Золотое сечение Иуды Ламзов Валерий

– Откуда здесь сатана? Ты что, спятил?

Иуда рассмеялся:

– Раз есть Бог, значит, есть и сатана. Где Бога мало, там сатана всегда отыщет себе местечко.

– Так ты что считаешь, что у меня здесь Бога мало?

– Говорить о Боге – одно, верить – совсем другое. «Не произноси имени Бога твоего напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя его напрасно». Понял?

– Я погляжу, ты сегодня слишком набожный. Но, видимо, у тебя есть на это какая-то причина? – ответил ему Ванин. – У меня к тебе вот какой вопрос будет, давно хочу тебя спросить.

– Слушаю тебя, брат мой, и постараюсь ответить, – сказал Иуда. – Я весь во внимании.

– Почему Леонардо до Винчи нарисовал тебя с кошельком в руке якобы с тридцатью серебряниками, полученными за предательство Иисуса? А ты же его тогда еще не предал? Он чуть позже скажет тебе: «Время пришло. Делай что должен». Помнишь, когда еще Мария спросила: «О чем это вы?»

Иуда громко расхохотался:

– Разреши мне на этот вопрос не отвечать. Это еще одна загадка Леонардо, на которую ты должен дать ответ сам. Я надеюсь, что это тебе «по зубам».

Иуда хотел еще что-то сказать, но зазвонил телефон, и Евгения Петровна сообщила:

– Пришел Шубин Борис Михайлович. Ему назначено на одиннадцать часов.

– Просите.

Ванин встал из-за стола и засеменил короткими шажками навстречу гигантской фигуре Бориса Михайловича. Был он под два метра ростом, что заметно скрадывало излишек веса. Дышал Шубин тяжело, видимо, было непросто таскать такую массу тела. В его густой шевелюре не было ни одного седого волоса. «Красит, наверное», – подумал Ванин. Лицо его светилось улыбкой, а бархатный бас с привычкой растягивать слова выдавал в нем партийного функционера. Раньше таких красавцев специально подбирали на партийную работу. Когда Шубин выпустил Ванина из своих объятий, Сергей Арнольдович проводил гостя к креслу, где на журнальном столике уже стоял французский коньяк, шоколад, фрукты, минералка, и Евгения Петровна несла турецкий кофе. Расселись поудобнее, выпили за знакомство. Шубин выразил сочувствие по поводу происшедшего на днях покушения на Сергея Арнольдовича.

– Ничего. Все устаканится, – сказал ему Ванин.

– Так с чего начнем? – спросил Шубин, удобно разваливаясь в кресле.

– Давайте начнем с начала, – ответил Сергей Арнольдович и добавил: – Я мало что понимаю в таких делах и готов принять любую помощь.

– Не прибедняйтесь, – перебил его Борис Михайлович. – Я много про Вас слышал, еще тогда, когда Вы были первым секретарем райкома комсомола в Москве и заместителем министра. Я думаю, что у Вас есть определенный опыт.

Ванину было приятно слышать столь лестный отзыв, и он согласился:

– Да, конечно, я что-то из практической работы знаю, так сказать, в общем, но мне нужен советник на постоянной основе, чтобы вникать в тонкости дела.

– Это другой вопрос, – довольно пробасил Шу-бин. – Такая постановка мне по душе. Но я Вас должен предупредить, Сергей Арнольдович. Хотите Вы или нет, но раз уж Вы решили вникнуть в вопросы партийного строительства и создать реальную партию, Вам необходимо прослушать краткий курс истории КПСС в моем изложении. Это будет нечто совсем другое по сравнению с тем, о чем пишут в учебниках, но для Вас будет представлять исключительную пользу, уж Вы мне поверьте.

– Я Вам верю и готов с Вами работать – ответил Ванин. – Условия нашего с Вами сотрудничества Вас устраивают?

– Да, – Шубин достал из внутреннего кармана пиджака сложенный квадратиком лист бумаги, развернул его: – И время, и деньги меня утраивают.

– Ну что, начнем? Не будем терять время попусту.

– Итак, сначала, – продолжил свою речь Борис Михайлович, – отметим, что для любой партии или движения, в первую очередь, нужны денежные средства. Поэтому прежде чем заняться непосредственно пропагандой и агитацией своих идей или даже названия своей партии, необходимо четко уяснить, откуда и в каком количестве и когда будут поступать денежные средства, и кто несет ответственность за это – самое главное направление партийной работы. Это, надеюсь, Вы, уважаемый Сергей Арнольдович, понимаете?

– Конечно, – согласился Ванин. – Финансовый аспект мне ближе по восприятию.

– И вот что я Вам должен сказать – лучше, чем большевики в России, с этой задачей не справился никто. И вряд ли еще так умело когда справится. Фашисты в Германии пошли по этому пути, но не так результативно, – Шубин задумался, а затем продолжил. – Я хочу, милейший Сергей Арнольдович, чтобы Вы как практик, как человек дела уловили одну очень важную мысль: «Жизнь любой настоящей партии, стремящейся к власти, это, в первую очередь, бизнес – жесткий по вертикали управления и бескомпромиссный в борьбе за влияние». Это потом из бескомпромиссного и дальнозоркого социал-демократа большевика Ульянова-Ленина сделают доброго, всеми любимого Ильича или еще лучше, дедушку Ленина. Сказки все это. В основе всегда лежат деньги как средство, обеспечивающее приход к власти, и железная дисциплина внутри организации с безоговорочным авторитетом лидера, использующего прием демократического централизма как главный метод управления. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, да. Это я понимаю, – подтвердил ему Ванин свою способность воспринимать непривычную информацию. – Может вздрогнем по рюмашке? – предложил ему Сергей Арнольдович. – Для облегчения восприятия?

