Знак Сокола Хван Дмитрий

Глава 18

В течение неполных трёх недель, прошедших с момента пленения шведского отряда, Белов взял под свой контроль все острова Моонзундского архипелага. Практически нигде эзельское войско не встречало сопротивления. Единственная стычка вполне ожидаемо произошла на втором по величине, после Эзеля, острове Даго. Там, в поселении Дагерорт, где Брайан с удивлением обнаружил высоченный маяк, сложенный на манер укреплённой крепостной башни, из крупных камней белого цвета. Сооружение стояло на холме, оттого оно казалось ещё более колоссальным, нежели было на самом деле. Высота его явно превышала три десятка метров, а внешним видом корабельный ориентир походил на нижнюю ступень космической ракеты. Именно под ним эзельцы понесли первые потери — в скоротечной схватке с немногочисленным отрядом шведов, укрепившихся на маяке и холмах вокруг него, наёмники потеряли семь человек убитыми и с дюжину ранеными. До сего момента таких единовременных потерь эзельцы не имели. Лишь на Вормсе были ранены два поляка-наёмника и убит дружинник-датчанин, сдуру полезший мародёрничать в оставленный шведской семьёй дом. Заколовшего его подростка — младшего сына хозяев, оставшегося по своей воле в доме, Брайан взял под свою защиту и спас от мести товарищей убитого дана. А Конрад, поигрывая саблей, быстро успокоил датчан, напомнив им о запрете мародёрства и высоком жалованье дружинника. И вот сразу семь трупов, да ещё, как сказал Бекасов, пара трёхсотых вскоре последует за ними. Скверно, очень скверно, думал Белов. Ангарский наместник, удручённый потерями, приказал Дильсу на сей раз пленных не брать, а шведский отряд — добивать до конца, выкуривая из верхних ярусов маяка и искать бежавших солдат на побережье, а также среди рыбаков-эстов. Проводя захват Моонзунда, Брайан поначалу удивлялся полной аполитичности местного населения, но позже стал принимать это свойство за должное. Да и кто там будет сопротивляться? И зачем? Когда той или иной группе жителей Моона или Вормса объявляли о том, что их земля более не принадлежит шведской короне, отныне являясь частью эзельского воеводства Ангарского княжества, то многие из них воспринимали это безо всяких эмоций. Не принадлежит шведам? Ну и ладно. Ангарское княжество? Как вам будет угодно. Белова это вполне устраивало, хотя в голову заползала мысль о том, что и его при случае, островитяне сдадут точно также — без эмоций и с полными равнодушия глазами.

«Надо немедленно начинать, иначе потом будет поздно» — подумалось Брайану ещё на Даго.

Поначалу, он хотел дождаться своих товарищей и вместе с ними начинать вовлечение островов в орбиту ангарской системы ценностей, как говаривал профессор Радек. Но ограничиваться обороной завоёванного пространства было наивно, главная ценность земли — это люди, её населяющие. От них зависело слишком многое, чтобы пускать дело на самотёк. А на Моонзунде, к тому же, перед ангарцем стояла серьёзная проблема пестроты местного населения. Немцы, как и прежде, держались особняком от остальных, ревностно сохраняя свою инаковость. Немногочисленные датчане, ещё недавно негласно бывшие на других, кроме Эзеля, островах, вторым сортом, теперь азартно задирали хмурых и раздражённых шведов, отплачивая им той же монетой за прежние обиды. Эстов практически было ни видно, ни слышно. С них-то Белов и начал, собрав в Аренсбурге три с небольшим десятка эстов-сирот, включая шведского подростка с Даго. Он поселил их внутри внешних укреплений замка, в одном из ныне пустующих административных зданий. Там, под чутким руководством Микулича и Кузьмина, они начали изучать русский язык, чтение и письмо, а также тренироваться вместе в дружинниками. На Даго Белов оставил Йорга Виллемса. Этот курляндец, как оказалось, голландских кровей, был ему глубоко симпатичен. Крепко сбитый, высокий — конрадовский типаж, но в то же время человек весьма сообразительный, живого ума, интуитивно понимающий поставленные перед ним задачи, и, что важно для управленца — прекрасно знавший реалии края и его народов. Кроме того, жёсткий и требовательный к подчинённым, он идеально подходил на должность военного губернатора островного воеводства. Ангарский наместник ещё до начала операции по захвату Моонзунда предложил Йоргу занять этот пост, суля очень щедрое жалование. Виллемс согласился не сразу — он взял время на обдумывание предложения Брайана. Лишь вечером он пришёл в кабинет Белова и сообщил ему о своём согласии, но для начала ему нужно будет перевезти из Митавы на остров свою семью.

— Я очень рад, Йорг, что ты останешься с нами! — искренне улыбаясь, Брайан по-дружески похлопал курляндца по плечу. — Ты мне очень нужен здесь.

— Спасибо за доверие, герр Брайан, — сдержанно проговорил тогда Йорг.

— Просто Брайан. Мы же друзья.

Теперь Виллемс оставался на Даго и время от времени инспектировал остальные земли, переезжая на «Адлере» с острова на остров. В Курляндию он собирался в конце осени, когда ситуация в новообразованном воеводстве станет стабильной. А тем временем, Брайан, действуя через Конрада Дильса, предлагал наёмникам оставаться на островах, поступив на постоянную службу. Обещание стабильного заработка сподвигло согласиться на это предложение часть поляков и курляндцев, да несколько десятков немцев. В итоге предварительное согласие дали чуть более трёх сотен солдат. С русскими и корелой, отдыхавшими в Зонебурге, Белов, Кузьмин и Микулич поговорили отдельно. Тут был уже полный успех — едва православные услыхали о предложении бесплатного земельного надела, кое-какой скотинки, да зерна, как они, жестоко побитые судьбою, наперебой принялись благодарить ангарцев. Белов тут же, не теряя времени, предложил вожакам этой своеобразной общины осмотреть местность под село, да разметить земельку под дворы, амбары, пашни и церковь. Люди были тронуты уважительным к ним отношением, что было с момента их освобождения из галерного рабства, потому они поклялись верно служить воеводе Белову. До зимних холодов полонённые шведы и освобождённые русские могут успеть немало, воздвигая на берегах небольшой речушки первое русское село на Эзеле — Соколовку.

«Ну а теперь дождаться бы спокойно прибытия моих товарищей», — Белов едва ли не каждый день повторял в уме эту фразу, когда долгими осенними вечерами, разбирая в кабинете бумаги на своё имя, да ломая голову над проблемой экономии средств. Казна была основательно подчищена покупкой оружия и двух кораблей, оплатой услуг наёмников и рабочих, активным строительством и прочим. На следующий год, если ситуация не изменится, от наёмников нужно будет избавляться, да затягивать пояса на остальных направлениях.

«… до прибытия товарищей», — повторил Белов.

Товарищей. Странное дело — тысячу раз был прав Соколов, когда предлагал Брайану, тогда ещё янки-морпеху, определиться с самоидентификацией своей личности. Определить для себя — кем он является на самом деле и, тем самым, облегчить жизнь себе и дать понять это окружающим. Теперь вспоминая свою жизнь в США, Белов думал о ней как о недоразумении, странном сне, который, словно наваждение ещё бывало, приходил по ночам. Но чем дольше времени отделяло его от того момента, когда в дикой тайге Ринат Саляев, на виду у смеющихся бородатых казаков спросил у него, не русский ли он, тем реже приходили воспоминания о прежней жизни. Казалось, эта жизнь, оставшись за переходом, тонула в море времени, растворяясь в нём на мелкие эпизоды. Пропадала за пеленой и семья — смеющиеся глаза, каштановые кудри и добрый голос, это мама — мисс Эмили, как её зовут детишки в детском саду. Запах крепкого табака, надсадный кашель по утрам, вечерние поучения за баночкой пива «Роуг» с копчёным перчком халапеньо — это отец, Майкл Белофф, отставной лейтенант береговой охраны, ныне капитан устричной шхуны. На той же шхуне работали и оба старших брата. Школа в родном Флоренсе, стоявшая на высоком холме, откуда открывался шикарный вид на Тихий океан, пока что вспоминалась ему ярке прочего. Там у Белова было полно добрых друзей, с которыми он был знаком с самого раннего детства. Проработав полтора года кассиром на заправке, принадлежащей армейскому товарищу отца мистеру Чоу, Белов понял, что нужно что-то менять или провинциальная жизнь затянет его и через некоторое время, он, так же как и отец и братья, будет каждый вечер тупо смотреть телевизор и молча глушить пиво. Такое будущее его не прельщало, надо было с чего-то начинать. Поставить перед собой цель. И этой целью для Брайана стал Вашингтонский Государственный Университет, на другом конце штата, в Пульмане. Следуя советам мамы, Брайан хотел учиться на инженера. Эмили часто вспоминала свои молодые годы, проведённые там. Жизнь в общежитии, поездки с соседками в Москву, что в Айдахо — там было полно крупных магазинов, библиотек и там были дискотеки, что немаловажно для девушки. Однако отец ничего не желал слышать об этой идее и настаивал на том, что сын обязан следовать семейной традиции, насчитывающей уже шесть поколений военных. Предки Брайана служили ещё в императорской армии Российской Империи. Последние без малого сто лет — в армии США. После года бесконечных споров семья сошлась на компромиссе — по окончанию школы Брайан направился в соседний Абердин, где записался в армию. Этим он одним камнем убивал двух птиц — приобретал воинский опыт в традициях семьи и зарабатывал свои собственные деньги на образование, дабы не обременять себя кредитами на полжизни. Шурша колёсами отцовской «Тойота Тундра» по залитому солнцем горячему асфальту парковки рекрутского офиса в Абердине, Брайан не то, что помыслить, — он и не смог бы и выговорить названия тех мест, куда его забросила судьба. Попал он, как и все парни, набранные к западу от Мисссипи, в тренировочный лагерь армии США, расположенный в Сан-Диего, что в Калифорнии.

Холмы и леса Каскадии, бесконечные зелёные просторы Северо-Запада, были так похожи на нынешнюю, вторую, родину — Ангарию. Только вместо великого Тихого океана — священное озеро Байкал. Вернётся ли он когда-нибудь в родные края? Этот вопрос, бывало, нет-нет, да и приходил в голову ангарского наместника Моонзундских островов в Балтийском море. Ничего невозможного нет, думал Белов. Оказался же он за тысячи километров к западу от Байкала, так почему же в недалёком будущем не оказаться на тысячи километров восточнее?

