Эта горькая сладкая месть Донцова Дарья

ГЛАВА 1

Болезнь всегда приходит не вовремя. Только что строила разнообразные планы на лето, перелистывала с детьми рекламные буклеты, как вдруг… бац – и все разом переменилось. Две недели тому назад обнаружила на плече непонятную шишку. Минут пять разглядывала «украшение», потом махнула рукой: выросла, и черт с ней. Но непонятная штука стала быстро увеличиваться в размерах, болеть и отчаянно чесаться. Делать нечего, пришлось нехотя брести к врачу.

Милейшая Татьяна Наумовна осмотрела плечо, быстро переглянулась с медсестрой и фальшиво-бодрым голосом произнесла:

– Деточка, это совершенно ерундовая болячка, у каждого второго появляется. Липома – вполне доброкачественное образование. Но все же следует сходить в специальный диспансер, показаться онкологу и сдать пункцию. Еще раз повторяю, абсолютно уверена в невинности опухоли, но, чтобы не роились подозрения…

И, отводя глаза в сторону, терапевт принялась выписывать кучу бумажек. Через десять минут я в легком обалдении уже стояла в коридоре у двери ее кабинета, держа в руках кипу направлений. Пять анализов крови! Так, понятно: реакция Вассермана, СПИД, общий клинический, на сахар…

А это что: на австралийского кролика? Боже, врач предполагает, что в моем организме завелись зайцевые? Или в лаборатории попросят капать кровью на морду длинноухому? Последний листок оказался самым неприятным. Сверху стояло: «В онкологический диспансер». И адрес – улица Кати Мельниковой. Да это же совсем рядом, прямо за углом. Может, поехать и сразу все выяснить? А то буду мучиться неизвестностью, не спать ночь…

Я завела «Вольво» и порулила в диспансер. Он располагался на первом этаже большого кирпичного дома. Гардероб не работал. Но май в нынешнем году холодный, на мне была куртка, пришлось снять ее и нести в руках. Как-то не очень удобно входить в медицинское учреждение в верхней одежде. Но здесь, судя по всему, такие мелочи никого не смущали. Возле кабинетов сидели люди в плащах, а некоторые даже в пальто.

В регистратуре полная старуха болтала по телефону:

– Сначала добавь воды, потом три яйца…

– Простите, – робко сказала я, – как…

– Не видите, разговариваю, – окрысилась регистраторша и продолжала диктовать рецепт.

Пришлось ждать, за спиной образовалась очередь из тихих людей. Наконец баба шмякнула трубку на рычаг и глянула на всех волком:

– Ну!

Я просунула в окошко направление.

– И чего ходят без конца, нет чтобы дома сидеть! – залаяла милая старушка и отбросила бумажку назад.

Взяв листок, я повертела его и спросила:

– Куда идти?

– Там написано! – рявкнула бабушка.

Приглядевшись повнимательней, я увидела в уголке крохотную циферку 2. Робкие люди за мной не проронили ни слова, они покорно ждали своей очереди. Сжимая листочек, я принялась искать второй кабинет. Пришлось пройти длинный кишкообразный коридор. Дверь нужной комнаты оказалась последней, ее украшала табличка «Онколог Шаранко».

Просидев в очереди около двух часов, я попала наконец в руки докторицы. Маленькая, личико в красных пятнах, одни очки на носу, и еще две пары лежат на столе.

– Ну! – мило обратилась она к больной.

Наверно, в диспансере это приветствие такое, вместо «здравствуйте». Я отдала бумажку. Докторша подняла маленькие глазки:

– Ну?

– Что? – растерялась я.

– Ну? – повторила эскулапша. – Так и будем сидеть? На лбу-то у вас ничего нет, раздевайтесь!

Я вылезла из кофты. Не помыв рук, онкологиня потрогала шишку и вынесла вердикт:

– Рак кожи, меланома, идите сдавать пункцию в процедурный кабинет.

Ноги подкосились, и в ушах зазвенело. Меланома! Самый страшный на сегодня вид рака, практически не лечится, медленная, тяжелая смерть!

– Что сидите-то, – проворчала врачиха, – топайте в пятый кабинет, да скажите в коридоре больным, что полчаса приема не будет. Хочу чаю выпить, а то ходят толпами, надоело.