– Не возражаю, – согласился Шубин.

После того, как выпили, он продолжил:

– Я Вам расскажу, как проходил Второй съезд партии и где. Это будет Вам очень интересно. Тем более, я слышал, ваши коллеги по партии и мои знакомые Трешкин и Исмаилов благополучно провалили организационный съезд вашей с ними партии.

Ванин стыдливо опустил голову.

– Как известно, – продолжал Шубин, – Второй съезд РСДРП открылся вначале в Брюсселе в складском помещении где-то на рабочей окраине города. Полиция их сборище застукала, и пришлось драпать в Лондон. Там в районе Хайбетц, где находится сейчас известное всему миру кладбище (главным образом, из-за того, что там могила Карла Маркса), в небольшой скромной австрийской пивнушке и проходил этот съезд, исторический съезд.

– В пивнушке? Съезд партии? – переспросил его Ванин.

– Так точно, – отвечал Шубин. – Обычный пивняк. Я не раз там напивался до чертиков вместе с хозяевами. Возил туда наши делегации из союзных республик. Пивняк, конечно, очень занимательный. Там не стулья, а лавки. Пиво шикарное, и обязательно подают штофик со шнапсом. Сосиски, колбаски, тушеная капуста – запах стоит… Грех не выпить. Но об этом чуть позже. Вот, представляете себе, делегатов почти 60 человек. Надо неделю работать, все-таки 24 заседания. Питались три раза в сутки, а иногда вечером садились за стол и только под утро вставали. Сами понимаете, не трезвыми. А еще гостиница, дорога… Представляете, какие это расходы? Причем жили в очень солидных отелях для конспирации. Кроме того, у революционеров было железное правило – содержать семьи осужденных товарищей. И кроме того, надо было кормить руководящий аппарат.

– А что Вы все-таки хотели рассказать про эту австрийскую пивнушку? – не унимался Ванин.

Шубин улыбнулся:

– Ее в свое время очень любил Карл Маркс. Он часами там засиживался, часто работал, писал свой «Капитал». И как у постоянного клиента, у него было свое постоянное место. Как заходите – сразу слева от двери, вернее, за дверью. Его не видит никто, а он видит всех. Вот Ленин и предложил по этой причине именно там и провести этот съезд. И все время сидел на том самом месте, любимом месте Карла Маркса. Так вот, когда туда приезжали наши делегации, их руководители садились обязательно на это самое место, любимое место Ильича и Карла Маркса. Сидел там и Хрущев, бывал там и Леонид Ильич. Как результат особого внимания, все лавки остались как лавки, а эта, в том месте, где сидели наши вожди, наполовину стерта задницами, и имеет большое, такое, углубление. Всем ведь хочется посидеть на месте великих мира сего. Но вообще-то, – продолжил Шубин после небольшой паузы, – для фракционной работы, ну, то есть для работы фракции, помещение было очень удобным, сплошь разделено перегородками. Не поверите, – продолжал Шубин, – но мне довелось общаться с одним чудом уцелевшим участником этого и нескольких последующих съездов. И скажу Вам совершенно четко, что изначально партия большевиков была нацелена на насильственное свержение власти. Сегодня бы их назвали террористами.

Шубин умолк, а затем, пристально глядя в глаза Ванину, сказал:

– А посему Ваш друг до тех пор, пока Вы ориентированы на эволюционное развитие, на созидание. Слово «революция», в моем понимании – откровенное мракобесие, сатанизм.

– И это мне говорите Вы? – удивленно спросил Ванин. – Классический партийный функционер?

– Да, как Вам это не покажется странным. Большевизм – он только как слово появился в начале XX века, то есть приобрел новое название, но человечеству само явление это известно давно как мракобесие, а революция – его апофеоз.

Большевизм и социализм не имеют между собой нечего общего. Большевизм это самое грязное самое пошлое извращение социализма. Если хотите, то это ловушка для либеральной интеллигенции, вернее той ее части, которая генетически заточена на преклонение перед всем западным нетрадиционным, ненашенским. В конце позапрошлого века именно либеральная интеллигенция привнесла в общественное сознание российского общества идею диктатуры пролетариата, нисколько ни отдавая себе отчета в том, что это такое ДИКТАТУРА. Изюминка заключалась в том, что это была популярная модная идеологическая фишка, привнесенная с Запада. И когда к власти реально пришли большевики эта либеральная интеллигенция осознала свою причастность к случившемуся, уже болтаясь на фонарях. Правда нельзя ни сказать и о том, что к тому времени немалая часть этой самой либеральной интеллигенции переметнулась на сторону большевиков и отдельные из них проявили иезуитскую жестокость по отношению к соплеменникам.

Такая вот злая шутка истории, из которой никто не хочет извлекать уроков.

