Пелагия и красный петух Акунин Борис

Архиерей виновато вскинул ладони, потом одну из них приложил к губам: буду нем, как рыба. И рассказ наконец тронулся с места, хотя в полном безмолвии епископ удержаться не смог – не того темперамента был человек.

– На пароход Шелухин и его свита сели в Нижнем, – стал докладывать прокурор. – Туда, как я выяснил, приехали поездом из Москвы. Кондуктор запомнил лже-Мануйлу: колоритный для первого класса пассажир. Ехал в купе один, остальные оборванцы, у которых места были в общем вагоне, по очереди его навещали. Понятно, почему первый класс – для пущего правдоподобия: мол, и в самом деле пророк едет. И понятно, зачем с Шелухиным все время кто-то находился – из-за шкатулки... В Москве у «найденышей» есть нечто вроде сборного места, подвал на Хитровке, рядом с синагогой. Надо думать, нарочно держатся поближе к единоверцам, но настоящие евреи этих ряженых в синагогу не пускают и дела с ними иметь не хотят. Мануйлина паства молится на улице, снаружи. Зрелище потешное: накрывают головы полами своих хламид, что-то такое гнусавят на ломаном иврите. Зеваки потешаются, евреи плюются. В общем, аттракцион. Учтите еще и то, что большинство «найденышей» весьма неприглядны на вид. Уродливые, пропитые, с проваленными от сифилиса носами... Любопытно, что хитровская голытьба этих юродивых не трогает – жалеют. Я понаблюдал за «найденышами», кое с кем из них поговорил. Знаете, что меня больше всего поразило? Они просят подаяния, но денег не берут – только съестное. Говорят, что копеек им не нужно, потому что деньги царевы, а пропитание – оно от Бога.

– Как не берут денег? Откуда ж взялась «казна»?

– В том-то и штука! Откуда? Мы ведь с вами исходили из того, что содержимое похищенной шкатулки – это милостыня, собранная «найденышами». Что Мануйла все эти бессчетные пятачки да грошики поменял на кредитки и аккуратно в шкатулочку сложил. А тут выясняю – нет, ничего подобного! Я даже от «варшавской» версии отвлекся – заинтересовался, откуда взялись деньги. Стал осторожно выведывать у фальшивых евреев, слышали ли они про Мануйлину казну. Надо сказать, люди это по большей части открытые, доверчивые – именно такие ведь обычно и становятся добычей проходимцев. Говорят: знаем, слышали. «Аграмадные деньжищи» на обустройство в Святой Земле пожертвовал пророку Мануйле какой-то купчина из города Боровска. Я, разумеется, отправился в Боровск, поговорил с «купчиной».

– Да как ты его отыскал? – ахнул Митрофаний, не уставая поражаться, какие бездны напористости и энергии, оказывается, таятся в его духовном сыне.

– Без труда. Боровск – город маленький. Богатенький, чистенький, трезвый – там старообрядцы живут. Все все друг про друга знают. Появление столь эффектной фигуры, как пророк Мануйла, запомнили надолго. А дело было так. Боровский «купчина» (его фамилия Пафнутьев) сидел в своей бакалейно-калашной лавке и торговал, день был базарный. Подходит к нему тощий бродяга в хламиде, перепоясанной синей веревкой, с непокрытой косматой головой, в руке посох. Просит хлеба. Пафнутьев попрошаек не любит, стал его стыдить, обозвал «дармоедом» и «нищебродом». Тот ему в ответ: я нищий, а ты бедный, бедным быть много хуже, чем нищим. «Я бедный?!» – оскорбился Пафнутьев, который в Боровске считается одним из первых богачей. Мануйла ему: а то не бедный? До сорока семи годов, говорит, дожил, а так и не понял, что нищему куда блаженней, чем толстосуму. Купец пришел в изумление – откуда чужой человек узнал, сколько ему лет, – и только пролепетал: «Чем блаженней-то?». Духом, отвечает бродяга.

Митрофаний не выдержал, фыркнул:

– Так, значит, не признает Христа Мануйла? Однако же про блаженных духом ловко из Евангелия ввернул.

– И не только про них. Пророк Пафнутьев у еще сообщил, что к Богу дверца узкая, не всякий пролезет. Ты посуди, говорит, сам, кому легче протиснуться – нищему или тебе? И по худым бокам себя хлопает. А Пафнутьев, как и положено купчине, восьми, если не десяти пудов весу. Ну, все вокруг загоготали – очень уж наглядно получилось. Пафнутьев же не обиделся, а, по его собственным словам, «пришел в некую задумчивость», закрыл лавку и повел «странного человека» к себе домой, разговаривать.

– Что-то я не пойму. Он же вроде немой был, Мануйла. Или, во всяком случае, нечленораздельный. Я думал про него – надо же, какой оригинальный проповедник, без слов обходится.

– Отличнейше членораздельный. Какой-то изъян речи у него есть, не то картавит, не то пришепетывает, но эффекту это не мешает. Пафнутьев сказал: «изъясняет невнятно, но понятно». Обращаю ваше сугубое внимание на «некую задумчивость», которая сошла на Пафнутьева и понудила его повести себя совершенно несвойственным этому человеку образом.

