаком по столу – две пустые рюмки перевернулись, из трех полных расплескалась водка. – Мне что Шурик, что МУРик, что министр Куликов. Будешь припухать здесь столько, сколько надо. А как поутихнет, я тебя через Турцию по фуфловой ксиве отправлю. Мусора хрен с ними, они тебя тут не найдут. Я тех, других опасаюсь. Кто Шурика с поводка спустил. Говори, Коля, всё, что знаешь, не томи. Я должен прикинуть, откуда ждать наката, чтоб вовремя окопаться.

Николас смотрел на красивого человека Влада Соловьева и молчал. Сегодня у магистра истории был вечер мужественных решений. Недавно он принял одно, отчаянное по своей смелости, а теперь вызревало второе, еще более безрассудное.

Не будет он ничего рассказывать храброму флибустьеру. И убежищем его не воспользуется. Потому что это было бы чудовищной подлостью. Достаточно того, что он втянул в эту страшную историю Алтын. Что же он – совсем подонок, губить тех, кто ему помогает?

Поступить с Владом порядочно и честно можно было только одним способом – исчезнуть из его жизни, не подвергать смертельной опасности.

– Что молчишь, пенек ты английский? – взорвался Соловьев. – Думаешь, я тебя прикрыть не сумею? Сумею, не дрожи. Ты не смотри, что я без охраны езжу. Не признаю телохранителей. Свое тело белое я как-нибудь сам сохраню. А если не сохраню – две копейки мне цена. Но бойцы у меня есть, броневые. Я их из Черногорска импортирую, так что они на меня, как на Господа Бога, молятся… Ты чего такой белый? Замутило?

А побледнел Николас оттого, что понял: не отпустит его Соловьев. С точки зрения его флибустьерской этики это было бы предательством. Удержит попавшего в беду друга, хоть бы даже и насильно. Запрет под замок, в номер с мебелью красного дерева и навороченным компьютером – церемониться не станет. Допускать этого нельзя.

Эффективнее всего срабатывают самые простые уловки. Николас вспомнил, как ловко он ушел от мистера Пампкина, многоопытного советника по безопасности.

– Да, мутит, – сказал магистр, рванув ворот рубашки. Поднялся, нарочно пошатнулся (чемоданчик держал в руке). – Нехорошо. У меня бывает приступы аллергии. Я в туалет.

– А кейс тебе зачем?

– Там таблетки, – соврал Николас. – Сейчас приму, и пройдет.

Для правдоподобия блейзер пришлось оставить на стуле. Там, во внутреннем кармане паспорт. Зачем ему теперь паспорт? Вот бумажник в кармане брюк – это хорошо.

Вышел в коридор. Сбежал вниз по лестнице.

Из ресторана неслись протяжные звуки песни «По диким степям Забайкалья». Пели два голоса – один всё тот же, хрипловатый, мужской; другой мелодичный, женский. Красиво выводили, но сейчас было не до песен.

Помахать рукой Зинуле, улыбнуться. Швейцару сунуть бумажку.

Всё!

Ночь. Оказывается, уже ночь.

Ай да Николас, ай да ловкач, всех перехитрил – как Колобок. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел.

Как похолодало-то. Марш-марш! Подальше от «Кабака».

По ди-ким сте-пям Забай-калья! Левой, левой!