– Трудно не согласиться с тем, что у вас довольно любопытная трактовка деятельности партии, но интересная – остановил ход его мыслей Ванин.

Да! – Согласился с ним Шубин. – Непросто я пришел к таким умозаключениям. Однако хочу вам сказать, друг мой. Надо понимать, большевизм – это диктатура. Социализм – это социальное равенство. Вот что есть гвоздь программы.

– У англичан есть такое выражение «рэкет» – что означает «вымогать». Надеюсь Вам знакомо. Не поверите, но именно рабочие комитеты были первыми рэкетирами и крышевателями владельцев фабрик и заводов. Именно боязнь рэкета или физической расправы вынуждала многих состоятельных людей делать пожертвования различным революционным организациям, причем не обязательно большевистского толка. В России это получалось лучше чем где-либо.

«Ясно, – подумал Сергей Арнольдович, – выходит наша идея вымогательства денег под предлогом борьбы с коррупцией не так уж и нова».

Шубин продолжал:

– Я хочу предупредить Вас, Сергей Арнольдович, об одной очень серьезной опасности. Вы только, бога ради, не обижайтесь на меня. Но раз уж Вы явились моим работодателем, я бы хотел честно отрабатывать свой кусок хлеба. Что я Вам хочу сказать. То время – это не сегодняшний день. Если, к примеру, во времена Иисуса Христа люди искали миссию, то и потребность этого называлась миссианство, жажда божественной истины. И миссия, в конечном итоге, пришел как христианская вера в лице Иисуса Христа. XIX век – это совсем иная ситуация. Научно-технический прогресс создал классы, породил классовое противоречие, породил классовую борьбу, причиной которой стал непримиримый антагонизм между бедностью и богатством, между добром и злом, между возможным и недоступным. В конце концов, революционером было быть модно. Да, да, не удивляйтесь. Было модно болеть туберкулезом, таскать с собой прокламации или в солидном культурном обществе выкрикивать революционные тезисы. Распущенность стала спутницей революционности. Вера в Бога считалась кощунством. Революционерам симпатизировали даже в ближайшем окружении Царя. Что говорить, если с ними были связаны даже отдельные представители династии Романовых.

Но сейчас совсем другое дело. Мы живем в бесклассовой среде. Урбанизация, эмансипация, технический прогресс, массовая культура, интернет ликвидировали классы и породили самые многообразные социальные слои. Человеку в современном обществе не хочется сегодня революций, сегодня модно быть нигилистом. Если кто-то толпы людей выгоняет на улицы с требованием сменить власть, значит это обязательно кому-то надо, но бесполезно. Затраты того не стоят. Поэтому сегодня создавать политическую партию не возможно. Нет фундамента, нет идеологической базы. Единственная взрывная масса, которая сегодня начинает потихонечку закипать в общественном сознании, – это национальный вопрос. Причем довольных народов, чьи бы национальные интересы не были по той или иной причине каким-то образом задеты, практически не существует. Хотя по жизни их чаще всего придумывают. А в таких случаях в России виноваты всегда кто? Евреи, это уже «притча во языцах». Правда, часто не без оснований. Знаете, Фаина Георгиевна Раневская, наша великая актриса, когда на площади Свердлова ставили памятник Марксу, работы скульптора Кербеля, грустно пошутила: «Ну как не возникнуть антисемитизму в столице Великого русского государства, когда на центральной площади, носящей имя одного еврея, другой еврей ставит памятник третьему». Согласитесь, и смешно, и грустно. Так к чему я Вам это рассказываю? Надо не партию создавать, а то получится то же, что и с Единой Россией: партия – сверху, народ – снизу. Это не дело. У такой партии будущего нет. Если она не реорганизуется, и я думаю, наш президент это понимает.

– И что же делать надо, по вашему мнению?

– Надо акцент сделать на движение, уже существующее объединение людей, может даже, по интересам, а может, придумать этот интерес. Понимаете, звездочку людям надо зажечь, увлечь за собой какой-то большой идеей. Не секрет же, что развал СССР нас всех духовно покалечил. Мы все хотим реванша. У нас оскорблено чувство принадлежности к великой нации. Нужна большая мечта.

«Да, – подумал Ванин, – а он – романтик. На хрена мне твоя звездочка и толпы голодранцев? Мне деньги нужно делать, но движение – это интересно. Огурцов бы подошел». А вслух сказал:

– Вы поразительный человек, Борис Михайлович. Я восхищен. Столько нового, интересного. А как Вам сам Владимир Ильич? Вы знали тех, кто с ним работал?

– Знал!

– И что?

– Ну, во-первых, в величии его никто не сомневается. Любил пошиковать, носил дорогие костюмы. Курил.

– Ленин курил?

– Да. Очень любил сигареты «Давидофф». После ранения врачи, правда, запретили. Любил женщин, и очень, и они его любили. Если спросите меня, то я скажу, что среди всех известных большевиков он – самый выдающийся человек. Это не Троцкий, ни тем более кровавый маньяк Свердлов, истинный черный демон революции, ни кровожадный популист Бухарин, готовый истребить весь русский народ ради торжества мировой революции. Вообще, я Вам скажу, доказано: революционер – это не профессия, революционер – это диагноз, это социальное порождение. Если хотите – это отрыжка больного общества и не менее больной власти.