– Гипнотические способности? – догадался преосвященный.

– И судя по всему, незаурядные. Помните, как он девочку от немоты исцелил? Преловкий субъект и очень, как бы это сказать, обстоятельный. Знаете, чем он Пафнутьева взял, когда они сели чай пить? Рассказал купчине всю его «жизню», притом в подробностях, о которых мало кому известно.

– Стало быть, он не случайно на базаре именно к Пафнутьеву подошел!

Матвей Бенционович кивнул:

– Собрал сведения, подготовился. И уж, смею вас уверить, не из-за корочки хлеба. О чем они говорили, Пафнутьев мне пересказать не смог. Кряхтел, щелкал пальцами, а ничего содержательного из Мануйлиных речей не привел. За исключением одного. – Прокурор сделал выразительную паузу. – «Божий человек» уговаривал купца отдать все свое богатство нуждающимся, ибо только тогда возможно обрести истинную свободу и найти тропку к Богу. У богатого, внушал Мануйла, совесть шерстью поросла, иначе не смог бы он сдобными булками питаться, когда другим и черного сухаря не хватает. Станешь нищим, совесть твоя и обнажится, врата небесные-то и откроются. А стоят эти врата сдобы иль нет – это уж ты сам смотри.

– И что же, распропагандировал толстосума? – улыбнулся архиерей.

Бердичевский поднял палец: а вы слушайте дальше – узнаете.

– Частично. «Напугался я – жуть, – рассказывал мне Пафнутьев. – Бес в меня вцепился, не попустил все богатство отдать». У него в божнице, за иконой, лежал сверток с «нечистыми» деньгами. Насколько я понял, боровские купцы имеют такой обычай: если получили неправедный куш – сбыли гнилой товар или обсчитали кого, нечестную выручку на время за икону кладут, чтоб «очистилась». Вот Пафнутьев и отдал борцу с богатством эти самые деньги – все, сколько их там было. Мануйла сначала ломался, брать не хотел – мол, ни к чему ему. Но потом, разумеется, преотлично взял. Говорит, пригодятся голым и голодным в Палестине. Там земля бедная, не то что Россия.

Матвей Бенционович не выдержал, рассмеялся – похоже, ловкий пройдоха вызывал у него восхищение.

– И что теперь? – заинтересовался Митрофа-ний. – Жалеет Пафнутьев о деньгах? Понимает, что его одурачили?

– Представьте себе, нет. Под конец разговора раскис, голову повесил. «Эх, говорит, стыдно-то как. Это ведь я не от Мануйлы, от Господа тряпицей с кредитками откупился. Надо было как есть все отдать, вот душу бы и спас». Ну да Бог с ним, с Пафнутьевым и с его переживаниями. Главное-то не это.

– А что?

– Угадайте, что за сумму пожаловал купец.

– Откуда ж мне знать. Верно, немалую.

– Полторы тысячи рублей. Вот сколько в тряпице было.

Митрофаний разочаровался:

– Всего-то...

– В том все и дело! – вскричал Матвей Бенционович. —Что за интерес для «варшавских» охотиться за такой мелочью, да еще идти на убийство? К тому же неизвестно, всю ли сумму Мануйла отдал «меньшому брату». Поди, львиную долю себе оставил. Я ведь с чего начал: Пелагия была права. Не в шкатулке тут дело, а в самом Мануйле. Так что версия с грабежом отпадает. Те, кого мы ищем, никакие не бандиты.

А кто же они?

– А кто же они? – Митрофаний сдвинул брови, – Кому Пелагия ненавистна до такой меры, что нужно ее то заживо муровать, то ядом травить?

– Про отравителя мы совсем ничего не знаем. Зато про первого злоумышленника нам известно довольно многое. От него-то мы и станем танцевать, – заявил прокурор с уверенностью, свидетельствовавшей, что план последующих действий им уже составлен. – Как по-вашему, что в истории Рацевича самое примечательное?

– То, что он из жандармов. И что его выгнали со службы.

– А по-моему, иное. То, что он выплатил долги. Собственных средств на это у Рацевича не имелось, иначе он не довел бы дело до тюрьмы и изгнания из корпуса. Ergoденьги на выкуп из ямы ему дал кто-то другой.

– Кто?! – вскричал преосвященный.

– Тут две версии, в некотором роде зеркально противоположные. Первая лично для меня весьма неприятна. – Бердичевский страдальчески поморщился. Возможно, долг был не выплачен, а прощен – самими кредиторами. А кредиторами штабс-ротмистра, как известно, были ростовщики-евреи.

– Чтоб ростовщики прощали долг? Это что-то неслыханное. С какой стати?

– В том-то и вопрос. Что сделал или должен был сделать Рацевич в обмен на свободу? Зачем евреям понадобился специалист по сыску и насилию? Ответ, увы, очевиден. Евреи ненавидят пророка Мануйлу, считают, что он оскорбляет и позорит их веру. Видели бы вы, с каким ожесточением злосчастных «найденышей» гонят от синагоги.

