Лунная опера (сборник) Фэйюй Би

– В последние годы музыкальная драма переживает застой, госпожа Сяо Яньцю в основном занимается преподаванием.

Директор фабрики в ответ на это распрямился, словно пружина:

– Какой еще застой? Да о чем вы говорите? Были бы деньги. – Он подал вперед свой крупный подбородок и вдруг, как гром среди ясного неба, провозгласил: – Она должна петь.

На лице Цяо Бинчжана было написано недоверие, он решил кое-что для себя прояснить:

– Если я правильно понимаю, то вы собираетесь уладить наши дела?

Директор снова преисполнился высокомерия, отчего тут же преобразился в сильного мира сего, и повторил:

– Она должна петь.

Цяо Бинчжан поманил к себе официантку и попросил налить водки. С рюмкой в руках Бинчжан поднялся и обратился к собеседнику:

– Может быть, директор решил пошутить?

В ответ высокомерие собеседника дополнилось солидностью, и он со всей серьезностью проговорил:

– Другого наша фабрика предложить не может, а вот деньги какие-никакие у нас имеются. Не стоит думать, что мы озабочены только тем, как бы увеличить капитал, крайности могут быть опасны для здоровья, духовная подпитка не менее важна. До дна.

Директор во время тоста с места не поднимался, поэтому Цяо Бинчжану пришлось сделать в его сторону поклон, после чего он, вытягивая шею, учтиво соприкоснулся верхним краешком своей рюмки с нижней частью рюмки директора. Все опустошили содержимое. Цяо Бинчжан был взволнован. Находясь в таком состоянии, люди перестают заботиться о своем достоинстве. А потому Цяо Бинчжан без устали повторял:

– Сегодня я встретил благодетеля, настоящего благодетеля.

Постановка спектакля «Побег на Луну» оставила на коллективе свой шрам. Дело в том, что сценарий к этой пьесе был написан еще в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, после чего свыше была спущена политическая установка передать его в распоряжение театральной труппы. «Побег на Луну» решили привезти в Пекин через год в качестве подарка на десятилетие образования республики. Но до того как должна была состояться премьера, эту постановку посмотрел один генерал и остался очень недоволен.

– В Китае такая красота, с чего бы это нашей девушке и вдруг бежать на Луну?

Когда директор труппы услышал это, взгляд его потемнел, по всему телу выступили мурашки. Так «Побег на Луну» и сошел с дистанции.

Строго говоря, позже благодаря Сяо Яньцю эта пьеса обрела популярность, но в то же самое время она не лучшим образом отразилась на судьбе девушки. Бывает, что судьбы пьес и исполнителей связаны друг с другом, в театральной среде такое не редкость. Однако на дворе уже стоял тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Сяо Яньцю на тот момент исполнилось только девятнадцать, в театральной труппе ее единодушно считали талантливой молодой актрисой. Девятнадцатилетняя Яньцю была прирожденной классической трагедийной героиней, движения ее глаз, переливы голоса, дикция, неповторимый тембр вкупе с техникой владения струящимися рукавами [24] создавали достоверный драматический образ, который превосходно отражал муки и несчастья предков за последние пять тысяч лет, такой неизбывной печали и полной отстраненности была она преисполнена. Первый актерский опыт Сяо Яньцю получила в пятнадцать лет, когда ее пригласили сыграть роль Ли Темэй в революционной опере «Красный фонарь». Там она, высоко подняв фонарь, стояла возле бабушки Ли, податливо, точно без костей, вихляя в разные стороны, при этом в ее облике совершенно не наблюдалось уничтожающей все и вся злости, а, напротив, читались печаль и страдание, что вступало в резонанс с основным лейтмотивом арии: «Не перебив шакалов и волков, не покинем линию фронта». Разгневанный директор труппы набросился на режиссера, устроив ему допрос: кто вообще додумался отобрать на эту роль такую лисицу?!

Но вернемся к семьдесят девятому году, когда состоялось второе явление спектакля «Побег на Луну». Во время этой пробной постановки, едва Сяо Яньцю запела вводную арию даобань [25] , весь зал тут же погрузился в полную тишину. Возвратившийся к работе старый директор труппы издалека оценил Сяо Яньцю, пробормотав себе под нос:

– Эта девочка еще в утробе хлебнула горечи, ее судьба будет напоминать непостоянство длинных рукавов от наряда цинъи [26] .

Директор был матерым специалистом, который долгое время проработал в театральных студиях, его слова прозвучали как пророчество. Девятнадцатилетняя Сяо Яньцю тотчас получила основную роль главной героини Чанъэ. На запасную роль взяли актрису из своей же труппы, ею стала популярная на тот момент исполнительница амплуа цинъи Ли Сюэфэнь. Несколько лет назад Ли Сюэфэнь успешно проявила себя в спектакле «Кукушкина гора», где исполнила роль воинственной героини Кэ Сян, в результате чего полноправно добилась триумфа. Но в таком вопросе, как выбор ее в качестве основной или запасной исполнительницы, Сюэфэнь проявила тактичность и великодушие, характерные для состоявшейся актрисы. Выступая на совещании, она сказала:

– Ради будущего нашего коллектива, мне бы хотелось выступить наставницей и бескорыстно передать свой сценический опыт Сяо Яньцю, которая станет достойной преемницей.

Сяо Яньцю со слезами на глазах присоединилась к аплодисментам. Спектакль «Побег на Луну» благодаря Сяо Яньцю получил известность. Их труппа постоянно выступала с гастролями в разных местах, так что «Побег на Луну» во всей провинции стал сенсацией театральной жизни. Там, где успел пройти спектакль, пожилые театралы сравнивали его с тем, что видели раньше, а молодежь с интересом обсуждала костюмы. В кругах литературы и искусства, «равно как и на всех других фронтах», приветствовали их «второе рождение». «Побег на Луну» обрел славу и совершенно естественно, что вместе с ним на гребне волны оказалась и современная Чанъэ, Сяо Яньцю. Один известный генерал и каллиграф после просмотра «Побега на Луну» преисполнился такой гордости, что в энергичной возвышенной манере переделал, словно отчеканил, известное стихотворение маршала Е Цзяньина в такие строки:

Как на войне не терпит боязни атака,

Так и актер несгибаем, шлифуя свое мастерство,

В саду Лиюань [27] есть трудности, но, однако,

В упорной борьбе их всегда одолеть суждено.

Под этим он добавил каллиграфическую подпись: «Приложим все свои силы совместно с младшим товарищем Яньцю». Генерал пригласил Сяо Яньцю в свой дом, где, поделившись разбуженными воспоминаниями о прошлом, лично вручил ей в руки каллиграфический свиток.

Кто же мог предвидеть, что «младший товарищ Яньцю» собственноручно уничтожит свое будущее. Как позже заметил один старый актер, на самом деле вообще не следовало ставить эту пьесу. У спектаклей, как и у людей, есть своя судьба. «Побег на Луну» нес на себе слишком большой груз женской негативной энергии, подавить которую было бы под силу только активному мужскому персонажу из амплуа тунчуй хуалянь [28] . Тогда уж и главного героя Хоу И следовало воплощать в отрицательном амплуа хуалянь, сюйшэн [29] был здесь неуместен. Имело смысл даже обратиться в другую театральную труппу, чтобы позаимствовать актера в необходимом амплуа. Если бы они соблюли все нюансы, то в их коллективе не произошла бы такая трагедия и Сяо Яньцю никогда бы не совершила свой ужасный поступок.

В тот день, когда они приехали со спектаклем в танковую дивизию, стоял большой мороз. Ли Сюэфэнь попросилась выступить вместо Сяо Яньцю. По правде говоря, ее просьба выглядела вполне безобидно, в конце концов, она была запасной исполнительницей роли Чанъэ. Однако Сяо Яньцю не знала чувства меры, и после того, как состоялась премьера «Побега на Луну», она единолично захватила роль, не допуская никого в свои владения. У ее героини Чанъэ было большое количество арий, исполнение отличалось сложными элементами, но Сяо Яньцю обычно повторяла, что она «молодая», для нее это «не проблема», что «цинъи по сложности далеко до амплуа даомадань [30] », что для нее все это «по силам». По правде говоря, все уже давно заметили, что хмурая и тихая Сяо Яньцю оказалась ненасытной, желая безраздельно пользоваться благами. У этой девочки начало расти стремление к славе и деньгам, она все время думала о том, как ей обойти Ли Сюэфэнь. Но никто не знал, что сказать: стоило руководству обратиться к ней, как ее милое личико приобретало цвет свиной печенки. Сяо Яньцю оказалась жестокой, она могла на все решиться. Так что руководству ничего не оставалось, кроме как наставлять Ли Сюэфэнь и говорить, чтобы она «лучше направляла молодежь», «оказывала молодым больше поддержки». Итак, в тот раз у Ли Сюэфэнь имелась вполне объяснимая причина для исполнения роли Чанъэ. Она сказала, что когда играла в спектакле «Кукушкина гора», то часто ездила по воинским частям, и сегодня вечером многие из бойцов узнали в ней ее героиню Кэ Сян. Поскольку предполагалось, что в зале окажется ее зритель, то ее отсутствие в спектакле будет «разочарованием для бойцов».

Этим вечером Ли Сюэфэнь покорила всех солдат танковой дивизии. В облике Чанъэ они увидели отблеск Кэ Сян, с той лишь разницей, что знакомая им Кэ Сян носила восьмиугольную кепку, соломенные сандалии, пистолет и имела грозный воинственный вид, а сегодня они увидели свою Кэ Сян, облаченную в древнее платье. Мощный голос Ли Сюэфэнь отличался чистотой и размахом, свою мощь и полет он приобрел в результате более чем десятилетних тренировок, благодаря чему у Ли Сюэфэнь уже выработалась самобытная манера исполнения, так называемый стиль Ли. По этой причине, выступая на сцене, Ли Сюэфэнь успешно создала целый ряд выдающихся женских образов. В ее воплощениях зритель мог увидеть то женщин-бойцов, воодушевленно идущих на смерть, то отважных и дерзких женщин-ополченок, то гордых и устремленных девушек из числа образованной молодежи, то не уступающих мужчинам женщин-секретарей партийных ячеек. Этим вечером Ли Сюэфэнь в полной мере продемонстрировала свой сильный голос, все бойцы ей дружно рукоплескали, их сильные, слаженные аплодисменты напоминали строевой шаг во время смотровых парадов. А вот Сяо Яньцю осталась без внимания. Между тем к тому времени, как окончилась первая половина спектакля, Сяо Яньцю, накинув на плечи армейское пальто, уже находилась за кулисами, бесстрастно наблюдая за игрой Ли Сюэфэнь. Никто не заметил Сяо Яньцю, соответственно, никто не заметил ее недоброго взгляда. А роковое событие уже приблизилось вплотную, словно колпаком накрыв и Сяо Яньцю, и Ли Сюэфэнь. Спектакль «Побег на Луну» окончился. После пятого выхода на бис Ли Сюэфэнь наконец ушла за кулисы, ее переполняли эмоции, она просто светилась от счастья. Именно в этот миг Ли Сюэфэнь и столкнулась с Сяо Яньцю, лицом к лицу встретились лед и пламень. Увидев взгляд Сяо Яньцю, Ли Сюэфэнь поспешила его нейтрализовать. Взяв Сяо Яньцю за обе руки, она спросила:

– Яньцю, ты смотрела с самого начала?

– Да, – ответила та.

– Ну и как, сносно?

Сяо Яньцю не ответила. Пока они так общались, к ним подошла целая толпа народу, тотчас окружив их со всех сторон. Сбрасывая с себя армейское пальто, Ли Сюэфэнь, продолжала:

– Яньцю, я как раз хотела с тобой кое-что обсудить. Послушай, а что, если этот кусочек из арии нам исполнить вот так, тебе не кажется, что так будет получше? Вот послушай-ка.