А тогда, после того, как он вышел из дверей рекрутского офиса, привычным движением надев солнечные очки, в его голове был готовый жизненный план на десяток лет вперёд. При поступлении на армейскую службу — командировка на какую-нибудь Окинаву или Раммштайн в Германии или, если не повезёт, то в Ирак или Афганистан. Ну а после истечения четырёхгодичного контракта, можно будет поступать в университет. После успешного окончания которого ему будет легко найти неплохую работу в какой-нибудь технологической фирме Сиэтла. Однако уже во время предварительной тренировки в Сан-Диего, Брайана какой-то чёрт дёрнул поспорить с сержантом Харрингтоном, что ему под силу будет попасть в спецназ. И ведь добился своего, прошёл через все круги ада тренировок «чёрных пик», чтобы через полтора года самому стать сержантом. Вместе с повышением Брайан получил небольшой отпуск, после чего отбыл в неведомую страну под названием Киргизия. У неё было и более длинное название — что там со «…стан» на конце, но это уже было чистым издевательством над личностью — заставлять произносить такое.

«Подъём! Подъём! Вставайте, гомики, мать вашу!» — каждый день старший барака — Малик, афроамериканец из Алабамы, будил будущих сержантов-морпехов этой фразой.

Брайан расистом не был, ему было по барабану, какого цвета кожа твоего сослуживца, главное — чтобы человек был хороший. Но суровая правда жизни расставила свои акценты. В его подразделении чёрных была примерно четверть от личного состава, но, казалось, что все проблемы исходили именно от этой четверти. Среди них было полно парней даже с судимостями, в основном за мелкие кражи, и армия давала им эдакую реабилитацию. Чёрные ребята, что выросли в неблагополучных районах, решили для себя, что армия это единственная возможность не только увидеть мир, но и поднять денег. А заодно и вдоволь поглумиться над «снежками». Что у них особенно получилось после того, как остатки его подразделения, дислоцированного на авиабазе в Богом забытой Киргизии, ушли в секретный проход между мирами. Именно за этот мир воевал Китай и, чёрт возьми, он того стоит! Что бы случилось, попади сюда китайцы, Брайан боялся даже представить.

Кстати, после колледжа, Белов хотел устроиться в одну из сотен компаний Сиэтла — центра северо-западных штатов и одного из красивейших и удобных для проживания городов в США. Но сейчас он занял такую вакансию, о которой никто из его знакомых, друзей и родственников и знать не мог, да и не понял бы, пустись Брайан в объяснения. И к слову, теперь Белов уже крепко сомневался, что в этом мире появится его бывшая родина — прекрасная для одних и ужасная для остальных, страна со своими достоинствами и недостатками, земля сильных людей и слабой культуры. Время покажет. А пока… «…я дома» — думал Брайан, теребя золотые локоны Хельги. — И это хорошо, — пробормотал он.

Немка, укрытая одеялом, тихонько сопела, уткнувшись носиком в его плечо. Рука Брайана скользнула под одеяло, где её обдало теплом тела девушки. Погладив её нежную кожу, он вдруг затормошил её, заставив проснуться.

— Что такое? — непонимающе пробормотала она, щуря глаза и прикрывая их ладошкой от света огня, играющего в камине.

Белов вдоволь полюбовался на неё и, притянув к груди, сказал:

— Скоро на острове появится православная церковь.

— И что? — проговорила она, непонимающе посмотрев на любимого бездонными голубыми глазами и наморщив лобик.

— Тогда я смогу пригласить священника и он нас обвенчает, — прошептал Брайан.

Широко распахнутые ресницы и приоткрытый в изумлении ротик девушки заставили Белова рассмеяться.

— Что, ты боишься, отец не одобрит твой выбор? — погладил он волосы девушки.

В ответ Хельга поцеловала его, отбросив ставшее ненужным тёплое одеяло.

В начале третьей недели сентября давно и с нетерпением ожидаемые вести достигли Аренсбурга, вместе с очередной группой беглецов из Эстляндии, имевших родню на островах. Русский царь Михаил Фёдорович решился двинуть свои полки на шведские украйны. За десятилетие, прошедшее после успешного применения новых полков в Смоленскую войну, армия на Руси качественно изменилась. Теперь до половины русского войска составляли полки нового строя — солдатские, драгунские и рейтарские. Стрельцы, как остальная часть воинства, нисколько не противоречили идеям Михаила Фёдоровича, обновлявшего русскую армию на европейский манер. Стрелецкие полки, по сути, являлись калькой европейских терций, получив по царскому указу длинные пики. Так что пикинёры, кроме основного оружия, вооружённые ещё саблей или шпагой, в стрелецких полках стали нормой. Кроме того, от именования стрелецких полков приказами отказались и была произведена их унификация — с недавнего времени полки стали являться тысячными по составу. Единственно, на изменение именования стрелецкого головы и сотников, по европейскому обычаю, как полковника и капитанов, государь не решился, оставив чины без изменения. Причём взялся за реформу армии Михаил Фёдорович будучи тяжко больным — уже несколько долгих лет его мучили опухавшие ноги, отчего его носили в кресле. К тому же он стал близорук и царю приходилось носить очки, а вскоре к его мучениям добавилась и тяжкая водяная болезнь, изводившая не старого ещё человека. Государь, не перешагнувший даже пятидесятилетнего рубежа, тихо угасал на глазах двора и родни, слабея телом, но не душой. Начиная эту войну, Михаил Романов желал остаться в памяти людской, как удачливый на военном поприще государь, сокрушивший по очереди двух злейших врагов Руси — ляхов и свеев. И если первые были повержены и замирены, то о возможности дожить до победы над шведами царь молил Бога еженощно.

Большая часть войск, тридцатитысячный отряд воевод Максима Фёдоровича Стрешнева и Ивана Ивановича Баклановского, при осадных орудиях, направилась к Нарве. Но сначала быстрой атакой в сумерках осеннего вечера был взят Ям — невеликая крепостица с восемью бастионами, стоящая на берегу реки Луга. Счастливый случай сыграл воеводам на руку, а роковая для шведов оплошность стала причиной их поражения. Авангард русского войска, три драгунских полка и небольшой отряд рейтар, наполовину состоявший из немецких, датских и литовских наёмников, был принят шведами за ожидаемое ими со дня на день пополнение. Рейтарский капитан-датчанин на русской службе, вовремя оценил допущенную врагом оплошность и, оповестив драгунских офицеров, смело направил свой отряд к воротам. За ним последовали и остальные воины авангарда. Ворвавшиеся в крепость солдаты в быстротечной кровавой схватке вырезали большую часть шведского гарнизона, но оставшиеся враги успели запереться в вышгороде-детинце и успешно отбивали все атаки русских. Лишь глубокой ночью удалось добить врага благодаря найденному подземному ходу, ведущему в подвал башни детинца. Чудовищная по своей жестокости резня в выложенной камнем галерее, озаряемом дымным светом факелов, где были растерзано около трёх десятков шведов, определила исход схватки. Первый бой был выигран царским войском, а старинная русская крепость новгородцев — освобождёна от жестокого врага, который захватил её в трагичное время великой Смуты. А девятитысячный отряд воеводы Никиты Самойловича Бельского, себежского воеводы, пополнившись двумя тысячами воинов и пушками в Пскове, достиг Дерпта и осадил его. Но прежде воевода накрепко перекрыл все дороги, ведущие в этот древний русский город, основанный ещё великим князем Ярославом Мудрым. Охватив город в кольцо, князь приказал насыпать земляной вал перед восточной стеной крепости, откуда пять мортир будут бить по городу, а пушки стрелять по Пороховым воротам. Остальные орудия солдаты перетаскивали по гатям, прокладываемым ночью на болотистой почве, чтобы атаковать менее крепкие южные стены города и ветхие Русские ворота. Однако шведы, узнав об этом, устроили ночную вылазку навстречу русским, пройдя по известным им тропам посреди топи, и едва не перебили отряд стрельцов, гативших проходы. Стрельцы понесли тяжкие потери, но нападение шведов всё же было отбито, и лишь небольшая их часть вернулась за спасительные стены города. После этого охрана артиллерии и пушкарей была увеличена. А через четверо суток пушки всё же установили на нужном месте и уже на следующий день они открыли огонь. Мортиры же били по городу уже несколько дней и, судя по поднимавшимся в небо нескольким столбам дыма, было видно, что калёные ядра вызвали в Дерпте пожары. Несмотря на сильную канонаду, шведский гарнизон покуда не присылал переговорщиков, чтобы сдать город царскому воеводе. В один из тёплых дней сентября, после обеда и совещания с офицерами и стрелецкими головами, Никита Самойлович назначил дату штурма города на раннее утро двадцать второго числа. Из Пскова со дня на день ожидалось прибытие семитысячного стрелецкого войска великолукского воеводы Аверкия Фёдоровича Болтина, с которым ждали и множество подвод с боеприпасом для пушек и мортир. Бельский окончательно решил, что атаковать город стоит именно со стороны болота. Там, на южной стене уже зияли чернотой провалы в кладке, спешно заделываемые шведами брёвнами, камнями и прочим. На восточном фасе осады, у Пороховых ворот, войско Болтина будет изображать готовность к штурму, дабы смутить шведа.

— Гришка, вели нести мой сундук! — обратился к стрелецкому сотнику Никита Самойлович, когда мортиры, посылавшие на Дерпт одно ядро за другим, наконец, умолкли.

Пока шипел уксус, щедро поливаемый пушкарями на разгорячённую медь стволов, воевода внимательно осматривал стены города. Вскоре окованный железными полосами сундук был поставлен перед ним. Сняв в запястья намотанный на него шнурок с ключом, Бельский отпёр замок, а сотник споро открыл крышку. Внутри находилась дюжина винтовок, подаренных Никите ангарскими людьми, что откликнулись на его послание. Не зря он посылал Агейку Воловцева, своего человечка, в их пределы, подумалось тогда князю. Истратив до трети медных бочонков, что имели именование патронов, Бельский и его ближние люди сподобились к умелой стрельбе из оных мушкетов. И теперь у них появилась прекрасная возможность испытать свои умения на злейших врагах Руси. Свояк и двоюродный брат Никиты Бельского были сейчас рядом с ним. Наконец, узрев приемлемую для стрельбы цель, князь степенно протянул руку. Сотник вложил в неё заряженную винтовку, а сам взялся за вторую, чтобы Бельский не терял времени, коли надобно будет стрелять ещё раз. На стене и правда, мелькали фигуры шведов, которые, пользуясь затишьем на позициях мортир, осматривали русский лагерь. Долго целившись и, выждав, наконец, удобного момента, князь нажал на спусковой крючок и через мгновение раздался громкий сухой выстрел. Григорий, забрав у князя разряженный мушкет, мигом протянул ему снаряженный. Громыхнуло ещё раз, а пороховой дым стал ещё гуще.

— Ближе надобно подходить к стенам, — прищурившись, проговорил князь, отстраняя руку сотника, протягивающего ему очередной мушкет. — Ибо трудно отсель палить по свею.