Чувствовалось, что Матвею Бенционовичу тяжело говорить такое про соплеменников, однако интересы следствия вынуждают его к беспристрастности.

– Ах, владыко, наше еврейство, еще недавно тишайшая из общин, в последнее время словно взбесилось. В его толще пробудились самые разные силы и течения, и все как на подбор ярые, фанатичные. Масса еврейского народа заколыхалась, задвигалась, готовая ринуться то в Палестину, то в Аргентину, то, прости Господи, в Уганду (как вы знаете, англичане предложили именно там основать новый Израиль). А более всего возбудились иудеи Российской империи, потому что угнетены и бесправны. Наиболее молодая и образованная часть, искренне пытавшаяся обрести в России настоящую родину, столкнулась с неприязнью и недоверием властей. Ведь еврею у нас стать русским трудно и почти невозможно – постоянно найдутся охотники помянуть про «вора прощеного». Или слышали шутку: когда крестишь жида, окуни его башкой в воду, да подержи минут пять? Многие из неудавшихся ассимилянтов разочаровались в России и хотят построить свое собственное государство в Святой Земле, подобие земного рая. А строительство рая на земле – дело жестокое, без крови не обходится. Да я бы и сам, если б мне не повезло встретить вас, вероятнее всего оказался бы в лагере так называемых сионистов. По крайней мере, это люди с чувством собственного достоинства и волей, совсем непохожие на лапсердачников. Однако и лапсердачники стали не те, что прежде. У них появилось ощущение, что проклятье, два тысячелетия висевшее над еврейством, заканчивается, что близится восстановление Иерусалимского Храма. Тем острее грызня между группами и группками – литовскими евреями и малороссийскими, традиционалистами и реформаторами. Всякая юдофобская сволочь зашевелилась неспроста, распространяя слухи о ритуальных убийствах, тайных синедрионах и крови христианских младенцев. Ритуальных убийств, конечно, никаких нет и быть не может, на что евреям гои и их некошерная кровь? Другое дело – свои. Тут, глядишь, вот-вот до кровопролития дойдет. Особенно из-за палестинских дел. В Святой Земле появилось что делить. Никогда еще пожертвования не лились туда таким потоком. Вы уж простите меня, владыко, за эту лекцию, я к ней прибег для полноты картины. А еще более того – чтобы обосновать свое решение.

– Поедешь в Житомир? – проницательно взглянул на него архиерей.

– Да. Хочу посмотреть на штабс-ротмистровых кредиторов.

Митрофаний подумал немного, одобрительно кивнул.

– Что ж, дело. Однако ты говорил, версий две?

Статский советник оживился. Очевидно, вторая версия нравилась ему куда больше, чем первая.

– Известно, что черта оседлости, в которой находится Волынская губерния, – арена деятельности разного рода антисемитских организаций, в том числе и самой крайней из них, так называемых «Христовых опричников». Этим жидоненавистникам мало погромов, они не останавливаются и перед политическими убийствами. Пророка Мануйлу «опричники» должны ненавидеть еще больше, чем коренных евреев, ведь он, по-ихнему, предатель веры и нации, ибо уводит русских людей из православия в жидовство. Вот я и предположил: не выкупили ли Рацевича «опричники»? Что, если они решили воспользоваться человеком, которого погубили евреи?

– Что ж, это очень возможно, – признал Мит-рофаний.

– Опять-таки получается, что мне нужно в Житомир. Что по первой версии, что по второй, концы следует искать там.

– Так ведь опасно, – затревожился епископ. – Если ты рассуждаешь верно, то они люди отчаянные – что первые, что вторые. Узнают, зачем пожаловал, и убьют тебя.

– Откуда ж им узнать? – хитро улыбнулся Матвей Бенционович. – Меня там не ждут и знать не знают. Да и не обо мне нужно думать, владыко, а о ней.

Преосвященный жалобно воскликнул:

– До чего же я, Матюша, тебе завидую! Будешь дело делать. А я и помочь ничем не могу. Разве что молитвой.

– «Разве что»? – с шутливой укоризной покачал головой прокурор. – Что за умаление молитвы, да еще из уст князя церкви?

Матвей Бенционович встал под благословение. Хотел поцеловать архиерею руку, но вместо того был обхвачен за плечи и прижат к широкой груди владыки так крепко, что едва не задохнулся.

Видно, в Бердичевском в самом деле произошла какая-то коренная перемена, не столько даже внешнего, сколько внутреннего свойства.

Собираясь в Житомир, он совершенно не тревожился об опасностях, а ведь прежний Матвей Бенционович, вследствие чрезмерно развитого воображения, частенько трепетал перед испытаниями совсем незначительными, а иногда и смехотворными, вроде произнесения спича в клубе или пустякового визита к зубному врачу.

Не страх, а лихорадочное нетерпение, необъяснимое ощущение, что время уходит, —вот какие чувства владели заволжским прокурором, когда он прощался с домашними.

Механически перекрестил все тринадцать душ детей (пятерых младших спящими, поскольку час был уже поздний), с женой поцеловался наскоро.