Я вывалилась в коридор и трясущимися пальцами принялась тыкать в кнопки телефона. По счастью, сын оказался дома. Услышав ужасающие новости, он строго приказал:

– Жди, никуда не двигайся.

Я рухнула в продавленное, ободранное кресло и закрыла глаза. Сейчас приедет Аркашка, сейчас он что-нибудь придумает, сейчас все будет хорошо. Кто-то произнес:

– Вам плохо?

Я разлепила веки. Из соседнего кресла мне улыбалась милая молодая женщина в аккуратном парике.

– Вам плохо? – повторила она. – Не отчаивайтесь, сейчас рак лечат. Вот, посмотрите на меня. Сделали три операции, и здорова абсолютно. Сегодня последний раз капельницу поставят, и все. А что облысела, так это ерунда.

– Как облысела? – ужаснулась я. – Это что, обязательно – лысеть?

Милая дама вздохнула:

– Меня зовут Катя, а вас?

– Даша.

– Дашенька, поглядите вокруг.

Я осмотрелась. Действительно, почти все женщины в паричках, кое-кто в платочках, несколько стриженных под бобрик девушек.

– Последствия химиотерапии, – пояснила Катя, – зато все живы. А волосы не зубы, вырастут. У вас что?

– Меланома, – дрожащим голосом пробормотала я, – вот только что доктор посмотрела и сказала.

– Шаранко?

Я кивнула.

Катюша заулыбалась:

– Не пугайтесь, так диагноз не ставят. Сделают пункцию, да и она на сорок процентов врет, не отчаивайтесь. Шаранко совсем слепая и дура. Недавно в регистратуре карточки перепутали, так наша доктор принялась было больную от рака печени лечить. Назначила уколы, хорошо, пациентка опытная, не первый год сюда ходит. Вовремя заметила и напоминает: «Доктор, у меня рак молочной железы».

– Зачем же она меня так сразу огорошила?

– Господи, – всплеснула руками Катюша, – я же вам сказала, она – дура. И вообще, здесь с нами так разговаривают! Мне в прошлом году химиотерапевт прямо заявила: «Вам две недели жить осталось». И что? Совершенно здорова. Так что не верьте им, лучше садитесь спокойно и ждите пункцию. Здесь по двое запускают. Вот вместе и пойдем – я на капельницу, вы на укол.

От сердца чуть-чуть отлегло, и я вздохнула. Вдруг в коридоре возникло оживление. По грязному линолеуму чуть ли не вприпрыжку бежала неприветливая старуха из регистратуры.

– Сюда, сюда, голубчик, – пела она сладким голосом, – вам в этот кабинетик, тут сама Аделаида Петровна принимает. – За регистраторшей, улыбаясь, вышагивал мой сын Аркадий.

Кешку не потеряешь ни в одной толпе – рост сто девяносто пять. Но что он сделал с бабкой, отчего она светится вся, подпрыгивает и чуть ли не поет от счастья?

Не обращая на меня внимания, сын шагнул в кабинет. Минут через пять дверь снова отворилась, и в коридор выплыла доктор. Высокая, холеная, лет пятидесяти пяти. В ушах и на пальцах приятно мерцали бриллианты. Онкологиня обвела накрашенным глазом присмиревших больных, сфокусировалась на мне и тоже сладко запела:

– Дарья Ивановна, прошу.

Через секунду я стояла в большом кабинете. Аделаида Петровна – так отрекомендовалась дама – тщательно вымыла руки и приступила к осмотру. Потом сообщила:

– Ну, дорогие мои, скорей всего волноваться нечего. Процентов девяносто за то, что на плечике у нас липома, то есть такой миленький жировичок, абсолютная ерунда. Но раз вы здесь, следует сделать пункцию.

– Но доктор Шаранко… – начала я.

– Не надо, не надо, – замахала руками Аделаида Петровна. – Забудем мадам Шаранко, как страшный сон. Если что, ходить станете только ко мне. А теперь в пятый кабинет.

Мы вышли в коридор и сели у дверей.

– Какая милая женщина, – радостно сказала я.

Кешка хмыкнул.

– Почему меня сразу к ней не направили, а послали к этой ужасной Шаранко?

Кешка захихикал.

– Ну, мать, ты даешь. Разве можно так разум терять? Поделился с ними частью коллекции.