Пальба продолжилась после того, как князь и его приближённые переместились ближе к крепости. Отстрелявшись в своё удовольствие, Бельский с удовольствием отметил своё стрелецкое умение — использовав пять зарядов, он сумел убить двух врагов. Один из них, несомненно, был офицером и знатным человеком, поскольку он пытался смотреть на русский лагерь из голландской трубы с линзами, что сверкали на свету. В итоге наблюдатель упал с крепостной стены и Никита Самойлович сумел подстрелить ещё одного шведа, из тех, кто пытался затащить обратно в город тело упавшего.

Вечером пальба по стенам и башням крепости продолжилась. А небольшие отряды драгун, тем временем, хозяйничали в округе, занимая практически без боя небольшие городки и замки, да наводя панику на землях бывшего епископства. Вскоре толпы беженцев, подгоняемые жуткими рассказами якобы свидетелей зверств московитов, устремились к Риге, Пернову и Ревелю.

К сожалению, большего количества войск, чтобы развить успех в Ливонии, да наступать в Ижорской земле, Михаил Фёдорович выделить не мог. Иначе возникла бы реальная опасность польского вторжения, ведь сейчас войска Яна Казимира находились недалеко от русских пределов. Дело в том, что на юго-восточных украйнах польских земель было неспокойно. Православный люд, почувствовав силу, возникавшую в русских землях, заволновался, и снова вспыхивали яркими факелам разграбленные и залитые кровью панские усадьбы, а ветви деревьев прогибались под тяжестью удавленных ксёндзов и шляхтичей. В ответ поляки проводили карательные рейды, схватывались на саблях с ватажками казаков, и вновь лилась кровь христианская на степной ковыль. Вновь скакали, нахлёстывая лошадей, гонцы к русскому православному царю с просьбами о помощи оружием, деньгами, да воинством стрелецким. Михаил Фёдорович гостей принимал, да беседовал с ними ласково, с сочувствием обещая скорую помощь — но только после удачной войны со шведским королевством. А покуда Романов, одаривая посланцев с юго-западных украин своего государства, заодно принимал от них и клятвы в верности. А также уговаривал ждать нужного сигнала к общему выступлению против ненавистных ляхов. Михаил Фёдорович чувствовал возрастающую силу Руси, которая поднималась, аки феникс, из руин великой замятни, к которой приложило руку польское государство. Уже не было былого страха перед нашествием польско-литовского воинства, которое государь прекрасно помнил. Он не забыл все те неисчислимые злодеяния, что творили ляхи на русской земле, и в сердце его оставалась ещё желание покарать прежних обидчиков, несмотря на недавние победы русского оружия. Пусть Смоленск, Полоцк и Чернигов уже возвратились в лоно Руси, но древний Киев и многие иные города и веси ещё оставались под пятой врага.

«Это уже дело Алексея будет. Он уже взрослый, а коли Бог даст, то я ещё пару годочков протяну, будет время наставить его на верный путь, дабы советчики иные не сбили на кривую дорожку» — тяжко вздохнув, подумал государь, потирая ноющие ноги.

Занимал его и вопрос дальнего княжества ангарского, как и личность тамошнего князя — Вячеслава Сокола. До государя дошли слухи, что Сокол-де является одним из Рюриковичей. Но сам он, к слову, об этом ни единым словом в своих письмах не обмолвился. Возможно, это людишки разные всякие небылицы сказывают, но проверить оное Михаил Фёдорович всё же поручил Беклемишеву. Да и вообще, откель таки взялся на сибирских землицах князь православный? А ещё царь помнил мушкет ангарский — воистину чудесное оружие! Не так давно, весною, в Москве по царскому указу были собраны лучшие оружейники — москвичи, туляки и иные, с тем, чтобы они, осмотрев ангарский мушкет, сказали прямо — смогут ли сработать такой же. Привезённые в столицу мастера то восторженно цокали языком, то в волнении почёсывали вихры, то возбуждённо вращали глазами, дивясь на техническую законченность оружия, кажущуюся простоту его форм и отменное качество металла.

— Ежели постараться, то можно испробовать сработать такой же, государь, — отвечал тогда туляк Зосим, один из лучших мастеров на Руси, с сожалением передавая мушкет думному дьяку. — Умеючи, оно и блоху подковать можно.

— Так сработаешь мушкет оный? — сдвинул брови царь.

— Чую, долгонько буду работу делать, государь, — с достоинством отвечал мастер. — Не могу говорить, что с первого разу добрый мушкет будет. Зело сложен, да и заряд евойный…

— Погоди! — перебил его царь. — Говоришь, сложен? А ангарцы, бают, сотнями их делают!

Задумался государь и, отпустив туляка до оружничия и боярина оружейной палаты, решил обсудить с ближним кругом, что с ангарцами делать, коли они собрались своё воинство на помощь прислать.

— Ежели, как людишки бают, сильны и искусны они в деле ратном, — покряхтев в кулак, проговорил первым Борис Лыков, голова Сибирского приказа. — То пускай они Орешек вызволят от свея.

— А дабы не укоряли тебя, государь в оставлении без помочи, — предложил рокочущим басом Дмитрий Черкасский. — Пошли им отряд стрельцов, невеликий числом, да боярина худородного поставь головою при нём.

— Так тому и быть, — согласился Михаил Фёдорович, отвечая тихим голосом. — Коли возьмут Орешек, то честь им, да хвала. А коли нет, то и говорить с ними не о чем. Сын мой, Алексей, думать о том уже будет.

Время штурма дерптских стен, наконец, настало. А ещё ночью, под противно моросящим холодным дождиком три тысячи отборных стрельцов и солдат, елико возможно тише, стараясь не выдать своих перемещений шведу, ушли к Южной стене и Русским воротам. Князь Бельский уже с неделю как прекратил бить пушками с южного фаса осады и демонстративно убрал оттуда орудия, надеясь отвратить внимание врага от этого участка стены. Восточная же стена, наоборот, подвергалась усиленному обстрелу. Пытался Никита Самойлович и припугнуть супротивника копанием минных проходов. Подошедшее войско воеводы Болтина, расположившись напротив развороченных Пороховых ворот, должно было убедить шведов в избрании русскими восточной стены местом скорой атаки. Казалось, хитрость Бельскому удалась — на этом участке стены ночных огней было более всего. На исходе ночи, когда уже забрезжил солнечный свет, дождик унялся и через некоторое время Никите Самойловичу доложили о готовности артиллерии к стрельбе. Вновь зарычали, извергая тяжеленные ядра, русские пушки. А большая часть войска, разделённая на три штурмовые колонны, была готова выступать. Рассвет открыл гарнизону Дерпта безрадостную картину — главные силы русского войска готовились к атаке шведских укреплений, зияющих провалами и наспех заделанными чем придётся. В крепости забили тревогу, призывая всех, включая горожан, на стены. А в стане русского войска, тем временем, затрещали барабаны, заиграли флейты, забухали литавры и завыли-загудели сурны. Суренщики, не жалея себя, изо всех сил дули в свои длинные трубы, закруглённые раструбом на конце. Бельский пожалел о неимении воеводского набата — сейчас бы этот великий барабан пришёлся бы в пору! Воинские отряды пришли в движение, и шведы увидели взметнувшиеся стяги русских полков и множество осадных лестниц, в руках стрельцов.

У Южной же стены подобного шума и искусственно создаваемой суматохи не было и в помине. Сотни воинов в полном молчании выдвинулись вперёд, гатя проходы в болоте — каждый из них имел при себе охапку хвороста, жердины или ветки. Покуда шведы, озабоченные переполохом в русском стане, приметили копошащиеся на болотистой почве фигурки солдат, те уже смогли значительно приблизиться к пробитой во многих местах и небрежно заделанной стене. Одиноко рявкнула пушка, выплюнув ядро с большим недолётом перед стрельцами. Проваливаясь в холодную трясину, помогая товарищам, превозмогая трудности последних десятков метров топкой трясины, воины бросились вперёд, спотыкаясь, падая и снова подымаясь. Вперёд, вперёд! На стены!

Дюжина солдат держалась особняком, не стараясь быть в первых рядах. Напряжённо поглядывая на укрепления, они то и дело прикладывали лёгкие с виду мушкеты к плечу, пытаясь поймать врага на мушку. Наконец, закрепившись на насыпаемом шведами равелине, напротив широкой бреши в стене, что зияла близ Русских ворот, солдаты принялись на удивление быстро стрелять по силуэтам вражеских воинов, мелькавшим впереди. Среди небольшого количества защитников этой части южной стороны крепости назревала паника, подогреваемая громкими истеричными воплями. Солдатам казалось, что их слишком мало, а основные силы гарнизона неоправданно были оттянуты на восточную стену. За оборону участка близ Русских ворот отвечал капитан Карл Одельстрём. Сейчас он обходил своих солдат, торопливо раздувавших фитиля своих мушкетов от красневших ярким цветом в утреннем сумраке угольков. Горожане, призванные помогать воинам, торопливо и большей частью бестолково суетились, стараясь занять свои места у низких зубьев стены. У многих в руках были багры, которыми они намеревались отпихивать от стен приставленные к ним штурмовые лестницы московитов. Лишь у некоторых были при себе сабли или шпаги, а в основном дерптцы были безоружны. На небольшом участке стена была проломлена в двух местах, а зубья выломаны. Провал был закрыт всем подряд — телегами, нагруженными камнями, брёвнами, бочками и прочим хламом. И там кучковались солдаты, готовившиеся оборонять свой город. Нервно выдохнув, сдувая поросшие торчащей щетиной щёки, тот или иной швед, торопливо осеняя себя крестным знамением, выглядывал из-за серого камня укреплений, пытаясь рассмотреть атаку врага. Глаза его расширялись от эмоционального напряжения, когда он видел волны русских, неудержимо накатывающих на обороняемую им полуразбитую стену. Со стены бухнули первые мушкетные выстрелы самых нетерпеливых шведов, не причинявшие, впрочем, никакого вреда атакующим.

— Не стрелять, пустоголовые! — взвившись будто ужаленный, зарычал Одельстрём. — Рано ещё, трусливые свиньи!

— Московитов слишком много, капитан, — подбежал к капитану фенрик Андерссон. — Надо слать на восточную стену за подмогой.

— Верно, Эмиль, — согласился Карл. — Исполняйте, немедля!

— Какого чёрта Стиг Веннерстрём сидит на островах? — пробормотал Карл, глядя на удаляющегося фенрика. — Нам же обещали подмогу…

Посмотрев на замеревших солдат у бойниц и зубьев, а также на горожан, ожидавших невесть чего, Одельстрём рассвирепел:

— Готовьте пики, если не хотите чтобы вам раскроили ваши пустые головы!

Гул голосов русских нарастал, заставляя шведов судорожно сглатывать и с остервенением стискивать в руках оружие.