И тут суровая Марья Гавриловна выкинула штуку. Обхватила Бердичевского своими полными руками за шею и тихо-тихо сказала:

– Матюшенька, ты уж побережней. Знай: мне без тебя и жизнь не в жизнь.

Матвей Бенционович оторопел. Во-первых, не предполагал, что жена о чем-то таком догадывается А во-вторых, Марья Гавриловна всегда была очень скупа на душевные излияния – можно сказать, совсем их не признавала.

Покраснев, прокурор неловко повернулся и полувышел-полувыбежал на улицу, где ждала казенная коляска.

А идише коп, или «Белокурый ангел»

По мере приближения к Житомиру странное ощущение все более усиливалось. Словно Матвей Бенционович угодил на некие рельсы, с которых невозможно ни съехать, ни повернуть назад, пока не достигнешь конечного пункта, который ты для себя вовсе не выбирал и даже не знаешь его названия.

При этом на дороге, по которой Бердичевский следовал впервые в жизни и куда попал случайно, тут и там были расставлены указатели, словно предназначенные персонально для него. Казалось, Провидение не очень-то доверяет умственным способностям статского советника и считает необходимым посылать ему сигналы: все верно, это именно твой путь, не сомневайся.

Начать с того, что поезд, которым Бердичевский следовал из Нижнего Новгорода, привез его в город Бердичев, где нужно было пересаживаться на житомирскую узкоколейку.

Когда же Матвей Бенционович прибыл в столицу Волынской губернии, оказалось, что оба интересующих его учреждения – и тюремный комитет, и полицейское управление – находятся не где-нибудь, а на Большой Бердичевской улице.

К этому времени прокурор был уже всецело во власти мистического чувства, что это не он куда-то направляется, а что его направляют,и потому держал ухо востро, а глаза широко раскрытыми – чтобы, не дай Бог, не пропустить какого-нибудь важного знака.

И что вы думаете?

На станции случайно подслушал разговор двух евреев-коммерсантов. Те сетовали, как тяжело стало жить в городе и какая это беда, когда начальник полиции – жидомор.До сего момента Бердичевский намеревался первым делом отправиться в тюремный комитет, для чего запасся письмом из канцелярии заволжского губернатора, а тут с ходу внес в первоначальный план корректировку: именно с полицейского жидомораи начать.

Остановился в лучшей гостинице «Бристоль», где на стойке сиял лаком телефонный аппарат Микса-Генеста и был гордо выставлен справочник городских абонентов, весь уместившийся на одной странице.

Мокроносый, губастый носильщик поднес чемодан вновьприбывшего к стойке. Там царствовал портье – важный, с золотой цепочкой на брюхе.

– С поездом прибыли, Наум Соломоныч, – доложил носильщик, простуженно гнусавя. – Я мигом подлетел, так и так, говорю, к нам в «Бристоль» пожалуйте.

– Молодец, Коля, – похвалил портье.

Цепким взглядом охватил хорошее пальто Матвея Бенционовича, чуть задержался на лице, сладко улыбнулся.

А Бердичевский смотрел на аппарат. Статскому советнику и в этом атрибуте прогресса привиделся знак свыше. Вот он, номер полицеймейстера: «№ 3-05 надв. сов. Гвоздиков Сем. Лик.». Что означает «Лик.», было непонятно.

Тем не менее покрутил ручку, велел барышне соединить. Действовал не логически, а по вдохновению.

Представился фамилией, должностью и чином, условился о встрече. Рассоединился очень собой довольный – кажется, житомирское расследование начиналось в хорошем темпе.

Но тут Бердичевского ждал удар.

Портье, уже раскрывший книгу для постояльцев и даже обмакнувший в чернильницу ручку, почтительно сказал:

– Добро пожаловать, ваше превосходительство. Какая честь для нашего заведения. Приятно, когда еврей – большой человек.

Топтавшийся тут же швейцар (совершенно такой, как положено быть швейцарам – в ливрее и с окладистой бородой, но притом с длиннющими пейсами) присовокупил:

– Аф алэ йидн гезухен 14.

– С чего вы взяли, что я еврей? – обомлел Бердичевский.

Портье только улыбнулся:

– Слава Богу, не первый год на людей смотрю.

– Ай, господин генерал, неужто по вам не видно – а идише коп15 —добавил швейцар.

Матвей Бенционович мысленно проклял свою неосторожность. Сегодня же весь еврейский Житомир будет знать про интригующего приезжего, да еще, разумеется, с преувеличениями. Вот он уже и «генерал», и «превосходительство», а к вечеру, надо думать, в министра превратится.

– Носильщик! – крикнул простуженному прокурор. – Забери чемодан и вызови извозчика!

– Ай-я-яй, забыли что-нибудь? – переполошился портье.

– Да. Я назад, на станцию, – отрывисто бросил Бердичевский на ходу.

И услышал, как портье громко сказал на идиш пейсатому швейцару:

– Эти выкресты хуже гоев.