Ли Сюэфэнь тут же сложила пальцы в виде цветка орхидеи и, подняв брови, пропела отрывок. Все артисты понимают, что их коллеги являются потенциальными противниками, это относится даже к мастерам-наставникам. «Уж лучше обучать второстепенному, чем существенному, а обучая существенному – не сообщать главного». Но Ли Сюэфэнь не следовала этой истине. Она одним махом выложила все нюансы своего пения перед Сяо Яньцю. Сяо Яньцю не проронила ни звука, глядя на Ли Сюэфэнь. Народ, окруживший женщин, молча смотрел на этих представительниц двух поколений актрис, выступавших в амплуа цинъи. Одна из них отличалась высоким нравом и художественным мастерством, в то время как другая, казалось, проявляла скромность и любознательность. Свидетелями этой трогательной сцены оказались очень многие. Однако уже в следующую секунду Сяо Яньцю изменилась в лице, явно выказывая свое пренебрежение. Это не скрылось от глаз присутствующих. Норов у этой девочки Яньцю был бунтарский, и ладно бы она держала его при себе, так нет же, ее возмущение читалось даже во взгляде. Но Ли Сюэфэнь ничего этого не заметила и, закончив петь, начала у нее допытываться:

– Ну, что, если спеть так? Все-таки мы изображаем труженицу из старого общества, наверное, показать ее так будет гораздо лучше.

Сяо Яньцю не спускала глаз с Ли Сюэфэнь, казалось, что она не может найтись с ответом. Наконец, перебив Ли Сюэфэнь, она с улыбкой сказала:

– Прекрасно, только сегодня ты забыла взять два предмета от своего костюма.

Услышав это, Ли Сюэфэнь, стушевавшись, ощупала свое платье, головной убор и поспешно спросила:

– А что я забыла?

Выдержав паузу, Сяо Яньцю сказала:

– Соломенные сандалии и пистолет.

Все просто опешили, как и Ли Сюэфэнь, они прекрасно поняли намек. У Яньцю отсутствовало всякое чувство такта, в душе ты думай что хочешь, но в словах-то следует быть сдержанным! Сяо Яньцю с легкой улыбкой наблюдала, как Ли Сюэфэнь постепенно начала терять свой вдохновенный пыл. Неожиданно та громко сказала:

– Ты посмотри на себя, ну какая из тебя Чанъэ?

Вздорная тварь, лиса-оборотень, дура набитая!

Приподнявшись на цыпочки, Ли Сюэфэнь распалялась все сильнее. А вот Сяо Яньцю несколько примолкла. Ее словно чем-то шарахнуло, ноздри ее нервно задвигались, глаза блеснули холодом. Как раз в это время появился кто-то из рабочего персонала с чашкой кипятка, который предназначался Ли Сюэфэнь для согрева рук. Тут Сяо Яньцю спонтанно перехватила глазурованную чашку и резко выплеснула ее содержимое прямо в лицо Ли Сюэфэнь.

За кулисами словно разворошили осиное гнездо. Сяо Яньцю осталась стоять как вкопанная на прежнем месте, наблюдая, как перед ней непрерывным потоком носятся люди, в ушах ее без конца звучал суетливый топот ног. Гул от беготни сначала удалился за пределы сцены в коридор, потом дальше, пока наконец его не заглушил шум машины вдали. В мгновение ока за кулисами все опустело, коридор казался совсем заброшенным и напоминал дорогу, ведущую к Луне. Простояв достаточно долго на своем месте, Сяо Яньцю побрела по пустынному коридору в гримерку. Там она остановилась перед зеркалом и испуганно уставилась на свое отражение. Только сейчас до Сяо Яньцю наконец дошло, что же она натворила. Растерянно глядя на свои руки, она плюхнулась на табуретку.

Уже не имело никакого значения, насколько горячей была вода в чашке. Характер инцидента всегда определяет степень осложнений. Директор труппы, который всей своей душой заботился о Сяо Яньцю, в шоке качал головой. Соединив вместе средний и указательный пальцы, он нацелил их на кончик носа Сяо Яньцю и без конца повторял:

– Да ты, ты, ты, ты-ы-ы!

От волнения он не мог подобрать слов, но выразил свои чувства фразой из спектакля:

– Негоже проявлять до крайностей бессовестный свой нрав, ведь слава омрачает душу, завидуя таланту, себя разрушишь!

– Я не такая.

– А какая?

– Не такая, – заливаясь слезами, оправдывалась Сяо Яньцю.

– А какая? – хлопнув по столу, отозвался директор.

– Я правда не такая.

Сяо Яньцю покинула сцену, главную исполнительницу роли Чанъэ отправили преподавать в театральное училище, в то время как запасная продолжала лежать в больнице. Итак, уже во второй раз «Побег на Луну» прекратил свое существование. Как говорится, «уничтожит иней первые росточки, а на сливе град поставит свои точки». Этому спектаклю не везло так не везло.

2

Кто же мог подумать, что «Побег на Луну» встретит своего покровителя.

Стартовый капитал наконец поступил на счет. Все эти дни ожидания Бинчжан ходил озабоченный. Ведь до тех пор, пока директор табачной фабрики не переслал деньги, «Побег на Луну» выглядел не реальнее, чем лунное отражение в воде. По правде говоря, ждать Бинчжану пришлось всего каких-то одиннадцать дней, но для него они показались вечностью. Пока дожидался прихода денег, он обнаружил, что они могут рассматриваться не только как определенная сумма, но и как протяженность во времени. В наши дни с деньгами происходит что-то все более странное.

Однако Бинчжан не представлял, насколько серьезное сопротивление он встретит для возвращения Сяо Яньцю на сцену. Во время планерки вопрос о Сяо Яньцю стал камнем преткновения. Бинчжан, поигрывая шариковой ручкой, выслушал всех присутствующих, после чего отшвырнул ручку на стол и откинулся на спинку стула. Улыбнувшись, он заговорил:

– Может, вам лучше пойти на уступку, ведь человека интересует именно Сяо Яньцю. В наши дни уступить за деньги совсем не постыдно.

В зале заседания повисло молчание. Никто не поддерживал разговор. И хотя это можно было расценивать как протест, но пространство для компромисса определенно увеличилось. Хорошо еще, что Ли Сюэфэнь ушла из театра и открыла свой ресторан, в противном случае Бинчжан сейчас просто бы не вынес ее торжественного манерного голоса. Все продолжали хранить молчание, никто не высказывался ни за ни против. Но иногда молчание – это знак согласия. Поэтому Бинчжан решил воспользоваться ситуацией и как-то очень неясно произнес:

– Ну тогда, я думаю, так и поступим.

Однако тут же возник вопрос, кого можно привлечь на запасную роль. Если предложить ее популярной актрисе, то это и само по себе позорно, а тут еще в запасные к Сяо Яньцю. Хорошую идею предложил старина Гао, который выступил за то, чтобы Сяо Яньцю сама выбрала кандидатуру из числа студенток. Таким образом, если у Сяо Яньцю снова проявятся чувство зависти, жажда славы и одержимость личной выгодой, то, по крайней мере, из ее собратьев никто не пострадает. Все согласились. Однако одна фраза, произнесенная Гао, лишила спокойствия Бинчжана. А сказал он следующее:

– Мне кажется, что все это пустые разговоры, уже двадцать лет минуло, да и Сяо Яньцю уже сорок стукнуло. Потянет ли ее голос эту роль? Мне думается, навряд ли.

Цяо Бинчжан почувствовал, что со своей стороны он действительно допустил оплошность. Как ему самому не пришло это в голову? Как-никак двадцать лет. А за два десятка даже самая хорошая сталь заржавеет. Бинчжан незаметно вздохнул. Казалось, что собрание длилось бесконечно, обсуждение проблем, связанных с Сяо Яньцю, заняло практически два часа. Между тем о подготовке спектакля еще не говорили, пока просто вспоминали прошлое. Когда денег не было, о них мечтали, а как только они появились, то никто не знал, как их потратить. Ведь деньги – это не только протяженность во времени, у них есть и свой исторический облик. Какими странными стали деньги в наши дни.

Бинчжан решил пригласить Сяо Яньцю на прослушивание, это было необходимо. Ведь если что не так, то, сколько бы денег им ни дали, все они будут выброшены на ветер. Сяо Яньцю явилась в точно указанное время. Только она присела, как Бинчжан решил, что снова допустил промашку. В пустынном зале для заседаний находились только они двое, Бинчжан оказался по одну сторону стола, а Сяо Яньцю – по другую, их разделял длиннющий овальный стол, что выглядело несколько официозно. Сяо Яньцю раздобрела, однако от нее по-прежнему, как от кондиционера, который работал только на охлаждение, веяло прохладой. Для начала Бинчжан решил просто поговорить с ней о спектакле «Побег на Луну», но поскольку разговор на эту тему для Сяо Янцю был болезненным, то Бинчжан все больше терялся, не зная, с чего же ему начать.

Бинчжан несколько побаивался Сяо Яньцю. Строго говоря, он был на целое поколение старше Сяо Яньцю, однако она прославилась на все театральное училище своим вспыльчивым нравом. Эта девушка, обычно такая нежная, совершенно покорная и покладистая, чем-то походила на воду. Если вы по неосторожности могли обидеть ее, то она в мгновение ока превращалась в ледышку, которая, сверкая холодным блеском, по глупости в порыве разбивалась о вас. Сотрудники столовой, работавшие в театральном училище, говорили: «Если уж употреблять масло, так лучше салатное, если уж выбирать собеседника, так только не Сяо Яньцю». Не зная, с чего же ему начать разговор, Бинчжан решил подобраться к главному кружным путем. Какое-то время они поговорили о ее жизни в целом, потом затронули тему преподавания и студентов, наконец поболтали о погоде. Создавалось впечатление, что разговор не клеится. Через какое-то время Сяо Яньцю не выдержала:

– Зачем вы меня все-таки пригласили?

Бинчжан замолчал, в душе храня волнение, он как бы между прочим попросил:

– Спой-ка что-нибудь.

Сяо Яньцю посмотрела на Бинчжана, положила свои руки полукругом на стол, не выказывая при этом сиюминутной покорности. Вдруг она вроде как с безразличием спросила:

– Что именно? «Вознесение» в напеве сипи [31] или «Лунные чертоги» в напеве эрхуан? [32]

«Вознесение» и «Лунные чертоги» – известные арии из пьесы «Побег на Луну». И то, что сейчас Сяо Яньцю, для которой «Побег на Луну» обернулся двадцатью годами забвения, по собственной инициативе выбрала именно эту пьесу, бесспорно являлось провокацией, подготовкой к бою. Бинчжан инстинктивно распрямился в ожидании ожесточенного спора. Но поскольку в его руках находился козырь, то он не слишком беспокоился. Он попросил исполнить ее отрывок в напеве эрхуан. Сяо Яньцю поднялась с места, отошла в сторону, оправила со всех сторон полы пиджака и, устремив свой взгляд за окно, в мгновение ока преобразилась. Начав совершать характерные движения руками и глазами, она вдруг неожиданно вошла в образ. Ее голос звучал многообещающе. Бинчжан еще даже не успел удивиться, как его сердце захлестнула волна восторга. Перед ним стояла алчная и в то же время полная раскаяния Чанъэ. Бинчжан закрыл глаза и, засунув руку в правый карман брюк, самыми кончиками пальцев начал медленно отстукивать ритм: один удар плюс пауза на три счета, и так снова и снова.

Сяо Яньцю на одном дыхании пела целых пятнадцать минут, Бинчжан открыл глаза, прищурился и внимательнейшим образом стал изучать эту стоявшую перед ним женщину. Исполненная ею ария была наисложнейшей, выбранный отрывок в напеве эрхуан охватывал целую серию темпов для пения: спокойный темп маньбань [33] перетекал в юаньбань [34] , которому на смену приходил люшуй [35] , его, в свою очередь, сменял иянский напев [36] . У нее был очень богатый вокальный диапазон, и то, что она осилила такую длинную арию после двадцатилетнего перерыва, могло означать только одно – все это время она продолжала развивать свой голос. Бинчжан съежился на стуле и не шевелился. Он потихоньку горестно вздохнул. Двадцать лет, целых двадцать лет. На Бинчжана разом нахлынули чувства, он обратился к Сяо Яньцю:

– Чего ты добиваешься?

– Чего я еще могу добиваться?

– Все-таки двадцать лет – это не так-то просто.

– Я не добивалась. – Сяо Яньцю наконец поняла, что имел в виду Бинчжан, и, вскинув голову, добавила: – Просто я и есть Чанъэ.