– А что Вы скажете о Сталине? – неожиданно для самого себя спросил Ванин.

Шубин не заставил долго ждать.

– Сталин был одним из немногих, кто оценил реальную угрозу для государства, исходящую от большевизма и его идеологии.

– Что Вы хотите этим сказать? Я не совсем Вас понимаю, – спросил Ванин, – как такое возможно?

– Возможно, – твердо ответил Шубин. – Дело в том, что большевики хотели управлять всем – от идеологии до экономики, от воспитания до сексуальной жизни. Однако одно дело бороться за власть, другое дело – ее удержать и строить державу. Разное восприятие действительности у того, кто головой отвечает за дело и несет на себе бремя ответственности, и того, кто по инерции продолжает бороться за власть и свое влияние.

– Вы хотите сказать, что Сталин – это правильный и великий лидер? – спросил Ванин почти наивно.

– Не был бы он великим, то наши либеральные демократы не падали бы в обморок только при одном упоминании его имени. Я уже не говорю о западных либеральных демагогах, которые пуще дьявола боятся появления в нашей стране сильного лидера. Вы знаете, Сталин – это величайший государственник, психолог аппаратной работы или, проще, очень крутой топ-менеджер на самом высоком уровне управления. Мой начальник в аппарате ЦК работал при Сталине, затем при Хрущеве и при Брежневе. Ушел на заслуженный отдых. Так вот мне он рассказывал, что при Сталине в аппарате ЦК была величайшая исполнительская дисциплина, безукоризненная работа с документами и аккуратность, товарищеское отношение к работникам, обстановка доверия и взаимопомощи, во всем очень высокий уровень культуры. При Хрущеве же стало модно материться, на заседаниях Президиума ЦК документы «выносились сырыми», без проработки. Извините, женщины в лифты боялись заходить – появилась мода их щупать за попу. «Первому нравится, почему нам нельзя». Сотрудники нередко в аппарате ЦК появлялись в нетрезвом виде. При Брежневе, в первые его годы, порядок был восстановлен. Я это помню уже сам, могу подтвердить.

– А Горбачев? – не унимался Ванин. Ему было интересно слушать все это.

– Горбачев – это отдельная песня. О нем поговорим как-нибудь в другой раз. Я думаю, на сегодня хватит.

– И все же, последний вопрос, – не унимался Сергей Арнольдович. – Революция, по вашему мнению, реально – это хорошо или плохо? Коротко.

– В истории человечества не было ни одной революции, которая бы сделала людей счастливыми. Другое дело, уроки революции, боязнь ее повторения заставляют и власть, и народ избегать этого проявления чудовищной бесчеловечности. Судите сами. После Октябрьской революции Россия потеряла Польшу, Финляндию, всю Прибалтику, Западную Украину, и готова была потерять больше, только бы уцелеть, только бы удержать власть любой ценой, ценой чужих жизней, ценой предательства государственных интересов. Или взять развал Советского Союза. Вы же сами свидетель. Ради интересов кучки узкого круга заговорщиков, маниакально жаждущих власти, исчезло с лица планеты великое государство, наше с Вами государство.

Вздохнув, Ванин показал Шубину, что встреча подошла к концу:

– Да, я с Вами согласен. Вы абсолютно правы, Борис Михайлович. Очень познавательна и поучительна наша с Вами сегодняшняя беседа, – сказал он и поблагодарил Шубина.

Выпили на посошок и, попрощавшись, разошлись довольные друг другом, каждый по-своему.

Однако Сергей Арнольдович еще долго сидел один, обдумывая услышанное. «Наверняка, то же самое Шубин рассказывал Трешкину и Исмаилову. Тем более, что Исмаилов сам бывший партийный функционер, – думал он. – А значит, бесперспективность создания партии сегодня в наших условиях им хорошо известна. Движение – вот на что нужно обратить внимание. Но у меня такое ощущение, что это не мое».

И Сергей Арнольдович попросил соединить его с Шайкиным, которому и поведал свое мнение о старике-пропагандисте.

– Как я понимаю, Борис Михайлович не очень тебе понравился?

– Нет, почему же? – возразил Ванин. – Как человек он мне даже симпатичен. Мысли интересные, факты любопытные приводит. Я буду с ним встречаться.

– Так почему же такой пессимизм в голосе? – не без иронии спросил Александр Борисович.

– Я понял, что создание партии – это бесперспективное дело.

– Нет, Сережа, ты не прав, – возразил ему старый товарищ. – Мы просто, когда говорим слово «партия», представляем нашу с тобой КПСС. Такое создать невозможно сейчас. Партия – это клуб по интересам. Чем острее интерес, тем крепче партия. Ты посмотри на эту тему с этой стороны.

– Попробую, – ответил Ванин.

Положив трубку, он вновь подумал о Трешкине и Исмаилове. «Интерес, именно интерес к его делам, и таких как он, Ванин, привел их к идее создания партии, ориентированной на борьбу с коррупцией».

– Думаешь? – спросил его неожиданно появившийся Иуда.

– Думаю, – ответил Ванин.

– И правильно делаешь. Думать – это твой золотой конек. Ты эту схему упрости.