Тот в ответ процитировал, только уже на иврите, грозные слова пророка Исайи, которые Матвею Бенционовичу часто приходилось слышать в детстве от отца: «Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся».

Настроение было испорчено.

На центральной Киевской улице встревоженный прокурор зашел в «Salon de beaute», купил патентованную американскую краску «Белокурый ангел ».

Нашел другую гостиницу – «Версаль» (которая была совсем-таки не Версаль); в фойе вошел, натянув на глаза шляпу и подняв воротник.

В комнате перед умывальником стал перекрашиваться в белокурого ангела, не забыл и про брови.

Ах, раньше нужно было сообразить! Тут ведь черта оседлости, а не богоспасаемый Заволжск, где не умеют так ловко определять национальность по лицу.

Результат превзошел все ожидания. Матвей Бенционович немного волновался из-за своего вопиюще неславянского носа, но блондинистость справилась и с носом: был еврейский крючище, а стал прегордый бушприт, орлиного и даже породистого вида.

Разглядывая в зеркало свою преображенную физиономию, статский советник обнаружил в ней все признаки аристократического вырождения, вплоть до скорбных впадинок под скулами и скошенного подбородка. Хотя чему тут удивляться? Каждый еврей, хоть самый замухрышка, имеет генеалогию, протяженности которой могут позавидовать и Романовы с Габсбургами.

В довершение боевой раскраски, перед тем как ступить на тропу войны, Бердичевский переоделся в вицполукафтан, на петлицах которого сияли лучистые звезды пятого класса (жидомор-то был всего лишь «надв. сов.», то есть чиновник седьмого класса).

Покосился на себя и справа, и слева. Остался вполне доволен.

Как дворянин дворянину

– А позвольте осведомиться, господин Бердичевский, по какой такой причине вас, прокурора из отдаленной губернии, интересуют сведения о житомирском отделении «Христовых опричников»? – тихо спросил Семен Ликургович Гвоздиков, рыхлый господин с одутловатыми щечками и нездоровой желтизной в подглазьях.

Матвею Бенционовичу не понравилось в этой реплике решительно все: и то, что она была произнесена после продолжительного молчания, и то, что имела вид встречного вопроса, и совсем уж нехороша была интонация, с которой полицеймейстер произнес сомнительную фамилию.

– Как вы меня назвали? – поморщился гость. – Бердичевский?Я что, похож на еврейского лавочника из Бердичева? Берг-Дичевский, – отчеканил он и приподнял бровь, как бы размещая в глазнице невидимый монокль. – При бракосочетании моего прадеда и прабабки, единственной наследницы Дичевских, было решено соединить два герба, чтоб не угас старинный род.

В глазах надворного советника отразился ужас, пухлая мордочка залилась краской.

Гвоздиков так распереживался от своей оплошности, что даже привстал на стуле.

– Боже мой, ради всего... Тысяча извинений... Недослышал по телефону. Такая, знаете, ужасная связь!

Чтобы усугубить эффект, нужно было этот гвоздик еще разок стукнуть по шляпке. Посему Матвей Бенционович небрежным жестом предал смехотворное недоразумение забвению, доверительно понизил голос и наклонился вперед:

– Скажите, Гвоздиков – это дворянская фамилия?

Полицеймейстер побагровел еще пуще.

– Нет, я, собственно, из мещанского сословия. Пока выслужил только личное дворянство...

Прокурор сделал вид, что колеблется – стоит ли продолжать разговор со столь неродовитым собеседником. Вздохнул, проявил великодушие:

– Ничего, Бог даст, дослужитесь и до потомственного. На нас, дворянах, держится здание российской государственности. Сам государь [он показал на портрет, в котором качество живописи искупалось размерами] в конце концов лишь первый из дворян. Это ведь наши предки избрали Михаила Романова на царство. На нас и ответственность. Согласны?

– Да, – молвил Гвоздиков, слушавший с чрезвычайным вниманием. – Но, ваше высокородие, я не вполне...

– Сейчас объясню. Вижу честного, порядочного человека и патриота. Да что лукавить? Я ведь и справки о вас наводил. У компетентных людей, – значительно понизил голос Матвей Бенционович. – И потому сразу перехожу к цели своего визита. По роду деятельности вы безусловно осведомлены об общественных движениях и организациях, имеющихся в Житомире.

– Если вы о нигилистах, то это скорее в Жандармское...

– Не о нигилистах, – снова перебил полицеймейстера Бердичевский. – А совсем наоборот. Меня интересует организация верноподданная, державная. Та самая, которую я упомянул в начале разговора. Дело в том, что у нас в Заволжской губернии тоже порасплодилось жидишек. Очень много стали себе позволять. Губернский банк к рукам прибрали, газетку пакостную завели, теснят исконных заволжан по торговой части. Вот мы, патриоты края, и решили одолжиться у вас опытом. Много хорошего рассказывают о житомирских «опричниках». Если поможете мне с ними связаться, благое дело сделаете, ей-богу.

Семен Ликургович был явно польщен, но предпочел состорожничать:

– Я, господин статский советник, в «опричниках» не состою. Мне и по должности не положено. Тем более, сами знаете, их методы не всегда находятся в соответствии с установлениями закона...