Покинув офис Бинчжана, Сяо Яньцю чувствовала себя будто во сне. То был октябрьский день, ветреный и солнечный, как весной. И чувствовалось в этом ветре и солнце какое-то очарование, какое-то волнение, и все это Сяо Яньцю словно чудилось, окутывая ее неясным туманом. Она шла по дороге, наступая на собственную тень. Потом она остановилась и рассеянно посмотрела по сторонам. Наконец, опустив голову, Сяо Яньцю отрешенно уставилась на тень. Время стояло послеполуденное, отчего ее тень выглядела совсем короткой, толстой и походила на карлика. Сяо Яньцю внимательно изучала ее: расплывшаяся до предела и до безобразия неуклюжая, она напоминала какую-то бесформенную лужу. Сяо Яньцю сделала вперед несколько больших шагов, и тень, похожая на огромную жабу, переместилась на такое же расстояние. И тут она собралась с мыслями, и до нее дошло, что тень на земле – это не что иное, как она сама, а ее тело – это приложение к тени. Таков уж есть человек, что обычно именно наедине с собой он открывает в себе что-то новое и познает свою природу. Взгляд Сяо Яньцю стал еще более отсутствующим, полный горести и отчаяния, он уподобился октябрьскому ветру, дующему не понять откуда и куда.

Сяо Яньцю приняла категоричное решение сесть на диету, причем немедленно.

Когда в жизни наступает поворотный момент, женщинам свойственно начинать все с нуля, и первым шагом на этом пути является похудание. Сяо Яньцю поймала красную «дайхацу» и прямиком направилась в Народную клинику. Для нее это было тягостное место. Вот уже столько лет, даже когда у нее были очень серьезные проблемы с почками, Сяо Яньцю ни разу не обращалась в эту клинику. Ведь именно здесь ее судьба полностью поменялась, говоря другими словами, именно здесь ей разбили сердце. На следующий день, после того как Ли Сюэфэнь попала в больницу, Сяо Яньцю под давлением директора труппы пришла навестить пострадавшую. Ли Сюэфэнь, оказавшись на больничной койке, сказала, что, только если Сяо Яньцю ее уважит и сама придет с повинной, она подумает, простить ее или нет. Директор желал во что бы то ни стало удержать Сяо Яньцю, это было известно каждому среди артистов. Он собственноручно написал для Сяо Яньцю бумагу с самокритикой, чтобы она вслух зачитала ее перед Ли Сюэфэнь. Понятное дело, что дальнейший разговор о ее пребывании в труппе можно было вести только после того, как она хорошо разыграет перед Ли Сюэфэнь это представление. Предварительно прочитав бумагу, Сяо Яньцю свернула ее и рассердилась. А когда она сердилась, то становилась еще глупее. Она изо всех сил начала оправдываться:

– Я не завидовала ей, я не хотела ей навредить.

Директор пристально смотрел на Сяо Яньцю – даже при создавшихся обстоятельствах это дитя продолжало возмущаться. Его глаза налились кровью, он уже готов был дать ей пощечину, но все-таки сдержался и, опустив руку, громко сказал:

– Я семь лет отсидел за решеткой, не хотелось бы мне навещать там тебя!

Сяо Яньцю посмотрела вслед уходящему директору, его силуэт словно отрезвил ее, подсказав, что над нею навис злой рок.

Она все же явилась в больницу. Ли Сюэфэнь лежала на койке, ее лицо было накрыто длинной марлей. В палате находилось и руководство театральной труппы, и все, кто вообще имел отношение к спектаклю «Побег на Луну». Скрестив руки на животе, Сяо Яньцю подошла к Ли Сюэфэнь и встала перед ее кроватью, опустив веки. Глядя вниз на свои ноги, она начала виниться. Она недобрым словом помянула всех своих предков, смешав их с дерьмом. Когда Сяо Яньцю закончила себя ругать, в палате повисло молчание, только разок кашлянула накрытая марлей Ли Сюэфэнь. Атмосфера стояла угнетающая. Никто не знал, что лучше сказать в такой ситуации. Вплоть до настоящего момента Ли Сюэфэнь не заявляла в полицию на Сяо Яньцю, что свидетельствовало о том, что она ее простила. Сяо Яньцю было сложно справиться с давлением окружающих, со слезами на глазах она оглядывалась по сторонам, ища поддержки. Директор, что стоял у двери палаты, выжидающе уставился на нее. Сяо Яньцю некуда было отступать, она медленно вытащила из кармана заготовленную бумагу с самокритикой и, демонстративно развернув ее, стала читать. Читала она, точно отбивала слова на печатной машинке, они так и отскакивали в пространство. Когда же она дочитала заготовку, присутствующие с облегчением вздохнули. Содержание бумаги демонстрировало абсолютное раскаяние в случившемся. Ли Сюэфэнь сняла с лица марлю, на нем виднелось большое багровое пятно, покрытое слоем блестящей мази. Ли Сюэфэнь приняла бумагу, потом взяла за руку Сяо Яньцю и, улыбнувшись, сказала:

– Яньцю, ты еще молодая, какими бы великими ни были твои устремления, постарайся больше так не делать.

Сяо Яньцю увидела улыбку Ли Сюэфэнь, но неотчетливо, потому что та снова накрыла лицо. Для Сяо Яньцю это улыбка была что стакан воды, который выплеснули на пламя ее внутреннего протеста, окончательно погасив его.

Когда Сяо Яньцю вышла из палаты, все вокруг было залито солнечным светом. Дойдя до лестничной площадки, она остановилась у перил и оглянулась назад. В этот момент она увидела директора, он вздохнул, словно сбросив тяжкое бремя, и кивнул ей в знак одобрения. Сяо Яньцю все смотрела на него, потом вдруг тоже улыбнулась, она не могла сдержать эмоций. Смех вырывался из нее порциями, вздергивая плечи, обычно такая манера дико хохотать характерна для исполнителей, выступающих в амплуа сюйшэна или хуаляня. Такое необычное поведение Сяо Яньцю привлекло внимание, поэтому, высунув головы из палаты, все уставились на нее. Сяо Яньцю понимала, как глупо выглядит этот ее смех, на мягких ногах она вдруг оступилась с краешка ступеньки и упала, да так, что с четвертого этажа скатилась до следующего пролета. Все поспешили за ней вниз. Лежа на покрытом плиткой полу, Сяо Яньцю услышала, как директор без конца всем повторял:

– Она все-таки хорошая, она все прекрасно осознала.

И вот прошло целых двадцать лет. Сяо Яньцю записалась на прием к эндокринологу, ей выписали лекарства, после чего она специально вышла через внутренний двор. Двадцать лет. Вглядевшись в даль, она увидела лечебный корпус, около которого сновали люди. Само здание выглядело несколько иначе, на нем появилась облицовка в виде мозаики, однако кровля, окна и терраса остались прежними, поэтому создавалось впечатление, что ничего не поменялось. Пока Сяо Яньцю так стояла, ей пришла в голову мысль о том, что жизненный путь не укладывается в привычную схему: он не только устремлен в будущее, бывает, что он возвращается в прошлое. По крайней мере, в рамках ее ситуации.

Домой Сяо Яньцю вернулась позже обычного почти на целый час, дочь уже расположилась за кухонным столом, пыхтя над домашним заданием. Когда Сяо Яньцю открыла дверь в комнату, муж, сидя на диване, смотрел телевизор, на экране было только изображение, звук отсутствовал.

Сяо Яньцю с пакетиком лекарств, приобретенных в клинике, лениво прислонилась к косяку и устало поглядела на мужа. Тот уловил перемены в настроении жены и поспешно подошел к ней. Сяо Яньцю передала ему пакетик и направилась в спальню. Зайдя внутрь, она закрыла за собой дверь. Муж перевел взгляд с Сяо Яньцю на содержимое пакета, вытащил коробочку и подозрительно оглядел со всех сторон. Все надписи были на иностранном языке и выглядели полной абракадаброй, это только накалило положение дел. В коробке из-под лекарства он потенциально углядел большую беду, поэтому стремительно направился в спальню. Только он вошел в комнату, как к нему в объятия кинулась Сяо Яньцю; обхватив его за шею, она с силой прижала мужа к себе. Они стояли, плотно соприкасаясь телами и дыша в унисон. Он чувствовал ее напор, она сдерживалась что есть мочи, видимо, это был какой-то сокрушительный удар. Пакет с лекарствами выпал из его рук, над ними и впрямь нависло что-то ужасное. Муж попятился, раздался громкий стук, то с силой захлопнулась дверь в спальню. Пока он продолжал обнимать жену, в его мозгу проносились мысли одна страшнее другой. Наконец Сяо Яньцю разомкнула свои уста и, заплакав, сказала:

– Мяньгуа, я возвращаюсь на сцену.

Мяньгуа, словно не расслышав, обхватил голову Сяо Яньцю и внимательно посмотрел на нее, не веря в неожиданно свалившееся на него счастье. Сяо Яньцю повторила:

– Я снова могу играть на сцене.

Не выпуская ее из своих рук, Мяньгуа резко отстранился, он все еще не оправился от испуга и выпалил первое, что пришло в голову:

– Ну ты даешь! Я уж не знал, что и подумать!

Сяо Яньцю несколько смутилась и мельком взглянула на Мяньгуа. Она рассмеялась, хотя слезы капали из ее глаз, и сама себе сказала: «Сколько же я выстрадала».

Мяньгуа потянул на себя дверь, собираясь пойти разогреть для жены ужин, и вдруг обнаружил застенчиво стоящую на пороге дочку. Мяньгуа, который весь размяк от счастья, что избежал придуманных им же самим ужасов, тотчас сделался нарочито грубым и резко сказал:

– А ну марш делать уроки!

Сяо Яньцю притянула мужа поближе и одновременно поманила к себе дочь. Усадив ее рядом, она внимательно посмотрела на нее. Дочь выросла совершенно непохожей на нее, своей крупной костью и угловатостью она внешне походила на отца. Однако сегодня Сяо Яньцю показалось, что ее дочь особо привлекательна, и если внимательно присмотреться, то можно увидеть, как они с ней похожи, разве что дочь просто чуть крупнее. Мяньгуа снова засобирался на кухню, но Сяо Яньцю его остановила:

– Ничего не готовь, мне нужно худеть.

Мяньгуа встал в дверях спальни и, не понимая, спросил:

– А с чего ты решила, что ты толстая? Когда я тебе такое говорил?

Сяо Яньцю положила ладонь на макушку дочери и сказала:

– Тебе-то без разницы, а вот зрители не признают Чанъэ в толстой тетке.

Счастливые супруги не могли дождаться, когда отправят дочь в постель. Удостоверившись, что ребенок уснул, они отправились к себе для торжественного совершения обряда. Эта ночь была умиротворяющей, точно вода, и потрясающей одновременно, она стала настоящим сюрпризом для Мяньгуа, и он лез из кожи вон, чтобы все было на высшем уровне.

Мяньгуа работал в дорожной полиции, в свое время отслужил в армии, отличался крепким телосложением, но был тугодумом. Что касалось супружеских планов, то его самой большой мечтой было найти себе жену из разряда работниц госпредприятий. Он даже во сне не мог себе представить, что его супругой может стать известная красавица Чанъэ. Это и впрямь напоминало сон.

Женитьба Мяньгуа обустраивалась согласно старым традициям, в ней не было даже намека на современные нововведения. Их знакомство состоялось через посредника в парке под ивой. После этого последовал короткий период «романа», и через некоторое время они уже стали делить одни супружеские покои.