— Огонь! — заорал Карл.

Снова забухали мушкеты, на сей раз нашедшие для себя жертв. С десяток бородачей в красных и серых кафтанах, кожаных куртках и тускло блестящих латах попадали на мокрую и скользкую землю. Верх стены постепенно заволакивало дымом — в этот ранний час не было и дуновения ветерка.

— Торопись! Заряжай! — командовал капитан, с ненавистью глядя на приближающихся и уже поднимающих вверх лестницы, московитов. Рёв атакующих, как ему показалось, заглушал все остальные звуки: и крики солдат, и вопли дерптцев, и звон железа. Внезапно Одельстрём увидел, как упали сразу трое солдат и ополченец, готовящиеся атаковать лезущих вперёд русских и скинуть приставленную лестницу. Изумлённый капитан, приказав заменить убитых, спустя каких-то пару минут снова заметил единовременно упавших солдат, обливавшихся кровью из ран, нанесённых, несомненно, мушкетными пулями. Они погибли, только показавшись над проломом, чтобы пиками ужалить стрельцов. Один из них упал на каменную кладку неподалёку от Карла. Подбежав к месту пролома, капитан вытащил палаш и принялся ожидать врага, командуя солдатам приготовиться. Взгляд его упал на одного из мертвецов. Тот словно улыбался Одельстрёму — одна из путь сорвала с лица бедняги кожу щеки и обнажившиеся зубы походили на омерзительную улыбку смерти. Карл с отвращением отвернулся, перекрестившись. Оглядевшись, он заметил, что на его участке стены становилось всё меньше шведских солдат, а помощи с Восточной стены так до сих пор и не было. Между тем, солдаты, борющиеся с лезущими вверх московитами, продолжали падать ниц, получая смертельные ранения головы, шеи и верхней части груди. У капитана неприятно заболело внизу живота, а к горлу подступала тошнота от нервного напряжения. Собраться! Выдохнув, Карл выглянул наружу. Пресвятая Дева! Московитов под стеной, что жучков в хлебном амбаре нерадивого крестьянина. Подняв мушкет с тлеющим фитилём одного из погибших воинов, Одельстрём изготовил его к стрельбе и снова показался между зубьями. Выцелив одного из тех, кто прилаживал к стене лестницу, капитан выстрелил. Враг упал, завертевшись ужом. И тут же в камень стены ударили пара мушкетных пуль, выбив острую крошку, которая поранила шведу шею. Зажимая ранку, капитан смело вскочил на стену, стараясь выяснить, что за искусные стрелки у московитов? Он не сразу увидел их, и капитану пришлось изрядно потрудиться, играя своей жизнью, чтобы достигнуть цели. Одельстрёму даже ожгло плечо пролетевшей совсем рядом пулей, а над ухом прожужжало ещё несколько, прежде чем он увидел этих стрелков. Они били из недостроенного равелина, прикрывшись деревянным хламом! Необходимо навести туда артиллеристов, которые пока безуспешно пытались отогнать московитов от стен. Да, они убивали их десятками, а солдаты сбрасывали их с лестниц, отрубали им руки, кидали им на головы тяжёлые камни, но русские всё равно упрямо лезли наверх с именем Господа на устах. На стенах ожесточённые противники схватывались в яростном бою, вокруг стоял дикий ор, вопли раненых никого не трогали — сейчас каждый солдат бился за свою жизнь. Обезумевшие от страха дерптцы, тем временем уже бежали со стен, словно крысы с тонущего корабля. Вдруг рядом с Одельстрёмом к краю провала с треском опустился верх штурмовой лестницы московитов. Карл, прислонившись к краю стены, с холодной решимостью ожидал врага. Вскоре показался русский, с мгновение осмотревшись, он подался вперёд, желая спрыгнуть между зубьями стены на камень дорожки. Дождавшись момента, Одельстрём с силой рубанул палашом по неприятелю. Однако или он плохо рассчитал удар, или московит поздно двинулся, но вместо того, чтобы отсечь голову, Одельстрём нанёс врагу отвратительного вида рану, развалив его плечо. Тот истошно заорал, перемежая вопли с самыми грязными немецкими ругательствами.

«Чёртов наёмник» — только и успел подумать Карл, как тот же миг его с силой ударили в спину, сопроводив это характерным хеканьем.

Капитан едва устоял на ногах, и тут же почувствовал опустошающую тело слабость. Опустив глаза, Одельстрём увидел торчащее из груди копейное жало.

— Всё кончено, — пробормотал он, неуклюже заваливаясь набок.

Он был ещё в сознании, когда из его тела вытаскивали копьё, наступив ему сапогом на плечо. Голова шведа при этом безвольно болталась, ударяясь о камни, а затянутые смертельной пеленой глаза смотрели перед собой. Напротив капитана в луже крови лежал раненый им немец, подрагивавший всем телом. Он тоже смотрел на мучения Карла и губы наёмника, покрытые пузырящейся кровью, всё шире растягивались в нелепой улыбке.

— Стяг на Южной стене поднят, батюшка Никита Самойлович! — подскакал к воеводскому шатру на нетерпеливо переставляющем тонкие ноги жеребце, гонец от капитана Ширла, командовавшего взятием Русским ворот.

— Ай, хорошо! — воскликнул Бельский, устремившись к своему коню.

Победно оглядевшись, он поскакал к воеводе Болтину — теперь пришло время и для него. Завыли трубы, призывая воинов к решительной атаке и вскоре штурмовые колонны сборного войска городских полков и наёмников устремились к восточной стене. Гарнизон Дерпта, не получивший обещанного генерал-губернатором Эстляндии подкрепления, с остервенением боролся с осаждавшим город войском московитов, но силы шведов были на исходе. Тем более появившиеся у русских дальнобойные мушкеты в короткое время выбили со стен более половины высших офицеров, включая полковника Эрикссона. Остававшихся офицеров решительно не хватало. Помощь городского ополчения была недостаточной, а когда пала Южная стена и бой начался внутри крепости, началось повальное бегство солдат в город. Как только русские стяги появились на восточной стене, шведский трубач, взойдя на замковую башню, возвестил московитов о сдаче города. Потеряв всего двести двенадцать солдат убитыми, воевода Бельский занял город. В тот же день драгунские полки одним своим появлением прогнали прочь стоявший лагерем близ Дерпта отряд шведов из Феллина, Каркуса и Тарваста. Всадники, преследуя врага, ворвались в Феллин, где устроили настоящий погром. Укрепления города, сильно пострадавшие в польскую войну тридцатилетней давности, были неспособны остановить русских воинов. В Юрьев драгуны вернулись со значительным обозом, присовокупив его к и без того немалым трофеям. Бельский сполна рассчитался с наёмниками, не оставив без награды и своих солдат, и стрельцов. Но долго оставаться в Юрьеве ему было нельзя. Уже на пятый день после взятия крепости, Никита Самойлович, оставив в городе воеводу Болтина и две тысячи воинов, ушёл скорым маршем на север к Нарве, чтобы соединиться с основным войском, действующим в Ливонии.

Тем временем эзельские корабли и баркасы появились близ Вердера, намереваясь высадить на эстляндском берегу двухтысячный отряд. В городке немедленно началась паника, усугублённая пришедшими на днях вестями из-под Дерпта. Жители города с напряжённым ожиданием взирали на развевающиеся флаги островитян. Что предвещала своим появлением эта хорошо знакомая им золотая ладья с непонятным знаком на парусе?

Глава 19

Покрытые белым покрывалом невысокие берега Волхова, на которых стояли редкие деревеньки, проплывали мимо. Искрящийся на солнечном свете снег слепил глаза, и полковник, хмурясь, закрыл задвижку небольшого оконца. Во внутренности возка вновь вернулся сумрак, такой привычный и убаюкивающий. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Смирнов зажмурился и снова стал прокручивать в сознании проблемы и задачи, стоящие перед его отрядом, да и перед ним самим и способы их разрешения.

«А ты постарел, товарищ полковник» — кольнула вдруг неприятная мысль.

Да, возраст уже давал о себе знать — совсем скоро придётся встречать шестой десяток. Андрей Валентинович сжал губы и попытался прогнать лишние сейчас переживания. Главную задачу, стоявшую перед ним — продолжение рода, он уже благополучно решил. Его сын, тринадцатилетний Валентин, свернувшись калачиком, посапывал на сиденье, что было напротив. Смирнов поправил постоянно сваливающееся с сына покрывало. В возке было холодно, но, слава Богу, морозы пока ночью стояли не ниже минус двадцати по Цельсию, а днём было и вовсе жарковато в шубе, купленной в Нижнем. Кстати, это стало хорошей привычкой для ангарцев — закупаться и нанимать народ в этом волжском городе. Вот и этой осенью, едва прибыв на причал, через некоторое время Смирнову пришлось отбиваться от купеческих приказчиков, буквально атаковавших начальника каравана. В итоге многие из них всё одно остались довольны барышами. Ангарцы купили у ушлых торговцев много продовольствия, материала для палаток, циновок и зимней одежды, в том числе и для нанятых в городе и окрестных деревеньках четырёх сотен мужиков. Людей князя Сокола как будто ждали и мужики эти, и приказчики со своим товаром. Наверное, это так и было. Почему бы и не знать им об этом, ежели по царскому приказу, выражаясь современным полковнику языком, каравану давали зелёный свет в каждом городе. Для них всегда находились многие ватаги бурлаков, упряжи коренастых коней или редкие быки, что тянули лодии против течения. Сейчас же, растянувшийся на добрый километр караван ангарцев, поскрипывая полозьями по укатанному купеческими и крестьянскими возками зимнику, приближался к Ладожскому озеру. Выдыхаемый лошадьми пар клубился над возками, покряхтывали от холода возницы, мечтавшие о ночлеге в тепле деревенского дома. Полковник разделил сформированный в Новгороде Великом отряд на три части, что ушли к Ладоге с разрывом в сутки, дабы в деревнях не было проблем с ночным постоем. Главное, повторял Смирнов, это забота о здоровье воинов и вольнонаёмных, как он называл мужиков. Ибо при наплевательском отношении к людям войско имеет привычку терять солдат не в результате действий противника, а от болезней, что было неоднократно подтверждено скорбными фактами военной истории.