– Какой коллекции? – оторопела я.

– Портретов американских президентов, знаешь, на таких зеленых бумажках!

– Но ведь онкологических больных лечат бесплатно!

Кешка вздохнул.

– Сходила к Шаранко бесплатно. Понравилось?

– Нет.

– Ну, так молчи, денег, что ли, нет?

Деньги у нас как раз есть, причем немалые. Получили мы их весьма необычным образом. Корни истории уходят в конец семидесятых годов, когда я однажды под Новый год задержалась на работе. Преподавала тогда французский язык в техническом вузе, бегала по частным урокам и вечно пыталась связать концы с концами. Но они упорно развязывались. Наша лаборантка Наташа, плача, рассказала мне, что развелась с мужем, ушла из дома и спит теперь на кафедре. Я пожалела дурочку и позвала к себе. Несколько лет мы радостно прожили вместе, воспитывая двух моих детей: четырнадцатилетнего Аркадия и годовалую Маню. Но потом вдруг приключилась невероятная история. Наташка неожиданно вышла замуж за француза и укатила во Францию. Теперь ее следовало величать госпожа баронесса Макмайер. Нечего и говорить, что я вместе с детьми и молодой невесткой получила предложение приехать в гости.

Не успели мы очутиться в столице моды, как события посыпались, словно из рога изобилия. Жана Макмайера, супруга Наташки, убили. В руки вдовы попало немалое состояние: трехэтажный дом в предместье Парижа, коллекция картин, хорошо налаженный бизнес. Поколебавшись, члены семьи решили сначала стать эмигрантами, но тут вышел новый закон, разрешающий двойное гражданство. Теперь живем на два дома, вернее, на две страны: полгода в Москве, полгода в Париже. Вместе с нами катаются туда-сюда дети и домашние животные. И тех, и других у нас много. Аркадий – счастливый отец двух очаровательных близнецов: Ани и Вани. Тринадцатилетняя Маша хочет стать ветеринаром и рисует жуткие, но почему-то пользующиеся спросом картины.

Живем мы в собственном двухэтажном доме возле Кольцевой дороги. Вместе с нами обитают пять собак: питбуль Банди, ротвейлер Снап, английский мопс Хуч, йоркширский терьер Жюли и пудель Черри. Начиналась коллекция псов с пита и ротвейлера. Их купили для охраны. Но, увы, ничего не вышло. И Банди, и Снап самозабвенные обжоры. Пасти страшных охранников вечно заняты какой-нибудь вкуснятиной. Поэтому любой, предлагающий лакомство, автоматически становится другом, а едят они все, особо не кривляясь: сыр, творог, яйца, печенье, суп, оладьи, чипсы, соленые огурцы и орехи. Человека, первый раз пришедшего в дом, псы встречают, отчаянно крутя хвостами и заглядывая в руки. Им и в голову не придет залаять или оскалить зубы.

Йоркширскую терьершу Жюли привезла с собой в дом няня Серафима Ивановна, нанятая для близнецов. Пуделиху Черри в пятимесячном возрасте оставил на недельку близкий приятель, уезжавший в командировку. С тех пор прошло пять лет, а он так и не вспомнил про собачку. Хуч… Появление Хуча – особая история, о ней в другой раз.

– Мать, – засопел в ухо Аркадий, – ты что?

– Ничего, просто задумалась.

Кешка посмотрел на меня с жалостью. Потом вздохнул и пошел в процедурный кабинет. Через минуту выглянула медсестра. Очевидно, она не привыкла улыбаться, потому что губы растянула до ушей, но в глазах сохранила холод Арктики.

– Васильева! – крикнула девушка.

Я поглядела на притихшую Катюшу.

– Пойдемте.

– Меня не звали, – вздохнула женщина.

– Ладно, пошли, сами же говорили, что входят по двое.

Мы вдвинулись в довольно большое помещение с огромными окнами. Посередине комнаты стояла ширма, делящая кабинет на две части. В первой находилась кушетка, на которую было велено ложиться Катюше. Во вторую проводили меня и усадили на стул. Медсестра погремела какими-то железками в лотке и недовольно пробормотала:

– Опять унесли.

Потом вздохнула и объявила:

– Вы тут подождите обе, я скоро.