В то время Сяо Яньцю ни дать ни взять напоминала Снежную королеву. Прогуливаясь по обсыпанным галькой дорожкам парка, она отличалась от обычных прохожих, гораздо больше она походила на лунатика или привидение. Однако бывает, что это может добавить женской природе привлекательности. Если же речь идет о молоденьких и хорошеньких девушках, то их очаровательная отрешенность, помимо того, что создает миловидную наружность, дополняет женский облик особой аурой, которая вызывает трепет и любовь. Когда Мяньгуа впервые увидел Сяо Яньцю, руки его похолодели, а сердце обомлело. От всего ее облика веяло холодом, точно от ледышки или стекла. На какое-то мгновение Мяньгуа устыдился, насколько он ей не соответствовал. В душе он даже обиделся на посредника, потому как понимал, что он совсем не пара для такой красавицы. Практически не дыша, Мяньгуа отправился сопровождать Сяо Яньцю по галечным дорожкам парка, она молчала, а он тем более не осмеливался заговорить. В самые первые дни их «романа» Мяньгуа чувствовал не влюбленность, а страдания. Но эти страдания доставляли ему какую-то труднообъяснимую сладость. Сяо Яньцю была вся такая трепетная, неземная, с призрачным блуждающим взглядом. Поначалу Мяньгуа полагал, что он противен Сяо Яньцю, но нет. Когда бы он ни назначал ей свидание, Сяо Яньцю с изможденным видом всегда приходила вовремя. Мяньгуа совершенно не догадывался, что таилось в уме Сяо Яньцю, а она тогда была одержима лишь одной мыслью – выйти замуж, и чем быстрее, тем лучше. Однако с Сяо Яньцю было затруднительно крутить «роман». Она не разговаривала, а только и знала, что просто прогуливалась вместе с Мяньгуа. Тот же рядом с ней чувствовал себя полным ничтожеством без капли воображения. Раз за разом он приглашал Сяо Яньцю на прогулку в тот парк, будто, коли уж они в нем познакомились, их «роман» мог да и должен был развиваться именно там. Сяо Яньцю никогда ничего не волновало, кроме собственных планов, поэтому она ходила за Мяньгуа, словно тень. Как он, так и она, куда он, туда и она. По правде говоря, сам Мяньгуа тоже сначала не знал, куда именно идти, но раз уж в первый раз он определился с маршрутом, то во второй посчитал естественным пойти точно так же, решив действовать по аналогии. Поэтому каждый раз они шли по одной и той же дорожке, в одном и том же направлении, доходили до одного и того же поворота, отдыхали на одном и том же месте, а когда прогулка заканчивалась, то там же, где и всегда, прощались. При этом Мяньгуа повторял одни и те же слова, договариваясь о следующем свидании. Все изменил один несчастный случай. В тот день Сяо Яньцю, прогуливаясь на каблуках по галечной дорожке, неожиданно подвернула ногу и, вскрикнув, упала. До этого она шла и, повернув голову, наблюдала за луной. Ее каблучок наверняка попал на какую-то неровность, нога тут же подвернулась, и Сяо Яньцю оказалась на земле. Мяньгуа так перепугался, что стал бледнее, чем луна. От природы он отличался медлительностью и был из тех, кого не расшевелил бы даже огонь на голове. Мяньгуа не знал, что делать, в суете он еще больше растерялся. В полном смятении он доставил Сяо Яньцю в больницу, потом в таком же смятении проводил до дома. Лодыжка Сяо Яньцю распухла, посинела, на локте виднелась ссадина от падения.

Саму Сяо Яньцю ничуть не волновала полученная травма. Было такое ощущение, что пострадал кто-то другой, а она оказалась просто сторонним наблюдателем, который случайно стал свидетелем происшествия. Ее отстраненный вид заставлял поверить в то, что, даже если бы ей отрубили голову и положили на стол, она бы и тогда оставалась спокойной, продолжая неторопливо моргать глазами.

Кому было больно, так это Мяньгуа. Он просто страдал от боли. Мяньгуа смотрел на лодыжку Сяо Яньцю, не осмеливаясь заглянуть ей в глаза. Один раз он все-таки сделал это, но тут же отвел взгляд.

– Еще болит? – чуть слышно спросил он, но Сяо Яньцю его услышала.

И все-таки правильнее было сравнивать ее не со стеклом, а со льдом, с куском льда. Она и дальше могла бы пребывать недвижимой в своем заснеженном царстве, да только самым тяжелым испытанием для нее было тепло. Даже малейшей капельки тепла, спрятанной в ладони, было достаточно, чтобы лед повсеместно дал трещины и в конце концов растаял. Мяньгуа, находясь в ступоре, продолжал убиваться:

– Нам лучше расстаться, ведь это я довел тебя до такого состояния.

Сяо Яньцю холодно посмотрела на Мяньгуа, который так огульно винил во всем себя. Однако такое его поведение свидетельствовало о его бережном отношении к женщине. Это тотчас вызвало неожиданный всплеск душевного волнения у Сяо Яньцю, чувства заклокотали и горьким потоком хлынули наружу. Твердый кусок льда стал давать трещины и стремительно растаял. И этот поток уже было не сдержать, он оказался бесконтрольным и необратимым. Сяо Яньцю схватила за руку Мяньгуа, хотела обратиться к нему, но не смогла, потому как ее душили рыдания. Она плакала навзрыд, громко и звучно, совершенно не заботясь о своей репутации. От испуга Мяньгуа хотел сбежать, но не мог. Сяо Яньцю вцепилась в него мертвой хваткой, так что путь к бегству был отрезан.

Ни Сяо Яньцю, ни Мяньгуа не осознали, насколько был значим для них этот плач. Ведь порой оказывается так, что кому женщина плачется, для того она и рождена.

Преподавательница театрального училища Сяо Яньцю быстренько выдала себя замуж. Она нашла свое место в этом океане жизни, в котором Мяньгуа стал ее единственной деревянной лодочкой. По мнению Сяо Яньцю, их брак был заключен раз и навсегда. Мяньгуа ее всем удовлетворял, он являлся классическим примером семьянина: заботливого, надежного, чуткого, терпеливого, который почти не думал о себе. О каком еще человеке могла мечтать Сяо Яньцю? Наверняка именно о таком мужчине для жизни. Единственным недостатком Мяньгуа можно было считать некоторую ненасытность в постели, в этом смысле он походил на голодного ребенка, который не покидает стол, пока не наестся до отвала. С другой стороны, какой же это недостаток? Просто Сяо Яньцю не видела особого смысла в этих моментах близости, которые всего-то были набором из нескольких движений. И с чего это Мяньгуа так заводился, казалось, что каждый раз он мучился и изводил себя до предела. Однако Мяньгуа просто обожал свою жену; однажды после интимной близости он, впав в оцепенение, сказал:

– Если бы у нас не было дочери, ты была бы для меня дочерью.

Эту нелепую фразу Сяо Яньцю обдумывала больше недели. И хотя ей не слишком нравилось заниматься любовью, иногда она вспоминала об этом с удовольствием.

Этим вечером именно Сяо Яньцю отправила дочь спать. По тому, как подрагивали ресницы жены, Мяньгуа догадался, что их ждет многообещающая ночь. За многие годы супружества именно Мяньгуа всегда склонял Сяо Яньцю к близости, именно он докучал ей бесстыдной надоедливостью, а происходящее сегодня было впервые. Проверяя, заснула ли дочь, Сяо Яньцю встала у кровати и тихонько позвала ее, никакой реакции не последовало. Мяньгуа в приподнятом настроении ожидал жену в комнате, наворачивая круги и потирая ладони. Наконец Сяо Яньцю возвратилась в спальню, молча разделась и скользнула под одеяло. Потом она высунула одну руку, пальцы ее зависли в воздухе, и она обратилась к Мяньгуа:

– Мяньгуа, иди ко мне.

Этой ночью Сяо Яньцю практически уподобилась распущенной девке. Проявляя активность и старание, она даже пыталась говорить что-то приятное. Она была похожа на банан с лопнувшей шкуркой, который, трепыхаясь, раскачивался из стороны в сторону в разгар летнего урагана. Находясь на пределе, Сяо Яньцю не умолкла, боясь закричать в полный голос, от ее речей било током. С трудом переводя дух, она прильнула к уху Мяньгуа и с мольбою начала повторять:

– Мяньгуа, я сейчас закричу, я на грани, Мяньгуа.

Сяо Яньцю словно подменили, она стала совсем другой, это был признак начала светлой полосы в их жизни. Мяньгуа ликовал, сердце его трепетало от волнения, он был просто вне себя от радости. Он как будто сошел с ума, а Сяо Яньцю тем более.

3

Бинчжан подсчитал полученные деньги и решил взять из средств стартового капитала какую-то часть, чтобы устроить банкет в честь директора табачной фабрики. Чтобы провести все на должном уровне, траты предстояли немалые, но, с другой стороны, вполне возможно, что эти траты потом и компенсирует табачная фабрика. Сейчас же его первоочередной задачей было сделать приятное директору. Будет хорошо ему – будет хорошо им.

Если раньше главным образом нужно было доставлять удовольствие только своему руководству, то ныне этого было недостаточно. Управляя театральной труппой, нужно одной рукой ублажать руководство, а другой – спонсора, только так можно убить двух зайцев. Так что, приглашая на банкет директора, следует зазвать и шишек из руководства, не помешают и несколько корреспондентов, тогда новому делу будет задан правильный тон. Чем больше придет народу, тем оживленнее будет. Как говорится, лишь бы приправа в горшке была хорошей, тогда вместо мяса и овощи сгодятся. Это для совершения революции гостей не созывают, что верно. А Бинчжан и не задумывал вершить революцию, он просто занимался своим делом, что имело прямое отношение к организации банкета.

Директор табачной фабрики оказался на этом банкете в центре внимания. Такие люди от природы привыкли быть в центре. На протяжении целого вечера Бинчжан, улыбаясь, услужливо составлял ему компанию. Несколько раз, когда ему было уже совсем невмоготу растягивать рот в улыбке, Бинчжан выходил вроде как в туалет, где делал передышку. Там он ладонями разминал себе скулы, чтобы его улыбка не выглядела чересчур застывшей и фальшивой. Торговцы не только уличают поддельные товары, но и подобные улыбки и эмоции. А это уже дело нешуточное.

Бинчжан полагал, что, как только на счет будет перечислен стартовый капитал, он сможет вздохнуть спокойнее. Не тут-то было. Напряжение и беспокойство овладели им с еще большей силой. Долгие годы их коллектив не мог ставить новые пьесы, они выступали лишь по заказу и практически полностью обанкротились. Ведь театральная труппа – это не ассоциация деятелей искусства, не союз писателей, где народ в летах может позволить себе сидеть дома, делать каллиграфические надписи, рисовать нехитрые картины или, на худой конец, пописывать критические заметки в газеты, в любом случае финансовый источник у них всегда под рукой. Одним словом, этим гражданам с годами зарабатывать становится все легче. Другое дело – артисты театральной труппы. Каким бы хорошим ни был актер, в одиночку сидя дома, ему спектакль не поставить. Конечно же, в качестве исключения, когда нужно решить вопрос с жильем и получением звания, выдающийся актер в единственном лице способен выступить сразу в роли пяти разных амплуа, как то: шэн, дань, цзин, мо и чоу [37] . Но в конечном счете ремесло театральных актеров совершенно отличается от других видов деятельности. Что бы им ни приходилось вытворять на сцене, касалось ли это их актерского или музыкального мастерства, звания артиста они добивались своим собственным горбом через пот и кровь, так что к окончанию карьеры были выжаты, как лимон и уже просто рассыпались, как развалины. Плесни на такой песок таз воды, так не только мокрого следа не увидишь – звука не услышишь. Не имея возможности заработать даже жалкие гроши и растратив все, что было, ветераны старой гвардии готовы были вступить в бой, работая за двоих. Бинчжан, что называется, истосковался по деньгам. Сейчас он чувствовал себя не только руководителем театральной труппы, но практически предпринимателем и ждал получения всей суммы. Бинчжану вспомнилось высказывание, которое он услышал еще в годы своей учебы, это было известное изречение одного лидера: «Новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят» [38] . Точно сказано. Капитал – это кровавый поток, а грязным ли он окажется, покажет время. Театральные труппы ждали капли этой крови, чтобы потом благодаря ей продвигать свое дело все дальше и дальше до уровня расширенного воспроизводства. И действовать тут нужно быстро. Бинчжан жаждал, чтобы «Побег на Луну» как можно быстрее оказался на сцене. И чем длиннее были ночи, тем больше он грезил. Деньги, деньги.

Кульминацией банкета стало знакомство директора табачной фабрики с Сяо Яньцю, другими словами, весь вечер от начала до конца представлял собой сплошную кульминацию. До того как началось застолье, Бинчжан, преисполненный торжественности, подвел Сяо Яньцю к директору и в такой же манере представил ее. Для директора эта встреча носила протокольный характер и приравнивалась к разряду развлекательных мероприятий, а вот для Сяо Яньцю она имела судьбоносное значение. Ведь от этой встречи целиком зависело, как сложится вторая половина ее жизни. Однако, получив приглашение на банкет, Сяо Яньцю не обрадовалась, ее, напротив, обуял страх, ей сразу же вспомнилась Лю Жобин – преподавательница Ли Сюэфэнь, которая являлась представительницей предыдущего поколения актрис в амплуа цинъи. Лю Жобин считалась самой известной и красивой актрисой, выступавшей в пятидесятые годы, но когда началась культурная революция, она первая из знаменитостей попала под удар. В их театральной труппе из уст в уста передавалась история об одном инциденте перед ее смертью. Шел тысяча девятьсот семьдесят первый год, один заядлый театрал, дослужившийся до заместителя командующего военного корпуса, узнал о падении своего кумира и попросил солдат проникнуть в подвальное помещение театра, откуда они вызволили Лю Жобин. Лю Жобин выглядела настолько жутко, что была похожа скорее на привидение. Все ее штаны были облеплены пятнами от засохших испражнений и крови. Заместитель командующего мельком взглянул на нее издалека, после чего сразу забрался в свой военный джип. А перед тем как сесть в машину, он произнес незабываемую фразу: «Не хочется мне пачкаться ради того, чтобы переспать со знаменитостью». Сжимая в руках приглашение от Бинчжана, Сяо Яньцю ни к селу ни к городу вспомнила Лю Жобин. Она сидела перед большим зеркалом в салоне красоты, и, пусть поход сюда стоил ей половину месячной зарплаты, Сяо Яньцю решила привести себя в порядок по полной программе. Пальцы мастера действовали очень мягко, но ей было больно. Сяо Яньцю казалось, что она находится не в салоне красоты, а в какой-то камере пыток. Если мужчины предпочитают бороться с мужчинами, то женщины всю свою жизнь борются сами с собой.