Орешек… Названный Нотебургом, захватившими его в Смуту шведами, он, наряду с Ниеншанцем, наглухо перекрывал Неву, от истока до самого устья. Королевство, выполняя задачу превращения Балтики в своё внутреннее море, полностью отрезало Русь от побережья. К тому же шведы знатно порезвились на Новгородчине, оттяпав себе ижорской и корельской землицы. Смирнов, сам уроженец Карелии, спешил в родные места, в Приладожье. Город, в котором полковник родился — древний Олонец, известный по летописям с двенадцатого века, не единожды разорённый врагом, стоял на восточном берегу Ладоги. Полковник хотел непременно побывать там, как только появится такая возможность. Андрей Валентинович особенно остро переживал это обстоятельство, ведь будучи ещё пионером, а потом и комсомольцем, он исходил родной озёрно-гранитный край вдоль и поперёк вместе со своими товарищами и друзьями. Память сохранила яркие моменты этих счастливых лет юности. Но сегодняшнее присутствие врага на этой земле действовало на Смирнова угнетающе, а делать скидку на стоявшее вокруг время он упрямо не желал. Задремав, полковник снова оказался в зале общих собраний клуба ангарского Кремля. Тогда, в предрассветные часы несколько десятков членов экспедиции, кто присутствуя лично, а кто находясь на радиосвязи, обсуждали весьма важный вопрос, который мог повлиять на будущее их маленького социума очень сильно. Речь шла о походах на шведов. По сути именно он, полковник Смирнов, продавил общую поддержку этих экспедиций, сыграв на том, что этими действиями, вкупе с посольствами в Москву и Копенгаген, Ангария заявляла о себе, как о полноценном партнёре, а заодно бы соблюла свои интересы в Европе. Ярослав Петренко поддержал своего командира сразу, а Сазонов тогда воздержался, ему эта затея не очень нравилась — зачем отвлекаться на европейские дела, кои могут так сильно засосать, что с маньчжурами разобраться не успеешь!

— Надо действовать, а не сидеть в этом диком углу, ожидая невесть чего! — взорвался тогда Смирнов. — Какое нам дело до маньчжур, если на то пошло?

— В прошлом не хватило совсем немного, чтобы на равных спорить с ними, — покачал головой Алексей. — Я думаю, мы тут именно для этого. Неужели вы хотите, чтобы Россия в будущем снова получила китайского монстра под незащищённым боком? Или Матусевич вам не рассказывал, как оно было? Или в нашем мире не к тому же шло?

— Из-за этого, видимо, и исчезла память об Ангарии, выродившись в курьёз «казацкого княства» с князем-самозванцем.

— Ну а кто я, если не самозванец? — улыбнулся Соколов, пытаясь в зародыше погасить назревающий конфликт.

Сазонова неожиданно поддержал Радек, мотивировавший своё неприятие этой идеи слишком большой удалённостью места операций от Ангары, длительной автономностью посылаемых отрядов и неминуемыми жертвами среди личного состава.

— Не забывайте, что в первую очередь мы должны помогать нашей Родине, — воскликнул полковник. — Всемерно! Да и выгоды мы сможем получить с этого немалые.

— Объять необъятное мы не сможем, Андрей Валентинович, — проговорил с расстановкой Вячеслав. — Наши экспедиции не могут сломать шею врагу Руси. Как ни крути, мы способны лишь на самую малость, а иное — крайняя степень самонадеятельности и тщеславия.

— К тому же, — взяла слово Дарья, — мы не накопили достаточного количество, кхм… человеческого ресурса, чтобы отправлять такие отряды. Наличие нашей колонии на Эзеле обусловлено сугубо прагматическими целями на будущее, а не сомнительным сиюминутным успехом посольства Карпинского. Эзель, как известно, только первый этап в будущем становлении нашего пояса. Я против походов — по-моему, это лишнее.

— Соглашусь с Дарьей, — к неудовольствию Смирнова, проговорил профессор. — Несмотря на фактическое узаконивание института многожёнства и приток переселенцев, дающих неплохой количественный, но отнюдь не качественный прирост населения, в целом численность нашего социума невелика, — Николай посмотрел на жену начальника Ангарии.

— На сегодняшний день — шестнадцать тысяч восемьсот человек, с малыми и старыми, не считая лояльных автохтонов — дауров и тунгусов. С ними до сорока тысяч, — пояснила она.

— А зачем так мучиться? — встал с места Владимир Кабаржицкий. — Гораздо проще для всех нас было бы войти в состав Руси на наших условиях и не ждать весны, как манны небесной — сколько к нам людишек придёт, больше чем в прошлый раз или меньше?

Первоангарцы, сидевшие в зале, оторопели и в воздухе повисла тягостная пауза.

— Как ты себе это представляешь, Володя? — наконец, удивлённо произнёс Соколов.

— Мы все, в первую очередь, хотим выжить, — капитан обвёл товарищей глазами. — А ещё все мы, безусловно, хотим помочь нашей стране, которая сейчас находится в очень сложном положении, так?

C ним неуверенно согласились многие, ожидая услышать веские причины, приведшие Кабаржицкого к столь поразительному выводу.

— Мы дадим Руси такие технологии, какие…

— Обезьяна с гранатой также опасна, как и технологии будущего, вброшенные в прошлое! Это факт, — буркнул Сазонов, а Радек энергично кивнул, поддерживая майора. Соколов покуда сохранял молчание, всё сильнее хмурясь.

— Нет, уважаемый товарищ профессор! — сверкнул глазами Владимир. — Неужели мы не сможем добиться положения уровня Строгановых? Это же целое государство в государстве! А со временем мы сможем провести модернизацию всех сфер жизни нашей страны — в политике, экономике, социальном устройстве! Да мы…

— Обождите! — вдруг оборвал говорившего Ринат Саляев. — Это что же будет? Интернациональная помощь, промежуточный патрон и свободная от кухонных оков женщина? Кто это будет продвигать? Как мы это сможем, если Николай Валентинович обещает общий спад уровня экономики после того, как в скором будущем наши люди начнут уходить из жизни по старости?

— Ты не понимаешь, Ринат! — процедил Владимир.

— Я действительно не понимаю! — взорвался тот. — Ты хочешь вместо маленького, но полного начинки пирожка, размазать варенье тонюсеньким слоем по огромному караваю? Что из этого выйдет?

Полковник, открыл глаза, снова вернувшись в сегодняшний день. Возок, еле слышно поскрипывая, катил на север к Ладоге. Отодвинув задвижку оконца, Андрей Валентинович с удовлетворением оглядел кусочек вечернего неба. Смеркалось. Скоро будет остановка, а затем останется ещё пара часов пути и будет долгожданная ночёвка.

— И что мне это вдруг вспомнилось? — пробурчал он недовольно.

Недавние воспоминания снова заставили его пережить тот момент, когда Ринат одёрнул Кабаржицкого. А ведь выступление Владимира подготовил именно он, желая прощупать общее настроение коллег. Но благодаря Саляеву, идея мирной унии с Москвой, казалось, пошла прахом.

— Посмотрим ещё, как фишка ляжет, — проговорил полковник, тормоша сына. — Хватить дрыхнуть, соня! Скоро будет остановка, просыпайся!

Перед отбоем Смирнов обсудил со своими офицерами вести из Ливонии, называемой им, по старой памяти, Прибалтикой. Последние новости, полученные в Великом Новгороде откровенно не радовали. Да, воеводы взяли Юрьев, овладели Ямом, Копорьем, с марша заняли Пернов. В начале зимы русские полки после полуторамесячной осады вошли в Иван-город, накрепко застряв под Нарвой. Город не сдавался на милость Михаила Фёдоровича, несмотря на приемлемые условия сдачи. Гарнизону обещали свободный выход со всем вооружением и развёрнутыми знамёнами, а жителям — сохранение всех их привилегий, но Нарва упорно оборонялась. Что уж говорить о столице шведской Эстляндии, чьи стены будут куда покрепче соседки Иван-города. Покуда Ревель не был потревожен царскими воеводами, а центр Ливонии — Ригу взяли в осаду поляки, неожиданно выступившие против шведов. Шведы же постепенно наращивали свои силы в Эстляндии и Ливонии, поддерживая свои главные города по морю. Этим они облегчали задачу датчанам, кои хоть пока и не смогли взять Гётеборг, но в нескольких боях под его стенами одержали ряд побед. В западной части Балтики главенствовал датский флот, не дававший ни единого шанса попыткам шведов высадиться на датских островах. Король Кристиан зачастую лично участвовал в стычках небольших флотилий противоборствующих сторон. Тут Смирнов ухмыльнулся, вспомнив удивлённое лицо новгородского купца, что вводил его в курс дела, когда полковник поинтересовался, не кривой ли на один глаз данский король.

— По полученным сведениям, — не поднимая головы, показывал на карте Андрей Валентинович, — шведские силы, а именно финское ополчение под командованием королевских офицеров, стягиваются к Выборгу. Совершенно ясно, что оттуда они отправятся на пополнение невских крепостей — Ниеншанца и Нотебурга. Наша задача — взять крепости до подхода подмоги шведам.

Ближе к устью Волхова попадалось всё больше покинутых и заметённых снегом деревень. Как пояснил дьяк-новгородец — один из сопровождавших Смирнова соглядатаев, множество народа ушло из этих мест во время шведского владычества на новгородских землях.

— Из тех, кто уцелел от жесточи свейской, — добавил крючконосый и худющий письмоводитель после некоторой паузы.

Проезжая древнюю Ладогу, стоящую при впадении в Волхов речки Ладожки, ангарцы осмотрели полуразрушенный город и ладожскую крепость, на чьих стенах и башнях были видны следы давно минувшей битвы.

— Шведы крепость взяли? — кивнул на местами порушенные укрепления полковник. — Давно ли?

Однако тут же оказалось, что дело обстояло куда удивительнее. Три с половиной десятка лет назад отряд наёмников-французов осадил крепость, в которой сидел небольшой отряд стрельцов, несколько лет не получавший вовсе никакого жалования — ни денежного, ни хлебного, ни прочего. Однако воины держались полгода, а пришедший им на выручку отряд князя Ивана Мещерского был с лёгкостью разогнан французами по окрестным лесам. А вскоре после этой победы, воодушевлённые наёмники шведской короны, взяли и Ладогу, причём с помощью изощрённого бесовского действа. Полковник живо заинтересовался этим премерзким злодейством французов и принялся выпытывать у новгородца обстоятельства того давнего боя. По весьма скудным, но очень эмоциональным объяснениям дьяка, Смирнов для себя сделал вывод, что, возможно, лягушатники использовали нечто вроде петард. Позже под Ладогу был послан ещё один князь — Григорий Волконский, но и он ничего не смог добиться, лишь немного порушил стены пушечным боем. А осенью того же года Новгород присягнул польскому королевичу Владиславу и новгородские власти принялись выталкивать прежних союзников-шведов из пределов своей земли.

— Что c того вышло, многие новгородцы ещё крепко помнят, — вздохнув, проговорил со злостью дьяк.