– Я ведь к вам не в официальном качестве пришел. Не как прокурор к полицейскому начальнику, а как дворянин к дворянину, – укоризненно молвил Матвей Бенционович.

– Понимаю-с, – поспешил его успокоить полицеймейстер. – И говорю исключительно во избежание какой-либо двусмысленности. В «опричниках» не состою и не все их акции одобряю, особенно те, от которых проистекает вред имуществу либо жизни и здоровью. Иной раз по-отечески и пожуришь, без этого нельзя. Люди-то горячие, есть и отчаянные головы, однако сердцем чисты. Только иногда придерживать нужно, чтоб дров не наломали.

– Как правильно вы все говорите! – вскричал визитер. – Я чрезвычайно рад, что обратился именно к вам. Понимаете, я потому и хочу сам создать заволжскую «опричную» дружину, пока это не произошло самопроизвольно. Желал бы, так сказать, находиться у истоков и тактично направлять.

– Вот-вот. И я тоже тактично направляю. А поучиться у наших молодцов есть чему. – Гвоздиков важно помолчал, как надлежит солидному человеку, которые взвешивает все «за» и «против» перед ответственным решением. – Хорошо, господин Берг-Дичевский. Как дворянин дворянину. И сведу с кем надо, и объясню, с какой целью вы приехали. Сам при встрече присутствовать не смогу – прошу покорно извинить...

Матвей Бенционович поднял ладони: понимаю, понимаю.

– ...Да и вам свое звание афишировать не советую. И еще вот что... – Гвоздиков деликатно потупился. – Я вас отрекомендую есаулу как господина Дичевского, без «Берга». А то наши русаки, извините, и немцев не очень жалуют.

– Ах бросьте, да какой я немец! – искренне воскликнул Бердичевский.

Отечество в опасности

К опасному мероприятию Матвей Бенционович приготовился основательно, хоть и конфузился, даже иронизировал над собой, бормоча: «Скажите, какой Аника-воин. Мальчишество, право слово, мальчишество...»

Первым делом купил в оружейном магазине револьвер «лефоше». Шестизарядный, со складным крючком, за тридцать девять рублей. Приказчик про складной спуск сказал: «Разумное приспособление, особенно если носить оружие в кармане. Не зацепится, попусту не выпалит». За ту же цену, в виде подарка от фирмы, Бердичевский получил еще и однозарядный жилетный пистолетик, целиком помещавшийся в ладонь. «Незаменимая вещь при нападении ночного грабителя, – пояснил приказчик. – Эта крошка обладает поразительной для своего калибра убойной силой».

У «крошки» спусковой крючок был обычный, не складной, и прокурор занервничал. Представил, как пистолетик, повернутый дулом книзу, возьмет и бабахнет. Пулька поразительной убойной силы пропорет и грудь, и бок. Ну его к черту.

Переложил игрушку в карман брюк.

Нет, так тоже нехорошо.

Наконец додумался: задрал штанину, засунул за ремешок носка. Железка немножко давила на щиколотку, но ничего, терпимо.

Записка, присланная в гостиницу от Гвоздикова, была короткая и странная: «В полночь на набережной под фонарем».

Надо думать, имелась в виду речка Каменка, потому что главный житомирский водоток, Тетерев, из-за скалистости берегов набережной как таковой не имел. Да и Каменка была не то чтобы одета в гранит – ни парапетов, ни иных обычных признаков набережной Бердичевский там не обнаружил. Зато загадочное «под фонарем» разъяснилось легко: на берегу горел только один фонарь, прочие были темны и, кажется, даже лишены стекол.

Отпустив извозчика, прокурор встал в нешироком кружке света. Поднял воротник – с речки несло сыростью. Стал ждать.

Вокруг было темным-темно, то есть вообще ничегошеньки не видно.

Разумеется, Матвею Бенционовичу тут же померещилось, что на него кто-то смотрит из темноты. Он сначала поежился, а потом сказал себе: «Ну, конечно, смотрят. И очень хорошо, что смотрят».

От нервозности статский советник избавился очень просто. Произнес шепотом одно-единственное слово: «Пелагия», и страх сразу сменился возбуждением; жертва моментально превратилась в охотника.

Он нетерпеливо повертел головой и даже сердито топнул ногой. Где вы там, черт бы вас драл?

Тьма словно дожидалась этого волшебного знака. Шевельнулась, зашуршала, и в пределы слабого керосинового освещения вплыла фигура, показавшаяся Бердичевскому гигантской. Силуэт поднял руку, поманил.

Статский советник, снова оробев, двинулся было навстречу незнакомцу, однако тот повернулся спиной и пошел вперед, время от времени оглядываясь и делая таинственно-призывные жесты.

Ноги провожатого глухо топали по булыжной мостовой. Походка у исполина была прямая, спина негнущаяся.

Статуя Командора, передернулся Матвей Бенционович, едва поспевая следом.