В присутствии Сяо Яньцю директор табачной фабрики не выглядел высокомерным, а, напротив, казался даже довольно скромным и учтивым. К Сяо Яньцю он обращался не иначе как «уважаемая». Почтительно приглашая ее занять место, он без устали делал соответствующий знак рукой. Директор не баловал своим вниманием руководителя управления культуры, но искусство и артистов он уважал. Сяо Яньцю практически силой усадили на почетное место. Слева от нее оказался руководитель управления культуры, справа – директор табачной фабрики, а напротив – директор собственной труппы, и от всех зависела ее собственная судьба, отчего она, естественно, чувствовала себя несколько скованно. Сяо Яньцю как раз сидела на диете, поэтому ела мало, было видно, что она немного стесняется, в ней не было ни капли от манер и игры ведущей актрисы, которые наблюдались двадцать лет назад. К счастью, директор фабрики не требовал от нее поддерживать разговор. Он говорил один. Жестикулируя, он выдержанно и в то же время с воодушевлением начал вспоминать о прошлом. Он рассказал, что всю свою жизнь был поклонником Сяо Яньцю и двадцать лет назад являлся ее настоящим фанатом. Сяо Яньцю вежливо улыбалась в ответ, постоянно заправляя за ухо прядь волос, что выдавало ее скромность и смущение. Между тем директор припомнил многие из гастролей спектакля «Побег на Луну». Тогда он еще жил в деревне, был молодым и, чтобы не скучать без дела, с утра до вечера преследовал по пятам их труппу, объездив с ними вдоль и поперек всю провинцию. Он даже вспомнил одну интересную деталь: как-то раз, когда Сяо Яньцю простудилась, она неожиданно кашлянула прямо на сцене во время третьего акта, и зрители ее не только не освистали, но и наградили громкими аплодисментами. Когда директор дошел в своем рассказе до этого момента, за столом стало совсем тихо. Тогда директор повернул голову и, глядя на Сяо Яньцю, закончил:

– Среди тех благодарных зрителей был и я.

В ответ на это за столом послышался смех и раздались рукоплескания. Директор тоже хлопнул несколько раз, радостно и вдохновляюще, его аплодисменты ознаменовали мост между прошлым и будущим, установление теплых отношений с новыми друзьями, а также совместную радость по этому поводу. Все присутствующие осушили свои бокалы.

Директор продолжал разглагольствовать. Настроен он был весьма открыто и судачил о всякой всячине. Поговорил и о международной обстановке, и о ВТО, и о Косово, и о Чечне, и о Гонконге, и о Макао, и о политике реформ и открытости, и о трудностях дальнейшего пути развития. Он также затронул тему коммерциализации и индустриализации китайского национального театра, поговорил о китайской драме и предпочтениях простых людей. Говорил он очень гладко, так что все присутствующие с важным видом пережевывали информацию и кивали в знак согласия. Создавалось ощущение, что все эти проблемы их всегда очень волновали, являясь насущной необходимостью и предметом первостепенной важности. Словно они не раз мучились в бесполезных попытках разрешить эти проблемы. И, о чудо, все прояснилось, горизонт разгладился. Все ответы найдены, наступило прозрение, появился выход. Все снова подняли бокалы, на этот раз одним залпом выпив за человечество, страну и будущее китайского театра.

Бинчжан не сводил глаз с директора. С момента их знакомства он постоянно испытывал к директору признательность, однако в душе презирал его. А сейчас – совсем другое дело. Бинчжан смотрел на директора новыми глазами. Директор оказался не только успешным предпринимателем, он выглядел как вполне грамотный мыслитель и политик. Если бы разразилась война, из него, возможно, вышел бы выдающийся стратег и командующий. Одним словом, он крупная личность. Бинчжан был несколько взволнован и ляпнул не подумав:

– Когда в следующий раз в городе будут выбирать мэра, я проголосую за директора!

Директор не стал развивать эту тему, зажег сигарету, сделал какой-то непонятный жест рукой и снова повернул разговор к Сяо Яньцю.

Как только он заговорил о Сяо Яньцю, то стал проявлять еще большее остроумие и еще более глубокие познания и интерес. На самом деле директор был практически одних лет с Сяо Яньцю, однако вел себя так, будто был значительно старше. Его участливость, уважительность, сердечность были сродни чувствам, которые обычно присущи старшим по возрасту, но в то же время он был преисполнен живости, мужской галантности, светскости и при этом ставил себя на одну ступень с простыми смертными, отчего общение получалось еще более близким и равноправным. Такого рода разговор на равных для Сяо Яньцю был подобен освежающему весеннему ветру, в ней появилась уверенность, ей стало приятно и легко. Сяо Яньцю начала обретать некоторую степень доступности, она даже стала поддерживать разговор. Лоб директора фабрики тут же просветлел, глаза засияли. Он не отрывал глаз от Сяо Яньцю, темп его речи явно ускорился, он продолжал говорить и принимать тосты. С самого начала застолья и до настоящего момента он поднимал одну рюмку за другой, с радушием чокаясь с каждым, кто проявлял к нему внимание, и при этом всякий раз выпивал содержимое до дна. В общей сложности он уже залил в себя около полулитра китайской водки «Улянъе» [39] и теперь обращался только к Сяо Яньцю, совершенно забыв об окружающих.

Когда выпитое дошло до этой критической отметки, Бинчжан начал проявлять беспокойство. Сколько замечательных банкетов было загублено из-за последних двух-трех рюмок, и корень зла крылся лишь в паре фраз, обращенных к красивой женщине. Бинчжан заволновался, он боялся, что директор перегнет палку.

Сколько раз ему приходилось видеть, как порядочные мужчины по вине алкоголя распоясываются перед актрисами. Бинчжан, естественно, переживал, что из уст директора просочится что-нибудь непотребное, еще больше он опасался, что тот начнет бесцеремонно себя вести. Он очень волновался, ведь многие выдающиеся личности совершали промах именно в последний момент и в результате этой своей ошибки страдали в первую очередь сами. Бинчжан боялся, что сам директор уже не утихомирится, а потому начал поглядывать на часы. Директор не придал этому никакого значения, он вытащил сигарету и протянул ее прямо Сяо Яньцю, что выглядело достаточно фривольно. Бинчжана это покоробило, он сглотнул, понимая, что директор много выпил, из-за чего уже не мог себя контролировать. Глядя на рюмку перед собой, Бинчжан напряженно соображал, как бы достойно завершить банкет, чтобы и директор остался в радостном расположении духа, и Сяо Яньцю могла избавиться от его приставаний. Многие распознали намерения Бинчжана, включая и саму Сяо Яньцю. Обратившись к директору, Сяо Яньцю засмеялась:

– Мне нельзя курить.

Директор покивал в знак согласия и зажег сигарету сам.

– Жаль. Ты не сможешь рекламировать мою продукцию на Луне.

Все сидевшие за столом на секунду замерли, после чего разразились громогласным хохотом. Это была не ахти какая шутка, но бывает, что всякая чушь из уст великого человека оказывается смешной.

И тут в разгар этого веселья директор поднялся и сказал:

– Сегодня я остался очень доволен.

Эта фраза прозвучала с намеком на окончание банкета. Директор помахал рукой, подзывая издали своего водителя:

– Уже поздно, проводи уважаемую Сяо Яньцю домой.

Бинчжан изумленно взглянул на директора, он-то переживал, что тот начнет приставать к Сяо Яньцю, но нет. Держался он вполне достойно, разговаривал, как и раньше, внятно, казалось, что он был абсолютно трезвым, будто пол-литра «Улянъе» он залил не в себя, а спрятал в карман. Директор оказался мастером по части приема алкоголя, его умение выпивать было просто сверхчеловеческим, он прекрасно соблюдал чувство меры. Весь банкет с его диковинными блюдами в виде голов феникса, свиных желудков, хвостов барсов, можно сказать, прошел на высоте. Только вот Сяо Яньцю не ожидала, что все так быстро закончится. На миг растерявшись, она поспешила ответить:

– Да я на велосипеде.

– Как можно позволить, чтобы такая актриса ездила на велосипеде, – заметил ей директор.

Соответствующим жестом он пригласил ее воспользоваться машиной, одновременно напомнив водителю, чтобы тот потом вернулся за ним. Сяо Яньцю мельком взглянула на директора и вслед за его водителем направилась к выходу. Покидая банкетный зал, она понимала, что на нее устремлено множество глаз и все внимание наверняка было сконцентрировано на ее походке, из-за этого она чувствовала себя несколько неуклюжей, будто совсем разучилась ходить, но, к счастью, это было скрыто от глаз окружающих. Глядя на силуэт Сяо Яньцю, все ощутили, как резко возвысился ее статус. Популярность этой женщины возросла в разы.

Директор повернулся к столу и завел беседу с руководителем управления культуры, приглашая его в свободное время посетить табачную фабрику. В это время, пытаясь поддержать разговор, встрял Бинчжан:

– Директор мастер по части выпивки, настоящий мастер! – Эту фразу он на одном дыхании повторил раз пять.

Бинчжан и сам не понимал, зачем так умиленно восхищается способностью директора выпивать. Казалось, что в душе он словно чем-то обеспокоен, словно чего-то испугался. Директор улыбнулся, но тему развивать не стал, вместо этого он полез за сигаретой, в очередной раз уходя от разговора.

4

Старая поговорка не врет: если удача хочет тебя разыскать, то, как ни запирайся, она все равно изловчится и пролезет в щель. В этом году счастье можно было вполне попробовать на ощупь, попросту говоря, речь шла о деньгах. А с деньгами и сам пролезешь в любую щель. Казалось бы, ну кто такой этот директор табачной фабрики? В последние годы директоров расплодилось больше, чем ласточек весной, чем саранчи осенью, чем комаров летом и чем снежинок зимой. Так-то оно так, но у директора фабрики имелись деньги, и не просто личные сбережения, так что уже одного этого было достаточно. Однако что касается артистов труппы и людей из театрального училища, то объектом их зависти стала вовсе не Сяо Яньцю, а Чуньлай. Этой девочке на сей раз и вправду привалило огромное счастье.

Чуньлай поступила в театральное училище в возрасте одиннадцати лет и со второго по седьмой класс по пятам ходила за Сяо Яньцю. Все, кто был знаком с Сяо Яньцю, знали, что Чуньлай для нее не только ученица, она практически стала ее дочерью. Сначала Чуньлай училась не на цинъи, а на хуадань [40] , но затем ее силком забрала к себе Сяо Яньцю. На самом деле цинъи и хуадань – это две совершенно разные роли, просто из-за того, что в настоящее время любителей пекинской оперы стало меньше, многие привыкли называть поголовно всех молоденьких персонажей «хуадань». Такого рода путаница, безусловно, сказалась на последующем упрощенном подходе к опере. Если же вникнуть в этот вопрос глубже, то мы выясним, что создавшаяся неразбериха на совести знаменитого актера Мэй Ланьфана. Знающий и талантливый мастер, Мэй Ланьфан в ходе многолетнего сценического опыта синтезировал воедино арии и средства актерской выразительности этих двух амплуа, создав совершенно оригинальную их разновидность – хуашань [41] . В появлении новой роли хуашань проявился новаторский творческий дух Мэй Ланьфана, вместе с тем у последующих поколений возникли дополнительные трудности относительно верного дифференцирования амплуа цинъи и хуадань, четкие границы которых в их понимании стерлись. К примеру, возьмем так называемое выражение «четыре великих дань» [42] . На самом деле весьма опрометчиво было объединять всех четверых под одним этим названием, к ним должна применяться такая формулировка, как «два известных дань и два великих цинъи». Благо еще, что музыкальная драма пришла в упадок и стало уже не суть важным, как различать амплуа цинъи и хуадань. Однако, с другой стороны, для театроведов и артистов такое упрощение внесло изрядную путаницу, ведь цинъи – это все-таки цинъи, а хуадань – это хуадань. Их костюмы, вокально-декламационные, пластические и мимические выразительные средства отличались друг от друга, как небо и земля, это были два цветка, распустившиеся каждый на своем стебельке, которым было уже не дано расти вместе.