Шаркая тапками, она вышла в коридор. Мы с Катюшей молчали: она на кушетке, я на стуле. Болтать не хотелось, да и ситуация не располагала. В дырочку между складными частями ширмы было хорошо видно Катю, ее бледное лицо и аккуратный кудрявый паричок.

Вдруг дверь распахнулась, в кабинет вошла другая медсестра. Высокого роста, лицо закрыто хирургической маской, довольно крупное тело затянуто в чуть тесноватый халат, на ногах не тапочки, а ботинки. В руках женщина держала большую бутылку. Не говоря ни слова, вошедшая вставила принесенный сосуд в штатив, ухватила Катю за руку и воткнула иголку.

Больная ойкнула и спросила:

– Вы новенькая? А где Галя? Мне всегда она химию колет.

Медсестра молча наладила капельницу и почти убежала из кабинета. Что-то было в ней странное.

– Какие они здесь все нелюбезные! – крикнула я.

– Да уж, – согласилась Катенька, – лишнего слова не скажут, лают как собаки, а все потому, что мы бесплатные. Вот девица, например, что сейчас приходила, явно новенькая, а тоже злая.

– Почему думаете, что новенькая?

– Хожу сюда почти год, всех знаю, а эту первый раз вижу.

Она замолчала. Я огляделась по сторонам. Шкафчик с какими-то лекарствами, названий которых никогда не видела: циклофосфан, зофран, методрексат.

– Пункцию больно делать? – обратилась я снова к Катюше.

Та молчала. Я глянула в дырочку и обомлела: лицо женщины приобрело странный синеватый оттенок, на лбу блестели крупные капли пота. Рот судорожно подергивался.

Я выскочила из кабинета и бросилась к приветливой Аделаиде Петровне.

– Сейчас приду, – пообещала та.

Я понеслась назад. Катюше стало совсем плохо. Наклонившись над ней, я услышала хриплый, прерывистый шепот:

– Сумка, возьми, отдай, Виолетта, страшная, страшная, отдай…

Женщина захрипела, изо рта потекла пена. Вошедшая Аделаида Петровна моментально выдернула капельницу и принялась делать искусственное дыхание. Откуда ни возьмись принеслась куча народа. В несчастную Катюшу втыкали шприцы, громыхали какие-то аппараты. Потом ворвались двое мужчин с чем-то похожим на утюги, стали прикладывать к голой груди бедняжки и кричать: «Разряд!» Тело подпрыгивало на кушетке, но на мониторе по-прежнему ползла прямая линия. Тут медики заметили меня и незамедлительно выгнали в коридор.

Я села возле кабинета, крепко сжимая две сумочки – свою и Катюшину. Примерно через полчаса появились санитары с носилками, на которых лежало тело, с головой закрытое простыней. Аделаида Петровна высунулась в дверь и поманила меня пальцем. Как агнец на заклание, вошла я снова в уже знакомую процедурную. На кушетке валялись грязные, скомканные простыни, стоял ужасный запах. Медсестра Галя рыдала у окна, судорожно повторяя:

– Не ставила капельницу, ей-богу, не ставила. Пошла в аптеку…

– Прекрати, – оборвала стенания врач, – что, по-твоему, больная сама себе инъекцию ввела? И как можно перепутать бутылки? Что ты ей впустила, ну!

Бедная Галя затряслась как осиновый лист и зарыдала пуще. Я решила вмешаться.

– Это не Галя делала укол!

Аделаида Петровна уставилась на меня во все глаза.

– А кто? Святой дух?

– Нет, конечно. Вошла женщина в белом халате и маске, наладила капельницу и ушла, я все в дырку видела!

Галя подскочила ко мне и схватила за руку:

– Пожалуйста, миленькая, дорогая, душенька, дайте свой адрес и телефон, вы единственный свидетель!

Я отдала ей визитную карточку. Аделаида Петровна промокнула кружевным платком вспотевший лоб, сама сделала мне пункцию, оказавшуюся самым обыкновенным уколом, и усталым голосом протянула:

– Вот ведь как бывает! Столько операций выдержала, шесть курсов химии! И на последнем уколе – аллергический шок! Ничего поделать не смогли.

– Отчего это? – осторожно поинтересовалась я, глядя, как доктор аккуратно упаковывает пробирку с какой-то жидкостью.