С набережной повернули на кривую улочку, где мостовой уже не было, лишь мокрая после недавнего дождика земля. С одной стороны глухой забор, с другой – каменная стена, за ней не то склады, не то мастерские. Освещения никакого.

Бердичевский споткнулся на ухабе, выругался – почему-то вполголоса.

Стена вывела к воротам, над которыми горела лампа. Прокурор прочел на вывеске: «Кишечно-очистительный завод Савчука».

Прочел – и вздрогнул. Знаки знаками, но это со стороны Провидения было уже форменное издевательство, если не сказать хамство. Дело в том, что в утробе изрядно-таки трусившего статского советника вовсю разворачивались всякие малоприятные процессы.

В узкую калитку Бердичевский за статуей Командора не пошел. Спросил дрогнувшим голосом:

– Это что такое? Зачем?

На ответ не надеялся, но великан (и вправду почти саженного роста детина) обернулся и ответил неожиданно тонким, услужливым тоном:

– Это, сударь, заведение, где очищают кишки-с.

– В каком смысле?

– В обыкновенном-с. Для изготовления колбас.

– А-а, – несколько успокоился Матвей Бенционович. – Но зачем нам туда идти?

Командор хихикнул, из чего стало окончательно ясно, что молчал он вовсе не от грозного умысла, а от провинциальной конфузливости перед приезжим человеком.

– Город, сами изволите видеть, какой: жидов больше, чем русских. А тут самое правильное место-с. Колбаса-то свиная. Так что среди рабочих ни одного жида, все русские или хохлы-с.

Тайное собрание дружины «Христовых опричников» проходило в помещении заводской конторы.

Это была грязноватая комната, довольно просторная, но с низким потолком, с которого свисало несколько керосиновых ламп.

Стулья в два ряда, напротив них – стол, накрытый российским триколором. На стенах, вперемежку, иконы и портреты героев отечества: Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Скобелев. Главное место в этой галерее занимали изображения Иоанна Грозного и государя императора.

Председательствовал немолодой мужчина в пиджаке и галстуке ленточкой, однако с длинными, в кружок, волосами.

Перед столом стоял тощий субъект в косоворотке – очевидно, докладчик. Слушателей было с десяток.

Все обернулись на вошедших, но от волнения Бердичевский толком не разглядел лиц. Кажется, большинство были бородатые и тоже стриженные по-русски.

– А вот и дорогой гость, – сказал председательствующий. – Милости просим. Я – есаул.

«Опричники» встали, кто-то пробасил:

– Здравия желаем, ваше превосходительство.

От нервозности Матвей Бенционович чуть было не стал поправлять, что он никакое не превосходительство, однако вовремя спохватился. Отрывисто, по-военному кивнул, отчего на лоб свесилась прядь ангельского цвета.

«Есаул» (судя по всему, так именовалась должность предводителя «опричников») вышел из-за стола, двинулся навстречу прокурору.

И снова Бердичевский едва не совершил faux pas – сунулся жать руку. Оказывается, следовало не тянуть ладошку, а раскрыть объятья. Именно так поступил председатель: со словами «Руси слава!» прижал гостя к груди и троекратно расцеловал в уста.

Остальные тоже пожелали приветствовать большого человека, так что целоваться пришлось с каждым – общим счетом одиннадцать раз, причем всякий раз произносилась сакраментальная фраза, прославлявшая отечество.

Запахи, которые пришлось вдохнуть лобызаемому господину Берг-Дичевскому, разнообразием не отличались: дешевый табак, сырой лук, переработанные желудком пары spiritus vini. Только последний из целовальщиков, тот самый Вергилий, что привел Матвея Бенционовича на сходку, благоухал одеколоном и фиксатуаром. Он и чмокнул не так, как прочие, а нежно, вытянув губы трубочкой. Парикмахер, понял прокурор, разглядев подвитые височки и расчесанную надвое бородку.

– Сюда пожалуйте, – пригласил «есаул» гостя на почетное место.

Все воззрились на «превосходительство», очевидно, ожидая речи или приветствия, к чему статский советник был совершенно не готов. Однако нашелся – попросил продолжать, «ибо пришел не говорить, а слушать; не поучать, а учиться». Это понравилось. Скромному «генералу» похлопали, покричали «Любо!», и прерванный доклад был продолжен.

Оратор, которого Бердичевский по манере говорить и несколько блеющему тембру голоса окрестил Псаломщиком, рассказывал дружинникам о результатах проведенного им расследования касательно засилия евреев в губернской печати.

Картина обрисовывалась чудовищная. Про «Житомирский листок» Псаломщик не мог говорить без дрожи негодования: сплошные перельмутеры да кагановичи, наглое глумление над всем, что дорого русскому сердцу. Однако и в «Волынских губернских ведомостях» далеко не благополучно. Из-за попустительства редактора нередко печатаются статьи, написанные жидишками, которые прикрываются русскими именами. Был дан и перечень всех этих волков в овечьей шкуре: Иван Светлов – Ицхак Саркин, Александр Иванов – Мойша Левензон, Афанасий Березкин – Лейба Рабинович, и прочая, и прочая. Самое же сенсационное свое разоблачение выступавший приберег напоследок. Оказывается, Синедрион запустил свое щупальце даже в «Волынские епархиальные ведомости»: у редактора протопопа Капустина жена – урожденная Фишман, из выкрестов.