– Ты что имеешь в виду? – спросил Сергей Арнольдович.

Иуда заулыбался:

– Ларчик открывается просто. Не надо партии. Не надо движения. Нужен один человек, толковый, энергичный, со своей командой, известный стране. Друг твоих заклятых друзей.

– Огурцов? – спросил Ванин, радуясь своей догадке.

– Он самый, – ответил Иуда.

– Вот и песенке конец. Ты знаешь, я с ним сегодня встречаюсь.

Неудавшееся покушение на Ванина деморализовало Константина Матвеевича. Он с трудом скрывал от окружающих свою нервозность и подавленность. Особенно трудно, можно сказать, невыносимо, было с Ваниным. Он общался с Костей как и прежде: был внимателен, участлив, каждое утро начинал со встречи с ним. А вчера спросил у него, что он думает по поводу покушения.

Костя ответил ему, что в офисе работает около сотни человек, и он не может ни на кого подумать.

– Костя, – давил на него Ванин, – надо смотреть в самый ближний круг. Только таких у нас восемь человек. Ты ближе к людям, чем я. У тебя должно быть хоть какое-то представление, кто мог бы за этим стоять?

Костя ответил, что не может кого-либо заподозрить. В душу к людям не залезешь. И вообще, его позиция – «наши это сделать не могли».

В ответ Ванин странно улыбался, и это пугало Скворцова.

Между тем Валерий Андреевич даром время не терял. Тем более, что Жорик после своего фиаско с шефом всячески старался восстановить пошатнувшееся доверие и организовал тотальную прослушку за сотрудниками и передавал все Попову.

Милиция тоже работала, но она, что могла, сделала и очень рассчитывала на службу безопасности Ванина.

Единственным, кто уцепился за реальную ниточку, оказался Бритов Станислав Николаевич. Осуществляя наблюдение за Трешкиным, его люди засекли звонок, который Костя сделал Владимиру Яковлевичу. Казалось, что в этом ничего необычного нет – первый вице-президент компании созванивается с одним из партнеров шефа. Но Бритов-то знал, что к таким делам Сергей Арнольдович никого не подпускает. И на всякий случай поручил сотрудникам проверить контакты Скворцова. Иначе говоря, кто он вообще такой и откуда родом? Что есть на него, кроме анкетных данных? Копать по самое «не могу».

Доклад по результатам проверки не предвещал ничего особо интересного. И Бритов продолжал отрабатывать другие версии, в том числе по отцу и сыну Матвейчукам. Например, такую – «мог же сын отомстить за отца? За то, что Александр Иванович лишился работы, вообще оказался не у дел, заработал себе инфаркт. Но почему тогда Ванин? Он в том случае сам оказался жертвой, – рассуждал Станислав Николаевич. – Здесь логичнее было бы шлепнуть меня. Я для них носитель зла, архаровец, вымогатель. Нет, тут что-то должно быть другое».

Масла в огонь подлили результаты проверки Скворцова. Оказалось, что его биологическим отцом является Вальдман Сергей Арнольдович, который в 1968 году перед службой в армии взял фамилию своего отчима Ванина Арнольда Григорьевича, а Скворцов, рожденный как Ковалевский (фамилия матери), был усыновлен сестрой умершей матери и ее мужем Скворцовым. «Выходит, что Ванин и не догадывается, что его правая рука в компании – его родной сын. Вот это бомба! – подумал Бритов. – Теперь второй вопрос – а знает ли Скворцов, что он сын Ванина? Не расследование, а передача «Жди меня», – усмехнулся генерал и набрал телефон Ванина:

– Приветствую, Сергей Арнольдович!

– Здравствуй, дорогой, – отозвался Ванин.

– Работаешь?

– А как же.

– Как Анна Павловна, как дети?

– Спасибо. Все хорошо, Слава. У тебя, надеюсь, все тоже в порядке?

– Да, спасибо. Завидую тебе. Сколько женщин в доме. А мой вырос и уже самостоятельный такой стал. Отец ему, видишь ли, не указ.

– Да, – согласился Ванин. – Дети быстро растут. У меня Юлечка уже школу закончила. Второй курс института на носу. А Владислав на следующий год в четвертый класс с Машуткой пойдут.

– Да, это хорошо, что у тебя поздние дети, – сказал Бритов. – Радость в жизни. А мой не женится и детей заводить не собирается.

Ванин пошутил:

– Странно было бы, если б он детей хотел, а жениться нет. Ты лучше скажи, зачем звонишь?

– Да так просто. Захотел поболтать, – ответил Бритов. – Ты, Сергей Арнольдович, не волнуйся. Я с твоим Поповым в полном контакте работаю. Скоро найдем Иуду.

Бритов понял, Ванин о существовании сына ничего не знает. Не исключено, что у сына есть мотив.

Константин Матвеевич Скворцов не привык находиться в положении подозреваемого. А подозревали практически всех. Его же – меньше остальных. Но Косте казалось, что все думают именно на него. Попов беседовал с ним дважды, и всегда такой улыбчивый, добрый, а сам смотрит и думает, как бы тебя сожрать? В конце концов, Костя пришел к твердому решению, что нужна вторая попытка. Если не завалить папочку, то рано или поздно на него выйдут, и он позвонил Трешкину.