Послушав советы местных рыбаков, на припай Волховской губы караван выезжать остерёгся, пойдя берегом. И только достигнув берега Ладоги в районе современной Смирнову бухты Петрокрепость, многочисленные возки смело выехали на установившийся совсем недавно недвижный лёд. Лишь под вечер, прибыв, наконец, к истоку Невы и найдя подходящее место для лагеря, примерно в километре от берега реки, ангарцы принялись немедленно обустраиваться. Разместились в покинутой много лет назад деревеньке, ожидая скорого прибытия остальных товарищей. В окрестном лесу в вечернем сумраке застучали топоры, зажужжали пилы и застучали молотки. Гулко бились друг о друга промороженные брёвна раскатываемых остовов изб, некогда имевших своих хозяев, а сейчас представлявших собой покосившиеся развалюхи с провалившимися крышами. У полковника, да и не только у него, наверное, не раз ёкнуло сердечко от вида брошенных деревень — как это всё напоминало российские деревни века двадцать первого. На русском Севере таких были сотни — вымершие, молчаливые ряды кривобоких построек и один-два жителя на всю округу. Да и те доживают свой век, меряя его от бутылки до бутылки. Первым делом Андрей Валентинович устроил караулы, после чего отправил к Нотебургу-Орешку парламентёров — того самого словоохотливого дьяка Михаила и лейтенанта ангарских стрелков из бывших морпехов. Новгородец бойко говорил по-шведски, а офицер должен был внимательно осмотреть крепость. Однако внутрь их не пустили, заставив говорить у обитой железом тяжеленной двери одной их массивных башен. Начальник гарнизона полковник Иоганн Кунемундт язвительно заметил, что до сих пор он-де не видел достойного для осады войска. После чего швед заявил, что намерен исполнять данный ему приказ — оборонять вверенную ему крепость до конца и посоветовал послам убираться подобру-поздорову, посетовав на свою излишнюю доброту. Вернувшись назад, в строящийся лагерь, лейтенант подробно описал Смирнову массивные и крепкие стены, тяжёлые, будто вросшие в землю, башни с множеством бойниц на разных уровнях.

— Стены сажен по девять будет, а башни так под дюжину сажен высотою. В Новгороде бают, что пушкари у шведов искусные, а пушечного зелья и ядер вдосталь. Токмо людишек до пятисот солдат у них будет, мало… — подал голос новгородский дьяк. — Стены надо рушить, да зело трудное это дело будет. — Вздохнул он, сложил рахитичные, увитые синими жилами, кисти рук на животе.

— Нет, эти стены не разрушить, товарищ полковник! — покачал головой лейтенант. — Их немцы бетонобойными снарядами за полгода не сокрушили! У нас столько боеприпасов, а, тем более, времени, просто нет.

— Немцы? — удивлённо переспросил дьяк. — Фряжские?

— Да, я помню, — кивнул Смирнов, чем ещё больше поразил новгородца. — Геройская оборона была, пятьсот с лишним дней наши держались. Короче…

Держа перед собой полученный ещё в Москве план крепости, Андрей Валентинович присел на крестьянскую лавку. Для штаба полковник выбрал наиболее сохранившийся в пустой деревне дом.

— Тут другой подход будет нужен…

С наступлением сумерек Нотебург был окружён наблюдательными постами ангарцев, сменявшимися каждые два часа. Ближе к ночи в лагерь была приведена группа иззябших стрельцов — голодных и укутанных в какое-то тряпьё поверх кафтанов. Караул заметил их спешивающихся у леска и, вызвав подмогу, задержал стрельцов. К счастью, те на конфликт не шли, требуя лишь встречи с воеводой «онгарского войска».

— Как нацики под Сталинградом, — удивлённо говорили люди из первоангарцев, осматривая входивших в лагерь воинов. — Как дошли, до жизни такой, братцы? Что случилось-то?

Бородачи непонимающе смотрели на румяных и сытых ангарцев, с подозрением косились на азиатов — тунгусов и бурят. Среди стрельцов был сотник, Иван Кобылин, он-то и поведал о том, что по государеву указу к Орешку пришёл отряд тихвинского воеводы Афанасия Ефремова.

— Для помочи во взятии Орешка, — сипло пояснил стрелец.

— Сколько вас числом? — подошёл Евгений Лопахин, заместитель полковника Смирнова в этом походе.

— Восемь сотен будет, — отвечал Иван. — Да мужички работные.

— Негусто, — усмехнувшись, оценил царскую милость Лопахин. — И где же ваше войско?

— В деревеньках, что в верстах двух и далее отсель будет. Нас Афанасий Михайлович и послал для догляду. Малец из крайней деревеньки говорил, свеи тут лес валят, а это… не они, — неуверенно закончил Кобылин.

— Ладно, Иван, — Евгений критически осмотрел осунувшиеся лица стрельцов. — Вам надо отдохнуть малость. Потом будем разговаривать.

Лопахин приказал отвести гостей в одну из тёплых изб, дабы те отогрелись и поели горячей каши, после чего направился к полковнику, рассказать о вспомогательном отряде стрельцов, посланных Михаилом Фёдоровичем ангарцам.

— Почему у тебя и твоих воинов столь непотребный вид, сотник? — неожиданно строго спросил полковник у Кобылина, сразу же после того, как ответил на приветствие стрельца, вошедшего в его избу.

— Так кафтанишки-то худые! А морозец в них так и пробирает до костей, — попытался оправдаться Иван.

— Отчего же не озаботились зимней одеждой?

— Воеводе нашему, Афанасию Михайловичу Ефремову, в государевой грамоте писано было, что-де войско его при онгарцах будет…

— Погоди, не понял! — оборвал его Смирнов и Кобылин тут же замялся, увидев несказанно удивлённое выражение лица полковника. — Это на нашем довольствии что ли? Мы же договаривались только насчёт вольнонаё… мужичков — они и будут на нашем кормлении.

Настала очередь удивляться Ивану. У сотника даже красные пятна на лице появились от сих вестей. Андрей Валентинович сразу же понял, о чём закручинился стрелец — в девяностых самого Смирнова постоянно обуревали думы тяжкие о своевременной выплате скромного жалования.

— Иван, мне воевода твой надобен — для разговора, — отвлёк от скорбных мыслей Кобылина полковник. — А о жаловании не беспокойся — всё будет.

— Воевода наш говорил об вас, онгарцах, и не раз. А слыхал он се… — тут сотник понизил голос, — от Никиты Самойловича Бельского.

— Вот как! — приподнял одну бровь Смирнов.

— Под Наровой он сейчас, — проговорил Иван. — Как Афанасий Михайлович прознал о службе своей скорой у Орешка, так он Никите Самойловичу отписал об сём. А тот весточку вам шлёт, но токмо письмецо евойное у воеводы Афанасия Михайловича при себе. Они с Никитой Самойловичем одно время в Себеже служили воеводами, а Ефремова-то в позапрошлом годе в Тихвин услали.

— Ну что же, Иван, завтра с утра за воеводой отправишься, — сказал Смирнов. — А пока ты мне про Орешек расскажешь, да что делали тут, поведаешь.

По словам Кобылина, на южном берегу Невы стрельцы появились в середине осени. Соваться под стены крепости Ефремов не стал, разделив свой отряд на две части. Первая, под началом самого толкового сотника переправилась на северный берег немного ниже по течению реки. Остальное войско стало лагерем в трёх верстах от Орешка. В течение седьмицы оба отряда сумели уничтожить дюжину дровосеков, самонадеянно вышедших из крепости на двух баркасах, а также перехватить небольшой обоз из десятка телег с сеном и снедью, шедший в Нотебург из Ниеншанца. Также в скоротечном бою уничтожить небольшой отряд из двух десятков шведов, направлявшийся к Орешку — среди них были, по словам сотника, попы лютеранской веры, да служки. Причём этот отряд стрельцы избивали на виду крепостных стен. Начальник гарнизона Орешка, прознав о дерзких злодеяниях небольшого числом русского войска, один раз под утро переправил на берег около трёх сотен солдат под командованием умелых офицеров и те попытались напасть на лагерь русских, видимый по дымам костров. Но после короткой перестрелки Ефремов увёл стрельцов, не желая доводить дело до прямого столкновения. Огрызаясь горячим свинцом, воины уходили на запад, а шведы, в свою очередь, не стали преследовать русских, опасаясь далеко отходить от Нотебурга. До наступления зимних холодов стрельцы воеводы Ефремова ещё несколько раз успели вступить в схватки со шведами, нападая на небольшие отряды врага. Афанасий Михайлович даже спускался вниз по Неве до Канцев — шведской крепостицы Ниеншанц. Там, неожиданно для шведов, атаковав из ближнего леса посад фортеции, стрельцы в скоротечном бою уничтожили до двух сотен шведов — и солдат, и поселенцев. Запалив чужие дома, ефремовцы, не дожидаясь схватки с гарнизоном Канцев, ушли восвояси, похватав что было можно утащить с собою, включая десяток девиц. Именно эти наглые действия московитов и вызвали скорый сбор ополчения в Выборге. Ну а воевода Ефремов, потеряв четыре десятка стрельцов убитыми и умершими от ран, вернулся к Орешку, дабы встать тут на зимовку. Поиздержавшиеся провизией, свинцом и порохом, воины укрепились в трёх деревеньках и принялись ожидать обещанного им в Тихвине «войска онгарского». Именно оно и должно было осадить Орешек, а Ефремов должон быть при воеводе ихнем, слушать его во всём. Для досмотру за онгарцами были при войске тихвинского воеводы и дьячки, загодя с самого Новагорода к Афанасию Михайловичу присланные. Однако время шло, а союзного войска всё не было. Периодически объезжавшие ближайшие деревеньки на не съеденных пока конях стрельцы справлялись у местных жителей не видали ли они кого, не слыхали ли чего, да смирны ли свеи. И вот, в один из дней, к стоявшим в Боровках воинам прибежал мальчонка из лесной заимки. Посланный своим отцом, он известил стрельцов о том, что близ пустой Хрипановки вороги лес рубят, да кроют ввалившиеся от времени крыши на крепко стоящих срубах, а кривые избёнки — раскатывают.

— Вот так мы и решили поглядеть, кто там балует, — простодушно развёл сильные руки в стороны Кобылин, — коли свей — то надобно за товарищами посылать, а коли онгарцы — то разговор вести.

— Глянули очень плохо — не таясь! — рыкнул Смирнов. — А ежели шведы то были, наделали бы в вас дырок излишних для жизни!

— Так и мы не лаптем деланы! — оскорбился Иван. — Фитиля дымились, а сабли востры!

— Воевода ваш уже потерял четыре десятка стрельцов! Ещё желаешь? — грозно спросил полковник.

— На то воля Господня, — перекрестился сотник. — А службишка наша — живота не жалеть своего.

— Это неправильно! — рубанул рукою воздух Андрей Валентинович.

— Как так? — несказанно изумился стрелец, вытирая со лба заблестевшие капли пота.