По комнате прокатился гул возмущения. Матвей Бенционович тоже сокрушенно покачал головой.

«Есаул», нагнувшись, шепнул ему:

– Это мы собираем материал для всеподданнейшей записки. Вы бы видели данные по финансовому капиталу и народному просвещению. Мороз по коже.

Прокурор сурово нахмурился: беда, беда.

Докладчик закончил, сел на место.

Все снова выжидательно уставились на гостя. Было ясно, что от выступления не отвертеться.

Кстати вспомнилось мудрое изречение: когда не знаешь, что говорить, – говори правду.

– Что сказать? – поднялся Матвей Бенционович. – Я потрясен и удручен.

Ответом был общий вздох.

– В нашей губернии, конечно, дела обстоят скверно, но не до такой степени. Ужас, господа. Скрежет зубовный. Однако, дорогие вы мои, вот что я вам скажу. Расследования и всеподданнейшие записки, конечно, дело хорошее, только ведь этого мало. Признаться, я ожидал от житомирцев другого. Мне рассказывали, что вы люди действия, что не привыкли сидеть сложа руки. Ведь смотришь на Русь – сердце кровью обливается! – потихоньку стал разогреваться Бердичевский. – Вокруг одни говоруны, герои на словах! Профукаем отечество, господа патриоты! Проболтаем! А между тем Жид зря не болтает, у него все на года вперед просчитано!

Слушая горькую, выстраданную речь витии, сидящие переглядывались, скрипели стульями.

Наконец «есаул» не выдержал. Дождавшись коротенькой паузы, понадобившейся Бердичевскому, чтобы набрать в грудь очередную порцию воздуха, предводитель «опричников» воскликнул:

– Мы не болтуны и не пачкуны бумаги! Да, мы не оставляем надежды достучаться до нашей тугоухой власти законными методами, но, смею вас уверить, одними записками не ограничиваемся. – Видно было, что председатель еле сдерживается – так ему не терпится оправдаться. – Вот что, сударь, пожалуйте в кабинет, потолкуем с глазу на глаз. А вас, братья, пока прошу угоститься чем Бог послал.

Лишь теперь Матвей Бенционович заметил в углу комнаты накрытый стол с самоваром, караваями и впечатляющим изобилием колбасных изделий – надо полагать, продукцией кишечно-очистительного предприятия.

Дружинники оживленно двинулись угощаться, прокурор же был приглашен в «кабинет» – тесный закуток, отделенный от конторы стеклянной дверью.

Пропал!

Теперь дошло и до рукопожатия. Надо сказать, что, отделившись от своих молодцов, «есаул» вообще несколько переменил манеру поведения, как бы желая показать, что принадлежит с гостем к одному кругу.

– Савчук, – представился он. – Владелец завода. Я заметил, господин Дичевский, как вы глядели на моих янычар. Грубоваты они, конечно, и, так сказать, не блещут умственными доблестями.

Матвей Бенционович переполошился (он-то думал, что отличным образом конспирирует свои чувства) и сделал рукой протестующее движение.

– Ничего, – успокоил его заводчик. – Я ведь понимаю. Однако прошу учесть, что это не идеологи, а десятники, руководители участков. Выражаясь по-библейски, «мужи силы». Я их шутейно зову «апостолами» – как раз двенадцать человек. Еще один должен быть, да что-то припозднился. Рассуждать мои десятники не сноровисты, но коли дойдет до дела, не оплошают. Вы не думайте, у нас и интеллигенция есть, лучшие русские люди. Присяжные поверенные, врачи, учителя гимназии – они от жидовского натиска больше всего страдают. Если пожелаете, я вас с ними после сведу, в более уместной обстановке. Глазков Илья Степанович, товарищ городского головы – светлая голова, мыслитель.

– Знаете, – отрубил Бердичевский, – мыслителей вокруг и так полно. Людей действия не хватает. Чтоб без страха, без оглядки на установления. Вот чему желательно бы поучиться. Да не ломом махать, не жидовские лавки громить – это дело нехитрое. Скажите мне, есть ли у вас люди с опытом настоящей работы – полицейской либо охранной? Только не состоящие на службе, чтобы не были связаны буквой закона.

– Это как? – спросил Савчук, озадаченно нахмурившись.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

У людей бывают разные хобби... Дашина подруга Лика, например, восьмой раз выходила замуж. Причем все...
Даше Васильевой катастрофически везет на трупы!.. Только она согласилась пойти на концерт классическ...
Даша Васильева приглашена на званый вечер к профессору Юрию Рыкову. Каково же было ее возмущение, ко...
He успела Дарья Васильева стать директором книжного магазина, как в первый же день работы в шкафчике...
Воистину жизнь полна чудес! Особенно у любительницы частного сыска Даши Васильевой. Погоревав о внез...
Фатальная невезуха в семье Даши Васильевой началась после уикенда, который они все провели на конеза...