У Чуньлай имелись свои причины, чтобы выучиться на роль хуадань. К примеру, у хуадань в ритмизованной речи используется возвышенная и четкая «пекинская декламация», в то время как у цинъи рифмованный речитатив отличается тягучестью и непрерывностью, поэтому при отсутствии перевода на современный язык и текста на экране восприятие на слух становится сложнее, чем просмотр пиратского диска. Одним словом, вокально-декламационный язык, используемый персонажем цинъи, нельзя назвать членораздельным. Еще большие различия у этих амплуа наблюдаются при исполнении арий. Пение хуадань напоминает своим звучанием живой, жизнерадостный хит без особых голосовых переливов. При этом персонаж может задействовать пластические средства, помогая себе прыжками. Благодаря этому такое пение воспринимается как бойкий и прелестный щебет воробышка. Совсем другое пение у цинъи, там даже один слог выводится позвучно, со всевозможными перекатами, при этом задействовано минимум пластики: одна рука замирает у актера на животе, а другая – просто что-то изображает в воздухе. Персонаж стоит пошатываясь и приподняв вверх мизинец, не прекращая протяжного завывания. За это время можно уже сходить в туалет, справить там все свои малые и большие нужды, подтереться, наконец, а актер будет по-прежнему выводить все тот же единственный слог. В этом кроется и причина депрессии, которую переживает китайская драма, из любителей амплуа цинъи осталось всего-навсего несколько старичков-пенсионеров из числа кадровых работников. Многие из известных исполнительниц цинъи покинули сцену и ушли – кто на эстраду, где в черных кожаных жилетках орали с распущенными волосами перед микрофоном, а кто на телевидение, где снимались в сериалах, исполняя роли любовниц. Так или иначе, у них имелась возможность попасть в раздел «культуры» на страницах вечерних газет. В общем, куда там цинъи тягаться с хуадань. И пусть сейчас много всевозможных развлечений, звезд сатиры и эстрады хоть пруд пруди, между тем национальную культуру нужно всегда развивать, самобытность ее – сохранять. Как бы ни нравилось петь «Люблю я родину, но больше я люблю красоток», все-таки нужно исполнять и «Не перебив шакалов и волков, не покинем линию фронта». Словом, выбор в пользу амплуа хуадань, по сравнению с цинъи, давал намного больше преимуществ, в противном случае народ не стал бы, говоря о театре, иносказательно называть его «гнездо дань» [43] .

Чуньлай переориентировалась на амплуа цинъи во втором семестре третьего курса. При разговоре голос у этой девочки совершенно отличался от голоса Сяо Яньцю. Но когда она начинала петь, то голоса их было просто не отличить. Преподаватели в училище шутя замечали, что вокальные данные, которые наблюдались у Чуньлай, могли бы запросто составить конкуренцию таланту Сяо Яньцю. Сяо Яньцю стала уговаривать ту бросить амплуа хуадань и перейти на цинъи, но Чуньлай не соглашалась. Сяо Яньцю пришла в гнев, при этом ее афористичные доводы по сей день являются ходячим анекдотом в стенах училища. Разозлившись, она с натянутым лицом обратилась к Чуньлай с такими словами:

– Раз ты не согласна идти ко мне на поклон, чтобы я стала твоей наставницей, тогда считай, что на поклон к тебе иду я с просьбой принять тебя в свои ученицы. Такой вариант тебя устраивает?

Ну что в таком случае оставалось ответить Чуньлай, если разговор от лица наставницы принял такой оборот?

Преподаватели театрального училища еще помнили, что из себя представляла Чуньлай, когда только-только поступила в их заведение. Донельзя деревенский говорок, короткая, не по размеру, одежда, такая, что между брюками и носками еще выглядывали голые икры ног. Зимой Чуньлай ходила с обветренными щеками, на которых появлялись многочисленные красные трещинки. Никто даже и представить не мог, что Чуньлай может так расцвести. Когда хотят понять, как женщина может коренным образом преобразиться, то более верного и вдохновляющего примера, чем Чуньлай, просто не найти. Кто мог подумать, что у Сяо Яньцю появится такой шанс? Кто мог подумать, что Чуньлай запрыгнет с ней в один вагон?

Сяо Яньцю уже двадцать лет провела в училище, скольких учениц она обучила, но если внимательно приглядеться ко всем, то вряд ли среди них найдется хоть одна, способная исполнять арии. О каких кумирах вообще могла идти речь, не было даже претенденток. Такое положение дел донельзя удручало Сяо Яньцю. Она окончательно похоронила всякие надежды, но, видимо, все-таки не до конца. Много что может причинять человеку страдания, из всего самое плохое – это нелюбимая работа. Сяо Яньцю ее работа была в тягость. В день своего тридцатилетия Сяо Яньцю осознала, что умерла. И в течение последующих десяти лет она ежедневно вставала перед зеркалом и воочию убеждалась, как стареет день ото дня, как постепенно уходит в небытие легендарная Чанъэ. Она чувствовала свое бессилие. Жгучая тоска только ускоряла эту смерть. Этот процесс было невозможно остановить рукой или придержать ногтем. Как ни крути, а время слишком жестоко относится к женщинам, не проявляя никакой пощады. Тридцать лет, мать моя, отец родной. В тот день своего рождения Сяо Яньцю первый раз в своей жизни попробовала спиртное. Выпила граммов сто пятьдесят и совершенно опьянела. В таком состоянии она разрезала ножницами кухонный передник на две части и навязала на руки, представляя, что это белые струящиеся рукава. Размахивая замасленными тряпицами, нетвердо держась на ногах, Сяо Яньцю разбрасывала по кухне всевозможные баночки из-под специй, а те разлетались вдребезги. Непонятно, обо что она поранила руку, но кровь запачкала ее рукава, и теперь в воздух то и дело взмывали красно-белые обрывки фартука. Ворвавшийся в кухню Мяньгуа крепко обхватил Сяо Яньцю, а та, остановив на нем свой взор, вдруг признала в нем свою мать и звучно нараспев продекламировала: «Ма-а-ту-у-шка!» Мяньгуа понял, что Сяо Яньцю пьяна. Обеспокоенный, что ее вопли могут услышать, он попытался заткнуть ей рот окровавленным передником. Сяо Яньцю раз за разом делала тщетные усилия избавиться от кляпа, глухо рыча, словно самка. Мяньгуа было ее очень жалко, он не переставая выкрикивал ее имя, пытаясь утихомирить. Сяо Яньцю повернулась к Мяньгуа, она не могла издать ни звука, однако по напряжению мышц ее живота Мяньгуа мог догадаться, что она снова и снова кричит: «Ма-а-ту-у-шка-а!»

«На десять тысяч актеров, выступающих в амплуа шэн и дань, приходится всего лишь один актера в амплуа цзин». Это старое изречение осталось нам в наследство от прежних актеров. На самом же деле это утверждение спорное. Сяо Яньцю его никогда не признавала. Среди всех актеров шэн, дань, цзин, мо и чоу, безусловно, трудно найти хоть одного, кто бы смог спеть арию персонажа хуалянь, однако с таким же успехом можно утверждать, что не найдется ни одного профессионального актера, кто бы смог осилить сразу все амплуа. С древности и до наших дней исполнительниц цинъи было бессчетное количество, однако можно по пальцам пересчитать актрис, которые действительно проникли в характер этой героини, осознали ее внутренний мир. Естественно, для исполнения роли цинъи требуется отменный голос и шикарная внешность. Но что есть отменный голос? И что есть шикарная внешность? Самое главное богатство, которое обеспечит успех перевоплощения в цинъи, – это что ты из себя представляешь как женщина. В случае если удается влезть в кожу цинъи, пусть у тебя хоть усы растут, твои кости перестанут быть плотью и ты, словно сотворенный из воды, сможешь устремляться к любой гавани подобно дождевому облаку. Цинъи в театре – это не просто одна из многих женских ролей, можно даже сказать, что суть этого персонажа определяется не полом, а каким-то абстрактным смыслом, он имеет специфическую ауру, у него присутствует стойкое осознание себя, понимание пути, он способен воплотить лучшие из природных наклонностей. Так или иначе, женщиной становятся не в результате взросления, женская суть определяется не годами, и прохождение жизненных этапов, таких как замужество, рождение ребенка, его вскармливание, тут вовсе ни при чем. Женщина является таковой по сути, ею невозможно ни научиться, ни разучиться быть. Цинъи – это практически эфемерный персонаж, другими словами, это женщина внутри женщины, ее высшая сущность. Персонаж цинъи – это не что иное, как пробный экзамен на то, являешься ли ты женщиной по сути. Если да, то тебе будет комфортно стоять на сцене и исполнять арии, которые сопровождаются соответствующими движениями глаз и рук, так называемые представление и игру ты будешь воспринимать как естественные проявления повседневной жизни, в которой ты делаешь все точно так же – так же разговариваешь, так же ходишь. Если же в тебе нет этой женской сути, даже у себя дома на диване или на кровати ты все равно останешься неловкой актрисой. Ты будешь играть и играть непохоже, чем больше будешь играть, тем менее будет похоже. В соответствии с вышеизложенным то же самое можно сказать и об амплуа хуалянь, в котором воплощается стопроцентный мужчина, или, другими словами, заключенная в нем предельная мужская сущность. Мужчина должен быть простым, все его душевные и физические состояния передаются посредством какой-либо из масок. Этот персонаж упростился донельзя, в нечто совсем гиперболизированное, став навеки устоявшимся и неизменным. Поэтому упадок оперы прежде всего объясняется тем, что захирели сразу два основных персонажа. И положение становится хуже день ото дня.

Создателю было нелегко среди людей сотворить хуаляня, так же нелегко ему было сотворить цинъи. Одним из Его творений цинъи стала Сяо Яньцю, а другим – Чуньлай.

В появлении Чуньлай Сяо Яньцю разглядела свет надежды. Чуньлай была абсолютным доказательством того, что Чанъэ преспокойно могла существовать в этом мире. Сяо Яньцю напоминала несчастную вдову, у которой только и осталось, что это единственное дитя. Лишь Чуньлай могла продлить аромат благовоний, зажженных когда-то Сяо Яньцю, она была последним Божьим подарком Сяо Яньцю, последним ее утешением. Чуньлай только-только исполнилось семнадцать, строго говоря, это был еще ребенок. Однако ребенком она не была, уже от самого рождения она была женщиной, женщиной, волнующей своим изяществом и нежностью, женщиной, чье очарование поражало многогранностью, женщиной с безупречными манерами, женщиной, один взгляд которой всю жизнь заставлял сердце томиться. Эти ее качества нельзя было относить на счет преждевременной зрелости, они были врожденными. Отметив этим летом семнадцатилетие, Чуньлай вступила в золотую пору цинъи. Если говорить о фигуре, то все было при ней без всяких отклонений. В линиях и движениях талии присутствовали природные грация и элегантность. Глаза сияли совершенно особым восхитительным одухотворением, она не просто смотрела на предметы, она их словно внимательно изучала, разглядывая со всех сторон. От этого казалось, что ее глаза светятся, что от них невозможно оторваться и что они наполнены необъяснимой печалью. Движения ее зрачков абсолютно соответствовали сценическим ухищрениям, какими бы театрализованными ни были способы актерской выразительности, она могла преподносить их просто как свой природный дар. В то же время у нее была и особенность другого рода, а именно умение воплощать на сцене движения, взятые из повседневной жизни. Ко всему этому стоит добавить, что Чуньлай весьма благополучно преодолела возраст, когда ломается голос. В ее случае это прошло как-то совершенно незаметно, в то время как у многих актеров этот этап ставит крест на всей их карьере. Казалось бы, только вчера, пока ты мылся в душе, с голосом был полный порядок, а буквально наутро прекрасного голоса уже как не бывало.

Этой девчушке Чуньлай повезло. Судьба для нее приготовила все самое хорошее. И хотя ей выпала роль резервной исполнительницы Чанъэ, никто не мог отрицать, что дух Эрлана уже озарил Чуньлай своим светом [44] .