— Служба ратная состоит в выполнении поставленной задачи и в служении на благо Отчизны, а не в пустой гибели, — наставительным тоном проговорил Смирнов. — Смерть не самоцель, а препятствие в выполнении приказа. Сорок мертвецов… это очень много, Иван.

Полковник вдруг замолчал, задумавшись.

— Ну да ладно, будете теперь по-нашему воевать, — полковник посмотрел на притихшего сотника, глядящего вокруг тяжёлым взглядом. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке, и Андрей Валентинович уже примиряющим тоном проговорил:

— Чай пил доселе? Нет? Тогда бери чашку и пробуй, да не кручинься!

— Милостивый Господь! — от холода Мартина неожиданно сильно передёрнуло всем телом.

Пальцев на ногах он не чувствовал уже давно, а Длинного Ларса всё нет.

— Вот грязная свинья, никак не оторвется от костей! — бормотал несчастный, жалея себя.

Тяжёлые башмаки караульного гулко стучали под перекрытием крепостной стены, и он пытался наступать там, где ветром нанесло снег, там они лишь поскрипывали. Ему не хотелось создавать лишнего шума, дабы не пропустить момента, когда хлопнет заветная дверь и тогда он услышит пьяные голоса дружков. Мартин с досадой подумал, что если Улоф-Кувалда снова проиграется, то долг ему не видать как своих ушей.

— Чёртов неудачник! — в сердцах пробормотал караульный, имея в виду то ли себя, то ли Улофа.

После того, как безгранично наглые, а потому и оставшиеся в живых, русские горе-переговорщики были отправлены прочь от фортеции, шведы всё же увеличили число караульных на стенах.

— Мало ли что придёт в голову этим сумасшедшим и они решаться устроить штурм, — сказал тогда начальник гарнизона, Иоганн Кунемундт и теперь Мартин должен был неизвестно зачем прозябать на морозе. Дураку ясно, что если московиты захотят штурмовать стены, то шведы узнают об этом первыми. Где-то внизу, наконец, бухнула тяжёлая дверь казармы. Вовремя! Ибо в сердце Мартина уже закипала бессильная злоба на своих товарищей. Настроение шведа заметно улучшилось — ещё немного и он будет в тепле, можно завалиться спать или побросать кости. В кармане звякали монетки, всего двадцать эре — с ними стоило попытать счастья!

— Ларс, ты неповоротливая свинья! — выкрикнул навстречу поднимающемуся на стену здоровяку Мартин. — Я льдом быстрее покроюсь, пока ты сменишь меня!

Ларс, поднявшись, так же неторопливо установил на стене факел и принял от злобно зыркавшего на него товарища мушкет. — Не спеши, — ухмыльнулся он, глядя как Мартин сматывает с запястья длинный фитиль, — твой Улоф вчистую проигрался и фенрик Юханссон выгнал его к чертям — Кувалда едва не проломил черепушку Пройдохе Свену.

— Задери его волк, — пробормотал Мартин, грея непослушные пальцы у огня. — Вот скотина!

— Русские, надо полагать, не появлялись? — спросил Ларс и, прислонив мушкет к кирпичной кладке, занялся своим воротником.

— Конечно же, нет! — бросил Мартин, уже спускаясь вниз. — Дрыхнут в своих берлогах и…

Только он хотел произнести грязную шутку, как с южного берега, где чёрной стеной стоял густой лес, донеслось два хлопка. Мгновение спустя над головами удивлённых шведов раздался отчётливый шорох, и тут же за северной стеной фортеции громко бухнуло два взрыва, будто рванули бочонки с порохом. У Ларса отвисла челюсть, а Мартин и вовсе сверзился на негнущихся ногах со ступени, болезненно ударившись об неё копчиком.

— Что это?! — воскликнули шведы в унисон.

А между тем послышался ещё один дальний двойной хлопок, и снова зашелестело над головой. Мартин с опаской уставился в ночное небо, секунду спустя раздался шумный треск у кирки и деревянный молельный зал, пристроенный к бывшей русской церкви разлетелся на куски. Внутри полыхнуло искрами, а потом появились чадные языки пламени. Солдаты повалили из казарм, пристроенных к северной стене, раздались крики, удары в набат.

— Русские пушки! Дьявол их побери! — раздавалось со всех сторон. — На стены!

Однако изумлённые шведы не наблюдали на берегах Невы ни костерка, ни каких-либо признаков присутствия войска и артиллерии. А сейчас и вовсе было тихо. Однако следующие хлопки не замедлили себя ждать. Эхом раздались предостерегающие крики, шведы уже уразумели, что происходит нечто непонятное, а всё непонятное — оно, без сомнения, пугает. С тяжёлым стуком на снег посреди двора близ занимающихся огнём обломков кирки упало два… ядра — не ядра, непонятно чего. Солдаты, бывшие внизу, расталкивая друг друга, отхлынули от сих московитских даров. Однако взрыва не последовало — только негромкие хлопки. Видимо пожалели варвары пороха, вот и слышно стало лишь негромкое шипение. Несколько солдат даже опасливо подошли ближе, чтобы рассмотреть странные ядра. Однако белый дым, поднимающийся над местом падения странных предметов становился всё гуще и вскоре среди шведов раздались испуганные вскрики, перешедшие в надсадный кашель и хрип. Заволновавшись, солдаты отхлынули прочь от белого облака. Не прошло и минуты, как с неба свалилось ещё два хлопнувших и зашипевших после удара об утоптанный снег гостинца. Некоторые солдаты уже попадали в снег, не удержавшись на ослабевших ногах, а теперь на четвереньках пытались уползти прочь от мерзкого марева. При этом они, словно сойдя с ума, мотали головой и мычали, изредка поскуливая. Кое-кто даже обделался. В любом другом случае, даже в жестоком бою, Мартин непременно бы рассмеялся над этой картиной, но только не сейчас. Сейчас шведам стало по-настоящему страшно. Зрелище усугублялось тем, что среди ползавших и бродивших, словно слепцы, шведов был фенрик Аксель Юханссон — непререкаемый авторитет и гроза смутьянов среди солдат, человек безмерной отваги. Осенью именно он возглавил атаку на русских стрельцов, укрепившихся в брошенной деревеньке и дерзновенно перекрывших дорогу на крепость для обозов. Тогда московиты в ужасе спешно бежали прочь, не появлявшись более под фортецией до сего дня.

Очередной вопль вывел, наконец, Мартина, сидевшего на холодной ступени из состояния шока. Кое-как растолкав смотревшего то на двор, то на небо Ларса, они бросились вниз, чтобы укрыться в Королевской башне. Тем временем двор опустел, и только с дюжину потерявших разум солдат ещё бродили там, плача и кашляя. Некоторые брели вдоль стен, шаря по кладке руками, но то и дело они спотыкались и падали оземь.

— Смотри, это Аксель! — воскликнул вдруг Ларс, указывая на одного из слепо бредущих людей.

Сейчас фенрика было не узнать — его лицо было мокро от слёз, из носа текли сопли, волосы были растрёпаны, а камзол — порван. Едва Мартин подошёл ближе, чтобы помочь Акселю, как ему в нос ударил тяжёлый запах экскрементов — Юханссон, как и другие, кто побывал в поганом дыме, опорожнил содержимое кишечника в штаны.

— Аксель, — неуверенно пробормотал Ларс. — Что с тобой?

Тот вдруг схватился за голову и взвыл:

— Не могу открыть глаз! Господи! — после чего обернулся на голос Ларса и снова заорал:

— А ну, живо на стену, проклятые трусы! Уж не пытаетесь ли вы бежать?! Исчадья преисподни, они водят дружбу с серными бесами! Ждите атаку русских! На стены, свиньи! А-а! — закрыв лицо руками, он упал в снег. Через мгновение он принялся тереть лицо снегом, скуля от бессилия.

У Мартина тут же задрожали колени — проклятый дым, ставший уже менее густым, приближался сюда, к западной стене. Ларс, не отрываясь, продолжал смотреть на фенрика. В это мгновение вновь донеслись зловещие хлопки, но на этот раз они принесли с собой не проклятый дым, вызывавший адовы мучения — над стенами рвались бомбы, начинённые железом. Куски его осыпали внутренний двор крепости смертным дождём. Впиваясь в тела солдат, горячие осколки пропарывали камзолы, вырывая куски плоти. Это продолжалось некоторое время, за которое Мартин с Ларсом успели взбежать на стену, что тянулась от Государевой до Головиной башни и укрыться за её внутренними стенками. На южной и северной стороне же было невозможно находиться — бомбы рвались прямо над головами, поражая солдат, как на стенах, так и во дворе. Десятки окровавленных тел уже валялось как в снегу, так и на холодном камне. Остальные прятались в вытянутой вдоль северной стены казарме, в башнях, за мощными каменными стенами, не успевшие вернуться в здания вжимались в камни кладки, пытаясь спрятаться там. На западной стене было безопасно. Солдаты, бывшие там, с напряжением ожидали конца обстрела, надеясь, что за эту часть крепости русские всё же не примутся.

— Да Господом клянусь! Да чтобы я провалился в геенну огненную прямо сейчас! — возбуждённо вопил Здоровяк Улоф, показывая рукой куда-то вниз.

Оказывается, тут шёл спор — Улоф, изгнанный фенриком Юханссоном из казармы и направленный им на западную стену, клялся, что видал, как по снегу бродили сугробы. По его словам, они брели к проездной башне крепости — Государевой.

— Кувалда, сукин сын, ты упился до чёртиков! Ещё не то может привидеться после твоего поганого пойла! — нервно посмеивались над ним товарищи, в их голосах всё чаще проявлялись истеричные нотки — пальба по крепости не прекращалась. К тому же во двор фортеции вновь упали дымовые заряды, добавив общей сумятицы. Ещё остававшиеся на стенах солдаты сбегали вниз, пытаясь укрыться хоть где-нибудь.

— Такого я не видал, — проговорил усатый капрал, сжимая в руках пику, — у имперцев в германских землях не было подобных пушек, а серный смрад… он другой, бывало в подкопах…

— Какие подкопы? — заорал Ларс. — Вот она, сера, сама сюда идёт и душит, и с ума сводит!

— А ну, заткнитесь! Смотрите, дурачьё! — возопил Улоф, показывая на снег снизу.

Выхватив у одного из солдат факел, он швырнул его вниз. Шведы кинулись к амбразурам в стене, расталкивая друг друга. Ещё несколько факелов полетели вниз, на несколько мгновений озаряя перед собой небольшое пространство. Солдаты принялись судорожно раздувать фитили и готовить мушкеты к стрельбе. Мартин тоже увидел несколько мешковатых белых фигур, улепётывающих прочь от Государевой башни. Поняв, что их заметили, несколько фигур вдруг остановились и тут же раздались хлопки мушкетных выстрелов. Одного из шведов отбросило назад, он с шумом ударился о стенку напротив и свалился мешком на камни. Кто-то осветил его и ахнул — вместо лица у бедняги было кровавое месиво. Зарычав проклятия и видя наконец-то настоящего врага перед собой, мушкетёры выстрелили один за другим, пытаясь попасть в эти странные белые фигуры.