– Вскрытие покажет, – сообщила онколог, – скорей всего перепутали бутылки и ввели что-то совершенно неподходящее. Дело подсудное. Никак не пойму, что за медсестру вы видели? Высокая, крепкая, в хирургической маске?

– Да.

– Нет у нас таких. Девочки мелкие, маски не носят. И потом, в диспансере четкое разделение труда. Галя работает только в процедурном. Она делает уколы и капельницы. В другую смену приходит Лена. Больше никто не имеет права сюда даже заходить.

Покачивая головой, Аделаида Петровна проводила меня почти до выхода. У подъезда в машине сидел Кешка. Мы поехали домой цугом – сын впереди в «Мерседесе», мать позади него в «Вольво». Конечно, он на бешеной скорости умчался вперед. Я же, как всегда, тащилась в правом ряду. Ну боюсь гонять по улицам, да и вижу не слишком хорошо.

Сегодня голова была занята не дорогой. Перед глазами вставала веселая, радующаяся жизни Катюша, потом возникла кушетка, медсестра… Стоп! От неожиданности нога сама собой нажала на тормоз. «Вольво» покорно замерла. Сзади раздались гудки и нетерпеливый крик. Но мне было все равно. Я поняла, что показалось странным в облике девушки – ботинки! На ногах у вошедшей были самые обычные полуботинки черного цвета на шнурках, размера эдак сорок пятого. Ну покажите хоть одну даму с такой ножкой! Значит, капельницу наладил мужчина!

ГЛАВА 2

Утром спустилась в столовую абсолютно разбитая. Мерзкая шишка, после того как ее щупали и втыкали в нее иголки, принялась немилосердно болеть. Результаты анализов прибудут только через десять дней, а вдруг и впрямь меланома? Что тогда? Аркашка, правда, уже взрослый, но Маруся совсем ребенок, только-только тринадцать исполнилось. Полная грустных раздумий, я принялась пить кофе, и тут на глаза попалась сумочка Катюши. Что она бормотала перед смертью? Надо отдать какой-то Виолетте? Что отдать?

Руки сами собой потянулись к потрепанной сумке из искусственной кожи и открыли замок. Небогатое содержимое вывалилось на стол. Расческа, дешевая губная помада, сильно припахивающая вазелином, связка ключей, носовой платок, пара мятных леденцов, кошелек и паспорт.

На первой страничке бордовой книжечки стояло: Виноградова Екатерина Максимовна, год рождения – 1959-й. Надо же, мы почти ровесницы, а как отлично выглядела убитая, ни за что не дала бы женщине больше тридцати пяти. Штампа о бракосочетании не было, зато в графе «Дети» обнаружился Виноградов Роман Иванович, 1978 года рождения. Так, все более или менее ясно. Мать-одиночка. Интересно, сообщили ли Роману о смерти Кати? Вдруг мальчишка всю ночь разыскивал пропавшую мать? Потом, у бедняжки, вполне вероятно, есть отец и мать, представляю, как они волнуются.

Заглянула в кошелек – проездной на метро, десять долларов, двести рублей и куча пробитых талончиков. Копеечная сумма, а вдруг – последняя? Катюша совершенно не походила на богатую даму: простенький свитерок, старенькая юбочка!

Нет, надо ехать к ней домой, отдать сумку и заодно разузнать, кто такая Виолетта.

Жила несчастная женщина на Зеленой улице. Каскад белых блочных башен постройки семидесятых годов выглядел удручающе. Поплутав минут пятнадцать среди домов с одинаковыми балконами, я наконец нашла нужный подъезд. Никакого домофона нет и в помине, стены на лестнице исписаны надписями «Мишка – казел» и «Спартак» – чемпион». В лифте кто-то сжег кнопки, но сама машина, кряхтя и вздрагивая, доставила меня на девятый этаж.

Квартира двести семьдесят пять оказалась в самом конце коридора. Я позвонила один раз, потом другой, третий – тишина. Дома явно никого не было. Из-под двери немилосердно дуло, скорей всего в помещении открыты форточки. Ну и что делать? Куда все подевались?

Постояв минуту в задумчивости, я вытащила ключи. Войду внутрь, оставлю на видном месте сумку и напишу записку. Замок был самой простой конструкции, такой и пальцем открыть можно. Я втиснулась в узенький темный коридорчик и громко крикнула:

– Есть кто дома?