– Я же просил тебя не звонить мне, – зашипел в трубку Владимир Яковлевич. – Закончится шумиха, тогда и поговорим.

– Нет, – возразил Костя. – Мне надо сейчас и срочно.

– Ну ладно, через час на старом месте, в «Шоколаднице».

Встретились они в «Шоколаднице» на Якиманке. У Кости там недалеко была квартира в новом доме, а у Трешкина офис рядом с Президент-отелем.

– Ну, что стряслось? – спросил недовольный Трешкин, когда они уселись в уголке за столиком.

– Нужна вторая попытка. Если мы этого не сделаем, нам – крышка.

– Быстро вы, Константин Матвеевич, «я» на «мы» поменяли. Я в ваших делах не участвую.

– Деваться некуда, Владимир Яковлевич. Не Вы ли мне говорили, что как только встретились с Ваниным и предложили ему сотрудничество, у Вас было такое ощущение, что общались с дьяволом в обличии Винни-Пуха. А сейчас вырисовывается совсем другой образ. Пропадем вместе не за грош.

– И что делать?

– Надо мочить, но по-другому, – твердо сказал Костя без сомнений.

– Как? – нервно спросил Трешкин. – Не травить же его?

– А почему нет? – удивился Скворцов. – Наверное, можно достать хороший препарат и в чашечку незаметно раз, и ку-ку.

Владимир Яковлевич испуганно посмотрел на Скворцова. Его лицо показалось ему странным.

– Ты и вправду хочешь это сделать сам? Это же риск какой!

– Вы мне скажите лучше, есть такой препарат или нет? Вы можете достать?

– Нет-нет, Костя. Ты меня в такие дела не впутывай. Ванин, конечно, чудовище, хотя и я не сахар. Позарился на его добро сам, а оказался в полном дерьме. Но травить, убивать его я не буду. Это не по понятиям.

– А стрелять были согласны? Так что изменилось с тех пор?

– Ладно, успокойся, – Трешкин вытер платком мокрый лоб. – «Скоро осень». – Неожиданно произнес он.

К столику подошли трое людей в штатском. Костя хотел дернуться, но они надели на него наручники так ловко и быстро, что он толком ничего не сумел понять.

Скворцов не знал, что после того злополучного звонка Трешкину, Попов совместно с Жориком Сургучевым организовали контроль за каждым шагом Скворцова, за каждым его словом, и активно сотрудничали со следователем. Что касается Трешкина, то он благоразумно пошел на сотрудничество с Ваниным.

Теперь Ванин был в курсе всего и только удивлялся тому, как стойко держался Скворцов во время их утренних встреч. «Предательство, – рассуждал он, – это исключительная прерогатива друзей, самых близких друзей. Жена изменит, враг убьет, дети обидят, а друг предаст. Все нормально. Все как у людей».

Трешкин сообщил ему, кто все организовал, при этом дал указание промахнуться. Другого варианта спасти Ванина у него не было.

– А зачем ты это сделал? – спросил у него Сергей Арнольдович.

– Сережа, я так на досуге подумал и решил, что с тобой лучше дружить, чем быть твоим врагом. Зачем мне такие проблемы?

– Ну, ладно. Спасибо за жизнь, Володя. Я твой должник. Я дал указание Попову держать связь с ним. Надо грамотно собрать все доказательства, а потом решать, что делать.

Таким образом Костя оказался в западне. Его блестящая карьера закончилась в отдельной камере следственного изолятора. Если бы он только мог знать с утра, что так закончится этот проклятый день, он бы ни за что не поехал на встречу с Трешкиным. «А что теперь? – задавал он себе вопрос. – Папеньку не завалил. Зачем мать мне рассказала эту историю моего происхождения, глупая? Не знай всего, я бы действовал по-другому. Как хорошо все складывалось. Так хорошо, что не верилось. А я всегда подозревал, что этот старый дурак, Матвей Кузьмич, не мой отец. Меня это как-то даже не удивляло. Я по образу и подобию Сергея Арнольдовича создан. А если так, то я найду решение. Нет, пусть ищет решение он сам, он же отец, а я не пропаду».

Когда Ванину доложили об аресте Скворцова, ему захотелось встретиться с ним. И он уже распорядился вызвать машину, как позвонил Бритов и попросил о встрече срочно. Когда Бритов приехал, то первым делом попросил налить ему стакан виски. Ванин налил и немного себе тоже.

– Что случилось, Слава?

Бритов глубоко вздохнул:

– Я все знаю по поводу Скворцова, но не все так однозначно. Давай присядем, потолкуем.

Присели. Бритов продолжил:

– Ты сам, Сергей Арнольдович, догадываешься, почему Скворцов пытался тебя убить?

– В общем, да. В деталях – нет. Знаю, что Трешкин фактически меня спас. Ну так, во всяком случае, он сам говорит.

– Не верю я этому Трешкину. Что он не мог сказать тебе заранее о готовящемся покушении? Мог, но не сказал, а дожидался результата. Убьет или не убьет тебя киллер. И повел себя сообразно ситуации – заложил партнера.

– Какие они партнеры? – удивился Ванин и допил свой бокал. – Скворцов обратился к нему за помощью. Трешкин испугался и согласился помочь. Но возможен, конечно, и твой вариант. Но они не партнеры.