Мартин, словно заворожённый, смотрел на противника, бегущего к берегу, разворачивающегося, стреляющего и снова убегающего. Время потеряло вдруг своё привычное течение, став тягучим, словно смола. Пропали громкие звуки, теперь доносившиеся откуда-то со стороны, приглушённые и размеренные. Короткий и обильный сноп ярких искр, буханье мушкетного выстрела, ор товарищей — всё стало чужим. Мартину показалось, что его взгляд встретился с глазами одного из русских. У того, видимо, молодого парня, была открыта только верхняя часть лица и эти глаза смотрели на шведа насмешливо и дерзко, они как бы показывали, насколько их обладатель уверен в своих силах и в своём оружии. Вот он вскинул свой мушкет, приложив его к плечу. Небольшой сноп огня вырвался из дула и в тот же миг оглушительный грохот, в котором потонули все остальные звуки и ярчайшая вспышка, ослепившая всех, кто был на стене, разорвали окружавшую Мартина действительность. Вдруг стало тихо и покойно.

Небо над Невой постепенно светлело — в Приладожье начинался новый день. Быть бы ему тем же однообразно тихим, изредка перемежаясь со звуком крестьянского топора или хриплым вороньим карканьем, но нет спокойствия на этой земле. Не дают люди покоя ни себе, ни зверю, ни птице. Гордыня человеческая не знает границ — она их постоянно желает раздвинуть и желательно подальше. Но, как часто бывает, каждая коса, да и найдёт на свой камень.

Нотебург, осаждаемый лишь несколько часов, уже был готов к сдаче. Гарнизон крепости, потеряв за это время из пяти сотен человек, находившихся за стенами чуть более пяти десятков, в том числе молившегося в церкви несчастного полковника Кунемундта, доброго пастора Оке Грина и четырёх служителей церкви, морально был надломлен. Нервы солдат не выдерживали столь плачевного положения дел. Было бы сия осада привычной для них, видели бы они врага, да могли бы они отвечать неприятелю ядром и свинцом — вот тут шведский солдат проявил бы все свои лучшие качества. А сейчас он вынужден прятаться от злодейства московского — сводящего с ума дыма зловонного, да взрывающихся над головами бомб. Удивительно, но русские не садили из своих пушек по стенам или башням фортеции, казалось, они не хотят разрушать свою бывшую крепость. Кто-то из офицеров предположил подобное — дескать, они уже видят шведский Нотебург снова русским Орешком, потому им не с руки ломать стены.

— Они нас всех перебьют, стен не разрушив! — воскликнул рыжий капрал, увидев, как очередная бомба свалила на снег двух солдат перебегавших двор. Один помер сразу, а второй ещё около получаса оглашал двор и ближнюю стену криком и стонами, покуда не затих, истекая кровью. Тогда-то и прогремел громом последний довод к немедленной капитуляции — подрыв проездных ворот в Государевой башне. На большее гарнизона не хватило, офицеры не могли принудить солдат к стойкой обороне крепости, ибо сами находились не в лучшем состоянии духа.

Поворчав по поводу устроенной сапёрами перестрелки со шведами, полковник удовлетворённо улыбнулся и не успело ещё каменное крошево осесть на белое покрывало снега, как построенные в цепи четыре сотни ангарцев и стрельцов, чуть качнувшись, пошли вперёд, навстречу своей первой победе над шведом.

— Женя, с Богом! — Смирнов положил руку на плечо Лопахину и кивнул обернувшемуся капитану:

— Смотри, чтобы стрельцы не нанюхались химии. Осаживай их вовремя. Удачи!

Когда до острова осталось менее ста метров, ангарцы, по команде офицеров, доведённым до автоматизма движением, достали из сумки противогаз, представляющий собой маску из эластичной кожи, соединённой с футляром, наполненным активированным углём. Шею защищал наглухо закрытый ворот, а кисти рук — трёхпалые рукавицы с отделением для указательного пальца, чтобы стрелок не испытывал неудобств при обращении с винтовкой. Стрельцам было приказано держаться поодаль, Смирнов возложил на них охранно-конвойные функции. Многого от них не ждали и главное, чего нужно было добиться от бородачей — это того, чтобы они не лезли на рожон и чётко выполняли команды офицеров-ангарцев. Тем временем стрельба по крепости только усиливалась — помимо тяжёлых миномётов и гаубиц, в бой вступили полковые пушки. Вытащенные на лёд, они, после короткой пристрелки, прямой наводкой били по амбразурам Головинской и Государевой башен, чтобы атакующие избежали смертельного фланкирующего огня неприятеля. Одного снаряда, проникавшего внутрь башни, гарантированно хватало для полного выведения из боя одного из ярусов оной. За короткое время ангарские артиллеристы успешно справились с задачей подавления башен и ожидавшие этого цепи стрелков снова устремились вперёд. На подходе к острову были встречены сапёры, ожидавшие своих товарищей. Задачей сапёров было подорвать крепкий подъёмный мост, чтобы дать возможность солдатам проникнуть внутрь башни — а там были ещё одни ворота — внутренние, для них предназначался фугас значительно меньшей силы. Оставался последний рывок и вскоре, миновав вмёрзший в лёд тростник, и держа молчаливые стены под прицелом, ангарцы взошли на крепостной остров. Небольшой ров был вскоре застелен принесёнными с собой и скреплёнными на месте жердями и фашинами, а позже их накрыли подходящими для мощения оcтатками некогда опускавшегося на цепях моста. Внутри башни было темно и дымно — в целом каменная кладка устояла, но кое-где были вырваны приличные куски камня, да пролегли кривые трещины, толщиною с палец. Герса — опускная решётка, защищавшая вход в крепость помимо подъёмного моста, была выломана из креплений и лежала на каменном полу. Несколько трупов шведов были буквально размазаны по камням, а чуть поодаль пара остывавших тел мушкетёров лежали у вторых ворот, ведущих во внутренний двор Нотебурга. Сапёры уже установили заряд и ангарцы быстро покинули башню — на стенах, как и прежде, не было никакого движения. Гулко громыхнул взрыв, и из отверстия ворот вырвалось густое облако пыли и каменной крошки, устилая грязным покрывалом утоптанный снег. Ангарцы устремились внутрь. Но сначала в образовавшуюся дыру от выломанной створки ворот были брошены несколько хлорпикриновых шашек. Судя по отчаянному воплю и удаляющимся голосам, сделано это было не зря. Выйдя из Государевой башни уже с внутренней стороны, а также поднявшись наверх оной, стрелки постепенно захватывали казавшуюся безлюдной эту часть Нотебурга-Орешка. Нет, с дюжину шведов с затравленными глазами и лицами, серыми от страха перед неведомыми воинами в устрашающего вида масках, ангарцы изловили. Пленных сдавали на руки подтягивающимся, согласно приказу, стрельцам. Они же на приготовленных заранее носилках утаскивали в лагерь раненых врагов. Таковых, к слову, было немного — около двух десятков, все с сильными ушибами, переломами, да отравлениями хлорпикрином. Вскоре выяснилось, что большая часть оставшихся в живых шведов заперлась в цитадели — крепость в крепости, что находилась в северо-восточном углу крепости. Зачистка же остальной крепости продолжалась, в каждой постройке, с помощью сапёров или без оной проделывалась брешь, в которую немедленно бросалась шашка с отравляющим веществом. После чего ангарцам оставалось лишь, опасаясь мушкетёров из цитадели, сопровождать ничего не понимающих и рыдающих шведов до стрельцов. До стрельбы доходило крайне редко — шведы, что не успели закрыться в цитадели, были крайне подавлены и весьма вяло сопротивлялись противнику. А тем временем, на санях по заснеженному льду Невы к крепости тащили две пушки. Поставленные на прямую наводку, они пару раз саданули по подъёмному мосту цитадели, с лёгкостью выбив и его, и герсу. Только после этого на Светличной башне цитадели появился швед-барабанщик и ударил «к сдаче». Нотебург сдался русским воинам после нескольких десятилетий пребывания во владении шведской короны.

Писано воеводе князю Никите Самойловичу лета 7153 генваря в 19 день. Афанасий Ефремов челом тебе бьёт и долгих лет тебе желает. По указу твоему догляд за войском онгарским исполнял я справно. В нынешнем во 153 году в генваре месяце появились онгарцы у Орешка. Шли они от Новагорода купеческой дорогой по Волхову, а опосля — по льду Ладоги на возках многих. Встали в деревеньках брошенных, как и мой отрядишко. Ужо я отписывал тебе о том. Средь солдат множество татар сибирских, да брацких людишек, тунгусцев тако же. В обращении с мушкетом они весьма искусны, страху не имают вовсе. Град караулами окружили, дабы свеи весточки не послали. Крепость свейскую в осаду и не брали вовсе, а сразу же учинили бой пушечный. И стен не разрушали, а за стены крепостные бонбы свои кидать принялись. Пожару в граде не было, но дыму серного — премного. Пушки онгарские, да мортиры ихнеи, зело сильные и ядер для них не надобно. Онгарский пушечный припас снарядом зовётся, он и бонбу несёт и серу и зелье пороховое там же. Пушкари онгарские как есть мастерством своим град сей взяли. Воевода онгарского отряда — Андрей Валентинович Смирнов, воины его полковником кличут. Да бают, что-де второй человек он во всей державе онгарской, с ним мочно и разговоры вести. Взявши Орешек, оставил он там две сотни стрельцов, да мужичков работных и три сотни шведских полоняников. Из Ладоги вскорости придут стрельцы, гарнизоном встать в крепости. А теперь онгарцы на Ниен шведский идут, грозятся взять его, как и Орешек. Воевода Андрей Валентинович говорил мне, что мой отрядишко оставит он в Ниене, а после онгарцы пойдут на Сердоволь и там зимовать станут.

А ещё, друг мой Никита Самойлович, есть и весть зело худая и престранная. Средь онгарцев слух идёт, будто Государь наш Михаил Фёдорович на Москве преставился осьмнадцатого дня. Да так ли есть на самом деле? Бают, будто они с неба о том прознали, в ту же ночь. Да возможно ли се и не ведовство ли поганое ими учиняется? С тем и заканчиваю писать, вестей новых ожидаючи. А про Государя нашего надобно прознать, всё как есть.

Иллюстрации

Голландские торговцы у Абруки

Кристина, принцесса шведская.

Баир

Пикинёры

Флаг федерации Айну

Датчане на берегу Гвинейского залива

Корейский ван