В ответ – ни звука. Только слышно, как в кухне капает из крана вода. Нашарив рукой выключатель, я надавила на панель: раздался тихий щелчок, и свет экономной 40-ваттной лампочки осветил маленькую вешалку. Крючки пустые, внизу только одна пара сильно поношенных красных тапочек. Сняв для порядка сапоги и куртку, я пошла бродить по квартире и с первых же минут поняла, что жила Катюша одна.

Комнат было всего две. Одна побольше, очевидно гостиная. Диван, два кресла, болгарская «стенка», простенький отечественный телевизор. На полках – тьма дамских романов: «Любовь слепа», «Люби меня вечно», «Страстная маркиза».

Да, очевидно, бедняга не имела любовника.

Потертый палас и самые простые занавески довершали сей убогий пейзаж.

Вторая комната поменьше. Тут тоже стоял диван, большой гардероб, висело несколько полок с учебниками по автоделу.

В кухне, микроскопической, но до невероятности аккуратной, тосковал на плите слегка оббитый чайник. В шкафчиках – минимум посуды. Да, ужасная, неприкрытая бедность. На столе лежал конверт. Я поглядела на обратный адрес: город Пожаров, седьмой отряд, Виноградову Роману Ивановичу, УУ2167.

Понятно. У бедной Катюши сын отбывал срок на зоне. Пальцы сами вытащили письмо, глаза побежали по тексту. «Дорогая мамочка. Передачу получил. Большое спасибо, но не надо так тратиться. В другой раз вместо шоколадных конфет пришли карамелек, лучше сигарет побольше. А еще передай кусок мыла, пару носков и несколько футболок. Жду не дождусь, когда ты приедешь на свидание. Очень волнуюсь о твоем здоровье. Мамулечка, не расстраивайся, справедливость восторжествует, Виолетта сдохнет, а меня освободят. Жду писем. Рома». Я медленно сложила письмо и сунула в карман. Жаль парнишку. Всего двадцать лет – и уже в тюрьму попал. Интересно, сообщили пареньку о смерти матери? И что с ним теперь будет? Судя по всему, у Романа никого, кроме мамы, нет. На письме стояла дата – 3 апреля, а сегодня 16 мая. Не похоже, что мальчишка настоящий уголовник, о матери беспокоится. Что же это за Виолетта такая?

Домой я приехала к двум часам. Аркадий как раз опустил ложку в суп.

– Мать, где шлялась? – спросил он строгим голосом.

– Тебе надо было становиться не адвокатом, а прокурором, – парировала я.

Кешка захихикал.

– Ну уж нет, прокурору, бедняге, где заработать, разве что взятки брать. А нам, адвокатам, хватает на хлеб с котлеткой.

Я вздохнула. Кешка совсем недавно получил диплом и за спиной имел пока одно, правда успешное, дело. Подзащитный – мелкий, неудачливый жулик – еле-еле наскреб триста долларов на гонорар «Перри Мейсону». Смехотворная сумма, но Аркадий раздулся от гордости, как индюк. Впрочем, лиха беда начало, не все ведь сразу стали Генри Резниками.

– Кешик, а где можно узнать адрес колонии?

– В ГУИНе, – пробормотал юрист с набитым ртом, – Главном управлении исполнения наказаний, на Бронной, возле «Макдоналдса», а зачем тебе?

По счастью, в этот момент в столовую влетела Маня, моя дочь и сестра Аркадия. Хотя называть Аркадия и Маню родственниками – неверно. Кешка на самом деле приходился сыном моему первому мужу, но при разводе почему-то остался со мной. Марусю принесло мне четвертое замужество. Мы с ее отцом Андрюшей Куловым прожили всего ничего – меньше двух лет. Потом он с новой женой собрался эмигрировать в Америку. У моей заместительницы оказалась восьмимесячная дочь. «Ну не тащить же младенца с собой, незнамо куда, – рассуждал Андрюшка. – Дашка, будь человеком, пригляди за девчонкой месячишко-другой. Как устроимся, заберем».