5

Обычно подготовка всего спектакля начинается с работы над вокально-декламационной частью. Но прежде чем будут готовы арии или декламации, задуманные куски следует разбить на бесчисленное количество отрезков и деталей. Всевозможные эмоции персонажей, такие как ненависть, гнев, радость, печаль, скорбь, скука, тщеславие, нужно воплотить в словах, звуках, мелодиях, ритмах, в движениях бровей и глаз, в улыбках, в позах актеров и в танце рукавов. Каждую из фраз – преобразовать в монолог, пение, декламацию, музыкальное сопровождение. И только после этого все элементы собираются воедино, подгоняются друг к другу, возвращаясь к изначально задуманной декламации или арии. Только проделав эту подготовительную работу, можно приступать к репетициям. Начинают с так называемых общих репетиций-разводок. Ведь один актер спектакль не сыграет, спектакль – это прежде всего выстраивание связей между персонажами. Когда большое количество актеров играет на одной сцене, между ними должен быть контакт, их действия должны отличаться согласованностью, взаимодополнением и соответствием. Репетиции-разводки как раз и обеспечивают решение этих задач. Но данными репетициями процесс подготовки спектакля не ограничивается. Вокально-изобразительные действия актеров должны исполняться с учетом их абсолютного взаимопонимания с оркестром и музыкантами, играющими партию ударных инструментов. Какой же это спектакль, если в нем отсутствует богатое музыкальное оформление? Чтобы обеспечить органическое музыкальное сопровождение, устраивают репетиции с оркестром. Но и этими репетициями дело не исчерпывается. После наступает черед репетиций в костюмах, с реквизитом и декорациями. Это уже практически генеральные репетиции, предполагается, что они проходят на сцене перед вымышленным зрителем. Во время этих выступлений актеры выходят в костюмах и, кому необходимо, в гриме, отражая в игре малейшие нюансы и детали. И только после проведения репетиций в костюмах наступает время, когда можно поднять занавес для созревшего спектакля.

Практически все, кто был задействован в спектакле, заметили, что с самого первого дня, когда только началась подготовка арий, Сяо Яньцю проявляла признаки чрезмерной безжалостной самоотдачи. Хотя и нельзя было сказать, что она утратила навыки игры, ей все-таки уже исполнилось сорок лет, и она двадцать лет не играла на сцене. Но то беспощадное рвение, с которым она отдавалась работе, имело мало общего с опрометчивой дерзостью молодых, которые, подобно вешним водам текущей на восток реки, перед самым впадением в море начинают кружиться в безудержном водовороте, демонстрируя лишь свою бессильную неуклюжесть и упертость. Такое напряженное барахтанье, такая никчемная показуха в результате оборачивается неконтролируемым падением. Течение времени также напоминает падение воды. Как бы ты ни старался, всегда будет ясно, что вылитую воду уже не воротишь, и какие бы усилия ты ни предпринимал, чтобы вытащить быка за хвост, тот все равно медленно и верно потянет тебя за собой.

До того момента как началась работа над вокально-декламационной частью, Сяо Яньцю уже успешно избавилась от четырех с половиной килограммов. При этом она свой вес не снижала, а, сказать точнее, выскребала. Преисполненная энтузиазма и страдания, она буквально собственными ногтями выковыривала лишний вес. То была настоящая война, скрытая война без пороха, но с потерями. Врагом Сяо Яньцю было сейчас ее собственное тело. В своем безумии отомстить она подвергала его ковровой бомбардировке и все время, пока бомбила, отслеживала ситуацию. Сев на диету, она сама для себя стала не только бомбардировщиком, но и отменным снайпером. С оружием наперевес, она сосредоточенно целилась в собственное тело. Именно оно превратилось в ее главную мишень. Заметив малейшее отклонение, она, не колеблясь, нажимала на спусковой механизм. Каждый вечер Сяо Яньцю становилась на весы, ее ежедневное требование к себе было вполне конкретным и строгим: обозначить заметное снижение веса. Она поставила перед собой обязательную задачу сбросить десять килограммов – именно такой результат мог возвратить ее в физическую форму двадцатилетней давности. У Сяо Яньцю была твердая уверенность в том, что, лишившись этих десяти килограммов, она сможет и свою жизнь возвратить на двадцать лет назад. Она вернется в прошлое, ее озарит тот же свет, и тогда отражаемая тень вновь вернется к прежним очертаниям, а сама она станет стройной, грациозной, изящной, и ей не будет равных в этом мире.

То была беспощадная затяжная война. Супы, сладости, сон и кипяток – вот четыре составляющих, воздержание от которых обеспечивает нормальный вес. Другими словами, еда и сон стали двумя главными пунктами на пути решения проблемы лишнего веса. И первое, что сделала Сяо Яньцю, она взяла под контроль свой сон. Ночной отдых она ограничила до пяти часов, остальное время суток она не позволяла себе не только лежать, но даже сидеть. Следующим ее ограничением стал прием пищи. Сяо Яньцю наложила запрет на еду питье и тем более – на употребление кипятка. Она перешла исключительно на дыни, арбузы и овощи, помимо которых, уподобившись алчной Чанъэ, жадно глотала лекарства.

Первый этап диеты принес немедленный результат, ее вес обвалился так же стремительно, как акции на бирже. Плоти в ней поубавилось, однако теперь неожиданно больше стало лишней кожи. Она складками обвисла на всем теле, напоминавшем теперь найденный кошелек, в котором на ощупь невозможно было обнаружить никаких сбережений. Лишние куски кожи несколько дезориентировали Сяо Яньцю, она заключила, что форма у человека превышает содержание. Этот факт произвел на нее странное, отвратительное и даже комично-жестокое впечатление. Хуже всего дело обстояло с лицом, дряблая кожа сделала Сяо Яньцю удивительно похожей на вдову. И, глядя в зеркало, Сяо Яньцю, подобно вдове, убивалась в рыданиях и отчаянии.

Но настоящий кошмар ждал ее впереди. Диета принесла Сяо Яньцю ожидаемый эффект, но теперь целыми днями она находилась в каком-то полубессознательном состоянии, естественно, причиной этого было недостаточное питание. Сил с каждым днем становилось меньше. Сяо Яньцю мучили головокружения, слабость, нервозность и тошнота, ее постоянно клонило в сон, к тому же, даже разговаривая, она все чаще начинала задыхаться. Когда завершился этап работы над вокально-декламационной частью «Побега на Луну», подготовка спектакля перешла на мучительную стадию общих репетиций-разводок. Физическое недомогание Сяо Яньцю все росло, голос утратил прежнюю основательность, уверенность и теперь не всегда ее слушался. Начались проблемы с дыханием, Сяо Яньцю ничего не оставалось, как петь сильным, но фальшивым голосом, что не лучшим образом отражалось на голосовых связках. Раз за разом создавалось ощущение, что арии поет совершенно другой человек.

Сяо Яньцю и представить себе не могла, что выставит себя в роли настоящего шута, да еще и перед таким количеством людей. Когда она начала разбирать с Чуньлай одну из арий, ее голос вдруг прокололся, иначе говоря, сорвался. Для любого человека, который своим пением зарабатывает хлеб насущный, нет ничего хуже такого позора. Этот голосовой срыв оказался просто нечеловеческим, то был скрип стекла о стекло, визг взбудораженного хряка, седлающего свиноматку. По правде говоря, такой прокол не ахти какая невидаль, у многих актеров такое случалось, однако Сяо Яньцю – это все-таки Сяо Яньцю. Она не могла выдержать обращенных на нее взглядов, которые были подобны даже не ножам, а яду, и яд этот без кровопролития и боли хотел заполучить тебя живьем. Сяо Яньцю решила спасти свое положение. И сделать это ей нужно было прилюдно. Она как могла сохраняла невозмутимый вид и дала знак начать с того же места. Она сделала две попытки, но голос не желал ее слушаться. В горле у Сяо Яньцю неимоверно саднило, по нему словно карабкались тысячи червяков, ей хотелось прокашляться. Однако Сяо Яньцю сдерживала себя что было мочи и, плотно сжав зубы, пыталась подавить кашель глубоко в глотке. Сидевший рядом Бинчжан поднес ей стакан с чаем, при этом он нарочито непринужденно сказал присутствующим: «Надо бы попить, пусть немного попьет». Сяо Яньцю к стакану не притронулась, она ни за что не хотела этого делать. Она только взглянула на своего партнера, играющего роль Хоу И, и заявила: «Попробуем еще раз». На этот раз прокола не произошло, не дойдя до намеченной высокой ноты, она остановилась сама. Сяо Яньцю тяжело выдохнула, ситуация для нее сложилась тупиковая. Никто не осмеливался не то чтобы подойти и сказать ей что-нибудь, никто даже не мог посмотреть на Сяо Яньцю. А она изо всех сил старалась удержать ситуацию, которая все больше и больше выходила из-под контроля. Когда человек не в силах быстро спасти неприятное положение, в котором оказался, то сколько бы он ни старался выкарабкаться, его будет ждать обратный эффект. Сяо Яньцю переводила взгляд с одного на другого, а окружавшие ее, точно сговорившись, делали совершенно отстраненный вид, будто ничего не произошло. Но иногда в таком поведении гораздо быстрее угадываются тайные мысли, понимание без слов будет похуже, чем если бы все презрительно тыкали в тебя пальцем. Для очередной попытки исправить положение у Сяо Яньцю уже просто не осталось храбрости. Бинчжан, держа в руках чай, громко объявил: «Уважаемая Сяо Яньцю простудилась, на сегодня репетицию заканчиваем, да-да, заканчиваем». Сяо Яньцю со слезами на глазах уставилась на Бинчжана, она понимала, что он-то думал сделать как лучше. Но как же ей хотелось сейчас схватить его за шиворот и разок-другой врезать как следует.

В зале, где проходила репетиция, сразу стало пусто, остались только Сяо Яньцю и Чуньлай. Чуньлай тоже не осмеливалась посмотреть на свою наставницу, наклонившись, она делала вид, что собирает вещи. Сяо Яньцю долго наблюдала за Чуньлай: как же красив ее силуэт, а скулы и подбородок излучают блеск, словно сделаны из фарфора. С рассеянным видом Сяо Яньцю раз за разом задавалась вопросом: ну почему не ей самой выпала такая судьба? Чуньлай выпрямилась. Заметив, что с нее не сводят пристального взгляда, она испугалась. Вдруг Сяо Яньцю попросила ее подойти. Застывшая Чуньлай не тронулась с места. Сяо Яньцю снова обратилась к ней:

– Чуньлай, исполни тот отрывок, который только что пела я.