– Завод, которым владеет Трешкин в Испании, только частично принадлежит ему. 25 % акций этого завода – собственность Скворцова. И Трешкин заинтересован, чтобы Скворцов исчез. Ему выгодно его убрать.

– Ты что хочешь сказать, что Трешкин хотел одним ударом убить двух зайцев? Что стрелок просто промахнулся? А попади он, Трешкин сдал бы Скворцова все равно? – спросил Ванин, понимая, что говорит абсолютную истину.

– Да, весело живет. Школа у Трешкина какая, не забыл? Там простаков никогда не держали. И это еще не все. Сейчас самое главное, – сказал Бритов. – Не хотел тебя сразу огорчать, но не сказать тоже не могу.

– Ну ладно, не тяни кота за хвост. Давай, добивай меня до конца, – сказал Ванин, разливая виски по стаканам, и осушил свой сразу наполовину.

– Тебе говорит о чем-нибудь фамилия Ковалевский?

Ванин задумался:

– Да. Фамилия одного очень хорошего человека. Соседа по коммуналке и его семьи, где я жил в детстве. Ковалевских много. Если это только о том.

– Фамилия Скворцова – это фамилия отчима. Настоящая его фамилия по матери – Ковалевский. Мать его – Полина Иосифовна Ковалевская – умерла при родах. Его воспитала Мария, сестра матери, и дала ребенку фамилию своего мужа.

У Ванина вылезли глаза из орбит.

– Да, Сергей Арнольдович, Скворцов – твой сын. К доктору не ходи, точно.

– Когда-то, наверное, это должно было случиться, – Ванин глубоко вздохнул и поднялся с кресла. – Ты знаешь, Слава, я к нему и так относился как к сыну. И все для него сделал. А он поступил как свинья. В отца родного надумал стрелять. Он мне не сын, если даже таковым является.

– А что с ним делать? – спросил Бритов, пораженный тем, как спокойно ведет себя Ванин в такой неординарной ситуации. – А что ему грозит? – Спросил Ванин.

– Если не признается, то ничего. Трешкин от своих показаний отречется, он предупредил. А ваши материалы по прослушке и наблюдению – они незаконны. Киллера нет. Ты жив.

– Меня интересует только один вопрос: откуда у него деньги на завод? – неожиданно обратился Сергей Арнольдович к Бритову. – Сколько стоит его пакет акций?

– По моим данным, где-то около 38 млн. долларов, – ответил генерал.

– Большие деньги, – сказал Ванин и добавил, – Вы его там помурыжьте недельку и отпустите под контроль Попова. Я сам с ним разберусь. Уж, сделай, пожалуйста. Шум поднимать не будем, у нас с тобой большая игра начинается. Не надо собак дразнить.

Через 10 дней Скворцова отпустили, взяв подписку о невыезде. Десять дней, проведенные в изоляторе, сделали свое дело. Константин Матвеевич без сожаления расстался с пакетом акций цементного завода, с парой счетов на Кипре, где оседали остатки по результатам сверок с партнерами. Пришлось отдать деньги с двух счетов и в Берне. Оставил Ванин своему сыну квартиру в Москве за полтора миллиона долларов, машину и полмиллиона евро в Сбербанке. Сам же с ним встречаться отказался и попросил передать через Попова, чтобы тот никогда больше не попадался ему на глаза.

Поговаривали, что вскоре Скворцов перебрался то ли в Штаты, то ли в Англию, в общем, где-то его там встречали.

Что касается заклятых друзей Ванина Трешкина и Исмаилова, то в течение двух последующих лет Сергей Арнольдович с помощью Бритова и своих юристов весь их бизнес прибрал к своим рукам, отдав еще 15 % Бритову, который вскоре уволился и стал партнером Ванина.

На все свое огромное хозяйство Сергей Арнольдович посадил Матвейчука Александра Александровича, потому как самому теперь заниматься этими делами было некогда. Он с головой ушел в политику.

Народное левое движение мучилось в последних предсмертных конвульсиях, когда его подобрал, отряхнул и всадил в него наркотическую инъекцию в виде денежной массы Сергей Арнольдович Ванин. Лучшего подспорья для реализации своих грандиозных планов он и не мог представить.

В отличие от Трешкина и Исмаилова, бывших спонсоров Леонида Огурцова, он установил железный порядок: ребята без согласования с ним не делают ничего, он же дает им работу, то есть наводку. Сделать это было непросто. Дело в том, что лидер Народного Левого движения Леонид Огурцов был достаточно умным популистом и реально, в отличие от многих лидеров несистемной оппозиции, пользовался популярностью у молодежи. Пацанам импонировала его смелость, бесшабашность, готовность идти в рукопашную на ОМОН. Между собой его называли «реальным пацаном». Огурцов открыто призывал к свержению существующей власти. Все происходящее в стране: выборы в его понимании были незаконны, подтасованы, а политики лживы. Это противостояние и сделало Огурца популярным среди молодежи. Более того, коммунисты увидели в нем зачатки комсомольского движения нового времени и пытались всячески наладить с ним партнерские отношения, сделать молодежным крылом партии.

Власть относилась к нему и его соратникам более-менее лояльно. Реальной угрозы он не представлял, что называется «собака лает, а караван идет».