С тех пор прошло тринадцать лет. За эти годы из маленького провинциального городка Юм штата Айова пришло только одно письмо. Андрей сообщал, что Машина мать умерла, он женился вновь и ребенок ему ни к чему. В конверте лежало свидетельство о смерти. Целый год я оббивала пороги разных учреждений, добиваясь разрешения на удочерение. Когда Марусе исполнилось двенадцать лет, мы с Кешкой рассказали ей правду. Маня фыркнула, дернула плечиком и заявила:

– Совершенно все равно, из какого живота я выползла на свет, мамуля.

С тех пор вопрос больше не поднимался никогда. Не слишком близкие знакомые порой удивляются, до чего не похожи друг на друга мои дети. Кешка – высокий, худой, с журавлиными ногами. Его каштановые волосы вьются картинными кудрями, глаза необычного орехового оттенка. В детстве он доводил нас с Наташкой почти до обморока, отказываясь от любой еды. На какие только ухищрения мы не пускались: делали мышей из яиц и хлеба, плясали перед ним за съеденную кашу, надевали старую бабушкину шубу и бегали по кухне на четвереньках, изображая тигра. Все без толку. Один раз решили оставить его в покое. Не ест, и ладно – в конце концов проголодается. Через три дня подвели итог – за все время мальчик уложил в желудок два яблока и калорийную булочку. Просто кошмар!

Маня – полная противоположность. Толстенькая блондиночка с огромными голубыми глазами. Ест она, как молодой волчонок, – все подряд, и побольше, пожалуйста. Никакие доводы в пользу стройной, красивой фигуры на нее не действуют. На письменном столе громоздятся пустые пакеты из-под чипсов и банановые шкурки. Больше всего девочка любит лакомиться чем-нибудь вкусненьким перед сном, в кровати. Наша сверхаккуратная домработница Ирка только вздыхает, глядя на вымазанные шоколадом наволочки и пододеяльники. Кешка разговаривает тихим голосом, а Маня всегда кричит. Сын любит лечь около десяти и встать в восемь, Маруська до двенадцати читает книжки и, если не разбудить, продрыхнет до часу дня. Полярно разные во всем, они нежно любят друг друга.

– Мамусечка, – заорала Манюня, – как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, детка!

– Знаешь что, – возвестила дочь, азартно работая ложкой, – нам в Ветеринарной академии сказали, что онкология не болит и не чешется, так что у тебя точно липома, отрежут – и все.

Я содрогнулась. Совершенно не хочу, чтобы от меня что-нибудь отрезали, даже липому! В столовую легким шагом вошла Ольга, жена Аркашки. Зайчик, так зовут женщину домашние, сурово взглянула на мужа и гневно спросила:

– Кто разрешил Ваньке съесть целую шоколадку?

Аркашка смущенно заерзал на стуле, потом попробовал подлизаться к супруге:

– Заинька, смотри-ка, ты так здорово похудела!

Моя невестка похожа на вязальную спицу, но отчего-то считает себя ожиревшей свинкой и вечно сидит на диете. Мелкий подхалимаж мужа не произвел на нее никакого действия.

– Кто дал Ваньке шоколадку?

– Я, – кинулась на помощь Маня, – я!

Зайка с недоверием взглянула на девочку и покачала головой.

– Какой шоколадкой угостила племянника?

– «Аленкой».

– Никогда не ври! – возмутилась Ольга. – Какой-то идиот, и я знаю, кто он, дал мальчишке гигантский «Фрутс энд натс», и теперь глупый ребенок похож на больного псориазом и все время чешется!

Ее карие глаза метали молнии. Несчастный супруг вжал голову в плечи и постарался стать ниже ростом.

– Ну я пошла, – протрубила Маня, – уроков назадавали!

И она со скоростью молнии ретировалась из столовой, за ней понеслись собаки. Зайка продолжала буравить Кешку негодующим взглядом. Я предпочла оставить поле надвигающейся битвы, решив, не откладывая, съездить в организацию с милым названием ГУИН.

В маленькой приемной не оказалось ни одного человека – ни посетителей, ни секретарши. Шесть пустых стульев, и все тут. Дверь с табличкой «Начальник» была распахнута настежь. Внутри маленькой комнаты виднелись стол и два стула. На одном сидела женщина лет пятидесяти, с приятным, интеллигентным лицом. На другом – звероподобный парень, весь в наколках.