Чуньлай сглотнула – как она могла отважиться на это после того, что случилось? Она попыталась было отказаться. Но Сяо Яньцю никак не отреагировала, вместо этого она подвинула стул и уселась на него. Чуньлай пришла в замешательство, но, учитывая настрой наставницы и не имея никакой возможности увернуться, она взяла себя в руки, встала перед Сяо Яньцю и вошла в образ. Сидя на стуле, Сяо Яньцю внимательно следила за Чуньлай и слушала, как она поет. Вскоре ее внимание рассеялось, мельком она посмотрела в зеркало на стене, отражение беспощадно, словно на авансцену, выдвинуло ее вместе с Чуньлай. Волей-неволей Сяо Яньцю стала сравнивать себя с Чуньлай. Какой же старой она выглядела на ее фоне, можно даже сказать, безобразной. Ведь прежде и она была такой же, как Чуньлай, и куда все подевалось? Как ни жестоко это звучало, всякие состязания были бессмысленны. Она не могла мериться силами ни с другими, ни со своей собственной молодостью. Если хочется понять выражение «горы – не преграда для реки, которая все равно будет течь на восток», то его постепенно пояснит зеркало. Уверенность ускользала от Сяо Яньцю, точно стекающая вниз вода, для которой не существовало преград. Она вспомнила, как сначала обрадовалась новости о том, что может вернуться на сцену, но радость эта оказалась мимолетной, словно облако, и теперь от нее не осталось и следа. Сяо Яньцю покачнулась, казалось, что она готова была пойти на попятную, но не могла решиться. Хотя многое у Чуньлай еще нуждалось в шлифовке, в целом эта девочка могла превзойти ее уже в ближайшем будущем. Ведь она такая юная, у нее впереди еще столько лет. Вдруг Сяо Яньцю ощутила какое-то тягостное чувство, раз за разом душу застилала волна печали и боли. Она поняла, что завидует. А ведь считалось, что именно из-за зависти она двадцать лет терпела лишения, хотя на самом деле тогда она не завидовала Ли Сюэфэнь. Никогда в жизни она этого не испытывала, однако сейчас, в присутствии своей ученицы, она не могла взять себя в руки. Осознав свою зависть, она впервые испытала всю силу этого чувства и даже увидела кровопролитие. Сяо Яньцю яро ненавидела себя, она не могла позволить себе завидовать. Решив наказать себя, она что было силы впилась в ногу ногтями, чем сильнее она вонзалась, тем больше терпела, чем больше терпела, тем сильнее вонзалась. Странно, но пронзительная боль принесла ей чувство облегчения. Она поднялась с места, решив посвятить появившееся время репетиции с Чуньлай. Расслабляться, пусть даже самую малость, она считала непозволительным. Сяо Яньцю встала напротив Чуньлай. Она передавала ей свою технику из рук в руки, от движений талии до выражения глаз, шаг за шагом она направляла и корректировала ее. Сяо Яньцю во что бы то ни стало хотелось воплотить в Чуньлай саму себя двадцатилетней давности. Солнце село за горизонт. На окно падала огромная тень платана, поглаживая стекло, она докучала откровенной болтовней своей листвы. В зале становилось все темнее и тише. Они забыли включить свет и наедине друг с другом продолжали репетировать уже в сумерках. Раз за разом они отрабатывали каждое движение, не обходя вниманием ни один из суставов пальцев. Лицо Сяо Яньцю находилось всего в каких-то нескольких сантиметрах от лица Чуньлай, глаза которой так сверкали, что в темноте зала излучали удивительный свет, это было так пленительно-красиво. И вдруг Сяо Яньцю почудилось, что напротив нее стоит она сама, только двадцать лет назад, стройная и изящная. Сяо Яньцю растерялась, все происходило словно во сне, зыбкое видение напоминало отражение Луны в воде. Только что увиденное ускользало, оставляя чувство полной неопределенности. Сяо Яньцю остановилась и, присматриваясь, накрыла Чуньлай своим рассеянным, затуманенным взглядом. Чуньлай не могла понять, что творилось с ее наставницей, а потому она тоже, наклонив голову, уставилась на Сяо Яньцю. Та обошла Чуньлай сзади, одну руку подложила ей под локоть, а другой зажала в своих пальцах кончик поднятого мизинца Чуньлай. Оказавшись у левого уха Чуньлай, Сяо Яньцю практически уткнулась своим подбородком ей в щеку. Чуньлай ощутила влажное дыхание наставницы. Сяо Яньцю отпустила руки и неожиданно заключила Чуньлай в свои объятия. Движения ее были порывисты, крепко стиснув Чуньлай, Сяо Яньцю уперлась своей грудью ей в спину, прижав лицо к шее у затылка. Ошеломленная, Чуньлай не смела двинуться с места, застыв в своей позе, она даже боялась дыхнуть. Но уже через мгновение ее дыхание прорвалось наружу, она жадно глотнула воздух, и Сяо Яньцю ощутила, как мягко толкнулись груди Чуньлай о ее сцепленные руки. Медленными успокаивающими движениями она начала поглаживать Чуньлай: словно выплеснутая на стекло вода медленно растекалась во все стороны. Когда же пальцы Сяо Яньцю достигли поясницы Чуньлай, та наконец вышла из ступора и, не осмеливаясь кричать, тихо взмолилась: «Прошу вас, не надо».

Сяо Яньцю вдруг пришла в себя, она точно очнулась от глубокого сна. И сейчас же ее захлестнуло чувство ужасного стыда и печали, она и сама не могла объяснить, что это на нее только что нашло. Чуньлай подхватив сумку, ринулась вон, а Сяо Яньцю осталась стоять одна посреди зала. До нее доносился быстрый, суетливый топот спускавшейся по лестнице Чуньлай. Сяо Яньцю хотела было окликнуть ее, но что она ей скажет? Сяо Яньцю просто сгорала от стыда. На улице уже стемнело, но еще не до конца, все вокруг напоминало сон. Сяо Яньцю по-прежнему стояла, свесив руки, не понимая, где она вообще находится.

По дороге домой она ощущала необычайную странность прошедшего дня, странной казалась улица, свет от фонарей, и даже прохожие выглядели странно. Сяо Яньцю очень хотелось выплакаться, однако она не могла понять, над чем именно ей плакать. А в таком случае проливать слезы не так-то просто. В этот момент она почувствовала, как у нее засосало под ложечкой, желудок свело от голода, ей до умопомрачения захотелось есть, словно больше десятка невидимых рук в смятении куда-то тащили ее. Сяо Яньцю зашла в ближайший уличный ресторанчик. У нее была труднообъяснимая ненависть к заведениям подобного типа, а попросив меню, она намеренно выбрала блюда пожирнее. Получив заказ, Сяо Яньцю озлобленно проглотила три большие мясные тефтели. Она только и делала, что жевала и глотала, жевала и глотала, наконец наелась так, что ей даже трудно было дышать.

6

Чуньлай в присутствии Сяо Яньцю делала вид, что ничего не произошло, и репетиции продолжались, как и раньше. Единственное – Чуньлай старалась больше не смотреть в глаза Сяо Яньцю. Она воспринимала и делала все, что говорила и показывала ей наставница, но в глаза ей не смотрела. Ни при каких обстоятельствах. Сяо Яньцю и Чуньлай без слов понимали друг друга, однако это было не то взаимопонимание, которое отличает отношения матери и дочери. То было понимание двух женщин, которое препятствовало свободному, естественному общению на словах.

Сяо Яньцю и представить не могла, что ей будет настолько неприятно общество Чуньлай. У обеих словно появился огромный распухающий чирей: вроде и незаметный глазу, он доставлял все больше неудобств. Сяо Яньцю вернулась к прежнему питанию, но утомление не исчезало. Она не могла объяснить, откуда именно оно исходит, но чувствовала его способность расползаться. Утомление распространялось повсеместно, заполняя каждую клеточку ее тела. Уже несколько раз она хотела покинуть труппу, но ей не хватало решимости сделать последний смертельный шаг. Двадцать лет назад она уже испытала это ужасное чувство и теперь не решалась пережить его заново. Сяо Яньцю корила себя за проявленную когда-то слабость. Двадцать лет назад она должна была умереть. Когда у человека вырывают из жизни его золотые годы, это ранит больше, чем физическое убийство. Такая жизнь превращается в никчемное существование, желания превышают возможности, ты не в силах что-либо предпринять, в результате все это напоминает плачь без слез.

Чуньлай не проявляла никакой инициативы. Отныне она успокоилась. Как говорится, без ветра и трава не колышется, но от Сяо Яньцю держалась подальше, на расстоянии нескольких метров. Сяо Яньцю теперь побаивалась эту девочку, только не говорила об этом. Если Чуньлай будет продолжать вести себя в том же духе и останется безразличной, то жизнь Сяо Яньцю можно считать законченной, никакого шанса просить уступки у нее не было. Если Чанъэ не возродится в облике Чуньлай, то зачем она вообще преподавала все эти двадцать лет?

Сяо Яньцю переспала с директором фабрики. Делая этот шаг, она вполне понимала, на что идет. Все равно это случилось бы, рано или поздно. Сяо Яньцю по этому поводу особо не переживала, и кто рассудит, плохо это или хорошо, во всяком случае, она не первая и не последняя. Ведь кто такие директора? Это люди, у которых сперва появляется власть, а потом – деньги. И даже если бы он был отвратителен или принуждал ее, она не стала бы его ни в чем винить. А в ее случае об этом говорить не приходилось. Сяо Яньцю ничуть не смущал собственный поступок, по ней, так лучше открыто проявить инициативу, чем набивать себе цену. Уж если ставить спектакль, так чтобы зритель остался доволен.

Тем не менее Сяо Яньцю чувствовала себя отвратительно. И эти мерзкие ощущения никак не стирались. С той минуты, как они вместе отправились ужинать, и вплоть до момента, когда она наконец оделась, директор демонстрировал свою значимость и строил из себя спасителя. Раздевшись, Сяо Яньцю тут же поняла, что директор абсолютно безразличен к ее телу. Что бы это значило? Ведь в настоящем мире не было недостатка в молоденьких красотках, и будь его воля, сделай он только знак, и ему преподнесли бы какой угодно свежий товар. А тут перед ним разделась Сяо Яньцю. По его глазам было видно, что ее обнаженный вид не произвел должного впечатления. Сяо Яньцю ощутила, насколько неприятно ему было смотреть на ее исхудавшее тело. Директор даже не пытался это замаскировать. Вопреки этому, Сяо Яньцю надеялась, что он окажется каким-нибудь страстным развратником, похотливым дьяволом, тогда она разом продалась бы ему, но директор вел себя иначе. Забравшись на кровать, он возвеличился еще сильнее. Он вольготно развалился на пружинистом ложе и подбородком сделал знак Сяо Яньцю, чтобы она оседлала его сверху. Директор лежал себе, не проявляя никакой инициативы, так что Сяо Яньцю пришлось трудиться в одиночку. На каком-то этапе директор, похоже, стал испытывать явное удовольствие от действий Сяо Яньцю, в доказательство чего простонал, издавая звуки типа: «О, ер. О, ер». Сяо Яньцю так и не разобрала, что он хотел этим сказать. А через несколько дней, прежде чем Сяо Яньцю начала ублажать его, директор показал ей несколько иностранных порнофильмов. Тогда-то до нее и дошло, что он пытался вести себя в постели как иностранец. В этом смысле его поведение ярко демонстрировало тезис о приобщении Азии к процессу глобализации, именно так происходила его моментальная стыковка со всем миром. То, чем они занимались, нельзя было назвать любовью, это не тянуло даже на секс. Со стороны Сяо Яньцю это превратилось в какое-то непонятное угодничество и прислуживание. Она чувствовала себя полным ничтожеством. Уже несколько раз она намеревалась поставить точку в их отношениях, однако интимная сфера – вещь коварная, не всегда тут приходится считаться со своими желаниями. Когда Сяо Яньцю занималась любовью с Мяньгуа, то никогда не испытывала ничего подобного. Ублажая директора, она не переставала ругать себя за то, что как женщина она так низко пала.

Когда Сяо Яньцю первый раз возвращалась от директора, на улице накрапывал дождик, в глазах рябило от отражения машин и их огней на свежевымытых дорогах. Бешено мелькающие багряно-красные отсветы, казалось, возникали из ниоткуда, и было в этом что-то ужасно тоскливое. Глядя на пестроту дороги, Сяо Яньцю окончательно уверилась в том, что этим вечером ее уподобили проститутке. И пострадало от этого вовсе не тело. От чего же именно ей было не по себе, Сяо Яньцю не находилась с ответом. Свернув в проулок, она согнулась, силясь вызвать рвоту, но ее попытки не привели к желаемому, она издала только несколько звуков, которые вышли противными и неприличными.

Дочь уже спала. Мяньгуа, устроившись на диване, смотрел телевизор и ждал Сяо Яньцю. Войдя в квартиру, Сяо Яньцю даже не посмотрела на Мяньгуа. Она не хотела, чтобы их взгляды встретились, поэтому, опустив голову, прямиком направилась в ванную комнату. Сяо Яньцю намеревалась сразу принять душ, но, побоявшись, что такие поспешные действия могут вызвать подозрения, для начала присела на унитаз. Подождав немного, она так и не смогла справить какую бы то ни было нужду. Тогда Сяо Яньцю стала внимательно рассматривать свое нижнее белье на предмет оставленных пятен. Пройдясь по себе взглядом сверху донизу, Сяо Яньцю ничего не обнаружила и, успокоившись, вышла. Она чувствовала себя абсолютно вымотанной, но чтобы Мяньгуа этого не заметил, она приняла нарочито бодрый вид. Мяньгуа, который все это время продолжал сидеть на своем месте, не понял, отчего у Сяо Яньцю такое приподнятое настроение, и с глупой улыбкой спросил:

– Ты что, выпила? Так раскраснелась.

Сердце Сяо Яньцю трепыхнулось. Как бы вскользь она заметила:

– Вроде лицо не красное.

– Да красное, – настаивал Мяньгуа.

Сяо Яньцю не осмелилась развивать эту тему, а потому решительно перевела разговор, спросив про дочь. Мяньгуа ответил, что она уже давно спит. Сяо Яньцю было некомфортно, что Мяньгуа все стоял и стоял прямо перед ней, ей было невыносимо смотреть ему в глаза. Тогда она сказала:

– Давай уже ложись в постель, а я пойду помоюсь.