Сергей Арнольдович прекрасно видел, что потенциал Огурцова истощен. Ему нужна искра как раз та, о которой мечтали Трешкин и Исмаилов: компромат на власть имущих и ставка на борьбу с коррупцией.

Для Огурцова и его движения это должен быть тот факел, который приведет его и его сторонников в Государственную Думу, а возможно, и в правительство.

Встреча состоялась в загородном доме Ванина. Огурцов был шокирован архитектурой и отделкой дома, и, конечно же, больше всего его поразила «Тайная вечеря». Особенно, когда Анна Павловна поведала историю написания копии этого полотна в большом зале дома, а когда лидер Левого Народного движения увидел портрет Иисуса, написанный хозяином, он был просто потрясен:

– Неужели это сделали Вы сами, Сергей Арнольдович? Не могу поверить.

– Я, мой друг. Тоже сам себе удивляюсь. Священник, отец Александр, надоумил.

После такой весьма полезной экскурсии по дому здесь же в зале под бессмертным полотном Леонардо да Винчи в исполнении Луки, Ванин и Огурцов за бокалом хорошего вина приступили к обсуждению очень важной проблемы, а именно, как они будут жить дальше?

Сергей Арнольдович начал с того, что сообщил Огурцову пренеприятнейшую новость.

– Леонид, – обратился он к нему. – Не знаю, в курсе Вы или нет, но полученные Вами деньги в декабре были последним траншем, который могли для Вас сделать Трешкин и Исмаилов. Скажу Вам больше, мой друг. Эти деньги им дал я, ваш покорный слуга, потому что мои бывшие партнеры ими не располагают, и партия, которую мы собирались создать и объединиться с Вами, так и не состоялась.

Пока Ванин говорил Огурцов, как мог, старался сдерживать эмоции, но по мере восприятия информации, на его лице все больше и больше был заметен страх и отчаяние. Наблюдая за ним, Ванин стремился довести слушателя до такого состояния, когда восприятие порождает только эмоции и нервное подергивание.

– Таким образом, – продолжал Ванин, – в некогда задуманном большом и перспективном деле остались только Вы и какие-то ваши зарубежные спонсоры. И меня интересует вопрос – что Вы, Леонид Васильевич, теперь намерены делать?

Ванин на последних словах сделал особенный акцент и умолк, приготовившись внимательно выслушать Огурцова.

– Черт, – с выдохом произнес обескураженный Огурцов. – «Дети в подвале играли в больницу, умер от родов сантехник Синицын».

– Что? Я Вас не понял, – спросил Ванин.

– Да так, детская прибаутка. Есть такая, но по нашей теме, – разъяснил Огурцов. – Дело – дрянь. Активность падает, идеологического материала нет. Работать становится все трудней. Брошу я к чертовой матери эту митинговую политику и пойду в депутаты. Устал я, Сергей Арнольдович.

– Рано тебе на судьбу жалиться. Ты совсем еще молодой, еще столько всего сделаешь.

– Что я могу без денег? – возразил Огурцов. – Я еще толком не политик, но уже не инженер, это точно. Сейчас электорат, знаете, какой пошел: сегодня деньги, завтра стулья. Сплошь одни материалисты или откровенные карьеристы. А еще хуже шизонутые фанатики, жаждущие власти и крови. Вы представить себе не можете, как трудно всем этим управлять. Каждый мнит себя героем и не признает никаких авторитетов. Сейчас это модно. Главное в этом мире – мое эго. И этих эгоистов – пруд пруди, сплошь и рядом.

– Очень трудно? – сочувственно спросил Сергей Арнольдович.

– Очень, – подтвердил Огурцов и продолжил: – Я скажу Вам откровенно, я не вижу никаких перспектив для своего Народного левого движения.

– Почему? – удивился Ванин. – У вас такая многочисленная организация, и у вас есть сочувствующие, да и вы сами, Леонид, на виду постоянно. Вы, что ни говори, а политик, активист несистемной оппозиции. С Вами даже президент встречался!

Огурцову было лестно слышать такую похвалу, однако сейчас она больше напоминала о былых заслугах нежели о сегодняшнем плачевном положении дел.

– А почему все-таки Трешкин и Исмаилов отказались участвовать в общем проекте? – Вдруг спросил он Ванина.

– Ты хочешь знать правду или как мягче? – поинтересовался Сергей Арнольдович хитро улыбаясь и всматриваясь в Огурцова своими голубыми немигающими глазами.

– Расскажите как есть, если это возможно.

И Ванин рассказал, что его бывшие коллеги рассматривали Народное Левое движение как средство достижения своих меркантильных целей. Первое – показать, что они являются истинными вдохновителями и организаторами мощного Народного Левого движения. Второе, что имея в руках такое крепкое оружие как активная часть несистемной оппозиции, можно было бы через средства массовой информации компрометировать неугодных людей, с их точки зрения. Другие же их партнеры готовили на эти места свои кадры.

– Да, – согласился Огурцов, – я, в общем, в курсе этих намерений, но я согласия не давал.

– А вашего согласия и не надо было, – возразил ему Ванин. – У Вас много замечательных помощников, очень талантливых организаторов. Вы же их сами познакомили со своими спонсорами.