– Подумай сам, Горюнов, – тихо говорила женщина, – кто же разрешит тебе проживать в Москве. Ты ведь у нас особо опасный, так?

– Так, – благодушно согласился парень.

– Давай я тебе материальную помощь выпишу, справку дам и в Тверь отправлю. Устроишься на работу, может, хоть чуть-чуть на воле поживешь, зубы вылечишь. А то стыд смотреть, тридцати нет, а во рту одни пеньки. Ты уж сначала коронки поставь, а только потом за старое принимайся, а то опять в тюрьму беззубым попадешь. Воровать ведь не бросишь?

Парень задумчиво почесал в затылке.

– Имидж у меня такой – вор. А в Тверь ехать! Если бы все мусора такие были, как вы, Валентина Никаноровна, я точно бы завязал. Только вы такая одна на все МВД, взяток не берете, по зубам не колотите и как с человеком разговариваете. В Твери небось сразу бабки за прописку потребуют!

– Не говори глупостей, Горюнов, – сказала Валентина Никаноровна, – позвоню в Тверь, прослежу. Давай, иди деньги получать.

Парень шмыгнул носом и вышел в приемную.

– Следующий! – крикнула женщина.

Я вошла в кабинетик и внимательно посмотрела на начальницу. Милое, располагающее лицо, в глазах – доброта. Такой типаж скорей встретишь в школе. Этакая пожилая учительница, любимица детворы. Но в приемной ГУИНа?!

– Слушаю все внимательно, – сказала Валентина Никаноровна.

И внезапно я рассказала ей все: про диспансер, болезнь, врача Шаранко, смерть Катюши и письмо Романа. Валентина Никаноровна вздохнула:

– Ох, жаль парня. Тяжело на зоне, если дома никого. И дело даже не в том, что посылок не пришлют. Иная мать ничего, кроме лука, и не привезет, но морально поддержит. – Она порылась в большом справочнике и дала мне адрес, потом позвонила в колонию и сказала: – Андрей Михайлович, это Валентина Никаноровна из ГУИНа. Там у вас Роман Иванович Виноградов, 1978 года, в седьмом отряде. Так вот, к нему тетка собралась, а в личном деле ее нет. Она к вам подъедет… Как приедете, идите сразу к начальнику, напомните о моем звонке, а то не пустят на свидание.

Не успела она договорить, как на пороге появился коренастый паренек с букетом.

– Вот, – сообщил он радостно, – все, подчистую, и первым делом к вам.

Сзади мальчишки маячила всхлипывающая мать:

– Ну, Валентина Никаноровна, теперь ведь можете букет взять – все, освободился.

– Ладно, ладно, – засмеялась женщина, – давайте ваш веник. А ты, Ромов, смотри больше никогда с уголовниками не связывайся, дорого за глупость заплатил.

– Ой, дорого, – зарыдала в голос мать, – если бы не вы…

Я потихоньку выбралась из кабинета. Оказывается, на любой должности можно остаться человеком, жаль только, что такие люди, как Валентина Никаноровна, столь же редки в системе МВД, как алмаз «Орлов» в природе.

ГЛАВА 3

Город Пожаров совсем недалеко от Москвы. По сухой дороге «Вольво» бежала меньше часа. Загадочная УУ2167 отыскалась на окраине, возле конечной остановки трамвая. На дороге возник щит: «Стой! Режимная зона. Проезд запрещен».

Я послушно запарковала машину и пошла вдоль сплошного бетонного забора с колючей проволокой. Чуть вдали виднелось приземистое, невысокое здание из красного кирпича. Погода стояла хорошая, и у открытого окна курили молодые парни. «Зэки», – догадалась я и крикнула:

– Мальчики, скажите Роме Виноградову, что к нему тетя из Москвы приехала.

Не успел язык докончить фразу, как на территории колонии взвыла сирена. По узкой дорожке ко мне уже бежали два парня с автоматами. Их круглые, почти детские лица наполняла страшная серьезность. Впереди неслась довольно тощая немецкая овчарка.

– Руки за голову, стоять! – прокричал один.

Второй угрожающе поклацал затвором. Я растерялась:

– Вы мне?

– Тебе, тебе, – обозлился милиционер, – зачем перекрикивалась с контингентом?

– А что, нельзя?

– Давай двигай на КПП, – окончательно разозлился парень.